Страница:
Ольги Степнова
Уж замуж невтерпеж (Снегурочка в безе)
Ненавижу свое отражение в зеркале. Хоть я и не уродина. А даже наоборот.
Я почти красавица. У меня темные волосы до плеч, большие серые глаза, правильные черты лица и хорошая фигура, соответствующая стандартным представлениям о хорошей фигуре. Рост у меня средний. Наверное, все это «среднее» и «стандартное» как раз и не позволяет мне считать себя красавицей.
И еще. Уставшая женщина не может быть красивой. А я очень устала. У меня три работы, мама инвалид, сын Васька девяти лет, и очень деятельный муж, который на неделе выдает по три варианта идей, на которых можно разбогатеть. При этом он нигде не работает, потому что везде мало платят.
Я устала так, что совсем забыла, как чувствует себя человек не уставший. Я хочу спать даже во сне, а моя самая большая мечта – просидеть заложницей в подвале у чеченских террористов неделю, нет – месяц; чтобы раз в день, лязгая замками, открывалась железная дверь, и безликая рука просовывала мне алюминиевую миску с дрянной едой. Только никто никогда не возьмет меня в заложники, потому что некому и нечем платить за меня выкуп.
Сегодня я встала в шесть. Я встаю без будильника, он у меня внутри. Я зашла к маме в комнату, и она мне крикнула:
– Лорка! Ты проспала. Я уже полчаса как описалась.
– Мам, – вздохнула я, – ну почему ты не позвонила в колокольчик?
– Я позвонила! – возмутилась мама и потрясла перед моим носом шнурком, оторванным от колокольчика.
Я поменяла ей белье, умыла из тазика, и потащилась к стиральной машине. Каждое утро у меня начинается со стирки.
– Лорка! – вслед сказала мне мама. – Мне на завтрак жидкую манку с клубничным вареньем!
– Мам, я вечером гречку сварила!
– Я так и знала, – тихо сказала мама, – что если я заболею, мне воды никто не подаст. – Она отсутствующим взглядом уставилась в окно, на котором мороз нарисовал замысловатые узоры, и за которым было абсолютно темно. Она просила меня никогда не закрывать шторы.
– Мам, манку пять минут варить, и клубника еще осталась.
Закрывая дверь, я увидела, как она отвела взгляд от окна и в глазах у нее была искренняя радость, что на завтрак будет не гречка, а манка, и что клубника еще осталась...
– Лорка! – крикнула мать из-за закрытой двери. – А ты мне судно-то не поставила! Ведь я только пописала, но еще не...
Я сделала вид, что не слышу, и включила стиральную машину.
Сварив манку, я пошла будить Ваську. Ему до школы ехать не меньше часа на двух автобусах, поэтому, если не поднять его сейчас, он успеет только ко второму уроку. Каждое утро я придумываю новый способ его будить. Будильник, трещащий над ухом, поливание водой из чайника, щекотание пяток уже не помогает. Васька не считает это неудобствами, при которых невозможно спать. Вчера я зажала ему нос, он помучился ровно три секунды, потом открыл рот и, дыша через него, преспокойно стал дрыхнуть дальше. Я так разозлилась, что дала ему подзатыльник, чего никогда раньше не делала. Но Васька не обиделся, потому что ничего не заметил. Пришлось волоком стаскивать его с кровати: после стирки белья, не самая приятная нагрузка.
Сегодня я решила не тянуть время и сразу стащила сына на пол. Васька посидел-посидел на полу, завалился на бок и заснул.
– Ну и черт с тобой! – разозлилась я. – Дрыхни, и будешь жить на диване бедным, как папаша!
Я тут же пожалела, что так сказала, но Васька открыл заспанные глазенки и начал искать штаны.
Мне жалко Ваську, но все школы, которые находятся близко к дому – специализированные гимназии, где размеры спонсорской помощи, взимаемой с родителей, такие, что мне придется устроиться еще на три работы.
– Зайди к бабушке, – напомнила я, хотя могла бы этого не делать. За два года, с тех пор как маму парализовало, он ни разу не уселся завтракать, пока не поболтает с Ивой.
В свое время я отвоевала право называть Иву мамой, но называться бабушкой она не захотела даже будучи беспомощной и парализованной.
Еще пару лет назад мать была цветущей, здоровой женщиной, бегала по салонам красоты и мечтала сделать круговую подтяжку лица, считая, что шестьдесят – самое время начать радоваться жизни. Инсульт изменил ее планы. Деньги, собранные на пластическую операцию, были потрачены на лекарства, сиделок и массажисток. Духом мать не упала. «Любая болезнь, если ее вовремя не начать лечить, пройдет сама», – оптимистично заявила она, едва смогла говорить. Она по-прежнему запрещала называть себя бабушкой и мечтала сделать пластику. Она просила меня выщипывать ей брови и подкрашивать губы, потому что пока плохо владела руками, а выглядеть старым паралитиком не хотела. Вечерами Ива так трещала с подружками по телефону, что поверить в то, что совсем недавно она только мычала, было невозможно.
– Лорка! Не реви, – сказала она, как только смогла более-менее членораздельно говорить. – Грипп проходит, и это пройдет.
– Будешь за мной ухаживать, – довольно злорадно добавила она, на удивление чисто произнеся эту фразу.
Ваську она любила. И Васька ее любил. Иногда мне казалось, что я нужна им только для того, чтобы постирать, погладить, сварить обед и пополнить семейную казну необходимыми рублями. Когда я отдала Ваську в садик, он весь первый день прорыдал в голос. Вечером воспитательница заявила мне, недовольно поджимая губы:
– Какой у вас мальчик избалованный! Весь день плакал и требовал киви. Так и проорал до вечера: «Хочу киви! Хочу киви!»
– Да не киви он хотел, а к Иве, – объяснила я ей. – Так зовут его бабушку.
– Во детки пошли! – возмутилась воспитательница – Бабок по именам кличут! А вас он как зовет?
– Мама, – вздохнула я. – Впрочем, иногда Лора.
Простоватая воспитательница закачала неодобрительно головой. К недостатку воспитания и образования ей досталось еще и полное отсутствие чувства юмора.
– Во народ! – фыркнула она. – Бабки на шпильках шляются, накладными ногтями детей царапают, когда одевают! А мамаши...
– Что мамаши? – металлическим голосом перебила я ее.
– Мамочки как девочки, – сбавила она тон.
Я кивнула, простила, но она не выдержала:
– Вы все-таки ребеночка экзотической едой не перекармливайте. Свекла и морковь – самые полезные фрукты в нашем часовом поясе.
...Я положила манку на тарелку и полила сверху клубничным вареньем.
– Ма! – прибежал Васька. – Я принес Иве судно, и она дала мне десять рублей. Я его помыл, и она дала еще десять. Теперь у меня двадцать рублей и я смогу поиграть в клубе на компьютере!
– Отвратительно! – поморщилась я.
– Что?
– Отвратительно брать деньги за то, что помогаешь человеку. Особенно, если ты этого человека любишь.
– Отвратительно не брать.
– Что ты имеешь в виду? – я застыла с тарелкой в руках.
– Отвратительно не брать деньги у человека, которого любишь, если он от всей души их предлагает. Ива бы сильно обиделась, ма! Она специально от пенсии немножко откладывает себе под подушку. Для меня.
– Ты должен помогать Иве бесплатно! – крикнула я.
– Это не плата, ма, – набычился Васька. – Это не плата. Это копеечка любви. Капелька! Она же не двадцать тыщ мне отвалила!
– Тьфу!
Ваську стало невозможно воспитывать. На любую мою мораль он с ходу сочиняет свою. Как правило, такую, на которую трудно возразить. Ну что я могу сказать на то, что он взял не плату за услугу, а копеечку, припрятанную для него Ивой с пенсии? Она знает, что у Васьки почти не бывает карманных денег.
– Ма, а еще я починил Иве колокольчик, и она дала мне еще двадцать рублей. Так что сегодня я смогу поиграть на компьютере не час, а два!
Он добился того, что это его сообщение я проглотила молча.
Когда я вошла к Иве, она по-прежнему рассматривала узоры на темном окне.
– Лорка! – сказала она. – Нужно постирать шторы. По-моему, они очень грязные.
– А по-моему, нет. И потом, мы же все равно их никогда не закрываем!
– Так я и знала, – забубнила мама, – что если я заболею, мне никто не...
Я быстренько бухнула на нее накроватный столик, на него поставила тарелку с жидкой манной кашей, политой клубничным вареньем, заскочила на стул и стремительно начала снимать шторы. Если Иву осенит еще какая-нибудь идея, я опоздаю на свою новую работу. Сегодня мой первый рабочий день. Чтобы устроиться на нее, я прошла три тяжелейших собеседования, какие-то мудреные тесты, обошла трех конкуренток, поэтому опоздание было бы недопустимым.
– Лорка! – снизу подала голос Ива. – Меня тошнит он одного вида этой манки. Может, дома есть еще какая-нибудь еда?
– Конечно, мамочка! – крикнула я, едва не свалившись со стула. – Есть гречка, борщ, пельмени в морозилке, варенье, соленые огурцы, печенье и немного конфет. Да, и еще горчица!
– Тащи конфеты, – сказала Ива. – И, пожалуйста, не называй меня мамочкой! Или ты возомнила, что я на смертном одре?
Шторы я засунула в стиральную машину. Эту машину – шикарный Аристон – я купила месяц назад в рассрочку на год. Кто-то мечтает о домике у моря, кто-то о кругосветном путешествии, я мечтала о стиральной машине Аристон. Я слышала, она стирает даже кроссовки, я слышала, из нее достают чистыми и почти сухими даже одеяла. Понять мою мечту может только тот, у кого в семье есть парализованная мама. Обойтись можно без чего угодно, даже без чайника, но не без стиральной машины. При моем графике мне трудно найти время для похода в банк, чтобы, отстояв очередь, заплатить свой взнос по кредиту. Но я была готова на многие жертвы, лишь бы доставать из машины чистыми и почти сухими тяжелые одеяла, чтобы самой убедиться, что Васькины кроссовки не обязательно выбрасывать после того, как в дождь он поиграет в футбол.
Я запихнула шторы в Аристон, нажала кнопку пуска, и побежала на кухню за конфетами. Где-то в холодильнике есть коробка «Птичьего молока», если Васька их не слопал.
– Ма, – жуя гречку, загундел Васька. – Ма-а, в школе собирают на компьютерный класс, нужно сдать сто рублей.
– У вас же еще нет занятий на компьютере!
– Поэтому по сто и собирают. Ма-а, ты же знаешь, если я не сдам деньги вовремя, то...
– То в четверти у тебя появятся тройки, – закончила я.
– Появятся, – вздохнул Васька.
– На, – я выгребла из кошелька шестьдесят рублей.
– Сто, ма!
– Сорок у тебя уже есть!
– Ма!!!
Я убежала из кухни с коробкой конфет.
– Лорка! – воскликнула Ива. – А я уже съела всю кашу! Не надо конфет. Я тебя загоняла, Лорка. Иди, собирайся на свою работу. Это что за конфеты? Лорка, это дешевые конфеты! Почему ты не покупаешь «Рафаэлло»? А что, Флюра еще не пришла? И Вадик еще не проснулся? Дай, дай сюда коробку! Я так и знала, что если заболею, ты на мне будешь экономить!
Я выскочила, закрыв за собой дверь. Иногда я совершенно искренне жалею, что язык у нее отошел быстрее, чем ноги.
– Ма! – Васька стоял в коридоре и натягивал пуховик. – Ты на мне экономишь, ма!
– Я на тебя работаю! – буркнула я.
Сейчас он заведет про собаку. Когда Васька одевается, он всегда говорит про собаку. Впрочем, когда раздевается – тоже. А еще, когда усаживается обедать и ужинать, а также, когда укладывается спать.
– Ма, ты знаешь, какая порода самая древняя в мире?
– Английский мастиф.
– Да. А знаешь, какая – самая крупная?
– Английский мастиф!
– А знаешь, какая – самая тяжелая?
– Английский мастиф!!
– Да, ма! А...
– А знаешь, какая порода жрет больше всех на свете? – заорала я.
– Английский мастиф! – крикнул Васька, скрываясь за дверью.
Шторы из Аристона я достала чистыми и почти сухими.
Флюра все еще не пришла, а мне пора на работу. Флюра Фегматовна – мамина приходящая сиделка. Она татарка, беженка то ли из Таджикистана, то ли из Узбекистана – я все время путаю. Я плачу ей гораздо меньше, чем платила бы сиделке «небеженке». Флюра позволяет себе иногда опаздывать, но я ни разу не сделала ей замечания, потому что за такие деньги не найду никого, кто бы даже просто сидел рядом с Ивой. А Флюра умеет делать уколы, ставить капельницы, она выносит судно, меняет белье, смотрит с Ивой все сериалы, сносит ее капризы, а также причесывает ее, поправляет макияж и вслух читает журнал «Космо», который я иногда ворую в фитнес-клубе, где по-прежнему подрабатываю по вечерам. Вчера, например, Ива потребовала маску на лицо из свежего творога, и Флюра сгоняла на угол дома, где бабки из соседних деревень несанкционированно торгуют сельхозпродуктами. Когда я пришла с работы, то визжала три секунды, увидев их мертвенно белые лица в каких-то струпьях. Особенно мне поплохело, когда Флюра задумчиво запихнула белую массу в рот.
– Чего ты орешь, Лорка? – сухо спросила мама.
Я не стала объяснять ей, что меньше всего ожидаешь увидеть на лице парализованного человека маску из творога.
– Чего ты орешь? Тебе надо меньше смотреть телевизор!
«Мне надо меньше работать», – поправила я ее про себя. Неудивительно, что я выгляжу не так свежо и ухоженно, как парализованная мама и ее пятидесятилетняя сиделка-беженка.
Флюра все не шла, и я сделала то, чего никогда не делала раньше. Я пошла и разбудила Вадика.
– Вадик, вставай! Нужно посидеть с мамой, пока не придет сиделка!
Муж открыл глаза и голосом автоответчика сказал:
– Ты, что не знаешь, что я работаю по ночам? – Он ткнул пальцем в какие-то чертежи, лежавшие на захламленном столе. Кроме переполненных пепельниц, расчерченных бумаг и грязных тарелок, там валялись какие-то проводки, проволочки и колбочки. Я очень надеюсь, что на сей раз он изобретает не уточнитель здоровья и не усилитель молодости. Мой муж глубоко убежден, что все большие деньги делаются на ерунде, и пытается эту ерунду придумать и создать. Просто деньги ему не нужны, поэтому на текущие расходы зарабатываю я. Я давно на него не надеюсь, давно с ним не сплю, но развестись не могу, потому что без меня он сдохнет с голоду, а мы в ответе за тех, с кем...
– Вадик, посиди с мамой! Пожалуйста! Я не могу уволить Флюру, за такие деньги я больше никого не найду.
– Деньги! Деньги! – вскричал Вадик, несвежий и взлохмаченный. – Ты всегда стараешься упрекнуть меня деньгами! Ты всегда тычешь мне в нос мелким, низменным, насущным! Мне это неинтересно.
Он взял красивую паузу. По-моему, в комнате витал дух перегара, хотя бутылки нигде не было видно. Это еще один талант Вадика: без видимого присутствия спиртного умудряться напиться.
– Хорошо, я посижу с мамой. Я посижу, хотя всю ночь работал.
– Спасибо, Вадик. Мерси огромное. А что ты чертил всю ночь? – не удержалась я от усмешки. Но Вадик усмешки не заметил.
– Проект, – гордо заявил он.
– Проект?
– Да, проект. Санатория в Заполярье.
Я побежала к Иве, сообщить ей безрадостную весть о том, что до прихода Флюры с ней посидит Вадик. Когда я влетела в комнату, мама лежала с закрытыми глазами. Дыхания не было слышно, челюсть безвольно и страшно отвисла. На белом пододеяльнике безобразной, бесформенной кляксой алело пятно.
Я закричала. Закричав, я поняла, что готова стирать в два раза больше и чаще, готова менять гречку на манку, манку на конфеты, а конфеты снова на манку...
– А... ма... – я захлебнулась собственным воплем.
– Лорка! Чего ты орешь? – открыв глаза, вдруг спросила мама.
– А... ты... там... – я ткнула пальцем в красное пятно на одеяле.
– Размечталась! – ухмыльнулась Ива. – Это клубничное варенье. Я пролила немножко на одеяло. Нужно постирать, Лорка!
Я молча сняла пододеяльник и потащилась в ванную.
– Лорка! Тебе нужно поменьше смотреть телевизор!
А я и не смотрю. Только слушаю иногда, когда готовлю, или убираю квартиру.
Пододеяльник я отложила в вечернюю порцию стирки и взяла косметичку. Нужно собрать оставшиеся силы и попытаться накраситься. Черт! Опять забыла купить себе тушь. Старая закончилась, кисточка совсем высохла, и ее не оживят уже ни вода, ни одеколон. Я чуть не разревелась, уставившись на свое отражение в зеркале. Усталое, бледное, невыспавшееся лицо. А ведь первый отборочный тур я прошла только благодаря смазливой физиономии. От претенденток на это место требовалась не просто приятная, а эффектная внешность. Если не накрасить глаза, они ужаснутся своему выбору. Я зашуровала кисточкой в тюбике. Скудным остаткам туши не удалось сделать меня эффектной. Я похожа на замороженную курицу.
Ненавижу свое отражение в зеркале. Хоть я и не уродина.
Он вызвал меня в свой кабинет в начале рабочего дня. Кабинет был обвешен разнокалиберными постерами, плакатами и просто вырезками из журналов, являющимися, видимо, примерами удачной рекламы. У меня зарябило в глазах, и я вдруг пожалела о том, что дала Ваське не сто, а шестьдесят рублей, обломив ему поход в компьютерный клуб. На новой работе мне была обещана зарплата в тысячу долларов. Эти деньги позволили бы мне перевести Ваську в ближайшую к дому школу, и накопить на импортную инвалидную коляску для Ивы.
Поэтому, несмотря на то, что директор мне не понравился, я старательно ему улыбнулась.
– Так, так, – сказал Андрон Александрович. – Присаживайтесь. Поздравляю, что стали членом нашего коллектива.
Ему не понравилось слово «член» и, выдохнув в сторону, он поправился:
– Коллегой. То бишь, – он сделал упор на хорошее знание русского языка.
Продолжая улыбаться, я закивала, некстати вдруг вспомнив о том, что не успела отстирать утром пододеяльник. К вечеру клубничное варенье так впитается в ткань, что его не возьмет никакой Аристон.
– Надеюсь, вы хорошо понимаете, что, взяв вас на это место, мы пошли вразрез с теми возрастными требованиями, которые позволяют этой работой заниматься. В вас есть шарм взрослой женщины. Сколько вам? Тридцать?
– Двадцать девять, – виновато уточнила я.
– Двадцать девять! – Он забарабанил пальцами по столу, сильно озадачив меня тем, что на ногтях у него был бледно-розовый лак, а на запястье, там, где кончался рукав черной шелковой рубашки, болталась широкая золотая цепочка.
Впрочем, может, это и к лучшему. Если шеф не столько интересуется женщинами, сколько старается быть на них похожим – это даже удобно. Буду впаривать ему косметику Oriflame, там большой ассортимент бледных лаков и бесцветных помад.
– В двадцать девять начинать карьеру шоу-вумен, конечно, поздновато. Но, учитывая ваш прошлый опыт работы... – Он откинулся на спинку кожаного кресла, мотнув привычно головой, чтобы длинный обесцвеченный чуб не лез в глаза. – Ваш прошлый опыт... Как там у вас в резюме?
Он придвинулся к компьютеру и зашуровал мышкой.
– Вот. Клуб «Робинзон», танцовщица, да?
– Да, – кивнула я, отводя глаза.
Если честно, я стеснялась этого факта своей биографии. Когда мама только заболела, денег, которые я зарабатывала, просиживая в своем полуумершем институте, стало катастрофически не хватать. На лечение уходили такие средства, что мы стали голодать. А тут еще Васька начал вдруг по сантиметру в месяц прибавлять в росте. Его руки и ноги по-сиротски торчали из коротких рукавов и штанин, а от худобы так обострились черты лица, что в школе он обзавелся кличкой Кощей Бессмертный. Я плюнула на приличия, воспитание, высшее образование, взяла газету «Из рук в руки» и позвонила по объявлению, где на высокооплачиваемую работу требовались девушки, умеющие хорошо танцевать. Я умела не просто хорошо танцевать. Я была мастером спорта по художественной гимнастике, и всю свою сознательную жизнь, вплоть до поступления на истфак университета, ездила по соревнованиям, занимая первые места, собирая всевозможные призы и награды. Остановило меня только замужество и рождение Васьки.
В «Робинзоне», узнав, что мне не восемнадцать, скептически усмехнулись и попросили подвигаться под музыку на сцене. На мне была широкая юбка, но я плюнула и подвигалась так, что когда музыка затихла, комиссия за столиками несколько секунд ошарашенно молчала. Потом хозяин клуба вежливо похлопал в ладоши и сказал:
– Ну, если это называется танцевать, да еще за те же деньги, то, конечно, мы вас берем.
Я уволилась из своего института, стала работать в «Робинзоне», подрабатывать тренером в фитнес-клубе, а также пополнила племя сетевиков, распространяющих косметику Oriflame. Мы более-менее начали сводить концы с концами.
– А почему вы оттуда уволились? – Андрон свел черные брови над крючковатым носом, и его чистый русский перестал быть убедительным доказательством славянского происхождения.
– Я уже рассказывала, – почему-то жалобно пропищала я, – я говорила на собеседовании, что работа по ночам не совсем, то есть не очень, ну как-то, в общем, не оздоровляюще сказывалась на отношениях в семье. Супруг был против. Муж, то бишь, – вдруг ляпнул мой язык.
Насчет мужа я наврала, но не объяснять же ему, что толстый, лысый Сулейманов, хозяин «Робинзона» все чаще стал вызывать меня к себе под утро в кабинет. Почти всегда он был пьян и требовал показать лично ему «как это ты там делаешь». Он не утруждал себя хорошим русским, намеренно коверкал слова на кавказский лад, и не старался дышать перегаром в сторону. «За те же деньги» он пытался продублировать мое выступление у себя в кабинете. К тому же Флюра намекнула, что ночные дежурства оплачиваются по двойному тарифу. Я категорически отказалась кувыркаться на кожаном диване Сулейманова, а Флюре объявила, что ночные дежурства отменяются. Я стала искать новую работу, и первое, что меня на этой работе устраивает – женственный шеф и отсутствие кожаного дивана у него кабинете.
– Муж, значит, – резюмировал Андрон. – И ночная работа. Между прочим, в нашем агентстве тоже может случиться ночная работа. Вы же понимаете, скоро Новый год, праздники...
Я замахала руками:
– Что вы, это ерунда! Муж пересмотрел свои устаревшие взгляды! И потом, здесь же не полуголой танцевать.
– Как знать, – вздохнул новый шеф. – Клиентам в голову иногда такое приходит...
Тут я неожиданно поняла, что, пройдя три собеседования, я понятия не имею, чем буду заниматься в этом агентстве. Мне казалось, что хуже танцев у шеста только проституция, но за красивым, непонятным и умным названием – агентство маркетинговых коммуникаций «Каре» – не может скрываться простейшая и древнейшая, хотя... слово «коммуникации» мне не очень нравится. Правда, подумала я об этом только сейчас.
– Наше агентство, – будто читая мои мысли, начал Андрон, – не просто рекламное. В самом названии кроется более широкий смысл.
Он так потрогал свой чубчик, будто наощупь мог определить его цвет.
– Более широкий...
– Да, эти «коммуникации». При чем тут эффектная внешность? – обеспокоилась я.
– Вам знакомо понятие маркетинг?
– Продвижение товара и все такое... – проблеяла я, испугавшись, что он начнет гонять меня по теории, в которой я не очень сильна.
– Именно! – он вскинул вверх наманикюренный палец. – Все такое... Мы делаем больше, чем рекламу, мы делаем имидж! Мы создаем товару лицо и так выстраиваем план рекламных кампаний, что за полгода никому неизвестная марка превращается в брэнд!
Он все-таки углубился в теорию. С минуту я честно пыталась сосредоточиться на его выкладках, но вдруг отключилась. В последнее время я научилась спать с открытыми глазами. При этом я могу учтиво улыбаться собеседнику и даже ему кивать. Андрон разглагольствовал об отличительных особенностях своей рекламной фирмы, а я спала, блаженно улыбаясь и кивая в такт его речи. Проснулась я от того, что он замолчал. Я не смогла сразу вспомнить, где я, кто я, и с кем я.
– Да, мамочка! – воскликнула я ласково, чтобы Ива не думала, что мне плевать на ее давление.
– Чегой-то с вами? – женственно удивился новый начальник.
– Ой! – я вернулась к действительности.
– С вами все в порядке? Вы поняли, чем будете заниматься в агентстве?
– Конечно! Я готова заниматься ... этим.
Он странно посмотрел на меня и кивнул.
– Ну и хорошо. Костюмы у нас свои, эксклюзивные. Сценарии тоже. Идите, пообщайтесь с девочками, познакомьтесь и приступайте к делу. И помните! Большие деньги делаются на ерунде!
Я встала и пошла к двери.
– Послушайте! – Он тянул гласные как кокетка, которая не собирается упускать свой шанс. – Послушайте! Приведите в порядок свои руки! С такими руками нельзя работать! Вы что – прачка?
«Была! – чуть не призналась я. – Пока не купила красавчика по имени Аристон».
– Конечно, Андрон Александрович!
Я спрятала за спину огрубевшие от домашней работы руки без намека на маникюр и зачем-то сделала книксен.
Андрон усмехнулся, выдохнул в сторону, и сказал «Успехов!» таким тоном, будто это слово не могло иметь ко мне никакого отношения.
Все-таки директор мне не понравился. Лучше бы он скрывал свою ориентацию, чем национальность.
Я растерялась среди одинаковых дверей, не зная, куда мне нужно зайти, чтобы познакомиться с девочками. Наверное, Андрон назвал номер комнаты, но я проспала.
Добившись желанного места с зарплатой в тысячу долларов, я расслабилась и вырубилась на самой важной – теоретической части. И теперь бреду по роскошному коридору среди тропических пальм, не зная, в какую мне нужно комнату и какой работой предстоит заняться.
Я почти красавица. У меня темные волосы до плеч, большие серые глаза, правильные черты лица и хорошая фигура, соответствующая стандартным представлениям о хорошей фигуре. Рост у меня средний. Наверное, все это «среднее» и «стандартное» как раз и не позволяет мне считать себя красавицей.
И еще. Уставшая женщина не может быть красивой. А я очень устала. У меня три работы, мама инвалид, сын Васька девяти лет, и очень деятельный муж, который на неделе выдает по три варианта идей, на которых можно разбогатеть. При этом он нигде не работает, потому что везде мало платят.
Я устала так, что совсем забыла, как чувствует себя человек не уставший. Я хочу спать даже во сне, а моя самая большая мечта – просидеть заложницей в подвале у чеченских террористов неделю, нет – месяц; чтобы раз в день, лязгая замками, открывалась железная дверь, и безликая рука просовывала мне алюминиевую миску с дрянной едой. Только никто никогда не возьмет меня в заложники, потому что некому и нечем платить за меня выкуп.
Сегодня я встала в шесть. Я встаю без будильника, он у меня внутри. Я зашла к маме в комнату, и она мне крикнула:
– Лорка! Ты проспала. Я уже полчаса как описалась.
– Мам, – вздохнула я, – ну почему ты не позвонила в колокольчик?
– Я позвонила! – возмутилась мама и потрясла перед моим носом шнурком, оторванным от колокольчика.
Я поменяла ей белье, умыла из тазика, и потащилась к стиральной машине. Каждое утро у меня начинается со стирки.
– Лорка! – вслед сказала мне мама. – Мне на завтрак жидкую манку с клубничным вареньем!
– Мам, я вечером гречку сварила!
– Я так и знала, – тихо сказала мама, – что если я заболею, мне воды никто не подаст. – Она отсутствующим взглядом уставилась в окно, на котором мороз нарисовал замысловатые узоры, и за которым было абсолютно темно. Она просила меня никогда не закрывать шторы.
– Мам, манку пять минут варить, и клубника еще осталась.
Закрывая дверь, я увидела, как она отвела взгляд от окна и в глазах у нее была искренняя радость, что на завтрак будет не гречка, а манка, и что клубника еще осталась...
– Лорка! – крикнула мать из-за закрытой двери. – А ты мне судно-то не поставила! Ведь я только пописала, но еще не...
Я сделала вид, что не слышу, и включила стиральную машину.
Сварив манку, я пошла будить Ваську. Ему до школы ехать не меньше часа на двух автобусах, поэтому, если не поднять его сейчас, он успеет только ко второму уроку. Каждое утро я придумываю новый способ его будить. Будильник, трещащий над ухом, поливание водой из чайника, щекотание пяток уже не помогает. Васька не считает это неудобствами, при которых невозможно спать. Вчера я зажала ему нос, он помучился ровно три секунды, потом открыл рот и, дыша через него, преспокойно стал дрыхнуть дальше. Я так разозлилась, что дала ему подзатыльник, чего никогда раньше не делала. Но Васька не обиделся, потому что ничего не заметил. Пришлось волоком стаскивать его с кровати: после стирки белья, не самая приятная нагрузка.
Сегодня я решила не тянуть время и сразу стащила сына на пол. Васька посидел-посидел на полу, завалился на бок и заснул.
– Ну и черт с тобой! – разозлилась я. – Дрыхни, и будешь жить на диване бедным, как папаша!
Я тут же пожалела, что так сказала, но Васька открыл заспанные глазенки и начал искать штаны.
Мне жалко Ваську, но все школы, которые находятся близко к дому – специализированные гимназии, где размеры спонсорской помощи, взимаемой с родителей, такие, что мне придется устроиться еще на три работы.
– Зайди к бабушке, – напомнила я, хотя могла бы этого не делать. За два года, с тех пор как маму парализовало, он ни разу не уселся завтракать, пока не поболтает с Ивой.
В свое время я отвоевала право называть Иву мамой, но называться бабушкой она не захотела даже будучи беспомощной и парализованной.
Еще пару лет назад мать была цветущей, здоровой женщиной, бегала по салонам красоты и мечтала сделать круговую подтяжку лица, считая, что шестьдесят – самое время начать радоваться жизни. Инсульт изменил ее планы. Деньги, собранные на пластическую операцию, были потрачены на лекарства, сиделок и массажисток. Духом мать не упала. «Любая болезнь, если ее вовремя не начать лечить, пройдет сама», – оптимистично заявила она, едва смогла говорить. Она по-прежнему запрещала называть себя бабушкой и мечтала сделать пластику. Она просила меня выщипывать ей брови и подкрашивать губы, потому что пока плохо владела руками, а выглядеть старым паралитиком не хотела. Вечерами Ива так трещала с подружками по телефону, что поверить в то, что совсем недавно она только мычала, было невозможно.
– Лорка! Не реви, – сказала она, как только смогла более-менее членораздельно говорить. – Грипп проходит, и это пройдет.
– Будешь за мной ухаживать, – довольно злорадно добавила она, на удивление чисто произнеся эту фразу.
Ваську она любила. И Васька ее любил. Иногда мне казалось, что я нужна им только для того, чтобы постирать, погладить, сварить обед и пополнить семейную казну необходимыми рублями. Когда я отдала Ваську в садик, он весь первый день прорыдал в голос. Вечером воспитательница заявила мне, недовольно поджимая губы:
– Какой у вас мальчик избалованный! Весь день плакал и требовал киви. Так и проорал до вечера: «Хочу киви! Хочу киви!»
– Да не киви он хотел, а к Иве, – объяснила я ей. – Так зовут его бабушку.
– Во детки пошли! – возмутилась воспитательница – Бабок по именам кличут! А вас он как зовет?
– Мама, – вздохнула я. – Впрочем, иногда Лора.
Простоватая воспитательница закачала неодобрительно головой. К недостатку воспитания и образования ей досталось еще и полное отсутствие чувства юмора.
– Во народ! – фыркнула она. – Бабки на шпильках шляются, накладными ногтями детей царапают, когда одевают! А мамаши...
– Что мамаши? – металлическим голосом перебила я ее.
– Мамочки как девочки, – сбавила она тон.
Я кивнула, простила, но она не выдержала:
– Вы все-таки ребеночка экзотической едой не перекармливайте. Свекла и морковь – самые полезные фрукты в нашем часовом поясе.
...Я положила манку на тарелку и полила сверху клубничным вареньем.
– Ма! – прибежал Васька. – Я принес Иве судно, и она дала мне десять рублей. Я его помыл, и она дала еще десять. Теперь у меня двадцать рублей и я смогу поиграть в клубе на компьютере!
– Отвратительно! – поморщилась я.
– Что?
– Отвратительно брать деньги за то, что помогаешь человеку. Особенно, если ты этого человека любишь.
– Отвратительно не брать.
– Что ты имеешь в виду? – я застыла с тарелкой в руках.
– Отвратительно не брать деньги у человека, которого любишь, если он от всей души их предлагает. Ива бы сильно обиделась, ма! Она специально от пенсии немножко откладывает себе под подушку. Для меня.
– Ты должен помогать Иве бесплатно! – крикнула я.
– Это не плата, ма, – набычился Васька. – Это не плата. Это копеечка любви. Капелька! Она же не двадцать тыщ мне отвалила!
– Тьфу!
Ваську стало невозможно воспитывать. На любую мою мораль он с ходу сочиняет свою. Как правило, такую, на которую трудно возразить. Ну что я могу сказать на то, что он взял не плату за услугу, а копеечку, припрятанную для него Ивой с пенсии? Она знает, что у Васьки почти не бывает карманных денег.
– Ма, а еще я починил Иве колокольчик, и она дала мне еще двадцать рублей. Так что сегодня я смогу поиграть на компьютере не час, а два!
Он добился того, что это его сообщение я проглотила молча.
Когда я вошла к Иве, она по-прежнему рассматривала узоры на темном окне.
– Лорка! – сказала она. – Нужно постирать шторы. По-моему, они очень грязные.
– А по-моему, нет. И потом, мы же все равно их никогда не закрываем!
– Так я и знала, – забубнила мама, – что если я заболею, мне никто не...
Я быстренько бухнула на нее накроватный столик, на него поставила тарелку с жидкой манной кашей, политой клубничным вареньем, заскочила на стул и стремительно начала снимать шторы. Если Иву осенит еще какая-нибудь идея, я опоздаю на свою новую работу. Сегодня мой первый рабочий день. Чтобы устроиться на нее, я прошла три тяжелейших собеседования, какие-то мудреные тесты, обошла трех конкуренток, поэтому опоздание было бы недопустимым.
– Лорка! – снизу подала голос Ива. – Меня тошнит он одного вида этой манки. Может, дома есть еще какая-нибудь еда?
– Конечно, мамочка! – крикнула я, едва не свалившись со стула. – Есть гречка, борщ, пельмени в морозилке, варенье, соленые огурцы, печенье и немного конфет. Да, и еще горчица!
– Тащи конфеты, – сказала Ива. – И, пожалуйста, не называй меня мамочкой! Или ты возомнила, что я на смертном одре?
Шторы я засунула в стиральную машину. Эту машину – шикарный Аристон – я купила месяц назад в рассрочку на год. Кто-то мечтает о домике у моря, кто-то о кругосветном путешествии, я мечтала о стиральной машине Аристон. Я слышала, она стирает даже кроссовки, я слышала, из нее достают чистыми и почти сухими даже одеяла. Понять мою мечту может только тот, у кого в семье есть парализованная мама. Обойтись можно без чего угодно, даже без чайника, но не без стиральной машины. При моем графике мне трудно найти время для похода в банк, чтобы, отстояв очередь, заплатить свой взнос по кредиту. Но я была готова на многие жертвы, лишь бы доставать из машины чистыми и почти сухими тяжелые одеяла, чтобы самой убедиться, что Васькины кроссовки не обязательно выбрасывать после того, как в дождь он поиграет в футбол.
Я запихнула шторы в Аристон, нажала кнопку пуска, и побежала на кухню за конфетами. Где-то в холодильнике есть коробка «Птичьего молока», если Васька их не слопал.
– Ма, – жуя гречку, загундел Васька. – Ма-а, в школе собирают на компьютерный класс, нужно сдать сто рублей.
– У вас же еще нет занятий на компьютере!
– Поэтому по сто и собирают. Ма-а, ты же знаешь, если я не сдам деньги вовремя, то...
– То в четверти у тебя появятся тройки, – закончила я.
– Появятся, – вздохнул Васька.
– На, – я выгребла из кошелька шестьдесят рублей.
– Сто, ма!
– Сорок у тебя уже есть!
– Ма!!!
Я убежала из кухни с коробкой конфет.
– Лорка! – воскликнула Ива. – А я уже съела всю кашу! Не надо конфет. Я тебя загоняла, Лорка. Иди, собирайся на свою работу. Это что за конфеты? Лорка, это дешевые конфеты! Почему ты не покупаешь «Рафаэлло»? А что, Флюра еще не пришла? И Вадик еще не проснулся? Дай, дай сюда коробку! Я так и знала, что если заболею, ты на мне будешь экономить!
Я выскочила, закрыв за собой дверь. Иногда я совершенно искренне жалею, что язык у нее отошел быстрее, чем ноги.
– Ма! – Васька стоял в коридоре и натягивал пуховик. – Ты на мне экономишь, ма!
– Я на тебя работаю! – буркнула я.
Сейчас он заведет про собаку. Когда Васька одевается, он всегда говорит про собаку. Впрочем, когда раздевается – тоже. А еще, когда усаживается обедать и ужинать, а также, когда укладывается спать.
– Ма, ты знаешь, какая порода самая древняя в мире?
– Английский мастиф.
– Да. А знаешь, какая – самая крупная?
– Английский мастиф!
– А знаешь, какая – самая тяжелая?
– Английский мастиф!!
– Да, ма! А...
– А знаешь, какая порода жрет больше всех на свете? – заорала я.
– Английский мастиф! – крикнул Васька, скрываясь за дверью.
Шторы из Аристона я достала чистыми и почти сухими.
Флюра все еще не пришла, а мне пора на работу. Флюра Фегматовна – мамина приходящая сиделка. Она татарка, беженка то ли из Таджикистана, то ли из Узбекистана – я все время путаю. Я плачу ей гораздо меньше, чем платила бы сиделке «небеженке». Флюра позволяет себе иногда опаздывать, но я ни разу не сделала ей замечания, потому что за такие деньги не найду никого, кто бы даже просто сидел рядом с Ивой. А Флюра умеет делать уколы, ставить капельницы, она выносит судно, меняет белье, смотрит с Ивой все сериалы, сносит ее капризы, а также причесывает ее, поправляет макияж и вслух читает журнал «Космо», который я иногда ворую в фитнес-клубе, где по-прежнему подрабатываю по вечерам. Вчера, например, Ива потребовала маску на лицо из свежего творога, и Флюра сгоняла на угол дома, где бабки из соседних деревень несанкционированно торгуют сельхозпродуктами. Когда я пришла с работы, то визжала три секунды, увидев их мертвенно белые лица в каких-то струпьях. Особенно мне поплохело, когда Флюра задумчиво запихнула белую массу в рот.
– Чего ты орешь, Лорка? – сухо спросила мама.
Я не стала объяснять ей, что меньше всего ожидаешь увидеть на лице парализованного человека маску из творога.
– Чего ты орешь? Тебе надо меньше смотреть телевизор!
«Мне надо меньше работать», – поправила я ее про себя. Неудивительно, что я выгляжу не так свежо и ухоженно, как парализованная мама и ее пятидесятилетняя сиделка-беженка.
Флюра все не шла, и я сделала то, чего никогда не делала раньше. Я пошла и разбудила Вадика.
– Вадик, вставай! Нужно посидеть с мамой, пока не придет сиделка!
Муж открыл глаза и голосом автоответчика сказал:
– Ты, что не знаешь, что я работаю по ночам? – Он ткнул пальцем в какие-то чертежи, лежавшие на захламленном столе. Кроме переполненных пепельниц, расчерченных бумаг и грязных тарелок, там валялись какие-то проводки, проволочки и колбочки. Я очень надеюсь, что на сей раз он изобретает не уточнитель здоровья и не усилитель молодости. Мой муж глубоко убежден, что все большие деньги делаются на ерунде, и пытается эту ерунду придумать и создать. Просто деньги ему не нужны, поэтому на текущие расходы зарабатываю я. Я давно на него не надеюсь, давно с ним не сплю, но развестись не могу, потому что без меня он сдохнет с голоду, а мы в ответе за тех, с кем...
– Вадик, посиди с мамой! Пожалуйста! Я не могу уволить Флюру, за такие деньги я больше никого не найду.
– Деньги! Деньги! – вскричал Вадик, несвежий и взлохмаченный. – Ты всегда стараешься упрекнуть меня деньгами! Ты всегда тычешь мне в нос мелким, низменным, насущным! Мне это неинтересно.
Он взял красивую паузу. По-моему, в комнате витал дух перегара, хотя бутылки нигде не было видно. Это еще один талант Вадика: без видимого присутствия спиртного умудряться напиться.
– Хорошо, я посижу с мамой. Я посижу, хотя всю ночь работал.
– Спасибо, Вадик. Мерси огромное. А что ты чертил всю ночь? – не удержалась я от усмешки. Но Вадик усмешки не заметил.
– Проект, – гордо заявил он.
– Проект?
– Да, проект. Санатория в Заполярье.
Я побежала к Иве, сообщить ей безрадостную весть о том, что до прихода Флюры с ней посидит Вадик. Когда я влетела в комнату, мама лежала с закрытыми глазами. Дыхания не было слышно, челюсть безвольно и страшно отвисла. На белом пододеяльнике безобразной, бесформенной кляксой алело пятно.
Я закричала. Закричав, я поняла, что готова стирать в два раза больше и чаще, готова менять гречку на манку, манку на конфеты, а конфеты снова на манку...
– А... ма... – я захлебнулась собственным воплем.
– Лорка! Чего ты орешь? – открыв глаза, вдруг спросила мама.
– А... ты... там... – я ткнула пальцем в красное пятно на одеяле.
– Размечталась! – ухмыльнулась Ива. – Это клубничное варенье. Я пролила немножко на одеяло. Нужно постирать, Лорка!
Я молча сняла пододеяльник и потащилась в ванную.
– Лорка! Тебе нужно поменьше смотреть телевизор!
А я и не смотрю. Только слушаю иногда, когда готовлю, или убираю квартиру.
Пододеяльник я отложила в вечернюю порцию стирки и взяла косметичку. Нужно собрать оставшиеся силы и попытаться накраситься. Черт! Опять забыла купить себе тушь. Старая закончилась, кисточка совсем высохла, и ее не оживят уже ни вода, ни одеколон. Я чуть не разревелась, уставившись на свое отражение в зеркале. Усталое, бледное, невыспавшееся лицо. А ведь первый отборочный тур я прошла только благодаря смазливой физиономии. От претенденток на это место требовалась не просто приятная, а эффектная внешность. Если не накрасить глаза, они ужаснутся своему выбору. Я зашуровала кисточкой в тюбике. Скудным остаткам туши не удалось сделать меня эффектной. Я похожа на замороженную курицу.
Ненавижу свое отражение в зеркале. Хоть я и не уродина.
* * *
Директор агентства мне не понравился. Он пытался скрыть два обстоятельства: первое – то, что он был лицом кавказской национальности, второе – то, что был с жесточайшего похмелья. Отрицая первое, он чересчур старательно говорил по-русски и перекрасился в блондина, отрицая второе, он облился парфюмом, жевал жвачку, и дышал в сторону.Он вызвал меня в свой кабинет в начале рабочего дня. Кабинет был обвешен разнокалиберными постерами, плакатами и просто вырезками из журналов, являющимися, видимо, примерами удачной рекламы. У меня зарябило в глазах, и я вдруг пожалела о том, что дала Ваське не сто, а шестьдесят рублей, обломив ему поход в компьютерный клуб. На новой работе мне была обещана зарплата в тысячу долларов. Эти деньги позволили бы мне перевести Ваську в ближайшую к дому школу, и накопить на импортную инвалидную коляску для Ивы.
Поэтому, несмотря на то, что директор мне не понравился, я старательно ему улыбнулась.
– Так, так, – сказал Андрон Александрович. – Присаживайтесь. Поздравляю, что стали членом нашего коллектива.
Ему не понравилось слово «член» и, выдохнув в сторону, он поправился:
– Коллегой. То бишь, – он сделал упор на хорошее знание русского языка.
Продолжая улыбаться, я закивала, некстати вдруг вспомнив о том, что не успела отстирать утром пододеяльник. К вечеру клубничное варенье так впитается в ткань, что его не возьмет никакой Аристон.
– Надеюсь, вы хорошо понимаете, что, взяв вас на это место, мы пошли вразрез с теми возрастными требованиями, которые позволяют этой работой заниматься. В вас есть шарм взрослой женщины. Сколько вам? Тридцать?
– Двадцать девять, – виновато уточнила я.
– Двадцать девять! – Он забарабанил пальцами по столу, сильно озадачив меня тем, что на ногтях у него был бледно-розовый лак, а на запястье, там, где кончался рукав черной шелковой рубашки, болталась широкая золотая цепочка.
Впрочем, может, это и к лучшему. Если шеф не столько интересуется женщинами, сколько старается быть на них похожим – это даже удобно. Буду впаривать ему косметику Oriflame, там большой ассортимент бледных лаков и бесцветных помад.
– В двадцать девять начинать карьеру шоу-вумен, конечно, поздновато. Но, учитывая ваш прошлый опыт работы... – Он откинулся на спинку кожаного кресла, мотнув привычно головой, чтобы длинный обесцвеченный чуб не лез в глаза. – Ваш прошлый опыт... Как там у вас в резюме?
Он придвинулся к компьютеру и зашуровал мышкой.
– Вот. Клуб «Робинзон», танцовщица, да?
– Да, – кивнула я, отводя глаза.
Если честно, я стеснялась этого факта своей биографии. Когда мама только заболела, денег, которые я зарабатывала, просиживая в своем полуумершем институте, стало катастрофически не хватать. На лечение уходили такие средства, что мы стали голодать. А тут еще Васька начал вдруг по сантиметру в месяц прибавлять в росте. Его руки и ноги по-сиротски торчали из коротких рукавов и штанин, а от худобы так обострились черты лица, что в школе он обзавелся кличкой Кощей Бессмертный. Я плюнула на приличия, воспитание, высшее образование, взяла газету «Из рук в руки» и позвонила по объявлению, где на высокооплачиваемую работу требовались девушки, умеющие хорошо танцевать. Я умела не просто хорошо танцевать. Я была мастером спорта по художественной гимнастике, и всю свою сознательную жизнь, вплоть до поступления на истфак университета, ездила по соревнованиям, занимая первые места, собирая всевозможные призы и награды. Остановило меня только замужество и рождение Васьки.
В «Робинзоне», узнав, что мне не восемнадцать, скептически усмехнулись и попросили подвигаться под музыку на сцене. На мне была широкая юбка, но я плюнула и подвигалась так, что когда музыка затихла, комиссия за столиками несколько секунд ошарашенно молчала. Потом хозяин клуба вежливо похлопал в ладоши и сказал:
– Ну, если это называется танцевать, да еще за те же деньги, то, конечно, мы вас берем.
Я уволилась из своего института, стала работать в «Робинзоне», подрабатывать тренером в фитнес-клубе, а также пополнила племя сетевиков, распространяющих косметику Oriflame. Мы более-менее начали сводить концы с концами.
– А почему вы оттуда уволились? – Андрон свел черные брови над крючковатым носом, и его чистый русский перестал быть убедительным доказательством славянского происхождения.
– Я уже рассказывала, – почему-то жалобно пропищала я, – я говорила на собеседовании, что работа по ночам не совсем, то есть не очень, ну как-то, в общем, не оздоровляюще сказывалась на отношениях в семье. Супруг был против. Муж, то бишь, – вдруг ляпнул мой язык.
Насчет мужа я наврала, но не объяснять же ему, что толстый, лысый Сулейманов, хозяин «Робинзона» все чаще стал вызывать меня к себе под утро в кабинет. Почти всегда он был пьян и требовал показать лично ему «как это ты там делаешь». Он не утруждал себя хорошим русским, намеренно коверкал слова на кавказский лад, и не старался дышать перегаром в сторону. «За те же деньги» он пытался продублировать мое выступление у себя в кабинете. К тому же Флюра намекнула, что ночные дежурства оплачиваются по двойному тарифу. Я категорически отказалась кувыркаться на кожаном диване Сулейманова, а Флюре объявила, что ночные дежурства отменяются. Я стала искать новую работу, и первое, что меня на этой работе устраивает – женственный шеф и отсутствие кожаного дивана у него кабинете.
– Муж, значит, – резюмировал Андрон. – И ночная работа. Между прочим, в нашем агентстве тоже может случиться ночная работа. Вы же понимаете, скоро Новый год, праздники...
Я замахала руками:
– Что вы, это ерунда! Муж пересмотрел свои устаревшие взгляды! И потом, здесь же не полуголой танцевать.
– Как знать, – вздохнул новый шеф. – Клиентам в голову иногда такое приходит...
Тут я неожиданно поняла, что, пройдя три собеседования, я понятия не имею, чем буду заниматься в этом агентстве. Мне казалось, что хуже танцев у шеста только проституция, но за красивым, непонятным и умным названием – агентство маркетинговых коммуникаций «Каре» – не может скрываться простейшая и древнейшая, хотя... слово «коммуникации» мне не очень нравится. Правда, подумала я об этом только сейчас.
– Наше агентство, – будто читая мои мысли, начал Андрон, – не просто рекламное. В самом названии кроется более широкий смысл.
Он так потрогал свой чубчик, будто наощупь мог определить его цвет.
– Более широкий...
– Да, эти «коммуникации». При чем тут эффектная внешность? – обеспокоилась я.
– Вам знакомо понятие маркетинг?
– Продвижение товара и все такое... – проблеяла я, испугавшись, что он начнет гонять меня по теории, в которой я не очень сильна.
– Именно! – он вскинул вверх наманикюренный палец. – Все такое... Мы делаем больше, чем рекламу, мы делаем имидж! Мы создаем товару лицо и так выстраиваем план рекламных кампаний, что за полгода никому неизвестная марка превращается в брэнд!
Он все-таки углубился в теорию. С минуту я честно пыталась сосредоточиться на его выкладках, но вдруг отключилась. В последнее время я научилась спать с открытыми глазами. При этом я могу учтиво улыбаться собеседнику и даже ему кивать. Андрон разглагольствовал об отличительных особенностях своей рекламной фирмы, а я спала, блаженно улыбаясь и кивая в такт его речи. Проснулась я от того, что он замолчал. Я не смогла сразу вспомнить, где я, кто я, и с кем я.
– Да, мамочка! – воскликнула я ласково, чтобы Ива не думала, что мне плевать на ее давление.
– Чегой-то с вами? – женственно удивился новый начальник.
– Ой! – я вернулась к действительности.
– С вами все в порядке? Вы поняли, чем будете заниматься в агентстве?
– Конечно! Я готова заниматься ... этим.
Он странно посмотрел на меня и кивнул.
– Ну и хорошо. Костюмы у нас свои, эксклюзивные. Сценарии тоже. Идите, пообщайтесь с девочками, познакомьтесь и приступайте к делу. И помните! Большие деньги делаются на ерунде!
Я встала и пошла к двери.
– Послушайте! – Он тянул гласные как кокетка, которая не собирается упускать свой шанс. – Послушайте! Приведите в порядок свои руки! С такими руками нельзя работать! Вы что – прачка?
«Была! – чуть не призналась я. – Пока не купила красавчика по имени Аристон».
– Конечно, Андрон Александрович!
Я спрятала за спину огрубевшие от домашней работы руки без намека на маникюр и зачем-то сделала книксен.
Андрон усмехнулся, выдохнул в сторону, и сказал «Успехов!» таким тоном, будто это слово не могло иметь ко мне никакого отношения.
Все-таки директор мне не понравился. Лучше бы он скрывал свою ориентацию, чем национальность.
* * *
Зато офис был просто роскошный. В коридоре на каждом шагу красовались тропические пальмы, в огромных аквариумах плавали рыбы, которые не вошли бы ни в одну мою сковородку.Я растерялась среди одинаковых дверей, не зная, куда мне нужно зайти, чтобы познакомиться с девочками. Наверное, Андрон назвал номер комнаты, но я проспала.
Добившись желанного места с зарплатой в тысячу долларов, я расслабилась и вырубилась на самой важной – теоретической части. И теперь бреду по роскошному коридору среди тропических пальм, не зная, в какую мне нужно комнату и какой работой предстоит заняться.