Стерлинг Брюс. Царица цикад

   — Но патент оформлен на твоё имя. — Координатор, не поднимая глаз, рассматривал носки своих высоких сапог. — Мне нужен катализатор. Если он у меня будет, я смогу спасти биржу. Я хочу, чтобы ты перевёл свой патент с Ейте Дзайбацу на моё имя. На имя Народной Корпоративной Республики Царицын Кластер.
   Я постарался быть тактичным:
   — Положение действительно кажется отчаянным, координатор, но никто на бирже не хочет её краха. Существуют могущественные силы, готовящиеся отразить удар. Поймите, пожалуйста: патент должен и дальше оставаться моим вовсе не потому, что я ищу личной выгоды. А потому, что я связал себя клятвой весь свой годовой доход переводить в фонд марсианского проекта.
   Кислая гримаса перекосила лицо координатора, расширив и углубив расщелины его морщин. Он наклонился в мою сторону, его мощные плечи напряглись.
   — Проект по созданию среды обитания, как же! Я знаком с так называемыми моральными аргументами. Мёртвые абстракции импотентов от идеологии! А как насчёт законопослушания? Долга? Лояльности? Или для вас это пустой звук?
   — Не так все просто, — начал было я, — Уэллспринг…
   — Уэллспринг! — заорал координатор. — Он даже не землянин, он просто ренегат, предатель, с потрохами продавшийся пришельцам, молокосос, которому едва перевалило за сто. Пришельцы боятся нас, пойми ты! Они страшатся нашей энергии. Они страшатся того, что, как только в наших руках окажутся средства межзвёздных перелётов, мы сразу захватим их рынки. Это же очевидно, Ландау! Вот почему они хотят направить энергию человечества на Марс. Чтобы мы растратили её на эту прекраснодушную чушь. А мы могли бы конкурировать с ними, могли бы подняться и рвануться к звёздам одной всесокрушающей волной! — Он воздел руки вверх и замер, пристально уставившись на кончики своих растопыренных пальцев.
   Руки его начали трястись. Координатор сломался прямо на моих глазах. Он опустил руки, обхватил ими голову и стал тихонько покачивать её, словно баюкая сам себя.
   — Царицын Кластер мог бы оставаться великим городом. Ядро сплочённости и согласия, остров безопасности и надежды в море хаоса. А Инвесторы намерены её разрушить. Когда рушится биржа, когда Царица изменяет своему долгу, тогда всему приходит конец.
   — Она действительно собирается нас оставить?
   — Кто может судить о её намерениях? — Координатор выглядел совершенно опустошённым. — Семьдесят лет я страдал от её причуд, сносил унижения. А теперь мне на всё наплевать. Ну почему я должен позорить свои седины, пытаясь склеить осколки былого величия при помощи твоих идиотских финтифлюшек? В конце концов, в моём распоряжении всегда есть приват!
   Он с ненавистью взглянул на меня.
   — Вот до чего ты нас довёл. Теперь они всю нашу кровь высосут!
   Он спрыгнул со стола, в два шага добрался до моего кресла, сграбастал меня за воротник и поднял в воздух. Тщетно я пытался ему помешать, слабо цепляясь за его запястья. Он принялся меня яростно трясти; мои руки и ноги нелепо болтались, как у тряпичной куклы. Тигр издал несколько клацающих звуков и подобрался к нам поближе.
   — Я ненавижу тебя! — ревел координатор. — Я ненавижу всё, что с тобой связано! Меня тошнит от вашей лиги, от вашей гнилой философии, от ваших сладких и тупых улыбочек! Смута, затеянная вами, стоила жизни хорошему человеку!
   Наконец он презрительно отбросил меня в сторону, словно измятый клочок использованной туалетной бумаги. Падая, я с глухим стуком врезался головой в покрытый ковром пол.
   — Убирайся! — рявкнул он. — Вон из ЦК! Если через сорок восемь часов ты ещё будешь здесь, я арестую тебя и продам тому, кто предложит самую высокую дену.
   Пока тигр помогал мне подняться на ноги и забраться ему на спину, координатор вскарабкался на громадный свой стул и снова уставился на экран с последними известиями с биржи.
   — Измена, — тихо и бессильно пробормотал он, — кругом измена.
   Тигр вынес меня из кабинета.
   После долгих поисков я нашёл Уэллспринга в догтауне. Это был беспорядочно застроенный пригород, медленно вращавшийся вокруг своей оси неподалёку от ЦК. Здесь находились космодром и таможня, спутанный клубок космических верфей и автономные контейнерные склады, карантинные помещения и различные заведения, чьей единственной целью было ублажение самых невероятных пороков.
   В догтаун приходили тогда, когда идти было больше некуда. Он кишел бродягами и тёмными личностями: старателями, пиратами, преступниками всех мастей, бывшими членами распавшихся сект, чьи нововведения оказались никому не нужны, банкротами и поставщиками рискованных удовольствий. Как следствие, этот пригород был нашпигован псами и скрытыми видеокамерами. Догтаун считался местом, насквозь пропитанным беспорядочной, жульнической и злой энергией. Местом, опасным по определению. Здесь все и вся находилось под непрерывным придирчивым надзором, отчего чувство стыда у местных обитателей атрофировалось полностью.
   Я обнаружил Уэллспринга в пузыре, прикрывавшем придорожный бар. Он обсуждал какую-то запутанную сделку с человеком, которого представил мне очень коротко: «Модем».
   Этот Модем оказался членом маленькой, но весьма могущественной механистской секты, известной в ЦК под названием «Омары». Омары существовали исключительно внутри приживляемых к коже оболочек, представлявших из себя автономные системы жизнеобеспечения, утыканные снаружи входными и выходными разъёмами, манипуляторами и разнообразными двигателями. Эти своеобразные скафандры были тускло-чёрного цвета, лицевые стекла отсутствовали. Поэтому омары выглядели словно ожившие сгустки чёрной потусторонней тени.
   Я пожал протянутую мне шершавую тяжёлую перчатку Модема и уселся, пристегнувшись к столу, после чего торопливо отодрал от клейкой поверхности стола грушу с выпивкой, надавил на неё и сделал приличный глоток.
   — У меня крупные неприятности, — сказал я. — Мы можем при этом человеке говорить откровенно?
   Уэллспринг рассмеялся:
   — Ты что, шутишь? Это же догтаун! Здесь повсюду понатыкано больше записывающих устройств, чем зубов у тебя во рту, мой юный Ландау! Кроме того, Модем — мой старинный друг. А некоторые необычные возможности его зрения могут оказать нам неоценимую услугу.
   — Отлично. — Я принялся объяснять суть дела. Уэллспринг остановил меня и потребовал подробностей. Я начал снова, стараясь не упустить ни одной, самой мельчайшей детали.
   — Да-а, дела, — сказал Уэллспринг, когда я кончил. — Держись за свои мониторы, Модем. Сейчас ты увидишь, как слухи перекроют скорость света. Странно, что именно это маленькое бистро станет источником таких новостей, которые всего через пару суток не оставят от ЦК камня на камне. — Он произнёс эти слова довольно громко и оглянулся, окинув помещение бара быстрым взглядом. Все клиенты заведения смотрели на нас с отвисшими челюстями; в их открытых ртах дрожали маленькие шарики слюны.
   — Значит, Матка отчалила, — все так же громко продолжал Уэллспринг. — И, наверное, уже довольно давно. Что ж, слезами горю не поможешь. Даже жадность Инвесторов, оказывается, имеет свои пределы. Не могли же советники водить Матку за нос до бесконечности. Должно быть, вскоре она объявится где-нибудь ещё, найдя себе другое обиталище, больше соответствующее её эмоциональным запросам. Самое лучшее, что я могу сейчас сделать, — так это вернуться к своим монитором и попытаться свести к минимуму свои убытки, пока биржа не потеряла всякий смысл, — добавил он, но не сдвинулся с места.
   Закончив свой спич, Уэллспринг раздвинул ленточки на разрезном рукаве и бросил небрежный взгляд на наручный компьютер. Бар пустел с невероятной быстротой; удирали даже завсегдатаи, влекомые персональными псами. У дверей вспыхнула дикая рукопашная схватка между двумя шейперами-ренегатами, демонстрировавшими самые страшные приёмы космического джиу-джитсу. Их псы в драку не вмешивались, равнодушно наблюдая за происходящим.
   Очень скоро в баре уже не было никого, кроме нас троих, робофициантов да полудюжины любопытствующих псов.
   — Сразу же после моей последней аудиенции у Матки я мог бы побиться об заклад, что она вскоре нас покинет, — спокойно сказал Уэллспринг. — Так или иначе, но Царицын Кластер пережил сам себя и стал бесполезным. Срок, отпущенный ему, истёк. Он сыграл свою роль эмоционального катализатора, который вплотную подвёл Марс к третьему пригожинскому уровню сложности, после чего, под грузом проводимых советниками бессмысленных программ, ЦК разбил неизбежный паралич. Типичная близорукость, свойственная мехам. Псевдопрагматический материализм. Ну что ж, за что боролись, на то и напоролись.
   Подавая робофицианту знак к следующей перемене блюд, Уэллспринг продемонстрировал нам краешек расшитой золотыми нитями нижней манжеты.
   — Ты говорил, что советнику пришлось отправиться прямиком в приват? Жаль. Но он — не первый и не последний из тех, кого затопчут в этой свалке.
   — Мне-то что делать? — напомнил я о себе. — Ведь я потерял все. И что теперь станет с лигой?
   Уэллспринг нахмурился.
   — Действуй, Ландау! — сказал он. — Покажи себя. Пришло время не на словах, а на деле проявить постгуманистическую изменчивость форм. Сейчас тебе необходимо унести ноги прежде, чем тебя арестуют и выставят на продажу. Думаю, как раз здесь окажется очень кстати помощь нашего друга Модема.
   — Она к вашим услугам! — торжественно объявил Модем. Датчики вокодера были подсоединены прямо к его голосовым связкам, и это устройство синтезировало удивительно красивый, но совершенно нечеловеческий голос. — Наш корабль «Проходная Пешка» послезавтра уходит к Совету Колец с грузом маршевых двигателей для транспортировки лестероида. Проект по созданию среды обитания. Другу Уэллспринга мы будем рады.
   Я не смог удержаться от истерического смеха:
   — Предлагаете сменить шило на мыло? Вернуться на Кольца? Тогда лучше уж мне перерезать себе глотку прямо за этим столом! Куда будет меньше хлопот.
   — Не стоит так кипятиться. Пройдёшь небольшую операцию: мы подсоединим тебя к одной из наших оболочек, — успокоил меня Модем. — Один омар как две капли воды похож на другого. Под нашей оболочкой ты в полной безопасности где угодно. Если сумеешь держать язык за зубами.
   — Ты предлагаешь мне стать мехом? — Я был страшно шокирован.
   — Настоящим мехом ты не станешь, — сказал Уэллспринг. — Всё равно не получится. А так… Всего-навсего несколько переключении концевых нервов, трахеотомия плюс немного анальной хирургии… Правда, ты потеряешь обоняние, вкус и осязание, зато приобретёшь другие органы чувств, охватывающие такой диапазон ощущений, который тебе и не снился.
   — Вот именно! — провозгласил Модем. — Ты спокойно ступишь в открытый космос и будешь смеяться!
   — Он прав! — воскликнул Уэллспринг. — Шейперы должны гораздо шире пользоваться техникой мехов. Ты куда лучше поймёшь свои лишайники, Ганс. Небольшой симбиоз, а? Это расширит твой кругозор.
   — Но вы же не полезете мне под череп? — нерешительно спросил я.
   — Нет, — небрежно бросил Модем. — Во всяком случае, не должны. Твои мозги останутся при тебе.
   Я ненадолго задумался.
   — А вы сможете уложиться, — я бросил взгляд на часы Уэллспринга, — в тридцать восемь часов?
   — Придётся поторопиться, — спокойно ответил Модем, отстёгиваясь от стола.
   Я сделал то же самое.
   «Проходная Пешка» отправилась в путь. Во время стартового ускорения моя оболочка была намертво прикреплена к одной из несущих конструкций корабля. Перед стартом я установил зрение на стандартный волновой диапазон, чтобы в нормальном свете увидеть, как начнёт проваливаться вниз мой Царицын Кластер.
   Слезы обжигали свежие шрамы моих мёртвых глазных яблок на тех местах, куда были вживлены тончайшие проволочки. Царицын Кластер медленно вращался, издали напоминая галактику, опутанную паутиной из драгоценных нитей с нанизанными на них самоцветами. То тут, то там по нитям паутины пробегали яркие вспышки: пригороды уже начали утомительную и скорбную работу, освобождаясь от пут, связывавших их друг с другом и с центром. Царицын Кластер агонизировал и корчился в тисках ужаса.
   Я тосковал по уютному домашнему теплу моей лиги, ведь залезть в раковину — ещё не значит стать омаром. Они мне оставались по-прежнему чуждыми, эти чёрные демоны, пригорошня песчинок в галактической ночи, человеческая протоплазма в тусклых панцирях, забывшая о своём происхождении.
   «Проходная Пешка» напоминала обычный корабль, вывернутый наизнанку. Её металлический каркас, к балкам которого, словно гниды, лепились омары, окружал со всех сторон ядро корабля — могучие магнитные реакторы. Неутомимые автоматы бесперебойно кормили эти реакторы горючим. Там и здесь к каркасу крепились купола, где омары могли подключаться к своим странным жидкостным компьютерам и куда они прятались во время солнечных бурь.
   Они передвигались по кораблю, скользя вдоль наведённых магнитных полей. Они никогда не ели. Они никогда не пили. Каждые пять лет они, словно змеи, «меняли кожу», подвергая свою оболочку очистке от гнусно воняющей накипи разнообразных бактерий, в великом множестве разводившихся в ровном влажном тепле под этой оболочкой.
   Они не знали страха. Они были самодовольными анархистами. Самым большим удовольствием для них было сидеть, приклеившись к каркасу корабля, устремив свои многократно усиленные и обострённые чувства в глубины космоса, наблюдая звезды в ультрафиолетовом или инфракрасном диапазонах или следя за тем, как ползут по поверхности Солнца солнечные пятна. Они могли подолгу просто ничего не делать, часами впитывая сквозь свою оболочку солнечную энергию, прислушиваясь к музыкальному тиканью пульсаров или к звенящим песням радиационных поясов.
   В них не было ничего злого, но не было и ничего человеческого. Далёкие и ледяные, словно кометы, они казались порождением самого вакуума. Мне казалось, что в них можно предугадать первые признаки пятого пригожинского скачка, за которым лежит пятый уровень сложности, отстоящий от человеческого интеллекта ещё дальше, чем интеллект отстоит от амёб, размножающихся простым делением, дальше, чем жизнь отстоит от косной материи.
   Иногда они пугали меня. Их вежливое безразличие к человеческим условностям придавало им какое-то мрачное обаяние.
   Вдоль фермы бесшумно скользнул Модем, остановился рядом со мной и включил магнитные присоски. Я подключил слух; перекрывая радиошумы работающих двигателей, прямо в моём мозгу послышался его голос:
   — Тебя вызывают из ЦК, Ландау. Следуй за мной.
   Я заскользил вдоль перил за ним следом. Мы прошли сквозь шлюз одного из стальных куполов, оставив дверь открытой: омары не выносили замкнутых пространств.
   На экране передо мной появилось заплаканное лицо Валерии Корстштадт.
   — Валерия! — воскликнул я.
   — Это ты, Ганс?
   — Да, дорогая. Да, это я. Очень рад тебя видеть.
   — Сними маску, Ганс. Я хочу увидеть твоё лицо.
   — Это не маска, дорогая. А моё лицо, боюсь, выглядит сейчас далеко не самым лучшим образом.
   — Твой голос звучит как-то странно, Ганс. Совсем не так, как раньше.
   — Потому что это не мой голос, а синтезированный радиоаналог.
   — Как же мне тогда убедиться, что я говорю именно с тобой? Боже, Ганс… Я так боюсь. Здесь все… всё рушится на глазах. Во Фроте — страшная паника. Кто-то — скорее всего псы — перебил в твоём доме все кюветы с агар-агаром, и твои проклятые лишайники расползлись повсюду. Они растут так быстро!
   — Они и должны расти быстро, Валерия. Это их главное достоинство. Для того я и выводил новые виды. Пусть их опрыскают металлическим аэрозолем или опылят какими-нибудь производными серы, и через несколько часов с ними будет покончено. Нет никаких причин для паники.
   — Как это нет, Ганс. Здесь — эпидемия самоубийств. Приваты превратились в настоящие фабрики по производству трупов. Царицына Кластера больше не существует. И мы потеряли Матку!
   — Но остался наш проект! — возразил я. — А Матка сыграла свою роль, роль пригожинского катализатора. Проект, он куда важнее, чем эта чёртова королева. Сейчас наступил решающий момент. Пусть члены лиги ликвидируют все своё имущество. Надо немедленно переводить флот на орбиту вокруг Марса!
   — Проект! — горько воскликнула Валерия. — Кроме него, тебя ничто не беспокоит! Я погибаю здесь, а ты, с твоим холодом, с твоей шейперской привычкой соблюдать дистанцию, оставил меня один на один с моим отчаянием!
   — Валерия, вовсе нет! Я десятки раз пытался поговорить с тобой, но именно ты отгородилась от меня стеной молчания. От меня, который так нуждался в твоём тепле после лет, проведённых под псами…
   — Ты давно мог поговорить со мной, если бы хотел этого по-настоящему, — закричала она. — Если бы ты хотел, то давно сломал бы стену молчания. Но ты ждал, пока я сама приползу к тебе, виляя хвостом от унижения. А сейчас? Телекамеры псов или чёрные панцири омаров, какая разница, Ганс? Какая разница, что именно нас разделяет?
   Я почувствовал, как по моей онемевшей коже растекается горячая волна бешенства.
   — И ты ещё смеешь в чём-то меня упрекать! — воскликнул я. — Откуда мне было знать о существовании всех этих ваших нелепых ритуалов, ваших пошлых маленьких тайн! Я думал, ты отбросила меня в сторону, как использованный грязный носовой платок, и глумливо смеёшься надо мной, очередной раз предаваясь разврату с Уэллспрингом. Неужели ты всерьёз считала, что я вступлю из-за тебя в схватку с человеком, которому обязан своим спасением? А ведь я был готов вскрыть себе вены, лишь бы лишний раз увидеть твою улыбку. Ты же не принесла мне ничего, кроме несчастий и горя!
   Валерия смертельно побледнела. Её губы шевелились, но она не могла произнести ни единого слова. Затем по её лицу скользнула странная, полная отчаяния улыбка…
   Связь прервалась. Я стоял перед мёртвым, пустым и чёрным экраном.
   — Мне надо вернуться, — сказал я, повернувшись к Модему.
   — Очень жаль, — ответил он, — но это невозможно. Во-первых, если ты вернёшься, тебя просто-напросто убьют. Потом, у нас не хватит энергии для такого манёвра. Мы везём слишком массивный груз. — Он пожал плечами. — И последнее — ЦК сейчас в состоянии разложения и распада. Но туда в течение, недели должны прилететь наши коллеги со вторым грузом двигателей. Раз Царицыну Кластеру пришёл конец, они смогут получить за свой товар максимальную цену.
   — Откуда тебе известны такие подробности?
   — У нас есть свои источники информации.
   — Уэллспринг?
   — Кто, он? Его там уже нет. Он хотел быть на орбите Марса, когда туда врежется вот это. — Модем повёл рукой в сторону плоскости эклиптики. Я проследил его движение взглядом, настроив своё зрение на видимый диапазон, и увидел там, куда он показывал, далёкие вспышки пламени, проблески огня, вырывавшегося из дюз мощных двигателей.
   — Лестероид, — сказал я.
   — Да. Комета, предвещающая, так сказать, несчастья и беды. Прекрасный символ, олицетворяющий всё, что происходит сейчас в Царицыном Кластере.
   Даже здесь чувствовалась рука Уэллспринга. Когда эта ледяная гора пройдёт мимо Царицына Кластера, тысячи охваченных отчаянием людей будут провожать её глазами. Вдруг я почувствовал, как меня поднимает ввысь на своих крыльях надежда.
   — Как насчёт того, чтобы высадить меня туда? — спросил я.
   — На лестероид? — догадался Модем.
   — Да. С него ведь должны в последний момент снять двигатели, верно? Уже на орбите Марса. Там я смогу присоединиться к моим друзьям и не пропущу великий момент пригожинского катализа!
   — Сейчас проверю. — Модем повернулся к жидкостному компьютеру и ввёл в него длинный ряд чисел. — Так… — сказал он спустя минуту. — Да. Это возможно. Я могу продать тебе маленький ранцевый двигатель. С помощью киберштурмана ты можешь попасть на лестероид примерно через семьдесят два часа.
   — Прекрасно! — воскликнул я. — Великолепно! Начнём это прямо сейчас.
   — Очень хорошо, — спокойно сказал Модем. — Осталось лишь подумать о цене.
   У меня оказалось достаточно времени, чтобы подумать о цене; пока ранцевый двигатель нёс меня сквозь зияющую пустоту. Думаю, я принял единственно верное решение. Биржа ЦК приказала долго жить, поэтому мне всё равно были нужны новые коммерческие агенты для реализации моих камней с Ейте Дзайбацу. Конечно, омары — жутковатые создания, этого у них не отнимешь. Но я интуитивно чувствовал, что могу им доверять.
   Киберштурман обеспечил мне спокойную мягкую посадку на солнечной стороне астероида, который слегка подтаивал под лучами Солнца. Лёгкие, но хорошо заметные в инфракрасном диапазоне струйки пара то здесь, то там вырывались из трещин в голубом льду.
   Лестероид представлял собой обломок, образовавшийся некогда в результате распада одной из древних ледяных лун Сатурна. То была громадная ледяная гора, покрытая застарелыми шрамами зазубренных по краям расщелин. Она напоминала формой гигантское яйцо, размерами три на пять километров. Его поверхность, покрытая оспинами небольших ямок, была ярко-голубой — характерный вид для льда, миллионы лет находившегося под воздействием мощных электрических полей.
   Я выпустил шипы из своих перчаток и, цепляясь ими за ледяную поверхность, перетащил свой ранцевый двигатель в тень. Энергетические ресурсы двигателя были почти полностью истощены, но мне всё же не хотелось, чтобы вырывающиеся из расщелин струи пара унесли его в открытый космос.
   Затем я раскрыл тарелку — антенну, проданную мне Модемом, — сориентировал её в сторону ЦК и подключился к ней.
   Катастрофа, постигшая ЦК, была поистине тотальной. Царицын Кластер всегда гордился свободой своего радио-и телевещания, важнейшей составной частью присущего ему общего духа всеобъемлющих свобод. Теперь же, и атмосфере общей паники, это вещание выродилось в потоки туманных завуалированных угроз, и, что самое плохое, по всему диапазону то там, то здесь вспыхивала предательская захлёбывающаяся морзянка закодированных сообщений.
   Крещендо посулов и угроз нарастало подобно лавине, пока наиболее могущественные группировки сами себя не подвели к краю обрыва, за которым начиналась гражданская война. Коридоры пригородов и туннели дорог кишели мародёрствующими псами, слепо выполнявшими приказы обезумевшей от страха элиты. Насквозь порочные марионеточные суды раздавали направо и налево жесточайшие приговоры, лишая всех несогласных их статуса, имущества, а зачастую — и жизни. Не дожидаясь очередного неправедного вердикта, многие из диссидентов сами оканчивали свой путь в приватах.
   Никакие детские учреждения не работали. С неподвижными лицами и застывшими глазами, дети бесцельно скитались по опустевшим холлам, оглушая себя мощными супрессантами. От неумеренного потребления ингалянтов-допингов биржевики, харкая кровью, обессилено падали на клавиатуру своих компьютеров. Женщины голыми выбрасывались из воздушных шлюзов, испуская свой последний выдох в виде сверкающей на солнце струи кристаллов замороженного воздуха. Остальные цикады либо проливали у себя дома слезы над навсегда утраченным благоденствием, либо, отупев от отчаяния и наркотиков, бессмысленно гуртовались в неосвещённых бистро.
   Многовековая борьба за место под солнцем отточила волчьи зубы картелей до неимоверной остроты. И теперь они рвали этими зубами на части агонизирующее тело ЦК. Рвали с холодной кибернетической отточенностью механистов, со скользким, не признающим никаких моральных ограничений коварством шейперов. Промышленность ЦК подверглась захвату и дикому разграблению. Коммерческие агенты и надменные дипломаты, соперничая друг с другом, выхватывали друг у друга её сочащиеся живой кровью, тёплые, дымящиеся куски. Толпы нанятых ими ко всему безразличных людей наводнили дворец Царицы, гадя по углам и бессмысленно разрушая всё, что нельзя было украсть.
   Сцепившиеся в дикой схватке фракции ЦК угодили в классический двойной капкан, в ловушку, уже давно угрожавшую человечеству. С одной стороны, намертво увязанный с последними техническими достижениями образ жизни и мыслей неуклонно подталкивал общество к взаимному недоверию и распаду. С другой стороны, разобщённость и самоизоляция сделали все эти фракции лёгкой добычей мощных, объединённых в монолит картелей. Вдобавок повсюду свирепствовали пираты и приватеры. Картели на словах осыпали их проклятиями, а на деле — поддерживали.
   А я? Я, вместо того чтобы помогать моей родной Полиуглеродной лиге, был сейчас всего лишь исчезающе малой чёрной точкой в пространстве, тускло-чёрной спорой, прилепившейся к обрыву несущейся в пустоте ледяной горы.
   Но именно эти скорбные дни помогли мне познать истинную цену моей новой оболочки. Если и дальше всё пойдёт так, как предусмотрено Уэллспрингом, не за горами новые возрождение и расцвет. А мне было суждено пережить тяжёлые времена в моей спороподобной оболочке, уподобившись высохшему, гонимому ветром маленькому клочку лишайника. Клочку, который с лёгкостью может провести в таком состоянии долгие десятилетия, чтобы, попав в более благоприятные условия, вспыхнуть в один прекрасный день цветущей волной всепобеждающей жизни. Да, Уэллспринг проявил присущую ему мудрость, обеспечив меня такой оболочкой. Я всецело ему теперь доверял. И я не мог обмануть его ожидания.