Первым, что он выбрал для производства, были, естественно, заколки-игрушки. Борислав одолжил несколько забавных заколок у Джованицы и скопировал их в своем киоске на медицинском сканере.
   Разумеется, фабрикатор выплюнул россыпь блестящих черных копий.
   Джованица позабавила небольшую толпу, подпрыгивая на них. Заколки сломать не удалось, но дешевые металлические пружинки быстро лопнули.
   Тем не менее, когда игрушка ломалась, ничего не стоило бросить ее обратно в бункер аппарата. Тот пережевывал черный предмет, испуская запах озона, пока эта вещица не превращалась снова в желтый порошок.
   В соломку, прямо как золото.
   Борислав быстро набросал бизнес-план на обороте пивной подставки из «Трех котов». Умножив часы своей работы на цену за один грамм, он вскоре установил уровень доходности. У него появилась новая производственная линия.
   При помощи нового фабрикатора он мог копировать форму любого маленького предмета. Конечно, он не был способен в буквальном смысле «копировать» всё: щенка, красивое шелковое платье, холодную бутылку пива, об этом и речи не шло. Но большая часть того, что сделано из однородного, твердого материала, копировалась легко: пустая бутылка, вилка, кухонный нож.
   Кухонные ножи сразу же стали гвоздем программы. Инструменты получались блестящими и черными, очень грозными и пугающими, и было ясно, что их никогда не понадобится точить. Вид фабрикато-ра, который бесперебойно выплевывает острые как бритва ножи, приводил людей в священный трепет. Дети просто осаждали киоск, а взрослые собирались поодаль и обсуждали чудеса техники.
   Чтобы предоставить удобства жаждущей толпе зевак, служащие «Трех котов» выставили столы и стулья на воздух и даже развернули над ними полосатый тент, такой веселенький, слово сейчас было лето.
   Погода благоприятствовала импровизированной вечеринке жителей квартала.
   Мирко из «Трех котов» накормил Борислава бесплатно.
   - Мне это приносит хорошую прибыль, - признался Мирко. - Ты тут устроил девять дней чудес. Это мне очень напоминает конец Второго переходного периода. Помнишь, когда снова включили освещение в городе? Да, брат, это было замечательное время.
   - Так долго продолжаться не может. Мне нужно вернуться в киоск и продолжать работу.
   - Замечательно, что ты опять здесь, вместе с нами, Бутсы. А то мы забыли, когда болтали последний раз. - Мирко виновато развел руками, потом поскреб стол. - Теперь я держу это заведение… дела отнимают много сил… это все моя вина.
   Борислав принял плату от мальчишки, который изготовил себе твердую, как камень, черную модель динозавра.
   - Мирко, у тебя есть место для большого торгового автомата? Рядом с твоим кафе? Мне необходимо вытащить этого черного зверя из моего киоска.
   - Ты действительно хочешь установить здесь торговый автомат? Похожий на банкомат?
   - Наверное, да. Это окупится.
   - Бутсы, мне нравится толпа, которую ты ко мне приводишь, но почему бы тебе просто не поставить свою машину туда, куда ставят банкоматы? Есть сотни банкоматов. - Мирко забрал у приятеля пустую тарелку. - Есть миллионы банкоматов. Эти машины заполонили весь мир.
    8.
   Шли дни. Люди не отпускали его обратно, к нормальной жизни. Появился спортивный азарт, все хотели видеть новые фокусы фабри-катора. Стало модным изготавливать причудливые вещи для прикольного подарка: твердокаменный букет роз, например. Можно было вручить этот черный букет подружке, а если она выразит недовольство, то вернуть его обратно, взвесить, а потом получить часть денег за желтую пыль.
   Нескончаемый уличный спектакль превратился в тоник для всех окрестных жителей. Очень скоро каждый бездельник из кафе или студент-прогульщик стал самозваным экспертом по фабрикаторам, фабрикации и революционным суперфабрикаторам, которые умеют копировать сами себя. Люди приводили родственников, чтобы те посмотрели. Заходили туристы и делали снимки. Естественно, всем им хотелось переговорить с хозяином.
   Иной раз посетители выкидывали странные номера. Однажды явилась юная новобрачная со свадебным сервизом. Она оплатила копию каждого предмета, затем с грохотом публично разбила оригиналы на улице. Явился коп, чтобы призвать молодую к порядку. Потом полицейскому захотелось переговорить с владельцем чудо-аппарата.
   Борислав сидел с профессором Дамовым, академиком и болтливым ханжой, директором местного этнографического музея. Музей, основанный на деньги города, специализировался на том, что Дамов называл «материальной культурой». Под этим подразумевались пыльные витрины, набитые боевыми знаменами, священными медальонами, домашней утварью, рыболовными сетями, прялками, граммофонами и тому подобным. Учитывая новые обстоятельства, профессору было что сказать.
   - Сержант, - разглагольствовал Дамов, оживленно размахивая бокалом вина, - вас, возможно, удивит, когда вы узнаете, что слово «киоск» - древний оттоманский термин. В первоначальном оттоманском киоске ничего не покупали и не продавали. Киоск был царским подарком правителя своему народу. Киоск был тем местом, где дышали вечерним воздухом, размышляли, наслаждались жизнью; он представлял собой элегантную садовую беседку.
   - Но они не разбивали на тротуаре свои свадебные сервизы, - возразил коп.
   - А известно ли вам, что если новобрачная плохо себя вела, ее зашивали в кожаный мешок и бросали в Босфор!
   Копа удалось умаслить, и он пошел своей дорогой, но вскоре появился его коллега, переодетый в штатское, и занял одно из лучших мест в «Трех котах». Это изменило общее настроение. Наблюдение полиции доказывало, что суета вокруг киоска - нечто большее, чем просто покупательский ажиотаж.
   Спустились сумерки. Пришла компания механиков из гаража, все еще в своих грязных комбинезонах, и принялась совершенно серьезно обсуждать возможность копирования деталей троллейбуса. Явился театральный актер со своей свитой, давал автографы и заказал выпивку всем своим друзьям.
   Возникли студенты, и отнюдь не за тем, чтобы наливаться пивом. Они заняли столик, заказали самую дешевую пиццу и начали обсуждать какие-то свои планы.
   На следующий день актер привел с собой всех исполнителей пьесы, а студенты-радикалы вернулись в удвоенном количестве. Они заняли еще больше столов, заказали гораздо больше пиццы. Теперь у них имелись секретарь и казначей. На куртках вожаков красовались блестящие черные пуговицы-значки.
   Приехал автобус из сельской местности и выгрузил группу фермеров. Крестьяне сделали одинаковые копии чего-то такого, что им всем отчаянно хотелось иметь, но что они очень старались скрыть от зевак.
   В переполненное кафе зашел Туз. Он с раздражением обнаружил, что ему придется ждать своей очереди, чтобы переговорить с Борисла-вом с глазу на глаз.
   - Успокойся, Туз. Угостись-ка пиццей со свининой. Здешний хозяин - мой старый друг, и сегодня он щедр.
   - Ну, а мой босс недоволен, - парировал Туз. - Здесь делают деньги, а ему никто об этом не сказал.
   - Передай своему большому боссу, чтобы расслабился. Я делаю не больше денег, чем обычно в киоске. Это должно быть очевидно: подумай о темпах моего производства. Эта машина способна изготавливать всего несколько копий в час.
   - Ты что, отупел? Посмотри на толпу! - Туз стащил свои черные очки и оглядел битком набитое кафе. Несмотря на холодную погоду, цыганский оркестр рассаживался по местам с аккордеонами и тромбонами. - Ладно, вот тебе доказательство: видишь того самодовольного типа, который сидит в обществе переодетого лейтенанта? Он один из них!
   Борислав искоса взглянул на гангстера-конкурента. Парень из банды Северной реки здорово смахивал на Туза, только кроссовки у него были красные, а не синие.
   - «Речные мальчики» выдвигаются сюда?
   - Они всегда зарились на мой участок. Очень бойкое место!
   На сей раз «речной мальчик» проявил смелость. Еще недавно в кафе «Три кота» гангстеров пристреливали. И не так уж редко. Это было славной местной традицией.
   - У меня руки чешутся отколотить этого парня, - солгал Туз, покрываясь потом, - но он ведь сидит с копом! И наш любимый политик тоже здесь!
   Борислав спросил себя, уж не слабеет ли у него зрение. В прежние времена он бы ни за что не упустил таких подробностей.
   В кафе просочилась целая орда политиков и расселась по соседству с гангстером. Местные политики всегда ходили отрядами. Маленькими, беспокойными шайками.
   Один из них был национальным представителем района Искусств. Мистер Славич являлся членом Радикальной либерально-демократической партии, отколовшейся клики благонамеренных, чересчур образованных психов.
   - Я тебе выдам хорошую шутку, Туз. Любой политик обладает тремя основными качествами: умом, честностью и умением добиваться результатов. Но нужно выбрать два из них.
   Туз заморгал. Он не понял.
   Борислав с трудом оторвался от пластмассового стула и захромал к мистеру Славичу, чтобы обменяться с ним радостным рукопожатием. Молодой адвокат был умен и честен и поэтому не добивался результатов. Тем не менее Славич благодаря большому уму мгновенно уловил назревающие в его районе политические события. Он уже нацепил блестящую черную «пуговицу» молодых студентов-радикалов.
   Демонстративно взмахнув полами верблюжьего пальто, мистер Славич соблаговолил сесть за столик Борислава. И одарил Туза холодным взглядом.
   - Разве необходимо якшаться с этим сомнительным типом?
   - Но вы ведь пытались добиться моего увольнения с работы в посольстве, - перешел в наступление Туз.
   - Да, пытался. Хватит того, что в нашей правящей партии полно представителей преступного мира. И к тому же мы не можем допустить, чтобы вы получали жалованье от европейцев.
   - Вот в этом вы весь, Славич: вечно сами присасываетесь к богатым иностранцам и предаете народ!
   - Не льсти себе, жалкий выскочка! Ты не «народ». Народ - это люди!
   - Ладно, вы устроили так, что люди вас выбрали. Вы заняли пост и сделали себе красивую стрижку. Теперь вы собираетесь еще и завернуться в наше знамя? Вы хотите украсть то последнее, что осталось народу?
   Борислав откашлялся.
   - Я рад, что у вас есть возможность поговорить откровенно. Насколько я понимаю, для того, чтобы руководить этим делом с фабри-каторами, потребуется ловкость и хитрость.
   Двое собеседников уставились на него.
   - Это ты зазвал нас сюда? - спросил Туз.
   - Разумеется. Вы оба здесь не случайно, и я тоже. Если не мы дергаем за ниточки, тогда кто?
   Политик уставился на гангстера.
   - Знаешь, в его словах что-то есть. В конце концов, это Третий переходный период.
   - Итак, - продолжал Борислав, - перестаньте разыгрывать из себя крутых и в кои-то веки подумайте по-новому! Вы говорите, как ваши деды!
   Борислав сам удивился своей горячности. Славич, к его чести, выглядел смущенным, а Туз неловко почесал голову под шерстяной шапкой.
   - Послушай, Бутсы, - наконец произнес Туз, - даже если ты, и я, и твой шикарный приятель адвокат дружески выпьем по вкусному пиву Переходного периода, вон там сидит тот «речной мальчик». Что нам с ним-то делать?
   - Мне хорошо известно о преступном синдикате Северной реки, - беззаботно ответил мистер Славич. - Мой комитет по расследованиям занимается анализом деятельности их банды.
   - О, значит, вы занимаетесь анализом, вот как? Наверное, «речные» просто умирают со страху.
   - В этой стране существуют законы против рэкета, - заявил Славич, злобно глядя на Туза. - Когда мы возьмем власть и избавимся наконец от преступных элементов в нашем обществе, ничто не помешает нам арестовать этого мелкого панка в его дешевой красной обувке. Мы ликвидируем весь его паразитический класс: я имею в виду его, его подружку - певичку из ночного клуба, его отца, его босса, его братьев, его кузенов, весь его футбольный клуб… Пока жив хоть один честный судья - а у нас есть несколько честных судей, - мы не остановимся! Никогда!
   - Слыхал я о ваших честных судьях, - презрительно ухмыльнулся Туз. - Их можно заметить по столбам дыма, когда взрываются их автомобили.
   - Туз, перестань заноситься. Позволь мне внести ясность, что поставлено на карту. - Борислав сунул руку под стол, достал прозрачный пластиковый пакет и со стуком бросил его на стол.
   Туз немедленно заинтересовался.
   - Ты сфабриковал череп?
   - Это мой собственный череп.
   Киоск сканировал его каждый день. Поэтому череп Борислава был записан в файл.
   Туз вытащил предмет из прозрачного пластикового пакета и передал политику.
   - Это изделие просто превосходно! Посмотрите на четкую проработку швов!
   - Согласен. Замечательное техническое достижение. - Мистер Славич повертел череп в руках и нахмурился. - Что случилось с вашими зубами?
   - Они вполне нормальные.
   - Вы называете эти зубы мудрости нормальными?
   - Эй, дайте мне взглянуть, - попросил Туз. Мистер Славич перекатил угольно-черную сферу по крышке стола. Потом бросил взгляд через плечо на других политиков, раздраженный тем, что они веселятся без него.
   - Послушайте меня, мистер Славич. Во время предвыборной кампании я повесил ваш плакат на стене своего киоска. Я даже голосовал за вас и…
   Туз оторвал взгляд от пустых глазниц черепа.
   - Ты голосовал, Бутсы?
   - Да. Я уже немолод. Мы, старики, ходим голосовать. Славич изобразил притворно-вежливое внимание.
   - Мистер Славич, вы наш политический лидер, - нажал Борислав. - Вы радикальный либеральный демократ. И у нас тут сейчас довольно радикальная либеральная ситуация. И что нам теперь делать?
   - Очень хорошо, что вы задали мне этот вопрос, - кивнул Славич. - Вы, наверное, понимаете, что могут возникнуть серьезные сложности с вашей машиной в вопросе об интеллектуальной собственности.
   - Какие сложности?
   - Я имею в виду патенты и авторские права. Законы инженерного анализа. Торговые марки. Мы в нашей стране всех этих законов не соблюдаем… говоря откровенно, мы вообще не соблюдаем почти никаких законов. Но остальной мир живет в соответствии с правовыми нормами. И если вы будете пиратским способом делать свадебные сервизы, производители, несомненно, когда-нибудь об этом пронюхают. И могу заверить, вам вчинят судебный иск.
   - Понятно.
   - Вот так работает мир. Если вы наносите ущерб чьим-то доходам, на вас подают в суд. Там, где деньги, там и судебные иски. Простой принцип. Хотя у вас тут очень милая обстановка… Киоск действительно сделал нашу округу ярче…
   В кафе появился профессор Дамов в обществе жены. Госпожа Да-мова, профессор социологии, любила подразнить общество марксистскими и феминистскими высказываниями. Она носила шубу, солидную, как банковский сейф, и шляпу из вздыбленного меха.
   Дамов указал на черную табличку на столе Борислава.
   - Извините, господа, но этот столик зарезервирован для нас.
   - Ох, - вырвалось у Борислава. Он не заметил изготовленную фа-брикатором табличку, такая она была черная.
   - У нас сегодня маленький праздник, - заявил Дамов. - Годовщина свадьбы.
   - Поздравляю, господин и госпожа! - произнес мистер Славич. - Почему бы вам не разделить наше общество всего на минутку, пока не прибудут ваши гости?
   Бутылка сухого вина от Мирко восстановила всеобщие дружеские чувства.
   - В конце концов, я адвокат района Искусств, - сказал Славич, обходительно наполняя до краев бокалы. - Итак, Борислав, на вашем месте я назвал бы этот фабрикатор художественной инсталляцией!
   - Правда? Почему?
   - Потому что когда эти скучные иностранцы со своими исками пытаются устроить скандал по поводу искусства, это никогда не срабатывает! - Славич подмигнул профессору и его жене. - Мы ведь получали от него удовольствие, а? Мы же наслаждались превосходным шоу?
   Туз сорвал с себя темные очки.
   - Это «художественная инсталляция»! Браво! Вот блестящая находка!
   Борислав нахмурился.
   - Чему ты так рад?
   Туз нагнулся к приятелю и зашептал, прикрываясь рукой:
   - Потому что именно это мы скажем «речным мальчикам»! Мы им объявим, что это просто художественное шоу, а потом закроем акцию. Они останутся в своем промышленном районе, а мы сохраним свою территорию. Все здорово!
   - Это твое ноу-хау?
   - Ну да, - ответил довольный Туз, откидываясь на спинку стула.
   - Да здравствует искусство!
   Гнев Борислава поднялся из глубины колодца и обжег ему затылок.
   - Вот как? Вот что вы, двое жалких мерзавцев, желаете предложить людям? Вы просто собираетесь избавиться от этой штуки! Вы хотите погасить ее одним плевком, как свечку! И это вы называете переходным периодом? Да ситуация в точности повторяет прежнюю! Не меняется ничего!
   Дамов покачал головой.
   - История развивается по спирали. Мы меняемся. Мы все стали на год старше.
   Заговорила госпожа Дамова:
   - Не могу поверить в вашу фашистскую, технократическую чепуху! Вы действительно воображаете, что сумеете улучшить жизнь людей, просто-напросто установив какую-то нелепую машину на их улице? Без зрелого размышления о более глубоких социальных проблемах? Я хотела сегодня вечером купить молока! Кто работает в вашем киоске, вы, саботажник? Ваша лавка совершенно пуста! Мы что, должны стоять в очереди?
   Мистер Славич осушил свой стакан.
   - Ваш фабрикатор - замечательная штука, но пиратство незаконно и аморально. Что правда, то правда, это надо признать.
   - Прекрасно, - ответил Борислав, - если вы так считаете, тогда идите и скажите об этом людям. Скажите людям прямо сейчас, что вы хотите погубить их будущее! Давайте, сделайте это! Скажите, что они недостаточно созрели и должны все обдумать. Сообщите людям, что они должны за это проголосовать!
   - Давайте не будем спешить, - предложил Славич.
   - Ваша убогая железяка бесполезна без социального изобретения, - чопорно произнесла госпожа Дамова.
   - Моя жена совершенно права! - расцвел Дамов. - Потому что социальное изобретение - это нечто гораздо большее, чем шестеренки и цепи, это… ну, нечто, похожее на киоск. Киоск когда-то был местом, где пили чай в царском саду. Теперь здесь покупают молоко! - Он чокнулся своим бокалом о ее бокал.
   Туз помолчал, а потом задумчиво произнес:
   - Где же нам украсть социальное изобретение? Как вы их копируете?
   Это были волнующие вопросы. Борислав почувствовал, что его мысли пронзил луч яркого света.
   - Та европейская женщина… как ее?.. Она купила мой киоск. Кто она? На кого работает?
   - Ты имеешь в виду доктора Грутджанз? Она посредник по экономическим связям Комитета по расследованиям Европейского парламента.
   - Правильно, - тут же подхватил Борислав, - именно так. Я тоже! Скопируйте мне это! Я посредник по каким-нибудь связям дурацкого парламентского чего-нибудь.
   Славич в восторге расхохотался:
   - Занятно,занятно!
   - Послушайте, господин Славич. У вас ведь есть Парламентский комитет по расследованиям, - сказал Борислав.
   - Ну да, конечно.
   - Тогда вы должны изучить этот фабрикатор. Вы начнете официальное правительственное расследование. Вы будете расследовать днем и ночью. Прямо здесь, на улице, при всех. Вы будете публиковать отчеты. И конечно, вы будете делать вещи. Вы будете делать всевозможные вещи. Чтобы их расследовать.
   - Я правильно понял ваше предложение? Вы предлагаете свой фа-брикатор правительству?
   - Конечно. Почему бы нет? Это лучше, чем потерять его навсегда. Я не могу продать его вам. У меня нет для этого бумаг. А вы сумеете о нем позаботиться. Это мой дар людям.
   - Что ж, интересно… - В глазах Славича вспыхнул голодный огонек.
   - Приятель, это даже лучше, чем сделать из него долбаный художественный проект, - с энтузиазмом воскликнул Туз. - Дурацкий правительственный проект! Этого хватает на целую вечность!
    9.
   Новый комитет по расследованиям немедленно добился успеха. Поскольку политическое дзюдо было типично для этого района, честный политик ухитрился получить от европейцев щедрый грант в поддержку проекта - в основном, чтобы расследовать самого себя.
   Теперь мощности фабрикатора были направлены на другие цели: от потребительской дребедени он перешел к насущным нуждам государственного сектора. Угольно-черные пожарные краны появились в районе Искусств. Угольно-черные колпаки для разбитых уличных фонарей и угольно-черные люки для мостовых. Правительство закупало их в больших количествах; фабрикатор деловито жужжал среди многолюдной площади, рядом с железнодорожной цистерной, полной сырья.
   Борислав вернулся в свой киоск. Он попытался возобновить прежний бизнес. Его часто вызывали для показаний в комитет Славича, развивший кипучую деятельность. Правда, это привело к тому, что цыгана Флеку арестовали, но проныра вышел под залог и удрал. Никто не приложил особых усилий, чтобы его найти. Да они никогда и ни к чему не прилагали особых усилий.
   Вскоре расследование показало, что фабрикатор является украденной собственностью одной больницы в Гданьске. Европейцы давно умели делать фабрикаторы, использующие углеродные нанотруб-ки. Они просто не хотели их производить.
   В качестве мудрой меры предосторожности европейцы решили не создавать таких устройств, которые могли столь радикально нарушить устоявшийся политический и экономический порядок. Последствия таких действий наверняка таили в себе угрозу. Преимущества же были сомнительными.
   На некотором абстрактном высоком уровне имело смысл повсеместно создавать сверхэффективные компактные фабрики, которые могли производить как можно больше вещей из ничтожно малого количества сырья. Если бы требовалось начать промышленную цивилизацию с нуля, тогда подобные машины стали бы великой идеей. Но такой аргумент не имел смысла при наличии уже существующей базы и устоявшихся интересов. Невозможно уговорить избирателя бросить работу. Поэтому материалы для фабрикаторов были хитроумно ограничены воском, пластиком, гипсом, папье-маше и некоторыми металлами.
   Но это не касалось медицинских аппаратов. Медицина, которая имела дело с жизненно важными случаями, никогда не была просто рынком. Всегда находился ребенок, который ломал кости. Отчаявшиеся родители поднимали крик: неужели никто из вас, бессердечных, бесчеловечных негодяев, не думает о детях?
   Конечно, те, кто отказался от подобной технологии, заботились прежде всего о новом поколении. Они хотели, чтобы дети выросли в безопасности, в стабильном, управляемом обществе. Но интересы призрачного будущего абсолютно безразличны человеку, чью душу терзают страдания реального, живого ребенка.
   Поэтому появились лучшие и новые виды фабрикаторов. За ними настороженно наблюдали… но с течением времени и в силу обстоятельств контроль ослаб.
   Стремясь распространить среди своих избирателей правительственные дотации на производство, Славич заказал известным местным художникам создать новое по дизайну поколение киосков. В этом футуристическом ультракиоске Третьего переходного периода должны были разместиться те самые фабрикаторы, которые его изготавливали. Работая с удивительным рвением и быстротой (учитывая то, что они получали зарплату от правительства), дизайнеры создали новый официальный, пользующийся поддержкой правительства киоск: пугающе великолепный монументальный павильон, наполовину оттоманский дворец, наполовину сталинский пряник, почти на сто процентов из черных углеродных нанотрубок, за исключением нескольких необходимых стальных болтов, медных проводов и бронзовых скоб.
   Борислав был не так глуп, чтобы сетовать на судьбу. Ему пришлось покинуть свой скромный, старомодный киоск. Затем с болью и смирением он взобрался вверх по сверкающим черным ступеньками в этот нереальный, грандиозный, крепкий, как скала, черный форт, в эту царскую сокровищницу, от роскошной крыши которой метеориты отскакивали бы, словно ледяные градины.
   Стеклянные витрины плохо закрывались. Пальцы срывались с новых черных полок. На черном полу стулья и кресла скользили. На черных углеродных стенах не держалась краска, клей или обои. Он чувствовал себя круглым идиотом, но ведь это чудо архитектуры возвели для его удобства! Это был дворец для поколения Третьего переходного периода, безумно радикальных парней, которым киоск служил не скромным посредником, а крепостью в новой войне культур.
   Такой «киоск» можно было сбрасывать с пролетающего реактивного самолета. Он мог шарахнуть о землю подобно стремительному удару молнии - и отскочить от нее совершенно невредимым. Поскольку мешки золотистого порошка никогда не пустели, агрегат постоянно извергал нескончаемый поток предметов: бутылки, сумки, ручки, задвижки, колеса, насосы; а также инструменты для производства других вещей: пилы, молотки, гаечные ключи, рычаги, дрели, винты, отвертки, шила, клещи, ножницы, мастерки, напильники, рашпили, тележки, домкраты, резаки. Все эти вещи сидели в своих компьютерных файлах так же аккуратно, как шахматные фигуры, как сама идея шахмат.
   Когда Борислав вечерами возвращался из своего черного суперкиоска в квартиру матери, он наблюдал, как Третий переходный период постепенно внедряется в ткань его города.
   Первый переходный период когда-то имел собственный облик: старые здания из плохого кирпича, дрянная штукатурка, осыпающаяся, словно разъеденная проказой; потом они взорвались яркими торговыми марками торжествующего Запада: сладких батончиков, беспошлинных чипсов, вызывающего белья.
   Второй переходный период был более жестким: Борислав запомнил его, в основном, как время нужды и лишений. Пустые магазины, пустые дороги, толпы велосипедов, сердитое жужжание новомодных топливных элементов, дешевый блеск солнечных панелей на крышах, из которых со всех сторон торчала изоляция, словно бумага из башмаков нищего. Хлипкие новые сооружения. Трава на крышах, трава на рельсах трамваев. Сеть мачт и телевизионных тарелок.