Страница:
— Смотрю и глазам своим не верю, — говорил ее отец. Свой новообретенный интерес к жизни Кэти не ограничивала домашними делами. Стойко перенося запах дубильного раствора, она заглядывала к отцу в мастерскую. Кэти шел лишь семнадцатый год; отец, конечно же, считал ее ребенком. И его поражало, как серьезно она расспрашивает его о работе мастерской.
— Она поумней иных — мужчин, — говорил он своему старшему мастеру.Глядишь, придет время, станет здесь хозяйкой.
Ее интересовали не только способы обработки кож, но и административно-финансовая сторона дела. Отец объяснял ей, как брать у банка кредиты и погашать их, Как вести бухгалтерию и расплачиваться с рабочими. Он показал ей, как открывается сейф, и был доволен, когда она с первого раза запомнила последовательность, в которой набирался код замка.
— Я на это смотрю так, — объяснял мистер Эймс жене. — В каждом из нас есть чуток от лукавого. И меня бы только огорчало, если бы мой ребенок не озоровал. А всякое озорство, как я думаю, просто способ дать выход энергии. Если же эту энергию распознать и держать в узде, то, ей-богу, ее можно направить в нужное русло.
Кати тем временем приводила в порядок свои вещи: что нужно — заштопала, что нужно — починила.
Однажды в мае она вернулась из школы и сразу уселась за вязанье. Мать готовилась выйти из дома и была уже одета.
— Мне надо на собрание церковного фонда, — сказала миссис Эймс. — На следующей неделе мы проводим аукцион пирогов. Я за него отвечаю. Отец должен завтра платить рабочим, так что, если пойдешь гулять и будешь проходить мимо банка, он просил, чтобы ты взяла там деньги и занесла в мастерскую. Я ему говорила про наше собрание, он знает, что сама я в банк зайти не смогу. — Я с удовольствием схожу, — кивнула Кэти. — Деньги они там уже приготовили, дадут их тебе в мешочке, — на ходу добавила миссис Эймс, торопливо спускаясь с крыльца.
Действовала Кэти быстро, но без суеты. Поверх платья она надела старый передник. Нашла в погребе банку из под варенья с завинчивающейся крышкой и отнесла ее в каретный сарай, где хранились инструменты. Поймала во дворе молоденькую курицу, положила ее на стоявший в сарае деревянный чурбан, отрубила ей голову, а судорожно дергавшуюся шею нагнула над банкой и держала, пока банка не наполнилась кровью. Потом отнесла еще трепыхавшуюся курицу на навозную кучу и глубоко закопала. Вернувшись в кухню, вымыла руки, внимательно осмотрела свои чулки и туфли, увидела на носке правой туфли темное пятнышко и стерла его. Потом взглянула на себя в зеркало. Щеки ее горели румянцем, глаза сияли, губы были чуть изогнуты в светлой детской улыбке. Выйдя из дома. Она спрятала банку с кровью под нижней ступенькой кухонного крыльца. На все это ей после ухода матери потребовалось меньше десяти минут.
Легкой, танцующей походкой Кэти обогнула дом и вышла на улицу. На деревьях уже начали распускаться листья, в палисадниках кое-где желтели первые, еще редкие одуванчики. Кэти весело шагала к центру города, туда, где находился банк. И такая она была хорошенькая, столько в ней было юной свежести, что люди оборачивались и глядели ей вслед.
Дом Эймсов взорвался, как петарда. Пожарники и горожане, из тех, что сбегаются поглазеть на пожар, вглядывались в озаренные огнем лица, отыскивая супругов Эймс и их дочь. И вдруг все одновременно поняли, что никого из Эймсов здесь нет. Люди смотрели на огромную, рдеющую в темноте клумбу, представляли себе, что под этими углями погребены они сами и их дети — сердце у них сжималось, к горлу подступал комок. Пожарники принялись качать воду и направлять струю на угасающее пламя, словно было еще не поздно, словно они еще надеялись кого-то спасти. Страшный слух о том, что вся семья Эймсов сгорела, облетал улицу за улицей.
На рассвете вокруг дымящейся черной кучи столпился весь город. Стоявшие впереди заслонялись руками от пышущего в лицо жира. Пожарники продолжали качать воду, чтобы охладить обуглившиеся обломки. К полудню смогли наконец настелить на землю несколько мокрых досок, и следователь начал ковырять ломом запекшиеся, слипшиеся в месиво угли. По обнаруженным останкам мистера и миссис Эймс он безошибочно определил, что сгорело два человека. Соседи Эймсов показали, где приблизительно была комната Кэти, но хотя следователь и помогавшие ему добровольцы прочесали это место граблями, отыскать там ничего не удалось — ни косточки, ни даже зуба.
Командир пожарников между тем нашел ручки и замок кухонной двери. Он поглядел на почерневший металл, и что-то его озадачило, хотя он и сам не понял, что именно. Одолжив у следователя грабли, он рьяно взялся за работу. Прошел к тому месту, где прежде было парадное крыльцо, и разгребал там угли до тех пор, пока на наткнулся на замок от входной двери, покореженный и наполовину расплавившийся. К тому времени вокруг него уже собралась отдельная толпа и сыпались вопросы:
— Что ты тут ищешь, Джордж?.. Джордж, что ты нашел?
В конце концов подошел и следователь. — Джордж, в чем дело?
— В замках нет ключей, — запинаясь ответил тот.
— Наверно, выпали.
— Каким образом?
— Тогда, наверно, расплавились.
— Но замки же не расплавились. — Может быть, Билл Эймс сам вынул ключи из замков.
— Как, изнутри? — Он поднял свои трофеи повыше. Язычки обоих замков были выдвинуты наружу.
В связи с тем, что у хозяина сгорел дом, да н сам хозяин, по всей видимости, сгорел тоже, рабочие кожевенной мастерской в знак уважения к покойному на работу не вышли. Преисполненные деловитости, они слонялись по пожарищу, предлагали всем смяв помощь — одним словом, путались под ногами.
Лишь во второй половине дня старший дубильщик Джоуэл Робинсон наведался в мастерскую. Он увидел, что сейф открыт и бумаги раскиданы по полу. Разбитое окно объясняло, как грабитель проник в контору.
И тогда вся картина предстала в имам свете. Выходит, пожар не случайность! Любопытство в жалость сменились страхом, а за страхом в души людей закрался в его спутник — гнев. Толпа разбрелась на поиски улик.
Далеко ходить не пришлось. В каретном сарае были обнаружены, как принято говорить, «следы борьбы»; в данном случае ими оказались поломанный ящик, разбитая подвесная лампа, полосы, процарапанные в пыли, и клочья соломы. Возможно, все это и не сочли бы «следами борьбы», но на полу была кровь.
Командование взял на себя полицейский сержант — такие дела входили в его компетенцию. Он начал выпихивать и выталкивать людей из сарая.
— Хотите следы затереть?! — кричал он. — А ну-ка все за дверь, сейчас же!
Потом он обыскал сарай, что-то подобрал с пола, а в углу нагнулся еще раз. Выйдя на порог, он показал толпе свои находки — забрызганную кровью голубую ленту для волос и крестик с красными камешками.
— Кто-нибудь узнаєт эти вещи? — строго спросил он.
В маленьком городке, где знаешь всех и каждого, трудно поверить, что один из твоих знакомых убил другого. Оттого-то, если улики не складываются в цепочку, ведущую в определенном направлении, немедленно возникает версия о таинственном незнакомце, об убийце, забредшем из внешнего мира, где подобные злодеяния не редкость. И тогда начинаются налеты на лагеря бродяг, праздношатающихся волокут в участок, а в гостиницах изучают списки приезжих. Все неизвестные автоматически попадают под подозрение. А дело было, как вы помните, в мае, и бродячий люд, взбодренный приближением теплой поры, когда одеяло можно расстелить возле любого ручья, только-только выполз на дороги. Появились и цыгане — по соседству от города расположился целый табор. Ох и погнали же этих бедных цыган!
В радиусе нескольких миль вокруг города искали свежевскопанную землю и, в надежде найти тело Кэти, шарили по дну сомнительного вида прудов. «Она была такая хорошенькая», — повторяли все, подразумевая, что и сами понимают, почему ее могли похитить. Через несколько дней откуда-то притащили на допрос волосатого, несвязно бормочущего дурачка. Он вполне годился на виселицу: мало того, что у него не было никакого алиби, он вообще не мог припомнить ни одного события из всей своей жизни. Скудный умишко подсказывал ему, что эти люди с их расспросами чего-то от него добиваются, и, от природы дружелюбный, он старался им помочь. Когда ему задавали коварные наводящие вопросы, он радостно давал поймать себя на крючок и был доволен, видя удовлетворенное лицо сержанта. Он бесстрашно стремился угодить этим сверхмудрым существам. В нем было что-то очень к себе располагающее. Одна беда — признавался он слишком во многом, и его признания были слишком путаные. Приходилось постоянно напоминать ему о преступлении, в котором его подозревали. Представ перед судом суровых и напуганных присяжных, он искренне обрадовался. Он почувствовал, что впервые в жизни сумел чего-то достичь.
Во все времена — и прежде, и в наши дни — встречаются судьи, чье преклонение перед законом и его назначением нести справедливость сравнимо лишь с преклонением перед любимой женщиной. Как раз такой человек председательствовал на том суде — душа его была столь чистой и прекрасной, что за свою жизнь он пресек немало зла. Без подсказок, к которым подсудимый уже привык, признание выглядело полной чепухой. Судья допросил его и понял, что, хотя обвиняемый старается делать все, как ему ведено, он попросту не способен вспомнить ни что он совершил, ни кого убил, ни как, ни почему. Устало вздохнув, судья показал, чтобы подсудимого увели из жала, и пальцем поманил к себе сержанта.
— Вот что, Майк, — сказал он, — зря ты это затеял. Будь этот бедолага малость поумнее, он бы в твоей легкой руки угодил на виселицу.
— Но он же сам признался! — Сержант был обижен, потому что к своим обязанностям всегда относился добросовестно.
— Он бы точно так же признался, что залез по золотой лестнице на небеса и шаром из кегельбана перерезал горло Святому Петру, — сказал судья. — Так что, Майк, будь поосмотрительнее. Закон создан, чтобы спасать людей, а не губить.
Когда случаются такие, местного масштаба трагедии, время действует, как мокрая кисть, размывающая акварель. Четкие контуры расплываются, теряют резкость, цвета перемешиваются, и множество разных линий сливается в единое серое пятно. Через месяц уже не ощущалось особой необходимости кого-нибудь повесить, а через два месяца почти всем стало ясно, что найденные улики на самом деле никого не изобличают. И если бы не убийство Кэти, то олрабление сейфа и.пожар, можно было бы счесть случайным совпадением. А потом многие сообразили, что раз труп Кэти не обнаружен, то вообще ничего не доказать, даже если все уверены, что девушки нет в живых. В памяти города Кэти оставила о себе хоть и слабый, но нежный след.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Миссис Эдвардс следила за тем, чтобы в доме не было ни пылинки, и руководила прислугой. Понятно, что мистеру Эдвардсу по долгу службы нередко приходилось уезжать, тем не менее он умудрился прекрасно наладить свою домашнюю жизнь и проводил вечера в кругу семьи куда чаще, чем вы могли бы подумать. Дела своего предприятия он вел с педантичной тщательностью бухгалтера. Когда ему перевалило за сорок, он, мужчина крупный и мощный, слегка растолстел, но по-прежнему оставался в удивительно хорошей форме для возраста, в котором мужчины обзаводятся брюшком хотя бы из желания доказать, что преуспели в жизни.
Турне по маленьким городкам, короткие гастроли каждой девицы, принцип распределения прибылей — все это он придумал сам. Действовал он осмотрительно и ошибки допускал редко. В крупные города он своих девиц не направлял. Он играючи справлялся с полуголодными блюстителями порядка в провинции, но опытные и ненасытные полицейские больших городов внушали ему почтение. Он считал, что лучше всего работать, в глухих городишках, где имеется лишь одна, заложенная и перезаложенная гостиннца, где нет никаких развлечений и где конкуренцию его девицам могут составить только супруги горожан, да еще разве что случайная шлюха-дилетантка. Ко времени, о котором идет речь, у мистера Эдвардса было десять бордельных бригад. А когда в возрасте шестидесяти семи лет мистер Эдвардс скончался, подавившись куриной косточкой, его бригады, состоявшие каждая их четырех девиц, одновременно гастролировали по тридцати четырем мелким городам Новой Англии. Он был не просто хорошо обеспечен — он был богат; смерть от застрявшей в горле куриной косточки тоже в своим роде символ благополучия и процветания.
В наши дни институт публичных домов, похоже, отмирает. Ученые объясняют это различными причинами. Одни говорят, что смертельный удар борделям нанесло падение нравов среди девушек. Другие, вероятно, большие идеалисты, утверждают, что постепенное исчезновение борделей обусловлено усилившимся надзором полиции. В конце прошлого и начале нынешнего века публичные дома были субьективной реальностью, хотя открыто этот факт не обсуждался. Полагали, что существование борделей оберегает честь порядочных женщин. Холостые мужчины, дабы умерить свою сексуальную озабоченность, посещали публичные дома, что не мешало им в соответствии с общепринятыми нормами почитать в женщинах целомудрие и очарование. Как одно увязывалось с другим — загадка, но в нашем общественном мышлении загадок и без того достаточно.
Публичные дома были разного пошиба — от утопающих в позолоте и бархате дворцов до неописуемо убогих хибар, где воняло так, что вытошнило бы и свинью. Время от времени начинали ходить рассказы о том, как воротилы бордельного бизнеса похищают и отдают в рабство юных девушек — возможно, многие из этих историй соответствовали действительности. И все же подавляющее большинство проституток приобщалось к древнейшей профессии из-за собственной тупости. В борделях они жили не зная забот. Их кормили, одевали, опекали, но едва они начинали стариться, их вышвыривали на улицу, Однако такое завершение пути их не страшило. Молодые уверены, что уж они-то не состарятся никогда.
Случалось, что ремесло проститутки выбирали девушки умные, и у них судьба обычно складывалась благоприятно. Одни открывали собственные заведения, другие успешно подрабатывали шантажом, третьи выходили замуж за богатых. Для таких, смышленых и ловких, существовало даже особое название. Их именовали роскошным словом «куртизанка».
Мистеру Эдвардсу не составляло больших хлопот вербовать и усмирять девиц. Если проститутка оказывалась недостаточно тупой, он ее выгонял. Слишком смазливые ему тоже не годились. В хорошенькую шлюху мог влюбиться какой-нибудь провинциальный молокосос, и тогда расходов не оберешься. Если девицы мистера Эдвардса беременели, он предоставлял им выбор: либо проваливай, либо соглашайся на аборт, причем аборты им делали так грубо, что многие умирали. И тем не менее девицы, как правило, предпочитали аборт.
Дела у мистера Эдвардса не всегда шли так уж гладко. Бывали и сбои. Как раз в то время, о котором я рассказываю, на него посыпались неприятности. Две бригады, по четыре девицы в каждой, погибли в железнодорожной катастрофе. А еще одной четверки он лишился по вине некоего провинциального священника, когда тот, внезапно воспламенившись, начал своими проповедями зажигать обитателей захолустного городка. Церковь не вмещала разбухающую толпу, и, покинув стены храма, прихожане устремились в поля. Затем, как это часто случается, проповедник шлепнул на стол свой главный козырь, свою беспроигрышную карту, 6н предсказал точную дату конца света. Тут уж к нему стекся блеющим стадом весь округ. Прибыв в городок, мистер Эдвардс достал из чемодана толстую плетку и выпорол девиц самым нещадным образом; но те отказывались разделить его трезвые взгляды и умоляли пороть их еще и еще, желая очиститься от воображаемых грехов. Мистер Эдвардс в сердцах плюнул, собрал весь их гардероб и поехал назад в Бостон. Девицы же, вознамерившись покаяться публично, двинулись в чем мать родила на сборище праведников и снискали среди них немалую популярность. Так и случилось, что мистер Эдвардс теперь срочно набирал новеньких оптом вместо того, чтобы, как обычно, вербовать их по одной то здесь, то там. Он должен был заново скомплектовать целые три бригады.
Мне неизвестно, откуда Кэти Эймс прослышала о мистере Эдвардсе. Возможно, ей рассказал какой-нибудь извозчик. Если девушка всерьез интересовалась такой работой, слух разносился быстро. В то утро, когда она вошла в контору мистера Эдвардса, он пребывал не в лучшем расположении духа. Мучившие его боли в животе он приписывал действию густого жирного супа из палтуса, который жена подала ему вчера на ужин. Ночь он провел без сна. Палтус рвался из его организма сразу в двух направлениях — у мистера Эдвардса до сих пор сводило кишки, и он ощущал слабость.
По этой причине он не сумел с первого взгляда разобраться, что представляет собой девушка, назвавшаяся Кэтрин Эймсбери. Для работы в его фирме она явно была излишне миловидна. Голос у нее был тихий, грудной, фигурка тоненькая, почти хрупкая, кожа нежная. Короче говоря, совершенно не то, что требовалось. Не будь мистеру Эдвардсу так худо, он отказал бы ей незамедлительно. Задавая свои обычные вопросы — во избежание скандальных последствий он расспрашивал девушек главным образом об их родне, — он не особенно в нее вглядывался, но вдруг почувствовал, что его плоть откликается на ее присутствие. Мистер Эдвардс не был сластолюбцем и, кроме того, всегда четко разграничивал сферы своей деловой и интимной жизни. И такая реакция его огорошила. Подняв глаза, он посмотрел на девушку с недоумением — веки ее мягко и таинственно дрогнули, а слегка подложенные бедра чуть заметно колыхнулись. В улыбке, приоткрывшей крохотный ротик, было что-то кошачье. Тяжело задышав, мистер Эдвардс подался вперед. Ему стало ясно, что Эту милашку он готов приберечь для себя.
— Не понимаю, почему такая девушка, как ты… — начал он и в тот же миг пал жертвой древнейшего заблуждения, аксиомы, гласящей, что девушка, в которую ты влюблен, не может быть непорядочной или лживой.
— У меня умер отец, — застенчиво сказала Кэтрин. Перед смертью он развалил все хозяйство. Мы и не знали, что он взял в банке деньги под закладную. Я не могу допустить, чтобы у нас отняли ферму. Маменька этого не переживет. — Глаза Кэтрин заволоклись слезами. — Ну я и подумала, что, может, сумею зарабатывать хотя бы на уплату процентов.
Вот когда мистер Эдвардс еще мог бы образумиться. И, между прочим, в голове у него действительно прозвенел тревожный звоночек, но, видимо, прозвенел слишком тихо. Примерно три четверти всех обращавшихся к нему девушек нуждались в деньгах именно для выплаты закладной. Мистер Эдвардс взял за непреложное правило ни при каких обстоятельствах не верить ни единому слову своих девиц, потому что они могли наврать, даже когда их спрашивали, что они ели на завтрак. И вот вам нате — большой, толстый, умудренный мастер бордельного бизнеса, он сидел, навалившись животом на стол; лицо его от возбуждения наливалось кровью, а по ногам все выше карабкались щекочущие хожу мурашки.
— Что ж, милая, давай все хорошенько обсудим, — услышал мистер Эдвардс свой голос. — Глядишь, придумаем, как тебе заработать на эти проценты. — Так любезно, и кому? Какой-то девке, которая всего лишь попросила взять ее шлюхой в бордель… кстати, попросила или не попросила?
Если бы еще совсем недавно мистер Эдвардс услышал, что человек его профессии вляпался в такую историю, он бы просто расхохотался. Но факт остается фактом: мистер Эдвардс, хладнокровию которого позавидовали бы бордельеры всех времен и народов, безнадежно, самым жалким образом влюбился в Кэтрин Эймсбери. Он снял для нее прелестный кирпичный домик, а затем передал его Кэтрин в полное владение. Он накупил ей всевозможных дорогих вещей, обставил дом с немыслимой роскошью и даже топил его немыслимо жарко. Ковры были чересчур толстые и пушистые, на стенах теснилось множество картин в тяжелых рамах.
За всю свою жизнь мистер Эдвардс не испытывал таких унизительных страданий. В силу своей профессии он настолько изучил женщин, что ни одной из них не верил ни на грош. Но Кэтрин он любил великой любовью, а любовь требует доверия, и его трепещущее сердце разрывалось на части. Сомневаться в ней он не имел права. Но он сомневался. Он надеялся купить ее верность деньгами и подарками. В разлуке с ней его мучили подозрения, что в кирпичный домик тайком наведываются другие мужчины. Он теперь с огромной неохотой выезжал из Бостона проверять работу бригад, потому что Кэтрин в это время оставалась без присмотра. Он даже слегка запустил дела. Такая любовь посетила его впервые и чуть не стоила ему жизни. Но мистер Эдвардс не знал одного — и не мог знать, потому что Кэтрин никогда бы этого не допустила, он не знал, что Кэтрин действительно хранит ему верность в том смысле, что не принимает и не посещает другие мужчин. Для Кэтрин связь с мистером Эдвардсом была коммерческой сделкой, и относилась она к нему так же холодно и безразлично, как он к своим бригадам. И так же, как у него, у Кэтрин имелись свои приемы и методы. Прибрав его к рукам — а ей это удалось очень быстро, она тотчас повела себя так, будто ее что-то не устраивает. Она старалась создать впечатление, что все время как на иголках, и мистеру Эдвардсу казалось, будто она в любую минуту может сбежать. Когда она знала, что он к ней придет, то нарочно заранее уходила из дома, а потом влетала сияющая и раскрасневшаяся, словно вернулась с невероятного любовного приключения. Она часто жаловалась, что на улице ей не дают проходу, что, не в силах совладать с собой, мужчины так к ней и липнут — то норовят дотронуться, то прямо раздевают глазами. Несколько раз она вбегала в дом задыхаясь от ужаса, потому что еле спаслась от какого-то погнавшегося за ней развратника. Бывало, мистер Эдвардс ждет ее, а она, вернувшись лишь под вечер, объясняет: «Господи, да я просто ходила по магазинам! Должна же я иногда что-то себе покупать». И говорила она это таким тоном, будто врала.
Что до их постельных отношений, то она внушала ему, что полного наслаждения с ним не испытывает, у него маловато мужской силы, иначе он бы доводил ее до экстаза. Ее метод заключался в том, чтобы постоянно держать его в неуверенности. И она с удовлетворением отмечала, что у него сдают нервы и начали дрожать руки, что он похудел и глаза его часто стекленеют, как у безумного. А когда чутье подсказывало ей, что он вот-вот взбесится и обрушит на нее свою ярость, она забиралась к нему на колени, успокаивала и заставляла на мгновение поверить, что безгрешна. Убедить его она могла в чем угодно.
Кэтрин нужны были только деньги, и к своей цели она шла кратчайшим и самым легким для себя путем. Успешно скрутив мистера Эдвардса в бараний рог — а Кэтрин точно определила, когда он стал как шелковый, — она начала его обкрадывать. Она шарила у него по карманам и вытаскивала оттуда крупные купюры. Боясь, что она его бросит, он не отваживался уличить ее в воровстве. Драгоценности, которые он ей дарил, бесследно исчезали, и, хотя она говорила, что, мол, потеряла, он понимал, что она их продает. Отчитываясь в расходах, она приписывала нули к счетам из бакалейной лавки и завышала цены купленных нарядов. Пресечь это он был не в силах. Дом она не продала, но заложила, выцыганив у банка сколько могла.
— Она поумней иных — мужчин, — говорил он своему старшему мастеру.Глядишь, придет время, станет здесь хозяйкой.
Ее интересовали не только способы обработки кож, но и административно-финансовая сторона дела. Отец объяснял ей, как брать у банка кредиты и погашать их, Как вести бухгалтерию и расплачиваться с рабочими. Он показал ей, как открывается сейф, и был доволен, когда она с первого раза запомнила последовательность, в которой набирался код замка.
— Я на это смотрю так, — объяснял мистер Эймс жене. — В каждом из нас есть чуток от лукавого. И меня бы только огорчало, если бы мой ребенок не озоровал. А всякое озорство, как я думаю, просто способ дать выход энергии. Если же эту энергию распознать и держать в узде, то, ей-богу, ее можно направить в нужное русло.
Кати тем временем приводила в порядок свои вещи: что нужно — заштопала, что нужно — починила.
Однажды в мае она вернулась из школы и сразу уселась за вязанье. Мать готовилась выйти из дома и была уже одета.
— Мне надо на собрание церковного фонда, — сказала миссис Эймс. — На следующей неделе мы проводим аукцион пирогов. Я за него отвечаю. Отец должен завтра платить рабочим, так что, если пойдешь гулять и будешь проходить мимо банка, он просил, чтобы ты взяла там деньги и занесла в мастерскую. Я ему говорила про наше собрание, он знает, что сама я в банк зайти не смогу. — Я с удовольствием схожу, — кивнула Кэти. — Деньги они там уже приготовили, дадут их тебе в мешочке, — на ходу добавила миссис Эймс, торопливо спускаясь с крыльца.
Действовала Кэти быстро, но без суеты. Поверх платья она надела старый передник. Нашла в погребе банку из под варенья с завинчивающейся крышкой и отнесла ее в каретный сарай, где хранились инструменты. Поймала во дворе молоденькую курицу, положила ее на стоявший в сарае деревянный чурбан, отрубила ей голову, а судорожно дергавшуюся шею нагнула над банкой и держала, пока банка не наполнилась кровью. Потом отнесла еще трепыхавшуюся курицу на навозную кучу и глубоко закопала. Вернувшись в кухню, вымыла руки, внимательно осмотрела свои чулки и туфли, увидела на носке правой туфли темное пятнышко и стерла его. Потом взглянула на себя в зеркало. Щеки ее горели румянцем, глаза сияли, губы были чуть изогнуты в светлой детской улыбке. Выйдя из дома. Она спрятала банку с кровью под нижней ступенькой кухонного крыльца. На все это ей после ухода матери потребовалось меньше десяти минут.
Легкой, танцующей походкой Кэти обогнула дом и вышла на улицу. На деревьях уже начали распускаться листья, в палисадниках кое-где желтели первые, еще редкие одуванчики. Кэти весело шагала к центру города, туда, где находился банк. И такая она была хорошенькая, столько в ней было юной свежести, что люди оборачивались и глядели ей вслед.
6
Пожар случился около трех часов ночи. Огненный столб взметнулся ввысь, заполыхал, загудел, рухнул и рассыпался — все произошло так быстро, что никто и опомниться не успел. Когда, разматывая на ходу шланг, примчалась добровольная пожарная команда, ничего уже нельзя было сделать, и пожарники лишь поливали крыши соседних домов, чтобы огонь не перекинулся дальше.Дом Эймсов взорвался, как петарда. Пожарники и горожане, из тех, что сбегаются поглазеть на пожар, вглядывались в озаренные огнем лица, отыскивая супругов Эймс и их дочь. И вдруг все одновременно поняли, что никого из Эймсов здесь нет. Люди смотрели на огромную, рдеющую в темноте клумбу, представляли себе, что под этими углями погребены они сами и их дети — сердце у них сжималось, к горлу подступал комок. Пожарники принялись качать воду и направлять струю на угасающее пламя, словно было еще не поздно, словно они еще надеялись кого-то спасти. Страшный слух о том, что вся семья Эймсов сгорела, облетал улицу за улицей.
На рассвете вокруг дымящейся черной кучи столпился весь город. Стоявшие впереди заслонялись руками от пышущего в лицо жира. Пожарники продолжали качать воду, чтобы охладить обуглившиеся обломки. К полудню смогли наконец настелить на землю несколько мокрых досок, и следователь начал ковырять ломом запекшиеся, слипшиеся в месиво угли. По обнаруженным останкам мистера и миссис Эймс он безошибочно определил, что сгорело два человека. Соседи Эймсов показали, где приблизительно была комната Кэти, но хотя следователь и помогавшие ему добровольцы прочесали это место граблями, отыскать там ничего не удалось — ни косточки, ни даже зуба.
Командир пожарников между тем нашел ручки и замок кухонной двери. Он поглядел на почерневший металл, и что-то его озадачило, хотя он и сам не понял, что именно. Одолжив у следователя грабли, он рьяно взялся за работу. Прошел к тому месту, где прежде было парадное крыльцо, и разгребал там угли до тех пор, пока на наткнулся на замок от входной двери, покореженный и наполовину расплавившийся. К тому времени вокруг него уже собралась отдельная толпа и сыпались вопросы:
— Что ты тут ищешь, Джордж?.. Джордж, что ты нашел?
В конце концов подошел и следователь. — Джордж, в чем дело?
— В замках нет ключей, — запинаясь ответил тот.
— Наверно, выпали.
— Каким образом?
— Тогда, наверно, расплавились.
— Но замки же не расплавились. — Может быть, Билл Эймс сам вынул ключи из замков.
— Как, изнутри? — Он поднял свои трофеи повыше. Язычки обоих замков были выдвинуты наружу.
В связи с тем, что у хозяина сгорел дом, да н сам хозяин, по всей видимости, сгорел тоже, рабочие кожевенной мастерской в знак уважения к покойному на работу не вышли. Преисполненные деловитости, они слонялись по пожарищу, предлагали всем смяв помощь — одним словом, путались под ногами.
Лишь во второй половине дня старший дубильщик Джоуэл Робинсон наведался в мастерскую. Он увидел, что сейф открыт и бумаги раскиданы по полу. Разбитое окно объясняло, как грабитель проник в контору.
И тогда вся картина предстала в имам свете. Выходит, пожар не случайность! Любопытство в жалость сменились страхом, а за страхом в души людей закрался в его спутник — гнев. Толпа разбрелась на поиски улик.
Далеко ходить не пришлось. В каретном сарае были обнаружены, как принято говорить, «следы борьбы»; в данном случае ими оказались поломанный ящик, разбитая подвесная лампа, полосы, процарапанные в пыли, и клочья соломы. Возможно, все это и не сочли бы «следами борьбы», но на полу была кровь.
Командование взял на себя полицейский сержант — такие дела входили в его компетенцию. Он начал выпихивать и выталкивать людей из сарая.
— Хотите следы затереть?! — кричал он. — А ну-ка все за дверь, сейчас же!
Потом он обыскал сарай, что-то подобрал с пола, а в углу нагнулся еще раз. Выйдя на порог, он показал толпе свои находки — забрызганную кровью голубую ленту для волос и крестик с красными камешками.
— Кто-нибудь узнаєт эти вещи? — строго спросил он.
В маленьком городке, где знаешь всех и каждого, трудно поверить, что один из твоих знакомых убил другого. Оттого-то, если улики не складываются в цепочку, ведущую в определенном направлении, немедленно возникает версия о таинственном незнакомце, об убийце, забредшем из внешнего мира, где подобные злодеяния не редкость. И тогда начинаются налеты на лагеря бродяг, праздношатающихся волокут в участок, а в гостиницах изучают списки приезжих. Все неизвестные автоматически попадают под подозрение. А дело было, как вы помните, в мае, и бродячий люд, взбодренный приближением теплой поры, когда одеяло можно расстелить возле любого ручья, только-только выполз на дороги. Появились и цыгане — по соседству от города расположился целый табор. Ох и погнали же этих бедных цыган!
В радиусе нескольких миль вокруг города искали свежевскопанную землю и, в надежде найти тело Кэти, шарили по дну сомнительного вида прудов. «Она была такая хорошенькая», — повторяли все, подразумевая, что и сами понимают, почему ее могли похитить. Через несколько дней откуда-то притащили на допрос волосатого, несвязно бормочущего дурачка. Он вполне годился на виселицу: мало того, что у него не было никакого алиби, он вообще не мог припомнить ни одного события из всей своей жизни. Скудный умишко подсказывал ему, что эти люди с их расспросами чего-то от него добиваются, и, от природы дружелюбный, он старался им помочь. Когда ему задавали коварные наводящие вопросы, он радостно давал поймать себя на крючок и был доволен, видя удовлетворенное лицо сержанта. Он бесстрашно стремился угодить этим сверхмудрым существам. В нем было что-то очень к себе располагающее. Одна беда — признавался он слишком во многом, и его признания были слишком путаные. Приходилось постоянно напоминать ему о преступлении, в котором его подозревали. Представ перед судом суровых и напуганных присяжных, он искренне обрадовался. Он почувствовал, что впервые в жизни сумел чего-то достичь.
Во все времена — и прежде, и в наши дни — встречаются судьи, чье преклонение перед законом и его назначением нести справедливость сравнимо лишь с преклонением перед любимой женщиной. Как раз такой человек председательствовал на том суде — душа его была столь чистой и прекрасной, что за свою жизнь он пресек немало зла. Без подсказок, к которым подсудимый уже привык, признание выглядело полной чепухой. Судья допросил его и понял, что, хотя обвиняемый старается делать все, как ему ведено, он попросту не способен вспомнить ни что он совершил, ни кого убил, ни как, ни почему. Устало вздохнув, судья показал, чтобы подсудимого увели из жала, и пальцем поманил к себе сержанта.
— Вот что, Майк, — сказал он, — зря ты это затеял. Будь этот бедолага малость поумнее, он бы в твоей легкой руки угодил на виселицу.
— Но он же сам признался! — Сержант был обижен, потому что к своим обязанностям всегда относился добросовестно.
— Он бы точно так же признался, что залез по золотой лестнице на небеса и шаром из кегельбана перерезал горло Святому Петру, — сказал судья. — Так что, Майк, будь поосмотрительнее. Закон создан, чтобы спасать людей, а не губить.
Когда случаются такие, местного масштаба трагедии, время действует, как мокрая кисть, размывающая акварель. Четкие контуры расплываются, теряют резкость, цвета перемешиваются, и множество разных линий сливается в единое серое пятно. Через месяц уже не ощущалось особой необходимости кого-нибудь повесить, а через два месяца почти всем стало ясно, что найденные улики на самом деле никого не изобличают. И если бы не убийство Кэти, то олрабление сейфа и.пожар, можно было бы счесть случайным совпадением. А потом многие сообразили, что раз труп Кэти не обнаружен, то вообще ничего не доказать, даже если все уверены, что девушки нет в живых. В памяти города Кэти оставила о себе хоть и слабый, но нежный след.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Мистер Эдвардс в том, что касалось его амплуа поставщика, проституток, был деловит и не позволял себе никаких эмоций. Для своей жены и двух безупречно воспитанных детей он приобрел хороший дом в одном из респектабельных районов Бостона. Дети — два сына — были с младенчества внесены в списки будущих курсантов военного училища в Гротоне.Миссис Эдвардс следила за тем, чтобы в доме не было ни пылинки, и руководила прислугой. Понятно, что мистеру Эдвардсу по долгу службы нередко приходилось уезжать, тем не менее он умудрился прекрасно наладить свою домашнюю жизнь и проводил вечера в кругу семьи куда чаще, чем вы могли бы подумать. Дела своего предприятия он вел с педантичной тщательностью бухгалтера. Когда ему перевалило за сорок, он, мужчина крупный и мощный, слегка растолстел, но по-прежнему оставался в удивительно хорошей форме для возраста, в котором мужчины обзаводятся брюшком хотя бы из желания доказать, что преуспели в жизни.
Турне по маленьким городкам, короткие гастроли каждой девицы, принцип распределения прибылей — все это он придумал сам. Действовал он осмотрительно и ошибки допускал редко. В крупные города он своих девиц не направлял. Он играючи справлялся с полуголодными блюстителями порядка в провинции, но опытные и ненасытные полицейские больших городов внушали ему почтение. Он считал, что лучше всего работать, в глухих городишках, где имеется лишь одна, заложенная и перезаложенная гостиннца, где нет никаких развлечений и где конкуренцию его девицам могут составить только супруги горожан, да еще разве что случайная шлюха-дилетантка. Ко времени, о котором идет речь, у мистера Эдвардса было десять бордельных бригад. А когда в возрасте шестидесяти семи лет мистер Эдвардс скончался, подавившись куриной косточкой, его бригады, состоявшие каждая их четырех девиц, одновременно гастролировали по тридцати четырем мелким городам Новой Англии. Он был не просто хорошо обеспечен — он был богат; смерть от застрявшей в горле куриной косточки тоже в своим роде символ благополучия и процветания.
В наши дни институт публичных домов, похоже, отмирает. Ученые объясняют это различными причинами. Одни говорят, что смертельный удар борделям нанесло падение нравов среди девушек. Другие, вероятно, большие идеалисты, утверждают, что постепенное исчезновение борделей обусловлено усилившимся надзором полиции. В конце прошлого и начале нынешнего века публичные дома были субьективной реальностью, хотя открыто этот факт не обсуждался. Полагали, что существование борделей оберегает честь порядочных женщин. Холостые мужчины, дабы умерить свою сексуальную озабоченность, посещали публичные дома, что не мешало им в соответствии с общепринятыми нормами почитать в женщинах целомудрие и очарование. Как одно увязывалось с другим — загадка, но в нашем общественном мышлении загадок и без того достаточно.
Публичные дома были разного пошиба — от утопающих в позолоте и бархате дворцов до неописуемо убогих хибар, где воняло так, что вытошнило бы и свинью. Время от времени начинали ходить рассказы о том, как воротилы бордельного бизнеса похищают и отдают в рабство юных девушек — возможно, многие из этих историй соответствовали действительности. И все же подавляющее большинство проституток приобщалось к древнейшей профессии из-за собственной тупости. В борделях они жили не зная забот. Их кормили, одевали, опекали, но едва они начинали стариться, их вышвыривали на улицу, Однако такое завершение пути их не страшило. Молодые уверены, что уж они-то не состарятся никогда.
Случалось, что ремесло проститутки выбирали девушки умные, и у них судьба обычно складывалась благоприятно. Одни открывали собственные заведения, другие успешно подрабатывали шантажом, третьи выходили замуж за богатых. Для таких, смышленых и ловких, существовало даже особое название. Их именовали роскошным словом «куртизанка».
Мистеру Эдвардсу не составляло больших хлопот вербовать и усмирять девиц. Если проститутка оказывалась недостаточно тупой, он ее выгонял. Слишком смазливые ему тоже не годились. В хорошенькую шлюху мог влюбиться какой-нибудь провинциальный молокосос, и тогда расходов не оберешься. Если девицы мистера Эдвардса беременели, он предоставлял им выбор: либо проваливай, либо соглашайся на аборт, причем аборты им делали так грубо, что многие умирали. И тем не менее девицы, как правило, предпочитали аборт.
Дела у мистера Эдвардса не всегда шли так уж гладко. Бывали и сбои. Как раз в то время, о котором я рассказываю, на него посыпались неприятности. Две бригады, по четыре девицы в каждой, погибли в железнодорожной катастрофе. А еще одной четверки он лишился по вине некоего провинциального священника, когда тот, внезапно воспламенившись, начал своими проповедями зажигать обитателей захолустного городка. Церковь не вмещала разбухающую толпу, и, покинув стены храма, прихожане устремились в поля. Затем, как это часто случается, проповедник шлепнул на стол свой главный козырь, свою беспроигрышную карту, 6н предсказал точную дату конца света. Тут уж к нему стекся блеющим стадом весь округ. Прибыв в городок, мистер Эдвардс достал из чемодана толстую плетку и выпорол девиц самым нещадным образом; но те отказывались разделить его трезвые взгляды и умоляли пороть их еще и еще, желая очиститься от воображаемых грехов. Мистер Эдвардс в сердцах плюнул, собрал весь их гардероб и поехал назад в Бостон. Девицы же, вознамерившись покаяться публично, двинулись в чем мать родила на сборище праведников и снискали среди них немалую популярность. Так и случилось, что мистер Эдвардс теперь срочно набирал новеньких оптом вместо того, чтобы, как обычно, вербовать их по одной то здесь, то там. Он должен был заново скомплектовать целые три бригады.
Мне неизвестно, откуда Кэти Эймс прослышала о мистере Эдвардсе. Возможно, ей рассказал какой-нибудь извозчик. Если девушка всерьез интересовалась такой работой, слух разносился быстро. В то утро, когда она вошла в контору мистера Эдвардса, он пребывал не в лучшем расположении духа. Мучившие его боли в животе он приписывал действию густого жирного супа из палтуса, который жена подала ему вчера на ужин. Ночь он провел без сна. Палтус рвался из его организма сразу в двух направлениях — у мистера Эдвардса до сих пор сводило кишки, и он ощущал слабость.
По этой причине он не сумел с первого взгляда разобраться, что представляет собой девушка, назвавшаяся Кэтрин Эймсбери. Для работы в его фирме она явно была излишне миловидна. Голос у нее был тихий, грудной, фигурка тоненькая, почти хрупкая, кожа нежная. Короче говоря, совершенно не то, что требовалось. Не будь мистеру Эдвардсу так худо, он отказал бы ей незамедлительно. Задавая свои обычные вопросы — во избежание скандальных последствий он расспрашивал девушек главным образом об их родне, — он не особенно в нее вглядывался, но вдруг почувствовал, что его плоть откликается на ее присутствие. Мистер Эдвардс не был сластолюбцем и, кроме того, всегда четко разграничивал сферы своей деловой и интимной жизни. И такая реакция его огорошила. Подняв глаза, он посмотрел на девушку с недоумением — веки ее мягко и таинственно дрогнули, а слегка подложенные бедра чуть заметно колыхнулись. В улыбке, приоткрывшей крохотный ротик, было что-то кошачье. Тяжело задышав, мистер Эдвардс подался вперед. Ему стало ясно, что Эту милашку он готов приберечь для себя.
— Не понимаю, почему такая девушка, как ты… — начал он и в тот же миг пал жертвой древнейшего заблуждения, аксиомы, гласящей, что девушка, в которую ты влюблен, не может быть непорядочной или лживой.
— У меня умер отец, — застенчиво сказала Кэтрин. Перед смертью он развалил все хозяйство. Мы и не знали, что он взял в банке деньги под закладную. Я не могу допустить, чтобы у нас отняли ферму. Маменька этого не переживет. — Глаза Кэтрин заволоклись слезами. — Ну я и подумала, что, может, сумею зарабатывать хотя бы на уплату процентов.
Вот когда мистер Эдвардс еще мог бы образумиться. И, между прочим, в голове у него действительно прозвенел тревожный звоночек, но, видимо, прозвенел слишком тихо. Примерно три четверти всех обращавшихся к нему девушек нуждались в деньгах именно для выплаты закладной. Мистер Эдвардс взял за непреложное правило ни при каких обстоятельствах не верить ни единому слову своих девиц, потому что они могли наврать, даже когда их спрашивали, что они ели на завтрак. И вот вам нате — большой, толстый, умудренный мастер бордельного бизнеса, он сидел, навалившись животом на стол; лицо его от возбуждения наливалось кровью, а по ногам все выше карабкались щекочущие хожу мурашки.
— Что ж, милая, давай все хорошенько обсудим, — услышал мистер Эдвардс свой голос. — Глядишь, придумаем, как тебе заработать на эти проценты. — Так любезно, и кому? Какой-то девке, которая всего лишь попросила взять ее шлюхой в бордель… кстати, попросила или не попросила?
2
Религиозные воззрения миссис Эдвардс отличались не столько глубиной, сколько твердостью. Значительную часть своего времени она посвящала прикладной деятельности на благо церкви, и потому ей некогда было осмыслить предпосылки, равно как и результаты воздействия религии на человека. В ее глазах мистер Эдвардс был коммерсантом и занимался торговлей импортом, но, стань ей известно, чем он занимается на самом деле — а полагаю, ей это было известно, — миссис Эдвардс все равно бы не поверила. Так что вот вам еще одна загадка. Как муж мистер Эдвардс был по отношению к пей холодно-заботлив и не слишком утруждал себя исполнением супружеских обязанностей. Она никогда не видела от него ласки, но не могла упрекнуть и в жестокости. Все ее переживания и волнения были связаны только с воспитанием сыновей, с делами приходского совета и с Кухней. Миссис Эдвардс била довольна своей жизнью и благословляла судьбу. Когда ее муж внезапно потерял обычную уравновешенность, стал беспокойным, раздражительным, и то сидел, уставившись в пустоту, то нервно срывался с места и в гневе выбегал из дома, она вначале приписывала его состояние желудочным расстройствам, а потом решила, что у него не ладится на работе. Но однажды, случайно застав его в уборной, когда он сидел на унитазе и тихо плакал, она поняла, что ее муж серьезно болен. Мистер Эдвардс поспешно загородил своя красные опухшие глаза от ее изучающего взгляда. Ни травяные отвары, ни слабительные его не исцеляли, и у миссис Эдвардс опускались руки…,Если бы еще совсем недавно мистер Эдвардс услышал, что человек его профессии вляпался в такую историю, он бы просто расхохотался. Но факт остается фактом: мистер Эдвардс, хладнокровию которого позавидовали бы бордельеры всех времен и народов, безнадежно, самым жалким образом влюбился в Кэтрин Эймсбери. Он снял для нее прелестный кирпичный домик, а затем передал его Кэтрин в полное владение. Он накупил ей всевозможных дорогих вещей, обставил дом с немыслимой роскошью и даже топил его немыслимо жарко. Ковры были чересчур толстые и пушистые, на стенах теснилось множество картин в тяжелых рамах.
За всю свою жизнь мистер Эдвардс не испытывал таких унизительных страданий. В силу своей профессии он настолько изучил женщин, что ни одной из них не верил ни на грош. Но Кэтрин он любил великой любовью, а любовь требует доверия, и его трепещущее сердце разрывалось на части. Сомневаться в ней он не имел права. Но он сомневался. Он надеялся купить ее верность деньгами и подарками. В разлуке с ней его мучили подозрения, что в кирпичный домик тайком наведываются другие мужчины. Он теперь с огромной неохотой выезжал из Бостона проверять работу бригад, потому что Кэтрин в это время оставалась без присмотра. Он даже слегка запустил дела. Такая любовь посетила его впервые и чуть не стоила ему жизни. Но мистер Эдвардс не знал одного — и не мог знать, потому что Кэтрин никогда бы этого не допустила, он не знал, что Кэтрин действительно хранит ему верность в том смысле, что не принимает и не посещает другие мужчин. Для Кэтрин связь с мистером Эдвардсом была коммерческой сделкой, и относилась она к нему так же холодно и безразлично, как он к своим бригадам. И так же, как у него, у Кэтрин имелись свои приемы и методы. Прибрав его к рукам — а ей это удалось очень быстро, она тотчас повела себя так, будто ее что-то не устраивает. Она старалась создать впечатление, что все время как на иголках, и мистеру Эдвардсу казалось, будто она в любую минуту может сбежать. Когда она знала, что он к ней придет, то нарочно заранее уходила из дома, а потом влетала сияющая и раскрасневшаяся, словно вернулась с невероятного любовного приключения. Она часто жаловалась, что на улице ей не дают проходу, что, не в силах совладать с собой, мужчины так к ней и липнут — то норовят дотронуться, то прямо раздевают глазами. Несколько раз она вбегала в дом задыхаясь от ужаса, потому что еле спаслась от какого-то погнавшегося за ней развратника. Бывало, мистер Эдвардс ждет ее, а она, вернувшись лишь под вечер, объясняет: «Господи, да я просто ходила по магазинам! Должна же я иногда что-то себе покупать». И говорила она это таким тоном, будто врала.
Что до их постельных отношений, то она внушала ему, что полного наслаждения с ним не испытывает, у него маловато мужской силы, иначе он бы доводил ее до экстаза. Ее метод заключался в том, чтобы постоянно держать его в неуверенности. И она с удовлетворением отмечала, что у него сдают нервы и начали дрожать руки, что он похудел и глаза его часто стекленеют, как у безумного. А когда чутье подсказывало ей, что он вот-вот взбесится и обрушит на нее свою ярость, она забиралась к нему на колени, успокаивала и заставляла на мгновение поверить, что безгрешна. Убедить его она могла в чем угодно.
Кэтрин нужны были только деньги, и к своей цели она шла кратчайшим и самым легким для себя путем. Успешно скрутив мистера Эдвардса в бараний рог — а Кэтрин точно определила, когда он стал как шелковый, — она начала его обкрадывать. Она шарила у него по карманам и вытаскивала оттуда крупные купюры. Боясь, что она его бросит, он не отваживался уличить ее в воровстве. Драгоценности, которые он ей дарил, бесследно исчезали, и, хотя она говорила, что, мол, потеряла, он понимал, что она их продает. Отчитываясь в расходах, она приписывала нули к счетам из бакалейной лавки и завышала цены купленных нарядов. Пресечь это он был не в силах. Дом она не продала, но заложила, выцыганив у банка сколько могла.