Страница:
Капитан славно повеселился, как никогда в жизни. И чувствовал себя в долгу у Мака и его друзей. Немного позже в кухне вспыхнули занавески, их удалось загасить хозяйкиными полотенчиками. Капитан просил гостей из-за этого не расстраиваться, он почел бы за честь, спали они весь его дом.
– Моя жена замечательная женщина, – сказал он в экстазе. – Редкостная. Ей надо было родиться мужчиной. А если бы она родилась мужчиной, я бы на ней не женился.
Он долго смеялся своей шутке, три или четыре раза повторил ее, чтобы не забыть сказать приятелям, пусть посмеются. Налил полный кувшин виски и дал Маку. Как бы ему хотелось жить с ними в Королевской ночлежке! Он уверен, что и его жена полюбила бы Мака и его друзей, они обязательно должны познакомиться. В конце концов он уснул на полу, примостив голову среди щенят. Мак с ребятами выпили по маленькой и задумчиво поглядели на него.
– Он ведь дал мне этот кувшин, правда? – сказал Мак. – Вы ведь слышали?
– Конечно, дал, – подтвердил Эдди. – Я сам слышал.
– И подарил мне щенка?
– Да. Сказал, бери любого. Мы все слышали. А что?
– Я никогда не воровал у пьяного. И не собираюсь начинать сегодня, – ответил Мак. – Нам пора выметаться отсюда. Ему лихо будет, когда проснется. И во всем виноваты мы. Не хочу дольше здесь оставаться. – Мак обвел глазами обгоревшие занавески, пол, на котором блестели лужи, не то щенячьи, не то от пролитого виски, плиту с потеками застывшего свиного жира. Подошел к щенкам, внимательно осмотрел каждого, пощупал костяк, лапы, заглянул в глаза, проверил челюсти и выбрал красивую, пятнистую сучку в бурым носиком и чудесными, изжелта-карими главами.
– Иди ко мне, девочка, – сказал он.
Задули лампу во избежание пожара. Когда вышли из дома, уже начало светать.
– Удачная поездка, лучшей у меня в жизни не было, – заметил Мак. – Но что будет, когда вернется его жена! Меня от этой мысли бросает в жар.
Щенок заскулил у него на руках, и он сунул его за пазуху.
– Мировой он парень, – продолжал Мак. – Конечно, если сумеешь расположить его к себе.
И они поспешили к тому месту, где их ждал фордик.
– Только не забывайте, что все это мы делаем для Дока, – прибавил немного погодя Мак. – Судя по тому, как идет дело, Док, пожалуй, родился в рубашке.
– Моя жена замечательная женщина, – сказал он в экстазе. – Редкостная. Ей надо было родиться мужчиной. А если бы она родилась мужчиной, я бы на ней не женился.
Он долго смеялся своей шутке, три или четыре раза повторил ее, чтобы не забыть сказать приятелям, пусть посмеются. Налил полный кувшин виски и дал Маку. Как бы ему хотелось жить с ними в Королевской ночлежке! Он уверен, что и его жена полюбила бы Мака и его друзей, они обязательно должны познакомиться. В конце концов он уснул на полу, примостив голову среди щенят. Мак с ребятами выпили по маленькой и задумчиво поглядели на него.
– Он ведь дал мне этот кувшин, правда? – сказал Мак. – Вы ведь слышали?
– Конечно, дал, – подтвердил Эдди. – Я сам слышал.
– И подарил мне щенка?
– Да. Сказал, бери любого. Мы все слышали. А что?
– Я никогда не воровал у пьяного. И не собираюсь начинать сегодня, – ответил Мак. – Нам пора выметаться отсюда. Ему лихо будет, когда проснется. И во всем виноваты мы. Не хочу дольше здесь оставаться. – Мак обвел глазами обгоревшие занавески, пол, на котором блестели лужи, не то щенячьи, не то от пролитого виски, плиту с потеками застывшего свиного жира. Подошел к щенкам, внимательно осмотрел каждого, пощупал костяк, лапы, заглянул в глаза, проверил челюсти и выбрал красивую, пятнистую сучку в бурым носиком и чудесными, изжелта-карими главами.
– Иди ко мне, девочка, – сказал он.
Задули лампу во избежание пожара. Когда вышли из дома, уже начало светать.
– Удачная поездка, лучшей у меня в жизни не было, – заметил Мак. – Но что будет, когда вернется его жена! Меня от этой мысли бросает в жар.
Щенок заскулил у него на руках, и он сунул его за пазуху.
– Мировой он парень, – продолжал Мак. – Конечно, если сумеешь расположить его к себе.
И они поспешили к тому месту, где их ждал фордик.
– Только не забывайте, что все это мы делаем для Дока, – прибавил немного погодя Мак. – Судя по тому, как идет дело, Док, пожалуй, родился в рубашке.
ГЛАВА XVI
Наверное, самым загруженным месяцем у девочек Доры был тот март, когда сейнеры вернулись с особенно большим уловом сардин. Не только лились серебряные реки рыбы, деньги лились рекой. В форт прибыл новый полк, и солдаты на первых порах целыми днями шатались по городу, приглядываясь ко всему. А Дора как раз в это время испытывала затруднения со штатами: Ева Фланеган уехала на каникулы в Ист-Сент-Луис, Филис Мэй сломала ногу, вылезая из роликовых саней в Санта-Крусе, а Элси Даблботтом только что провела девять дней в строгом посте и молитвах и ни на что не годилась. Рыбаки с сейнеров с туго набитыми кошельками целые дни проводили в «Ресторации Медвежий стяг». Они уходили в море вечером, всю ночь ловили рыбу, а днем, само собой, желали развлекаться. По вечерам в «Медвежий стяг» заглядывали солдаты нового полка, слушали музыкальный автомат, пили кока-колу и приглядывались к девочкам, загодя выбирая под первое жалование. Ко всему, у Доры были трудности с налогами, она запуталась в неразрешимом противоречии: бизнес ее был незаконный, а доход от него налогом облагался. Кроме сезонных посетителей были постоянные, годами ходившие к Доре: рабочие с карьера, ковбои с близлежащих ранчо, железнодорожники (эти все шли с парадного входа), городские чиновники и богатые дельцы, проникавшие в заведение через черный ход со стороны железнодорожных путей, для них у Доры были особые маленькие гостиные, обитые ситцем.
В общем, март был ужасный, а тут еще в середине месяца вспыхнула эпидемия инфлуэнцы, мгновенно охватившая весь город. Заболели миссис Талбот с дочерью, владевшие гостиницей «Сан Карлос». Слег Том Уорк, слегли Бенджамин Пибоди с женой. Слегла ее превосходительство Мария Антониа Филд, подхватило инфекцию все семейство Гроссов.
Врачи Монтерея – а их было вполне достаточно для лечения заурядных болезней, несчастных случаев и нервных расстройств – с ног сбились. Им не хватало времени на пациентов, которые, если и не платили по счетам, то хотя бы имели деньги, чтобы заплатить. Консервный Ряд, населенный более крепкой породой людей, дольше других не поддавался эпидемии, но в конце концов не устоял и он. Закрылись школы. Не было дома, где бы на постели не метался в жару больной ребенок, а зачастую вместе с детьми болели и взрослые. Болезнь была не смертельная, как в 1917 году, но детям давала осложнение на уши. Врачей и сестер не хватало; дело было еще и в том, что в Консервном Ряду жили бедняки, которым нечем было платить.
Док из Западной биологической не имел права лечить. Не его вина, что все население Консервного Ряда обращалось к нему за помощью. Не успел он оглянуться, как уже бегал из одной лачуги в другую, меряя температуру, давая лекарства, доставая для больных одеяла и даже разнося еду в те дома, где матери с постелей глядели на него воспаленными глазами, благодарили, видели в нем единственного спасителя. Когда случай оказывался особенно тяжелым, он звонил местным врачам и кто-нибудь приходил, если положение становилось угрожающим. Но почти все считали свое положение угрожающим. Док сутками не спал. Ел только консервы из сардин, запивая пивом. У Ли Чонга, куда он зашел купить пива, Док встретил Дору, пришедшую за щипчиками для ногтей.
– Вы что-то осунулись, – сказала Дора.
– Осунешься, – ответил Док, – неделю почти совсем не сплю.
– Знаю, – сказала Дора. – Плохо дело. И у меня, как на грех, трудное время.
– К счастью, нет смертей, – сказал Док. – Но дети по большей части очень тяжело болеют. У малышей Рэнселов осложнение на уши.
– Я могла бы чем-нибудь помочь? – спросила Дора.
– Конечно, – ответил Док. – Люди совсем пали духом. Вот хотя бы Рэнселы. Живут в таком страхе, боятся остаться одни. Было бы хорошо, если бы вы или кто-то из ваших девочек просто посидел с ними.
У Доры был очень мягкий характер, мягкий как мышиное брюшко, но если надо, она становилась твердой как гранит. Вернувшись в «Медвежий стяг», Дора развила бурную деятельность. Эпидемия случилась очень некстати, но остаться в стороне она не могла. Помогать так помогать. Повар-грек варил крепкий бульон – и пятигаллонный котел всегда был полон. Девочки старались не срывать работы и ходили посидеть с больными посменно, захватив с собой кастрюльку с бульоном. Дока разрывали на части. Дора спрашивала у него, кому еще помочь, и посылала девочек, куда он скажет. И все это время в «Медвежьем стяге» кипела своя работа. Музыкальный автомат играл не смолкая. Солдаты, рыбаки с сейнеров выстаивали очередь. Девочки, отработав, брали кастрюльку с супом и спешили к Рэнселам, к Мак-Карти, к Ферри. Они ускользали через черный ход и, сидя у постели спящего ребенка, иногда сами забывались сном прямо на стуле. На работе они перестали прибегать к косметике, не было надобности. Дора сказала, что в такое безумное время она могла бы трудоустроить всех старушек из дома престарелых. Девушки Доры не помнили такой запарки. Все были очень рады, когда этот март кончился.
В общем, март был ужасный, а тут еще в середине месяца вспыхнула эпидемия инфлуэнцы, мгновенно охватившая весь город. Заболели миссис Талбот с дочерью, владевшие гостиницей «Сан Карлос». Слег Том Уорк, слегли Бенджамин Пибоди с женой. Слегла ее превосходительство Мария Антониа Филд, подхватило инфекцию все семейство Гроссов.
Врачи Монтерея – а их было вполне достаточно для лечения заурядных болезней, несчастных случаев и нервных расстройств – с ног сбились. Им не хватало времени на пациентов, которые, если и не платили по счетам, то хотя бы имели деньги, чтобы заплатить. Консервный Ряд, населенный более крепкой породой людей, дольше других не поддавался эпидемии, но в конце концов не устоял и он. Закрылись школы. Не было дома, где бы на постели не метался в жару больной ребенок, а зачастую вместе с детьми болели и взрослые. Болезнь была не смертельная, как в 1917 году, но детям давала осложнение на уши. Врачей и сестер не хватало; дело было еще и в том, что в Консервном Ряду жили бедняки, которым нечем было платить.
Док из Западной биологической не имел права лечить. Не его вина, что все население Консервного Ряда обращалось к нему за помощью. Не успел он оглянуться, как уже бегал из одной лачуги в другую, меряя температуру, давая лекарства, доставая для больных одеяла и даже разнося еду в те дома, где матери с постелей глядели на него воспаленными глазами, благодарили, видели в нем единственного спасителя. Когда случай оказывался особенно тяжелым, он звонил местным врачам и кто-нибудь приходил, если положение становилось угрожающим. Но почти все считали свое положение угрожающим. Док сутками не спал. Ел только консервы из сардин, запивая пивом. У Ли Чонга, куда он зашел купить пива, Док встретил Дору, пришедшую за щипчиками для ногтей.
– Вы что-то осунулись, – сказала Дора.
– Осунешься, – ответил Док, – неделю почти совсем не сплю.
– Знаю, – сказала Дора. – Плохо дело. И у меня, как на грех, трудное время.
– К счастью, нет смертей, – сказал Док. – Но дети по большей части очень тяжело болеют. У малышей Рэнселов осложнение на уши.
– Я могла бы чем-нибудь помочь? – спросила Дора.
– Конечно, – ответил Док. – Люди совсем пали духом. Вот хотя бы Рэнселы. Живут в таком страхе, боятся остаться одни. Было бы хорошо, если бы вы или кто-то из ваших девочек просто посидел с ними.
У Доры был очень мягкий характер, мягкий как мышиное брюшко, но если надо, она становилась твердой как гранит. Вернувшись в «Медвежий стяг», Дора развила бурную деятельность. Эпидемия случилась очень некстати, но остаться в стороне она не могла. Помогать так помогать. Повар-грек варил крепкий бульон – и пятигаллонный котел всегда был полон. Девочки старались не срывать работы и ходили посидеть с больными посменно, захватив с собой кастрюльку с бульоном. Дока разрывали на части. Дора спрашивала у него, кому еще помочь, и посылала девочек, куда он скажет. И все это время в «Медвежьем стяге» кипела своя работа. Музыкальный автомат играл не смолкая. Солдаты, рыбаки с сейнеров выстаивали очередь. Девочки, отработав, брали кастрюльку с супом и спешили к Рэнселам, к Мак-Карти, к Ферри. Они ускользали через черный ход и, сидя у постели спящего ребенка, иногда сами забывались сном прямо на стуле. На работе они перестали прибегать к косметике, не было надобности. Дора сказала, что в такое безумное время она могла бы трудоустроить всех старушек из дома престарелых. Девушки Доры не помнили такой запарки. Все были очень рады, когда этот март кончился.
ГЛАВА XVII
Несмотря на открытый характер и множество друзей, Док был человек одинокий, державшийся особняком. Мак, пожалуй, понимал это больше других. В компании Док всегда был один. Когда у него в окнах горел свет, шторы были опущены, а проигрыватель играл Грегорианские песнопения, Мак садился возле окна у себя в Королевской ночлежке и смотрел на лабораторию. Он знал, что у Дока сейчас девушка, и ему передавалось безысходное ощущение одиночества: даже нежная близость женщины не спасала Дока. Док был ночной птицей. Свет в лаборатории горел всю ночь, но и днем, казалось, он не смыкает глаз. Денно и нощно из окон лаборатории катились мощные волны музыки. Казалось иногда, весь мир уже погрузился в сон, но нет – со стороны Западной биологической долетали чистейшие детские голоса Сикстинской капеллы.
Постоянным занятием Дока было собирательство. Он не пропускал ни одного хорошего отлива на всем побережье. Его угодьями были скалы и песчаные отмели. Он точно знал, где что взять: в этой бухте трубочники, в той осьминоги и губки, а еще дальше – морские лилии.
Места он знал, да нельзя было пойти туда и взять что надо, когда захочешь. Природа держит свои богатства под замком. И лишь изредка соизволит поделиться ими. Док знал не только время приливов и отливов, он знал и то, когда и в каком месте ожидается наибольший отлив. Накануне отлива Док снаряжался в путь, складывал в машину орудия ловли, упаковывал банки, бутыли, стекла, спирт и спешил в ту бухту, на ту скалу или гряду камней, где обитали нужные ему морские животные.
В этот раз он получил заказ на осьминогов-детенышей: самым близким их обиталищем была бухта Ла-Джолла, ее усеянное камнями дно; бухта находилась между Лос-Анджелесом и Сан-Диего, пятьсот миль туда и столько же обратно. Попасть в Ла-Джоллу надо было точно к началу отлива.
Осьминоги жили среди камней, торчавших из песчаного дна. Они были еще маленькие и пугливые, селились там, где много расщелин и укромных уголков, где можно спрятаться от волн и хищников. Здесь же водились тысячи губок. И Док решил, охотясь за осьминогами, пополнить запас и этих морских обитателей.
Малая вода наступит в четверг в пять семнадцать утра. Если выехать из Монтерея в среду утром, поспеешь на место вовремя. Хорошо бы взять с собой кого-нибудь для компании, но как назло все приятели были заняты или в отлучке. Мак с ребятами поехали за лягушками в долину Кармел. Все три приятельницы, чье общество было приятно, ходили на службу и в будни, естественно, не могли ехать. Анри-художник был очень занят. Универмаг Холмана держал у себя на сигнальной мачте вместо дозорного конькобежца. Конькобежец укрепил на высоком шпиле, торчащем на крыше универмага, небольшую площадку в виде диска и кружил там на коньках без устали и без отдыха. Он кружил вот уже трое суток – решил поставить новый рекорд продолжительности катания на коньках в воздухе. Последний рекорд равнялся ста двадцати семи часам, так что ему еще было кататься и кататься. Анри расположился со своими живописными принадлежностями через улицу на заправочной станции Рыжего Уильяма. Он был в экстазе. Он мечтал создать полотно под названием «Субстрат мечтаний конькобежца, парящего на флагштоке». И, разумеется, Анри не мог покинуть свой пост, пока столпник кружился. Он утверждал, что проблема «конькобежец на флагштоке» имеет философские аспекты, до сих пор ускользавшие от внимания специалистов. Анри сидел на табуретке, откинувшись на деревянную решетку, загораживающую двери мужского туалета на заправочной Рыжего Уильяма. Он не отрывал глаз от площадки конькобежца, парящей в небе как орлиное гнездо над пропастью, и, конечно, он не мог составить Доку компанию. Так что Док собрался ехать один – отлив ждать не будет.
Рано утром Док уложил вещи. Личные в саквояж, инструменты в другой, побольше. Затем причесался, подровнял бородку; потрогал карман рубашки – на месте ли карандаши; проверил, приколота ли к лацкану пиджака лупа. Все было в порядке. Упаковал лотки, бутыли, предметные стекла, спирт; резиновые сапоги и одеяло сложил на заднее сиденье машины. На все ушло полчаса жемчужного света; вымыл грязную посуду трехдневной давности, выплеснул воду в пенистую кромку прибоя. Закрыл двери, но запирать не стал и в девять часов утра отбыл.
Док проводил в дороге больше времени, чем другие автомобилисты. Он ездил не спеша, часто останавливался перекусить. Поднимаясь по Маячной улице. Док помахал собаке, которая посмотрела ему вслед и улыбнулась. Еще не выехав из Монтерея, он захотел есть, остановился у Германа и заказал котлету с пивом. Док жевал хлеб, тянул пиво, и в голову ему лезла всякая дребедень. Как-то Блейзделл, поэт, сказал ему: «Вы так любите пиво, Док, что в один прекрасный день, зайдя в кафе, закажете молочный коктейль с пивом». Это был обыкновенный треп. Но с тех пор коктейль с пивом преследовал его. Интересно, какой у него вкус? Правда, при мысли об этом тошнило, но стоило поднести к губам кружку пива, треклятый коктейль начинал подзуживать: что, слабо заказать молочный с пивом? С сахаром или без сахара? А молоко не скиснет? Молочный коктейль с пивом все равно, что мороженое из креветок. Да ведь если какая дурь втемяшится в голову, ничем ее не выбьешь. Док доел котлету, заплатил Герману. И нарочно старался не смотреть на никелированные аппараты для коктейлей, блестевшие на темном фоне стены. Если уж заказывать молочный коктейль с пивом, лучше заказывать его в городе, где тебя никто не знает. Но с другой стороны, если мужчина с бородкой закажет такой коктейль, где его никто не знает, то могут и полицию позвать. Вообще-то мужчина с бородкой повсюду внушает легкое подозрение. И ведь никому не объяснишь, что ты носишь бороду потому, что тебе это нравится. Скажешь человеку правду, и он тотчас чувствует к тебе антипатию. Приходится говорить, что у тебя шрам и поэтому ты не бреешься. Когда-то еще в Чикагском университете Док сильно переутомился и чуть не бросался на людей. И он подумал, неплохо бы совершить дальнюю прогулку пешком. Вскинул на плечи рюкзак и пошел куда глаза глядят. Прошел Индиану, Кентукки, Северную Каролину, Джорджию и дошел до Флориды. Он встречался с фермерами, с жителями гор и болотистых низин, с рыбаками, и везде его спрашивали, чего это он разгуливает пешком по стране.
А поскольку Док был человек честный, то он говорил людям истинную правду: что, у него сдали нервы, что он давно хотел посмотреть страну, подышать запахами земли, осязать траву, деревья, послушать пение птиц, словом, отведать приволья, вот и отправился бродить пешком по градам и весям. Людям был не по душе этот честный человек. Они качали головами, хмурились, стучали себя пальцами по лбу; смеялись, уверенные, что он все врет, и отдавали должное его искусству морочить людей. А были и такие, что гнали его прочь, боясь за сохранность своих хрюшек и дочерей; кричали ему, пусть убирается подобру-поздорову, покуда цел.
И тогда он решил говорить неправду, отвечал, что отправился бродить на пари, поспорив с друзьями на сто долларов. И ему все верили, он всем очень нравился. Его приглашали обедать, оставляли ночевать, кормили завтраком и желали счастливого пути. А потом вспоминали о нем, как о чертовски славном парне. Док не учился говорить правду, но теперь он знал, что правду любят немногие, что она – опасная возлюбленная.
Салинас Док проехал мимо. Остановился он в Гонзалесе, Кинг-сити и Пасо-Роблесе. В Санта-Марии съел котлету и выпил кружку пива, даже две, так как от Санта-Марии до Санта-Барбары было довольно далеко, В Санта-Барбаре съел суп, зеленый салат, салат из фасоли, мясо в горшочке с картофельным пюре, ананасовый пирог, сыр и выпил кофе. Пообедав, залил в бак бензин и пошел помыться. Пока на заправочной проверяли баллоны и масло, Док умылся, причесал бородку, а, вернувшись к машине, увидел возле нее очередь желающих ехать на попутке.
– На юг едете, мистер?
Док немало поколесил за рулем и знал по опыту, что попутчика надо выбирать с умом. Лучше всего ехать с бывалым человеком, такой сидит тихо; новичок же от неловкости болтает без умолку – хоть чем-нибудь заплатить за даровую поездку. Выбрав попутчика, вы ему говорите из осторожности, что едете недалеко. Вдруг попутчик станет вам докучать, тогда вы ссадите его через несколько миль и все. Но бывает и повезет – посадишь такого человека, что один на тысячу. Док мельком оглядел очередь и выбор его пал на узколицого, худощавого человека в синем костюме, по виду коммивояжера; от крыльев носа к уголкам губ у него шли глубокие морщины, а черные глаза смотрели хмуро, задумчиво.
Он поглядел на Дока с легкой неприязнью.
– Едете на юг? – спросил он.
– Да, – ответил Док. – Не очень далеко.
– Меня не захватите?
– Садитесь.
Доехали до Вентуры, Док остановился выпить пивка после недавнего плотного обеда.
До сих пор попутчик ехал молча. Док подкатил к придорожному пивному ларьку.
– Пива хотите? – спросил Док.
– Нет, – отрезал коммивояжер. – И позволю себе заметить, что вести машину в нетрезвом состоянии – весьма неразумно. Меня не касается, как вы относитесь к своей жизни. Но вы за рулем, а в руках пьяного автомобиль может стать орудием убийства.
При первых словах попутчика Док слегка опешил. А выслушав тираду до конца, тихо сказал:
– Вон из машины.
– Что?
– Получите по шее, если не уберетесь. Считаю до десяти. Раз, два, три…
Человек задергал ручку дверцы и поспешно вылез задом на обочину. Очутившись в безопасности, он заорал.
– Я заявлю в полицию! Вас арестуют!
Док открыл вещевой ящик и взял гаечный ключ. Попутчик это заметил и чуть не бегом кинулся прочь.
Продавщица, красивая блондинка с намечающимся зобом, приветливо улыбнулась ему.
– Что будете пить?
– Молочный коктейль с пивом, – брякнул Док.
– Что?
А черт, хотя ладно. Не все ли равно – сейчас или завтра.
– Вы шутите? – спросила блондинка.
– У меня с мочевым пузырем непорядок, – ответил он. – Бипаликетсонектомия, если по-научному. Мне полагается пить молочный коктейль с пивом. Врачи прописали.
Блондинка сочувственно улыбнулась.
– А я подумала, вы шутите, – чуть лукаво ответила она. – А как он делается? Значит, вы больны? Ни за что не скажешь.
– Очень болен, – кивнул головой Док. – И болезнь все прогрессирует. А делается он просто. Немного молока и полбутылки пива. Остальное налейте в стакан, я так выпью. И, пожалуйста, без сахара.
Когда коктейль был готов, Док с опаской отпил один глоток. Нельзя сказать, чтобы совсем отвратительно. Вкус как у выдохшегося пива, если в него плеснуть молока.
– По-моему, ужасная гадость, – сказала она.
– Если привыкнешь, то ничего, – ответил Док. – Я его пью уже семнадцать лет.
Постоянным занятием Дока было собирательство. Он не пропускал ни одного хорошего отлива на всем побережье. Его угодьями были скалы и песчаные отмели. Он точно знал, где что взять: в этой бухте трубочники, в той осьминоги и губки, а еще дальше – морские лилии.
Места он знал, да нельзя было пойти туда и взять что надо, когда захочешь. Природа держит свои богатства под замком. И лишь изредка соизволит поделиться ими. Док знал не только время приливов и отливов, он знал и то, когда и в каком месте ожидается наибольший отлив. Накануне отлива Док снаряжался в путь, складывал в машину орудия ловли, упаковывал банки, бутыли, стекла, спирт и спешил в ту бухту, на ту скалу или гряду камней, где обитали нужные ему морские животные.
В этот раз он получил заказ на осьминогов-детенышей: самым близким их обиталищем была бухта Ла-Джолла, ее усеянное камнями дно; бухта находилась между Лос-Анджелесом и Сан-Диего, пятьсот миль туда и столько же обратно. Попасть в Ла-Джоллу надо было точно к началу отлива.
Осьминоги жили среди камней, торчавших из песчаного дна. Они были еще маленькие и пугливые, селились там, где много расщелин и укромных уголков, где можно спрятаться от волн и хищников. Здесь же водились тысячи губок. И Док решил, охотясь за осьминогами, пополнить запас и этих морских обитателей.
Малая вода наступит в четверг в пять семнадцать утра. Если выехать из Монтерея в среду утром, поспеешь на место вовремя. Хорошо бы взять с собой кого-нибудь для компании, но как назло все приятели были заняты или в отлучке. Мак с ребятами поехали за лягушками в долину Кармел. Все три приятельницы, чье общество было приятно, ходили на службу и в будни, естественно, не могли ехать. Анри-художник был очень занят. Универмаг Холмана держал у себя на сигнальной мачте вместо дозорного конькобежца. Конькобежец укрепил на высоком шпиле, торчащем на крыше универмага, небольшую площадку в виде диска и кружил там на коньках без устали и без отдыха. Он кружил вот уже трое суток – решил поставить новый рекорд продолжительности катания на коньках в воздухе. Последний рекорд равнялся ста двадцати семи часам, так что ему еще было кататься и кататься. Анри расположился со своими живописными принадлежностями через улицу на заправочной станции Рыжего Уильяма. Он был в экстазе. Он мечтал создать полотно под названием «Субстрат мечтаний конькобежца, парящего на флагштоке». И, разумеется, Анри не мог покинуть свой пост, пока столпник кружился. Он утверждал, что проблема «конькобежец на флагштоке» имеет философские аспекты, до сих пор ускользавшие от внимания специалистов. Анри сидел на табуретке, откинувшись на деревянную решетку, загораживающую двери мужского туалета на заправочной Рыжего Уильяма. Он не отрывал глаз от площадки конькобежца, парящей в небе как орлиное гнездо над пропастью, и, конечно, он не мог составить Доку компанию. Так что Док собрался ехать один – отлив ждать не будет.
Рано утром Док уложил вещи. Личные в саквояж, инструменты в другой, побольше. Затем причесался, подровнял бородку; потрогал карман рубашки – на месте ли карандаши; проверил, приколота ли к лацкану пиджака лупа. Все было в порядке. Упаковал лотки, бутыли, предметные стекла, спирт; резиновые сапоги и одеяло сложил на заднее сиденье машины. На все ушло полчаса жемчужного света; вымыл грязную посуду трехдневной давности, выплеснул воду в пенистую кромку прибоя. Закрыл двери, но запирать не стал и в девять часов утра отбыл.
Док проводил в дороге больше времени, чем другие автомобилисты. Он ездил не спеша, часто останавливался перекусить. Поднимаясь по Маячной улице. Док помахал собаке, которая посмотрела ему вслед и улыбнулась. Еще не выехав из Монтерея, он захотел есть, остановился у Германа и заказал котлету с пивом. Док жевал хлеб, тянул пиво, и в голову ему лезла всякая дребедень. Как-то Блейзделл, поэт, сказал ему: «Вы так любите пиво, Док, что в один прекрасный день, зайдя в кафе, закажете молочный коктейль с пивом». Это был обыкновенный треп. Но с тех пор коктейль с пивом преследовал его. Интересно, какой у него вкус? Правда, при мысли об этом тошнило, но стоило поднести к губам кружку пива, треклятый коктейль начинал подзуживать: что, слабо заказать молочный с пивом? С сахаром или без сахара? А молоко не скиснет? Молочный коктейль с пивом все равно, что мороженое из креветок. Да ведь если какая дурь втемяшится в голову, ничем ее не выбьешь. Док доел котлету, заплатил Герману. И нарочно старался не смотреть на никелированные аппараты для коктейлей, блестевшие на темном фоне стены. Если уж заказывать молочный коктейль с пивом, лучше заказывать его в городе, где тебя никто не знает. Но с другой стороны, если мужчина с бородкой закажет такой коктейль, где его никто не знает, то могут и полицию позвать. Вообще-то мужчина с бородкой повсюду внушает легкое подозрение. И ведь никому не объяснишь, что ты носишь бороду потому, что тебе это нравится. Скажешь человеку правду, и он тотчас чувствует к тебе антипатию. Приходится говорить, что у тебя шрам и поэтому ты не бреешься. Когда-то еще в Чикагском университете Док сильно переутомился и чуть не бросался на людей. И он подумал, неплохо бы совершить дальнюю прогулку пешком. Вскинул на плечи рюкзак и пошел куда глаза глядят. Прошел Индиану, Кентукки, Северную Каролину, Джорджию и дошел до Флориды. Он встречался с фермерами, с жителями гор и болотистых низин, с рыбаками, и везде его спрашивали, чего это он разгуливает пешком по стране.
А поскольку Док был человек честный, то он говорил людям истинную правду: что, у него сдали нервы, что он давно хотел посмотреть страну, подышать запахами земли, осязать траву, деревья, послушать пение птиц, словом, отведать приволья, вот и отправился бродить пешком по градам и весям. Людям был не по душе этот честный человек. Они качали головами, хмурились, стучали себя пальцами по лбу; смеялись, уверенные, что он все врет, и отдавали должное его искусству морочить людей. А были и такие, что гнали его прочь, боясь за сохранность своих хрюшек и дочерей; кричали ему, пусть убирается подобру-поздорову, покуда цел.
И тогда он решил говорить неправду, отвечал, что отправился бродить на пари, поспорив с друзьями на сто долларов. И ему все верили, он всем очень нравился. Его приглашали обедать, оставляли ночевать, кормили завтраком и желали счастливого пути. А потом вспоминали о нем, как о чертовски славном парне. Док не учился говорить правду, но теперь он знал, что правду любят немногие, что она – опасная возлюбленная.
Салинас Док проехал мимо. Остановился он в Гонзалесе, Кинг-сити и Пасо-Роблесе. В Санта-Марии съел котлету и выпил кружку пива, даже две, так как от Санта-Марии до Санта-Барбары было довольно далеко, В Санта-Барбаре съел суп, зеленый салат, салат из фасоли, мясо в горшочке с картофельным пюре, ананасовый пирог, сыр и выпил кофе. Пообедав, залил в бак бензин и пошел помыться. Пока на заправочной проверяли баллоны и масло, Док умылся, причесал бородку, а, вернувшись к машине, увидел возле нее очередь желающих ехать на попутке.
– На юг едете, мистер?
Док немало поколесил за рулем и знал по опыту, что попутчика надо выбирать с умом. Лучше всего ехать с бывалым человеком, такой сидит тихо; новичок же от неловкости болтает без умолку – хоть чем-нибудь заплатить за даровую поездку. Выбрав попутчика, вы ему говорите из осторожности, что едете недалеко. Вдруг попутчик станет вам докучать, тогда вы ссадите его через несколько миль и все. Но бывает и повезет – посадишь такого человека, что один на тысячу. Док мельком оглядел очередь и выбор его пал на узколицого, худощавого человека в синем костюме, по виду коммивояжера; от крыльев носа к уголкам губ у него шли глубокие морщины, а черные глаза смотрели хмуро, задумчиво.
Он поглядел на Дока с легкой неприязнью.
– Едете на юг? – спросил он.
– Да, – ответил Док. – Не очень далеко.
– Меня не захватите?
– Садитесь.
Доехали до Вентуры, Док остановился выпить пивка после недавнего плотного обеда.
До сих пор попутчик ехал молча. Док подкатил к придорожному пивному ларьку.
– Пива хотите? – спросил Док.
– Нет, – отрезал коммивояжер. – И позволю себе заметить, что вести машину в нетрезвом состоянии – весьма неразумно. Меня не касается, как вы относитесь к своей жизни. Но вы за рулем, а в руках пьяного автомобиль может стать орудием убийства.
При первых словах попутчика Док слегка опешил. А выслушав тираду до конца, тихо сказал:
– Вон из машины.
– Что?
– Получите по шее, если не уберетесь. Считаю до десяти. Раз, два, три…
Человек задергал ручку дверцы и поспешно вылез задом на обочину. Очутившись в безопасности, он заорал.
– Я заявлю в полицию! Вас арестуют!
Док открыл вещевой ящик и взял гаечный ключ. Попутчик это заметил и чуть не бегом кинулся прочь.
Продавщица, красивая блондинка с намечающимся зобом, приветливо улыбнулась ему.
– Что будете пить?
– Молочный коктейль с пивом, – брякнул Док.
– Что?
А черт, хотя ладно. Не все ли равно – сейчас или завтра.
– Вы шутите? – спросила блондинка.
– У меня с мочевым пузырем непорядок, – ответил он. – Бипаликетсонектомия, если по-научному. Мне полагается пить молочный коктейль с пивом. Врачи прописали.
Блондинка сочувственно улыбнулась.
– А я подумала, вы шутите, – чуть лукаво ответила она. – А как он делается? Значит, вы больны? Ни за что не скажешь.
– Очень болен, – кивнул головой Док. – И болезнь все прогрессирует. А делается он просто. Немного молока и полбутылки пива. Остальное налейте в стакан, я так выпью. И, пожалуйста, без сахара.
Когда коктейль был готов, Док с опаской отпил один глоток. Нельзя сказать, чтобы совсем отвратительно. Вкус как у выдохшегося пива, если в него плеснуть молока.
– По-моему, ужасная гадость, – сказала она.
– Если привыкнешь, то ничего, – ответил Док. – Я его пью уже семнадцать лет.
ГЛАВА XVIII
Док вел машину не спеша. Он пил пиво в Вентуре уже далеко за полдень, так что в Карпентарии съел только бутерброд с сыром и зашел в туалет. К тому же он рассчитывал поужинать в Лос-Анджелесе. Туда он приехал, было уже совсем темно. Проехал весь город и остановился у знакомого ресторана «Цыплята на скорую руку». Заказал жареного цыпленка, картофельный суп-жульен, горячую булочку с медом, кусок ананасового пирога и сыр. Налил в термос горячий кофе и купил в дорогу шесть бутербродов с ветчиной и пинту пива.
Ночью ехать не так интересно. Не видно собак, да и вообще видишь только шоссе, освещенное собственными фарами. Теперь Док гнал, спешил приехать на место вовремя. В Ла-Джолле он был около двух часов ночи. Городок остался позади, теперь вниз к той скале, под которой его отмель. И вот Док на месте; остановил машину, съел бутерброд с ветчиной, выпил пива, свернулся на сиденье калачиком и уснул.
В будильнике Док не нуждался. Он так давно имел дело с приливами и отливами, что чуял движение воды даже во сне. Проснулся Док с первыми лучами, выглянул в окно – отлив уже начался. Выпил горячий кофе, съел три бутерброда и запил все квартой пива.
Вода оттекала незаметно. И вот уже показались камни, как будто некая сила толкала их вверх; океан отступал, оставляя мелкие лужи, мокрые водоросли, мох, губки, светящиеся, коричневые, синие, оранжевые. Дно было усеяно странным океанским мусором: обломки раковин, клешни, большие и мелкие куски скелетов, – фантастическое кладбище, точнее нива, кормящая морских обитателей.
Док натянул резиновые сапоги и со всей серьезностью напялил на голову непромокаемую шляпу. Взял свои ведра, банки, ломик, в один карман сунул бутерброды, в другой термос с кофе, спустился со скалы и стал работать, преследуя по пятам уходящую воду. Он переворачивал ломиком камни, часто рука его стремглав уходила в воду и он выхватывал из-под камня рассерженного детеныша осьминога, который пунцовел от гнева и плевал ему на руку чернильную жидкость. Док тут же опускал осьминога в банку с морской водой к другим пленникам; почти каждый новичок в ярости бросался на своих сородичей.
Охота в тот день была очень удачная. Он поймал двадцать два маленьких осьминога, набрал много морских губок и сложил их в деревянное ведро. Вода все отступала, Док подвигался следом, взошло солнце, утро вступило в свои права. Отмель уходила в море на двести ярдов до барьера – гряды оплетенных водорослями скал, и только за ними начиналась настоящая глубина. Док дошел до края гряды. Он уже собрал почти все, ради чего приехал, и теперь бесцельно заглядывал под камни, наклонялся к воде, вглядывался в оставленные отливом лужицы, любуясь их переливчатой мозаикой, их дышащей и суетящейся жизнью. Постепенно он добрался до внешнего края барьера. Здесь по скалам сползали в воду длинные кожистые плети бурых водорослей, лепились колонии красных морских звезд, а за барьером мерно вздымалось и опадало море, ожидая своего часа. Доку почудилось, что между двумя скалами, под водой среди водорослей мелькнуло что-то белое. Он полез туда по скользким камням, стараясь не оступиться, осторожно нагнувшись к воде, раздвинул плавающие плети. И оцепенел. На него глядело девичье лицо, бледное, красивое лицо, овеянное темными волосами, ясные глаза широко открыты, в чертах неподвижность. Тела не видно, оно застряло в расщелине. Губы разомкнуты, жемчужно белеют зубы, на лице написаны мир и покой. Слой воды, чистой как стекло, делал его прекрасным. Доку казалось, что он вечность смотрит на это лицо. И оно вошло навсегда в его образную память. Очень медленно Док поднял руку и водоросли опять скрыли лицо. Сердце его глухо билось, горло сдавило. Он взял ведро, банки, ломик и побрел по скользким камням к берегу.
Лицо девушки, казалось, плыло перед ним. На берегу Док сел на сухой жесткий песок и стянул сапоги; маленькие осьминожки в банке сидели все порознь, сжавшись в комок. В ушах Дока пела музыка: тонкий, высокий, острый, как игла, сладчайший звук флейты выводил мелодию, которую он никак не мог узнать; ее сопровождал прибой, похожий на шум ветра в кронах. Флейта забирала все выше, уходя за предел слышимости, но и там таинственная мелодия не прекращалась. У Дока по телу побежали мурашки. Его била дрожь, глаза увлажнились, как будто в их фокус попало видение несказанной красоты. Глаза девушки были серые, ясные, волосы колыхались в воде, набегая легкими прядями на лицо. Картина эта будет жить у него в памяти до конца дней. Так он сидел на берегу, по скалам барьера уже потекли ручейки – вестники прилива. Сидел и слушал флейту, отбивая ладонями такт, а море все затопляло усеянную камнями отмель. Тонкий, пронзительный звук флейты высверливал мозг; глаза были серые, губы слегка улыбались, дыхание замерло от немого экстаза.
Ночью ехать не так интересно. Не видно собак, да и вообще видишь только шоссе, освещенное собственными фарами. Теперь Док гнал, спешил приехать на место вовремя. В Ла-Джолле он был около двух часов ночи. Городок остался позади, теперь вниз к той скале, под которой его отмель. И вот Док на месте; остановил машину, съел бутерброд с ветчиной, выпил пива, свернулся на сиденье калачиком и уснул.
В будильнике Док не нуждался. Он так давно имел дело с приливами и отливами, что чуял движение воды даже во сне. Проснулся Док с первыми лучами, выглянул в окно – отлив уже начался. Выпил горячий кофе, съел три бутерброда и запил все квартой пива.
Вода оттекала незаметно. И вот уже показались камни, как будто некая сила толкала их вверх; океан отступал, оставляя мелкие лужи, мокрые водоросли, мох, губки, светящиеся, коричневые, синие, оранжевые. Дно было усеяно странным океанским мусором: обломки раковин, клешни, большие и мелкие куски скелетов, – фантастическое кладбище, точнее нива, кормящая морских обитателей.
Док натянул резиновые сапоги и со всей серьезностью напялил на голову непромокаемую шляпу. Взял свои ведра, банки, ломик, в один карман сунул бутерброды, в другой термос с кофе, спустился со скалы и стал работать, преследуя по пятам уходящую воду. Он переворачивал ломиком камни, часто рука его стремглав уходила в воду и он выхватывал из-под камня рассерженного детеныша осьминога, который пунцовел от гнева и плевал ему на руку чернильную жидкость. Док тут же опускал осьминога в банку с морской водой к другим пленникам; почти каждый новичок в ярости бросался на своих сородичей.
Охота в тот день была очень удачная. Он поймал двадцать два маленьких осьминога, набрал много морских губок и сложил их в деревянное ведро. Вода все отступала, Док подвигался следом, взошло солнце, утро вступило в свои права. Отмель уходила в море на двести ярдов до барьера – гряды оплетенных водорослями скал, и только за ними начиналась настоящая глубина. Док дошел до края гряды. Он уже собрал почти все, ради чего приехал, и теперь бесцельно заглядывал под камни, наклонялся к воде, вглядывался в оставленные отливом лужицы, любуясь их переливчатой мозаикой, их дышащей и суетящейся жизнью. Постепенно он добрался до внешнего края барьера. Здесь по скалам сползали в воду длинные кожистые плети бурых водорослей, лепились колонии красных морских звезд, а за барьером мерно вздымалось и опадало море, ожидая своего часа. Доку почудилось, что между двумя скалами, под водой среди водорослей мелькнуло что-то белое. Он полез туда по скользким камням, стараясь не оступиться, осторожно нагнувшись к воде, раздвинул плавающие плети. И оцепенел. На него глядело девичье лицо, бледное, красивое лицо, овеянное темными волосами, ясные глаза широко открыты, в чертах неподвижность. Тела не видно, оно застряло в расщелине. Губы разомкнуты, жемчужно белеют зубы, на лице написаны мир и покой. Слой воды, чистой как стекло, делал его прекрасным. Доку казалось, что он вечность смотрит на это лицо. И оно вошло навсегда в его образную память. Очень медленно Док поднял руку и водоросли опять скрыли лицо. Сердце его глухо билось, горло сдавило. Он взял ведро, банки, ломик и побрел по скользким камням к берегу.
Лицо девушки, казалось, плыло перед ним. На берегу Док сел на сухой жесткий песок и стянул сапоги; маленькие осьминожки в банке сидели все порознь, сжавшись в комок. В ушах Дока пела музыка: тонкий, высокий, острый, как игла, сладчайший звук флейты выводил мелодию, которую он никак не мог узнать; ее сопровождал прибой, похожий на шум ветра в кронах. Флейта забирала все выше, уходя за предел слышимости, но и там таинственная мелодия не прекращалась. У Дока по телу побежали мурашки. Его била дрожь, глаза увлажнились, как будто в их фокус попало видение несказанной красоты. Глаза девушки были серые, ясные, волосы колыхались в воде, набегая легкими прядями на лицо. Картина эта будет жить у него в памяти до конца дней. Так он сидел на берегу, по скалам барьера уже потекли ручейки – вестники прилива. Сидел и слушал флейту, отбивая ладонями такт, а море все затопляло усеянную камнями отмель. Тонкий, пронзительный звук флейты высверливал мозг; глаза были серые, губы слегка улыбались, дыхание замерло от немого экстаза.