Страница:
Леди в коляске:
– Что это вы затеяли? А ну прочь!
А им пофиг. Доехали до магазина, соскочили и убежали. Даже спасибо не сказали! Ничего смешнее в жизни не видел.
Леди сама виновата. Не такая уж она и инвалидка, раз так орать может, а в кресле ездит, потому что слишком толстая.
Леди в коляске:
– А ты что уставился? Почему их не остановил?
Я ничего в ответ не сказал. Даже покататься расхотелось. Лучше уж бегом – и быстрее, и по кумполу не схлопочешь. Капли с неба – это так классно, обожаю их все до одной. Если идет дождь, я обязательно запрокидываю голову. Нереально круто. Особенно когда дождь крупный и частый и ты боишься, что капля попадет тебе прямо в глаз. А глаза-то надо держать открытыми, а то весь кайф обломается. Смотришь, как капля отрывается от облака и летит до самой земли. Хотя, по правде, фиг ты чего увидишь. Дождь, он и есть дождь. За одной каплей не уследишь, их же тьма.
Прикольнее всего под дождем бегать. Запрокинешь голову, и кажется, что летишь. Захочешь, закроешь глаза, а не захочешь, держи открытыми. Мне по-всякому нравится. А то еще можно открыть рот. У воды из-под крана почти такой же вкус, только дождь теплее. Правда, дождевая вода иногда железом отдает.
Прежде чем сорваться с места, найди себе кусок пустого пространства, убедись, что дорогу ничего не загораживает. Ни деревья, ни дома, ни другие люди – в общем, не во что врезаться. Старайся бежать по прямой и быстро-быстро. Поначалу боишься во что-нибудь воткнуться, но лучше об этом не думать. Просто беги. Это легко. Если дождь, а еще лучше ветер, то кажется, что ты быстрее всех на свете. Нереально круто. Я посвятил свой забег мертвому пацану – это будет более ценный дар, чем мячик-липучка. Глаза я зажмурил и даже ни разу не упал.
Лидия:
– Мозг включи! Не визжала я!
Я:
– Еще как визжала! Типа: сделай так, чтобы он поехал! Сделай что-нибудь!
Лидия:
– Заткнись, Харрисон. Он врет.
Мы показывали тете Соне, какой у нас лифт. Тетя Соня говорит, в ее доме нет лифта, только лестница. Как-то даже несправедливо получается.
Я:
– Кишки крутит только поначалу. Потом привыкаешь, и ничего.
Лидия:
– Мозг включи, она уже видела лифт раньше. В Америке. Они там раз во сто круче.
– Да ну!
Тетя Соня:
– Правда, правда. Скоростные лифты называются. Даже уши в них закладывает, как в самолете.
Я:
– Круто!
Тетя Соня где только не была, каких только знаменитостей не видела. Ей даже довелось стелить постель самому Уиллу Смиту (это из «Я – легенда»). Конечно, знаменитости не смотрят, как она постель убирает, им других дел хватает. Иногда они дают на чай, тетя Соня как-то получила целых 20 долларов. Однажды менеджер из гостиницы предложил ей 100 долларов – за то, что она потрахается с ним. Но она сказала нет, потому что он был уродец. Мама услышала про это и сразу разъярилась, глаза так кровью и налились, уж очень она ненавидит, когда начинают обсуждать все эти траханья.
Мама:
– Только не при детях!
Мы с Лидией:
– Ну почему!
В следующий раз тетя Соня привезет нам из Америки «Фрут Лупе» – самые сладкие в мире хлопья. Я бы ими завтракал хоть всю оставшуюся жизнь.
Мама:
– Так ты планируешь еще одну поездку? Ты ведь только вернулась.
Тетя Соня:
– Полгода прошло.
Мама:
– И тебе уже не сидится?
Тетя Соня:
– При чем тут это? У меня другое на уме.
Мама посмотрела на тети Сонины пальцы – черные и такие блестящие на кончиках. Пришлось притвориться, что ничего не понимаешь. Но все равно стало не по себе.
Мое любимое слово на сегодня – «фаззи-ваззи». Мама и тетя Соня болтали про эту фаззи-ваззи и давили помидоры на соус. Наперегонки, словно состязались, кто больше передушит. Как все-таки здорово, что я не помидор!
Мама:
– Она, значит, спрашивает у Жанетт: а другую акушерку можно позвать? А Жанетт у нее: зачем? А она: это мой первый ребенок, и я хочу, чтобы все прошло как надо. Не хочу, мол, чтобы мной занималась какая-то фаззи-ваззи, только что с дерева спрыгнувшая[6].
Тетя Соня:
– Фаззи-ваззи? Это что-то новенькое.
Мама:
– Ей-богу. Я ей говорю: я не с дерева, а с самолета спрыгнула. Там, откуда я прибыла, есть самолеты. Но вообще-то я ничего не сказала. Только извинилась.
Тетя Соня:
– Извинилась? За что? Ох, я бы ей выдала. Пообещала бы наложить проклятие «джу-джу», и у нее родится двухголовый ребеночек. Вот напугалась бы!
Мама:
– Так нельзя. Это непрофессионально.
Тетя Соня:
– Фаззи-ваззи. Надо запомнить.
Я:
– А что такое фаззи-ваззи?
Мама резко перестала давить помидоры. Этим дурачкам воспользоваться бы моментом и сбежать. Спасти свои жизни.
Мама:
– Так в больнице называют новичков. Бывает, пациент видит, что ты новичок, и не очень доверяет тебе.
Я:
– А почему тогда фаззи-ваззи? Не понимаю.
Мама:
– Понятия не имею. Не приставай.
Тетя Соня:
– А потому что туфли, которые выдают медсестрам, поскрипывают и посвистывают, примерно так: «ффф-а-а-ззи, ввв-аа-ззи». Вот тебе и вся причина.
Я:
– А почему твои туфли дома так не скрипят?
Мама:
– Они скрипят только на натертом до блеска полу.
Просто чокнуться. Наверное, правда. Вот когда у меня будут новые ботинки, проверю. В школьных коридорах полы натертые. Вот фаззи-ваззи там наведу!
В следующий раз мы пойдем в гости к тете Соне. Она живет в Тоттенхеме, надо ехать на метро. Коннор Грин говорит, что у полицейских в подземке автоматы и, если резко сорваться с места, точно пристрелят. Придется мне сдержаться и не бегать, пока не выйду на поверхность.
Джордан не ходит в школу Его исключили за то, что пнул учителя. Исключили – значит вышвырнули. Я сперва поверить не мог, пока его мама не подтвердила. Она считает, это круто. Мама Джордана курит черные сигареты. Они пахнут лакрицей. У Джордана кожа светлее, чем у меня, ведь его мама – «обруни»[7]. Точно говорю, здесь все перепуталось!
Джордан:
– Мама пристраивает меня в другую школу, только меня нигде не хотят. А мне плевать, школа – такое говно.
Я:
– А чего тогда делать будешь?
Джордан:
– В «Экс-Бокс» резаться[8]. Смотреть дивидишник.
Я:
– А мама просит тебя что-нибудь делать по хозяйству?
Джордан:
– Еще чего! А твоя?
Я:
– Ну… иногда.
Джордан:
– Как гомика, что ли?
Я:
– Нет. Я выполняю чисто мужскую работу. Запереть дверь, прогнать грабителей, все такое.
Джордан:
– Пусть гомики по хозяйству шуршат.
Мы отдали честь мусоропроводу (это такая толстая труба, куда кидают помои, вся из металла, воняет дерьмом и спускается прямо в ад). Мы отдаем честь мусоропроводу всякий раз, когда проходим мимо, это у нас такая традиция, на счастье. Сунешь голову в дырку и кричишь.
Я и Джордан:
– Херь!
А тебе в ответ – классное эхо. Только не надо запихивать голову слишком далеко, а то засосет. Джордан прыгнул на меня со спины, хотел затолкать поглубже в трубу, но я извернулся, и у него не вышло. Потом я придержал лифт, а Джордан обхаркал все кнопки. Когда мы выходили из кабинки, как раз вошла Куряга Лил. Мы потусили у лифта, пока двери закроются и Куряга Лил, ни о чем не подозревая, нажмет оплеванную кнопку.
Куряга Лил:
– Мать-твою-блядь!
Во дает! Так прикольно. И немножко страшно. Ведь Куряга Лил убила своего мужа, запекла в пироге и съела. Все тут так думают. Поэтому у нее глаза такие психанутые и вечно слезятся: она ела человечину!
Джордан:
– Мать-твою-блядь, блядь-твою-мать! Кочерыга штопаная!
Я:
– Выблядок!
Выблядок – это тот, у кого нет папы. У Куряги Лил, кстати, папа помер лет сто назад. Значит, у нее его нет. А херь – то же самое, что фигня.
На урок рисования Таня Старридж не пришла, и на ее место плюхнулась Поппи. Целый урок просидела рядом со мной. Мне даже жарко стало. Смотрел, чем занята Поппи, и никак не мог сосредоточиться. А она красила ногти. Красками, которые нам выдали для рисования. Я глаз с нее не сводил. Ничего с собой не мог поделать.
Один ноготь она покрасила розовым, другой зеленым, а третий – опять розовым, чтобы получилась гамма. Кучу времени заняло. Поппи очень старалась. Я все смотрел и смотрел, и на душе сделалось так спокойно, что я чуть не заснул. Мой желтый цвет – это волосы Поппи. Миссис Фрейзер говорит, что источником вдохновения может быть что угодно, будь то внешний мир или ты сам. Источник моего вдохновения – волосы Поппи Морган. Только ей я про это не сказал, чтобы ничего не испортить.
Теория красок учит, как использовать разные цвета для создания разного настроения или чтобы истории рассказывать. Цвета показывают всем, что ты чувствуешь. И не нужно рисовать что-то конкретное, главное – цвет. А так рисунок вообще может быть непонятным. Мои чувства – это зеленый, желтый и красный. Желтый – это солнце и волосы Поппи Морган. Зеленый – это когда Агнес ползала по травке в детском парке, увидела кузнечика и захотела поймать. Было очень прикольно. Видели бы вы ее изумленное личико, когда кузнечик прыгнул. Кузнечик приземлился, и она опять попыталась его схватить. А потом еще и еще. Настойчивая какая. В конце концов я поймал ей кузнечика. Агнес поначалу как вцепится ему в лапку, чуть не оторвала, но я показал ей, что нужно держать осторожно. Пальчики у нее крошечные и вместе с тем пухлые. Я их обожаю больше всего. Только у младенчиков тела маленькие и одновременно пухлые.
Красный цвет – это кровь мертвого пацана. У меня красный вышел очень светлым, и я добавил чуток черной краски. И все равно того, что я видел у себя в голове, не вышло. Жалко.
Миссис Фрейзер:
– Будешь так усердствовать, дыру в бумаге протрешь!
В конце концов я плюнул. Перед глазами у меня все плыло, и Поппи на меня косилась как на придурочного.
Здесь повсюду предупреждения. Понятно, что их цель – помочь, но некоторые уж очень смешные. Вокруг нашей школы высокая ограда, а поверху из нее торчат острые пики. На ограде написано:
Правда, смешно? А в школе куча объявлений про мобильные телефоны:
Коннор Грин:
– Это потому, что все преподы – роботы, у них от сигнала с мобильников микросхемы клинит.
Натан Бойд:
– Тебе тоже нужно табличку повесить. «Не говорите с этим парнем. Риск лапши на уши».
Коннор Грин:
– Отвали!
У реки мы обнаружили еще одну психанутую надпись:
Нам эта объява дико понравилась. Сейчас она у нас на первом месте.
Я:
– Надо подсунуть Натану Бойду кресс водяной, пусть покушает.
Дин:
– Клевая мысль. Только он не станет. За деревьями – река. Такая темная-темная. И узкая, особо не поплаваешь. Да еще в воде полно кислоты, сразу кожу сожжешь. Над трубой, по которой стекает всякая дрянь, настил, можно усесться вдвоем. Мы сели и принялись смотреть на проплывающий мусор. Ничего особенного – палки, консервные банки и бумажки. Кто первый заметит человеческую голову, тому миллион очков.
Мы высматривали нож, которым убили мальчика. Называется «орудие убийства». Если обнаружим, выловим из воды и передадим полиции.
Я:
– Гляди в оба, ведь он может быть где угодно.
Дин:
– Задача ясна, детектив-инспектор.
Мы теперь настоящие детективы. Это наша миссия. Ведь мертвый пацан как-то даже сказал придуркам, чтобы отвяли от меня, когда те орали, что я себе колени отморожу, потому что штаны короткие. Я его даже не просил, он сам ввязался. После этого я хотел с ним подружиться, но его убили раньше. Все равно он был мне друг, хоть этого не знал, и теперь моя очередь ему помочь. Это мой первый убитый друг, такое нельзя забыть. На орудии убийства должны остаться отпечатки пальцев и кровь. Дин сказал, по ним можно определить убийцу Он это тоже видел в сериале.
Дин:
– Поможем поймать убийцу, получим награду, круто, да?
Я:
– А сколько?
Дин:
– Не знаю. Штуку. Может, больше.
«Штука» значит «тысяча». Очень много.
Если бы у меня была штука фунтов, я бы купил билет и папе, и Агнес, и бабушке Аме, а на оставшиеся деньги – нормальный кожаный футбольный мяч, который не улетает куда попало, когда по нему бьешь.
Я:
– Ты смотри внимательно. Он точно сюда побежал.
Дин:
– А насчет ножа ты уверен?
Я:
– Спрашиваешь! Вот такой здоровый!
И я расставил руки.
Дин:
– Слушаюсь, шеф. (Так детективы разговаривают между собой. По правде.)
Если убийца бросил нож в реку, его, наверное, давным-давно унесло в море. А вдруг нет? Чесслово, нервное это дело. Не хочу, чтобы убийца выкрутился. Так что мы смотрели во все глаза.
В этой речке даже рыбы нет. Грустно как. Хоть бы несъедобная попадалась. И уток нет, мелюзга переколола утят отвертками. Птенчику ведь много не надо.
А орудия убийства мы так и не обнаружили, только колесо от велосипеда, все ржавое и покореженное. В следующий раз захватим фонарики и перчатки и покопаемся в густых водорослях.
Апрель
– Что это вы затеяли? А ну прочь!
А им пофиг. Доехали до магазина, соскочили и убежали. Даже спасибо не сказали! Ничего смешнее в жизни не видел.
Леди сама виновата. Не такая уж она и инвалидка, раз так орать может, а в кресле ездит, потому что слишком толстая.
Леди в коляске:
– А ты что уставился? Почему их не остановил?
Я ничего в ответ не сказал. Даже покататься расхотелось. Лучше уж бегом – и быстрее, и по кумполу не схлопочешь. Капли с неба – это так классно, обожаю их все до одной. Если идет дождь, я обязательно запрокидываю голову. Нереально круто. Особенно когда дождь крупный и частый и ты боишься, что капля попадет тебе прямо в глаз. А глаза-то надо держать открытыми, а то весь кайф обломается. Смотришь, как капля отрывается от облака и летит до самой земли. Хотя, по правде, фиг ты чего увидишь. Дождь, он и есть дождь. За одной каплей не уследишь, их же тьма.
Прикольнее всего под дождем бегать. Запрокинешь голову, и кажется, что летишь. Захочешь, закроешь глаза, а не захочешь, держи открытыми. Мне по-всякому нравится. А то еще можно открыть рот. У воды из-под крана почти такой же вкус, только дождь теплее. Правда, дождевая вода иногда железом отдает.
Прежде чем сорваться с места, найди себе кусок пустого пространства, убедись, что дорогу ничего не загораживает. Ни деревья, ни дома, ни другие люди – в общем, не во что врезаться. Старайся бежать по прямой и быстро-быстро. Поначалу боишься во что-нибудь воткнуться, но лучше об этом не думать. Просто беги. Это легко. Если дождь, а еще лучше ветер, то кажется, что ты быстрее всех на свете. Нереально круто. Я посвятил свой забег мертвому пацану – это будет более ценный дар, чем мячик-липучка. Глаза я зажмурил и даже ни разу не упал.
* * *
Однажды мы с Лидией ехали в лифте и он поломался. Мы застряли между этажами на целый час. Лидия визжала как маньячка. Пришлось сыграть с ней в камень-ножницы-бумагу, чтобы совсем не рехнулась. А то бы так и визжала.Лидия:
– Мозг включи! Не визжала я!
Я:
– Еще как визжала! Типа: сделай так, чтобы он поехал! Сделай что-нибудь!
Лидия:
– Заткнись, Харрисон. Он врет.
Мы показывали тете Соне, какой у нас лифт. Тетя Соня говорит, в ее доме нет лифта, только лестница. Как-то даже несправедливо получается.
Я:
– Кишки крутит только поначалу. Потом привыкаешь, и ничего.
Лидия:
– Мозг включи, она уже видела лифт раньше. В Америке. Они там раз во сто круче.
– Да ну!
Тетя Соня:
– Правда, правда. Скоростные лифты называются. Даже уши в них закладывает, как в самолете.
Я:
– Круто!
Тетя Соня где только не была, каких только знаменитостей не видела. Ей даже довелось стелить постель самому Уиллу Смиту (это из «Я – легенда»). Конечно, знаменитости не смотрят, как она постель убирает, им других дел хватает. Иногда они дают на чай, тетя Соня как-то получила целых 20 долларов. Однажды менеджер из гостиницы предложил ей 100 долларов – за то, что она потрахается с ним. Но она сказала нет, потому что он был уродец. Мама услышала про это и сразу разъярилась, глаза так кровью и налились, уж очень она ненавидит, когда начинают обсуждать все эти траханья.
Мама:
– Только не при детях!
Мы с Лидией:
– Ну почему!
В следующий раз тетя Соня привезет нам из Америки «Фрут Лупе» – самые сладкие в мире хлопья. Я бы ими завтракал хоть всю оставшуюся жизнь.
Мама:
– Так ты планируешь еще одну поездку? Ты ведь только вернулась.
Тетя Соня:
– Полгода прошло.
Мама:
– И тебе уже не сидится?
Тетя Соня:
– При чем тут это? У меня другое на уме.
Мама посмотрела на тети Сонины пальцы – черные и такие блестящие на кончиках. Пришлось притвориться, что ничего не понимаешь. Но все равно стало не по себе.
Мое любимое слово на сегодня – «фаззи-ваззи». Мама и тетя Соня болтали про эту фаззи-ваззи и давили помидоры на соус. Наперегонки, словно состязались, кто больше передушит. Как все-таки здорово, что я не помидор!
Мама:
– Она, значит, спрашивает у Жанетт: а другую акушерку можно позвать? А Жанетт у нее: зачем? А она: это мой первый ребенок, и я хочу, чтобы все прошло как надо. Не хочу, мол, чтобы мной занималась какая-то фаззи-ваззи, только что с дерева спрыгнувшая[6].
Тетя Соня:
– Фаззи-ваззи? Это что-то новенькое.
Мама:
– Ей-богу. Я ей говорю: я не с дерева, а с самолета спрыгнула. Там, откуда я прибыла, есть самолеты. Но вообще-то я ничего не сказала. Только извинилась.
Тетя Соня:
– Извинилась? За что? Ох, я бы ей выдала. Пообещала бы наложить проклятие «джу-джу», и у нее родится двухголовый ребеночек. Вот напугалась бы!
Мама:
– Так нельзя. Это непрофессионально.
Тетя Соня:
– Фаззи-ваззи. Надо запомнить.
Я:
– А что такое фаззи-ваззи?
Мама резко перестала давить помидоры. Этим дурачкам воспользоваться бы моментом и сбежать. Спасти свои жизни.
Мама:
– Так в больнице называют новичков. Бывает, пациент видит, что ты новичок, и не очень доверяет тебе.
Я:
– А почему тогда фаззи-ваззи? Не понимаю.
Мама:
– Понятия не имею. Не приставай.
Тетя Соня:
– А потому что туфли, которые выдают медсестрам, поскрипывают и посвистывают, примерно так: «ффф-а-а-ззи, ввв-аа-ззи». Вот тебе и вся причина.
Я:
– А почему твои туфли дома так не скрипят?
Мама:
– Они скрипят только на натертом до блеска полу.
Просто чокнуться. Наверное, правда. Вот когда у меня будут новые ботинки, проверю. В школьных коридорах полы натертые. Вот фаззи-ваззи там наведу!
В следующий раз мы пойдем в гости к тете Соне. Она живет в Тоттенхеме, надо ехать на метро. Коннор Грин говорит, что у полицейских в подземке автоматы и, если резко сорваться с места, точно пристрелят. Придется мне сдержаться и не бегать, пока не выйду на поверхность.
Джордан не ходит в школу Его исключили за то, что пнул учителя. Исключили – значит вышвырнули. Я сперва поверить не мог, пока его мама не подтвердила. Она считает, это круто. Мама Джордана курит черные сигареты. Они пахнут лакрицей. У Джордана кожа светлее, чем у меня, ведь его мама – «обруни»[7]. Точно говорю, здесь все перепуталось!
Джордан:
– Мама пристраивает меня в другую школу, только меня нигде не хотят. А мне плевать, школа – такое говно.
Я:
– А чего тогда делать будешь?
Джордан:
– В «Экс-Бокс» резаться[8]. Смотреть дивидишник.
Я:
– А мама просит тебя что-нибудь делать по хозяйству?
Джордан:
– Еще чего! А твоя?
Я:
– Ну… иногда.
Джордан:
– Как гомика, что ли?
Я:
– Нет. Я выполняю чисто мужскую работу. Запереть дверь, прогнать грабителей, все такое.
Джордан:
– Пусть гомики по хозяйству шуршат.
Мы отдали честь мусоропроводу (это такая толстая труба, куда кидают помои, вся из металла, воняет дерьмом и спускается прямо в ад). Мы отдаем честь мусоропроводу всякий раз, когда проходим мимо, это у нас такая традиция, на счастье. Сунешь голову в дырку и кричишь.
Я и Джордан:
– Херь!
А тебе в ответ – классное эхо. Только не надо запихивать голову слишком далеко, а то засосет. Джордан прыгнул на меня со спины, хотел затолкать поглубже в трубу, но я извернулся, и у него не вышло. Потом я придержал лифт, а Джордан обхаркал все кнопки. Когда мы выходили из кабинки, как раз вошла Куряга Лил. Мы потусили у лифта, пока двери закроются и Куряга Лил, ни о чем не подозревая, нажмет оплеванную кнопку.
Куряга Лил:
– Мать-твою-блядь!
Во дает! Так прикольно. И немножко страшно. Ведь Куряга Лил убила своего мужа, запекла в пироге и съела. Все тут так думают. Поэтому у нее глаза такие психанутые и вечно слезятся: она ела человечину!
Джордан:
– Мать-твою-блядь, блядь-твою-мать! Кочерыга штопаная!
Я:
– Выблядок!
Выблядок – это тот, у кого нет папы. У Куряги Лил, кстати, папа помер лет сто назад. Значит, у нее его нет. А херь – то же самое, что фигня.
На урок рисования Таня Старридж не пришла, и на ее место плюхнулась Поппи. Целый урок просидела рядом со мной. Мне даже жарко стало. Смотрел, чем занята Поппи, и никак не мог сосредоточиться. А она красила ногти. Красками, которые нам выдали для рисования. Я глаз с нее не сводил. Ничего с собой не мог поделать.
Один ноготь она покрасила розовым, другой зеленым, а третий – опять розовым, чтобы получилась гамма. Кучу времени заняло. Поппи очень старалась. Я все смотрел и смотрел, и на душе сделалось так спокойно, что я чуть не заснул. Мой желтый цвет – это волосы Поппи. Миссис Фрейзер говорит, что источником вдохновения может быть что угодно, будь то внешний мир или ты сам. Источник моего вдохновения – волосы Поппи Морган. Только ей я про это не сказал, чтобы ничего не испортить.
Теория красок учит, как использовать разные цвета для создания разного настроения или чтобы истории рассказывать. Цвета показывают всем, что ты чувствуешь. И не нужно рисовать что-то конкретное, главное – цвет. А так рисунок вообще может быть непонятным. Мои чувства – это зеленый, желтый и красный. Желтый – это солнце и волосы Поппи Морган. Зеленый – это когда Агнес ползала по травке в детском парке, увидела кузнечика и захотела поймать. Было очень прикольно. Видели бы вы ее изумленное личико, когда кузнечик прыгнул. Кузнечик приземлился, и она опять попыталась его схватить. А потом еще и еще. Настойчивая какая. В конце концов я поймал ей кузнечика. Агнес поначалу как вцепится ему в лапку, чуть не оторвала, но я показал ей, что нужно держать осторожно. Пальчики у нее крошечные и вместе с тем пухлые. Я их обожаю больше всего. Только у младенчиков тела маленькие и одновременно пухлые.
Красный цвет – это кровь мертвого пацана. У меня красный вышел очень светлым, и я добавил чуток черной краски. И все равно того, что я видел у себя в голове, не вышло. Жалко.
Миссис Фрейзер:
– Будешь так усердствовать, дыру в бумаге протрешь!
В конце концов я плюнул. Перед глазами у меня все плыло, и Поппи на меня косилась как на придурочного.
Здесь повсюду предупреждения. Понятно, что их цель – помочь, но некоторые уж очень смешные. Вокруг нашей школы высокая ограда, а поверху из нее торчат острые пики. На ограде написано:
Правда, смешно? А в школе куча объявлений про мобильные телефоны:
Коннор Грин:
– Это потому, что все преподы – роботы, у них от сигнала с мобильников микросхемы клинит.
Натан Бойд:
– Тебе тоже нужно табличку повесить. «Не говорите с этим парнем. Риск лапши на уши».
Коннор Грин:
– Отвали!
У реки мы обнаружили еще одну психанутую надпись:
Нам эта объява дико понравилась. Сейчас она у нас на первом месте.
Я:
– Надо подсунуть Натану Бойду кресс водяной, пусть покушает.
Дин:
– Клевая мысль. Только он не станет. За деревьями – река. Такая темная-темная. И узкая, особо не поплаваешь. Да еще в воде полно кислоты, сразу кожу сожжешь. Над трубой, по которой стекает всякая дрянь, настил, можно усесться вдвоем. Мы сели и принялись смотреть на проплывающий мусор. Ничего особенного – палки, консервные банки и бумажки. Кто первый заметит человеческую голову, тому миллион очков.
Мы высматривали нож, которым убили мальчика. Называется «орудие убийства». Если обнаружим, выловим из воды и передадим полиции.
Я:
– Гляди в оба, ведь он может быть где угодно.
Дин:
– Задача ясна, детектив-инспектор.
Мы теперь настоящие детективы. Это наша миссия. Ведь мертвый пацан как-то даже сказал придуркам, чтобы отвяли от меня, когда те орали, что я себе колени отморожу, потому что штаны короткие. Я его даже не просил, он сам ввязался. После этого я хотел с ним подружиться, но его убили раньше. Все равно он был мне друг, хоть этого не знал, и теперь моя очередь ему помочь. Это мой первый убитый друг, такое нельзя забыть. На орудии убийства должны остаться отпечатки пальцев и кровь. Дин сказал, по ним можно определить убийцу Он это тоже видел в сериале.
Дин:
– Поможем поймать убийцу, получим награду, круто, да?
Я:
– А сколько?
Дин:
– Не знаю. Штуку. Может, больше.
«Штука» значит «тысяча». Очень много.
Если бы у меня была штука фунтов, я бы купил билет и папе, и Агнес, и бабушке Аме, а на оставшиеся деньги – нормальный кожаный футбольный мяч, который не улетает куда попало, когда по нему бьешь.
Я:
– Ты смотри внимательно. Он точно сюда побежал.
Дин:
– А насчет ножа ты уверен?
Я:
– Спрашиваешь! Вот такой здоровый!
И я расставил руки.
Дин:
– Слушаюсь, шеф. (Так детективы разговаривают между собой. По правде.)
Если убийца бросил нож в реку, его, наверное, давным-давно унесло в море. А вдруг нет? Чесслово, нервное это дело. Не хочу, чтобы убийца выкрутился. Так что мы смотрели во все глаза.
В этой речке даже рыбы нет. Грустно как. Хоть бы несъедобная попадалась. И уток нет, мелюзга переколола утят отвертками. Птенчику ведь много не надо.
А орудия убийства мы так и не обнаружили, только колесо от велосипеда, все ржавое и покореженное. В следующий раз захватим фонарики и перчатки и покопаемся в густых водорослях.
Апрель
Прачечная – это комната, где куча стиралок стоит. Она в подвале Люксембург-хауса. Стиралки ничьи, ими может пользоваться каждый, кто живет в доме. Заплати денежку – и пользуйся. Машины огромные, человека можно целиком запихать. Я как-нибудь попробую, возьму да и засну в барабане. Есть у меня такая давняя мечта.
Стирать можно в любой машине, необязательно в одной и той же. Моя любимая стоит у окна, на ней кто-то написал стихи:
Постирушка длится дольше ишачьей свадьбы. Мы с Лидией придумали игру – смотрим на соседское белье, что вертится в других машинах. Первому, кто увидел трусы, – сто очков, лифчик – тысячу. Мы ведем себя тихо-тихо, чтобы только мама ничего не заметила, даже кричим и то шепотом.
Я:
– Трусы!
Лидия:
– Где?
Я:
– Вон же, вон! Белые.
Лидия:
– Так это те же самые!
Я:
– Нет, те были в мелкий цветочек. А эти без рисунка. Сто очков!
Лидия:
– Жухало!
А однажды я увидел в стиралке пару ковбойских сапог. Розовых. Леди мыла их в стиральной машине! Здорово! Миллион очков. Лидии теперь меня ни за что не догнать. Чтобы еще раз попались розовые ковбойские сапоги? Да никогда в жизни.
Алтаф такой спокойный, молчит вечно. Никто про него толком ничего не знает. С сомалийцами вообще никто не разговаривает, они ведь пираты. Все тут так думают. Заговоришь, подашь зацепку, где прячешь свои сокровища, а там глядишь, а твою жену задушили, а тебя самого бросили акулам. На уроки религиозного воспитания мы с Алтафом не ходим. Мама против, чтобы в меня пихали всяких фальшивых богов, а мама Алтафа в этом вопросе с ней заодно. Так что вместо религии мы идем в библиотеку изучать материалы школьной программы (на самом деле просто книжку почитать). Первым заговорил я. Мне хотелось узнать, кем, по мнению Алтафа, лучше быть – роботом или человеком?
Я:
– Человеком лучше, вокруг столько всякой вкуснятины. А робот ничего не ест. Обидно даже.
Алтаф:
– Зато робота не убьешь.
Я:
– Это правда.
И мы оба пришли к заключению, что робот круче.
Алтаф, когда вырастет, собирается проектировать автомобили. Видели бы вы его рисунки. Отпад. Он постоянно рисует машины и всякие занятные штуковины вроде вездехода с пушкой, стреляющей назад.
Алтаф:
– Если враги за тобой погонятся, мало не покажется. Это особая пушка с вечным боезапасом. Окна и корпус пуленепробиваемые. Даже если мою машину переедет танк, ей ничего не сделается.
Я:
– Круто! Если такую машину когда-нибудь выпустят, точно ее куплю!
Не думаю, чтобы из Алтафа вышел пират, он и плавать-то не умеет. И вообще воды боится, даже если только по плечи.
Мама не любит телешоу, говорит, слишком много болтовни. Смотрит только новости. А в них каждый день кто-то умирает. Чаще всего какой-нибудь ребенок. То зарежут, как мертвого пацана, то застрелят, то собьют машиной. Одну маленькую девочку съела собака. Показали фото пса – вылитый Харви. Наверное, малышка схватила его за хвост. Ведь собаки набрасываются на людей, только если те их обижают. Похоже, ей никто не сказал, что нельзя дергать собаку за хвост. И вот девочка мертва.
Мама обожает, когда по телевизору сообщают про смерть ребенка. Молится и изо всех сил обнимает меня. Взрослые любят печальные новости, это для них повод помолиться. Поэтому новости всегда такие мрачные. А убийцу мальчика так и не нашли.
Диктор:
– Полиция обращается с призывом к свидетелям.
Я:
– Как ты думаешь, убийца – он какой?
Мама:
– Не знаю. Убийцей может быть кто угодно.
Я:
– Как по-твоему, он черный или белый?
Мама:
– Не знаю я.
Я:
– Спорим, это один из алкашей, что вечно торчат в пабе.
Мама:
– Откуда ты это взял? Лидия, что это ты ему напела?
Лидия:
– Я тут ни при чем!
Убийцы во всем мире на одно лицо. У них крошечные поросячьи глазки, красные и без ресниц, к губе прилипла сигарета. Ну еще, пожалуй, золотые зубы и золотая цепочка на шее. И еще они вечно сплевывают. Наверное, в пабе полно убийц, но нам-то нужен только один, тот, кто убил мальчика. Если мы его изловим, вечность типа вернется к нам и все заработает как положено. Инспектировать пойдем вместе с Дином, он будет меня страховать. Детективы работают парами, так оно безопасней.
Если на тебя нападет собака, надо засунуть палец ей в зад. Там есть особая точка, если нажмешь, челюсти сами по себе разжимаются, неважно, во что пес вцепился. Стоило Коннору Грину нам это рассказать, как все обозвали его собачьим извращенцем.
Кайл Барнс:
– Псидорас!
Брейден Кэмпбелл:
– Псиноеб!
Кайл Барнс:
– Пробеги по всей школе с криком «яйца-волосня»!
Я:
– Выброси чью-нибудь ручку за окно!
Коннор Грин:
– Оближи вон ту жоханую ложку!
В траве у главных ворот валяется ложка. Вся покореженная и горелая. Самая отвратная ложка на свете.
Коннор Грин:
– Затолкай ее в рот всю целиком и пососи!
Натан Бойд:
– Не буду я ее сосать, и вообще она треснутая.
Кайл Барнс:
– Слабак! Очко заиграло!
Натан Бойд:
– Отъебись. Вытереть ее надо для начала.
Коннор Грин:
– Нет уж. Соси как есть.
Натан Бойд:
– Сам соси. Это ты у нас сосун.
Кайл Барнс:
– Не увиливай! Зассал, да? А трепался, мол, я все сделаю, что закажете.
Я:
– Ага, сам нас просил придумать.
Натан Бойд:
– Да пошли вы все!
И лизнул ложку Хорошенько так лизнул и швырнул на землю. Я уж думал, его вырвет, но нет, удержался.
Кайл Барнс:
– Так ты только лизнул! А пососать?
Натан Бойд:
– Сам соси!
Эту ложку кроме него никто не лизнул бы. Даже не прикоснулся бы. В седьмом классе Натан Бойд – самый отчаянный. Тут все так думают. Но даже ему слабо врубить пожарную тревогу Если она реально сработает, тут же примчатся пожарные тушить огонь. И даже если ничего не горит, они обязаны все проверить. Если тревога ложная и они найдут виновника, то прямая дорога за решетку Ложный вывоз – преступление, потому что, пока пожарные ковыряются с проверкой, где-то может вспыхнуть настоящий пожар и погибнут люди.
З-Омби:
– Уверен, что готов? Очко не играет?
Если бы я состоял в Лощине, Вилис бы мне плохого слова сказать не посмел. Приглянись мне чьи-нибудь кроссовки, надел бы вместо своих, и никто бы не пикнул. Я отдал свой творожный пудинг Манику и шагнул вперед. В библиотеке тусовался какой-то народ, но в коридоре было пусто.
З-Омби:
– Разбей загородку, и все дела. Это легко, пластмаска одна.
Я:
– А если с первого раза не разобьется?
Шиззи:
– Долби, пока не расхерачишь. А мы посмотрим, сколько это у тебя займет.
З-Омби:
– Не дрейфь. Мы с тобой. Я постою на стреме.
Ребром ладони оказалось бить сподручнее, чем костяшками пальцев. Пока сигнал не сработает, с места срываться нельзя. Я старался не шуметь. Сердце у меня грохало будто спятивший барабан, во рту появился металлический привкус. Кто-то шел по коридору, пришлось ждать, пока скроются. Быстрее! Давай-давай-давай!
Захотелось в туалет, да нельзя.
З-Омби и Шиззи торчали в отдалении.
З-Омби:
– Шевелись! Сильнее бей!
Я со всей силы шарахнул по прозрачной пластмассе. Она и не подумала треснуть, зато рука стала будто не моя. Молоток бы. А может, убежать? Я огляделся, вдруг кто поможет, если З-Омби и Шиззи накинутся на меня. Но они уже исчезли, только гогот откуда-то несся.
Шиззи:
– Ссыкун!
У меня даже глазам жарко стало. Я еще раз с размаху ударил в пластмаску. Ничего, даже кровь не пошла. Сбежать, пока меня никто не увидел! Я скатился вниз по лестнице. Ноги сделались ватные, но я ничего, устоял, пролетел под мостом к гуманитарному корпусу и кинулся в туалет. Опасность уже миновала, только желудок крутит. Наверное, я теперь у Лощины в черном списке, не выполнил ведь задание. Но я же не виноват, что руки у меня такие мягкие!
Но это нечестно. Если Господь услышит только мистера Фримпонга, он отдаст ему милости, полагающиеся другим. Несправедливо, если вдуматься. И еще мистер Фримпонг ужасно потеет. Он ведь вечно в галстуке, и верхняя пуговица застегнута.
Лидия:
– Наверное, и моется в галстуке.
Я:
– Где твоя почтительность?
Лидия:
– Замолкни, какашка!
Мистер Фримпонг до того потеет, что не может стоять на ногах – опускается на скамью и засыпает. Все леди прямо кидаются ему на помощь, друг друга отпихивают. А пастор Тейлор шлепает его по щекам, чтобы разбудить. А когда задремавший откроет глаза, леди хором возносят хвалу Господу Хотя, по-моему, сам Бог и насылает на него сон. Наверное, вопли мистера Фримпонга Господу успели поднадоесть.
Потому-то в церкви решетки на окнах – не для защиты от камней шпаны, а чтобы стекло не треснуло от пения мистера Фримпонга.
Мы посвятили одну молитву маме мертвого пацана и одну молитву – полиции, дабы Господь сподобил их найти убийцу.
Я:
– Что такое «сподобил»?
Пастор Тейлор:
– Сподобил – значит в неизреченной милости своей открыл истину, даровал мудрость.
Самый мудрый человек из тех, кого я знаю, это мистер Томлин. Он у нас ведет естествознание – из лимона может сделать батарейку. Чесслово! Надо воткнуть в лимон с одного конца монетку, а с другого – гвоздь. Кислота в лимонном соке дает электричество, а монета и гвоздь – это проводники, по ним идет ток. Если соединить подряд четыре лимона, энергии будет достаточно, чтобы загорелась лампочка. Круто, правда? Все просто обалдели. Если бы мистер Томлин работал в полиции, убийцу уже давно бы поймали.
Я помолился, чтобы Бог сподобил меня задать правильные вопросы. Дин – неверующий, так что я помолился за нас двоих сразу.
Дин:
– Ты еще попроси Бога, чтобы нам по башке не надавали.
Я:
– Все нормально будет, не дергайся. Зачем кому-то детей убивать?
Опрашивать подозреваемых – штука рискованная, но без этого нет расследования. А если ты трясешься от страха, смени профессию, сдай жетон детектива и сиди дома.
В пабе воняло так, будто сюда слили все пиво на Земле. Мы старались не дышать, чтобы не одурманить разум и сохранить ясность мысли. Любой входящий-выходящий годился в убийцы. На нас посетители таращились, как оголодавшие вампиры. Мы стояли в дверях – одна нога за порогом. Безопасность превыше всего.
Дин:
– Кого конкретно мы высматриваем?
Я:
– Сам не знаю. Вроде он был черный, но я до конца не уверен. Я видел только руку, когда он нагнулся за ножом. Может, рука была в перчатке, издалека не видно.
Дин:
– Давай начнем с черных. Как насчет вот этого?
Я:
– Нет. Дылда. Очень высокий. Наш был куда ниже.
Дин:
– Ясно. А вон тот?
Вон тот торчал у автомата, на котором колесом вертелись фрукты (не настоящие, а нарисованные, это в пабе игрушка такая, суешь в нее деньги, а на ней огоньки вспыхивают). Следы паутины на черном, правда, отсутствовали, зато имелась серьга, а уж в глазах было столько злобы – на всех в округе хватит. Подозреваемый тряс автомат (чтобы опять огоньки заплясали) и ругался. Известное дело, убийцы легко выходят из себя.
Я:
– Подойдет. Какой бы вопрос ему задать? Придумал?
Дин:
– Не будь дебилом, понятно, что напрямую не спросишь. Надо постараться его подловить. Спроси, знал ли он жертву, да в глаза при этом гляди. Если отводит взгляд, значит, виновен.
Стирать можно в любой машине, необязательно в одной и той же. Моя любимая стоит у окна, на ней кто-то написал стихи:
Мы притворяемся, будто стиха не замечаем, а то мама живо погонит к другой машине.
Вертится-крутится маек штук сто,
Когда остановка, не знает никто.
За ними по кругу летят труселя,
Милые яйца мои потом зачехлят.
Постирушка длится дольше ишачьей свадьбы. Мы с Лидией придумали игру – смотрим на соседское белье, что вертится в других машинах. Первому, кто увидел трусы, – сто очков, лифчик – тысячу. Мы ведем себя тихо-тихо, чтобы только мама ничего не заметила, даже кричим и то шепотом.
Я:
– Трусы!
Лидия:
– Где?
Я:
– Вон же, вон! Белые.
Лидия:
– Так это те же самые!
Я:
– Нет, те были в мелкий цветочек. А эти без рисунка. Сто очков!
Лидия:
– Жухало!
А однажды я увидел в стиралке пару ковбойских сапог. Розовых. Леди мыла их в стиральной машине! Здорово! Миллион очков. Лидии теперь меня ни за что не догнать. Чтобы еще раз попались розовые ковбойские сапоги? Да никогда в жизни.
Алтаф такой спокойный, молчит вечно. Никто про него толком ничего не знает. С сомалийцами вообще никто не разговаривает, они ведь пираты. Все тут так думают. Заговоришь, подашь зацепку, где прячешь свои сокровища, а там глядишь, а твою жену задушили, а тебя самого бросили акулам. На уроки религиозного воспитания мы с Алтафом не ходим. Мама против, чтобы в меня пихали всяких фальшивых богов, а мама Алтафа в этом вопросе с ней заодно. Так что вместо религии мы идем в библиотеку изучать материалы школьной программы (на самом деле просто книжку почитать). Первым заговорил я. Мне хотелось узнать, кем, по мнению Алтафа, лучше быть – роботом или человеком?
Я:
– Человеком лучше, вокруг столько всякой вкуснятины. А робот ничего не ест. Обидно даже.
Алтаф:
– Зато робота не убьешь.
Я:
– Это правда.
И мы оба пришли к заключению, что робот круче.
Алтаф, когда вырастет, собирается проектировать автомобили. Видели бы вы его рисунки. Отпад. Он постоянно рисует машины и всякие занятные штуковины вроде вездехода с пушкой, стреляющей назад.
Алтаф:
– Если враги за тобой погонятся, мало не покажется. Это особая пушка с вечным боезапасом. Окна и корпус пуленепробиваемые. Даже если мою машину переедет танк, ей ничего не сделается.
Я:
– Круто! Если такую машину когда-нибудь выпустят, точно ее куплю!
Не думаю, чтобы из Алтафа вышел пират, он и плавать-то не умеет. И вообще воды боится, даже если только по плечи.
Мама не любит телешоу, говорит, слишком много болтовни. Смотрит только новости. А в них каждый день кто-то умирает. Чаще всего какой-нибудь ребенок. То зарежут, как мертвого пацана, то застрелят, то собьют машиной. Одну маленькую девочку съела собака. Показали фото пса – вылитый Харви. Наверное, малышка схватила его за хвост. Ведь собаки набрасываются на людей, только если те их обижают. Похоже, ей никто не сказал, что нельзя дергать собаку за хвост. И вот девочка мертва.
Мама обожает, когда по телевизору сообщают про смерть ребенка. Молится и изо всех сил обнимает меня. Взрослые любят печальные новости, это для них повод помолиться. Поэтому новости всегда такие мрачные. А убийцу мальчика так и не нашли.
Диктор:
– Полиция обращается с призывом к свидетелям.
Я:
– Как ты думаешь, убийца – он какой?
Мама:
– Не знаю. Убийцей может быть кто угодно.
Я:
– Как по-твоему, он черный или белый?
Мама:
– Не знаю я.
Я:
– Спорим, это один из алкашей, что вечно торчат в пабе.
Мама:
– Откуда ты это взял? Лидия, что это ты ему напела?
Лидия:
– Я тут ни при чем!
Убийцы во всем мире на одно лицо. У них крошечные поросячьи глазки, красные и без ресниц, к губе прилипла сигарета. Ну еще, пожалуй, золотые зубы и золотая цепочка на шее. И еще они вечно сплевывают. Наверное, в пабе полно убийц, но нам-то нужен только один, тот, кто убил мальчика. Если мы его изловим, вечность типа вернется к нам и все заработает как положено. Инспектировать пойдем вместе с Дином, он будет меня страховать. Детективы работают парами, так оно безопасней.
Если на тебя нападет собака, надо засунуть палец ей в зад. Там есть особая точка, если нажмешь, челюсти сами по себе разжимаются, неважно, во что пес вцепился. Стоило Коннору Грину нам это рассказать, как все обозвали его собачьим извращенцем.
Кайл Барнс:
– Псидорас!
Брейден Кэмпбелл:
– Псиноеб!
* * *
Натан Бойд может одновременно запихать в рот целых три «зубодробилки». Всякий знает: проглотишь хоть одну – помрешь. А Натану Бойду плевать. Он вообще ничего не боится. Мы вечно подбиваем его сделать что-нибудь еще покруче прежнего.Кайл Барнс:
– Пробеги по всей школе с криком «яйца-волосня»!
Я:
– Выброси чью-нибудь ручку за окно!
Коннор Грин:
– Оближи вон ту жоханую ложку!
В траве у главных ворот валяется ложка. Вся покореженная и горелая. Самая отвратная ложка на свете.
Коннор Грин:
– Затолкай ее в рот всю целиком и пососи!
Натан Бойд:
– Не буду я ее сосать, и вообще она треснутая.
Кайл Барнс:
– Слабак! Очко заиграло!
Натан Бойд:
– Отъебись. Вытереть ее надо для начала.
Коннор Грин:
– Нет уж. Соси как есть.
Натан Бойд:
– Сам соси. Это ты у нас сосун.
Кайл Барнс:
– Не увиливай! Зассал, да? А трепался, мол, я все сделаю, что закажете.
Я:
– Ага, сам нас просил придумать.
Натан Бойд:
– Да пошли вы все!
И лизнул ложку Хорошенько так лизнул и швырнул на землю. Я уж думал, его вырвет, но нет, удержался.
Кайл Барнс:
– Так ты только лизнул! А пососать?
Натан Бойд:
– Сам соси!
Эту ложку кроме него никто не лизнул бы. Даже не прикоснулся бы. В седьмом классе Натан Бойд – самый отчаянный. Тут все так думают. Но даже ему слабо врубить пожарную тревогу Если она реально сработает, тут же примчатся пожарные тушить огонь. И даже если ничего не горит, они обязаны все проверить. Если тревога ложная и они найдут виновника, то прямая дорога за решетку Ложный вывоз – преступление, потому что, пока пожарные ковыряются с проверкой, где-то может вспыхнуть настоящий пожар и погибнут люди.
З-Омби:
– Уверен, что готов? Очко не играет?
Если бы я состоял в Лощине, Вилис бы мне плохого слова сказать не посмел. Приглянись мне чьи-нибудь кроссовки, надел бы вместо своих, и никто бы не пикнул. Я отдал свой творожный пудинг Манику и шагнул вперед. В библиотеке тусовался какой-то народ, но в коридоре было пусто.
З-Омби:
– Разбей загородку, и все дела. Это легко, пластмаска одна.
Я:
– А если с первого раза не разобьется?
Шиззи:
– Долби, пока не расхерачишь. А мы посмотрим, сколько это у тебя займет.
З-Омби:
– Не дрейфь. Мы с тобой. Я постою на стреме.
Ребром ладони оказалось бить сподручнее, чем костяшками пальцев. Пока сигнал не сработает, с места срываться нельзя. Я старался не шуметь. Сердце у меня грохало будто спятивший барабан, во рту появился металлический привкус. Кто-то шел по коридору, пришлось ждать, пока скроются. Быстрее! Давай-давай-давай!
Захотелось в туалет, да нельзя.
З-Омби и Шиззи торчали в отдалении.
З-Омби:
– Шевелись! Сильнее бей!
Я со всей силы шарахнул по прозрачной пластмассе. Она и не подумала треснуть, зато рука стала будто не моя. Молоток бы. А может, убежать? Я огляделся, вдруг кто поможет, если З-Омби и Шиззи накинутся на меня. Но они уже исчезли, только гогот откуда-то несся.
Шиззи:
– Ссыкун!
У меня даже глазам жарко стало. Я еще раз с размаху ударил в пластмаску. Ничего, даже кровь не пошла. Сбежать, пока меня никто не увидел! Я скатился вниз по лестнице. Ноги сделались ватные, но я ничего, устоял, пролетел под мостом к гуманитарному корпусу и кинулся в туалет. Опасность уже миновала, только желудок крутит. Наверное, я теперь у Лощины в черном списке, не выполнил ведь задание. Но я же не виноват, что руки у меня такие мягкие!
* * *
Мистер Фримпонг поет в церкви громче всех, хоть он и самый старый. Вечно перекрикивает остальных – хочет, чтобы его голос первый долетел до ушей Бога.Но это нечестно. Если Господь услышит только мистера Фримпонга, он отдаст ему милости, полагающиеся другим. Несправедливо, если вдуматься. И еще мистер Фримпонг ужасно потеет. Он ведь вечно в галстуке, и верхняя пуговица застегнута.
Лидия:
– Наверное, и моется в галстуке.
Я:
– Где твоя почтительность?
Лидия:
– Замолкни, какашка!
Мистер Фримпонг до того потеет, что не может стоять на ногах – опускается на скамью и засыпает. Все леди прямо кидаются ему на помощь, друг друга отпихивают. А пастор Тейлор шлепает его по щекам, чтобы разбудить. А когда задремавший откроет глаза, леди хором возносят хвалу Господу Хотя, по-моему, сам Бог и насылает на него сон. Наверное, вопли мистера Фримпонга Господу успели поднадоесть.
Потому-то в церкви решетки на окнах – не для защиты от камней шпаны, а чтобы стекло не треснуло от пения мистера Фримпонга.
Мы посвятили одну молитву маме мертвого пацана и одну молитву – полиции, дабы Господь сподобил их найти убийцу.
Я:
– Что такое «сподобил»?
Пастор Тейлор:
– Сподобил – значит в неизреченной милости своей открыл истину, даровал мудрость.
Самый мудрый человек из тех, кого я знаю, это мистер Томлин. Он у нас ведет естествознание – из лимона может сделать батарейку. Чесслово! Надо воткнуть в лимон с одного конца монетку, а с другого – гвоздь. Кислота в лимонном соке дает электричество, а монета и гвоздь – это проводники, по ним идет ток. Если соединить подряд четыре лимона, энергии будет достаточно, чтобы загорелась лампочка. Круто, правда? Все просто обалдели. Если бы мистер Томлин работал в полиции, убийцу уже давно бы поймали.
Я помолился, чтобы Бог сподобил меня задать правильные вопросы. Дин – неверующий, так что я помолился за нас двоих сразу.
Дин:
– Ты еще попроси Бога, чтобы нам по башке не надавали.
Я:
– Все нормально будет, не дергайся. Зачем кому-то детей убивать?
Опрашивать подозреваемых – штука рискованная, но без этого нет расследования. А если ты трясешься от страха, смени профессию, сдай жетон детектива и сиди дома.
В пабе воняло так, будто сюда слили все пиво на Земле. Мы старались не дышать, чтобы не одурманить разум и сохранить ясность мысли. Любой входящий-выходящий годился в убийцы. На нас посетители таращились, как оголодавшие вампиры. Мы стояли в дверях – одна нога за порогом. Безопасность превыше всего.
Дин:
– Кого конкретно мы высматриваем?
Я:
– Сам не знаю. Вроде он был черный, но я до конца не уверен. Я видел только руку, когда он нагнулся за ножом. Может, рука была в перчатке, издалека не видно.
Дин:
– Давай начнем с черных. Как насчет вот этого?
Я:
– Нет. Дылда. Очень высокий. Наш был куда ниже.
Дин:
– Ясно. А вон тот?
Вон тот торчал у автомата, на котором колесом вертелись фрукты (не настоящие, а нарисованные, это в пабе игрушка такая, суешь в нее деньги, а на ней огоньки вспыхивают). Следы паутины на черном, правда, отсутствовали, зато имелась серьга, а уж в глазах было столько злобы – на всех в округе хватит. Подозреваемый тряс автомат (чтобы опять огоньки заплясали) и ругался. Известное дело, убийцы легко выходят из себя.
Я:
– Подойдет. Какой бы вопрос ему задать? Придумал?
Дин:
– Не будь дебилом, понятно, что напрямую не спросишь. Надо постараться его подловить. Спроси, знал ли он жертву, да в глаза при этом гляди. Если отводит взгляд, значит, виновен.