Стивенсон Роберт Луис. Волшебная бутылка

   Всё это время Кеаве ел, и разговаривал, и строил планы возвращения домой, и благодарил ее за то, что она его спасла, и ласкал ее, и называл ее своей верной помощницей. А потом стал смеяться над глупым стариком, купившим бутылку.
   – Он показался мне сперва достойным человеком! – сказал Кеаве. – Но разве можно судить по виду? Ведь понадобилась же для чего-то старому нечестивцу эта бутылка!
   – Супруг мой, – смиренно промолвила Кокуа, – у него, может статься, были хорошие намерения.
   Кеаве сердито рассмеялся.
   – Вздор! – воскликнул он. – Старик – мошенник, говорю тебе, и осел в придачу. Бутылку было трудно продать и за четыре сантима, а уж за три это и вовсе невозможно. Слишком близок ад, уже начинает пахнуть паленым… брр! – содрогнулся он. – Правда, я сам купил ее за один цент, не зная, что есть монеты еще мельче. Я свалял дурака, но другого такого не сыщешь, и тот, кто владеет бутылкой сейчас, унесет ее с собой в преисподнюю.
   – О,мойсупруг, – промолвилаКокуа, – развене ужасно, спасая себя, толкнуть на вечную гибель другого? Мне кажется, я не могла бы смеяться! Мое сердце было бы полно смирения и грусти. Я молилась бы за несчастного, купившего нашу бутылку.
   Тут Кеаве, чувствуя справедливость ее слов, рассердился еще больше.
   – Чепуха! – воскликнул он. – Ну и грусти, если тебе угодно, а только не так должна вести себя хорошая жена. Если бы ты хоть немного думала обо мне, ты постыдилась бы так говорить.
   Он ушел из дому, и Кокуа осталась одна.
   Разве была у нее надежда продать бутылку за два сантима? Нет, это было невероятно. Но даже будь это возможно, так ведь Кеаве торопит ее уехать в те края, где нет монеты меньше цента. А тут еще, в тот самый день, когда она принесла такую жертву, муж недоволен ею, – он ушел и оставил ее одну.
   И вместо того чтобы воспользоваться временем, которое у нее еще оставалось, она сидела дома и то вынимала бутылку и глядела на нее с несказанным ужасом, то, содрогаясь, убирала ее с глаз долой.
   Вскоре Кеаве вернулся и пожелал, чтобы она поехала с ним кататься.
   – Супруг мой, я больна, – сказала Кокуа. – У меня тяжело на сердце. Прости меня, но мне сейчас не до развлечений.
   Тогда Кеаве рассердился еще больше; он гневался на нее, так как думал, что она грустит из-за старика, и на себя, так как понимал, что правда на ее стороне, и стыдился своего счастья.
   – Вот она, твоя преданность и твоя любовь! – воскликнул он. – Муж едва избежал вечной гибели, на которую не убоялся пойти ради тебя, а тебе не до развлечений! Кокуа, у тебя вероломное сердце.
   И в ярости он снова ушел из дому и целый день бродил по улицам. Он встретил друзей и пил с ними. Они наняли экипаж, поехали за город и там снова пили. И всё время Кеаве было не по себе, потому что он развлекался в то время, как жена его грустила, и потому что в глубине души он сознавал ее правоту, и сознание это заставляло его пить еще больше.
   С ним бражничал один хаоле – старый негодяй, в прошлом боцман на китобойном судне, дезертир, золотоискатель, каторжник. У него было подлое сердце и грязный язык, он любил пить и спаивать других, и он подливал Кеаве еще и еще. Скоро ни у кого не осталось больше денег.
   – Эй ты, – обратился тогда боцман к Кеаве, – ты всегда хвастал своим богатством. У тебя есть какая-то дурацкая бутылка или еще что-то в этом роде.
   – Да, – ответил Кеаве, – я богат. Я пойду домой и возьму денег у жены, она держит их у себя.
   – Глупо, приятель, – заметил боцман. – Никогда не доверяй деньги бабе. Женщины изменчивы, как вода. За ними надо смотреть в оба!
   Кеаве был одурманен вином, и слова боцмана вселили в него сомнения.
   «Я, пожалуй, не удивился бы, если б она мне изменила, – подумал Кеаве. – Почему бы иначе ей так загрустить, когда я спасся от злой участи? Но я покажу ей, что я не из тех, кого можно водить за нос! Я поймаю ее на месте преступления!»
   И вот, когда они вернулись в город, Кеаве попросил боцмана подождать на углу возле старой тюрьмы, а сам пошел к своему дому. Уже настала ночь, в одном из окон горел свет, но не было слышно ни звука. Кеаве, крадучись, обошел дом, бесшумно открыл заднюю дверь и заглянул внутрь.
   На полу сидела Кокуа, а перед ней в свете лампы мерцала молочно-белая пузатая бутылка с длинным горлышком; глядя на нее, Кокуа ломала в отчаянии руки.
   Долго стоял Кеаве у порога. Сперва от удивления он потерял всякую способность рассуждать здраво, а потом его охватил страх, что сделка почему-то не вышла и бутылка вернулась к нему, как это было в Сан-Франциско, и у него подкосились ноги, и винные пары развеялись, как утренний туман над рекой. Но затем ему пришла на ум другая мысль, страшная мысль, от которой у него запылали щеки.
   «Я должен в этом убедиться», – подумал он.
   Он закрыл дверь и снова тихонько обогнул дом, а потом, громко топая, направился к парадному входу, будто бы только что вернулся. И – подумать только! – когда он вошел в комнату, бутылки уже не было на прежнем месте, а Кокуа сидела в кресле и, увидев его, вскочила, словно он разбудил ее.
   – Я весь день пиливеселился, – сказалКеаве. – Я провел время с добрыми друзьями и сейчас пришел только за тем, чтобы взять денег и снова бражничать с ними!
   И речь его и лицо были суровы, как приговор, но Кокуа в своем глубоком горе этого не заметила.
   – Ты правильно делаешь, пользуясь тем, что тебе принадлежит, супруг мой! – сказала Кокуа, и голос ее дрожал.
   – О, я всегда и во всем поступаю правильно, – ответил Кеаве и, подойдя к сундуку, взял оттуда деньги. Но при Этом он посмотрел в уголок, где они обычно держали бутылку, и бутылки там не увидел.
   И тут сундук заколыхался, как морская волна, и комната завертелась, как кольцо дыма, ибо Кеаве понял, что теперь он погиб, что выхода больше нет. «Случилось то, чего я боялся, – подумал Кеаве. – Она сама купила бутылку».
   Немного придя в себя, он выпрямился; но пот струился у него по лицу, частый, как дождь, и холодный, как колодезная вода.
   – Кокуа, – сказал он, – я говорил сегодня с тобой так, как говорить не подобает. Сейчас я снова пойду пировать с веселыми друзьями, – тут он тихо рассмеялся, – и вино покажется мне слаще, если ты простишь меня.
   Она охватила его колени, она целовала его колени, и слезы катились у нее из глаз.
   – Ах, – воскликнула она, – мне ничего не надо, кроме доброго слова!
   – Никогда не будем больше думать друг о друге дурно, – сказал Кеаве и вышел из дома.
   Так вот, Кеаве взял из сундука только несколько сантимов – из тех, которыми они запаслись, когда приехали на Таити. Он, разумеется, и не собирался возвращаться к своим приятелям. Его жена отдала за него свою душу, теперь он должен выкупить ее ценой своей души, – больше он ни о чем не думал.
   На углу возле старой тюрьмы его всё еще ждал боцман.
   – Бутылка у жены, – сказал Кеаве, – и, если ты не поможешь мне ее взять, не будет сегодня ни денег, ни вина.
   – Неужто ты всерьез говоришь об этой бутылке?! – вскричал боцман.
   – Здесь под фонарем светло, – сказал Кеаве, – взгляни, разве похоже, что я шучу?
   – Да нет, – согласился боцман, – ты мрачен, как привидение.
   – Так слушай же, – сказал Кеаве. – Вот два сантима: пойди к моей жене и предложи их ей за бутылку; она тут же отдаст ее тебе, можешь не сомневаться! Принеси бутылку сюда, и я куплю ее у тебя за один сантим, ибо продать бутылку можно только себе в убыток. Но ни словом не обмолвись ей о том, что послал тебя я!
   – А ты не собираешься сыграть со мной шутку, приятель? – спросил боцман.
   – Хотя бы и так, тебе это ничем не грозит, – возразил Кеаве.
   – И то верно, приятель, – сказал боцман.
   – А если ты сомневаешься, – добавил Кеаве, – можешь убедиться сам. Как только выйдешь на улицу, пожелай пинту лучшего рома или чтобы у тебя был полный карман денег, словом всё, что душе угодно, и тогда увидишь, чего стоит эта бутылка.
   – Хорошо, канака. Я попробую, но, если ты надо мной потешаешься, я тоже потешусь над тобой – палкой!
   И вот боцман отправился по улице к дому Кеаве, а тот стоял и ждал. Он стоял почти на том же месте, где в предыдущую ночь Кокуа ждала старика, но Кеаве был более тверд. Он ни на миг не поколебался в своем решении, и только сердце его сжималось от отчаяния.
   Кеаве казалось, что он ждет уже целую вечность. Наконец он услышал чье-то пение в темноте – то пел боцман, но удивительно: у него был совсем пьяный голос.
   Вскоре и сам боцман возник в круге света от фонаря. Он пошатывался и спотыкался. Волшебная бутылка была спрятана во внутреннем кармане, в руке он держал обыкновенную бутылку и, подходя к Кеаве, поднес ее ко рту и отпил несколько глотков.
   – Ты достал ее, я вижу, – сказал Кеаве.
   – Ну, ну, подальше! – крикнул боцман, отскакивая от него. – Только подойди, и я расквашу тебе морду! Ишь, чего захотел, чужими руками жар загребать!
   – Чужими руками жар загребать? – удивился Кеаве. – Я тебя не пойму.
   – А тут и понимать нечего! – заорал боцман. – Она мне по вкусу, эта бутылка, вот что. Как это она мне досталась за два сантима, я и сам диву даюсь; но уж, будь уверен, ты не получишь ее за сантим!
   – Ты… ты не хочешь продать ее? – еле вымолвил Кеаве.
   – Нет, любезный! – прорычал боцман. – Но, если желаешь, я дам тебе глоток рома!
   – Послушай, тот, у кого останется бутылка, отправится прямиком в ад.
   – Ну, мне и так другого пути нет, – ответил боцман, – а лучшей компании, чем Эта милашка, мне не найти. Нет, приятель, – снова закричал он, – бутылка теперь моя, а ты пойдипоищи другую!
   – Неужто это правда? – воскликнул Кеаве. – Прошу, ради тебя самого прошу, продай мне ее обратно.
   – Плевал я на всё это, – ответил боцман. – Ты думал, я простофиля, да не на такого напал, и хватит разговоров. Не хочешь выпить, так я сам пропущу глоточек. За твое здоровье! Прощай!
   И он ушел в сторону города, а с ним и бутылка уходит из этой истории.
   А Кеаве помчался к Кокуа, легкий как ветер, и велика была их радость в ту ночь, и блажен покой, в котором они с тех пор проводили дни свои в Сверкающем Доме.