Страница:
Илья Стогоff
Грешники
Часть первая
От Ленинградского «Рок-клуба» до клуба TaMtAm
(1991–1993)
Вчера опять искали свободу—
Чуть не превысили дозу —
Я!
Начинаю!
Войну!
Группа «Психея»
Некто из племени Левиина пошел и взял себе жену из того же племени. Жена зачала и родила сына.
Книга «Исход»
Глава 1
Сева Гаккель (р. 1958) – бывший виолончелист группы «Аквариум»
Осенью 1988 года я первый раз в жизни покинул пределы СССР и отправился в США.
До Нью-Йорка я летел с пересадкой в Ирландии. Когда в Дублине, в аэропорту «Шэннон», пассажиры стали грузиться на самолет ирландской компании, вдруг выяснилось, что в нём не хватает мест и двенадцать человек должны на сутки остаться в Ирландии. Конечно же я попал в это число.
Представитель «Аэрофлота» сказал, что это вина ирландцев, и тут же слил. Я остался в компании соотечественников. Никто из них не говорил по-английски. Все вцепились в меня, как в спасательный круг. Нас отвезли в гостиницу ближайшего городка, и я должен был всех поселить и накормить. В Нью-Йорк я прилетел только на следующий день. Там я с удивлением увидел, что меня встречает Сергей Курёхин.
С Курёхиным мы были знакомы лет сто, но никогда не общались вдвоём – только в больших компаниях. А теперь выяснилось, что у нас много общего. Мы болтались по городу, ходили в гости, а на второй день пребывания в Нью-Йорке забрели в клуб Village Vanguard. Это была Мекка джаза. Там испокон веку играли все монстры. Меня рубил джет-лэг, и почти весь концерт я клевал носом. Но само место привело меня в восхищение: небольшой подвал, в котором не было даже гардероба, а на сцене с трудом помещался рояль и барабаны.
Чуть позже мой американский знакомый Дэвид Ширли пригласил сходить в клуб «Knitting Factory». Там выступал оркестр Питера Гордона. Место оказалось ещё меньше, чем в Village Vanguard. Мы сидели за столиком прямо перед сценой. Я совершенно ошалел от звука живого оркестра. Прежде я, разумеется, никогда не бывал в музыкальных клубах. Это было совершенно новое для меня ощущение.
Время, проведенное в Нью-Йорке, сблизило нас с Курёхиным. После того как я вернулся домой, мы стали видеться каждый день. Стояла одна из последних зим Советского Союза. Было темно и холодно. Мы ходили гулять по городу, а потом шли ко мне, на улицу Восстания, пить чай. Мы мечтали: вот было бы здорово, если бы в Ленинграде был такой клуб, как Knitting Factory! Тогда мы оба понимали, что это нереально.
…
Весной 1989 года мне позвонил приятель. Он сказал, что один его знакомый из Вильнюса привез английскую группу и не знает, что с ней делать. Я согласился подъехать к зданию Ленинградского Дворца молодежи (ЛДМ). Там нас познакомили с группой World Domination Enterprises. С организацией был полный хаос. Меня попросили с ними поболтаться.
Первый вопрос, который мне задали музыканты, – где можно достать травы? Я никогда этим не промышлял и уже несколько лет не курил. Но конечно же эту проблему было несложно решить. Вечером я позвонил Курёхину, и мы пошли в гости к знакомым. Музыканты были очень довольны проведенным днем.
На следующий день в Большом зале ЛДМ был концерт. Народу не было вообще никого. World Domination Enterprises привезли с собой стоваттные усилители, а у гитариста вместо порожка к корпусу гитары была привинчена дверная ручка. Это был стопроцентный английский панк-рок. Я был в полном восторге от выступления. В зале не было ни одного панка, и получалось, что я (далеко не панк) был единственным человеком, который мог по достоинству все это оценить.
Через месяц мне позвонил все тот же знакомый и попросил встретить американскую группу Sonic Youth. Их была целая орава. Они приехали с женами и детьми. Поскольку пойти было совершенно некуда, мы просто гуляли по городу.
На следующее утро меня попросили съездить с ними в Дом кино. Туда должно было приехать телевидение, чтобы снять интервью. Сидя в ресторане, мы прождали телевизионщиков часа четыре. В это время дня там можно было заказать только столичный салат и бутерброды с колбасой. Половина гостей, как и я, были вегетарианцами. Я чувствовал себя крайне неловко.
На следующий день Sonic Youth выступали в том же ЛДМ. На меня концерт произвел ошеломляющее впечатление. Звучание группы было совершенно атомным. Звук был такой плотности, и они создавали такое напряжение, что меня просто вдавило в кресло. Гитаристы Тёрстон Мур и Ли Ренальдо привезли с собой по десять гитар. Они меняли их чуть ли не на каждой песне. Суть была в том, что эти гитары имели разный звук и были по-разному настроены. Но мощности аппарата было недостаточно, а народу в зале почти не было. Музыканты были очень недовольны. Ким Гордон после концерта просто плакала.
…
В конце лета или уже осенью Тропилло устроил рок-фестиваль журнала «Аврора» на Елагином острове. Я сел на велосипед и из любопытства решил туда съездить. К своему удивлению, я узнал, что в этот вечер должен выступать Гребенщиков. Боб совершенно выпадал из контекста фестиваля, на его выступление почти никто не обратил внимания, и я не понимаю, зачем он согласился.
Когда все отыграли, мы поехали к Бобу домой: он обещал одолжить мне немного денег на путешествие по Америке. Вскоре я уехал в Нью-Йорк, оттуда съездил в Сан-Франциско, затем в Вашингтон, а потом вернулся назад в Нью-Йорк. В каждом из этих городов я посещал музыкальные клубы. Когда я вернулся, меня уже не покидала идея фикс: почему в городе, в котором я живу, до сих пор нет таких клубов?
Мы по-прежнему часто виделись с Курёхиным. В это время актриса Вера Глаголева снимала свое первое кино в качестве режиссера. Курёхина она пригласила написать музыку. Он познакомил меня с ней и начал подстрекать в этом кино сняться. По сценарию там была роль музыканта-тусовщика, и, как считал Курёхин, я по всем параметрам на неё подходил. Меня обложили со всех сторон, и я сдался.
В одном эпизоде я должен был воссоздать атмосферу подпольного сейшена. Для этого мы выбрали помещение Театра Горошевского. Тогда они квартировали в сквоте на проспекте Чернышевского. С собой мы привезли пару комбиков и ударную установку. Я свистнул дружков, а те в свою очередь свистнули своих. Пришло человек пятьдесят – немного, но вполне достаточно для такого места.
Собственно, снять нужно было всего один эпизод. Но постепенно это переросло в настоящий джем-сейшен. По очереди играли все. Я не знаю, как там с точки зрения фильма, но меня вдохновило, что музыканты, которые давно привыкли к большим аудиториям, на самом деле соскучились по малому пространству. Я неожиданно нашёл ключ к тому, что я подглядел в Knitting Factory. Клуб оказался возможен. Для этого была почва.
…
Весной следующего 1990 года опять приехал Гребенщиков. Он уже несколько месяцев жил то в Лондоне, то в Нью-Йорке. Он пригласил меня приехать к нему в гости. Я ничего не имел против. Лондон манил меня, как любого человека, выросшего на The Beatles, да и вообще.
Боб встретил меня в аэропорту Heathrow и отвез к себе. Он жил на Альбион-стрит прямо напротив Гайд-парка. Боб давал мне деньги на карманные расходы. Я болтался по городу. Вечерами мы брали в прокате какие-нибудь фильмы и прекрасно проводили время. При этом я не мог понять: зачем он меня пригласил? Боб просил взять с собой виолончель, и я думал, что, может быть, если у него будет настроение, мы поиграем, но этого настроения так и не возникло.
Я жил в спальном мешке на подогреваемом полу в проходной комнате. Ранним утром со второго этажа ко мне сбегали дети Боба – Марк и Василиса. Они начинали колбаситься и включали мультики. Мне приходилось вставать и браться за хозяйство. Через некоторое время от всего этого я немного устал. Дэйв Стюарт из группы Eurythmics любезно предложил мне пожить на его лодке, которая стоит на Канале. Я согласился.
Не знаю, как точно называется это плавучее средство, типичная лондонская посудина, похожая на длинную квартиру на воде. Весь день мы по-прежнему проводили вместе с Бобом. Туда я ездил только ночевать. Я приезжал на велосипеде, сдвигал кожух с раскаленной за день посудины и открывал все окна. Там, вероятно, было что-то не в порядке с двигателем, и стоял такой запах солярки, что у меня было ощущение, будто я живу на бензоколонке. Только под утро, когда посудина остывала, я наконец засыпал.
Так я прожил целый месяц. За это время я сходил на концерт Дэвида Боуи, а через какое-то время – на концерт The Rolling Stones. Кроме того, нам удалось посмотреть концерт Dread Zeppelin в легендарном клубе Marquee. Вокалист был одет как Элвис Пресли и пел песни Led Zeppelin в стиле реггей. Басист в одних плавках и с хайром по пояс стоял на таком маленьком двадцативаттном комбике. Барабанщик играл на мини-ударной установке. Смотреть на все это было до колик смешно.
Мы стояли на балконе. Первый раз я видел stage diving и наблюдал, как какой-то психопат все время очень высоко выпрыгивал и норовил вырвать шнур у гитариста. Оказавшись в легендарном клубе, который, как говорят, за двадцать пять лет совсем не изменился, я пытался представить себе, как это было в эпоху Rolling Stones. Я ностальгировал по временам, которые не застал, и я черной завистью завидовал музыкантам, которые ещё в юности имели возможность играть в таких местах. Меня интересовало абсолютно все, вплоть до того, какой там персонал, сколько человек работает и, наконец, какой там туалет?
…
Когда я вернулся, меня ждал удар. Почему-то, звоня домой матери, я ни разу не догадался позвонить своему брату Андрею. На следующий день после возвращения я приехал к брату домой и просто его не узнал. Он страшно похудел и очень плохо выглядел. Переполошив всех знакомых, я уговорил его лечь в больницу. Обследование подтвердило самые страшные предчувствия. К сожалению, было слишком поздно что-либо предпринимать. Брата просто выписали домой.
Я не хотел посвящать в это мать и старшего брата Алексея. Я съездил на Волковское лютеранское кладбище, где расположен наш семейный склеп. Мне надо было успеть решить все дела и получить разрешение на похороны любимого брата, который ещё был жив. Он умер в середине ноября. Прошло столько лет, но я и до сих пор не в состоянии об этом писать. Это был самый тяжёлый период моей жизни.
У меня не было работы, и я понятия не имел, чем стану заниматься дальше. По возможности, я пытался проводить время с семьей брата. Весной 1991 года в город приехал французский театр Radix. В течение месяца он давал представления во Дворце спорта «Юбилейный». Я решил сходить на представление с племянниками.
Это был фантастический минималистский спектакль с прекрасной музыкой. Народу не было вообще никого. То есть на весь Дворец спорта человек пятьдесят. Мы стояли, облокотившись прямо на сцену. Дети немного устали, но были в восторге от человека, который в течение двух часов без остановок бежал по механической беговой дорожке. Чуть позже один мой знакомый познакомился с музыкантами, занятыми в спектакле, и пригласил их на совместный джем.
Провести джем решили в «Молодежном Центре» на Васильевском острове. Мне уже давно говорили об этом любопытном месте, и я решил сходить. Честно говоря, сам джем мне не очень понравился, но место… оно меня потрясло.
Всё происходило в маленьком зале на втором этаже. Выглядел он точь-в-точь как Knitting Factory. Кроме зала, там было огромное фойе, а на первом этаже работало кафе.
Я не мог поверить своим глазам. Оказывается, в городе уже есть место, о котором я мечтал, но об этом пока никто не знает.
Я спросил, как часто здесь проходят концерты. Мне ответили, что они вообще не проходят. Так, время от времени, если кто-нибудь что-нибудь придумает… Вот на день рождения Боба Марли была reggae party…
Я вышел в состоянии полной прострации.
…
Из старых дружков я виделся только с Курёхиным и бывшим «аквариумовским» басистом Титовичем. Из очередного турне Титович приехал на новом автомобиле. Усадив всю семью в машину, он отправился в свою деревню в Псковской области и попал в ужасную аварию. Мать Титовича погибла, а его маленький сын выжил чудом.
Переживал Титович очень сильно. Интенсивные гастроли были для него спасением. Его подруга Настя была родом из Москвы, и для того, чтобы перевестись учиться в Ленинград, ей нужна была какая-то зацепка. Жениться на ней сам Титович не мог, поскольку ещё не был разведен. Он попросил о любезности старого друга. Жениться на девушке друга было в лучших традициях «Аквариума». Я не мог ему отказать. В июне 1991 года мы с Настей сыграли свадьбу.
В загсе нам вручили талоны на еду. Мы решили устроить пышную вечеринку. В состав выданных нам «продуктовых наборов» входили дефицитная рыба и колбаса. Я (вегетарианец) есть все это не мог, но радовался за друзей. В разгар веселья мне в голову пришла идея: а почему бы не устроить джем-сейшен? Я сказал, что знаю местечко, и прямо на следующий день поехал на Васильевский остров, договариваться с «Молодежным Центром».
«Центр» располагался на углу 16-й линии и Малого проспекта. Председателя «Центра» звали Саша Кострикин. Он оказался милым человеком. Я предполагал, что надо будет платить за аренду зала, однако Саша не стал ставить никаких условий. Он просто согласился на наше предложение. Это было удивительно и приятно.
В назначенный день народ начал подтягиваться. Естественно, все было бесплатно. Пришло человек пятьдесят – шестьдесят. В основном это были ближайшие дружки и родственники музыкантов. Пока народ подтягивался, на сцене играла «Черная мама».
Полное название группы звучало так: «Кингстон-Черная-Мама-Дхарма-Бэнд». Самой «Черной мамой» была жена Димки Гусева Гуля. К тому времени она родила двоих детей и выглядела очень импозантно. Она играла на трубе, а в «кенгуренке» за спиной у неё сидел младенец. Через какое-то время Гуля улетела в Америку с обоими детьми и третьим ребёнком, который появился на свет уже в Новом Свете. По неосторожности я дал ей телефон своих друзей. Попросившись к ним переночевать, она въехала к ним на несколько месяцев и превратила их жизнь в кошмар. Чуть позже с несколькими приятелями она поселилась в каком-то нью-йоркском сквоте.
На сцене было несколько комбиков. Музыканты по очереди забирались на сцену. Постепенно собрался оркестр человек восемь. Все покатило само. Не надо было ничего придумывать – музыканты играли для себя. Все находились в прекрасном расположении духа. Так продолжалось часа три. Внизу работало кафе, и я договорился, что пиво можно заказать наверх. Все напились и остались довольны. Музыкантов пришлось просто уговаривать остановиться. Я предложил собраться ещё раз. Все были в восторге.
На следующей неделе Димка Гусев, лидер «Черной мамы», предложил сыграть блюзовый джем на Дворцовой площади. Сначала я категорически отказался, но Димке очень трудно отказать. Он свистнул своего друга с телевидения, и тот каким-то образом прикатил автобус с телевизионной аппаратурой, который они поставили прямо у Эрмитажа. Привезли барабаны и небольшой аппарат с микрофонами. Мы заиграли, собралась небольшая толпа, откуда-то подошел черный американец и запел блюз.
Когда все закончилось, я поговорил с аппаратчиками насчет, нельзя ли у них арендовать такой же комплект аппаратуры? В назначенный день аппаратчик без предварительного прозвона привез аппаратуру на Васильевский остров прямо в «Молодежный Центр». Получилось примерно то же самое, что и в первый раз, только народу пришло уже человек сто. И я подумал: а не устраивать ли подобные концерты каждую субботу?
Вообще-то помещение «Молодежного Центра» было занято огромным количеством самодеятельных театральных коллективов. Помню, прямо на сцене там стоял здоровенный бутафорский гроб с цветами. Однако хозяин «Центра» Саша Кострикин сказал, что сейчас лето, труппы разъехались и помещение пустует, так что можно. Единственное условие, которое он поставил: концерты должны заканчиваться не позже одиннадцати и мы должны убирать все помещения.
Так совершенно случайно возник клуб TaMtAm.
…
Предстояло подумать о том, кого пригласить в следующий раз. Приятели позвали меня в арт-кафе «Бродячая собака» на площади Искусств. В тот вечер там играли Рашид Фанин и Игорь Каим. Это был крохотный уголок, маленькая комната, но было прекрасное настроение, и нас совершено восхитили музыканты.
После концерта я подошел к ним поблагодарить. Выяснилось, что они меня хорошо знают и рады знакомству. Я решил пригласить их выступить в нашем клубе, и сказал, чтобы они свистнули всех своих знакомых.
Фломастером я написал объявление: такого-то числа в клубе TaMtAm состоится концерт Рашида Фанина и Игоря Каима. Бумагу я повесил на дверь «Сайгона» (к тому времени «Сайгон» был давно закрыт). При этом адрес я не указывал. Я рассчитывал, что пытливые и любознательные сами найдут дорогу. «Сайгон» был местом, куда меня никто не звал, в нём не было ни удобств, ни интерьера, и нигде не было написано, что это «Сайгон», – но я ходил туда десять лет. И я решил использовать этот принцип. Надо было просто подождать, когда люди сами станут ходить в то место, которое по каким-то параметрам станет им родным.
На следующей неделе я зашел в «Центр» и стал думать, кого бы пригласить на ближайший уикенд? В эту минуту в дверях появился молодой человек, который спросил, не могут ли они выступить двумя группами, Solus Rex и «Нож для фрау Мюллер»?
Я не имел ни малейшего представления о том, что это такое, но согласился. Снова созвонился насчет аппарата и попробовал договориться с кафе, чтобы во время концерта продавать пиво у нас на втором этаже. Выяснилось, что кафе не имеет лицензии на продажу алкоголя. Хозяин «Центра» Саша Кострикин сказал, что позже он что-нибудь придумает, а пока мы сами можем купить пиво в магазине и продавать его с небольшой наценкой. Так стала вырисовываться какая-то схема.
Я не знал, сколько народу может прийти и накануне концерта купил три ящика пива… Пришло человек около ста странных молодых людей. Группа Solus Rex оказалась очень изящной. Их солистка пела на английском языке, а играли они нечто напоминавшее Cocteau Twins. Хотя, пожалуй, такая музыка требовала немного другого звука, которого мы пока добиться не могли. Но то, что было дальше, сразило меня наповал.
Ничего похожего на группу «Нож для фрау Мюллер» никогда раньше я не слышал. Это была мощнейшая и настолько причудливая по форме музыка, что я просто остолбенел. Интересно было абсолютно все: как музыканты играли, как они держались на сцене, как их принимала публика.
Вокалист включил микрофон через примочку, которая висела у него на поясе, и манипулировал голосом, сидя на корточках спиной к залу. Не имело никакого значения, есть в зале хоть кто-то, или эти люди играют просто для себя. Пришедшая с ними публика вела себя абсолютно таким же образом. Создавалось впечатление, будто все эти люди знают какую-то тайну, а я ее не знаю.
Выступление заинтриговало меня и восхитило. После концерта я, наверное, должен был подойти, завязать знакомство и как-то выразить свое отношение к увиденному. Однако подходящих слов у меня не нашлось. Мы всего лишь договорились, что группа сможет снова сыграть через месяц, и я остался убирать зал. Помочь мне вызвался барабанщик «Ножей» Лёша Микшер. Мы быстро все убрали, включили музыку и расположились прямо в зале попить чаю. Лёша остался с нами, и мы долго разговаривали.
Это был первый контакт с людьми, с которыми, как выяснилось, я связал себя на долгие годы.
До Нью-Йорка я летел с пересадкой в Ирландии. Когда в Дублине, в аэропорту «Шэннон», пассажиры стали грузиться на самолет ирландской компании, вдруг выяснилось, что в нём не хватает мест и двенадцать человек должны на сутки остаться в Ирландии. Конечно же я попал в это число.
Представитель «Аэрофлота» сказал, что это вина ирландцев, и тут же слил. Я остался в компании соотечественников. Никто из них не говорил по-английски. Все вцепились в меня, как в спасательный круг. Нас отвезли в гостиницу ближайшего городка, и я должен был всех поселить и накормить. В Нью-Йорк я прилетел только на следующий день. Там я с удивлением увидел, что меня встречает Сергей Курёхин.
С Курёхиным мы были знакомы лет сто, но никогда не общались вдвоём – только в больших компаниях. А теперь выяснилось, что у нас много общего. Мы болтались по городу, ходили в гости, а на второй день пребывания в Нью-Йорке забрели в клуб Village Vanguard. Это была Мекка джаза. Там испокон веку играли все монстры. Меня рубил джет-лэг, и почти весь концерт я клевал носом. Но само место привело меня в восхищение: небольшой подвал, в котором не было даже гардероба, а на сцене с трудом помещался рояль и барабаны.
Чуть позже мой американский знакомый Дэвид Ширли пригласил сходить в клуб «Knitting Factory». Там выступал оркестр Питера Гордона. Место оказалось ещё меньше, чем в Village Vanguard. Мы сидели за столиком прямо перед сценой. Я совершенно ошалел от звука живого оркестра. Прежде я, разумеется, никогда не бывал в музыкальных клубах. Это было совершенно новое для меня ощущение.
Время, проведенное в Нью-Йорке, сблизило нас с Курёхиным. После того как я вернулся домой, мы стали видеться каждый день. Стояла одна из последних зим Советского Союза. Было темно и холодно. Мы ходили гулять по городу, а потом шли ко мне, на улицу Восстания, пить чай. Мы мечтали: вот было бы здорово, если бы в Ленинграде был такой клуб, как Knitting Factory! Тогда мы оба понимали, что это нереально.
…
Весной 1989 года мне позвонил приятель. Он сказал, что один его знакомый из Вильнюса привез английскую группу и не знает, что с ней делать. Я согласился подъехать к зданию Ленинградского Дворца молодежи (ЛДМ). Там нас познакомили с группой World Domination Enterprises. С организацией был полный хаос. Меня попросили с ними поболтаться.
Первый вопрос, который мне задали музыканты, – где можно достать травы? Я никогда этим не промышлял и уже несколько лет не курил. Но конечно же эту проблему было несложно решить. Вечером я позвонил Курёхину, и мы пошли в гости к знакомым. Музыканты были очень довольны проведенным днем.
На следующий день в Большом зале ЛДМ был концерт. Народу не было вообще никого. World Domination Enterprises привезли с собой стоваттные усилители, а у гитариста вместо порожка к корпусу гитары была привинчена дверная ручка. Это был стопроцентный английский панк-рок. Я был в полном восторге от выступления. В зале не было ни одного панка, и получалось, что я (далеко не панк) был единственным человеком, который мог по достоинству все это оценить.
Через месяц мне позвонил все тот же знакомый и попросил встретить американскую группу Sonic Youth. Их была целая орава. Они приехали с женами и детьми. Поскольку пойти было совершенно некуда, мы просто гуляли по городу.
На следующее утро меня попросили съездить с ними в Дом кино. Туда должно было приехать телевидение, чтобы снять интервью. Сидя в ресторане, мы прождали телевизионщиков часа четыре. В это время дня там можно было заказать только столичный салат и бутерброды с колбасой. Половина гостей, как и я, были вегетарианцами. Я чувствовал себя крайне неловко.
На следующий день Sonic Youth выступали в том же ЛДМ. На меня концерт произвел ошеломляющее впечатление. Звучание группы было совершенно атомным. Звук был такой плотности, и они создавали такое напряжение, что меня просто вдавило в кресло. Гитаристы Тёрстон Мур и Ли Ренальдо привезли с собой по десять гитар. Они меняли их чуть ли не на каждой песне. Суть была в том, что эти гитары имели разный звук и были по-разному настроены. Но мощности аппарата было недостаточно, а народу в зале почти не было. Музыканты были очень недовольны. Ким Гордон после концерта просто плакала.
…
В конце лета или уже осенью Тропилло устроил рок-фестиваль журнала «Аврора» на Елагином острове. Я сел на велосипед и из любопытства решил туда съездить. К своему удивлению, я узнал, что в этот вечер должен выступать Гребенщиков. Боб совершенно выпадал из контекста фестиваля, на его выступление почти никто не обратил внимания, и я не понимаю, зачем он согласился.
Когда все отыграли, мы поехали к Бобу домой: он обещал одолжить мне немного денег на путешествие по Америке. Вскоре я уехал в Нью-Йорк, оттуда съездил в Сан-Франциско, затем в Вашингтон, а потом вернулся назад в Нью-Йорк. В каждом из этих городов я посещал музыкальные клубы. Когда я вернулся, меня уже не покидала идея фикс: почему в городе, в котором я живу, до сих пор нет таких клубов?
Мы по-прежнему часто виделись с Курёхиным. В это время актриса Вера Глаголева снимала свое первое кино в качестве режиссера. Курёхина она пригласила написать музыку. Он познакомил меня с ней и начал подстрекать в этом кино сняться. По сценарию там была роль музыканта-тусовщика, и, как считал Курёхин, я по всем параметрам на неё подходил. Меня обложили со всех сторон, и я сдался.
В одном эпизоде я должен был воссоздать атмосферу подпольного сейшена. Для этого мы выбрали помещение Театра Горошевского. Тогда они квартировали в сквоте на проспекте Чернышевского. С собой мы привезли пару комбиков и ударную установку. Я свистнул дружков, а те в свою очередь свистнули своих. Пришло человек пятьдесят – немного, но вполне достаточно для такого места.
Собственно, снять нужно было всего один эпизод. Но постепенно это переросло в настоящий джем-сейшен. По очереди играли все. Я не знаю, как там с точки зрения фильма, но меня вдохновило, что музыканты, которые давно привыкли к большим аудиториям, на самом деле соскучились по малому пространству. Я неожиданно нашёл ключ к тому, что я подглядел в Knitting Factory. Клуб оказался возможен. Для этого была почва.
…
Весной следующего 1990 года опять приехал Гребенщиков. Он уже несколько месяцев жил то в Лондоне, то в Нью-Йорке. Он пригласил меня приехать к нему в гости. Я ничего не имел против. Лондон манил меня, как любого человека, выросшего на The Beatles, да и вообще.
Боб встретил меня в аэропорту Heathrow и отвез к себе. Он жил на Альбион-стрит прямо напротив Гайд-парка. Боб давал мне деньги на карманные расходы. Я болтался по городу. Вечерами мы брали в прокате какие-нибудь фильмы и прекрасно проводили время. При этом я не мог понять: зачем он меня пригласил? Боб просил взять с собой виолончель, и я думал, что, может быть, если у него будет настроение, мы поиграем, но этого настроения так и не возникло.
Я жил в спальном мешке на подогреваемом полу в проходной комнате. Ранним утром со второго этажа ко мне сбегали дети Боба – Марк и Василиса. Они начинали колбаситься и включали мультики. Мне приходилось вставать и браться за хозяйство. Через некоторое время от всего этого я немного устал. Дэйв Стюарт из группы Eurythmics любезно предложил мне пожить на его лодке, которая стоит на Канале. Я согласился.
Не знаю, как точно называется это плавучее средство, типичная лондонская посудина, похожая на длинную квартиру на воде. Весь день мы по-прежнему проводили вместе с Бобом. Туда я ездил только ночевать. Я приезжал на велосипеде, сдвигал кожух с раскаленной за день посудины и открывал все окна. Там, вероятно, было что-то не в порядке с двигателем, и стоял такой запах солярки, что у меня было ощущение, будто я живу на бензоколонке. Только под утро, когда посудина остывала, я наконец засыпал.
Так я прожил целый месяц. За это время я сходил на концерт Дэвида Боуи, а через какое-то время – на концерт The Rolling Stones. Кроме того, нам удалось посмотреть концерт Dread Zeppelin в легендарном клубе Marquee. Вокалист был одет как Элвис Пресли и пел песни Led Zeppelin в стиле реггей. Басист в одних плавках и с хайром по пояс стоял на таком маленьком двадцативаттном комбике. Барабанщик играл на мини-ударной установке. Смотреть на все это было до колик смешно.
Мы стояли на балконе. Первый раз я видел stage diving и наблюдал, как какой-то психопат все время очень высоко выпрыгивал и норовил вырвать шнур у гитариста. Оказавшись в легендарном клубе, который, как говорят, за двадцать пять лет совсем не изменился, я пытался представить себе, как это было в эпоху Rolling Stones. Я ностальгировал по временам, которые не застал, и я черной завистью завидовал музыкантам, которые ещё в юности имели возможность играть в таких местах. Меня интересовало абсолютно все, вплоть до того, какой там персонал, сколько человек работает и, наконец, какой там туалет?
…
Когда я вернулся, меня ждал удар. Почему-то, звоня домой матери, я ни разу не догадался позвонить своему брату Андрею. На следующий день после возвращения я приехал к брату домой и просто его не узнал. Он страшно похудел и очень плохо выглядел. Переполошив всех знакомых, я уговорил его лечь в больницу. Обследование подтвердило самые страшные предчувствия. К сожалению, было слишком поздно что-либо предпринимать. Брата просто выписали домой.
Я не хотел посвящать в это мать и старшего брата Алексея. Я съездил на Волковское лютеранское кладбище, где расположен наш семейный склеп. Мне надо было успеть решить все дела и получить разрешение на похороны любимого брата, который ещё был жив. Он умер в середине ноября. Прошло столько лет, но я и до сих пор не в состоянии об этом писать. Это был самый тяжёлый период моей жизни.
У меня не было работы, и я понятия не имел, чем стану заниматься дальше. По возможности, я пытался проводить время с семьей брата. Весной 1991 года в город приехал французский театр Radix. В течение месяца он давал представления во Дворце спорта «Юбилейный». Я решил сходить на представление с племянниками.
Это был фантастический минималистский спектакль с прекрасной музыкой. Народу не было вообще никого. То есть на весь Дворец спорта человек пятьдесят. Мы стояли, облокотившись прямо на сцену. Дети немного устали, но были в восторге от человека, который в течение двух часов без остановок бежал по механической беговой дорожке. Чуть позже один мой знакомый познакомился с музыкантами, занятыми в спектакле, и пригласил их на совместный джем.
Провести джем решили в «Молодежном Центре» на Васильевском острове. Мне уже давно говорили об этом любопытном месте, и я решил сходить. Честно говоря, сам джем мне не очень понравился, но место… оно меня потрясло.
Всё происходило в маленьком зале на втором этаже. Выглядел он точь-в-точь как Knitting Factory. Кроме зала, там было огромное фойе, а на первом этаже работало кафе.
Я не мог поверить своим глазам. Оказывается, в городе уже есть место, о котором я мечтал, но об этом пока никто не знает.
Я спросил, как часто здесь проходят концерты. Мне ответили, что они вообще не проходят. Так, время от времени, если кто-нибудь что-нибудь придумает… Вот на день рождения Боба Марли была reggae party…
Я вышел в состоянии полной прострации.
…
Из старых дружков я виделся только с Курёхиным и бывшим «аквариумовским» басистом Титовичем. Из очередного турне Титович приехал на новом автомобиле. Усадив всю семью в машину, он отправился в свою деревню в Псковской области и попал в ужасную аварию. Мать Титовича погибла, а его маленький сын выжил чудом.
Переживал Титович очень сильно. Интенсивные гастроли были для него спасением. Его подруга Настя была родом из Москвы, и для того, чтобы перевестись учиться в Ленинград, ей нужна была какая-то зацепка. Жениться на ней сам Титович не мог, поскольку ещё не был разведен. Он попросил о любезности старого друга. Жениться на девушке друга было в лучших традициях «Аквариума». Я не мог ему отказать. В июне 1991 года мы с Настей сыграли свадьбу.
В загсе нам вручили талоны на еду. Мы решили устроить пышную вечеринку. В состав выданных нам «продуктовых наборов» входили дефицитная рыба и колбаса. Я (вегетарианец) есть все это не мог, но радовался за друзей. В разгар веселья мне в голову пришла идея: а почему бы не устроить джем-сейшен? Я сказал, что знаю местечко, и прямо на следующий день поехал на Васильевский остров, договариваться с «Молодежным Центром».
«Центр» располагался на углу 16-й линии и Малого проспекта. Председателя «Центра» звали Саша Кострикин. Он оказался милым человеком. Я предполагал, что надо будет платить за аренду зала, однако Саша не стал ставить никаких условий. Он просто согласился на наше предложение. Это было удивительно и приятно.
В назначенный день народ начал подтягиваться. Естественно, все было бесплатно. Пришло человек пятьдесят – шестьдесят. В основном это были ближайшие дружки и родственники музыкантов. Пока народ подтягивался, на сцене играла «Черная мама».
Полное название группы звучало так: «Кингстон-Черная-Мама-Дхарма-Бэнд». Самой «Черной мамой» была жена Димки Гусева Гуля. К тому времени она родила двоих детей и выглядела очень импозантно. Она играла на трубе, а в «кенгуренке» за спиной у неё сидел младенец. Через какое-то время Гуля улетела в Америку с обоими детьми и третьим ребёнком, который появился на свет уже в Новом Свете. По неосторожности я дал ей телефон своих друзей. Попросившись к ним переночевать, она въехала к ним на несколько месяцев и превратила их жизнь в кошмар. Чуть позже с несколькими приятелями она поселилась в каком-то нью-йоркском сквоте.
На сцене было несколько комбиков. Музыканты по очереди забирались на сцену. Постепенно собрался оркестр человек восемь. Все покатило само. Не надо было ничего придумывать – музыканты играли для себя. Все находились в прекрасном расположении духа. Так продолжалось часа три. Внизу работало кафе, и я договорился, что пиво можно заказать наверх. Все напились и остались довольны. Музыкантов пришлось просто уговаривать остановиться. Я предложил собраться ещё раз. Все были в восторге.
На следующей неделе Димка Гусев, лидер «Черной мамы», предложил сыграть блюзовый джем на Дворцовой площади. Сначала я категорически отказался, но Димке очень трудно отказать. Он свистнул своего друга с телевидения, и тот каким-то образом прикатил автобус с телевизионной аппаратурой, который они поставили прямо у Эрмитажа. Привезли барабаны и небольшой аппарат с микрофонами. Мы заиграли, собралась небольшая толпа, откуда-то подошел черный американец и запел блюз.
Когда все закончилось, я поговорил с аппаратчиками насчет, нельзя ли у них арендовать такой же комплект аппаратуры? В назначенный день аппаратчик без предварительного прозвона привез аппаратуру на Васильевский остров прямо в «Молодежный Центр». Получилось примерно то же самое, что и в первый раз, только народу пришло уже человек сто. И я подумал: а не устраивать ли подобные концерты каждую субботу?
Вообще-то помещение «Молодежного Центра» было занято огромным количеством самодеятельных театральных коллективов. Помню, прямо на сцене там стоял здоровенный бутафорский гроб с цветами. Однако хозяин «Центра» Саша Кострикин сказал, что сейчас лето, труппы разъехались и помещение пустует, так что можно. Единственное условие, которое он поставил: концерты должны заканчиваться не позже одиннадцати и мы должны убирать все помещения.
Так совершенно случайно возник клуб TaMtAm.
…
Предстояло подумать о том, кого пригласить в следующий раз. Приятели позвали меня в арт-кафе «Бродячая собака» на площади Искусств. В тот вечер там играли Рашид Фанин и Игорь Каим. Это был крохотный уголок, маленькая комната, но было прекрасное настроение, и нас совершено восхитили музыканты.
После концерта я подошел к ним поблагодарить. Выяснилось, что они меня хорошо знают и рады знакомству. Я решил пригласить их выступить в нашем клубе, и сказал, чтобы они свистнули всех своих знакомых.
Фломастером я написал объявление: такого-то числа в клубе TaMtAm состоится концерт Рашида Фанина и Игоря Каима. Бумагу я повесил на дверь «Сайгона» (к тому времени «Сайгон» был давно закрыт). При этом адрес я не указывал. Я рассчитывал, что пытливые и любознательные сами найдут дорогу. «Сайгон» был местом, куда меня никто не звал, в нём не было ни удобств, ни интерьера, и нигде не было написано, что это «Сайгон», – но я ходил туда десять лет. И я решил использовать этот принцип. Надо было просто подождать, когда люди сами станут ходить в то место, которое по каким-то параметрам станет им родным.
На следующей неделе я зашел в «Центр» и стал думать, кого бы пригласить на ближайший уикенд? В эту минуту в дверях появился молодой человек, который спросил, не могут ли они выступить двумя группами, Solus Rex и «Нож для фрау Мюллер»?
Я не имел ни малейшего представления о том, что это такое, но согласился. Снова созвонился насчет аппарата и попробовал договориться с кафе, чтобы во время концерта продавать пиво у нас на втором этаже. Выяснилось, что кафе не имеет лицензии на продажу алкоголя. Хозяин «Центра» Саша Кострикин сказал, что позже он что-нибудь придумает, а пока мы сами можем купить пиво в магазине и продавать его с небольшой наценкой. Так стала вырисовываться какая-то схема.
Я не знал, сколько народу может прийти и накануне концерта купил три ящика пива… Пришло человек около ста странных молодых людей. Группа Solus Rex оказалась очень изящной. Их солистка пела на английском языке, а играли они нечто напоминавшее Cocteau Twins. Хотя, пожалуй, такая музыка требовала немного другого звука, которого мы пока добиться не могли. Но то, что было дальше, сразило меня наповал.
Ничего похожего на группу «Нож для фрау Мюллер» никогда раньше я не слышал. Это была мощнейшая и настолько причудливая по форме музыка, что я просто остолбенел. Интересно было абсолютно все: как музыканты играли, как они держались на сцене, как их принимала публика.
Вокалист включил микрофон через примочку, которая висела у него на поясе, и манипулировал голосом, сидя на корточках спиной к залу. Не имело никакого значения, есть в зале хоть кто-то, или эти люди играют просто для себя. Пришедшая с ними публика вела себя абсолютно таким же образом. Создавалось впечатление, будто все эти люди знают какую-то тайну, а я ее не знаю.
Выступление заинтриговало меня и восхитило. После концерта я, наверное, должен был подойти, завязать знакомство и как-то выразить свое отношение к увиденному. Однако подходящих слов у меня не нашлось. Мы всего лишь договорились, что группа сможет снова сыграть через месяц, и я остался убирать зал. Помочь мне вызвался барабанщик «Ножей» Лёша Микшер. Мы быстро все убрали, включили музыку и расположились прямо в зале попить чаю. Лёша остался с нами, и мы долго разговаривали.
Это был первый контакт с людьми, с которыми, как выяснилось, я связал себя на долгие годы.
Глава 2
Олег Гитаркин (р. 1970) – лидер группы «Нож для фрау Мюллер»
Музыкой я начал заниматься в школьном ансамбле, а художественным руководителем этого ансамбля был Сергей Курёхин.
В советские времена каждый человек должен был иметь официальное место работы. Курёхин числился работником Дома культуры «Кировец». В его обязанности входило курировать школьные ансамбли. Раз в месяц он должен был приходить к нам в школу и объяснять подросткам музыкальную грамоту.
Помню, первый раз он пришел с синтезатором, но подключиться не смог и сел за пианино. Что-то показал, рассказал о группе «Аквариум», приглашал заходить к нему в Дом культуры. Об «Аквариуме» прежде я никогда не слышал. Заходить в Дом культуры тоже не стал. Дело в том, что моя школа находилась не в лучших отношениях с обитателями дворов, что располагались вокруг «Кировца».
Я родился в Автово. Когда-то это был дачный район екатерининских фаворитов. Потом, в 1920-х, Автово пытались превратить в образцовый город коммунистического будущего. Но к концу ХХ века Автово давно уже было лишь мрачным рабочим гетто.
Район был поделен на две большие половины. Та, в которой жил я, называлась «Юго-Запад», а вторая, примыкающая к Дому культуры «Кировец», назвалась «Форель». Что тут долго рассказывать? Это было как и везде: мы били «форелевцев» у себя во дворах, огребали, если забредали в их дворы, и иногда участвовали в масштабных битвах район на район. В 1980-х так было везде.
Парни из моего двора носили ватники, подпоясанные солдатским ремнем, и кирзовые сапоги. Чтобы зимой сапоги лучше скользили, в каблуки забивались шарики от подшипников. В школу одноклассники приносили самодельные кастеты. Думаю, что если таким ударить, то прежде всего переломаешь пальцы самому себе. Все носили в карманах цепи, прятали в рукавах железные прутья, вели бесконечные разговоры: вчера приходили «форелевцы»… надо вооружаться… скоро мы пойдем к ним… К шестнадцати годам цель для меня была ясна: из этого дурдома надо валить.
Спустя полтора десятилетия, советское время вспоминается как уютное и бесстрессовое. Но лично я в СССР стресс испытывал постоянно. Сперва я боялся идти в школу, потом – в армию. Я вообще не хотел никуда идти: мне хотелось всего лишь иметь дом. Место, где можно пересидеть, где все будет спокойно. Чтобы мир остался за стенами, а дома чтобы все было хорошо. Тогда мне казалось, что это возможно. Закончив школу, я очень быстро женился, переехал в другой район и впервые почувствовал себя по-настоящему счастливым.
…
В те годы пойти подросткам было некуда и заняться нечем. Это была действительно большая проблема. Алкоголь в магазинах продавался с 14–00 до 19–00. В магазинах стояли огромные толпы. Купить было невозможно, но в каждом микрорайоне обязательно имелась квартира, где алкоголь продавали в любое время суток. Купив у барыг, мы с приятелями шли в парадную, а если было тепло, то на детскую площадку. Напивались, блевали и шли по домам.
Еще хуже обстояли дела насчет встретиться с девушкой. Свободных квартир ни у кого не было. Одноклассники уезжали на дачу или отправлялись в поход. У нас с моей будущей женой все было проще. Ее родители возвращались с работы в шесть. Так что вместо школы я с самого утра приходил к ней, и до шести вечера вся квартира была в нашем полном распоряжении.
Будущую жену звали Наташа. Сперва она училась в соседней школе, а потом ее перевели в нашу. Она была немного младше меня. Наташина мама меня терпеть не могла. Если я не успевал свалить до ее прихода, мама сильно расстраивалась. В конце концов у Наташи вышла большая ссора с родителями. Она заявила, что больше не может с ними жить, и сбежала к бабушке, а я сбежал вместе с ней.
Бабушка была женой крупного коммуниста. Квартира у нее была что надо! Нас с Наташей поселили в бывшем дедушкином кабинете. Трогать там ничего не разрешалось. Выглядело это как мемориальный музей партийного функционера советских времен, или даже не как музей, а будто дедушка на секунду вышел, но сейчас вернется и застукает нас прямо в постели.
Правда, оставлять меня ночевать бабушка очень долго не разрешала.
– Вот распишитесь, – говорила она, – тогда сколько влезет! А так – нет.
И Наташа предложила мне оформить отношения. Ей было приблизительно 18, а я был на два года старше.
…
С будущей женой я познакомился в школе и с первым фронтменом группы «Нож для фрау Мюллер» Тимой Земляникиным – тоже. Семья у Тимы была малообеспеченная. Главное, что его интересовало, – перекусить. Он заходил ко мне в гости и сразу бежал на кухню: съедал все, до чего мог дотянуться, лез в холодильник, пальцами ловил что-то в кастрюлях.
Мне он казался забавным. У меня с семьей все было в порядке. От голода в детстве я не страдал. Тима же едой был озабочен всегда. Даже когда мы просто гуляли, он постоянно предлагал найти пустую бутылку, сдать ее, купить рогалик и съесть.
Еще одним нашим приятелем был молчаливый парень Кузик. Он постоянно ходил за Тимой и молчал. Тихонечко приходил к нам на репетиции, садился где-нибудь у дверей и никогда не произносил ни единого слова.
В самом первом составе группы я играл на барабанах. Потом постепенно освоил гитару, а затем и бас-гитару. Тима же играть не умел ни на чем, и вообще был туповат. Но мне тогда очень хотелось, чтобы и он тоже участвовал в группе. Тима был колоритный, однако найти ему применение я не мог.
В конце 1980-х очень популярен был перестроечный фильм «Взломщик». Одну из ролей там сыграл шоумен группы «АукцЫон» Олег Гаркуша. Насмотревшись этого фильма, мы решили, что пусть Тима тоже будет нашим шоуменом. Самое обидное, что даже это Тиме оказалось не по плечу: нормально танцевать Тима тоже не мог.
Черт с ним, решил я, и Тима стал петь. Звучало это ужасно. Позже мы записали пару роликов, которые иногда крутили по телевизору, и над Тиминым вокалом телезрители хохотали до слез. В ноты Тима не попадал никогда. Однако иногда, впадая в свой персональный транс, он начинал издавать причудливые звуки, рычать и захлебываться. В эти минуты он не очень вываливался из того, что делали остальные. Так что постепенно от членораздельных текстов мы отказались и решили, что пусть Тима делает что хочет.
В советские времена каждый человек должен был иметь официальное место работы. Курёхин числился работником Дома культуры «Кировец». В его обязанности входило курировать школьные ансамбли. Раз в месяц он должен был приходить к нам в школу и объяснять подросткам музыкальную грамоту.
Помню, первый раз он пришел с синтезатором, но подключиться не смог и сел за пианино. Что-то показал, рассказал о группе «Аквариум», приглашал заходить к нему в Дом культуры. Об «Аквариуме» прежде я никогда не слышал. Заходить в Дом культуры тоже не стал. Дело в том, что моя школа находилась не в лучших отношениях с обитателями дворов, что располагались вокруг «Кировца».
Я родился в Автово. Когда-то это был дачный район екатерининских фаворитов. Потом, в 1920-х, Автово пытались превратить в образцовый город коммунистического будущего. Но к концу ХХ века Автово давно уже было лишь мрачным рабочим гетто.
Район был поделен на две большие половины. Та, в которой жил я, называлась «Юго-Запад», а вторая, примыкающая к Дому культуры «Кировец», назвалась «Форель». Что тут долго рассказывать? Это было как и везде: мы били «форелевцев» у себя во дворах, огребали, если забредали в их дворы, и иногда участвовали в масштабных битвах район на район. В 1980-х так было везде.
Парни из моего двора носили ватники, подпоясанные солдатским ремнем, и кирзовые сапоги. Чтобы зимой сапоги лучше скользили, в каблуки забивались шарики от подшипников. В школу одноклассники приносили самодельные кастеты. Думаю, что если таким ударить, то прежде всего переломаешь пальцы самому себе. Все носили в карманах цепи, прятали в рукавах железные прутья, вели бесконечные разговоры: вчера приходили «форелевцы»… надо вооружаться… скоро мы пойдем к ним… К шестнадцати годам цель для меня была ясна: из этого дурдома надо валить.
Спустя полтора десятилетия, советское время вспоминается как уютное и бесстрессовое. Но лично я в СССР стресс испытывал постоянно. Сперва я боялся идти в школу, потом – в армию. Я вообще не хотел никуда идти: мне хотелось всего лишь иметь дом. Место, где можно пересидеть, где все будет спокойно. Чтобы мир остался за стенами, а дома чтобы все было хорошо. Тогда мне казалось, что это возможно. Закончив школу, я очень быстро женился, переехал в другой район и впервые почувствовал себя по-настоящему счастливым.
…
В те годы пойти подросткам было некуда и заняться нечем. Это была действительно большая проблема. Алкоголь в магазинах продавался с 14–00 до 19–00. В магазинах стояли огромные толпы. Купить было невозможно, но в каждом микрорайоне обязательно имелась квартира, где алкоголь продавали в любое время суток. Купив у барыг, мы с приятелями шли в парадную, а если было тепло, то на детскую площадку. Напивались, блевали и шли по домам.
Еще хуже обстояли дела насчет встретиться с девушкой. Свободных квартир ни у кого не было. Одноклассники уезжали на дачу или отправлялись в поход. У нас с моей будущей женой все было проще. Ее родители возвращались с работы в шесть. Так что вместо школы я с самого утра приходил к ней, и до шести вечера вся квартира была в нашем полном распоряжении.
Будущую жену звали Наташа. Сперва она училась в соседней школе, а потом ее перевели в нашу. Она была немного младше меня. Наташина мама меня терпеть не могла. Если я не успевал свалить до ее прихода, мама сильно расстраивалась. В конце концов у Наташи вышла большая ссора с родителями. Она заявила, что больше не может с ними жить, и сбежала к бабушке, а я сбежал вместе с ней.
Бабушка была женой крупного коммуниста. Квартира у нее была что надо! Нас с Наташей поселили в бывшем дедушкином кабинете. Трогать там ничего не разрешалось. Выглядело это как мемориальный музей партийного функционера советских времен, или даже не как музей, а будто дедушка на секунду вышел, но сейчас вернется и застукает нас прямо в постели.
Правда, оставлять меня ночевать бабушка очень долго не разрешала.
– Вот распишитесь, – говорила она, – тогда сколько влезет! А так – нет.
И Наташа предложила мне оформить отношения. Ей было приблизительно 18, а я был на два года старше.
…
С будущей женой я познакомился в школе и с первым фронтменом группы «Нож для фрау Мюллер» Тимой Земляникиным – тоже. Семья у Тимы была малообеспеченная. Главное, что его интересовало, – перекусить. Он заходил ко мне в гости и сразу бежал на кухню: съедал все, до чего мог дотянуться, лез в холодильник, пальцами ловил что-то в кастрюлях.
Мне он казался забавным. У меня с семьей все было в порядке. От голода в детстве я не страдал. Тима же едой был озабочен всегда. Даже когда мы просто гуляли, он постоянно предлагал найти пустую бутылку, сдать ее, купить рогалик и съесть.
Еще одним нашим приятелем был молчаливый парень Кузик. Он постоянно ходил за Тимой и молчал. Тихонечко приходил к нам на репетиции, садился где-нибудь у дверей и никогда не произносил ни единого слова.
В самом первом составе группы я играл на барабанах. Потом постепенно освоил гитару, а затем и бас-гитару. Тима же играть не умел ни на чем, и вообще был туповат. Но мне тогда очень хотелось, чтобы и он тоже участвовал в группе. Тима был колоритный, однако найти ему применение я не мог.
В конце 1980-х очень популярен был перестроечный фильм «Взломщик». Одну из ролей там сыграл шоумен группы «АукцЫон» Олег Гаркуша. Насмотревшись этого фильма, мы решили, что пусть Тима тоже будет нашим шоуменом. Самое обидное, что даже это Тиме оказалось не по плечу: нормально танцевать Тима тоже не мог.
Черт с ним, решил я, и Тима стал петь. Звучало это ужасно. Позже мы записали пару роликов, которые иногда крутили по телевизору, и над Тиминым вокалом телезрители хохотали до слез. В ноты Тима не попадал никогда. Однако иногда, впадая в свой персональный транс, он начинал издавать причудливые звуки, рычать и захлебываться. В эти минуты он не очень вываливался из того, что делали остальные. Так что постепенно от членораздельных текстов мы отказались и решили, что пусть Тима делает что хочет.