Она раскрыла футляр со скальпелями, похороненным на дне ящика с тех пор, как она перебралась к Стивену, и сделала надрезы на пизде от клитора и почти до ануса. Очнувшись от нескольких секунд беспамятства, она обнаружила, что шея и груди забрызганы рвотой, однако боль была малой ценой за избавление от яда.
На этот раз рука проскользнула гораздо легче, но, даже расширив пространство, ставшее скользким от крови, она не сумела забраться дальше запястья. Угол был неудобным, внутренняя сторона предплечья мешала забраться сквозь разрезанный клитор. Она щупала пальцами, но ничего не доставала.
Боль из пизды кислотой расходилась по бедрам и тазу, но от камня внутри ей было еще больнее. Она снова потянулась за скальпелем.
Едва она провела длинный раскрывающийся разрез у основания живота, все поплыло. Попка, казалось, покачивается на полдюйма над полом и легонько стукается то там, то там. Ужасно много крови, кровь, наверное, попала ей в глаза, потому что вокруг стоял красный туман. Добрый цвет, убаюкивающий. Он покрывал ее руки, ими было трудно пошевельнуть. Но ей надо кое с чем разобраться и, несмотря на окутывающую боль, о деле забывать нельзя. Она бросила скальпель и резким усилием приподнялась на локтях так, что увидела забрызганный надрез вдоль живота. Красные губы разошлись от ее движения, и она обрадовалась, что наконец-то ее тело раскрылось перед ней.
Рукой она уверенно проникла сквозь рассеченную кожу в мокрую и горячую матку. Она сразу ее узнала. Твердый предмет, такой невообразимо ровной формы, каких в мире не бывает. Она улыбнулась и сомкнула вокруг него пальцы. У него были странные очертания — она ожидала найти что-нибудь гладкое и овальное — на ощупь немного походил на резину. Но вот он, и удовлетворимся этим.
Теперь красная дымка сгущалась в глазах, силы покинули ее, она так ослабла, что пришлось лечь на пол. Она глубоко дышала и обхватила себя, собираясь с силами. Не могла сказать, закрыты или открыты у нее глаза, но какая, блин, разница, если она сейчас совершит это. Вычистит себя от накопившейся за всю жизнь дряни.
Она убедилась, что готова схватить крепко, одним махом последний раз втянула полные легкие воздуха и вырвала предмет из матки. Он был слишком тяжел, она не смогла его удержать и уронила на пол. Зрение отказывалось служить, но она представила, как валяется на полу черная вонючая штуковина, почувствовала сквозь боль волны облегчения, уносящие ее прочь в мягкий сумрак освобождения. Она умерла с чувством очищения: наконец-то глыба яда лежала снаружи, привалившись к ее бедру
Глава тридцать четвертая
Глава тридцать пятая
Глава тридцать шестая
Глава тридцать седьмая
Глава тридцать восьмая
На этот раз рука проскользнула гораздо легче, но, даже расширив пространство, ставшее скользким от крови, она не сумела забраться дальше запястья. Угол был неудобным, внутренняя сторона предплечья мешала забраться сквозь разрезанный клитор. Она щупала пальцами, но ничего не доставала.
Боль из пизды кислотой расходилась по бедрам и тазу, но от камня внутри ей было еще больнее. Она снова потянулась за скальпелем.
Едва она провела длинный раскрывающийся разрез у основания живота, все поплыло. Попка, казалось, покачивается на полдюйма над полом и легонько стукается то там, то там. Ужасно много крови, кровь, наверное, попала ей в глаза, потому что вокруг стоял красный туман. Добрый цвет, убаюкивающий. Он покрывал ее руки, ими было трудно пошевельнуть. Но ей надо кое с чем разобраться и, несмотря на окутывающую боль, о деле забывать нельзя. Она бросила скальпель и резким усилием приподнялась на локтях так, что увидела забрызганный надрез вдоль живота. Красные губы разошлись от ее движения, и она обрадовалась, что наконец-то ее тело раскрылось перед ней.
Рукой она уверенно проникла сквозь рассеченную кожу в мокрую и горячую матку. Она сразу ее узнала. Твердый предмет, такой невообразимо ровной формы, каких в мире не бывает. Она улыбнулась и сомкнула вокруг него пальцы. У него были странные очертания — она ожидала найти что-нибудь гладкое и овальное — на ощупь немного походил на резину. Но вот он, и удовлетворимся этим.
Теперь красная дымка сгущалась в глазах, силы покинули ее, она так ослабла, что пришлось лечь на пол. Она глубоко дышала и обхватила себя, собираясь с силами. Не могла сказать, закрыты или открыты у нее глаза, но какая, блин, разница, если она сейчас совершит это. Вычистит себя от накопившейся за всю жизнь дряни.
Она убедилась, что готова схватить крепко, одним махом последний раз втянула полные легкие воздуха и вырвала предмет из матки. Он был слишком тяжел, она не смогла его удержать и уронила на пол. Зрение отказывалось служить, но она представила, как валяется на полу черная вонючая штуковина, почувствовала сквозь боль волны облегчения, уносящие ее прочь в мягкий сумрак освобождения. Она умерла с чувством очищения: наконец-то глыба яда лежала снаружи, привалившись к ее бедру
Глава тридцать четвертая
На улицах, высоко на поверхности города Стивен шагал в сумерках рассыпанных звезд — машины, огни, люди несли теплый ореол энергии, он светил, но не угрожал. Все хорошо, теперь стадо со своими способностями станет механизмом, с помощью которого он добудет средства для поддержания принадлежащей ему жизни. Причащение человеческим мясом наполнило клетки коров новой силой и завершило мутации, начавшиеся с их побега в подземные туннели. Они стали другими и радовались этой перемене. Тягостные тревоги переходного периода остались позади, они осознали свою природу — отныне они горячие звери и способны удовлетворить все свои желания, а не запуганная собственность человека, прячущаяся от владельца. Они стали охотниками, они вольны творить все, что продвинет их существование. Их ждет великое будущее, они не поскупятся на благодарность. Он стал их богом, дарующим жизнь, ибо они погибли бы без него. И заплатят они, если можно назвать это «заплатят», ненасытным голодом, утолить который сможет лишь человеческое мясо.
Над его улицей висело ясное небо, натриевые фонари горели ярче солнца. Они отбрасывали тени с четкими и строгими силуэтами.
Он поднялся по лестнице к своей квартире, представляя, как раскроется пизда Люси, она будет теплой, будет хотеть его одного, а попрыгав с ним несколько часов в койке, жена встанет и пойдет готовить ему покушать. Рядышком работает телек, время идет, а им ничего не угрожает, его обнимают ее руки, пальцы скользят по коже… тепло, уют, безопасность.
В квартире было холодно.
В кухне он обнаружил Люси на полу в луже крови. На два дюйма выше хохолка на лобке алела дыра, а к бедру прислонился мертвый желтый плод.
Его было затошнило, но горло пересохло, желудок застыл и похолодел. Люси покинула его и забрала с собой все, что минуту назад представлялось таким неприступным для врагов. Без нее он останется один — нет больше ни мягкого тела, чтобы забыться рядышком, ни ласкающих его грудей, никто не будет ходить по соседней комнате, когда он спит или смотрит телек.
Холод из его нутра охватил стены комнаты, они покрылись льдом, замерзла недавняя покраска, поблек цвет, постарел материал. Похолодел даже свет. Боковым зрением он видел, как выступает каркас здания, будто квартир две, как бывало при жизни Зверюги.
Все ночи, проведенные наедине с собой и своими страхами в обвивающей влажности его комнаты, обрушились пульсирующей болью воспоминаний. Под их тяжестью он рухнул на колени, заплакал от страха перед возвратом в эту опустошенность. Ни жены, ни ребенка, ни идеальной семьи. И даже ни собаки.
Он поболтал рукой в крови на полу, та была вязкой, несколько сгустков прилипли к пальцам. Слезы капнули на застывающую поверхность лужи нежно-розовыми брызгами.
Грязная безмозглая воровка. Спиздила его новую жизнь и утащила с собой в мертвое пространство, где его, гогоча, поджидает Зверюга. Нечестно, что после целой жизни, полной боли, одна ненормальная пизда отняла у него маленькую хрупкую драгоценность — счастье.
Он несколько раз пнул ее голову, но от ударов ногой ничего не изменилось.
Он вытащил лежащий у ноги Люси скользкий плод из липкой оболочки, парой острых ножей из ящика для посуды пришпилил его к стене, на уровне человеческого роста (плод состоял почти из одной головы). Не похоже на Господа Бога. Как оно и есть — мертвая изуродованная надежда. Он никогда не вырастет в рыжеватого блондина, не наденет тертый комбинезон, не пойдет поиграть в кукурузные поля, его никогда, никогда нельзя будет полюбить. На стенке он выглядел символом, кричащим: «Идиот, хуесос, мудак, недоумок, который ничего не видит, не слышит и не понимает! И ты вправду рассчитывал получить больше, чем вот это вот?!»
Стивен понесся прочь от него в коридор, потом в свою комнату… комната сжимала его в безжалостных объятиях все долгие ночи, когда в коридоре бесновалась Зверюга.
Он включил телек, лег на кровать и повернулся к нему спиной, ведь тот ему все наврал. Показывал картинки, говорил, будто он способен стать, как они, но умолчал, как легко все разваливается на части.
Тянулась бесконечная ночь, телевизор покрыл стены пятнами лживых изображений. Стивен скрючился на груде одеял. Мыслей в голове не осталось.
Над его улицей висело ясное небо, натриевые фонари горели ярче солнца. Они отбрасывали тени с четкими и строгими силуэтами.
Он поднялся по лестнице к своей квартире, представляя, как раскроется пизда Люси, она будет теплой, будет хотеть его одного, а попрыгав с ним несколько часов в койке, жена встанет и пойдет готовить ему покушать. Рядышком работает телек, время идет, а им ничего не угрожает, его обнимают ее руки, пальцы скользят по коже… тепло, уют, безопасность.
В квартире было холодно.
В кухне он обнаружил Люси на полу в луже крови. На два дюйма выше хохолка на лобке алела дыра, а к бедру прислонился мертвый желтый плод.
Его было затошнило, но горло пересохло, желудок застыл и похолодел. Люси покинула его и забрала с собой все, что минуту назад представлялось таким неприступным для врагов. Без нее он останется один — нет больше ни мягкого тела, чтобы забыться рядышком, ни ласкающих его грудей, никто не будет ходить по соседней комнате, когда он спит или смотрит телек.
Холод из его нутра охватил стены комнаты, они покрылись льдом, замерзла недавняя покраска, поблек цвет, постарел материал. Похолодел даже свет. Боковым зрением он видел, как выступает каркас здания, будто квартир две, как бывало при жизни Зверюги.
Все ночи, проведенные наедине с собой и своими страхами в обвивающей влажности его комнаты, обрушились пульсирующей болью воспоминаний. Под их тяжестью он рухнул на колени, заплакал от страха перед возвратом в эту опустошенность. Ни жены, ни ребенка, ни идеальной семьи. И даже ни собаки.
Он поболтал рукой в крови на полу, та была вязкой, несколько сгустков прилипли к пальцам. Слезы капнули на застывающую поверхность лужи нежно-розовыми брызгами.
Грязная безмозглая воровка. Спиздила его новую жизнь и утащила с собой в мертвое пространство, где его, гогоча, поджидает Зверюга. Нечестно, что после целой жизни, полной боли, одна ненормальная пизда отняла у него маленькую хрупкую драгоценность — счастье.
Он несколько раз пнул ее голову, но от ударов ногой ничего не изменилось.
Он вытащил лежащий у ноги Люси скользкий плод из липкой оболочки, парой острых ножей из ящика для посуды пришпилил его к стене, на уровне человеческого роста (плод состоял почти из одной головы). Не похоже на Господа Бога. Как оно и есть — мертвая изуродованная надежда. Он никогда не вырастет в рыжеватого блондина, не наденет тертый комбинезон, не пойдет поиграть в кукурузные поля, его никогда, никогда нельзя будет полюбить. На стенке он выглядел символом, кричащим: «Идиот, хуесос, мудак, недоумок, который ничего не видит, не слышит и не понимает! И ты вправду рассчитывал получить больше, чем вот это вот?!»
Стивен понесся прочь от него в коридор, потом в свою комнату… комната сжимала его в безжалостных объятиях все долгие ночи, когда в коридоре бесновалась Зверюга.
Он включил телек, лег на кровать и повернулся к нему спиной, ведь тот ему все наврал. Показывал картинки, говорил, будто он способен стать, как они, но умолчал, как легко все разваливается на части.
Тянулась бесконечная ночь, телевизор покрыл стены пятнами лживых изображений. Стивен скрючился на груде одеял. Мыслей в голове не осталось.
Глава тридцать пятая
Рассвело беспощадное утро, и все осталось, как вчера. Стивен проснулся, но не пошевелился, просто лежал, уставившись в стену, иногда мигал, но тела не чувствовал.
Телепередачи транслировались согласно расписанию, прошел час, потом еще полчаса. Утренние программы, ток-шоу, викторины… потом мыльные оперы и дневные спектакли. Солнце припекало жарче, но температура в комнате не поднималась. Стивен смотрел на заблестевшую стену, но все ему было по фигу. По фигу ход времени. Впереди и позади не осталось ничего, на на что надеяться, не на что оглянуться. Незачем двигаться или что-то чувствовать. И он лежал, уставившись в стену, не пытаясь прервать неразборчивое бормотание телека.
Так он, опустошенный и отдавшийся потоку времени, провел три дня. Организм ссал и срал за него, но он не замечал влаги или твердых катышков, раздавленных ягодицами и собравшихся под штанами. И все это время журчание телека подбиралось к его мозгам, которые когда-нибудь начнут слушать, пожирало пустоту, вызванную шоком, чтобы дойти до нежных клеточек, все еще способных реагировать.
На четвертый день Стивен понял, что говорит телек, разобрал слова и осознал их значение, начал лениво слушать совершенные в своей краткости фразы рекламы. Потом впервые за все время почуял вонь собственного говна, зуд в складках собственного тела. И другой запах, еще более мерзкий, шел откуда-то из-за пределов спальни.
Медленно, превозмогая боль, он скатился с кровати и встал на ноги. Казалось, хребет у него перебит, у него не было ни сил, ни воли держаться прямо. Он потопал в ванную, смутно сознавая необходимость помыться, и каждый шаг давался ему с трудом. Двигаясь, он боролся с оцепенением, свисавшим с его плеч, подобно кольчуге.
Разделся — съежившийся промокший член, жирные пятна говна. Он шагнул в душ и оперся об угол, чтобы не упасть.
Не удосужившись вытереться, выполз в коридор, с него капала вода, и заковылял походкой чудовища Франкенштейна.
Люси на кухне уже разлагалась. Кожа потускнела, Люси распухла и потяжелела, будто никогда и не жила. Лежала в похрустывающем ледяном катке засохшей крови. Жутко воняла. Стивен вдохнул, проверяя, сколько вони еще он может вынести. Он закрыл глаза, и ему почудилось, он стоит на краю гниющей пизды шириной с каньон, вот он упадет, и его поглотят бурлящие отблески.
Потом он отодрал Люси от лужи крови, она стукнулась о пол, словно упавшая мебель. Он схватил ее за лодыжки, потащил, и руки ее запутались в ножках стульев.
Волочить тело на крышу было тяжело, но Стивен сносил это с терпеливостью мула. Физическая боль, когда он тянул тело по ступенькам, душевная боль, когда он старался вписать ее в углы, —это просто часть невыносимого существования.
Бывшее некогда Псом все еще торчало между двумя дымоходами. Верхняя часть туловища почти оголилась, но на нижней, недоступной птицам, сохранился слой высохшего мяса. Стивен вытащил трупик из кирпичных возвышений и осторожно положил рядом с Люси.
Эти мертвецы никогда не знали друг друга, но для него они олицетворяли любовь, потому будет справедливо, если они будут вместе. Он соскреб кровавую коросту, образовавшуюся у Люси на матке, и заткнул тело Пса в дыру, бывшую домом его мертвого ребенка. Весь Пес не влез, небольшой пучок костей торчал между окровавленными полосками кожи, но лучше не получилось. Он оставил обоих на съедение воронам и отправился вниз, так и не взглянув на город.
Несколько часов он провел, прибираясь на кухне. На кровь на полу и на плод на вешалке из ножей ему было наплевать. Что в квартире может быть не так? Не важно, покрыт пол кровью или линолеумом, оклеены стены обоями или покрашены масляной краской — все равно получается клетка для боли. А погрузившись в пустую монотонность работы, убирая собственные рвотные массы, он хоть чем-то заполнил время, сжег минуты, отделявшие его от смерти.
Потом зарядил дождь. Стивен присел на постель и невидящими глазами уставился в телевизор. Звук падающей воды погасил все мысли, осталось лишь тупое примирение с потерей.
Так он сидел целыми днями. А снаружи не прекращался ливень. Дождь струился мутными потоками, промочил дряхлые красные кирпичи, те размякли и начали крошиться, цемент же, и так уставший от тяжести черного рака печали, понемногу разрушался.
Здание потяжелело, оно замучилось от собственного веса. По ночам дом жалобно скрипел, а его фундамент шатался в грязи. Пока заря, после одной за другой проливных зорь, не свалила измученного Стивена в постель, целая стена многоквартирного дома, нарочито медленно и тяжело отодвинувшись, осыпалась кучей разбитых кирпичей, сочившихся красным пигментом в затопленный мусор на дворе.
Рык обвалившейся каменной кладки разорвал дымку горя Стивена и заявил о себе как о чем-то неотложном. Столько шума означало, что мир разваливается, а этого он стерпеть не мог.
Он пошел в глубь квартиры, вдоль по коридору прямо к бывшей Зверюгиной комнате. И остолбенел, пораженный ужасом полной ее наготы.
На месте стены с окном остался зияющий квадрат дождя: лишь тусклый вид на магазины и затопленные улицы. Словно Бог нагнулся и аккуратно рассек дом ножом в поисках грешников.
Стивен приблизился к краю, высунулся поглядеть на верхние и нижние этажи — одни печальные мертвые комнаты, забитые сгнившими коврами, да мусор, оставленный жильцами.
Он высунулся в упрямый ливень, его подмывало заржать навстречу этому последнему крушению надежд. Как нелепо было о чем-то мечтать, осмелиться пытаться срисовать себе кусочек счастья. Стремления, безумное, неожиданное везение со всех сторон — Люси, Крипе, Зверюгина смерть, — и теперь пиздец всему, все гибло на просторах недоброго города сквозь дыру в квартире, улетало воздухом в пустоту.
Он был почти раздавлен.
Он вернулся в свою комнату, и его залихорадило. Город не позволит ему долго оставаться в таком опасном месте. Приедут грузовики и рабочие, чиновники станут оценивать ущерб и затраты, пойдут вопросы, бумаги. Они дотянутся до него, словно рука великана, любознательный социум начнет интересоваться, как все произошло, из него будут выжимать сведения, пока его не убьет невыносимость общения с миром, к которому он так рвался, но в который так и не сумел войти.
Они не заставили себя ждать. Дождь приутих, остались лишь мелкие струи, но небо за высившимися на востоке строениями все еще было низким. Стивен смотрел в кухонное окно и увидел, как подтягиваются сверкающие пожарные машины, на фоне уличной грязи казавшиеся странными и слишком чистыми. Подсчитал, сколько прибыло полицейских и граждан в новеньких машинах отдела социального обеспечения, вообразил себе их жизни и преисполнился зависти.
Когда они подошли к двери подъезда и стали в нее колотить, он нырнул в дыру в дальнем конце квартиры и слез по трубе во двор. Причин смотреть назад не было, но он все-таки оглянулся. От его бывшего убежища, от этого места долгого страха и коротенького счастья, осталась только куча распахнутых коробок.
Незаметно подполз, а потом ястребом бросился на него ужас от потери дома. Его стошнило в лужу. Надо идти, надо сматываться, а то граждане слетятся сюда, как мухи на говно. Размякший деревянный забор на заднем конце двора из-за своей ветхости не смог помешать ему выйти, и Стивен отправился в город.
Телепередачи транслировались согласно расписанию, прошел час, потом еще полчаса. Утренние программы, ток-шоу, викторины… потом мыльные оперы и дневные спектакли. Солнце припекало жарче, но температура в комнате не поднималась. Стивен смотрел на заблестевшую стену, но все ему было по фигу. По фигу ход времени. Впереди и позади не осталось ничего, на на что надеяться, не на что оглянуться. Незачем двигаться или что-то чувствовать. И он лежал, уставившись в стену, не пытаясь прервать неразборчивое бормотание телека.
Так он, опустошенный и отдавшийся потоку времени, провел три дня. Организм ссал и срал за него, но он не замечал влаги или твердых катышков, раздавленных ягодицами и собравшихся под штанами. И все это время журчание телека подбиралось к его мозгам, которые когда-нибудь начнут слушать, пожирало пустоту, вызванную шоком, чтобы дойти до нежных клеточек, все еще способных реагировать.
На четвертый день Стивен понял, что говорит телек, разобрал слова и осознал их значение, начал лениво слушать совершенные в своей краткости фразы рекламы. Потом впервые за все время почуял вонь собственного говна, зуд в складках собственного тела. И другой запах, еще более мерзкий, шел откуда-то из-за пределов спальни.
Медленно, превозмогая боль, он скатился с кровати и встал на ноги. Казалось, хребет у него перебит, у него не было ни сил, ни воли держаться прямо. Он потопал в ванную, смутно сознавая необходимость помыться, и каждый шаг давался ему с трудом. Двигаясь, он боролся с оцепенением, свисавшим с его плеч, подобно кольчуге.
Разделся — съежившийся промокший член, жирные пятна говна. Он шагнул в душ и оперся об угол, чтобы не упасть.
Не удосужившись вытереться, выполз в коридор, с него капала вода, и заковылял походкой чудовища Франкенштейна.
Люси на кухне уже разлагалась. Кожа потускнела, Люси распухла и потяжелела, будто никогда и не жила. Лежала в похрустывающем ледяном катке засохшей крови. Жутко воняла. Стивен вдохнул, проверяя, сколько вони еще он может вынести. Он закрыл глаза, и ему почудилось, он стоит на краю гниющей пизды шириной с каньон, вот он упадет, и его поглотят бурлящие отблески.
Потом он отодрал Люси от лужи крови, она стукнулась о пол, словно упавшая мебель. Он схватил ее за лодыжки, потащил, и руки ее запутались в ножках стульев.
Волочить тело на крышу было тяжело, но Стивен сносил это с терпеливостью мула. Физическая боль, когда он тянул тело по ступенькам, душевная боль, когда он старался вписать ее в углы, —это просто часть невыносимого существования.
Бывшее некогда Псом все еще торчало между двумя дымоходами. Верхняя часть туловища почти оголилась, но на нижней, недоступной птицам, сохранился слой высохшего мяса. Стивен вытащил трупик из кирпичных возвышений и осторожно положил рядом с Люси.
Эти мертвецы никогда не знали друг друга, но для него они олицетворяли любовь, потому будет справедливо, если они будут вместе. Он соскреб кровавую коросту, образовавшуюся у Люси на матке, и заткнул тело Пса в дыру, бывшую домом его мертвого ребенка. Весь Пес не влез, небольшой пучок костей торчал между окровавленными полосками кожи, но лучше не получилось. Он оставил обоих на съедение воронам и отправился вниз, так и не взглянув на город.
Несколько часов он провел, прибираясь на кухне. На кровь на полу и на плод на вешалке из ножей ему было наплевать. Что в квартире может быть не так? Не важно, покрыт пол кровью или линолеумом, оклеены стены обоями или покрашены масляной краской — все равно получается клетка для боли. А погрузившись в пустую монотонность работы, убирая собственные рвотные массы, он хоть чем-то заполнил время, сжег минуты, отделявшие его от смерти.
Потом зарядил дождь. Стивен присел на постель и невидящими глазами уставился в телевизор. Звук падающей воды погасил все мысли, осталось лишь тупое примирение с потерей.
Так он сидел целыми днями. А снаружи не прекращался ливень. Дождь струился мутными потоками, промочил дряхлые красные кирпичи, те размякли и начали крошиться, цемент же, и так уставший от тяжести черного рака печали, понемногу разрушался.
Здание потяжелело, оно замучилось от собственного веса. По ночам дом жалобно скрипел, а его фундамент шатался в грязи. Пока заря, после одной за другой проливных зорь, не свалила измученного Стивена в постель, целая стена многоквартирного дома, нарочито медленно и тяжело отодвинувшись, осыпалась кучей разбитых кирпичей, сочившихся красным пигментом в затопленный мусор на дворе.
Рык обвалившейся каменной кладки разорвал дымку горя Стивена и заявил о себе как о чем-то неотложном. Столько шума означало, что мир разваливается, а этого он стерпеть не мог.
Он пошел в глубь квартиры, вдоль по коридору прямо к бывшей Зверюгиной комнате. И остолбенел, пораженный ужасом полной ее наготы.
На месте стены с окном остался зияющий квадрат дождя: лишь тусклый вид на магазины и затопленные улицы. Словно Бог нагнулся и аккуратно рассек дом ножом в поисках грешников.
Стивен приблизился к краю, высунулся поглядеть на верхние и нижние этажи — одни печальные мертвые комнаты, забитые сгнившими коврами, да мусор, оставленный жильцами.
Он высунулся в упрямый ливень, его подмывало заржать навстречу этому последнему крушению надежд. Как нелепо было о чем-то мечтать, осмелиться пытаться срисовать себе кусочек счастья. Стремления, безумное, неожиданное везение со всех сторон — Люси, Крипе, Зверюгина смерть, — и теперь пиздец всему, все гибло на просторах недоброго города сквозь дыру в квартире, улетало воздухом в пустоту.
Он был почти раздавлен.
Он вернулся в свою комнату, и его залихорадило. Город не позволит ему долго оставаться в таком опасном месте. Приедут грузовики и рабочие, чиновники станут оценивать ущерб и затраты, пойдут вопросы, бумаги. Они дотянутся до него, словно рука великана, любознательный социум начнет интересоваться, как все произошло, из него будут выжимать сведения, пока его не убьет невыносимость общения с миром, к которому он так рвался, но в который так и не сумел войти.
Они не заставили себя ждать. Дождь приутих, остались лишь мелкие струи, но небо за высившимися на востоке строениями все еще было низким. Стивен смотрел в кухонное окно и увидел, как подтягиваются сверкающие пожарные машины, на фоне уличной грязи казавшиеся странными и слишком чистыми. Подсчитал, сколько прибыло полицейских и граждан в новеньких машинах отдела социального обеспечения, вообразил себе их жизни и преисполнился зависти.
Когда они подошли к двери подъезда и стали в нее колотить, он нырнул в дыру в дальнем конце квартиры и слез по трубе во двор. Причин смотреть назад не было, но он все-таки оглянулся. От его бывшего убежища, от этого места долгого страха и коротенького счастья, осталась только куча распахнутых коробок.
Незаметно подполз, а потом ястребом бросился на него ужас от потери дома. Его стошнило в лужу. Надо идти, надо сматываться, а то граждане слетятся сюда, как мухи на говно. Размякший деревянный забор на заднем конце двора из-за своей ветхости не смог помешать ему выйти, и Стивен отправился в город.
Глава тридцать шестая
Он быстро шагал в бледном свете раннего утра через лабиринт унылых домов, непонятными болячками облепивших землю. На улицах никого не было, но скоро это исправится. Люди копошились в домах и квартирах — вылезали из коек, одевались, завтракали, готовились выбежать из жилищ и смести его своим натиском и планами на жизнь.
Дождь стих, и Стивен пустился бежать. Мысли в башке разбивались о вопрос, как защититься от настигающей волны контактов с согражданами. Он знал, что снова слаб, что, найдя мертвую Люси, потерял способность вернуться назад. Но на этой мысли, как, впрочем, и на остальных, он не зацикливался; мысли беспорядочно метались в мозгах, изредка вспыхивая яркими огненными полосами, из них получался жаркий клубок тревоги, и невозможно было хоть на что-то решиться. Он понесся быстрее, размахивая руками, откинул голову назад и сощурился. Теперь улицы заполнились людьми — сначала один рабочий с пакетиком с завтраком, потом еще двое, вот группа мужиков из перерабатывающего цеха, а из утреннего кафе, продолжая жевать, вышел водитель грузовика. Все больше и больше народу запрудило тротуары. Чем быстрее бежал Стивен, тем гуще становилась толпа. Он вертел головой налево и направо, в поисках дырки, аллеи, расщелины в стене, хоть чего-то, где он окажется один и в безопасности. Но улица все тянулась и тянулась, по сторонам ее укрепляли заводы и мелкие неопрятные магазинчики для рабочих.
Каждого человека, которого он обегал, каждую кучку, с которой он чуть не столкнулся, окутывало некое порочное поле, слой за слоем разъедавшее его силу, делавшую его человеком. Ему казалось, он распадается, словно мясо в бочке с кислотой. И скоро нечем будет связать его воедино, он разлетится по тротуару кровавым месивом кишок и распадающихся тканей.
Он растерялся. Улица, наверное, бесконечна. Он бежал, пока внутри не начало жечь мягкие легкие, а мышцы на ногах не свела судорога. Он бежал, не надеясь спастись, громко жаловался миру о своих бедах, и вдруг между погрузочным двором у склада химзавода и дизельным гаражом обнаружилась божественно пустынная аллея.
Туда — всхлипывая, уносясь от растущих толп рабочих утренней смены, прямо в экстаз одиночества, мимо мусорных контейнеров и черных ходов, по беспорядочно растущим у стен сорнякам, высунувшимся из бетонных трещин. Аллея резко уходила направо, так резко, что издалека казалось, там тупик. Стивен закрыл плачущие глаза, повернул и, глотая воздух, стал спускаться, замедляя шаг, все тише и тише; остановился, согнулся, тяжело дыша, положил ладони на колени и попытался поразмыслить.
На секунду воцарилась полная тишина, только хрипело в горле и глухо стучала кровь в голове. Красный мрак за сомкнутыми веками успокоил его… И потом он услышал — рядом, впереди, сзади, по сторонам — как кто-то двигается, ступает по земле, беседует. Он медленно выпрямился и раскрыл глаза… И остолбенел.
Подлая аллея обманула его. Она выкинула его на один из самых оживленных городских проспектов. Шеренги людей наталкивались на него, распадались, собирались обратно и, обругав его, шли дальше.
Стивен обоссался, схватился руками за голову и издал дикий вопль.
Дождь стих, и Стивен пустился бежать. Мысли в башке разбивались о вопрос, как защититься от настигающей волны контактов с согражданами. Он знал, что снова слаб, что, найдя мертвую Люси, потерял способность вернуться назад. Но на этой мысли, как, впрочем, и на остальных, он не зацикливался; мысли беспорядочно метались в мозгах, изредка вспыхивая яркими огненными полосами, из них получался жаркий клубок тревоги, и невозможно было хоть на что-то решиться. Он понесся быстрее, размахивая руками, откинул голову назад и сощурился. Теперь улицы заполнились людьми — сначала один рабочий с пакетиком с завтраком, потом еще двое, вот группа мужиков из перерабатывающего цеха, а из утреннего кафе, продолжая жевать, вышел водитель грузовика. Все больше и больше народу запрудило тротуары. Чем быстрее бежал Стивен, тем гуще становилась толпа. Он вертел головой налево и направо, в поисках дырки, аллеи, расщелины в стене, хоть чего-то, где он окажется один и в безопасности. Но улица все тянулась и тянулась, по сторонам ее укрепляли заводы и мелкие неопрятные магазинчики для рабочих.
Каждого человека, которого он обегал, каждую кучку, с которой он чуть не столкнулся, окутывало некое порочное поле, слой за слоем разъедавшее его силу, делавшую его человеком. Ему казалось, он распадается, словно мясо в бочке с кислотой. И скоро нечем будет связать его воедино, он разлетится по тротуару кровавым месивом кишок и распадающихся тканей.
Он растерялся. Улица, наверное, бесконечна. Он бежал, пока внутри не начало жечь мягкие легкие, а мышцы на ногах не свела судорога. Он бежал, не надеясь спастись, громко жаловался миру о своих бедах, и вдруг между погрузочным двором у склада химзавода и дизельным гаражом обнаружилась божественно пустынная аллея.
Туда — всхлипывая, уносясь от растущих толп рабочих утренней смены, прямо в экстаз одиночества, мимо мусорных контейнеров и черных ходов, по беспорядочно растущим у стен сорнякам, высунувшимся из бетонных трещин. Аллея резко уходила направо, так резко, что издалека казалось, там тупик. Стивен закрыл плачущие глаза, повернул и, глотая воздух, стал спускаться, замедляя шаг, все тише и тише; остановился, согнулся, тяжело дыша, положил ладони на колени и попытался поразмыслить.
На секунду воцарилась полная тишина, только хрипело в горле и глухо стучала кровь в голове. Красный мрак за сомкнутыми веками успокоил его… И потом он услышал — рядом, впереди, сзади, по сторонам — как кто-то двигается, ступает по земле, беседует. Он медленно выпрямился и раскрыл глаза… И остолбенел.
Подлая аллея обманула его. Она выкинула его на один из самых оживленных городских проспектов. Шеренги людей наталкивались на него, распадались, собирались обратно и, обругав его, шли дальше.
Стивен обоссался, схватился руками за голову и издал дикий вопль.
Глава тридцать седьмая
Он очнулся в узком бетонном туннеле, где забился в маленькое пространство между гладкими стенами. Подбородок вжал в колени, а жопой сидел в грязном ручейке шириной дюймов в шесть. Изнуренный свет пробивался сквозь решетку прямо над его головой, и тусклые картинки воспоминаний заиграли на прутьях: как он упал с тротуара в канаву, безумно царапался о чугунную крышку стока, люди останавливались, смеялись, когда он все-таки сдвинул ее и полез головой под защиту темноты, а потом как крыса стремглав ринулся туда, где нечего бояться. Потом смертельная слабость и чернота.
Начинался вечер, Стивен продрог, промок и проголодался. Возвращаться некуда — ни жены, ни квартиры, ни уютной берлоги; в сгущающихся сумерках его нытье эхом разносилось по трубам.
В потоке городской мочи он ненадолго заснул, неподвижный, как мертвец. А после пробуждения разум его, яростно пытавшийся помочь другу, нашел единственный оставшийся у него источник любви. Он пронесся по глубинам города и вернулся, принеся образ коровы.
Очень долго он не узнавал туннели. Он полз, пока они не стали шире, и можно было встать, потом пошел. Он наугад бродил по канализационным трубам, переплывал артезианские потоки, протискивался в трещины в земле города. И наконец зашагал увереннее, поворачивал и менял направление, не раздумывая, потому что знал, что идет правильно, ведомый тяготением к другим живым существам, существам, которые примут его в свою компанию. Имитация материнской любви, трах с телкой, коровья дружба.
И вот он близко, он знал, что доберется — первый знакомый кирпич, дворик, каменный изгиб.
Город наверху трясло от полуночных радостей, но для Стивена он больше не существовал. Никогда не было у него ни дома, ни женщины, ни собаки. Ни телека, ни дней, ни ночей, ни взросления, ни жажды другой жизни. Зато всегда были только эти лабиринты, а самом конце — стадо.
Он пошел быстрее, его тянуло туда, назад, там его сердце.
Начинался вечер, Стивен продрог, промок и проголодался. Возвращаться некуда — ни жены, ни квартиры, ни уютной берлоги; в сгущающихся сумерках его нытье эхом разносилось по трубам.
В потоке городской мочи он ненадолго заснул, неподвижный, как мертвец. А после пробуждения разум его, яростно пытавшийся помочь другу, нашел единственный оставшийся у него источник любви. Он пронесся по глубинам города и вернулся, принеся образ коровы.
Очень долго он не узнавал туннели. Он полз, пока они не стали шире, и можно было встать, потом пошел. Он наугад бродил по канализационным трубам, переплывал артезианские потоки, протискивался в трещины в земле города. И наконец зашагал увереннее, поворачивал и менял направление, не раздумывая, потому что знал, что идет правильно, ведомый тяготением к другим живым существам, существам, которые примут его в свою компанию. Имитация материнской любви, трах с телкой, коровья дружба.
И вот он близко, он знал, что доберется — первый знакомый кирпич, дворик, каменный изгиб.
Город наверху трясло от полуночных радостей, но для Стивена он больше не существовал. Никогда не было у него ни дома, ни женщины, ни собаки. Ни телека, ни дней, ни ночей, ни взросления, ни жажды другой жизни. Зато всегда были только эти лабиринты, а самом конце — стадо.
Он пошел быстрее, его тянуло туда, назад, там его сердце.
Глава тридцать восьмая
Еще чуть-чуть. Скоро он будет среди них, черной дырой напьется их любви, а их дружба опутает его веревками безопасности.
Сперва он вдохнул их аромат, резкий запах навоза и пота, затем прислушался. Не отдыхают, где-то носятся, приближаются к нему взрывом шума. Приближаются слишком быстро, остановиться не могут. Да и не желают, все мысли лишь о скорости и как бы ее набрать.
Стивен запрыгнул в нишу — коровы ворвались в его участок туннеля. Смотрел, как они бегут сумасшедшим сгустком рогов, глаз и объятых движением тел, гонка слишком захватила их, и они его не заметили. Он почувствовал их увлеченность, захотел присоединиться к ним, потеряться в чистоте их бега, свободного от истощающих тревог, пригнавших его сюда.
Впереди Гернзеец. Вот пидор.
Потом звуки растворяются, копыта стучат тише… и тишина. Зал опустел, все ушли на рейд. Но они вернутся, перепачкавшись кровью и насытившись —пристрастие к человечине, на которую их подсадил Стивен, после последней дозы возросло.
Тем временем ручей все журчал, и все стоял холм Гернзейца. А в центре коровьего заповедника пыхтел Стивен… Да, это место годится для дома.
Позади насыпи под коркой засохшего коровьего дерьма лежали твердые и гладкие кости Крип-са. Стивен присел на корточки, запустил руку в белесую кучу, сохранившую высохшие остатки тканей, и сомкнул пальцы, словно перед ним была душа. Он долго так стоял с закрытыми глазами, не зная, что делать дальше, просто вспоминал кошмары, приведшие к славе, под руководством Крипсова безумия.
Он снова открыл глаза, и ему захотелось взять тяжелый и опасный предмет, поэтому он вырвал бедерную кость Крипса из углубления. Кость была сломана чуть выше колена, и один конец заострился, как копье. Стивен взвесил ее в ладони и остался доволен.
На вершине холма он перебрал в памяти сцены своего последнего визита сюда — обернувшиеся к нему коровьи головы, обожание, готовность следовать его приказам. Зал лежал перед ним, раскрывшись, ждал, когда он заполнит его, умолял унести его пустоту и стать его маткой. Так получалось раньше, ведь коровы охотно повиновались его словам, и, разумеется, у него получится опять.
Но теперь это жизненно важно. Больше нет Люси и дома, куда можно вернуться в случае неудачи.
Он зарылся позади холма под кости Крипса и какашки Гернзейца и принялся ждать.
Стадо долго не появлялось, и Стивен заснул. 'Проснулся от дрожащей земли. Возвращались коровы, они кружились по комнате, притормаживали, швыряли человеческие трупы перед насыпью и выстраивались поближе друг к другу. Стивен прислушался к их тяжелому дыханию и резким нетерпеливым движениям из-под поскрипывающего одеяла из экскрементов. Разглядеть удавалось лишь вершину холма и стоявшего на нем как вкопанная пушка Гернзейца, который следил за стадом.
— Я снова привел вас в рай! Я добыл вам мясо жизни! ЖРИТЕ!
Стивен стиснул в руках бедренную кость Крипса. С другой стороны холма донеслись звуки раздираемых мяса и хрящей — коровьи рты чавкали, истекая слюнями — но эти звуки не забивали рев от предвкушения пиршества, оглушивший его. Вот бы пустить в расход этого надутого мудака, спиздившего идею.
Немного позже стадо утихомирилось и задремало. Маленькая чалая телочка взобралась на насыпь к Гернзейцу и вытащила его двухфутовый хуй с выступившими венами. Стивен наблюдал, как проскальзывает внутрь длинный черный предмет, и его сильнее, чем когда-либо, потянуло быть рядом с другим живым созданием, чтобы его любили и заботились о нем. Он закрыл глаза и вспомнил давящуюся говном Зверюгу, освежеванного и истекающего кровищей Крипса, голову женщины, лопнувшую от удара о стену на станции метро, — Стивен готовился к моменту, когда стадо заснет.
Вот уже час от стада не доносилось ни звука, и Стивен осторожно вылез из навозного ложа, напряг руки и, не выпуская бедренной кости, вскарабкался на холм. Чалая дрыхла. Гернзеец бодрствовал и созерцал спящие ряды коров. Стивен быстро шагнул вперед и присел на корточки. От удивления быка передернуло.
— Блядь!
— Как успехи, майн фюрер?
— Ты совершил ужасную ошибку, придя сюда, пижончик.
— Выбирать не пришлось.
— Смертельную ошибку, тут тебе нет больше места. Теперь я главный.
Стивен почувствовал знакомое жжение близкого убийства, наплыв какого-то химического элемента из кишок, от которого сила удваивалась, а мышление невероятно прояснялось. И только бык начал подниматься на ноги, Стивен уже знал, как действовать.
Боковым зрением он заметил, что чалая подняла голову и открыла глаза. Она глядела на него с любовью, и он знал: она надеется, что он победит.
Гернзеец расправил задние ноги и уже собрался поднять переднюю часть туши с колен. Стивен на миг сжался, вскочил, уверенно сжимая кость двумя согнутыми руками. Заостренный конец легко порвал нежную бежевую шкуру на шее, вошел внутрь и вскрыл вену. Гернзеец булькнул и зашатался. Треснулся подбородком о землю. Стивен попытался выдернуть кость, но та засела в мясе слишком глубоко, пришлось опереться ногой о бычью щеку и потянуть. Из образовавшегося отверстия хлынула струя густой крови.
Гернзеец бился в конвульсиях, стараясь поднять голову и вдохнуть воздуха. Кровь вперемешку с соплями затопила его морду. Стивен чувствовал себя богом. Он вновь ударил в верхнюю область шеи прямо под черепом. На этот раз заостренная бедренная кость Крипса вошла легче и вышла наружу с другой стороны.
Стивен не попал в позвоночник, но тяжело раненный Гернзеец сопротивлялся такой навязчивости и согнул задние ноги. Стивен расхохотался, запрыгнул ему на спину и стал бить костью снова и снова, пока от груди и ниже не вымок в крови.
На десерт, чтобы быть абсолютно уверенным, он разыскал камень и загнал остатки Крипсовой кости в правое ухо Гернзейца. Бык дернулся назад, плюхнулся на землю, громко пернул и истек говном на вывернутые ноги.
Стивен раскинул руки и потянулся. Он вернул себе спящее стадо, у него хватит сил на тысячу стад. Под дуговой лампой наивысшего самолюбия перед ним лежал путь, ведущий точно в будущее, туда, где он вечно пребудет в безопасности и чьей-нибудь любви — у него всегда будет семья.
Сюда ничто не войдет вопреки его воле, и в этом мире, не сравнимом с внешним миром, он заживет жизнью не менее совершенной, нежели увиденная по телеку.
К нему прижалась чалая, он обнял ее. Он уже кожей чувствовал ветер и непобедимую силу гонки, видел мелькающие вспышки тусклого света и бегущие стены туннелей, ощущал торжество движения и силы, свое вхождение в это бытие… и благословенную жизнь вместе с близкими созданиями.
Он набрал полные легкие воздуха, собираясь закричать. Пора будить стадо.
Сперва он вдохнул их аромат, резкий запах навоза и пота, затем прислушался. Не отдыхают, где-то носятся, приближаются к нему взрывом шума. Приближаются слишком быстро, остановиться не могут. Да и не желают, все мысли лишь о скорости и как бы ее набрать.
Стивен запрыгнул в нишу — коровы ворвались в его участок туннеля. Смотрел, как они бегут сумасшедшим сгустком рогов, глаз и объятых движением тел, гонка слишком захватила их, и они его не заметили. Он почувствовал их увлеченность, захотел присоединиться к ним, потеряться в чистоте их бега, свободного от истощающих тревог, пригнавших его сюда.
Впереди Гернзеец. Вот пидор.
Потом звуки растворяются, копыта стучат тише… и тишина. Зал опустел, все ушли на рейд. Но они вернутся, перепачкавшись кровью и насытившись —пристрастие к человечине, на которую их подсадил Стивен, после последней дозы возросло.
Тем временем ручей все журчал, и все стоял холм Гернзейца. А в центре коровьего заповедника пыхтел Стивен… Да, это место годится для дома.
Позади насыпи под коркой засохшего коровьего дерьма лежали твердые и гладкие кости Крип-са. Стивен присел на корточки, запустил руку в белесую кучу, сохранившую высохшие остатки тканей, и сомкнул пальцы, словно перед ним была душа. Он долго так стоял с закрытыми глазами, не зная, что делать дальше, просто вспоминал кошмары, приведшие к славе, под руководством Крипсова безумия.
Он снова открыл глаза, и ему захотелось взять тяжелый и опасный предмет, поэтому он вырвал бедерную кость Крипса из углубления. Кость была сломана чуть выше колена, и один конец заострился, как копье. Стивен взвесил ее в ладони и остался доволен.
На вершине холма он перебрал в памяти сцены своего последнего визита сюда — обернувшиеся к нему коровьи головы, обожание, готовность следовать его приказам. Зал лежал перед ним, раскрывшись, ждал, когда он заполнит его, умолял унести его пустоту и стать его маткой. Так получалось раньше, ведь коровы охотно повиновались его словам, и, разумеется, у него получится опять.
Но теперь это жизненно важно. Больше нет Люси и дома, куда можно вернуться в случае неудачи.
Он зарылся позади холма под кости Крипса и какашки Гернзейца и принялся ждать.
Стадо долго не появлялось, и Стивен заснул. 'Проснулся от дрожащей земли. Возвращались коровы, они кружились по комнате, притормаживали, швыряли человеческие трупы перед насыпью и выстраивались поближе друг к другу. Стивен прислушался к их тяжелому дыханию и резким нетерпеливым движениям из-под поскрипывающего одеяла из экскрементов. Разглядеть удавалось лишь вершину холма и стоявшего на нем как вкопанная пушка Гернзейца, который следил за стадом.
— Я снова привел вас в рай! Я добыл вам мясо жизни! ЖРИТЕ!
Стивен стиснул в руках бедренную кость Крипса. С другой стороны холма донеслись звуки раздираемых мяса и хрящей — коровьи рты чавкали, истекая слюнями — но эти звуки не забивали рев от предвкушения пиршества, оглушивший его. Вот бы пустить в расход этого надутого мудака, спиздившего идею.
Немного позже стадо утихомирилось и задремало. Маленькая чалая телочка взобралась на насыпь к Гернзейцу и вытащила его двухфутовый хуй с выступившими венами. Стивен наблюдал, как проскальзывает внутрь длинный черный предмет, и его сильнее, чем когда-либо, потянуло быть рядом с другим живым созданием, чтобы его любили и заботились о нем. Он закрыл глаза и вспомнил давящуюся говном Зверюгу, освежеванного и истекающего кровищей Крипса, голову женщины, лопнувшую от удара о стену на станции метро, — Стивен готовился к моменту, когда стадо заснет.
Вот уже час от стада не доносилось ни звука, и Стивен осторожно вылез из навозного ложа, напряг руки и, не выпуская бедренной кости, вскарабкался на холм. Чалая дрыхла. Гернзеец бодрствовал и созерцал спящие ряды коров. Стивен быстро шагнул вперед и присел на корточки. От удивления быка передернуло.
— Блядь!
— Как успехи, майн фюрер?
— Ты совершил ужасную ошибку, придя сюда, пижончик.
— Выбирать не пришлось.
— Смертельную ошибку, тут тебе нет больше места. Теперь я главный.
Стивен почувствовал знакомое жжение близкого убийства, наплыв какого-то химического элемента из кишок, от которого сила удваивалась, а мышление невероятно прояснялось. И только бык начал подниматься на ноги, Стивен уже знал, как действовать.
Боковым зрением он заметил, что чалая подняла голову и открыла глаза. Она глядела на него с любовью, и он знал: она надеется, что он победит.
Гернзеец расправил задние ноги и уже собрался поднять переднюю часть туши с колен. Стивен на миг сжался, вскочил, уверенно сжимая кость двумя согнутыми руками. Заостренный конец легко порвал нежную бежевую шкуру на шее, вошел внутрь и вскрыл вену. Гернзеец булькнул и зашатался. Треснулся подбородком о землю. Стивен попытался выдернуть кость, но та засела в мясе слишком глубоко, пришлось опереться ногой о бычью щеку и потянуть. Из образовавшегося отверстия хлынула струя густой крови.
Гернзеец бился в конвульсиях, стараясь поднять голову и вдохнуть воздуха. Кровь вперемешку с соплями затопила его морду. Стивен чувствовал себя богом. Он вновь ударил в верхнюю область шеи прямо под черепом. На этот раз заостренная бедренная кость Крипса вошла легче и вышла наружу с другой стороны.
Стивен не попал в позвоночник, но тяжело раненный Гернзеец сопротивлялся такой навязчивости и согнул задние ноги. Стивен расхохотался, запрыгнул ему на спину и стал бить костью снова и снова, пока от груди и ниже не вымок в крови.
На десерт, чтобы быть абсолютно уверенным, он разыскал камень и загнал остатки Крипсовой кости в правое ухо Гернзейца. Бык дернулся назад, плюхнулся на землю, громко пернул и истек говном на вывернутые ноги.
Стивен раскинул руки и потянулся. Он вернул себе спящее стадо, у него хватит сил на тысячу стад. Под дуговой лампой наивысшего самолюбия перед ним лежал путь, ведущий точно в будущее, туда, где он вечно пребудет в безопасности и чьей-нибудь любви — у него всегда будет семья.
Сюда ничто не войдет вопреки его воле, и в этом мире, не сравнимом с внешним миром, он заживет жизнью не менее совершенной, нежели увиденная по телеку.
К нему прижалась чалая, он обнял ее. Он уже кожей чувствовал ветер и непобедимую силу гонки, видел мелькающие вспышки тусклого света и бегущие стены туннелей, ощущал торжество движения и силы, свое вхождение в это бытие… и благословенную жизнь вместе с близкими созданиями.
Он набрал полные легкие воздуха, собираясь закричать. Пора будить стадо.