Столяров Кирилл. Казус

   - Фомич, тебе бы лучше на воздух, - решительно заявила Жибоедова и вывела повара на волю.
   - Афоня, ты не забыл насчет моей просьбы? - спросил Парахнюк. - Ты о чем?
   - Об устройстве Жибоедовой на должность завскладом.
   - Так это она и есть? - удивленно вымолвил Парамоны-чев. - А я распинался тут про любовь к литературе!. . Иннокентий, ты, брат, меня недооцениваешь. Был ли хоть один случай. когда я позабыл твою просьбу? Ну, скажи!
   - Такого случая не было! - Парахнюк хлопнул ладонью по столу. - Я уже говорил, что ты замечательный парень, и еще сто тысяч раз повторю это. . . Желаешь?
   - То-то,'брат!- Парамонычев покачал пальцем перед носом Парахнюка. - Я никогда ничего не забываю!
   - Уж вы простите, гости дорогие, моего свата, - запричитала вернувшаяся с мороза Жибоедова. - Организм у него слабый.
   - С кем не бывает, - успокоил ее Парамонычев и снова взялся за стопку. Значит, говорил я о вас, Василиса Тихоновна . . . Желаю, чтоб у вас за столом всю жизнь было так же, как сейчас: всего вволю и, главное дело, душевно и сердечно.
   - Иначе вам удачи не видать, - тенорком пропел Парахнюк и выпил вслед за Парамонычевым.
   Жибоедова покосилась на пустые бутылки и елейным голоском предложила: Выпейте еще водочки.
   - Ни боже мой! - Парахнюк замотал отяжелевшей головой. - С радостью! одновременно с ним ответил Парамонычев. - Только, Василиса Тихоновна, для разнообразия перейдем ни шампанское . . . Это рекомендуется для лакировки.
   Жибоедова сбегала в буфет и мигом притащила бутылку полусладкого. которое Парамонычев встретил с большим энтузиазмом.
   - Вот что. Василиса Тихоновна, - сказал он, помешивая шампанское вилкой, чтобы поскорее вышел газ, - Иннокентий просил решить вопрос с химзаводом относительно вашего трудоустройства.
   - Очень прошу, Афанасий Николаевич, - залебезила Жибоедова. - Я такая женщина, что в долгу не останусь!
   - Понимаю, - снисходительно произнес Парамонычев. - Только тут в наличии некоторая загвоздка. Дело в том, что Блинов. как мне доложили, пока живой.
   - Так он днями помрет. Вы уж будьте так добры . . . - Однако пока еще не помер. - возразил Парамонычев. - А на живое место рекомендовать другого - не в моем принципе.
   - Как же мне быть? -- забеспокоилась Жибоедова. - Посоветуйте, Афанасий Николаевич.
   - Надо ждать. Как Блинов умрет, сразу же возьму их за жабры и утрясу вопрос насчет вашей кандидатуры.
   - А они вас послушаются? - покусывая нижнюю губу, неуверенно спросила Жибоедова.
   - Гм. иначе ч быть не может!- Парамонычев в один прием осушил стакан шампанского. - Ух, хорошо пошел! . . Я их, Василиса Тихоновна, вот так в кулаке держу. Из-за морозов они мне черт-те сколько аммофоса недодали. Если что не так, я их сей же миг прижму штрафом. Поэтому они меня уважают . . .
   Наутро Парахнюк не смог встать и весь день маялся с похмелья, а в четверг отправился в клуб и вернулся оттуда возбужденно-радостным.
   - Фросенька. удача! - с порога закричал он. - Угадай, какой у меня сюрприз? У Фроси екнуло сердце. Неужто перевели деньги за романы?
   - Смотри, милая моя, что нам дали, - ликовал Парахнюк, доставая из кармана какие-то бумажки. - Давно я лелеял такую мечту, а теперь она сбылась. Послезавтра мы с тобой едем в Москву!
   Выяснилось, что завком мясокомбината выделил им две бесплатные путевки на ВДНХ. где намечался слет передовиков мясо-молочной промышленности.
   - А как же дети? - спросила Фрося, которой страшно захотелось хоть разочек побывать в столице.
   - Детей отдадим тетке, - заявил Парахнюк. - Подумаешь, дело - пару деньков повозиться с нашими потомками . . . А мы побываем в Большом театре, в цирке и, конечно, наведаемся в редакции, чтобы поговорить о судьбе моих произведений.
   Ехала Фрося в Москву с легким сердцем, а вернулась домой с больной головой.
   День приезда, как водится, прошел в хлопотах, но все вышло лучше лучшего дали им на двоих теплую комнату в гостинице "Турист" и даже помогли с билетами на обратную дорогу. А на другой день Парахнюк надел новую рубаху в крупную желто-зеленую клетку, постригся в парикмахерской, наодеколонился и повел Фросю в редакцию толстого журнала. Ходили они вокруг да около площади Пушкина не меньше часа, пока нашли нужный дом, где и начались Фросины расстройства.
   - Здравствуйте! - обратился Парахнюк к сонной девушке, сидевшей за пишущей машинкой. -Я-И. Парх! И. Парх - это был Кешин псевдоним.
   - Здравствуйте, - ответила сонная девушка.
   - Вы к кому? - Сам не знаю, - признался Парахнюк. - Тут. у вас, лежат два моих романа .
   - Вы у нас раньше печатались? - Не приходилось.
   - Тогда пройдите в седьмую комнату, к Наталье Кирилловне. По-видимому, ваши рукописи у нее.
   Наталья Кирилловна оказалась низенького расточка женщиной Фросиных лет либо чуточку постарше.
   - Здравствуйте, Наталья Кирилловна, я - И. Парх! - громогласно представился Парахнюк. - А это - моя супруга, Ефросинья Петровна!
   - Что вам угодно? - испуганно спросила низенькая.
   - Я автор романов "В погоне за взбесившимся красным дьяволом" и "Под знойным небом Аргентины". . . Хотелось бы потолковать накоротке, выработать общий язык. . .
   - Общий язык? - лицо Натальи Кирилловны исказила страдальческая гримаса. Присаживайтесь, товарищи . . . У нас в отделе прозы ознакомились с вашими рукописями и пришли к единому мнению, что это не беллетристика. Вот, собственно, все, что я могу сказать.
   - Вы сами-то романы читали? - агрессивно спросил Парахнюк.
   - Я просмотрела их по диагонали, ибо, простите, читать ваши сочинения выше моих сил.
   Дальше Фрося не все поняла, потому что низенькая женщина без умолку затараторила заумь, которую, по всей видимости, до конца не разобрал даже ее Кеша. Бессодержательность, примитивизм, вялость, недержание композиции, убожество авторской речи, множественность сюжетных заимствований, ненаучная фантастичность, отсутствие индивидуальных речевых характеристик у всех без исключения персонажей, и так далее, и тому подобное.
   - Ясненько! - злобно подытожил ее речь Парахнюк. - Спелись тут друг с дружкой и насмерть зажимаете всех, кто не из вашей бражки? Вы сами-то свой журнал хоть изредка читаете?
   - Разумеется.
   - Так у вас по-настоящему интересного - с гулькин нос! - выпалил вспотевший от негодования Парахнюк. - Печатаете бред сивой кобылы, от которого мухи дохнут, а в разделе критики наперебой рисхвиливаетс один другого, как петух кукушку . . . Нет на вис. черт побери, Белинского с Добролюбовым, они бы вам живо объяснили, откуда ноги растут!
   - На каком основании вы позволяете себе огульно охаивать нашу роботу? возмутилась низенькая женщина. - Я согласна с тем, что на страницы нашего журнала попадает и третьесортная беллетристика, но даже она ни добрый десяток голов выше ваших шпионских опусов.
   - Где уж вам понять пафос моего творчества . . . - Парахнюк густо покраснел и отвернулся к окну. - Ведь я борюсь со злом не в районном и даже не областном, а во всемирном масштабе . . .
   - Послушайте, И. Парх . . . - низенькая женщина осеклась, почесала переносицу и обратилась к Фросе: - Неужели ваш муж абсолютно не в состоянии понять бездонную глубину собственной беспомощности?..
   Они ушли из редакции и вернулись в гостиницу "Турист", где Кеша за обедом выпил бутылку портвейна и что было сил обрушился на низенькую женщину. "Не верь .ни единому слову этих гадюк, Фросенька, - взволнованно требовал он, правды они и жизни не скажут! Они - могильщики народных талантов и. черт их подери, похерили не одну тысячи писателей, имевших все данные для того. чтобы украсить алмазный венец русской литературы! Вот увидишь, наступит день. когда мои романы выйдут в свет и доставят радость простым людям!"
   На третий день успокоившийся Парахнюк поехал в издательство, а Фрося отговорилась нуждой походить по промтоварным магазинам и снова зашла в ту же редакцию.
   - Вы извините меня, гражданочка, - обратилась Фрося к низенькой женщине, имени и отчества которой не запомнила. - Если не трудно, объясните мне всю правду насчет романов моего Парахнюка.
   - Постараюсь. - с готовностью откликнулась низенькая женщина. - Вы, простите, кто по образованию.
   - Никто. - просто ответила Фрося. - Родителей в войну убило, вот и пришлось после семилетки себя содержать . . . Работаю старшей кладовщицей на мясорыбном складе.
   - Давно ваш муж пишет?
   - Шестой уж год пошел, - со вздохом ответила Фрося.
   - Вам нельзя не посочувствовать . . . - В голосе низенькой женщины послышались соболезнующие нотки. - А что, если не секрет, послужило толчком к его увлечению?
   - Грузовик, - бесхитростно пояснила Фрося. - Мой Иннокентий Кузьмин тогда под грузовик угодил. Доктора перевели его на инвалидность, и с тех пор он все пишет и пишет.
   - Что вам сказать? - низенькая женщина сделалась доброй-доброй и сразу же напомнила Фросе докторшу, лечившую Кешу в областной больнице. - Как-то Борис Полевой выступал в Центральном доме литераторов и, сославшись на старинную тверскую пословицу, остроумно заметил, что одни поют. что знают, а другие знают, что поют. Улавливаете смысл?
   - Может, не романы ему надо бы писать, а что попроще?
   - Пусть попробует писать сказки для детей, а еще лучше, если вообще бросит это занятие.
   - Неужто так плохо?
   - Нам часто присылают рукописи, которые можно охарактеризовать саркастическим эпитетом покойного Зощенко - маловысокохудожественные. Это слабенькая, но все-таки беллетристика, а писанина вашего благоверного, простите, ни в одни ворота не лезет . . .
   Вернувшись из Москвы, Фрося на следующий же день вышла на работу и первым делом нос к носу столкнулась с зареванной Броней.
   - Ты чего, Бронь?
   - Мне впору не слезы лить, а в петлю лезть, - сморкаясь в платок, ответила Новак. - Говорила я тебе, что этот подлец Рукосуев подберет к нам ключи, а ты не верила . . . Пока ты разгуливала по Москве, он, подонок, придрался ко мне и заорал, чтобы через двадцать четыре часа даже моего запаха моего тут не было. Ax, тварь!
   - За что?! - поразилась Фрося.
   - Ни за понюшку табаку!
   Фрося огорчилась за подругу и прямиком пошли к заведующему.
   - А, Парахнюк, заходи, заходи! - приветливо встретил ее Рукосуев, Доложи, как там Москва поживает?
   - Москва-то на месте, Степан Егорович, а у нас вот не все спокойно, сказала Фрося, теребя косынку, - За что Новак увольняете? Ведь у ней на руках дочка восьми лет!
   - Вот ты о чем, - помрачнел заведующий. - За дело увольняю ее, Парахнюк, за преступные махинации. По ней, если хочешь знать, тюрьма плачет, да из-за дочки-малолетки пожалел я Новак в милицию передавать. А следовало бы.
   - Не может быть, - прошептала Фрося.
   - Эх, Парахнюк, Парахнюк, простая ты душа! - Рукосуев сжал желтый кулачок. - К людям доверчивая, и все для тебя хорошие . . . А я зубы проел на продовольственном снабжении и разные жульничества постиг досконально. Знаешь, что Новак отмачивала?
   - Нет . . .
   - Под крылышком у Жибоедовой она издавна практиковала создание прибыльной пересортицы. И, вдобавок, состояла в преступном сговоре с торговым жульем. . . Мне наши рабочие подсказали, и я поймал ее за руку!
   - Как же это? - не поверила Фрося.
   - Новак отпускала в столовые говядину и свинину второй категории, а оформляла по первой, - объяснил Рукосуев. - А своим торгашам отоваривала фонды наоборот, получая долю от разницы в цене. . . Знаешь, сколько она на этом имела?
   - Господи! - Фросю бил нервный озноб. - Неужто идут на такое?
   - Получается так, что идут.. . А ты не переживай, работай спокойно. О тебе все говорят, что ты честная. Да я сам, в глаза тебе говорю, лично в этом убедился. Проверил кое-что, пока тебя не было. и увидел, что не ловчишь. Хоть семья у тебя большая и муж, говорят, с головой мается, а раз совесть на месте, так человек всегда остается человеком . . .
   С неделю Фрося не могла опомниться от страшной новости и, несмотря ни на что, по-бабьи жалела Броню Новак, а как-то вечером та подкараулила ее возле дома и завела такой разговор:
   - Ты, Фросенька, поторопи муженька насчет трудоустройства Жибоедихи, а то некрасиво получается . . . - Новак сложила губы бантиком. - Пили и ели досыта, пора и долг отдавать!
   - Ты же знаешь, что Парамонычев обещался помочь, когда Блинов умрет, ответила Фрося. - А до той поры разговора быть не может.
   - А Блинову, говорят, лучше стало, - подбоченясь, заявила Новак. - Может, он и не умрет вовсе. Как тогда быть?
   - Не знаю, - Фрося не понимала, что от нее хотят.
   - Вот как ты нынче заговорила! - ощерились Новак. - Раз мы с Василисой Тихоновной тебе не нужны, ты на нас поплевываешь?
   - Зачем ты так! - обиделась Фрося.
   - Затем, что мы потратили на ваше угощение восемьдесят семь рубликов, а авось задатку не дает! Либо устраивайте нас с Жибоедихой на химзавод, либо гоните деньги назад. Даю тебе неделю...
   За ужином Фрося рассказала все мужу.
   - Вот так казус! - Парахнюк хохотал чуть ли не до упаду. - Ну и жабы твои сослуживцы!. . Хорошо, что Афоня не успел ничего сделать, а то было бы неловко . . . Ну и ну!
   - А как быть с деньгами? - встревоженно спросила фрося.
   - Никак! - Парахнюк зашелся от смеха. - Что с возу упало, то пропало! . . Ошиблись твои прохиндейки, и денежки приказали долго жить . . . Ты, Фросенька. за них не волнуйся, они не последние тратили. Ну и жабы! Жибоедова мне никогда не нравилась, а о Новак я, признаться, не думал, что она - махинаторша.
   - Не хочу я быть им должной!
   - Возвращать деньги смешно, надо их проучить. Мало того, я обязательно использую этот казус в следующем романе. Я задумал трилогию о военно-промышленном комплексе США. а американские главари - беспринципные карьеристы, для которых, чувствую, характерны аналогичные методы служебного продвижения.
   - Кеш, там опять будет Максим Максимович Исаев?
   - Ты. милая моя, забыла, что я превратил его в Ивана Ивановича Рамзаева.
   - Может, не стоит тебе писать? - без нажима спросила Фрося. - Та низенькая из журнала ведь не зря ругала тебя за заимствование.
   - Пошла она к чертовой матери! - со злостью произнес Парахнюк. - Собака лает, ветер носит . . . Не обращай внимания, Фросенька. мало ли кто что взболтнет. Ты слышала о том, что Шекспир не сам придумал "Отелло" или, скажем, "Ромео и Джульетту", а списал сюжеты у средневековых итальянских писателей?
   - Не слыхала, - ответила озадаченная Фрося. Шекспира она уважала и такого за ним не знала.
   - Между тем так оно и было. А если Шекспиру можно, так почему нельзя Парахнюку?
   Парахнюк попил чайку и сел дописывать роман об Иране, а Фрося осталась на кухне, помыла посуду и призадумалась. Вот ведь какие повороты наша жизнь выказывает. Кто бы мог ждать такого от Новак? . . А может быть, она, Фроська Парахнюк, дура-дурой и уши холодные? Может, не ведомо ей то, что другие запросто примечают?. . Это еще как поглядеть! Это еще бабушка надвое сказала! В умники Фрося, право слово, не лезет, но и глупее людей себя не считает. Кто все способы жульничества назубок выучил, разве от этого сойдет за умного? Нет, не от подлого знания ум людской меняется. Кто про то и слыхом не слыхал, тот, право слово, во сто крат счастливее. Верно сказал Рукосуев Степан Егорович: человек - покуда у него совесть на месте! . . Деньги, однако. Фрося им отдаст. Не все. конечно, а свою с Кешей долю - тридцать четыре рубля восемьдесят копеек. Не нужно ей ничего ихнего, пропади они пропадом! Сразу не осилить столько, а месяца за три отдаст и мужу ничего не скажет, чтоб он потом насмешки не строил. Так что, в жульничестве не кумекая, она все одно не дурей других. А вот насчет разных человеческих странностей она, видно, слабовата. Взять хотя бы Кешины романы. Каждый божий день она мысленно сводит Кешу с той низенькой из журнала, а все без толку: раз низенькая верх берет, а раз Кеша. Кто из них правый? Пусть в романах не все ладно, но ведь живой интерес есть, и не одну Фросю при чтении забирает, однако низенькая ни единого доброго словечка тогда не сказала. . . Видно, даром Кеша бумагу переводит, да разве ему вдолбишь? Нет такой силы. чтобы его переиначила. .. Хотя. постой, сила такая есть. Если его обратно грузовиком слегка ударить, может, он бы писанину забросил и, как все. работать бы начал?.. Эх, что зря мечтать! Где тот грузовик и где тот водитель? Надо жить. как живем. Детишки на глазах подросли, старший школу заканчивает, средняя дочка в седьмой уже ходит, да и маленький в четвертом, а тебе, Фроська Парахнюк, скоро сорок три. . .
   Фрося погляделась в тусклое зеркальце, висевшее над умывальником, и увидела в нем свое отражение. От носа к губам шли стрелками две морщины, а под глазами - синь и плетение - маленькие морщиночки крест-накрест. Волосы кое-где поседели, но издалека особо незаметно. Только глаза молодые - серые с желто-зелеными крапинками и глядят без зависти.
   "Мне ли горе горевать? - подумала Фрося. - Вокруг ведь полным-полно тех, кому куда хуже. И не оттого, что мало доброго перепало, а потому, что меньше кусок достался, чем ихний рот открывался. Им. видно, нутро дни и ночи жжет, что не так нее сложилось, а по нам - лишь бы войны новой не было, а остальное как-нибудь выдюжим!"