Стрешнев Дмитрий. Булкинъ и сынъ

   Хряпов успокоился, милостиво улыбнулся и наклонил голову.
   - Карты-то, господа? Забыли! Еще талию?
   Талия вышла какая-то пресная. Каждый думал о своем, Фундуклиди перепутал валета с королем. Под конец, когда все стали тайком глотать зевки, бес снова ткнул меня когтем под ребро:
   - Савватий Елисеевич, а сколько вы всё-таки получили на булкинском деле?
   Вопрос был против шерсти, но уж сильно томило меня любопытство.
   К удивлению, Хряпов на этот раз не рассердился.
   - Ну... - сказал он мрачно, - тыщ эдак... триста... нет, вру, все четыреста.
   400 тысяч, почти полмиллиона! Я скривил губы и покачал головой. Фундуклиди перестал разглядывать ногти и приоткрыл рот, оглушенный цифрой.
   - Простите, Савватий Елисеевич, - сказал я. - Может быть, я вмешиваюсь в область сугубо тайную, но - неужели столько стоили дом и имущество, что пошло с торгов?
   - А почему бы нет? - сказал Хряпов. - Булкин собрал блестящую коллекцию картин. Правда, не очень старых, недорогих. Маковский, Рябушкин... Я храню их в банке. У него была и коллекция саксонского фарфора, которую я, правда, продал. Не люблю идиллических амуров, пастушек и стариков с раскрашенными щеками. Вы видели у меня в кабинете над столом "Закат над морем"? Это тоже его - Булкина... Я оставил ее, потому что она мне очень понравилась... А кроме того, не забывайте, что две булкинские мануфактуры тоже отошли мне. Так что, назвать точную цифру я затрудняюсь.
   - М-да... - сказал я, подавленный. Мне даже не хотелось вспоминать свои мечты о пузыре с плохим шампанским и о лубочных вечерах в подтяжках на диване. Это были грезы сопливого мальчишки о засиженном мухами леденце. Такие вот, как Хряпов, сами дирижируют своей жизнью и желаниями. Захотел спас Булкина, захотел - затоптал его и десяток других. Захотел - и плюющийся паром локомотив потащит тебя сквозь швейцарские туннели в Ниццу. Захотел - и в шкафу завелся фрак с кавалерией через плечо. Назваться министром, губернатором... А у других в оркестре лишь пиликает скрипка нищеты, и свирелям надежд никак ее не одолеть...
   Когда мы расходились почивать, Хряпов задержал меня за руку и показал на картину довольно неприметно висевшую в углу над буфетом.
   - Тоже его, Булкина.
   Это было полотно небольших размеров, написанное в темных тонах. Две парусные лодки с убранными парусами. Волны вокруг... Сюжет, в общем, обычный. Но в этом отсутствии затейливости, в неуклюжести лодок, в непривычной некрасивости моря скрывалась настоящая сила. Эта немая сила резко входила в память и оставляла там и море, и лодки, и их старые обветренные мачты.
   - Ну как? - спросил Хряпов весело. - Ничего, а? Хе-хе...
   Я покачал головой.
   - Да. Очень здорово. А чья это?
   - Булкинская, я же говорил...
   - Я имею в виду художника.
   - А-а... - Хряпов вперил глаза в картину. - Не помню. Какой-то француз... или итальянец.
   - Ну да, - сказал я. - Ясно...
   Ясно, зачем ему знать художника, если он держит картины в банке, подумал я. Это ведь - ка-пи-тал! Может, Булкина он из-за картин и угробил... Хотя, наверное, всё-таки из-за мануфактур...
   Я снова посмотрел на картину и на миг пожалел Булкина. А впрочем, все они - Хряповы, Булкины - одного поля... Интересно, прежний хозяин тоже хранил картины в сейфе?... "Какого-то француза..." М-да...
   - О чем это вы задумались, Петр Владимирович? - спросил Хряпов.
   - Так... - сказал я. - Ни о чем. Хорошо нарисовано. С талантом.
   - Потому и держим-с! - отозвался Хряпов.
   15.
   Иногда мне казалось, что произошла ошибка, что человек с фамилией Булкин не может быть злодеем.
   Слово "булка" связывалось у меня с толстым розовым мальчиком с рекламного листка московского царя кондитеров Филиппова. Злодеями могли быть Мацедонский, то есть я, Фундуклиди, Буз; совсем ужасно звучало: Хряпов.
   Я повторял вслух: Булкин, Булкин... - и слово было теплым, мягким, добрым. И тогда мне представлялся небрежный пухлый господин, способный на единственное преступление: уничтожение тортов и паштетов. Воображение меняло виды: господин Булкин с салфеткой; господин Булкин, отдувающийся после пяти шагов по скверу; господин Булкин, подремывающий в кресле. Горничные хихикали за дверью над моим Булкиным, конопатый сын крал у него гривенники из карманов, последний замусоленный приказчик из щелястой лавки обзывал его за глаза "балбесом" и обидным народным словом "тютя"...
   Бесплотные воздушные картинки кончались, и Булкин снова становился угрозой, символом отвратительного убийства, электрическим полем, намагничивающим проволоки наших нервов.
   16.
   Васька появился через пятнадцать дней.
   В тот день Фундуклиди, который, закалив сердце против наших насмешек, несколько раз из-за занавески внимательно осматривал улицу, громко сказал что-то по-гречески, а потом - себе под нос:
   - Опять он здесь...
   Мы с Хряповым передвигали шахматы, разыгрывая французскую защиту.
   - Вы о ком, Михаил Ксантиевич? - спросил Хряпов, посылая ладью на Е-6.
   - Крутится целый час уже... в плаще и кепи, - сказал детектив.
   - Бросьте, Михаил Ксантиевич, вечно вы всех подозреваете!.. Помните пьяного извозчика?
   Пять дней назад Фундуклиди забил тревогу, когда у ограды хряповского особняка остановилась пролетка живейного извозчика. Грек в это время, отодвинув край плотной шторы, как раз обозревал ту часть Вселенной, что открывалась из окна гостиной. Увидев, как хозяин пролетки слезает с козел и направляется к чугунным копьям решетки, Фундуклиди поднял настоящую бурю. Мы бежали, бросив приятный отдых, и каждый ощущал бьющийся в кармане о бедро тяжелый револьвер. Между тем, возмутитель спокойствия нетвердым шагом приблизился к ограде и, воровато оглядевшись, стал в сумерках мочиться через прутья на газон.
   - Помните извозчика? - снова сказал Хряпов, и я позволил себе улыбнуться. - Неужели вы хотите заставить нас снова наблюдать подобную картину?
   - Напрасно вы смеетесь, господа, - сказал Фундуклиди. - Я...
   - Жестоко, жестоко... - продолжал журить Хряпов.
   - Да нет же! - сказал Фундуклиди, закипая, и снова фыркнул что-то на греческом (даже глаза его вроде бы сверкнули). - Вон он... Вон ходит! Типичный соглядатай!
   - Ну уж... Так уж и соглядатай?
   Тем не менее, мы с Савватием Елисеевичем встали и подошли к окну.
   - Где же?
   У Фундуклиди запрыгали от волнения рыхлые щеки.
   - Только что здесь был... Агиос о теос! У тумбы. Ушел! Подозрительный тип!.. - повторял Михаил Ксантиевич. - Вот, снова появился!
   - Да где?
   - Во-он! Встал, не шевелится.
   Подозрительный тип стоял у афишной тумбы против громадного женского лица над буквами: "М-IIе Крутоярская. Бенефисъ". У М-IIе Крутоярской подгулявший приказчик подрисовал углем усы и баки.
   С первого момента я уловил что-то знакомое в мохнатом кепи и поднятом воротнике мышиного плаща (день был пасмурный, по улице ветер гнал провинциальный мусор, загибая угол "Бенефиса" m-lle К.). Невозможно было ни с чем спутать эти плечи, будто не выдерживающие веса отпущенного каждому воздушного столба Паскаля: на другой стороне тротуара стоял Васька Беспрозванный. Мне даже показалось, что я различил васькины глаза - глупые и жадные.
   Должно быть, какая-то жилка дрогнула в моем лице, потому что Фундуклиди, взглянув на меня, вдруг выпалил:
   - О-о!... Вы его знаете!
   Он сказал это так, словно застал меня в чужом саду на сливовом дереве. Я отдал должное его полицейскому чувству.
   - Знаю. Это Васька Беспрозванный.
   - М-да? - сказал Хряпов, странно взглядывая на меня.
   Я почувствовал себя женой вельможи, застигнутой с лакеем.
   - Это Васька Беспрозванный, - повторил я. - Сотрудник нашей газеты.
   - М-да? - снова сказал Хряпов.
   Что еще он мог сказать в эту минуту?
   Я понял, какие черные чувства взвились в душе Савватия Елисеевича, и разозлился на Ваську. Разозлился за всё: за то, что он выследил, за его дурацкую фигуру, за фамилию, смахивающую на кличку марвихера
   - Это Васька Беспрозванный, - повторил я в третий раз. - Дурак и зануда. Поверьте мне (я светло улыбнулся), это совершенно безопасный тип...
   - А откуда он здесь? - грозно крикнул Фундуклиди голосом околоточного.
   Глаза его отразили два оконных переплета и от этого стали жуткими, как у монстра.
   - Почему он наблюдает? Знаете? Можете сказать?!
   - Позвольте... Михаил Ксантиевич, Савватий Елисеевич... Я все объясню... Может - присядем?
   - Нет, здесь! - повелительно сказал Фундуклиди. Рука его подобралась к разрезу пиджака. В отличие от нас, он носил револьвер на шнурах подмышкой.
   - Вы что - с ума сошли? - сказал я. - Оставьте револьвер!
   - Какой револьвер? - слицемерил детектив. - Па-апрашу не увиливать!
   - Вы уж расскажите, Петр Владимирович, вы д о л ж н ы рассказать, сказал Хряпов, нажимая на слово "должны".
   - Да-да, я понимаю, - сказал я пересохшими губами. - Я помню: я обязывался ни словом, ни намеком... То есть, полный секрет... Я сам не понимаю, как случилось... - я вновь услышал васькин голос мне вдогонку у редакции: "Все равно узнаю!" Но как он отгадал Хряпова? Я что-то наплел Бузу... Но разве можно было додуматься?... Вот нюх у проныры! Конечно, затворничество купца, который прежде живал широко, не прошло мимо Васьки. Сопоставив время, факты, расспросив Буза, он, ясное дело, увидел, что оба неизвестных собрались в одном уравнении...
   Я рассказал Фундуклиди и Хряпову всё, как было: про Буза, Ваську, прощание с газетой. Они слушали молча, только Фундуклиди то вскидывал, то напускал на глаза жуткие брови, выдвигал челюсть и торопил в пространных местах:
   - Ну?... Ну а вы?... Ну, и как?...
   Я рассказал с подробностями, упомянув даже о Диане на потолке (оба вынесли это без улыбки). В конце рассказа Хряпов почесал в затылке (видно было: первый запал уже прошел, и сомнения почти рассеялись) и сказал:
   - Однако, неосторожно вы, Петр Владимирович...
   - Неосторожно, - сокрушенно согласился я. - Но кто же мог знать, что этот мерзавец Васька догадается. И зачем ему это нужно?
   - Стоит... - сказал Фундуклиди, в который раз посмотрев в окно.
   Васька стоял на прежнем месте, обдуваемый ветром.
   - Как ему не надоест? Римский статуй, ей-богу! - попытался я пошутить.
   Фундуклиди перекатил на меня маслиновые глаза и сказал:
   - А вдруг он связан со злодеями? Я лично допускаю такой вариант.
   - Да?... - нервно спросил Хряпов. - Но откуда же? Откуда?
   Фундуклиди солидно пожал плечами: мол, чего не бывает!
   - В нашем положении можно всего ожидать, Савватий Елисеевич.
   Все снова против воли посмотрели на мерзавца Беспрозванного. Тот уже прислонился к тумбе - устал, сердешный. С тех пор, как мы его заметили, прошел уже час. Сколько же он стоял до этого?
   - Вот что, господа, я выйду и пошлю его к черту, - сказал я решительно.
   - Ни в коем случае! - запротестовал Хряпов, волуясь. - Вы всё провалите! И без того ясно: нам дают понять, что дом под надзором.
   - Вто это я как раз и смогу выяснить: случайно Васька ошивается у тумбы или дело впрямь серьезное.
   Такая мысль вроде бы соблазнила Хряпова, но, поразмыслив, он сказал:
   - Нет... Это опасно и... ни к чему. Да-с!
   - Нет,- сказал и Фундуклиди.
   - Ну что ж, - покорился я. - Как желаете.
   Мы гнетуще помолчали.
   - Однака, господа, - через минуту сказал Хряпов, - что это мы всё этак... молчим? Довольно дискуссии. Не лучше ли нам развеяться (он улыбался и даже потер руки; не веселились только глаза). Михаил Ксантиевич, что это вы снова изучаете в окне? Нападение злодеев еще не скоро... Так что, господа - партию в бильярд?
   Я понял, на что намекал Хряпов: нельзя допускать упадка настроения. Уныние всех нас съест.
   - Что же, господин миллионер, - сказал я весело, - готов проиграть вам бутылку французского коньяку... Надеюсь, вы потерпите возврат долга до тех пор, как мы выйдем отсюда с триумфом?
   - Да уж, ладно, - сказал Савватий Елисеевич. - Хе-хе! Что уж поделаешь!
   Мы почти силой оттащили Фундуклиди от окна. На лестнице по пути наверх, в бильярдную, детектив прижал меня боком и жарко сказал в ухо:
   - В редакции-то, небось, наболтали чуть больше, а?
   Он посмотрел на меня из лестничной тени, словно добавил: "Конечно, при Хряпове неудобно было сознаваться в невоздержанности на язык, но мне-то уж можете открыться!"
   - Да что вы, - тихо сказал я Михаилу Ксантиевичу. - Вовсе нет!
   Он улыбнулся и сощурил глаз-маслину: знаем вас!
   Из бильярдной, от наших с Хряповым азартных выкриков (дорога была, разумеется не бутылка - престиж бильярдщика), Фундуклиди потом еще четыре раза бегал смотреть на Ваську. Тот на некоторе время исчез - видно, обедал в "Трех богатырях" неподалеку - потом появился, простоял два часа в сумерках - и снова исчез.
   С тех пор он начал появляться почти каждый день и стоял на прежнем месте - у тумбы.
   17.
   Какая подлая штука - часы! Можно смотреть на них долго-долго, и стрелка будет стоять неподвижно, но стоит отвлечься, как вредный механизм тут же приходит в движение, и, повернувшись, вы замечаете, что стрелка уже продвинулась вперед на добрую половину часа. А вслед за нею плывет, скользит, ускользает время.
   Подлые часы!..
   Еще недавно, бывало, не раз за день захлопнешь книгу и скажешь в душе: как же медленно ползут минуты! А теперь - наоборот... Был бы у времени хвост - так и вцепился бы в него, чтобы попридержать.
   Это потому, что прошло уже больше половины срока, отпущенного до дня мести.
   Каждый новый день стал страшить.
   Каждый перезвон часов, отмеряющих еще одну навечно канувшую четверть часа, стал грозить, напоминать, вызывать дрожь.
   Вчера почтой пришло еще одно письмо: "Не пытайтесь мешать. Меры будут приняты незамедлительно. Будет хуже."
   - Вот! - запальчиво сказал на это Хряпов. - Я правильно делал, что не уставал повторять: нужно ждать! Во всяком случае, сейчас у нас есть хотя бы шанс выпутаться... Представьте себе теперь, господин детектив, - вдруг напустился он на Фундуклиди, - что было бы, если бы мы послушались ваших советов и опрометчиво решились бы покинуть дом или поднять шум на всю Ивановскую? Представляете? А? Ну?...
   - Право, Савватий Елисеевич, никто и не помышлял всерьез пускаться в авантюры, вступился я, чтобы прервать эту неприятную сцену.
   - Да вот же, вот он хотел! Он и полицию хотел! - оскорбительно тыкал пальцем в грека Хряпов. Он, по-видимому, "сорвался". Нервы у всех не железные.
   С трудом мне удалось вернуть нашему общению более-менее спокойную атмосферу, но всё равно Хряпов заметно нервничал. Однако, ужаснее всего было смотреть на Фундуклиди. Глаза его иногда вдруг начинали блуждать, лоб покрывался испариной, а сам грек находился, казалось, в глубоком обмороке.
   После такого состояния он обычно говорил пугающе-свистящим шепотом:
   - Господа! Я, кажется, догадался!...
   - Ну? - говорили мы с Хряповым. - О чем вы на сей раз догадались? В прошлый раз вы догадались, что злодеи взяли месяц сроку с целью совершить подкоп...
   - Подкоп - ерунда! Слишком трудная задача и много риску. На сей раз я, кажется, проник в замысел преступников.
   - Очень интересно, Михаил Ксантиевич, мы вас слушаем.
   - Да-да... - детектив встал из кресла, прошелся вдоль стены и ткнул пальцем в мраморных львов (мы, как обычно, были в гостиной):
   - Что это?
   - Камин, Михаил Ксантиевич. Уверяю вас, это всего лишь камин, сказали мы с Хряповым, тщетно пряча улыбки.
   - Всего лишь камин, - промычал, насупясь, детектив. - В том-то и дело! Про-сто ка-мин! А куда ведут трубы? Ведь на крышу!
   - Но помилуйте! Неужели вы думаете, что преступники сумеют обратиться в змей и проскользнуть в трубы?
   - Зачем проскользать?... - рассеянно спросил грек.
   Он неожиданно проворно расставил жирные ляжки, наклонился и заглянул в зев камина.
   - Зачем проскользать? - повторил он, выпрямляясь. - Не нужно проскользать...
   Он снова нервно заходил, бормоча:
   - Ай-ай-ай, как же просто... Но догадаться можно было, можно было... Ай, плохо! Но - коварство... какое коварство!... Действительно, так!... Савватий Елисеевич, - наконец спросил он. - Много каминов в доме?
   - Да в чем дело, черт возьми? - рассердился Хряпов.
   - Трубы... - печально сказал детектив. - Мне они не нравятся! Злодеи могут бросить через них яд - и мы погибнем от испарений!
   - Чепуха какая-то... - сказал, хмурясь, Хряпов. - А есть такие яды?
   - Немало, - веско ответил Фундуклиди. - Бывают яды, дающие очень сильные пары. Можно отравить также светильным газом...
   - Тоже через трубу?
   Фундуклиди кивнул.
   - Бросить в особых сосудах.
   Растерявшийся Хряпов повернулся ко мне.
   - Петр Владимирович, что вы скажете?
   - Да я... вообще-то... думаю - это дело возможное, - пробормотал я.
   Скептический холодок, с которым я сперва по-привычному встретил новую догадку грека, истаял. Черт его знает! Может быть, на сей раз Фундуклиди угодил в точку. Может же наконец наступить и такой момент: ведь сколько уже вариаций нашего изничтожения изобрел хитроумный детектив, должен же он когда-нибудь угадать! Я ощутил в душе даже сочувствие к бедному греку. Пока мы неблагодарно надсмехались над его аппетитом, любовью к ребусам и сигарам, носатостью и канареечным носкам, этот человек каждую минуту думал и размышлял.
   Так надобно что-то делать! - заявил Хряпов. - Предотвратить, предупредить.... Господа!
   - Да! - выстрелил Фундуклиди.
   - Какое же число каминов в доме? - спросил я.
   - Два английских камина и три печи, - ответил Хряпов.
   - Надобно действовать! - объявил Фундуклиди.
   - Да-да, заткнем трубы! - поддержал хозяин дома.
   - Чем же мы их заткнем? - спросил я.
   - Вот черт, чем же? - осадил Хряпов. - Надо сказать Степану. Здесь понадобится кирпич... можно мешками с песком...
   - Значит, прибудут каменщики, привезут подводу кирпича...
   Хряпов нахохлился, как птица.
   - Вы правы, ca va pas, как говорят французы. Я помню последнее письмо, они в нем как раз предупреждают... А что делать, Петр Владимирович?
   - Может быть, в доме найдутся... гм... подручные средства?
   В этот момент детектив издал мычание.
   - В-вот, - сдавленно сказал он. - Диван, - и потискал толстыми пальцами подушку. - Можно вот этим...
   - Что? Диван растащить? - нахмурился Хряпов.
   Фундуклиди скис.
   Наступило неловкое молчание. Все отвели глаза. До чего же гадок миллионщик, жалеющий какой-то дурацкий диван для нужного дела!
   Наконец Хряпов одумался и произнес:
   - Э... что ж, эта подушка... гм, подайте-ка ее сюда! Так вы полагаете, что ее можно использовать?
   - Полагаю, - кивнул Фундуклиди. - Позволите?
   - Валяйте.
   Грек взял подушку, подмял ее к животу, потискал и, наклонясь, принялся запихивать в нутро камина. Подхватив каминные щипцы, он стал толкать ее вверх щипцами, затем помог ногой, затем щипцами опять.
   - Осторожней, - не выдержал Хряпов. - Рвется. Слышите: треск!
   - Ф... фсе ф порядке, - с ветром выдохнул грек, выпрямляясь, и отошел от камина.
   Подушка исчезла в трубе.
   - Давайте другую, - распорядился Хряпов.
   Грек схватил еще одно полосатое спасение и понес было к каминной утробе, но Савватий Елисеевич перехватил его на полпути.
   - Теперь уж позвольте мне. Вы наверняка криво засунули. Петр Владимирович, подсобите!..
   Через час мы заткнули почти все трубы в доме. К счастью, у Хряпова в особняке оказалась для этого уйма подходящих вещей: диванные подушки, ковры-дорожки, скатерти, книги... Обидно, конечно, было мазать сажей великие продукты человеческой мысли, но на карту была поставлена наша жизнь. А жизнь, что ни говори - самое великое чудо. Доведись любому из вас почувствовать гибельную угрозу и, я уверен - самым дорогим сердцу он пожертвует, не сожалея ни о чем в этот миг. Да-с. Любой, я уверен. А разве нет?
   Мы закрыли вьюшку у печи в людской и, нащипав щепок, заклинили ее намертво.
   Хряпов, очевидно, чувствовал себя неловко за первоначальную безрассудную идиотскую скупость и теперь нарочито корчил ухаря-купца, покрикивая у последнего камина:
   - Это что там? Халат мой с кистями? Тащи его сюда, щели конопатить. Как в песне поется: пей-пропивай, пропьем - наживем!...
   18.
   Вот уже несколько дней, как я иногда ловлю на себе косые взгляды Фундуклиди... Готов спорить на что угодно: после этой дурацкой истории с болваном-Васькой Беспрозванным, грек питает ко мне недоверие. Может даже подозревает в пособничестве злодеям. Да-с, можно себе представить и такое, зная его полицейскую душу!
   Однако, ну и ситуация складывается! Ведь я тоже подозреваю его после той встречи на чердаке и после того, как застал его вместе со Степаном. Не подавал ли он, кстати, тогда, на чердаке, знаки людям, находящимся вне дома?.. Вчера я заметил: они снова шептались со Степаном...
   Ну и положение, прямо мысли штопором закручиваются!...
   19.
   Письма стали приходить чаще - по одному в три дня. В них не было истерических нот или напыщенного тона - они просто были наполнены спокойной, уверенной злобой и угрозой. Пробежав их содержание, Хряпов через силу пренебрежительно пожимал плечами, Фундуклиди искал отпечатки, и все боялись.
   С каждым днем мы чувствовали, как растет в нас мутный, суеверный страх. Это был страх, подобный тому, что будоражит мужиков, когда по деревне пронесется слух, что "грядет армагеддон". Мы изо всех сил пытались оттолкнуть эту липкую, холодную, рыхлую амебу, но страх наваливался и давил.
   Мы стали плохо спать, к завтраку выходили с нездоровым цветом лица и досыпали днем. Мне все время являлся во сне Булкин и какие-то дикие мистерии. Моих компаньонов, очевидно, посещали видения не слаще. Когда я однажды в шутку спросил Хряпова, скольких булкиных он видал нынче ночью, он вдруг вспылил и ответил: "Да при чем здесь Булкин?"
   Действительно, при чем? Мало ли отчего может томиться совесть денежного туза: кто знает, скольких он пустил по миру или уморил? А наш злодей Булкин лишь потащил за собой ворох разных воспоминаний - вот и мучается Савватий Елисеевич...
   За столом нас уже не привлекала болтовня. Всё чаще мы безмолвно ели, уставясь в тарелки. Мы стали раздражительны. Бывали минуты, когда у кого-то нервы начинали трепетать, как пружины. Фундуклиди - даром, что детектив стал совсем неважен. Вчера во время ужина я по нечаянности уронил на паркет ложку - он вздрогнул и побледнел так, что мы с Хряповым испугались. Хотя грек и уверяет, что это случайность, Савватий Елисеевич велел Степану дать ему валериановый отвар.
   Положительно, мы сходим с ума.
   20.
   Я очнулся и лежал с открытыми глазами. Последний Булкин в сапогах бутылками, скорчив злобную гримасу, растаял на бледном потолке.
   Царила тишина. В окно бесстрастно глядела рябая от звезд Вселенная. Стучали невидимые часы, и этот педантичный звук разгонял химеры. Лишь только раздражала скользкая холодная испарина на спине и груди - след только что пережитого во сне ужаса.
   Я откинул одеяло и сел.
   Из приоткрытой форточки - бррр! - тянуло холодом. Я поспешно влез в халат - сразу стало тепло, только липла к спине дорогая хряповская пижама.
   Захватив полотенце, что давеча оставил на кресле, я отворил дверь - и сразу замер на месте. Ночной коридор был необычен, озарен каким-то призрачным сиянием. Сияние исходило из-под фундуклидиной двери.
   Вот-те на! Грек не спит?
   Есть немало родов людей лунатического толка. Одни зачитываются до умопомрачения французскими романами, другие черпают в глубоком омуте ночи вдохновенные образы. Фундуклиди для подобного расточительства чересчур обстоятелен. Он серьезно относится к жизни, то есть - к еде, питью и сну, которые он недвусмысленно под нею понимает. Но есть еще люди, любящие покров ночи, про которых говорят: "яко тать в нощи".
   Я сжал кулаки. Ишь, грек-абрек! Превосходный артист. Щепкин. Мочалов. Шумский! А ведь как ловко строил дурачка! Неужто он всех надул - это толстенький любитель полосатых носков? Наконец-то ты попался, балаклавский (или геленджикский, что ли?) самородок! Скольких великих авантюристов подвела мелкая оплошность, досадная случайность. И вот сейчас Фортуна уже, наверное, поднимает перо, чтобы подписать имя Фундуклиди в этот список.
   Увы! Разоблачения не случилось. Я был уже за шаг от фундуклидиной двери, готовый отыскать самую мизерную щелку, уловить любой комариный писк, когда какая-то предательская половица тоскливо заныла под ногой. И почти тут же - не успел я как следует подосадовать - в комнате детектива возник неясный звук, в ночной тишине гулко ударил в стены револьверный выстрел, с глухим стуком пуля ударила в дверное дерево - и по коридору завыл рикошет.
   От неожиданности я присел чуть ли не на пол, в то время, как за дверью снова затихли. Наконец, я осознал, что произошло. Ах, подлец! Да ведь он с т р е л я л в меня! Я хотел уже броситься к себе, где в тумбочке тосковал от безделья мой "Смит и Вессон", но с той половины, где почивал хозяин дома, раздались торопливые шаги. Опасаясь, что попаду в пиковое положение меж двух огней, я сдавленным шепотом (чтобы сумасшедший Фундуклиди не мог пальнуть на голос) позвал:
   - Савватий Елисеевич, не бойтесь, это я!
   В смутном коридорном мраке, чуть разбавленном продолжающим сочиться из-под фундуклидиной двери светом, высунувшийся из-за угла Хряпов был похож на персонаж из персидских сказок.
   - Это вы, Петр Владимирович? - спросил он отрывисто. - В чем дело?
   - Осторожно! - предупредил я. - Не подходите к двери: он стреляет!
   - Кто стреляет?
   - Фундуклиди.
   - Чушь какая! А что, собственно, случилось?
   - Об этом нужно спрсить вашего грека... Если он не сбежал еще через окно.
   - Чушь какая! - повторил Хряпов.
   Он вышел из-за угла, сунув что-то в карман халата (очевидно револьвер), затем безбоязненно шагнул в разделяющее нас опасное пространство перед дверью с золотистой пулевой дырочкой.