Стругацкие Аркадий и Борис. Отель "У погибшего альпиниста"

барнстокр.

- Чушь, - сказал господин мозес. - Математика - это не
наука, банр... Барл... Дю! А это кто? - Осведомился он,
выкатывая на меня правый глаз. Мутный какой-то глаз,
нехороший.

- Позвольте представить, - поспешно сказал хозяин. -
Господин мозес - инспектор глебски.

- Инспектор... - Проворчал мозес. - Фальшивые квитанции,
подложные паспорта... - Он снова строго посмотрел в тарелку и
отхлебнул из кружки. - Хороший суп сегодня, - сообщил он. -
Ольга, убери это и дай какого-нибудь мяса. Но что же вы
замолчали, господа? Продолжайте, продолжайте, я слушаю.

- По поводу мяса, - сейчас же сказал симонэ. - Некий
чревоугодник заказал в ресторане филе...

- Филе. Так! - Одобрительно сказал господин мозес,
пытаясь разрезать жаркое одной рукой. Другую руку он не
отнимал от кружки.

- Официант принял заказ, - продолжал симонэ, - а
чревоугодник в ожидании своего любимого блюда разглядывает
девиц на эстраде...

- Смешно, - сказал господин мозес. - Очень смешно пока.
Соли маловато. Ольга, подай сюда соль. Ну-с?

Симонэ заколебался.

- Пардон, - сказал он нерешительно. - У меня тут
появились сильнейшие опасения...

- Так. Опасения, - удовлетворенно повторил господин
мозес. - А дальше?

- Все, - сказал с унынием симонэ и откинулся на спинку
стула.

Мозес воззрился на него.

- Как все? - Спросил он с негодованием. - Но ему принесли
филе?

- М-м... Собственно... Нет, - сказал симонэ.

- Это наглость, - сказал мозес. - Надо было вызвать
метрдотеля. - Он с отвращением отодвинул от себя тарелку. - На
редкость неприятную историю вы нам рассказали, симонэ.

- Уж какая есть, - сказал симонэ, бледно улыбаясь.

Мозес отхлебнул из кружки и повернулся к хозяину.

- Сневар, - сказал он. - Вы нашли негодяя, который крадет
туфли? Инспектор, все равно вы здесь бездельничаете. Какой-то
негодяй крадет туфли и заглядывает в окна. Что вы думаете по
поводу этих краж?

- Я думаю, что это шутки кого-то из присутствующих.

- Странная мысль, - неодобрительно сказал мозес.

- Нисколько, - возразил я. - Во-первых, во всех этих
действиях не усматривается никаких других целей, кроме
мистификации. Во-вторых, собака ведет себя так, словно в доме
только свои.

- О да! - Произнес хозяин глухим голосом. - Конечно, в
доме только свои. Но о н был для леля не просто своим. Он был
для него богом, господа!

Мозес уставился на него.

- Кто о н ? - Спросил он строго.

- О н . Погибший.

- Не забивайте мне голову, - сказал мозес. - А если вы
знаете, кто занимается этими вещами, то посоветуйте ему -
настоятельно посоветуйте! - Прекратить. Вы меня понимаете? -
Он обвел нас налитыми глазами. - Иначе я тоже начну шутить! -
Рявкнул он.

Воцарилось молчание. По-моему, все пытались представить
себе, чем все это кончится, если мозес тоже начнет шутить.

Потом госпожа мозес отставила тарелку, приложила к
прекрасным губам салфетку и, подняв глаза к потолку, сообщила:

- ах, как я люблю красивые закаты! Это пир красоток!

Я немедленно ощутил сильнейший позыв к одиночеству. Я
встал и сказал твердо:

- благодарю вас, господа. До ужина.

Глава 3

- представления не имею, кто он такой, - произнес хозяин,
разглядывая стакан на свет. - Записался он у меня в книге
коммерсантом, путешествующим по собственной надобности. Но он
не коммерсант.

Мы сидели в каминной. Жарко полыхал уголь, кресла были
старинные, настоящие, надежные. Портвейн был горячий, с
лимоном, ароматный. Полутьма была уютная, красноватая,
совершенно домашняя. На дворе начиналась пурга, в каминной
трубе посвистывало. В доме было тихо, только временами
издалека, как с кладбища, доносились взрывы рыдающего хохота,
до резкие, как выстрелы, трески удачных клапштоссов. На кухне
кайса позвякивала кастрюлями.

- Коммерсанты обычно скупы, - продолжал хозяин задумчиво.
- А господин мозес не скуп, нет. "Могу ли я осведомиться, -
спросил я его, - чьей рекомендацией обязан я честью вашего
посещения?" Вместо ответа он вытащил из бумажника стокроновый
билет, поджег его зажигалкой, раскурил от него сигару и,
выпустив дым мне в лицо ответил: "я мозес, сударь. Альберт
мозес! Мозес не нуждается в рекомендациях. Мозес везде и всюду
дома". Что вы на это скажете? Путешествует по собственной
надобности... По моей долине не путешествуют. У меня здесь
ходят на лыжах или лазят по скалам. Здесь тупик. Отсюда никуда
нет дороги.

Я совсем лег в кресле и скрестил ноги. Было необычайно
приятно расположиться таким вот образом и с самым серьезным
видом размышлять, кто такой господин мозес.

- Ну, хорошо, - сказал я. - Тупик. А что делает в этом
тупике господин дю барнстокр?

- О, господин дю барнстокр - это совсем другое дело. Он
приезжает ко мне ежегодно вот уже тринадцатый год подряд. Он
без ума от моей настойки. А господин мозес, осмелюсь заметить,
постоянно навеселе, а между тем за все время не взял у меня ни
одной бутылки.

Я значительно хмыкнул и сделал хороший глоток.

- Изобретатель, - решительно сказал хозяин. -
Изобретатель или волшебник.

- Вы верите в волшебников, господин сневар?

- Алек, если вам будет угодно. Просто алек.

Я поднял бокал и сделал еще один глоток в честь алека.

- Тогда зовите меня просто петер, - сказал я.

Хозяин торжественно кивнул и сделал хороший глоток в
честь петера.

- Верю ли я в волшебников? - Сказал он. - Вы видели мои
вечные двигатели?

- Нет. Они работают?

- Иногда. Мне приходится часто останавливать их, слишком
быстро изнашиваются детали... Кайса! - Заорал он вдруг так,
что я вздрогнул. - Еще стакан горячего портвейна господину
инспектору.

Появилась кайса, очень румяная и слегка растрепанная. Она
подала мне стакан портвейна, сделала книксен, хихикнула и
удалилась.

- Пышечка, - пробормотал я машинально. Все-таки зто был
уже третий стакан. Хозяин добродушно хохотнул.

- Неотразима, - признал он. - Даже господин дю барнстокр
не удержался и ущипнул ее вчера за подбородочек. А уж что
делается с нашим физиком...

- По-моему, наш физик положил глаза на госпожу мозес...

- Госпожа мозес... - Задумчиво произнес хозяин. - А вы
знаете, петер, у меня есть довольно веские доводы
предполагать, что она не госпожа и не мозес.

Я не возражал. Подумаешь...

- Вы, вероятно, уже заметили, - продолжал хозяин, - что
она гораздо глупее кайсы. И потом... - Он понизил голос. -
По-моему, мозес ее бьет.

Я вздрогнул.

- Как бьет?

- По-моему, плеткой. У мозеса есть плетка. Арапник. Едва
я его увидел, как сразу задал себе вопрос: зачем господину
мозесу арапник? Вы можете ответить на этот вопрос?

- Ну, знаете, алек... - Сказал я.

- Я не настаиваю, - сказал хозяин. - Я ни на чем не
настаиваю. Но должен вам заметить... - Он прислушался.

- Машина, - сказал он. - Слышите?

Он поднялся, подхватил меховой жилет и направился к
выходу. Я устремился за ним.

На дворе бушевала настоящая метель. Перед крыльцом стояла
большая черная машина, возле нее в отсветах фар размахивали
руками и ругались.

- Двадцать крон! - Вопили фальцетом. - Двадцать крон и ни
грошем меньше! Вы что, не видели, какая дорога?

- Да за двадцать крон я куплю тебя вместе с твоим
драндулетом! - Визжали в ответ.

Хозяин ринулся с крыльца.

- Господа! - Загудел его мощный голос. - Это все
пустяки!..

- Из-за пятерки удавиться готов! Мне еще назад
возвращаться!

- Пятнадцать, и ни гроша больше! Вымогатель!

Мне стало холодно, я вернулся к камину, взял стакан и
направился в буфетную. В холле я задержался - дверь
распахнулась и на пороге появился громадный, залепленный
снегом человек с чемоданом в руке. Он сказал "бр-р-р", мощно
встряхнулся и оказался светловолосым викингом. Румяное лицо
его было мокрое, на ресницах белым пухом лежали снежинки.
Заметив меня, он коротко улыбнулся, показав ровные чистые
зубы, и произнес приятным баритоном:

- олаф андварафорс. Можно просто олаф.

Я тоже представился. Дверь снова распахнулась, появился
хозяин с двумя баулами, а за ним - маленький, закутанный до
глаз человечек, тоже весь залепленный снегом и очень
недовольный.

- Проклятые хапуги! - Говорил он с истерическим надрывом.
- Подрядились за пятнадцать. Ясно, кажется, по семь с
половиной с носа...

- Господа, господа! - Приговаривал хозяин. - Все это
пустяки... Прошу вас сюда, налево... Господа!..

Маленький человечек, продолжая кричать про разбитые морды
и про полицию, дал себя увлечь в контору, а викинг олаф
пробасил: "скряга..." - И принялся оглядываться с таким видом,
словно ожидал здеь обнаружить толпу встречающих.

- Кто он такой? - Спросил я.

- Не знаю. Взяли одно такси. Другого не было.

Он замолчал, глядя через мое плечо. Я оглянулся. Ничего
особенного там не было. Только чуть колыхалась портьера,
закрывающая вход в коридор, который вел в каминную и к номерам
мозеса. Наверное от сквозняка.

Глава 4

к утру метель утихла. Я поднялся на рассвете, когда отель
еще спал, выскочил в одних трусах на крыльцо и, крякая и
вскрикивая, хорошенько обтерся свежим, пушистым снегом, чтобы
нейтрализовать остаточное действие трех стаканов портвейна.
Солнце едва высунулось из-за хребта, и длинная синяя тень
отеля протянулась через долину. Я заметил, что третье окно
справа на втором этаже распахнуто настежь. Видимо, кто-то не
желал даже ночью терять возможность вдыхать целебный горный
воздух.

Я вернулся к себе, оделся, запер дверь на ключ и вернулся
в буфетную. Кайса, красная, распаренная, уже возилась на кухне
у пылающей плиты. Она поднесла мне кружку какао и сандвич, и я
уничтожил все это, стоя тут же в буфетной и слушая краем уха,
как хозяин мурлыкает какую-то песенку у себя в мастерских.
Только бы никого не встретить, думал я. Утро слишком хорошо
для двоих. Думая об этом утре, об этом ясном небе, о золотом
солнце, о пустой пушистой долине, я чувствовал себя таким же
скрягой, как давешний, закутанный до бровей в шубу
человечишко, закативший скандал из-за пяти крон. ( Хинкус,
ходатай по делам несовершеннолетних, в отпуске по болезни. ) И
я никого не встретил, кроме сенбернара леля, который с
доброжелательным, безразличным видом наблюдал, как я
застегиваю крепления и утро, ясное небо, золотое солнце,
пушистая белая долина - все это досталось мне одному.

Когда, совершив десятимильную пробежку к реке и обратно,
я вернулся в отель перекусить, жизнь там уже била ключом.

В буфетной у кайсы я выяснил, что душ в отеле работает
только на первам этаже, и поспешил за свежим бельем и
полотенцем. Но как я ни спешил, я все же опоздал. Душ оказался
уже занят, из-за двери доносился плеск струй и неразборчивое
пение. Перед дверью стоял симонэ, тоже с полотенцем через
плечо. Я встал за ним, а за мной сейчас же пристроился
господин дю барнстокр. Мы закурили. Симонэ, давясь от смеха,
оглядываясь по сторонам, принялся рассказывать анекдот про
холостяка, который поселился у вдовы с тремя дочками. С первой
дочкой он разделался быстро, а об остальных мы, к счастью так
ничего и не узнали, потому что в холле об'явилась госпожа
мозес, которая спросила у нас, не проходил ли здесь господин
мозес, ее супруг и повелитель. Господин дю барнстокр галантно
ответил, что, увы, нет. Симонэ, облизнувшись, впился в госпожу
мозес томным взором, а я прислушался к голосу, доносившемуся
из душевой, и высказал предположение, что господин мозес
находится там. Госпожа мозес встретила это предположение явным
недоверием. Она улыбнулась, покачала головой и поведала нам,
что в особняке на рю де шаннель у них две ванны - одна
золотая, а другая платиновая, и когда мы не нашлись, что на
это ответить, сообщила, что пойдет поищет господина мозеса в
другом месте. Симонэ, гоготнув,тут же вызвался сопровождать
ее, и мы с дю барнстокром остались вдвоем, но ненадолго, ибо к
нам тут же присоединился господин хинкус, ходатай, который
немедленно принялся раздражаться в том смысле, что деньги вот
дерут за двоих, а душ вот работает только один. Господин дю
барнстокр успокоил его: извлек у него из полотенца два
леденцовых петушка на палочке. Хинкус немедленно замолчал и
даже, бедняга, переменился в лице. Он принял петушки, сунул их
в рот и уставился на великого престидижитатора с ужасом и
недоверием. Господин же дю барнстокр, очень довольный
произведенным эффектом, пустился развлекать нас умножением и
делением в уме многозначных чисел.

А в душе все шумели струи, и только пение прекратилось,
сменившись неразборчивым бормотанием. С верхнего этажа, тяжело
ступая, сошли рука об руку господин мозес и белокурый викинг
олаф. Сойдя, они расстались. Господин мозес, прихлебывая на
ходу, унес свою кружку к себе за портьеру, а викинг, не говоря
ни слова, встал в наш строй. Я посмотрел на часы. Мы ждали уже
больше десяти минут.

Хлопнула входная дверь. Мимо нас, не задерживаясь,
пронеслось наверх неслышными скачками чадо, оставив за собой
запахи бензина, пота и духов. И тут до моего сознания дошло,
что из из кухни слышатся голоса хозяина и кайсы, и какое-то
странное подозрение впервые осенило меня. Я в нерешительности
уставился на дверь душевой. Хинкус вдруг что-то неразборчиво
пробормотал и, толкнув олафа плечом, устремился в холл.

- Послушайте, - сказал я. - Кто-нибудь приехал сегодня
утром?

- Только вот эти господа, - сказал дю барнстокр. -
Господин андварафорс и господин... Э.. Вот этот маленький
господин, который только что ушел..

- Мы приехали вчера вечером, - возразил олаф.

Я и сам знал, когда они приехали. На секунду в
воображении моем возникло видение скелета, мурлыкавшего
песенки под горячими струями и моющего у себя под мышками. Я
рассердился и толкнул дверь. В душевой никого не было. Шумела
пущенная до отказа горячая вода, пар стоял столбом, на крючке
висела знакомая брезентовая куртка погибшего альпиниста, а на
дубовой скамье под нею бормотал и посвитывал старенький
транзисторный приемник.

- Кэ дьябль! - Воскликнул дю барнстокр. - Хозяин!

Поднялся шум. Бухая тяжелыми башмаками, прибежал хозяин.
Вынырнул, словно из-под земли симонэ. Перегнулось через перила
чадо с окурком, прилипшим к нижней губе. Из холла опасливо
выглянул хинкус.

- Это невероятно, - возбужденно говорил дю барнстокр. -
Мы стоим здесь и ждем никак не менее четверти часа!..

- А у меня опять кто-то на постели валялся, - сообщило
сверху чадо. - И полотенце мокрое.

В глазах симонэ прыгало дьявольское веселье.

- Господа, господа, - приговаривал хозяин, делая
успокаивающие жесты. Он заглянул в душевую и прежде всего
выключил воду. Затем он снял с крючка куртку, взял приемник и
повернулся к нам. Лицо у него было торжественное. - Господа! -
Произнес он глухим голосом. - Я могу только
засвидетельствовать факты. Это его приемник, господа. И это
его куртка...

Я молча отстранил хозяина, вошел в душевую и запер за
собой дверь. Уже содрав с себя одежду, я сообразил, что
очередь, собственно не моя, а симонэ, но никаких угрызений
совести не ощутил. Он же и устроил, подумал я со злостью.
Пусть теперь постоит. Сколько воды зря пропало...

Когда я вышел из душевой, публика в холле продолжала
обсуждать происшествие. Ничего нового, впрочем, не говорилось,
и я не стал задерживаться. На лестнице я миновал чадо,
по-прежнему висящее на перилах. "Сумасшедший дом", - сказало
оно мне с вызовом. Я промолчал и пошел прямо к себе в номер.

Под влиянием душа и приятной усталости злость моя
совершенно улеглась. Я придвинул к окну кресло, выбрал самую
толстую и самую серьезную книгу и уселся, задрав ноги на край
стола. На первой же странице я задремал и пробудился,
вероятно, часа через полтора - солнце переместилось изрядно, и
тень отеля лежала теперь перед моим окном. Судя по тени, на
крыше сидел человек, и я спросонок подумал, что это, должно
быть, унылый шалун симонэ - прыгает там с трубы на трубу и
регочет. Я снова заснул, потом книга свалилась на пол, я
вздрогнул и проснулся окончательно. Теперь на крыше отчетливо
виднелись тени двух человек - один, по-видимому, сидел, другой
стоял. Загорают, подумал я и отправился умываться. Пока я
умывался, мне пришло в голову, что неплохо было бы выпить
чашечку кофе для бодрости. Я закурил и вышел в коридор. Было
уже что-то около трех.

На лестничной площадке я встретился с хинкусом. Он
спускался по чердачной лестнице, и вид у него был какой-то
странный. Он был голый до пояса и лоснился от пота, глаза не
мигали, руками он прижимал к груди ком мятой одежды. Увидев
меня, он сильно вздрогнул и остановился.

- Загораете? - Спросил я из вежливости. - Смотрите не
сгорите. Вид у вас нездоровый.

Проявив таким образом заботу о ближнем, я, не дожидаясь
ответа, пошел вниз. Хинкус топал по ступенькам следом.

- Захотелось вот выпить, - проговорил он хрипловато.

- Вы бы все-таки оделись, - посоветовал я. - Вдруг там
госпожа мозес...

- Да, - сказал он. - Натурально. Совсем забыл.

Он остановился и принялся торопливо напяливать рубашку и
куртку, а я пошел в буфетную, где получил от кайсы тарелку с
холодным ростбифом, хлеб и кофе. Хинкус, уже одетый и уже не
такой зеленый, присоединился ко мне и потребовал чего-нибудь
покрепче.

- Симонэ тоже там? - Спросил я. Мне пришло в голову
скоротать время за бильярдом.

- Где? - Отрывисто спросил хинкус, осторожно поднося ко
рту полную рюмку.

- На крыше.

Рука у хинкуса дрогнула, бренди потекло по пальцам... Он
торопливо выпил, потянул носом воздух и, вытирая рот ладонью,
сказал:

- нет. Никого там нет.

Я с удивлением посмотрел на него. Губы у него были
поджаты, он наливал себе вторую рюмку.

- Странно, - сказал я. - Мне почему-то показалось, что
симонэ тоже там, на крыше.

- А вы перекреститесь, чтобы вам не казалось, - грубо
ответил ходатай по делам, выпил и налил снова.

- Что это с вами? - Спросил я.

Некоторое время он молча смотрел на полную рюмку.

- Так, - сказал он наконец, - неприятности. Могут быть у
человека неприятности?

Было в нем что-то жалкое, и я смягчился.

- Да, конечно, - сказал я. - Извините.

Он хлопнул третью рюмку и вдруг сказал:

- послушайте, а вы не хотите позагорать на крыше?

- Да нет, спасибо, - боюсь сгореть. Кожа чувствительная.

Он подумал, взял бутылку, навинтил колпак.

Воздух там хорош, - произнес он. - И вид прекрасный. Вся
долина, как на ладони... Горы...

- Пойдемте, сыграем в билльярд, - предложил я. - Вы
играете?

Он впервые посмотрел мне прямо в лицо маленькими больными
глазами.

- Нет, - сказал он. - Я уж лучше подышу воздухом.

Затем он снова отвинтил колпачок и налил себе четвертую
рюмку. Я доел ростбиф, выпил кофе и собрался уходить. Хинкус
тупо рассматривал свою рюмку с бренди.

- Смотрите не свалитесь с крыши, - сказал я ему.

Он криво ухмыльнулся и ничего не ответил. Я снова
поднялся на второй этаж. Стука шаров не было слышно, и я
толкнулся в номер симонэ. Никто не отозвался. Из-за дверей
соседнего номера слышались неразборчивые голоса и я постучался
туда. Симонэ там тоже не было. Дю барнстокр и олаф, сидя за
столом, играли в карты. Они были очень увлечены.

Я извинился и закрыл дверь. Ладно, погоняю шары в
одиночку. В сущности, никакой разницы нет. Даже еще лучше. Я
направился к билльярдной и по дороге испытал небольшой шок. По
чердачной лестнице, придерживая подол длинного роскошного
платья, спускалась госпожа мозес. Увидев меня, она улыбнулась
совершенно обворожительно.

- Вы тоже загорали? - Ляпнул я, потерявшись.

- Загорала? Я? Что за странная мысль? - Она пересекла
площадку и приблизилась ко мне. - Какие странные предположения
вы высказываете, инспектор!

- Не называйте меня, пожалуйста, инспектором, - попросил
я. - Мне до такой степени надоело слышать это на работе...

- Я о-бо-жаю полицию, - произнесла госпожа мозес,
закатывая прекрасные глаза. - Эти герои, эти смельчаки... Вы
ведь смельчак, не правда ли?

Как-то само собой получилось, что я предложил ей руку и
повел в билльярдную. Рука у нее была белая, твердая и
удивительно холодная.

- Сударыня, - сказал я. - Да вы совсем замерзли...

- Нисколько, инспектор, - ответила она и тут же
спохватилась. - Простите, но как же мне вас называть?

- Может быть, петер? - Предложил я.

- Это было бы прелестно. У меня был друг петер, барон фон
готтескнехт. Вы не знакомы?.. Однако, тогда вам придется звать
меня ольгой. А если услышит мозес?

Мы прошли через столовую и оказались в билльярдной. В
билльярдной был симонэ. Почему-то он лежал на полу в
неглубокой, но широкой нише. Лицо у него было красное, волосы
взлохмачены.

- Симон! - Воскликнула госпожа мозес и приложила ладони к
щекам. - Что с вами?

В ответ симонэ заклекотал и, упираясь руками и ногами в
края ниши, полез к потолку.

- Боже мой, да вы убьетесь! - Закричала госпожа мозес.

- В самом деле, симонэ, - сказал я с досадой. - Вы
сломаете себе шею.

Однако шалун и не думал убиваться или ломать себе шею. Он
добрался до потолка, повисел там, все более наливаясь кровью,
потом мягко спрыгнул вниз и отдал нам честь. Госпожа мозес
зааплодировала.

- Вы просто чудо, симон, - сказала она. - Как муха!

- Ну что, инспектор, - сказал симонэ, чуть задыхаясь. -
Сразимся во славу прекрасной дамы? - Он схватил кий и сделал
фехтовальный выпад. -Я вас вызываю, инспектор глебски!

С этими словами он повернулся к билльярдному столу и, не
целясь, с таким треском залепил восьмерку в угол через весь
стол, что у меня в глазах потемнело. Однако отступать было
некуда. Я угрюмо взял кий.

- Сражайтесь, господа, сражайтесь, - сказала госпожа
мозес. - Прекрасная дама оставляет залог победителю. - Она
бросила на середину стола кружевной платочек. - А я вынуждена
покинуть вас. - Она послала нам воздушный поцелуй и удалилась.

- Чертовски завлекательная женщина, - заявил симонэ. - С
ума можно сойти. - Он подцепил кием платочек, погрузил нос в
кружева и закатил глаза. - Прелесть!.. У вас, я вижу, тоже без
всякого успеха, инспектор?

- Вы бы побольше путались под ногами, - мрачно сказал я,
собирая шары в треугольник. - Кто вас просил торчать здесь, в
билльярдной?

- А зачем вы, голова садовая, повели ее в билльярдную? -
Резонно возразил симонэ, разбивая пирамиду.

- Не в буфетную же мне ее вести... - Проворчал я и пошел
вокруг стола, выбирая шар полегче.

- Глядите-ка, - сказал симонэ. Он стоял у окна и
заглядывал куда-то вбок. - Какой-то дурак сидит на крыше...
Пардон! Два дурака. Один стоит, я принял его за печную трубу.

- Это хинкус, - проворчал я, пристраиваясь поудобнее для
удара.

- Хинкус - это такой маленький и все время брюзжит, -
сказал симонэ. - Ерундовый человечек. Вот олаф - это да. Истый
потомок древних конунгов, вот что я вам скажу, инспектор
глебски.

Я наконец ударил. И промазал. Совсем несложный шар
промазал. Обидно. Я осмотрел конец кия, потрогал наклейку.
Наклейка была в порядке.

- Не разглядывайте, не разглядывайте, - сказал симонэ,
подходя к столу. - Нет у вас никаких оправданий.

Он ударил. Потом еще раз ударил. Хлестко, с треском, с
лязгом. Я застонал и пошел к окну, чтобы не видеть этого.
Симонэ еще раз ударил и сказал:

- пардон. Действуйте, инспектор.

Тень сидящего человека запрокинула голову и подняла руку
с бутылкой. Я понял, что это хинкус. Сейчас отхлебнет как
следует и передаст бутылку стоящему. А кто это, собственно,
стоит?

- Вы будете бить или нет? - Спросил симонэ. - Что там
такое?

- Хинкус надирается, - сказал я. - Ох, свалится он
сегодня с крыши...

Хинкус основательно присосался, а затем принял прежнюю
позу. Угощать стоявшего он не стал. Кто же это такой? А, так
это же чадо, наверное... Я вернулся к столу, выбрал шар
полегче и опять промазал.

- Вы читали мемуары кориолиса о бильярдной игре? -
Спросил симонэ.

- Нет, - сказал я мрачно. - И не собираюсь.

- А я вот читал, - сказал симонэ. Он в два удара закончил
партию и наконец разразился своим жутким хохотом. Я положил
кий поперек стола.

- Вы остались без партнера, симонэ, - сказал я
мстительно. - Можете теперь сморкаться в свой приз в
одиночестве.

Симонэ взял платочек и торжественно сунул его в нагрудный
карман.

- Прекрасно, - сказал он. - Чем мы теперь займемся?

Я подумал.

- Пойду-ка я побреюсь. Обед скоро.

Мы вышли в коридор и сразу же наткнулись на чадо любимого
покойного брата дю барнстокра. Чадо загородило нам дорогу и,
нагло поблескивая вытаращенными черными окулярами, потребовало
сигаретку.

- Как там хинкус? - Спросил я, доставая пачку. - Здорово
надрался?

- Хинкус? Ах, этот... - Чадо закурило и, сложив губы
колечком, выпустило дым. - Ну, надраться не надрался, но
зарядился основательно и еще взял бутылку с собой.

- Вы тоже с ним заряжались? - Спросил симонэ с интересом.

Чадо пренебрежительно фыркнуло.

- Черта с два! Он меня и не заметил. Ведь там была
кайса...

Тут мне пришло в голову, что пора наконец выяснить,
парень это или девушка, и я раскинул сеть.

- Значит, вы были в буфетной? - Спросил я вкрадчиво.

- Да. А что? Полиция не разрешает?

- Полиция хочет знать, что вы там делали.

- И научный мир тоже, - добавил симонэ. Кажется, та же
мысль пришла в голову и ему.

- Кофе пить полиция разрешает? - Осведомилось чадо.

- Да, - ответил я. - А еще что вы там делали?

Вот сейчас... Не может же оно сказать:"я закусывало"...

- А ничего, - хладнокровно ответило чадо. - Кофе и
пирожки с кремом. Вот и все мои занятия в буфетной.

- Сладкое перед обедом вредно, - с упреком сказал симонэ.
Он был явно разочарован. Я тоже.

- Ну, ладно, - пробормотал я. - Пойду побреюсь.

- Может быть, есть еще вопросы? - Спросило чадо нам
вслед.

- Да нет, бог с вами, - сказал я.

Хлопнула дверь: чадо удалилось в свой номер.

- Схожу-ка я перекушу, - сказал симонэ, останавливаясь
возле лестничной площадки. - Пойдемте, инспектор, до обеда еще
час с лишним...

Я отказался и мы разошлись. Симонэ застучал ботинками по
ступенькам, а я направился в свой номер. В тот момент, когда я
проходил мимо номера-музея, там послышался треск, что-то с
грохотом повалилось, разбилось что-то стеклянное, и
послышалось недовольное ворчанье. Я заглянул в номер и
обнаружил там господина мозеса. Господин мозес, высоко задрав
одной рукой край ковра, а в другой сжимая свою неизменную
кружку, с отвращением глядел на опрокинутую тумбочку и на
черепки разбитой вазы.

- Проклятый притон, - прохрипел он при виде меня. -
Грязное логово!

- Что вы тут делаете? - Спросил я.

Господин мозес немедленно взвинтился.

- Что я тут делаю? - Взревел он, изо всех сил рванув
ковер на себя. При этом он чуть не потерял равновесие и
повалился в кресло. - Я ищу мерзавца, который шатается по
отелю, ворует вещи у порядочных людей, топает по ночам в
коридорах и заглядывает в окна к моей жене! Какого дьявола я
должен этим заниматься, когда в доме торчит полицейский?

Он швырнул ковер и повернулся ко мне. Я даже попятился.

- А может быть, я должен об'явить награду? - Продолжал
он, взвинчивая себя все круче. - Извольте, об'явлю. Сколько
вам нужно, вы, инспектор? Пятьсот? Тысячу? Извольте: полторы
тысячи крон тому, кто найдет мои пропавшие золотые часы! Две
тысячи крон!

- У вас пропали часы? - Спросил я, нахмурившись. Шутки
кончились. Золотые часы - это не войлочные туфли и не занятый
душ.

- Да!

- Когда вы видели их в последний раз?

- Сегодня рано утром. Они лежали на столе.

Я подумал.

- Советую вам, - сказал я наконец, - написать формальное
заявление. Тогда я вызову полицию.

Мозес уставился на меня, и некоторое время мы молчали.
Потом он отхлебнул из кружки и сказал:

- на кой черт вам заявлять в полицию? Я вовсе не хочу,
чтобы мое имя трепали вонючие газетчики. Почему вы не можете
заняться этим сами? Я же об'явил награду. Хотите задаток?

- Мне неудобно вмешиваться в это дело, - возразил я. - Я
не частный сыщик, я государственный служащий.

- Ладно, - сказал он вдруг. - Я подумаю... - Он помолчал.
- Может быть, они сами найдутся. Хотелось бы надеяться, что
это очередная глупая шутка. Но если часы не найдутся до
завтра, утром я напишу это заявление.

На этом мы и порешили. Мозес пошел к себе, а я к себе.

Не знаю, что новенького обнаружил мозес у себя в номере.
У меня новенького было полно. Во-первых, на двери косо висел
лозунг "когда я слышу слово "культура", я вызываю мою
полицию". Лозунг я, конечно, содрал, но это было только
начало. Стол в моем номере оказался залит уже застывшим
гуммиарабиком - поливали прямо из бутылки, бутылка валялась
тут же, - и в центре этой засохшей лужи красовался листок
бумаги. Записка. Совершенно дурацкая записка. Корявыми
печатными буквами было написано: "господина инспектора глебски
извещают, что в отеле находится в настоящее время под именем
хинкус опасный гангстер, маньяк и садист, известный в
преступных кругах под кличкой филин. Он вооружен и грозит
смертью одному из клиентов отеля. Господина инспектора
убедительно просят принять какие-нибудь меры."

Я был до такой степени взбешен и ошарашен, что прочел
записку дважды, прежде чем понял ее содержание. Потом я
закурил сигарету и оглядел номер. Следов, конечно, я никаких
не заметил. Я расправил смятый лозунг и сравнил его с
запиской. Буквы лозунга были тоже печатные и тоже корявые, но
выписаны они были карандашом. Впрочем, с лозунгом и так было