Стругацкий Аркадий Натанович. Хищные вещи века. Чрезвычайные происшествия. Полдень, XXII век

   Хорошо бы все-таки отыскать Пека. Пек - жесткий, честный человек, и он всегда все знает. Вы еще не успеете закончить техконтроль и выйти из корабля, а он уже на «ты» с дежурным поваром базы, уже с полным знанием дела участвует в разборе конфликта между командиром Следопытов и главным инженером, не поделившими какой-то трозер, техники уже организуют в его честь вечеринку, а зам. директора советуется с ним, отведя его в угол… Бесценный Пек! А в этом городе он родился и прожил здесь треть жизни.
   Я нашел телефонную будку, позвонил в Бюро Обслуживания и попросил найти адрес и телефон Пека Зеная. Мне предложили подождать. В будке, как всегда, пахло кошками. Пластиковый столик был исписан телефонами, разрисован рожами и неприличными изображениями. Кто-то, видимо, ножом глубоко вырезал печатными буквами незнакомое слово «СЛЕГ». Я приоткрыл дверь, чтобы не было так душно, и смотрел, как на противоположной, теневой стороне улицы у входа в свое заведение курит бармен в белой куртке с засученными рукавами. Потом мне сообщили, что Пек Зенай, по данным на начало года, обитает по адресу: улица Свободы, 31, телефон 11-331. Я поблагодарил и тут же набрал этот номер. Незнакомый голос сообщил, что я не туда попал. Номер телефона правильный и адрес тоже, но Пек Зенай здесь не живет, а если и жил раньше, то неизвестно, когда и куда выехал. Я дал отбой, вышел из будки и перешел на другую сторону улицы, в тень.
   Поймав мой взгляд, бармен оживился и сказал еще издали:
   - Давайте заходите!
   - Не хочется что-то, - сказал я.
   - Что, не соглашается, стерва? - сказал бармен сочувственно. - Заходите, чего там, побеседуем… Скучно.
   Я остановился.
   - Завтра утром, - сказал я, - в десять часов в университете состоится лекция по философии неооптимизма. Читает знаменитый доктор философии Опир из столицы.
   Бармен слушал меня с жадным вниманием, он даже перестал затягиваться.
   - Надо же! - сказал он, когда я кончил. - До чего докатились, а! Позавчера девчонок в ночном клубе разогнали, а теперь у них, значит, лекции. Мы им еще покажем лекции!
   - Давно пора, - сказал я.
   - Я их к себе не пускаю, - продолжал бармен, все более оживляясь. - У меня глаз острый. Он еще только к двери подходит, а я уже вижу: интель. Ребята, говорю, интель идет! А ребята у нас как на подбор, сам Дод каждый вечер после тренировок у меня сидит. Ну, он, значит, встает, встречает этого интеля в дверях, и не знаю уж, о чем они там беседуют, а только налаживает он его дальше. Правда, иной раз они компаниями бродят. Ну, тогда, чтобы, значит, скандала не было, дверь на стопор, пусть стучаться. Правильно я говорю?
   - Пусть, - сказал я. Он мне уже надоел. Есть такие люди, которые надоедают необычайно быстро.
   - Что - пусть?
   - Пусть стучатся. Стучись, значит, в любую дверь.
   Бармен настороженно посмотрел на меня.
   - А ну-ка, проходите, - сказал вдруг он.
   - А может, значит, по стопке? - предложил я.
   - Проходите, проходите, - повторил он. - Вас здесь не обслужат.
   Некоторое время мы смотрели друг на друга. Потом что-то проворчал, попятился и задвинул за собой стеклянную дверь.
   - Я не интель, - сказал я. - Я бедный турист. Богатый!
   Он глядел на меня, расплющив нос на стекле. Я сделал движение, будто опрокидываю стаканчик. Он что-то сказал и ушел в глубину заведения. Было видно, как он бесцельно бродит между пустыми столиками. Заведение называлось «Улыбка». Я улыбнулся и пошел дальше.
   За углом оказалась широкая магистраль. У обочины стоял огромный, облепленный заманчивыми рекламами грузовик-фургон. Задняя стенка его была опущена, и на ней, как на прилавке, горой лежали разнообразные вещи: консервы, бутылки, игрушки, стопы целлофановых пакетов с бельем и одеждой. Двое молоденьких девчушек щебетали сущую ерунду, выбирая и примеряя блузки. «Фонит», - пищала одна. Другая прикладывая блузку так и этак, отвечала: «Чушики, чушики, и совсем не фонит». - «Возле шеи фонит». - «Чушики!» - «И крестик не переливается…» Шофер фургона, тощий человек в комбинезоне и в черных очках с мощной оправой, сидел на поребрике, прислонившись спиной к рекламной тумбе. Глаз его видно не было, но, судя по вялому рту и потному носу, он спал. Я подошел к прилавку. Девушки замолчали и уставились на меня, приоткрыв рты. Им было лет по шестнадцати, глаза у них были как у котят - синенькие и пустенькие.
   - Чушики, - твердо сказал я. - Не фонит и переливается.
   - А около шеи? - спросила та, что примеряла.
   - Около шеи просто шедевр.
   - Чушики, - нерешительно возразила вторая девочка.
   - Ну, давай другую посмотрим, - миролюбиво предложила первая. - Вот эту.
   - Вот эту лучше, серебристую, растопырочкой.
   Я увидел книги. Здесь были великолепные книги. Был Строгов с такими иллюстрациями, о каких я никогда и не слыхал. Была «Перемена мечты» с предисловием Сарагона. Был трехтомник Вальтера Минца с перепиской. Был почти весь Фолкнер, «Новая политика» Вебера, «Полюса благолепия» Игнатовой, «Неизданный Сянь Ши-куй», «История фашизма» в издании «Память человечества»… Были свежие журналы и альманахи, были карманные Лувр, Эрмитаж, Ватикан. Все было. «И тоже фонит…» - «Зато растопырочка!» - «Чушики…» Я схватил Минца, зажал два тома под мышкой и раскрыл третий. Никогда в жизни не видел полного Минца. Там были даже письма из эмиграции…
   - Сколько с меня? - воззвал я.
   Девицы опять уставились. Шофер подобрал губы и сел прямо.
   - Что? - спросил он сипловато.
   - Вы здесь хозяин? - осведомился я.
   Он встал и подошел ко мне.
   - Что вам надо?
   - Я хочу этого Минца. Сколько с меня?
   Девицы захихикали. Он молча смотрел на меня, затем снял очки.
   - Вы иностранец?
   - Да, я турист.
   - Это самый полный Минц.
   - Да я же вижу, - сказал я. - Я совсем ошалел, когда увидел.
   - Я тоже, - сказал он. - Когда увидел, что вам нужно.
   - Он же турист, - пискнула одна из девочек. - Он не понимает.
   - Да это все без денег, - сказал шофер. - Личный фонд. В обеспечение личных потребностей.
   Я оглянулся на полку с книгами.
   - «Перемену мечты» вы видели? - спросил шофер.
   - Да, спасибо, у меня есть.
   - О Строгове я не спрашиваю. А «История фашизма»?
   - Превосходное издание.
   Девицы опять захихикали. Глаза у шофера выкатились.
   - Бр-рысь, сопливые! - рявкнул он.
   Девицы шарахнулись. Потом одна вороватым движением схватила несколько пакетов с блузками, они перебежали на другую сторону улицы и там остановились, глядя на нас.
   - Р-р-растопырочки! - сказал шофер. Тонкие губы его подергивались. - Надо бросать всю эту затею. Где вы живете?
   - На Второй Пригородной.
   - А, в самом болоте… Пойдемте, я отвезу вам все. У меня в фургоне полный Щедрин, его я даже не выставляю, вся библиотека классики, вся «Золотая библиотека», полные «Сокровища философской мысли»…
   - Включая доктора Опира?
   - Сучий Потрох, - сказал шофер. - Сластолюбивый подонок. Амеба. А Слия вы знаете?
   - Мало, - сказал я. - Он мне не понравился. Неоиндивидуализм, как сказал бы доктор Опир.
   - Доктор Опир - вонючка, - сказал шофер. - А Слий - это настоящий человек. Конечно, индивидуализм. Но он по крайней мере говорит то, что думает, и делает то, о чем говорит… Я вам достану Слия… Послушайте, а вот это вы видели? А это?
   Он зарывался в книги по локоть. Он нежно гладил их, перелистывал, на лице его было умиление.
   - А это? - говорил он. - А вот такого Сервантеса, а?
   К нам подошла немолодая осанистая женщина, покопалась в консервах и брюзгливо сказала:
   - Опять нет датских пикулей?… Я же вас просила.
   - Идите к черту, - сказал шофер рассеянно.
   Женщина остолбенела. Лицо ее медленно налилось кровью.
   - Как вы посмели? - произнесла она шипящим голосом.
   Шофер, сбычившись, посмотрел на нее.
   - Вы слышали, что я вам сказал? Убирайтесь отсюда!
   - Вы не смеете!… - сказала женщина. - Ваш номер?
   - Мой номер девяносто три, - сказал шофер. - Девяносто три, ясно? И я на вас всех плевал! Вам ясно? У вас есть еще вопросы?
   - Какое хулиганство! - сказала женщина с достоинством. Она взяла две банки консервированных лакомств, поискала на прилавке глазами и аккуратно содрала обложку с журнала «Космический человек». - Я вас запомню, девяносто третий номер! Это вам не прежние времена. - Она завернула банки в обложку. - Мы еще с вами увидимся в муниципалитете…
   Я крепко взял шофера за локоть. Каменная мышца под моими пальцами обмякла.
   - Наглец, - сказала дама величественно и удалилась.
   Она шла по тротуару, горделиво неся красивую голову с высокой цилиндрической прической. На углу она остановилась, вскрыла одну из банок и стала аккуратно кушать, доставая розовые ломтики изящными пальцами. Я отпустил руку шофера.
   - Надо стрелять, - сказал он вдруг. - Давить их надо, а не книжечки им развозить. - Он обернулся ко мне. Глаза у него были измученные. - Так отвезти вам книги?
   - Да нет, - сказал я. - Куда я все это дену?
   - Тогда пошел вон, - сказал шофер. - Минца взял? Вот пойди и заверни в него свои грязные подштанники.
   Он влез в кабину. Что-то щелкнуло, и задняя стенка стала подниматься. Было слышно, как все трещит и катится внутри фургона. На мостовую упало несколько книг, какие-то блестящие пакеты, коробки и консервные банки. Задняя стенка еще не закрылась, когда шофер грохнул дверцей, и фургон рванулся с места.
   Девицы уже исчезли. Я стоял один на пустой улице с томиками Минца в руках и смотрел, как ветерок лениво листает страницы «Истории фашизма» у меня под ногами. Потом из-за угла вынырнули мальчишки в коротких полосатых штанах. Они молча прошли мимо меня, засунув руки в карманы. Один из них соскочил на мостовую и погнал перед собой ногами, как футбольный мяч, банку ананасного компота с глянцевитой красивой этикеткой.
 

Глава шестая

   На пути домой меня застигла смена. Улицы наполнились автомобилями. Над перекрестками повисли вертолеты-регулировщики, а потные полицейские, ревя мегафонами, разгоняли поминутно возникающие пробки. Автомобили двигались медленно. Водители высовывали головы, переговаривались, острили, орали, прикуривали друг у друга и отчаянно сигналили. Лязгали бамперы. Все были веселы, все были добры, все так и сияли дикарской восторженностью. Казалось, с души города только что свалился какой-то тяжелый груз, казалось, все были полны каким-то завидным предвкушением. На меня и на других пешеходов показывали пальцами. Несколько раз мне поддавали бампером на перекрестках - девушки, просто так, в шутку. Одна девушка долго ехала рядом со мной по тротуару, и мы познакомились. Потом по резервной полосе прошла демонстрация людей с постными лицами. Они несли плакаты. Плакаты взывали вливаться в самодеятельный городской ансамбль «Песни отечества», вступать в муниципальные кружки кулинарного искусства, записываться на краткосрочные курсы материнства и младенчества. Людям с плакатами поддавали бамперами с особенным удовольствием. В них кидали окурки, огрызки яблок и комки жеваной бумаги. Им кричали: «Сейчас запишусь, только галоши надену!», «А я стерильный!», «Дяденька, научи материнству!» А они продолжали медленно двигаться между двух сплошных потоков автомобилей, невозмутимо, жертвенно, глядя перед собой с печальной надменностью верблюдов.
   Недалеко от дома на меня напала толпа девиц, и, когда я выбрался на Вторую Пригородную, в петлице у меня была пышная белая астра, на щеках сохли поцелуи, и мне казалось, что я познакомился с половиной девушек города. Вот это парикмахер! Вот это мастер!
   В моем кабинете в кресле сидела Вузи в пламенно-оранжевой кофточке. Ее длинные ноги в остроносых туфлях покоились на столе, в длинных пальцах она держала тонкую длинную сигарету и, закинув голову, пускала через нос к потолку длинные плотные струи дыма.
   - Наконец-то! - вскричала она, увидев меня. - Где вы пропадаете, в самом деле? Ведь я вас жду, вы что, не видите?
   - Меня задержали, - сказал я, пытаясь вспомнить, точно ли я назначил ей свидание.
   - Сотрите помаду, - потребовала она. - У вас дурацкий вид. А это еще что? Книги? Зачем вам?
   - Как зачем?
   - С вами просто беда. Опаздывает, таскается с какими-то книгами… Или это порники?
   - Это Минц, - сказал я.
   - Дайте сюда. - Она вскочила и выхватила книги у меня из рук. - Боже мой, какая глупость! Все три одинаковые… А это что такое? «История фашизма»… Вы что, фашист?
   - Что вы, Вузи! - сказал я.
   - Тогда зачем вам это? Вы что, будете их читать?
   - Перечитывать.
   - Ничего не понимаю, - сказала она обиженно. - Вы мне так понравились сначала… Мама говорит, что вы литератор, я уже перед всеми расхвасталась, как дура, а вы, оказывается, чуть ли не интель!
   - Как можно, Вузи! - сказал я укоризненно. Я уже понял, что нельзя допускать, чтобы тебя принимали за интеля. - Эти книженции мне понадобились просто как литератору, и все.
   - Книженции! - Она расхохоталась. - Книженции… Смотрите, как я умею! - Она закинула голову и выпустила из ноздрей две толстые струи дыма. - Со второго раза получилось. Здорово, верно?
   - Редкостные способности, - заметил я.
   - А вы не смейтесь, попробуйте сами… Меня сегодня научила одна дама в Салоне. Всю меня обслюнявила, старая корова… Будете пробовать?
   - А зачем это она вас слюнявила?
   - Кто?
   - Корова.
   - Ненормальная. А может, грустица… Как вас зовут, я забыла.
   - Иван.
   - Потешное имя. Вы мне потом еще напомните… Вы не тунгус?
   - По-моему, нет.
   - Ну-у-у… А я всем сказала, что вы тунгус. Жалко… Слушайте, а почему бы нам не выпить?
   - Давайте.
   - Мне сегодня нужно крепко выпить, чтобы забыть эту слюнявую корову.
   Она выскочила в гостиную и вернулась с подносом. Мы выпили немного бренди, посмотрели друг на друга, не нашли, что сказать, и выпили еще немного бренди. Я чувствовал себя как-то неловко. Не знаю, в чем здесь было дело, но она мне нравилась. Что-то чудилось мне в ней, я сам не понимал, что именно; что-то отличало ее от длинноногих, гладкокожих красоток, годных только для постели. И по-моему, ей во мне тоже что-то чудилось.
   - Прекрасная погода сегодня, - сказала она, отведя глаза.
   - Жарко немного, - заметил я.
   Она отхлебнула бренди, я тоже. Молчание затягивалось.
   - Что вы больше всего любите делать? - спросила она.
   - Когда как, а вы?
   - Я тоже когда как. Вообще я люблю, чтобы было весело и ни о чем не надо думать.
   - Я тоже, - сказал я. - По крайней мере сейчас.
   Она как-то подбодрилась. А я вдруг понял, в чем дело: за весь день я сегодня не встретил ни одного по-настоящему приятного человека, и мне это просто надоело. Ничего в ней не было.
   - Пойдем куда-нибудь, - сказала она.
   - Можно, - сказал я. Мне никуда не хотелось идти, хотелось немного посидеть в прохладе.
   - Я вижу, вам не очень-то хочется, - сказала она.
   - Откровенно говоря, я предпочел бы немножко посидеть.
   - А тогда сделайте, чтобы было весело.
   Я подумал и рассказал про коммивояжера на верхней полке. Ей понравилось, хотя соли она, по-моему, не уловила. Я ввел поправку и рассказал про президента и старую деву. Она долго хохотала, дрыгая чудными длинными ногами. Тогда я хватил бренди и рассказал про вдову, у которой на стенке росли грибы. Она сползла на пол и чуть не опрокинула поднос. Я поднял ее под мышки, водворил в кресло и выдал историю про пьяного межпланетника и девочку из колледжа. Тут прибежала тетя Вайна и испуганно спросила, что делается с Вузи, не щекочу ли я ее. Я налил тете Вайне бренди и, обращаясь персонально к ней, рассказал про ирландца, который пожелал быть садовником. Вузи совсем зашлась, а тетя Вайна, грустно улыбнувшись, поведала, что генерал-полковник Туур любил рассказывать эту историю, когда был в хорошем настроении, только там фигурировал, кажется, не ирландец, а негр, и претендовал он на должность не садовника, а настройщика пианино. «И вы знаете, Иван, у нас эта история кончалась как-то не так», - добавила она, подумав. В этот момент я заметил, что в дверях стоит Лэн и смотрит на нас. Я помахал и улыбнулся ему. Он словно не заметил этого, и тогда я подмигнул ему и поманил его пальцем.
   - С кем это вы там перемигиваетесь? - спросила Вузи ломанным от смеха голосом.
   - Это Лэн, - сказал я. Все-таки смотреть на нее было одно удовольствие, люблю смотреть, когда люди смеются, особенно такие, как Вузи, красивые и почти дети.
   - Где Лэн? - удивилась она.
   Лэна в дверях не было.
   - Лэна нет, - сказала тетя Вайна, которая одобрительно нюхала свою рюмочку с бренди и ничего не заметила. - Мальчик сегодня пошел к Зирокам на день рождения. Если бы вы знали, Иван…
   - А почему он говорит - Лэн? - спросила Вузи, снова оглядываясь на дверь.
   - Лэн был здесь, - объяснил я. - Я помахал ему рукой, а он убежал. Вы знаете, он мне показался немножко диковатым.
   - Ах, он у нас очень нервный ребенок, - сказала тетя Вайна. - Он родился в тяжелое время, а в этих нынешних школах совершенно не умеют подойти к нервным детям. Сегодня я отпустила его в гости.
   - Мы сейчас тоже пойдем, - сказала Вузи. - Вы меня проводите. Я только подмалююсь, а то из-за вас у меня все размазалось. А вы пока наденьте что-нибудь приличное.
   Тетя Вайна была не прочь остаться, рассказать мне еще что-нибудь и, может быть, даже показать фотоальбом Лэна, но Вузи утащила ее с собой, и я слышал, как она спрашивает мать за дверью: «Как его зовут? Все не могу запомнить… Веселый дядька, правда?» - «Вузи!…» - укоризненно внушала тетя Вайна.
   Я выложил на постель весь свой гардероб и попытался сообразить, как Вузи представляет себе прилично одетого человека. До сих пор мне казалось, что я одет вполне прилично. Вузины каблучки уже выбивали в кабинете нетерпеливую чечетку. Ничего не придумав, я позвал ее.
   - Это все, что у вас есть? - спросила она, сморщив нос.
   - Неужели не годится?
   - Да ладно, сойдет… Снимайте пиджак и надевайте вот эту гавайку… или лучше вот эту. Ну и одеваются у вас в Тунгусии… Давайте побыстрее. Нет-нет, рубашку тоже снимайте.
   - Что, на голое тело?
   - Знаете, вы все-таки тунгус. Вы куда собираетесь? На полюс? На Марс? Что это у вас под лопаткой?
   - Пчелка укусила, - сказал я, торопливо натягивая гавайку. - Пошли.
   На улице было уже темно. Люминесцентные лампы мертво светили сквозь черную листву.
   - Куда мы направляемся? - спросил я.
   - В центр, конечно… Не хватайте меня под руку, жарко… Драться вы хоть умеете?
   - Умею.
   - Это хорошо, я люблю смотреть.
   - Смотреть я тоже люблю…
   Народу на улицах было гораздо больше, чем днем. Под деревьями, среди кустов, в воротах группами по нескольку человек торчали какие-то неприкаянные люди. Они остервенело курили трещащие синтетические сигареты, гоготали, небрежно и часто отплевывались и громко разговаривали грубыми голосами. Над каждой группой висел гомон радиоприемников. Под одним фонарем стучало банджо, и двое подростков, корчась и изгибаясь, отчаянно вскрикивая, плясали модный фляг, танец большой красоты, когда умеешь его танцевать. Подростки умели. Вокруг стояла компания, тоже отчаянно вскрикивала и ритмично била в ладоши.
   - Может быть, станцуем? - предложил я Вузи.
   - Нет уж… - прошипела она, схватила меня за руку и пошла быстрее.
   - А почему нет? Вы не умеете фляг?
   - Я лучше с крокодилами буду плясать, чем с этими…
   - Напрасно, - сказал я. - Ребята как ребята.
   - Да, каждый в отдельности, - сказала Вузи с нервным смешком. - И днем.
   Они торчали на перекрестках, толпились под фонарями, угловатые, прокуренные, оставляя на тротуарах россыпи плевков, окурков и бумажек от конфет. Нервные и нарочно меланхоличные. Жаждущие, поминутно озирающиеся, сутуловатые. Они ужасно хотели походить на остальной мир и в то же время старательно подражали друг другу и двум-трем популярным киногероям. Их было не так уж и много, но они бросались в глаза, и мне казалось, что каждый город и весь мир заполнены ими, - может быть, потому, что каждый город и весь мир принадлежали им по праву. И они были полны для меня какой-то темной тайны. Ведь я сам простаивал когда-то вечера с компанией приятелей, пока не нашлись умелые люди, которые увели нас с улицы, и потом много-много раз видел такие же компании во всех городах земного шара, где умелых людей не хватало. Но я никогда не мог понять до конца, какая сила отрывает, отвращает, уводит этих ребят от хороших книг, которых так много, от спортивных залов, которых предостаточно в этом городе, от обыкновенных телевизоров, наконец, и гонит на вечерние улицы с сигаретой в зубах и транзистором в ухе - стоять, сплевывать (подальше), гоготать (попротивнее) и ничего не делать. Наверное в пятнадцать лет из всех благ мира истинно кажется только одно: ощущение собственной значимости и способность вызывать всеобщее восхищение или, по крайней мере, привлекать внимание. Все остальное представляется невыносимо скучным и занудным и в том числе, а может и в особенности те пути достижения желаемого, которые предлагает усталый и раздраженный мир взрослых…
   - А вот здесь живет старый Руэн, - сказала Вузи. - У него каждый вечер новая. Устроился так, старый хрыч, что они к нему сами ходят. Во время заварушки ему оторвало ногу… Видите, у него света нет, радиолу слушают. А ведь страшный, как смертный грех!
   - Хорошо тому живется, у кого одна нога… - рассеянно сказал я.
   Она, конечно, захихикала и продолжала:
   - А вот тут живет Сус. Он рыбарь. Вот это парень!
   - Рыбарь? - сказал я. - И чем же занимается, этот Сус-рыбарь?
   - Рыбарит. Что делают рыбари? Рыбарят! Или вы спрашиваете, где он служит?
   - Нет, я спрашиваю, где он рыбарит.
   - В метро… - Она вдруг запнулась. - Слушайте, а вы сами не рыбарь?
   - Я? А что, заметно?
   - Что-то в вас есть, я сразу заметила. Знаем мы этих пчелок, которые кусают в спину.
   - Неужели?
   Она взяла меня под руку.
   - Расскажите что-нибудь, - сказала она, подлащиваясь. - У меня никогда не было знакомых рыбарей. Вы ведь мне что-нибудь расскажете?
   - А как же… Рассказать про летчика и корову?
   - Нет, правда…
   - Какой жаркий вечер! - сказал я. - Хорошо, что вы сняли с меня пиджак.
   - Все равно ведь все знают. И Сус рассказывает, и другие…
   - Вот как? - спросил я с интересом. - И что же рассказывает Сус?
   Она сразу отпустила мою руку.
   - Я сама не слыхала… Девчонки рассказывали.
   - И что же рассказывали девчонки?
   - Ну… мало ли что… Может быть они, врут все. Может, Сус вовсе тут ни при чем…
   - Гм… - сказал я.
   - Ты только не подумай про Суса, он хороший парень и очень молчаливый.
   - Чего ради я стану думать про Суса? - сказал я, чтобы ее успокоить. - Я его и в глаза не видел.
   Она опять взяла меня под руку и с энтузиазмом сказала, что сейчас мы выпьем.
   - Сейчас самое время нам с тобой выпить, - сказала она.
   Она уже прочно была со мной на «ты». Мы свернули за угол и вышли на магистраль. Здесь было светлее, чем днем. Сияли лампы, светились стены, разноцветными огнями полыхали витрины. Это был, вероятно, один из кругов Амадого рая. Но я представлял себе все это как-то иначе. Я ожидал ревущие оркестры, кривляющиеся пары, полуголых и голых людей. А здесь было довольно спокойно. Народу было много, и, по-моему, все были пьяны, но все были отлично и разнообразно одеты, и все были веселы. И почти все курили. Ветра не было ни малейшего, и волны сизого табачного дыма качались вокруг ламп и фонарей, как в накуренной комнате. Вузи затащила меня в какое-то заведение, высмотрела знакомых и удрала, пообещав найти меня позже. Народ в заведении стоял стеной. Меня прижали к стойке, и я опомниться не успел, как проглотил рюмку горькой. Пожилой коричневый дядя с желтыми белками гудел мне в лицо:
   - …Куэн повредил ногу, так? Брош пошел в артики и теперь никуда не годен. Это уже трое, так? А справа у них нет никого, Финни у них справа, а это еще хуже, чем никого. Официант он, вот и все. Так?
   - Что вы пьете? - спросил я.
   - Я вообще не пью, - с достоинством ответил коричневый, дыша сивухой. - У меня желтуха. Слыхали про такое?
   Позади меня кто-то сверзился с табурета. Шум то стихал, то усиливался. Коричневый, надсаживаясь, выкрикивал историю про какого-то типа, который на работе повредил шланг и чуть не умер от свежего воздуха. Понять что-нибудь было трудно, потому что разнообразные истории выкрикивались со всех сторон.
   - …Он, дурак, успокоился и ушел, а она вызвала грузотакси, погрузила его барахло и велела свезти за город и там все вывалить.
   - …А я твой телевизор к себе и в сортир не повешу. Лучше «Омеги» все равно ничего не придумать, у меня есть сосед, инженер, он так прямо и говорит. Лучше, говорит, «Омеги» ничего не придумать…
   - …Так у них свадебное путешествие и закончилось. Вернулись они домой, отец его в гараж заманил - а отец у него боксер - и там его исхлестал, ну, до потери сознания, врача потом вызывали…
   - …Ну ладно, взяли мы на троих… А правило у них, знаешь, какое: бери все, что захочешь, но сглотай все, что берешь. А он уже завелся. Берем, говорит, еще… А они уже ходят рядом и смотрят… Ну, думаю, хватит, пора рвать когти…
   - …Деточка, да я бы с твоим бюстом горя бы не знал, такой бюст раз на тысячу встречается, ты не думай, что я тебе комплименты говорю, я этого не люблю…
   На опустевший табурет рядом со мной вскарабкалась поджарая девчонка с челкой до кончика носа и принялась стучать кулачками по стойке, крича: «Бармен! Бармен! Пить!» Гомон опять немного стих, и я услышал, как позади двое переговариваются трагическим полушепотом: «А где достал?» - «У Бубы. Знаешь Бубу? Инженер…» - «И что, настоящий?» - «Жуть, сдохнуть можно!» - «Там еще таблетки какие-то нужны…» - «Тихо, ты…» - «Да ладно, кто нас слушает… Есть у тебя?» - «Буба дал один пакетик, он говорит, это в любой аптеке навалом… Во, смотри…» Пауза. «Де… Девон… Что это такое?» - «Лекарство какое-то, почем я знаю…» Я обернулся. Один был краснощекий, в расстегнутой до пупа рубашке, с волосатой грудью. А другой был какой-то изможденный, с пористым носом. Оба смотрели на меня.