Стругацкий Аркадий Натанович. Хищные вещи века. Чрезвычайные происшествия. Полдень, XXII век

   - Да это не тот! - уговаривал приземистый, которому было очень весело. - Тот же на дрожку пошел, а этот трезвый…
   - М-меня не обманешь…
   - Предупреждаю в последний раз, мы тебя выгоним!
   - Испугался, мер-рзавец! Браслет снял!
   - Ты же его не видишь! Ты же без очков, балда!…
   - Я все а-атлично вижу!… А если даже и не тот…
   - Прекрати, наконец!…
   Длинный все-таки подошел и вцепился в пьяного с другой стороны.
   - Да проходите вы! - сказал он мне раздраженно. - Что вы, в самом деле, тут остановились? Пьяного не видели?
   - Не-ет, от меня не уйдешь!
   Я пошел своей дорогой. До дома было уже недалеко. Компания шумно тащилась следом.
   - Если угодно, я его насквозь в-вижу! Царь пр-рироды… Напился до р-рвоты, н-набил кому-нибудь мор-рду, сам получил как следует, и н-ничего ему больше не надо… Пу-пустите, я ему навешаю по чавке…
   - До чего ты докатился, ведем тебя, как гангстера…
   - А ты меня не в-веди!… Я их ненавижу!… Дрожки… Водки… Бабы… Студень безмозглый…
   - Да, конечно, успокойся… Только не падай.
   - Довольно ур-п… Упреков!… Вы мне надоели вашим фарисейством… Пу-ри-тант… танством… Нужно рвать! Стрелять! Всех стереть с лица земли!
   - Ох, и нализался! А я было решил, что он совсем протрезвел…
   - Я тр-резв! Я все помню. Двадцать восьмого… Что, не так?
   - Заткнись, балда!
   - Ч-ш-ш-ш-ш! Вер-рна! Враг начеку… Ребята, тут был где-то шпик… Я же с ним разговаривал… Браслет, сволочь, с-снял… Но я этого стукача еще до двадцать восьмого…
   - Да замолчи ты!
   - Ч-ш-ш-ш-ш! Все! И ни слова больше… И не беспокойтесь, минометы за мной…
   - Я его сейчас убью, этого подонка…
   - Па вр-врагам ци… цивилизации… Полторы тысячи метров слезогонки - лично… Шесть секторов… Э-эк!
   Я был уже у ворот своего дома. Когда я оглянулся, пьяный лежал лицом вниз, приземистый сидел над ним на корточках, а длинный стоял поодаль и потирал левой рукой ребро ладони правой.
   - Ну зачем ты это сделал? - сказал приземистый. - Ты же его искалечил.
   - Хватит болтовни, - сказал длинный яростно. - Никак не отучимся болтать. Никак не отучимся пить водку. Хватит.
   Будем как дети, доктор Опир, подумал я, по возможности бесшумно проскальзывая во двор. Я придержал створки ворот, чтобы они не щелкнули, закрываясь.
   - А где этот? - спросил длинный, понижая голос.
   - Кто?
   - Этот тип, который шел впереди…
   - Свернул куда-то…
   - Куда, ты не заметил?
   - Слушай, мне было не до него.
   - Жаль… Ну ладно, бери его, пошли.
   Отступив в тень яблонь, я смотрел, как они проволокли пьяного мимо ворот. Пьяный страшно хрипел.
   В доме было тихо. Я прошел к себе, разделся и принял горячий душ. Гавайка и шорты попахивали слезогонкой и были покрыты жирными пятнами светящейся жидкости. Я бросил их в утилизатор. Затем я осмотрелся перед зеркалом и еще раз подивился, как легко отделался: желвак за ухом, порядочный синяк на левом плече и несколько ссадин на ребрах. Да ободранные кулаки.
   На ночном столике я обнаружил извещение, в котором мне почтительно предлагалось внести деньги за квартиру за первые тридцать суток. Сумма оказалась изрядной, но вполне терпимой. Я отсчитал несколько кредиток и сунул их в предусмотрительно оставленный конверт, а затем лег на кровать, закинув здоровую руку за голову. Простыни были прохладные, хрустящие, в открытое окно вливался солоноватый морской воздух. Над ухом уютно сипел фонор. Я собирался немного подумать перед сном, но был слишком измотан и быстро задремал.
   Что-то разбудило меня, и я открыл глаза и насторожился, прислушиваясь. Где-то недалеко не то плакали, не то пели тонким детским голосом. Я осторожно поднялся и высунулся из окна. Тонкий прерывающийся голос бормотал: «…В гробах мало побыв, выходят и живут, как живые среди живых…» Послышалось всхлипывание. Издалека, словно комариный звон, доносилось: «Дрож-ка! Дрож-ка!» Жалобный голос произнес: «…Кровь с землей замешав, не поест…» Я подумал, что это пьяная Вузи плачет и причитает в своей комнате наверху, и позвал вполголоса: «Вузи!» Никто не отозвался. Тонкий голос выкрикнул: «Уйди от волос моих, уйди от мяса моего, уйди от костей моих!» - и я понял, кто это. Я перелез через подоконник, спрыгнул в траву и вошел в сад, прислушиваясь к всхлипываниям. Между деревьями показался свет, и скоро я наткнулся на гараж. Ворота были полуоткрыты, я заглянул внутрь. Там стоял огромный блестящий «оппель». На монтажном столике горели две свечи. Пахло ароматическим бензином и горячим воском.
   Под свечами на шведской скамейке сидел Лэн в белой до пяток рубашке и босиком, с толстой потрепанной книгой на коленях. Широко раскрытыми глазами он смотрел на меня, и лицо его было совсем белое и окаменевшее от ужаса.
   - Ты что здесь делаешь? - громко спросил я и вошел.
   Он молча смотрел на меня, затем начал дрожать. Я услышал, как стучат его зубы.
   - Лэн, дружище, - сказал я. - Да ты, видно, не узнал меня. Это же я, Иван.
   Он выронил книгу и спрятал руки под мышками. Как и сегодня утром, лицо его покрылось испариной. Я сел рядом с ним и обнял его за плечи. Он обессиленно привалился ко мне. Его всего трясло. Я посмотрел на книгу. Некий доктор Нэф осчастливил человечество «Введением в учение о некротических явлениях». Я пинком отбросил книгу под столик.
   - Чья это машина? - спросил я громко.
   - Ма… мамина…
   - Отличный «форд».
   - Это не «форд». Это «оппель».
   - А ведь верно, «оппель»… Миль двести, наверное?
   - Да…
   - А где ты свечки достал?
   - Купил.
   - Да ну? Вот не знал, что в наше время продаются свечи. А у вас тут что, лампочка перегорела? Я, понимаешь, вышел в сад яблочко сорвать, гляжу, свет в гараже…
   Он тесно придвинулся ко мне и сказал шепотом:
   - Вы… Вы еще немножко не уходите.
   - Ладно. А может, погасим свет и пойдем ко мне?
   - Не, туда нельзя.
   - Куда нельзя?
   - К вам. И в дом нельзя. - Он говорил с огромной убежденностью. - Еще долго нельзя. Пока не заснут.
   - Кто?
   - Они.
   - Кто - они?
   - Они. Слышите?
   Я прислушался. Слышно было только, как шуршат ветки под ветром, да где-то далеко-далеко орут: «Дрож-ка! Дрож-ка!»
   - Ничего особенного не слышу, - сказал я.
   - Это потому, что вы не знаете. Вы здесь новичок, а новичков они не трогают.
   - А кто же все-таки - они?
   - Все они. Видели вы этого хмыря с пуговицами?
   - Пети? Видел. А почему он хмырь? По-моему, вполне приличный человек…
   Лэн вскочил.
   - Пойдемте, - сказал он шепотом. - Я вам покажу. Только тихо.
   Мы вышли из гаража, подкрались к дому и обогнули угол. Лэн все время держал меня за руку. Ладонь у него была холодная и мокрая.
   - Вот, смотрите, - сказал Лэн.
   Действительно, зрелище было страшненькое. На хозяйской веранде, просунув неестественно свернутую голову сквозь перила, лежал мой таможенник. Ртутный свет с улицы падал на его лицо, оно было синее, вспухшее, покрытое темными потеками. Сквозь полуоткрытые веки виднелись мутные, скошенные к переносице глаза. «Ходят между живыми, как живые, при свете дня, - бормотал Лэн, держась, за меня обеими руками. - Кивают и улыбаются, но в ночи лица их белые, и кровь выступает на лицах…» Я подошел к веранде. Таможенник был в ночной пижаме. Он сипло дышал, от него пахло коньяком. На лице его была кровь, похоже было, что он упал мордой на битое стекло.
   - Да он просто пьян, - сказал я громко. - Пьяный человек. Храпит. Очень противно.
   Лэн помотал головой.
   - Вы новичок, - прошептал он. - Вы ничего не видите. А я видел… - Его снова затрясло. - Их много пришло… Это она их привела… И принесли ее… Была луна… Они отпилили ей макушку… Она кричала, так кричала… А потом стали есть ложками… И она ела, и все смеялись, что она кричит и бьется…
   - Кто? Кого?
   - А потом завалили деревом и сожгли… И плясали у костра… А потом все зарыли в саду… Она за лопатой ездила на машине… Я все видел… Хотите, покажу, где зарыли?
   - Вот что, приятель, - сказал я. - Пошли ко мне.
   - Зачем?
   - Спать, вот зачем. Все давно спят, только мы с тобой тут болтаем.
   - Никто не спит. Вы совсем новичок. Сейчас никто не спит. Сейчас спать нельзя…
   - Пошли, пошли, - сказал я. - Ко мне пошли.
   - Не пойду, - сказал он. - Не трогайте меня. Я вашего имени не называл.
   - А вот сейчас ремень возьму, - сказал я грозно, - и напорю тебя по заднице!
   Кажется, это его немного успокоило. Он снова вцепился мне в руку и замолчал.
   - Пошли, дружище, пошли, - сказал я. - Ты будешь спать, а я буду рядом сидеть. И если что-нибудь случится, сразу тебя разбужу.
   Мы влезли через окно в мою спальню (входить в дом через дверь он отказался наотрез), и я уложил его в постель. Я намеревался рассказать ему сказку, но он сразу заснул. Лицо у него было измученное, и он все время вздрагивал во сне. Я придвинул кресло к окну, закутался в плед и выкурил сигарету, чтобы успокоится. Я попытался думать о Римайере, о рыбарях, до которых я так и не добрался, о том, что должно случится двадцать восьмого числа, о меценатах, но у меня ничего не получилось, и это меня раздражало. Меня раздражало, что я никак не мог заставить себя думать о своем деле, как о чем-то важном. Мысли разбегались, лезли эмоции, я не столько думал, сколько чувствовал. Я чувствовал, что не зря приехал сюда, но в то же время чувствовал, что приехал совсем не за тем, за чем нужно.
   А Лэн спал. Он не проснулся даже, когда у ворот зафыркал мотор, застучали автомобильные дверцы, кто-то заорал, зареготал и завыл на разные голоса, и я решил было, что перед домом совершают преступление, но оказалось, что это всего-навсего вернулась Вузи. Весело напевая, она принялась раздеваться еще в саду, небрежно развешивая на яблонях юбку, блузку и прочее. Меня она не заметила, вошла в дом, повозилась немного у себя наверху, уронила что-то тяжелое и наконец затихла. Было около пяти. Над морем разгоралась заря.
 

Глава восьмая

   Когда я проснулся, Лэна уже не было. Плечо у меня ломило так, что боль отдавала в темя, и я дал себе слово сегодняшний день «ходить опасно». Кряхтя и чувствуя себя больным и жалким, я проделал некое подобие зарядки, кое-как умылся, взял конверт с деньгами и отправился к тете Вайне, продвигаясь через двери боком. В холле я нерешительно остановился: в доме было совсем тихо, и я не был уверен, что хозяйка встала. Но тут хозяйская дверь отворилась, и в холл вошел таможенник Пети. Ну, знаете, подумал я. Ночью Пети был похож на перепившего утопленника. Сейчас, при свете дня, он напоминал жертву хулиганского нападения. Нижняя часть его лица была залита кровью. Свежая кровь лаково блестела на подбородке, и он держал под челюстью носовой платок, чтобы не запачкать свой белоснежный мундир со шнурами. Лицо у него было напряженное, глаза косили, но в общем он держался удивительно спокойно, словно падать мордой в битое стекло было для него самым обыкновенным делом. Маленькая неприятность, с кем не бывает, не обращайте, пожалуйста, внимание, сейчас все будет в порядке…
   - Доброе утро, - пробормотал я.
   - Доброе утро, - вежливо, несколько в нос отозвался он, осторожно промакивая подбородок.
   - Что с вами? Вам помочь?
   - Пустяки, - сказал он. - Упал стул…
   Он вежливо поклонился и, пройдя мимо меня, неторопливо вышел из дома. Я с очень неприятным чувством проводил его взглядом, а когда снова повернулся к двери, передо мной стояла тетя Вайна. Она стояла в дверях, грациозно опираясь на косяк, чистенькая, розовая, душистая, и смотрела на меня так, словно я был генерал-полковником Тууром или по крайней мере штаб-майором Полом.
   - Доброе утро, ранняя птичка, - проворковала она. - А я слышу, кто это разговаривает в доме в такой час?
   - Я никак не мог решиться побеспокоить вас, - проговорил я, светски содрогаясь и мысленно взвыв от боли в плече. - Доброе утро, и позвольте вручить вам…
   - Как мило! Сразу видно истинного джентльмена. Генерал-полковник Туур говаривал, что истинный джентльмен никогда никого не заставляет ждать. Никогда. Никого…
   Тут я заметил, что она медленно, но весьма упорно оттесняет меня от своих дверей. В гостиной у нее было темно, шторы, видимо, были опущены, и в холл тянуло чем-то сладким.
   - Но вам, право же, не нужно было так уж спешить… - Она, наконец, выдвинулась на удобную позицию и плавным небрежным движением закрыла дверь. - Однако вы должны быть уверены, я сумею оценить вашу предупредительность… Вузи еще спит, а мне уже пора собирать в школу Лэна, так что простите… Кстати, свежие газеты у вас на веранде.
   - Благодарю вас, - сказал я, отступая.
   - Если у вас достанет терпения, через часок прошу вас на чашку сливок.
   - К сожалению, я должен буду уйти, - сказал я и откланялся.
   Газет было шесть. Две местные, иллюстрированные, толстые, как альманахи, одна столичная, два роскошных еженедельника и почему-то арабская «Эль Гуния». «Эль Гунию» я отложил, а остальные просмотрел, заедая новости сэндвичами и запивая горячим какао.
   В Боливии правительственные войска после упорных боев овладели городом Рейес, мятежники оттеснены за реку Бени. В Москве на Международном конгрессе ядерников Хаггертон и Соловьев сообщили о проекте промышленной установки для получения антивеществ. Третьяковская галерея прибыла в Леопольдвиль, официальное открытие произойдет завтра. С базы «Старый Восток» (Плутон) в зону абсолютно свободного полета запущена очередная серия беспилотных устройств, с двумя устройствами из четырех связь временно потеряна. Генеральный секретарь ООН направил генералиссимусу Орельяносу официальное послание, к котором предупредил, что в случае повторного применения экстремистами атомных гранат в Эльдорадо будут введены полицейские силы ООН. У истоков реки Квандо (Центральная Ангола) археологическая экспедиция Академии наук ОАР обнаружила остатки циклопических сооружений, построенных, как полагают, задолго до ледникового периода. Группа специалистов Объединенного центра исследований субэлектронных (ритринитивных) структур оценивают запасы энергии, имеющиеся в распоряжении человечества, как достаточные на три миллиарда лет. Космический отдел ЮНЕСКО сообщает, что относительный прирост населения внеземных баз и плацдармов приближается к приросту населения на Земле. Глава английской делегации в ООН от имени великих держав выступил с проектом полной демилитаризации, хотя бы и насильственным путем, еще милитаризованных районов земного шара…
   Сообщения о том, кто сколько килограммов выжал и кто сколько мячей в чьи ворота закатил, я читать не стал. Из местных же сообщений меня заинтересовали три.
   Городская газета «Радость жизни» писала: «Этой ночью группа злоумышленников на частном самолете вновь совершила налет на площадь Звезды, полную отдыхающих граждан. Хулиганы выпустили несколько пулеметных очередей и сбросили одиннадцать газовых бомб. В результате возникшей паники несколько мужчин и женщин получили тяжкие увечья. Нормальный отдых сотен порядочных людей был сорван ничтожной группой бандитствующих, с позволения сказать, интеллигентов при явном попустительстве полиции. Председатель общества "За Старую Добрую Родину, Против Вредных Влияний" заявил нашему корреспонденту, что общество намерено взять дело охраны заслуженного отдыха сограждан в свои руки. Председатель недвусмысленно дал понять, кого именно народ считает источником вредной заразы, бандитизма и милитаризованного хулиганства…»
   На девятнадцатой странице газета отвела полосу для статьи «выдающегося представителя новейшей философии, лауреата Государственных премий доктора Опира». Статья называлась «Мир без забот». Доктор Опир красивыми словами и очень убедительно обосновывал всемогущество науки, звал к оптимизму, клеймил угрюмых скептиков-очернителей и приглашал «быть как дети». Особенную роль в формировании психологии современного (то есть беззаботного) человека он отводил методам волновой психотехники. «Вспомните, какой великолепный заряд бодрости и хорошего настроения дает вам светлый, счастливый, радостный сон! - восклицал представитель новейшей философии. - И недаром сон, как средство излечения многих психических заболеваний, известен уже более ста лет. Но ведь все мы немножко больны: мы больны нашими заботами, нас одолевают мелочи быта, правда, редкие, но кое-где еще сохранившиеся и иногда встречающиеся неустройства, неизбежные трения между индивидуальностями, нормальная здоровая сексуальная неудовлетворенность и недовольство собой, столь присущее каждому гражданину… И подобно тому, как ароматный бадусан смывает дорожную пыль с усталого тела, так радостное сновидение омывает и очищает истомленную душу. И теперь нам не страшны более никакие заботы и неустройства. Мы знаем: наступит час, и невидимое излучение грезогенератора, который я вместе с публикой склонен называть именем "дрожка", исцелит нас, исполнит оптимизма, вернет нам радостное ощущение бытия». Далее доктор Опир объяснял, что дрожка абсолютно безвредна в физическом и психическом смысле и что нападки недоброжелателей, усматривающих в дрожке сходство с наркотиками, демагогически болтающих о «дремлющем человечестве», не могут не вызвать у нас тягостного недоумения, а возможно, и более высоких и грозных для них, недоброжелателей, гражданских чувств. В заключении доктор Опир объявлял счастливый сон лучшим видом отдыха, смутно намекал на то, что дрожка является лучшим средством против алкоголизма и наркоманства, и настоятельно убеждал не смешивать дрожку с иными (не апробированными медициной) средствами волнового воздействия.
   Еженедельник «Золотые Дни» сообщал о том, что из Государственной картинной галереи похищено ценное полотно, принадлежащее, по мнению специалистов, кисти Рафаэля. Еженедельник обращал внимание компетентных органов на то, что этот преступный акт является третьим за истекшие четыре месяца этого года и что ни одного из ранее похищенных произведений искусства найдено так и не было.
   В общем-то читать в еженедельниках было нечего. Я бегло просмотрел их, и они произвели на меня самое тягостное впечатление. Их заполняли удручающие остроты, бездарные карикатуры, среди которых особенной глупостью сияли серии «без слов», биографии каких-то тусклых личностей, слюнявые очерки из жизни различных слоев населения, кошмарные циклы фотографий «Ваш муж на службе и дома», бесконечные полезные советы, как занять свои руки и при этом, упаси бог, не побеспокоить голову, страстные идиотские выпады против пьянства, хулиганства и распутства, уже знакомые мне призывы вступать в кружки и хоры. Были там воспоминания участников «заварушки» и борьбы против гангстеризма, поданные в литературной обработке каких-то ослов, лишенных совести и литературного вкуса, беллетристические упражнения явных графоманов со слезами и страданиями, с подвигами, с великим прошлым и сладостным будущим, бесконечные кроссворды, чайнворды и ребусы и загадочные картинки…
   Я швырнул эту груду макулатуры в угол. Ну что у них здесь за тоска! Дурака лелеют, дурака заботливо взращивают, дурака удобряют, и не видно этому конца… Дурак стал нормой, еще немного - и дурак станет идеалом, и доктора философии заведут вокруг него восторженные хороводы. А газеты водят хороводы уже сейчас. Ах, какой ты у нас славный, дурак! Ах, какой ты бодрый и здоровый, дурак! Ах, какой ты оптимистический, дурак, и какой ты, дурак, умный, какое у тебя тонкое чувство юмора, и как ты ловко решаешь кроссворды!… Ты, главное, только не волнуйся, дурак, все так хорошо, все так отлично, и наука к твоим услугам, дурак, и литература, чтобы тебе было весело, дурак, и ни о чем не надо думать… А всяких там вредно влияющих хулиганов и скептиков мы с тобой, дурак, разнесем (с тобой, да не разнести!). Чего они в самом деле! Больше других им надо, что ли?… Тоска, тоска… Какое-то проклятье на этих людях, какая-то жуткая преемственность угроз и опасностей. Империализм, фашизм… Десятки миллионов загубленных жизней, исковерканных судеб… В том числе миллионы погибших дураков злых и добрых, виноватых и невинных… Последние схватки, последние путчи, особенно беспощадные, потому что последние. Уголовники, озверелое от безделья офицерье, всякая сволочь из бывших разведок и контрразведок, наскучившая однообразием экономического шпионажа, взалкавшая власти… Пришлось вернуться из космоса, выйти из заводов и лабораторий, вернуть в строй солдат. Ладно справились. Ветерок перебирает листы «Истории фашизма» под ногами… Не успели вдоволь повосхищаться безоблачными горизонтами, как из тех же грязных подворотен истории полезли недобитки с короткоствольными автоматами и самодельными квантовыми пистолетами, гангстеры, гангстерские шайки, гангстерские корпорации, гангстерские империи… «Мелкие, кое-где еще встречающиеся неустройства», - увещевали и успокаивали доктора опиры, а в окна университетов летели бутылки с напалмом, города захватывались бандами хулиганов, музеи горели как свечи… Ладно. Отпихнув локтем докторов опиров, снова вернулись из космоса, снова вышли из заводов и лабораторий, вернули в строй солдат - справились. Снова горизонты безоблачны. Снова вылезли опиры, снова замурлыкали еженедельники, и снова все из тех же подворотен потек гной. Тонны героина, цистерны опиума, моря спирта… И еще что-то, чему пока нет названия… И снова у них все висит на волоске, а дураки решают кроссворды, пляшут фляг, желают одного: чтобы было весело. Но где-то кто-то сходит с ума, кто-то рожает детей-идиотов, кто-то странно умирает в ваннах, кто-то не менее странно умирает у каких-то рыбарей, а меценаты охраняют свою страсть к искусству кастетами… И еженедельники стараются прикрыть это смрадное болото хрупкой, как меренги, приторной корочкой благополучной болтовни, а этот дипломированный дурак прославляет сладкие сны, и тысячи недипломированных дураков с удовольствием (чтобы было весело и ни чем не надо думать) предаются снам как пьянству… И снова дураков убеждают, что все хорошо, что космос осваивается небывалыми темпами (и это правда), что энергии хватит на миллиарды лет (и это тоже правда), что жизнь становится все интереснее и разнообразнее (и это, несомненно, тоже правда, но не для дураков), и демагоги-очернители (читай: люди, думающие, что в наше время любая капля гноя способна заразить все человечество, как когда-то пивные путчи превратились в мировую угрозу) , чуждые интересам народа, подлежат всемерному осуждению… Дураки и преступники… Преступники-дураки…
   - Работать надо, - сказал я вслух. - К черту меланхолию… Мы вам покажем скептиков!
   Пора было идти к Римайеру. Правда, рыбари… Ладно, к рыбарям можно будет сходить потом. Надоело тыкаться вслепую. Я вышел во двор. Было слышно, как на веранде тетя Вайна кормит Лэна завтраком.
   - Ну, мам, ну, я не хочу!
   - Кушай, сынок, надо кушать… Ты такой бледненький…
   - А я не хочу! Комки противные…
   - Да где же комки? Ну, давай я сама съем… М-м-м! Как вкусно! Попробуй только и увидишь, как вкусно…
   - А если я не хочу! Я больной, я не пойду в школу.
   - Лэн, ну, что ты говоришь! Ты и так много пропускаешь…
   - И пусть…
   - Как же пусть! Меня уже директор два раза вызывал. Нас оштрафуют!
   - Ну и пусть штрафуют…
   - Кушай, кушай, сынок… Может быть, ты не выспался?
   - Не выспался! И у меня живот болит… И голова… И зуб… Вот видишь, вот этот…
   Голос у Лэна был капризный, и я сразу представил себе его надутые губы, болтающую ногу в носке. Я вышел за ворота. День опять был ясный, солнечный, чирикали птицы. Было еще слишком рано, и на пути до «Олимпика» я встретил только двоих. Они шли рядом по обочине тротуара, чудовищно дикие в веселом мире свежей зелени и ясного неба. Один был выкрашен ярко-красной краской, другой - ярко-синей. Сквозь краску проступал пот. Они дышали с трудом, рты их были разинуты, глаза налиты кровью. Я непроизвольно расстегнул все пуговицы на рубашке и вздохнул с облегчением, когда эта странная пара миновала меня.
   В отеле я сразу поднялся на девятый этаж. Я был настроен очень решительно. Хочет того Римайер или не хочет, но ему придется рассказать мне все, что меня интересует. Впрочем, теперь Римайер нужен мне не только для этого. Мне нужен был слушатель, а в этом солнечном бедламе я мог пока говорить откровенно только с Римайером. Правда, это был не тот Римайер, на которого я рассчитывал, но об этом, в конце концов, тоже нужно было поговорить…
   У дверей номера Римайера стоял давешний рыжий Оскар, и, увидев его, я сразу замедлил шаги. Он задумчиво поправлял галстук, откинув голову и глядя в потолок. Вид у него был озабоченный.
   - Привет, - сказал я. Надо же было с чего-то начинать.
   Он шевельнул бровями, посмотрел на меня, и я понял, что он меня вспомнил. Он медленно сказал:
   - Здравствуйте.
   - Вы тоже к Римайеру? - спросил я.
   - Римайер плохо себя чувствует, - сказал он. Он стоял у самой двери и не собирался, по-видимому, уступать мне дорогу.
   - Какая жалость, - сказал я, придвигаясь. - И что же с ним?
   - Он очень плохо себя чувствует.
   - Ай-яй-яй-яй, - сказал я. - Надо бы посмотреть…
   Я подошел к Оскару вплотную. Он явно не собирался пускать меня в номер. У меня сразу заболело плечо.
   - Я не уверен, что это так уж надо, - желчно сказал он.
   - Что вы говорите! Неужели так плохо?
   - Вот именно. Очень плохо. И вам не следует его беспокоить. Ни сегодня, ни в другие дни.
   Кажется, я пришел вовремя, подумал я. И надеюсь, не опоздал.
   - Вы его родственник? - спросил я. Я был очень миролюбив.
   Он осклабился.
   - Я его друг. Самый близкий в этом городе. Можно сказать, друг детства.
   - Это очень трогательно, - сказал я. - А вот я - его родственник. Все равно что брат. Давайте вместе зайдем и посмотрим, что могут сделать для бедняги Римайера его друг и его брат.
   - Может быть, брат уже сделал для Римайера достаточно?
   - Ну что вы… Я только вчера приехал.
   - А у вас нет здесь случайно других братьев?
   - Я думаю, их нет среди ваших друзей, - сказал я. - Римайер - исключение…
   Пока мы несли эту чушь, я внимательно его рассматривал. Он не выглядел слишком уж ловким человеком, даже если учесть мое больное плечо. Но он все время держал руку в кармане, и хотя я был почти убежден, что он не станет стрелять в отеле, рисковать мне не хотелось. Тем более что мне приходилось слышать о квантовых разрядниках ограниченного действия.
   Мне много раз ставили в упрек, что мои намерения отчетливо видны на моей физиономии. А Оскар, по-видимому, был достаточно проницательным человеком. С другой стороны, в карманах у него явно ничего подходящего не было, и руки в карманах он держал зря. Он отступил от двери и сказал:
   - Заходите…
   Мы вошли. Римайер действительно был плох. Он лежал на кушетке, накрытый сорванной портьерой, и неразборчиво бредил. Стол в номере был перевернут, посередине комнаты валялась в луже спиртного разбитая бутылка, и всюду была разбросана смятая мокрая одежда. Я подошел к Римайеру и сел так, чтобы не терять из виду Оскара, который встал у окна, опершись задом на подоконник. Глаза у Римайера были открыты. Я наклонился над ним.
   - Римайер, - позвал я. - Это я, Иван. Ты узнаешь меня?
   Он тупо глядел мне в лицо. На подбородке у него виднелась под щетиной свежая ссадина.
   - Ты уже там… - пробормотал он. - Рыбарей… Чтобы долго… Не бывает… Ты не обижайся… Мешал очень… Не терплю.
   Это был бред. Я посмотрел на Оскара. Оскар жадно слушал, вытянув шею.
   - Нехорошо, когда просыпаешься… - бормотал Римайер. - Никому… просыпаться… Начинают… Тогда не просыпаться…
   Оскар не нравился мне все больше и больше. Мне не нравилось, что он слушает бред Римайера. Мне не нравилось, что он оказался здесь раньше меня. И еще мне не нравилась ссадина на подбородке Римайера, совсем свежая. Рыжая морда, подумал я, глядя на Оскара, как же от тебя избавиться?
   - Надо вызвать врача, - сказал я. - Почему вы не вызвали врача, Оскар? По-моему, это делириум тременс…
   Я сейчас же пожалел о сказанном. От Римайера, к моему немалому изумлению, совсем не пахло спиртным, и Оскар, очевидно, хорошо знал это. Он ухмыльнулся и спросил:
   - Делириум тременс? Вы уверены?
   - Нужно немедленно вызвать врача, - повторил я. - И сиделок.
   Я опустил руку на телефонную трубку. Он моментально подскочил ко мне и положил ладонь на мою руку.
   - Зачем же вы? - сказал он. - Давайте лучше я вызову врача. Вы тут человек новый, а я знаю отличного врача.
   - Ну какой там у вас врач… - возразил я, глядя на ссадину у него на костяшках пальцев. Эта ссадина тоже была свежая.
   - Отличный врач. Как раз специалист по белой горячке.
   - Вот видите, - сказал я. - А может быть, у Римайера и нет никакой белой горячки.
   Римайер вдруг сказал:
   - Так я велел… Альзо шпрахт Римайер… Наедине с миром…
   Мы оглянулись на него. Он говорил высокомерно, но глаза его были закрыты, а лицо в складках дряблой серой кожи казалось жалким. Сволочь, подумал я про Оскара, имеет наглость торчать здесь. У меня вдруг мелькнула дикая мысль, показавшаяся мне в тот момент очень удачной: свалить Оскара толчком в солнечное сплетение, связать и заставить немедленно выложить все, что он знает. Знает он, вероятно, много. А может быть, и все. Он смотрел на меня, и в его бледных глазах были страх и ненависть.
   - Хорошо, - сказал я. - Пусть врача вызовет портье.
   Он убрал руку, и я позвонил портье. В ожидании врача я сидел возле Римайера, а Оскар ходил из угла в угол, перешагивая через лужу спиртного. Я следил за ним краем глаза. Он вдруг нагнулся и поднял что-то с пола. Что-то маленькое и пестрое.