Стругацкий Аркадий Натанович. Путь на Альматею

   — Сгружайте, — сказал дядя Валнога, глядя в пол. В камбузе было непривычно тихо, прохладно и ничем не пахло. Дядя Валнога мучительно переживал это запустение.
   В молчании ледяные брусья были отгружены с платформы и заложены в отверстую пасть водоочистителя.
   — Спасибо, — сказал дядя Валнога, не поднимая головы.
   — Пожалуйста, дядя Валнога, — сказал Козлов. — Пошли, ребята.
   Они молча отправились на склад, затем молча вернулись в зал отдыха. Галя взяла книжку и улеглась в кресло перед магнитовидеофоном. Стеценко нерешительно потоптался возле нее, поглядел на Козлова и Зойку, которые снова уселись за стол для занятий (Зойка училась заочно в энергетическом институте, и Козлов помогал ей), вздохнул и побрел в свою комнату. Потапов сказал Грегору:
   — Ходи. Твой ход.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ЛЮДИ НАД БЕЗДНОЙ

1. КАПИТАН СООБЩАЕТ НЕПРИЯТНУЮ НОВОСТЬ, А БОРТИНЖЕНЕР НЕ БОИТСЯ

   Видимо, крупный метеорит угодил в отражатель, симметрия распределения силы тяги по поверхности параболоида мгновенно нарушилась, и «Тахмасиб» закрутило колесом. В рубке один только капитан Быков не потерял сознания. Правда, он больно ударился обо что-то головой, потом боком и некоторое время совсем не мог дышать, но ему удалось вцепиться руками и ногами в кресло, на которое его бросил первый толчок, и он цеплялся, тянулся, карабкался до тех пор, пока в конце концов не дотянулся до панели управления. Все крутилось вокруг него с необыкновенной быстротой. Откуда-то сверху вывалился Жилин и пролетел мимо, растопырив руки и ноги. Быкову показалось, что в Жилине не осталось ничего живого. Он пригнул голову к панели управления и, старательно прицелившись, ткнул пальцем в нужную клавишу.
   Киберштурман включил аварийные водородные двигатели, и Быков ощутил толчок, словно поезд остановился на полном ходу, только гораздо сильнее. Быков ожидал этого и изо всех сил упирался ногами в стойку пульта, поэтому из кресла не вылетел. У него только потемнело в глазах, и рот наполнился крошкой отбитой с зубов эмали. «Тахмасиб» выровнялся. Тогда Быков повел корабль напролом сквозь облако каменного и железного щебня. На экране следящей системы бились голубые всплески. Их было много, очень много, но корабль больше не рыскал — противометеоритное устройство было отключено и не влияло на киберштурман. Сквозь шум в ушах Быков несколько раз услышал пронзительное «поук-пш-ш-ш», и каждый раз его обдавало ледяным паром, и он втягивал голову в плечи и пригибался к самому пульту. Один раз что-то лопнуло, разлетаясь, за его спиной. Потом сигналов на экране стало меньше, потом еще меньше и, наконец, не стало совсем. Метеоритная атака кончилась.
   Тогда Быков поглядел на курсограф. «Тахмасиб» падал. «Тахмасиб» шел через экзосферу Юпитера, и скорость его была намного меньше круговой, и он падал по суживающейся спирали. Он потерял скорость во время метеоритной атаки. При метеоритной атаке корабль, уклоняясь от курса, всегда теряет скорость. Так бывает в поясе астероидов во время обыденных рейсов Юпитер — Марс или Юпитер — Земля. Но там это не опасно. Здесь, над Джупом, потеря скорости означала верную смерть. Корабль сгорит, врезавшись в плотные слои атмосферы чудовищной планеты, — так было десять лет назад с Полем Данже. А если не сгорит, то провалится в водородную бездну, откуда нет возврата, — так случилось, вероятно, с Сергеем Петрушевским в начале этого года.
   Вырваться можно было бы только на фотонном двигателе. Совершенно машинально Быков нажал рифленую клавишу стартера. Но ни одна лампочка не зажглась на панели управления. Отражатель был поврежден, и аварийный автомат блокировал неразумный приказ. «Это конец», — подумал Быков. Он аккуратно развернул корабль и включил на полную мощность аварийные двигатели. Пятикратная перегрузка вдавила его в кресло. Это было единственное, что он мог сейчас сделать, — сократить скорость падения корабля до минимума, чтобы не дать ему сгореть в атмосфере. Тридцать секунд он сидел неподвижно, уставясь на свои руки, быстро отекавшие от перегрузки. Потом он уменьшил подачу горючего, и перегрузка пропала. Аварийные двигатели будут понемногу тормозить падение — пока хватит горючего. А горючего немного. Еще никого и никогда аварийные ракеты не спасали над Юпитером. Над Марсом, над Меркурием, над Землей — может быть, но не над планетой-гигантом.
   Быков тяжело поднялся и заглянул через пульт. На полу, среди пластмассовых осколков, лежал животом вверх штурман Михаил Антонович Крутиков.
   — Миша, — позвал Быков почему-то шепотом. — Ты жив, Миша?
   Послышался скребущий звук, и из-за кожуха реактора выполз на четвереньках Жилин. Жилин тоже плохо выглядел. Он задумчиво поглядел на капитана, на штурман, на потолок и сел, поджав ноги.
   Быков выбрался из-за пульта и опустился рядом со штурманом на корточки, с трудом согнув ноги в коленях. Он потрогал штурмана за плечо и снова позвал:
   — Ты жив, Миша?
   Лицо Михаила Антоновича сморщилось, и он, не открывая глаз, облизнул губы.
   — Лешенька, — сказал он слабым голосом.
   — У тебя болит что-нибудь? — спросил Быков и принялся ощупывать штурмана.
   — О! — сказал штурман и широко раскрыл глаза.
   — А здесь?
   — У! — сказал штурман болезненным голосом.
   — А здесь?
   — Ой, не надо! — сказал штурман и сел, упираясь руками в пол. Голова его склонилась к плечу. — А где Ванюша? — спросил он.
   Быков оглянулся. Жилина не было.
   — Ваня, — негромко окликнул Быков.
   — Здесь, — отозвался Жилин из-за кожуха. Было слышно, как он уронил что-то и шепотом чертыхается.
   — Иван жив, — сообщил Быков штурману.
   — Ну и слава богу, — сказал Михаил Антонович и, ухватившись за плечо капитана, поднялся на ноги.
   — Ты как, Миша? — спросил Быков. — В состоянии?
   — В состоянии, — неуверенно сказал штурман, держась за него. — Кажется, в состоянии. — Он посмотрел на Быкова удивленными глазами и сказал: — До чего же живуч человек, Лешенька… Ох, до чего живуч!
   — Н-да, — сказал Быков неопределенно. — Живуч. Слушай, Михаил… — Он помолчал. — Дела наши нехороши. Мы, брат, падаем. Если ты в состоянии, садись и посчитай, как и что. Вычислитель, по-моему, уцелел. — Он посмотрел на вычислитель. — Впрочем, посмотри сам.
   Глаза Михаила Антоновича стали совсем круглыми.
   — Падаем? — сказал он. — Ах, вот как! Падаем. На Юпитер падаем?
   Быков молча кивнул.
   — Ай-яй-яй! — сказал Михаил Антонович. — Надо же! Хорошо. Сейчас. Я сейчас.
   Он постоял немного, морщась и ворочая шеей, потом отпустил капитана и, ухватившись за край пульта, заковылял к своему месту.
   — Сейчас посчитаю, — бормотал он. — Сейчас.
   Быков смотрел, как он, держась за бок, усаживается в кресло и устраивается поудобнее. Кресло было заметно перекошено. Устроившись, Михаил Антонович вдруг испуганно посмотрел на Быкова и спросил:
   — Но ведь ты притормозил, Алеша? Ты затормозил?
   Быков кивнул и пошел к Жилину, хрустя осколками на полу. На потолке он увидел небольшое черное пятно и еще одно у самой стены. Это были метеоритные пробоины, затянутые смолопластом. Вокруг пятен дрожали крупные капли осевшей влаги.
   Жилин сидел по-турецки перед комбайном контроля отражателя. Кожух комбайна был расколот пополам. Внутренности комбайна выглядели неутешительно.
   — Что у тебя? — спросил Быков. Он видел что.
   Жилин поднял опухшее лицо.
   — Подробностей я еще не знаю, — ответил он. — Но ясно, что вдребезги.
   Быков сел рядом.
   — Одно метеоритное попадание, — сказал Жилин. — И два раза я въехал сюда сам. — Он показал пальцем, куда он въехал, но это было и так видно. — Один раз в самом начале ногами и потом в самом конце головой.
   — Да, — сказал Быков. — Этого никакой механизм не выдержит. Ставь запасной комплект. И вот что. Мы падаем.
   — Я слышал, Алексей Петрович, — сказал Жилин.
   — Собственно, — произнес Быков задумчиво, — что толку в контрольном комбайне, если разбит отражатель?
   — А может быть, не разбит? — сказал Жилин.
   Быков поглядел на него, усмехаясь.
   — Такая карусель, — сказал он, — может объясняться только двумя причинами. Или — или. Или почему-то выскочила из фокуса точка сгорания плазмы, или откололся большой кусок отражателя. Я думаю, что разбит отражатель, потому что бога нет и точку сгорания перемещать некому. Но ты все-таки валяй. Ставь запасной комплект. — Он поднялся и, задрав голову, осмотрел потолок. — Надо еще хорошенько закрепить пробоины. Там внизу большое давление. Смолопласт выдавит. Ну, это я сам. — Он повернулся, чтобы идти, но остановился и спросил негромко: — Не боишься, малек?
   В Школе мальками называли первокурсников и вообще младших.
   — Нет, — сказал Жилин.
   — Хорошо. Работай, — сказал Быков. — Пойду осмотрю корабль. Надо еще пассажиров из амортизаторов вынуть.
   Жилин промолчал. Он проводил взглядом широкую сутулую спину капитана и вдруг совсем рядом увидел Варечку. Варечка стояла столбиком и медленно мигала выпуклыми глазами. Она была вся синяя в белую крапинку, и шипы у нее на морде страшно щетинились. Это означало, что Варечка очень раздражена и чувствует себя нехорошо. Жилин уже видел ее однажды в таком состоянии. Это было на ракетодроме Мирза-Чарле месяц назад, когда Юрковский много говорил об удивительной приспособляемости марсианских ящериц и в доказательство окунал Варечку в ванну с кипятком.
   Варечка судорожно разинула и снова закрыла огромную серую пасть.
   — Ну что? — негромко спросил Жилин.
   С потолка сорвалась крупная капля и — так! — упала на расколотый кожух комбайна. Жилин посмотрел на потолок. Там, внизу, большое давление, «Да, — подумал он, — там давление в десятки и сотни тысяч атмосфер. Смолопластовые пробки, конечно, выдавит».
   Варечка шевельнулась и снова разинула пасть. Жилин пошарил в кармане, нашел галету и бросил ее в разинутую пасть. Варечка медленно глотнула и уставилась на него стеклянными глазами. Жилин вздохнул.
   — Эх ты, бедолага, — сказал он тихо.

2. ПЛАНЕТОЛОГИ ВИНОВАТО МОЛЧАТ, А РАДИООПТИК ПОЕТ ПЕСЕНКУ ПРО ЛАСТОЧЕК

   Когда «Тахмасиб» перестал кувыркаться, Дауге отцепился от казенника и выволок бесчувственное тело Юрковского из-под обломков аппаратуры. Он не успел заметить, что разбито и что уцелело, заметил только, что разбито многое. Стеллаж с обоймами перекосило, и обоймы вывалились на приборную панель радиотелескопа. В обсерваторном отсеке было жарко и сильно пахло горелым.
   Дауге отделался сравнительно легко. Он сразу же мертвой хваткой ухватился за казенник, и у него только кровь выступила под ногтями и сильно болела голова. Юрковский был бледен, и веки у него были сиреневые. Дауге подул ему в лицо, потряс за плечи, похлопал по щекам. Голова Юрковского бессильно болталась, и в себя он не приходил. Тогда Дауге поволок его в медицинский отсек. В коридоре оказалось страшно холодно, на стенах искрился иней. Дауге положил голову Юрковского к себе на колени, наскреб со стены немного инея и приложил холодные мокрые пальцы к его вискам. В этот момент его застала перегрузка — когда Быков начал тормозить «Тахмасиб». Тогда Дауге лег на спину, но ему стало так плохо, что он перевернулся на живот и стал водить лицом по заиндевевшему полу. Когда перегрузка кончилась, Дауге полежал еще немного, затем поднялся и, взяв Юрковского под мышки, пятясь, поволок дальше. Но он сразу понял, что до медотсека ему не добраться, поэтому затащил Юрковского в кают-компанию, взвалил его на диван и сел рядом, сопя и отдуваясь. Юрковский страшно хрипел.
   Отдохнув, Дауге поднялся и подошел к буфету. Он взял графин с водой и стал пить прямо из горлышка. Вода побежала по подбородку, по горлу, потекла за воротник, и это было очень приятно. Он вернулся к Юрковскому и побрызгал из графина ему на лицо. Потом он поставил графин на пол и расстегнул на Юрковском куртку. Он увидел странный ветвистый рисунок на коже, бегущий через грудь от плеча до плеча. Рисунок был похож на силуэт каких-то диковинных водорослей — темно-багровый на смуглой коже. Некоторое время Дауге тупо разглядывал странный рисунок, а затем вдруг сообразил, что это след сильного электрического удара. Видимо, Юрковский упал на обнаженные контакты под высоким напряжением. Вся измерительная аппаратура планетологов работала под высоким напряжением. Дауге побежал в медицинский отсек.
   Он сделал четыре инъекции, и только тогда Юрковский открыл, наконец, глаза. Глаза были тусклые и смотрели довольно бессмысленно, но Дауге очень обрадовался.
   — Фу ты, черт, Владимир, — сказал он с облегчением, — я уж думал, что дело совсем плохо. Ну как ты, встать можешь?
   Юрковский пошевелил губами, открыл рот и захрипел. Глаза его приобрели осмысленное выражение, брови сдвинулись.
   — Ладно, ладно, лежи, — сказал Дауге. — Тебе надо немного полежать.
   Он оглянулся и увидел в дверях Шарля Моллара. Моллар стоял, держась за косяк, и слегка покачивался. Лицо у него было красное, распухшее, и он был весь мокрый и обвешан какими-то белыми сосульками. Дауге даже показалось, что от него идет пар. Несколько минут Моллар молчал, переводя печальный взгляд с Дауге на Юрковского, а планетологи озадаченно глядели на него. Юрковский перестал хрипеть. Потом Моллар сильно качнулся вперед, перешагнул через комингс и, быстро семеня ногами, подобрался к ближайшему креслу. У него был мокрый и несчастный вид, и, когда он сел, по каюте прошла волна вкусного запаха вареного мяса. Дауге пошевелил носом.
   — Это суп? — осведомился он.
   — Oui, monsieur, — печально сказал Моллар. — Въермишелль.
   — И как суп? — спросил Дауге. — Хороше-о?
   — Хороше-о, — сказал Моллар и стал собирать с себя вермишель.
   — Я очень люблю суп, — пояснил Дауге. — И всегда интересуюсь как.
   Моллар вздохнул и улыбнулся.
   — Больше нет суп, — сказал он. — Это биль очень горячий суп. Но это биль уже не кипьяток.
   — Боже мой! — сказал Дауге и все-таки захохотал.
   Моллар тоже засмеялся.
   — Да! — закричал он. — Это биль очень забавно, но очень неудобно, и суп пропал весь.
   Юрковский захрипел. Лицо его перекосилось и налилось кровью. Дауге встревоженно повернулся к нему.
   — Вольдемар сильно ушибся? — спросил Моллар. Вытянув шею, он с опасливым любопытством глядел на Юрковского.
   — Вольдемара ударило током, — сказал Дауге. Он больше не улыбался.
   — Но что произошло? — сказал Моллар. — Било так неудобно…
   Юрковский перестал хрипеть, сел и, страшно скалясь, стал копаться в нагрудном кармане куртки.
   — Что с тобой, Володька? — растерянно спросил Дауге.
   — Вольдемар не может говорить, — тихо сказал Моллар.
   Юрковский торопливо закивал, вытащил авторучку и блокнот и стал писать, дергая головой.
   — Ты успокойся, Володя, — пробормотал Дауге. — Это немедленно пройдет.
   — Это пройдет, — подтвердил Моллар. — Со мною тоже било так. Биль очень большой ток, и потом все прошло.
   Юрковский отдал блокнот Дауге, снова лег и прикрыл глаза.
   — «Говорить не могу», — с трудом разобрал Дауге. — Ты не волнуйся, Володя, это пройдет.
   Юрковский нетерпеливо дернулся.
   — Так. Сейчас. «Как Алексей и пилоты? Как корабль?» Не знаю, — растерянно сказал Дауге и поглядел на люк в рубку. — Фу, черт, я обо всем забыл.
   Юрковский мотнул головой и тоже посмотрел на люк в рубку.
   — Я узнаю, — сказал Моллар. — Я все сейчас буду познать.
   Он встал с кресла, но люк распахнулся, и в кают-компанию шагнул капитан Быков, огромный, взъерошенный, с ненормально лиловым носом и иссиня-черным синяком над правой бровью. Он оглядел всех свирепыми маленькими глазками, подошел к столу, уперся в стол кулаками и сказал:
   — Почему пассажиры не в амортизаторах?
   Это было сказано негромко, но так, что Шарль Моллар перестал радостно улыбаться. Наступила короткая тяжелая тишина, и Дауге неловко, кривовато усмехнулся и стал глядеть в сторону, а Юрковский снова прикрыл глаза. «А дела-то неважные», — подумал Юрковский. Он хорошо знал Быкова.
   — Когда на этом корабле будет дисциплина? — сказал Быков.
   Пассажиры молчали.
   — Мальчишки, — сказал Быков с отвращением и сел. — Бедлам. Что с вами, мсье Моллар? — спросил он устало.
   — Это суп, — с готовностью сказал Моллар. — Я немедленно пойду почиститься.
   — Подождите, мсье Моллар, — сказал Быков.
   — Кх… де мы? — прохрипел Юрковский.
   — Падаем, — коротко сказал Быков.
   Юрковский вздрогнул и поднялся.
   — Кх… уда? — спросил он. Он ждал этого, но все-таки вздрогнул.
   — В Юпитер, — сказал Быков. Он не смотрел на планетологов. Он смотрел на Моллара. Ему было очень жалко Моллара. Моллар был в первом своем настоящем космическом рейсе, и его очень ждали на Амальтее. Моллар был замечательным радиооптиком.
   — О, — сказал Моллар, — в Юпитер?
   — Да. — Быков помолчал, ощупывая синяк на лбу. — Отражатель разбит. Контроль отражателя разбит. В корабле восемнадцать пробоин.
   — Гореть будем? — быстро спросил Дауге.
   — Пока не знаю. Михаил считает. Может быть, не сгорим.
   Он замолчал. Моллар сказал:
   — Пойду почиститься.
   — Погодите, Шарль, — сказал Быков. — Товарищи, вы хорошо поняли, что я сказал? Мы падаем в Юпитер.
   — Поняли, — сказал Дауге.
   — Теперь мы будем падать в Юпитер всю нашу жизнь, — сказал Моллар.
   Быков искоса глядел на него, не отрываясь.
   — Х-хорошо ска-азано, — сказал Юрковский.
   — C'est le mot
   , — сказал Моллар. Он улыбался. — Можно… Можно я все-таки пойду чистить себя?
   — Да, идите, — медленно сказал Быков.
   Моллар повернулся и пошел из кают-компании. Все глядели ему вслед. Они услышали, как в коридоре он запел слабым, но приятным голосом.
   — Что он поет? — спросил Быков. Моллар никогда не пел раньше.
   Дауге прислушался и стал переводить:
   — «Две ласточки целуются за окном моего звездолета. В пустоте-те-те-те. И как их туда занесло. Они очень любили друг друга и сиганули туда полюбоваться на звезды. Тра-ля-ля. И какое вам дело до них». Что-то в этом роде.
   — Тра-ля-ля, — задумчиво сказал Быков. — Здорово.
   — Т-ты п-пе-ереводишь, к-как ЛИАНТО, — сказал Юрковский. — «С-сиганули» — ш-шедевр.
   Быков поглядел на него с изумлением.
   — Ты что это, Владимир? — спросил он. — Что с тобой?
   — З-заика н-на-а всю жизнь, — ответил Юрковский, усмехаясь.
   — Его ударило током, — сказал тихо Дауге.
   Быков пожевал губами.
   — Ничего, — сказал он. — Не мы первые. Бывало и похуже.
   Он знал, что хуже еще никогда не бывало. Ни с ним, ни с планетологами.
   Из полуоткрытого люка раздался голос Михаила Антоновича:
   — Алешенька, готово!
   — Поди сюда, — сказал Быков.
   Михаила Антонович, толстый и исцарапанный, ввалился в кают-компанию. Он был без рубашки и лоснился от пота.
   — Ух, как тут у вас холодно! — сказал он, обхватывая толстую грудь короткими пухлыми ручками. — А в рубке ужасно жарко.
   — Давай, Михаил, — нетерпеливо сказал Быков.
   — А что с Володенькой? — испуганно спросил штурман.
   — Давай, давай, — повторил Быков. — Током его ударило.
   — А где Шарль? — спросил штурман, усаживаясь.
   — Шарль жив и здоров, — ответил Быков, сдерживаясь. — Все живы и здоровы. Начинай.
   — Ну и слава богу, — сказал штурман. — Так вот, мальчики. Я здесь немножко посчитал, и получается вот какая картина. «Тахмасиб» падает, и горючего, чтобы вырваться, нам не хватит.
   — Ясно даже и ежу, — сказал Юрковский.
   — Не хватит. Вырваться можно только на фотореакторе, но у нас, кажется, разбит отражатель. А вот на торможение горючего хватит. Вот я рассчитал программу. Если общепринятая теория строения Юпитера верна, мы не сгорим.
   Дауге хотел сказать, что общепринятой теории строения Юпитера не существует и никогда не существовало, но промолчал.
   — Мы уже сейчас хорошо тормозимся, — продолжал Михаил Антонович. — Так что, по-моему, провалимся мы благополучно. А больше сделать ничего нельзя, мальчики. — Михаил Антонович виновато улыбнулся. — Если, конечно, мы не исправим отражатель.
   — На Юпитере нет ремонтных станций. Это следует из всех теорий Юпитера. — Быкову хотелось, чтобы они все-таки поняли. До конца поняли. Ему все еще казалось, что они не понимают.
   — Какую теорию строения ты считаешь общепринятой? — спросил Дауге.
   Михаил Антонович пожал плечиком.
   — Теорию Кангрена, — сказал он.
   Быков выжидающе уставился на планетологов.
   — Ну что ж, — сказал Дауге. — Можно и Кангрена.
   Юрковский молчал, глядя в потолок.
   — Слушайте, планетологи, — не выдержал Быков, — специалисты. Что будет там, внизу? Вы можете нам это сказать?
   — Да, конечно, — сказал Дауге. — Это мы тебе скоро скажем.
   — Когда? — Быков оживился.
   — Когда будем там, внизу, — сказал Дауге. Он засмеялся.
   — Планетологи, — сказал Быков. — Спе-ци-а-лист-ты.
   — Н-надо рассчитать, — сказал Юрковский, глядя в потолок. Он говорил медленно и почти не заикался. — Пусть М-михаил рассчитает, на какой глубине к-корабль перестанет проваливаться и повиснет.
   — Интересно, — сказал Михаил Антонович.
   — П-по Кангрену давление в Юпитере р-растет быстро. П-подсчитай, Михаил, и выясни г-глубину погружения, д-давление на этой глубине и силу т-тяжести.
   — Да, — сказал Дауге. — Какое будет давление? Может быть, нас просто раздавит.
   — Ну, не так это просто, — проворчал Быков. — Двести тысяч атмосфер мы выдержим. А фотонный реактор и корпуса ракет и того больше.
   Юрковский сел, согнув ноги.
   — Т-теория Кангрена не хуже других, — сказал он. — Она даст порядок величин. — Он посмотрел на штурмана. — М-мы могли бы п-подсчитать сами, но у тебя в-вычислитель.
   — Ну, конечно, — сказал Михаил Антонович. — Ну о чем говорить? Конечно, мальчики.
   Быков попросил:
   — Михаил, давай сюда программу, я прогляжу, и вводи ее в киберштурман.
   — Я уже ввел, Лешенька, — виновато ответил штурман.
   — Ага, — сказал Быков. — Ну что ж, хорошо. — Он поднялся. — Так. Теперь все ясно. Нас, конечно, не раздавит, но назад мы уже не вернемся — давайте говорить прямо. Ну, не мы первые. Честно жили, честно и умрем. Я с Жилиным попробую что-нибудь сделать с отражателем, но это… так… — Он сморщился и покрутил распухшим носом. — Что намерены делать вы?
   — Н-наблюдать, — жестко сказал Юрковский.
   Дауге кивнул.
   — Очень хорошо. — Быков поглядел на них исподлобья. — У меня к вам просьба. Присмотрите за Молларом.
   — Да-да, — подтвердил Михаил Антонович.
   — Он человек новый, и… бывают нехорошие вещи… вы знаете.
   — Ладно, Леша, — сказал Дауге, бодро улыбаясь. — Будь спокоен.
   — Вот так, — сказал Быков. — Ты, Миша, поди в рубку и сделай все расчеты, а я схожу в медчасть, помассирую бок. Что-то я здорово расшибся.
   Выходя, он услышал, как Дауге говорил Юрковскому:
   — В известном смысле нам повезло, Володька. Мы кое-что увидим, чего никто не видел. Пойдем чиниться.
   — П-пойдем, — сказал Юрковский.
   «Ну, меня вы не обманете, — подумал Быков. — Вы все-таки еще не поняли. Вы все-таки еще не верите. Вы думаете: Алексей вытащил нас из Черных Песков Голконды, Алексей вытащил нас из гнилых болот, он вытащит нас из водородной могилы. Дауге — тот наверняка так думает. А Алексей вытащит? А может быть, Алексей все-таки вытащит?»
   В медицинском отсеке Моллар, дыша носом от боли, мазался жирной таниновой мазью. У него было красное лоснящееся лицо и красные лоснящиеся руки. Увидев Быкова, он приветливо улыбнулся и громко запел про ласточек: он почти успокоился. Если бы он не запел про ласточек, Быков мог бы считать, что он успокоился по-настоящему. Но Моллар пел громко и старательно, время от времени шипя от боли.

3. БОРТИНЖЕНЕР ПРЕДАЕТСЯ ВОСПОМИНАНИЯМ, А ШТУРМАН СОВЕТУЕТ НЕ ВСПОМИНАТЬ

   Жилин ремонтировал комбайн контроля отражателя. В рубке было очень жарко и душно, по-видимому, система кондиционирования по кораблю была совершенно расстроена, но заниматься ею не было ни времени, ни, главное, желания. Сначала Жилин сбросил куртку, затем комбинезон и остался в трусах и сорочке. Варечка тут же устроилась в складках сброшенного комбинезона и вскоре исчезла — осталась только ее тень да иногда появлялись и сразу же исчезали большие выпуклые глаза.
   Жилин одну за другой вытаскивал из исковерканного корпуса комбайна пластметалловые пластины печатных схем, прозванивал уцелевшие, откладывал в сторону расколотые и заменял их запасными. Работал он методически, неторопливо, как на зачетной сборке, потому что спешить было некуда и потому что все это было, по-видимому, ни к чему. Он старался ни о чем не думать и только радовался, что очень хорошо помнит общую схему, что ему почти не приходится заглядывать в руководство, что расшибся он не так уж сильно и ссадины на голове подсохли и совсем не болят. За кожухом фотореактора жужжал вычислитель. Михаил Антонович шуршал бумагой и мурлыкал себе под нос что-то немузыкальное. Михаил Антонович всегда мурлыкал себе под нос, когда работал.
   «Интересно, над чем он работает сейчас? — подумал Жилин. — Может быть, просто старается отвлечься. Это очень хорошо — уметь отвлечься в такие минуты. Планетологи, наверное, тоже работают, сбрасывают бомбозонды. Так мне и не удалось увидеть, как взрывается очередь бомбозондов. И еще многого мне не удалось увидеть. Например, говорят, что очень хорош Юпитер с Амальтеи. И мне очень хотелось участвовать в межзвездной экспедиции или в какой-нибудь экспедиции Следопытов — ученых, которые ищут на других планетах следы пришельцев из других миров… Потом говорят, что на „Джей-станциях“ есть славные девушки, и хорошо было бы с ними познакомиться, а потом рассказать об этом Пере Хунту, который получил распределение на лунные трассы и был этому рад, чудак. Забавно, Михаил Антонович фальшивит, словно нарочно. У него жена и двое детей… Нет, трое, и старшей дочке уже шестнадцать лет, — он все обещал нас познакомить и каждый раз этак залихватски подмигивал, но познакомиться теперь уже не придется. Многое теперь уже не придется. Отец будет очень расстроен — ах, как нехорошо! Как это все нескладно получилось — в первом же самостоятельном рейсе! Хорошо, что я тогда поссорился с ней, — подумал вдруг Жилин. — Теперь все проще, а могло бы быть очень сложно. Вот Михаилу Антоновичу гораздо хуже, чем мне. И капитану хуже, чем мне. У капитана жена — очень красивая женщина, веселая и, кажется, умница. Она провожала его и ни о чем таком не думала, а может быть, и думала, но это было незаметно, но скорее всего, не думала, потому что уже привыкла. Человек ко всему может привыкнуть. Я, например, привык к перегрузкам, хотя сначала было очень плохо, и я думал даже, что меня переведут на факультет дистанционного управления. В Школе это называлось „отправиться к девочкам“: на факультете было много девушек, обыкновенных хороших девушек, с ними всегда было весело и интересно, но все-таки „отправиться к девочкам“ считалось зазорным. Совершенно непонятно почему. Девушки шли работать на разные Спу и на станции и базы на других планетах и работали не хуже ребят. Иногда даже лучше. Все равно, — подумал Жилин, — очень хорошо, что мы тогда поссорились. Каково бы ей сейчас было!» Он вдруг бессмысленно уставился на треснувшую пластину печатной схемы, которую держал в руках.