Стюарт Мэри. Хрустальный грот

   Похоже, что он ничего не услышал. Ветви опустились, и снова стало темно. Он вошел в пещеру. Послышалась твердая и размеренная мужская поступь.
   Если бы я поразмыслил над всем этим, я бы пришел к выводу, что пещера должна пустовать по меньшей мере до заката солнца, поскольку у небогатого хозяина охота и другие дела отнимают весь день. Тем более нет смысла тратить свечи, когда на улице светлым-светло. Возможно, он пришел только для того, чтобы оставить свою добычу, когда он уйдет, я смогу выбраться. Дай бог, чтобы он не заметил привязанного в боярышнике пони.
   Уверенной походкой человека, который вслепую знает свою дорогу, он прошел к ящику со свечой и трутницей.
   Даже сейчас у меня не было времени обдумать все толком. Я только чувствовал, что небольшая пещера, куда я заполз, чрезвычайно неудобна, по размерам не больше, чем крупный круглый бочонок, используемый красильщиками. Пол, стены и потолок обжимали меня со всех сторон. Все равно, что сидеть внутри большого шара, утыканного к тому же изнутри гвоздями, поскольку кругом торчали зазубренные камни. Каждый сантиметр поверхности покрывали осколки кремня. Я осторожно выбрал место где прилечь. От порезов меня спасал лишь легкий вес. Найдя, наконец, относительно гладкий участок, я облокотился на него, наблюдая за слабо освещенным входом, и тихо вытащил из ножен кинжал.
   Послышался звон кремня об огниво, быстрое шипенье, и в темноте ярко вспыхнул трут. Он зажег свечу, и по пещере распространился плавный свет.
   Может, он был таким только вначале, превратившись тут же во вспышку, отблеск пожара, будто загорелась разом вся свеча. Кругом заплясали блики, малиновые, золотые, белые, красные. Нестерпимо яркие, они проникли в мое убежище. И я испуганно отшатнулся назад. Забыв о боли и порезах, я распластался на колкой стене. Мой шар залило пламенем.
   А шар был таковым на самом деле. Круглое углубление, пол, потолок – повсюду растущие кристаллы. Гладкие и тонкие как стекло, но прозрачнее его во много раз, сверкающие как бриллианты. Такими они предстали в моем детском воображении. Я находился внутри шара, полного бриллиантов, миллиона пылающих бриллиантов. Каждый самоцвет своими гранями отражал в разных направлениях свет, повторяемый другими камнями. Радуги и реки из света, сверкающие звезды и малиновый дракон, ползущий по стене. Свет будто проникал сквозь меня.
   Я закрыл глаза. Открыв их вновь, я увидел, что золотое сияние сократилось и сконцентрировалось на участке стены, не превышающем по размеру мою голову. Лишенное видений и картин, пятно продолжало излучать преломляющиеся золотые лучи.
   Снизу из пещеры не доносилось ни звука. Он не шевельнулся за это время. До меня не долетало даже шуршание его одежды.
   Затем пятно света начало двигаться. Сияющий диск медленно скользил по хрустальной стене. Я задрожал и съежился, пытаясь спрятаться от него в острых камнях. Прятаться было негде. Пятно продолжало постепенно приближаться. Оно коснулось моего плеча, потом головы. Я весь сжался в комок. Тень, отбрасываемая мною, метнулась по пещере.
   Поток света остановился и вернулся обратно, высвечивая мое убежище, затем исчез. Но пламя свечи, как ни странно, осталось. Обычное желтое пламя рядом с расщелиной, ведущей в мое убежище.
   – Выходи, – негромкий мужской голос, не похожий на приказывающий тон деда, прозвучал ясно и коротко, непонятным образом побуждая к подчинению. Мне даже в голову не пришло ослушаться. Я выполз через острые кристаллы к расщелине и медленно выглянул из-за уступа, нависавшего над стеной. В правой руке я наготове держал нож.

6

   Он стоял между моим убежищем и свечой. Передо мной возвышалась его исполинская, как мне показалось, фигура в домотканом коричневом хитоне. Пламя свечи образовало нимб вокруг его головы. Снизу лицо обрамляла борода. Выражения самого лица я не видел. Правую руку скрывали складки одежды.
   Я выжидал, осторожно балансируя.
   – Вынимай свой кинжал и спускайся, – добавил он тем же ровным голосом.
   – После того, как покажешь свою правую руку.
   Он показал мне пустую ладонь.
   – Я безоружен, – серьезно сказал он.
   – Тогда уйди с дороги, – приказал я и спрыгнул. Пещера была широкой. Он стоял в стороне. Я сделал по инерции еще несколько шагов и оказался у входа в пещеру, прежде чем он успел шевельнуться. Но он и не пытался тронуться с места. Шмыгнув в сводчатый проход и отодвинув нависавшие ветви, я услышал его смех.
   Я остановился и обернулся.
   Теперь на свету я мог четко разглядеть его. Это был старый человек с ниспадающими на уши и редеющими сверху седыми волосами. Аккуратно подстриженная седая борода. Мозолистые грязные руки с красивыми длинными пальцами. Кисти рук были покрыты старческими узловатыми венами. Мой взгляд задержался на его лице. Тонкое, со впалыми щеками. Кожа почти обтягивала череп. Высокий лоб и нависающие над глазами густые брови. По его глазам нельзя было определить, сколько ему лет. Ясные, большие и серые, они были близко поставлены. Нос походил на узкий клюв. Тонкие губы, растянувшиеся в улыбке, обнажили поразительно белые зубы.
   – Вернись. Не стоит бояться.
   – Я и не боюсь. – Опустив на место ветви, я не без бравады подошел к нему, остановился в нескольких шагах. – Почему я должен тебя бояться? Ты знаешь, кто я такой?
   Он посмотрел на меня, потом сказал, будто бы размышляя вслух:
   – Погоди, погоди. Черные волосы и глаза, тело танцора, повадки волчонка или, может быть, соколенка?
   Рука с кинжалом повисла у меня вдоль ноги.
   – Выходит, знаешь?
   – Скажем, я знал, что ты когда-нибудь придешь. А сегодня узнал, что здесь кто-то есть. Иначе почему я так рано вернулся?
   – А как ты узнал, что в пещере кто-то есть? Ах, да! Ты видел летучих мышей.
   – Возможно.
   – Они все время вот так вылетают?
   – Только при незнакомых. Ваш кинжал, сэр.
   Я убрал его за пояс.
   – Ко мне никто не обращается «сэр». Я внебрачный сын. Я ничей и принадлежу себе самому. Меня зовут Мерлин, да ты знаешь.
   – А меня Галапас. Ты голоден?
   – Да. – В моем голосе прозвучало сомнение, когда я подумал об овечьем черепе и мертвых летучих мышах.
   К моему удивлению, он понял. Серые глаза мигнули.
   – Будешь фрукты и пирог с медом? А также сладкую воду из источника? Разве во дворце бывает еда лучше?
   – В это время дня я не получил бы подобных кушаний в королевском доме, – признался я. – Спасибо, сэр. Я буду рад откушать с вами.
   Он улыбнулся.
   – Меня не называют сэром. Я тоже принадлежу самому себе. Выходи и садись на солнце. Я принесу еду.
   Фрукты оказались яблоками, очень похожими на те, что росли в саду деда. Я тайком бросил взгляд на хозяина. Интересно, может быть, я видел его у реки или в городе?
   – У тебя есть жена? – спросил я. – Кто испек пироги с медом? Они очень вкусные.
   – У меня нет жены. Я же сказал, что у меня никого нет, я не вожу знакомства ни с мужчинами, ни с женщинами. На протяжении всей своей жизни ты еще увидишь, Мерлин, как мужчины и женщины будут пытаться пленить тебя. Ты избежишь их пут, разомкнешь и разрушишь их, как только пожелаешь. И по своему желанию позволишь потом снова пленить себя, чтобы уснуть в тени этих пут. Пироги с медом печет жена пастуха.
   – Ты отшельник? Святой?
   – Разве я похож на святого?
   – Нет. – Единственно, кого я боялся в то время, были одинокие святые отшельники, бродившие, молясь и попрошайничая, по городу. Они шумели, вели себя вызывающе и странно. В их глазах блуждало безумие. От них исходил запах, похожий на тот, что исходит от свалки потрохов у городской мясобойни. Иногда я затруднялся сказать, какому богу они служили. Ходили разговоры, что некоторые из них оставались друидами, объявленными официально вне закона. Но в Уэльсе друиды могли беспрепятственно служить своим богам. Многие уэльсцы являлись последователями старых местных божеств. Поскольку их популярность год от года менялась, то их служители имели тенденцию время от времени сменять божественные лона, руководствуясь размером поживы. Даже христиане иногда грешили этим. Их всегда можно было отличить от других отшельников: они были самые грязные из всех. Римские боги и их жрецы прочно обосновались в полуразрушенных храмах, сносно существуя на подаяния. Церковники выражали им свое недовольство, но ничего не могли поделать.
   – У источника стоял бог, – напомнил я.
   – Да. Мирдин. Я пользуюсь его источником, святым холмом и средоточием неземного света, а взамен служу ему. Никогда не следует пренебрегать местными богами, кем бы они ни являлись. В конце концов существует-то один.
   – Если ты не отшельник, то кто?
   – В настоящее время – учитель.
   – У меня есть учитель. Он из Массилии, но на самом деле был в Риме. Кого ты учишь?
   – Пока никого. Я стар и устал. Пришел сюда искать одиночества и изучать.
   – Зачем тебе мертвые мыши там, на коробке?
   – Я их изучаю.
   Я с удивлением взглянул на него.
   – Ты изучаешь мышей? Как можно изучать мышей?
   – Я изучаю их строение, как они летают, питаются и размножаются. Их жизнь. И не только мышей, но и зверей, и рыб, и растений, и птиц – все, что попадается мне на глаза.
   – Но это не изучение! – я с изумлением поглядел на него. – Мой учитель Деметриус сказал мне, что наблюдать за ящерицами и птицами – пустая трата времени. Хотя Сердик, мой друг, посоветовал мне посмотреть на вяхирей.
   – Зачем?
   – Потому что они быстрые и тихие, держатся далеко от постороннего глаза. Они кладут только два яйца. За ними охотятся все: люди, звери, коршуны – но все равно их полно вокруг.
   – А также их не держат в клетках, – он отпил воды, рассматривая меня. – Итак, у тебя есть учитель. Ты умеешь читать?
   – Конечно.
   – А на греческом?
   – Немного.
   – Тогда пойдем со мной.
   Галапас поднялся и вошел в пещеру. Я последовал за ним. Он снова зажег свечу, потушенную прежде, и при ее свете поднял крышку сундука. Внутри я увидел книжные свитки – больше, чем я видел за всю мою жизнь. Выбрав один из них, он осторожно опустил крышку и раскатал свиток.
   – Вот.
   Я с восхищением разглядел тонкий, но четкий рисунок мышиного скелета. Рядом аккуратным, но неразборчивым греческим письмом были даны пояснения, которые я тут же, забыв о присутствии Галапаса, начал медленно читать вслух.
   Выждав минуту-две, Галапас положил мне на плечо руку.
   – Вынеси ее из пещеры, – он вытащил гвозди, пришпиливавшие одну из засушенных летучих мышей к крышке, и бережно положил мышь на ладонь. – Затуши свечу. Сейчас разглядим ее вместе.
   Вот так, без лишних вопросов и торжественных церемоний, начался мой первый урок у Галапаса.
 
   Лишь на заходе солнца, когда по склонам долины поползли длинные тени, я вспомнил, что меня ждет другая жизнь и долгий обратный путь.
   – Мне пора идти! Деметриус ничего не скажет, но, если я опоздаю на ужин, меня обязательно начнут расспрашивать, где я был.
   – И ты, конечно, ничего им не скажешь?
   – Разумеется, иначе мне запретят ездить сюда.
   Галапас промолчал и улыбнулся. Наверное, я и не заметил тогда, что мы поняли друг друга без лишних слов. Он не спросил меня, как и почему я очутился у него в пещере. Будучи ребенком, я воспринял это как должное, хотя вежливости ради уточнил:
   – Мне можно будет приехать снова, правда?
   – Конечно.
   – Я... мне... Сейчас трудно сказать, когда я приеду. Не знаю, когда сбегу, то есть освобожусь в очередной раз.
   – Ничего. Когда ты приедешь, мне станет об этом известно, и я приду.
   – А как ты узнаешь?
   – Точно так же, как и сегодня. – Ловкими движениями длинных пальцев он свернул книжный свиток.
   – О да, я и забыл. Я войду в пещеру, и из нее вылетят мыши?
   – Именно так, если тебе угодно.
   Я радостно рассмеялся.
   – Я еще никогда не видел такого человека, как ты. Подавать дымовые сигналы, используя мышей! Если кому-нибудь рассказать, никто не поверит, даже Сердик!
   – Но ты ведь не скажешь даже Сердику?
   Я кивнул.
   – Нет. Никому-никому. А теперь я должен идти. До свидания, Галапас.
   – До свидания.
 
   Последовавшие за этой встречей дни и месяцы наполнились новым содержанием. Каждый раз, когда у меня получалось, иногда дважды в неделю, я приезжал из долины в пещеру. Похоже, он всегда знал о том, когда меня ждать, и каждый раз встречал с разложенными книгами. Если же Галапас отсутствовал, я, как мы договорились, выгонял из пещеры летучих мышей, взмывавших в небо столбом дыма. С течением времени мыши привыкли ко мне, и иногда приходилось метко запускать под свод пещеры два-три камня. Но потом, когда люди во дворце привыкли к моим отлучкам и перестали меня расспрашивать, я получил возможность точно договариваться с Галапасом о нашей следующей встрече.
   После того, как в конце мая у Олуэн появился ребенок, Моравик начала уделять мне гораздо меньше внимания. Когда же у Камлака в сентябре родился сын, она окончательно перешла к королевским детям в качестве главной воспитательницы, неожиданно бросив меня, подобно птице, оставившей гнездо. Мы все меньше и меньше виделись с матерью, которой нравилось проводить время со своими женщинами. Я был покинут на Деметриуса и Сердика. У Деметриуса все чаще находились аргументы в пользу выходных дней, а Сердик был мне другом. Каждый раз, не задавая вопросов, лишь мигнув иной раз или отпустив сальную шутку, он расседлывал и мыл грязную, потную лошадь. Комната теперь принадлежала только мне, не считая волкодава. Он по привычке приходил ко мне ночевать. Но был ли он моим телохранителем, я затрудняюсь ответить. Подозреваю, что нет. К тому же я в общем-то находился в безопасности. В стране установился мир, если не считать вечно живых слухов о вторжении из Малой Британии. Камлак отлично ладил с отцом. Если посмотреть со стороны, то я, по всей видимости, очень быстро продвигался к путам священнослужителя. Поэтому после уроков с Деметриусом я был волен идти на все четыре стороны.
   В долине мне никто никогда не встречался. Пастух жил там только летом, обитая в нищенской лачуге у леса. По тропинке, шедшей мимо пещеры Галапаса, бродили только овцы и олени. Она никуда не вела.
   Галапас оказался хорошим учителем, а я – сообразительным учеником. Но, по правде говоря, мне и в голову не приходило считать наши встречи уроками. Мы оставили геометрию и языки Деметриусу, а религию – священникам моей матери. Поначалу Галапас выступал в роли рассказчика. В молодости он побывал чуть ли не на краю света, объездив Эфиопию, Грецию, Германию и обогнув Срединное море. Он научил меня необходимым в жизни вещам: как собирать и сушить травы, делать из них лекарства, готовить таинственные настойки и даже яды. Мы вместе занимались изучением птиц и зверей. Я узнал о расположении костей и органов тела. Галапас показал мне, как останавливать кровотечение, лечить переломы, вырезать злокачественную плоть и очищать раны, чтобы они быстрее заживали. Позже он посвятил меня в другие, более тонкие и сложные таинства природы. Я до сих пор помню, что самым первым заклинанием, которому он научил меня, было заговаривание бородавок. Это настолько легкое дело, что по силам даже женщине.
   В один прекрасный день он вытащил из сундука свиток и развернул его.
   – Ты знаешь, что это такое?
   К тому времени я уже привык к схемам и рисункам, но такое я видел впервые. Надписи были сделаны на латыни, и я разобрал слова «Эфиопия», «Острова удачи» и вверху, в правом углу – «Британия». Повсюду тянулись кривые линии и нарисованные холмики, точно на поле, где хорошо поработали кроты.
   – Это горы?
   – Да.
   – Это картина мира?
   – Карта.
   Никогда прежде я не видел карты. Вначале я ничего не понимал, но по ходу объяснений Галапаса мне стало ясно, что мир изображен с высоты птичьего полета, отчего реки и дороги походили на нити паутины или невидимые указатели, направляющие пчелу на цветок. Подобно тому, как человек находит ручей и следует за ним сквозь непроходимые чащи и болота, так и карта помогает добраться из Рима в Массилию, Лондон или Карлеон, не спрашивая ни у кого дороги и не тратя времени на поиски вех. Это открытие принадлежало греку Анаксимандру, хотя некоторые утверждают, что первопроходцами в этой области были египтяне. Карта, которую показал мне Галапас, оказалась срисованной из книги Птолемея Александрийского. После пояснений Галапаса мы внимательно изучили ее. Галапас попросил меня достать вощеную дощечку и самому нарисовать карту моей страны.
   Когда я завершил, он посмотрел на мое творение.
   – Что это, в центре?
   – Маридунум, – ответил я, не скрывая удивления от его вопроса. – Вот мост, река и дорога на базар. А это ворота у казарм.
   – Понятно. Но я же не просил начертить карту города, Мерлин. Я сказал – страны.
   – Всего Уэльса? Но откуда я знаю, что находится на севере за холмами? Мне не приходилось там бывать.
   – Тогда я покажу тебе.
   Он отложил мою вощеную дощечку, взял острый прут и начал чертить им по пыли, попутно объясняя. Рисунок напоминал большой треугольник, охватывавший не только Уэльс, но и всю остальную Британию, включая таинственные земли за Стеной, населенные дикарями. Галапас показал мне горы, реки, города Лондон и Калеву, многочисленные селения на юге и окраинные крепости, соединенные с центром немногими дорогами, – Сегонтиум, Карлеон, Эборанум и другие, находящиеся у Стены. Он вел свой рассказ, а я мог перечислить дюжину королей, правивших в упомянутых городах. Позже мне не раз приходил на память преподнесенный им урок географии.
   Скоро наступила зима, и на небе стали рано появляться звезды. Галапас рассказал мне, как они называются, в чем их сила и как наносить их на карту, подобно дорогам и городам. Он сказал, что движение звезд по небу сопровождается звездной музыкой. Сам он в музыке не понимал, но когда я рассказал ему, что Олуэн учила меня играть, он помог мне смастерить небольшую лиру. Вышло, конечно, грубовато. Основание мы сделали из граба, изогнутые части – из красной ивы, растущей на реке Тайви, а струны надергали из хвоста моего пони. По этому поводу Галапас заметил, что лира принца должна иметь золотые и серебряные струны. Наконечники струн я отделал расщепленными медными монетами, а ключи – отполированными кусочками кости. Сзади, на деке, я выгравировал фигурку сокола, после чего инструмент мне показался гораздо лучше, чем у Олуэн. Во всяком случае, моя лира не уступала по звучанию ее. Нежное, бархатное звучание, казалось, струится прямо из воздуха. Я спрятал лиру в своей пещере. Несмотря на то, что Диниас меня уже не трогал, считая ниже своего «воинского» достоинства иметь дело с несчастным церковником, я не хранил во дворце ценных для меня вещей, если не мог запереть их в свой сундук. Лира же туда не входила. Тем более что музыки во дворце хватало – под окном на грушевом дереве пели птицы, а иногда бралась за лиру Олуэн. Когда же птицы умолкали и по небу разливался свет звезд, я напряженно вслушивался в звездную музыку. Но никак не мог ее услышать.
   Однажды, когда мне шел уже тринадцатый год, Галапас заговорил о хрустальной пещере.

7

   Общеизвестно, что важные для себя вещи дети усваивают как бы само собой. Ребенок по наитию узнает их и запоминает, дополняя непонятное своей фантазией. Что-то преувеличивается или искажается, приобретая оттенок волшебства или кошмара.
   Так произошло с хрустальной пещерой.
   Я ни разу не рассказывал Галапасу о своем первом впечатлении. Даже для самого себя я затруднялся понять, что вызывали во мне свет и огонь. Мечты, туманные воспоминания, фантастические картинки или просто нечто необъяснимое, подобно голосу, сказавшему о приезде Горлана. Заметив, что Галапас не заводит разговора о маленькой пещере и зеркале, прикрываемом каждый раз, я тоже ничего не спрашивал.
   Однажды зимним днем, когда земля, скованная морозом, звенела и искрилась, я поехал навестить его. Закусив удила, пони резво скакал по дороге, ведущей в долину. Перейдя на легкий галоп, он вскинул голову. Из ноздрей шел пар, делая его похожим на сказочного дракона. В конце концов я перерос своего нежного гнедого, на котором катался в детстве, и сейчас гордился небольшим уэльским конем серой масти по имени Астер. Он относился к горной уэльской породе – быстрый, выносливый и красивый, с длинной узкой головой, небольшими ушами и упругой шеей. Лошади водятся на воле в горах и во времена римлян скрещивались с другими, привезенными с востока. Астера поймали и приручили для моего кузена Диниаса, который за два года заездил его и списал со счетов как боевого коня. Поначалу мне было трудно управляться с ним: он грубо вел себя и у него был поранен рот. Но после объездки Астер изменился, шаг стал ровным, он перестал бояться и привязался ко мне.
   В начале зимы я соорудил для Астера у пещеры укрытие. В густом боярышнике у скалы мы с Галапасом наносили камни и построили загон. Задней стеной служила сама скала. Сверху мы наложили сухих веток и коряг – жилище Астера стало не только теплым, но и незаметным для постороннего глаза. Тайный характер наших встреч стал предметом молчаливого соглашения. Я понимал, что Галапас помогал мне избежать участи, уготованной для меня Камлаком. Но даже и тогда, когда стал почти полностью предоставлен самому себе, я продолжал хранить в тайне мои встречи, изобретал десятки предлогов для своих отлучек и находил все новые подъездные пути к пещере. Я завел Астера в загон, расседлал его, снял уздечку, повесил упряжь и положил ему корма из сумки, притороченной к седлу. Перегородив вход толстой корягой, я направился быстрым шагом в пещеру.
   Галапаса не было. Видно, он ушел недавно, так как сгребенные в кучу угли слабо мерцали у входа. Я поворошил их, пока не разгорелось пламя, и устроился с книгой. Сегодня мы не договаривались о встрече. У меня была уйма времени, я не стал выгонять мышей, решив спокойно почитать.
   Не знаю, что побудило меня сегодня в обычный день, проведенный в одиночестве, отложить книгу и, минуя занавешенное зеркало, подойти к расщелине, в которой я прятался пять лет назад. Для себя я объяснял это тем, что мне просто стало любопытно, изменилось ли там чего, не оказались ли кристаллы плодом моего воображения. Но что бы там ни было, я взобрался на уступ и встал на четвереньки, всматриваясь внутрь.
   Из небольшой пещеры веяло темнотой и одиночеством. Огонь костра не достигал сюда. Я осторожно пополз вперед, пока руки не нащупали острые кристаллы. Они существовали на самом деле. Даже сейчас, не отдавая себе отчет, зачем я спешил, не спуская глаз со входа и прислушиваясь, не идет ли Галапас, я соскользнул с уступа, взял старенькую ездовую куртку, кинул ее на дно пещеры.
   С подстилкой из куртки внутренняя поверхность шара показалась гораздо удобнее. Я тихо лег. Стояла полная тишина. Мои глаза привыкли к темноте, и я заметил слабое серое мерцанье, исходившее от кристаллов. Однако волшебного светлого сияния не было и в помине.
   В воздухе что-то шевельнулось, в моем теплом убежище повеяло свежим воздухом, затем я услышал долгожданные шаги.
   Когда спустя несколько минут Галапас зашел в пещеру, я сидел у огня, читая книгу. Рядом лежала куртка.
   За полчаса до наступления сумерек мы отложили книги в сторону. Но я не торопился уходить. Костер пылал, наполняя пещеру теплом и неровным светом. Мы посидели в тишине.
   – Галапас, я хотел бы спросить у тебя одну вещь.
   – Да?
   – Ты помнишь тот день, когда я впервые пришел сюда?
   – Очень ясно.
   – Ты знал, что я приду, и ждал меня.
   – Разве я так говорил?
   – Сам знаешь. Откуда же тогда тебе стало известно, что я буду здесь?
   – Я увидел тебя в хрустальной пещере.
   – Это само собой. Ты направил зеркалом зайчик от света свечи и увидел мою тень. Но я спрашиваю не об этом. Откуда ты узнал, что в этот день я приду из долины?
   – Я же ответил, Мерлин. Я понял, что ты придешь в тот день из долины, потому что перед твоим приходом увидел тебя в хрустальной пещере.
   Мы молча посмотрели друг на друга. Раскаленные докрасна угли затрещали и рассыпались под порывом ветра, вынесшего дым из пещеры. По-моему, я лишь кивнул в ответ. Я догадывался, что есть что-то важное. Подождав немного, я прямо спросил:
   – Покажешь мне?
   Он смерил меня взглядом и поднялся.
   – Пожалуй, пора. Зажги свечу.
   Я повиновался. Небольшое золотистое пламя высветило неровные тени, отбрасываемые мерцающими углями.
   – Сними с зеркала покрывало.
   Я дернул его, и оно упало мне в руки шерстяным комком.
   – Теперь поднимайся на уступ и ложись.
   – На уступ?
   – Да. Ложись на живот головой к расщелине.
   – А ты не хочешь, чтобы я забрался туда полностью?
   – Подложив под себя куртку?
   Находясь на полпути к расщелине, я резко обернулся.
   Галапас улыбался.
   – Сдаюсь. Тебе все известно.
   – В один из дней ты проникнешь туда, куда я не смогу последовать за тобой со своим провидением. Давай ложись и смотри.
   Уступ был широкий и плоский. Я лег, удобно устроился на животе, подперев голову руками, и стал смотреть в темноту расщелины.