Мэри СТЮАРТ
ХРУСТАЛЬНЫЙ ГРОТ

   О, Мерлин, грезящий в хрустальном гроте
   среди алмазного сиянья дня.
   Найдется ли еще певец, чье пение сравняет
   Адамова перста деяния?
   Найдется ли бегун, кто, тень свою опережая,
   ворвется во врата истории, злосчастный плод
   на место возвращая?
   Увидим ли еще, как волшебство твое
   откроет взору нашему невесту в будуаре,
   иль день, увенчанный снегами,
   иль время узникам своим.
Эдвин Мур «Мерлин»

ПРОЛОГ. ПРИНЦ МРАКА

   Посвящается памяти Молли Крэг

   Сейчас я старик. Молодость была уже давно позади, когда Артур стал королем. Прошедшие с тех пор годы тускнеют и гаснут в памяти по сравнению с воспоминаниями юности. Моя жизнь напоминает мне дерево, которое отцвело и отшумело и теперь стоит желтое в ожидании смерти.
   В воспоминаниях всех людей преклонного возраста недавнее прошлое словно покрыто дымкой, а впечатления детства и юности отличаются четкостью и красочностью. Передо мной проходят сцены из моего далекого детства, яркие и живые, как яблоня у белой стены или колышущиеся в солнечном свете знамена на фоне грозового неба.
   Цвета представляются ярче, чем на самом деле было, я в этом уверен. Посещающие меня здесь в темноте воспоминания проходят перед глазами ребенка. Они далеки и лишены боли, будто я наблюдаю со стороны, что происходит, но не со мной, не с этим мешком костей, в котором теплится память, а с другим Мерлином, молодым, свободным как весенний ветер, как птица, в чью честь она меня назвала.
   Что касается недавнего прошлого, то здесь дело обстоит иначе. Оно предстает передо мной в игре пламени и теней. Наверное, потому, что я вспоминаю его, глядя на огонь. Это то немногое, чего не назвать волшебством и на что я остался способен, превратившись в старика и простого смертного. Я по-прежнему могу видеть. Не так ясно, как прежде, и без трубных раскатов, но как ребенок, мечтающий, глядя на пламя. Я могу заставить огонь разгореться и угаснуть – нет проще волшебства. Ему просто научиться, и забывается оно в последнюю очередь. То, что не вспоминается мне в мечтаниях, я вижу в огне, в красной сердцевине костра или в бесчисленных зеркальных отражениях хрустального грота.
   Самое первое воспоминание мгновенно и покрыто мраком. Оно не принадлежит мне, но позже вы поймете, откуда мне известно о нем. Это не столько воспоминания, сколько сон из прошлого, нечто, передавшееся с кровью. Воспоминание, принадлежавшее Ему, пока я был с Ним. Я верю в возможность подобного. Поэтому будет правильнее, если я начну с Него, с того, кто предшествовал мне и последует за мной, когда я уйду.
   Вот что произошло той ночью. Я видел все, и мой рассказ правдив.
 
   Было холодно и темно. Он разжег небольшой костер, но от него шло больше дыма, чем тепла. Весь день лил дождь. С веток, нависавших над входом в пещеру, продолжала капать вода. Колодец переполнился, и тонкий ручеек стекал через край, впитываясь в землю. Несколько раз он в беспокойстве выходил из пещеры, и сейчас он снова подошел к роще, где стоял на привязи его конь.
   С наступлением сумерек дождь прекратился и начал медленно подниматься туман, скрывая все на высоте полметра от земли. Как привидение стояли деревья, беззвучно пасущийся серый конь походил на плывущего лебедя, на самый настоящий призрак. Его уздечку, чтобы не звенела, он обернул разорванной перевязью. На уздечке блестела позолота, а перевязь оказалась из шелка. Он был королевским сыном. Поймай они его, его ждала бы смерть. Ему только исполнилось восемнадцать лет.
   В долине глухо застучали копыта. Он повернул голову, дыхание участилось. На свету блеснул его меч. Конь прекратил есть и поднял голову из тумана, принюхиваясь, но не издал ни звука. Юноша улыбнулся. Топот приблизился, и из темноты показался гнедой пони, скрытый по грудь в тумане. Седок был небольшого роста, хрупкий, закутавшийся от ночного холода в темную накидку. Пони остановился, забросив голову, и раздалось пронзительное ржанье. Наездница недовольно прикрикнула на него, соскользнула на землю и притянула его морду за уздечку к накидке, заставляя пони замолчать. Она была совсем юной и тревожно огляделась кругом, ища взглядом юношу, стоявшего за деревьями с мечом в руке.
   – От тебя шума как от конного отряда, – сказал он.
   – Я совсем не узнала место. В тумане все меняется.
   – Тебя никто не видел? Добралась без приключений?
   – Почти. Последние два дня без них не обойтись. Их можно встретить на любой дороге, днем или ночью.
   – Можно догадаться, – он улыбнулся. – Ну, ладно, главное, ты на месте, давай поводья. – Он отвел пони к деревьям и привязал его. Затем поцеловал ее.
   Немного спустя она оттолкнула его.
   – Мне не следует оставаться. Я все привезла, и если не смогу приехать завтра... – Ее взгляд остановился на оседланной лошади, обмотанных перевязью удилах, упакованной седельной сумке. Она замолчала, прижав руки к груди. Сверху легли его руки. – Я так и знала. Мне даже сегодня сон приснился. Ты уезжаешь.
   – Я должен уехать сегодня ночью.
   Минуту она не говорила ни слова.
   – Сколько? – всего лишь спросила затем.
   Он не стал разыгрывать непонимающего.
   – В нашем распоряжении час-два, не больше.
   – Ты еще вернешься, – твердо сказала она и перебила, когда он начал говорить. – Нет, не сейчас, потом. Все сказано. У нас мало времени. Я лишь имела в виду, что с тобой все будет в порядке и ты благополучно вернешься сюда. Можешь поверить мне, я разбираюсь в таких вещах. Я обладаю Провидением. Ты вернешься.
   – Я это знаю, не обладая им. Я должен вернуться. Послушай меня.
   – Нет, – она снова, почти сердито, оборвала его. – Это не имеет значения. Какое это имеет значение? У нас остался час, и мы тратим его зря. Давай войдем.
   Обняв ее одной рукой и на ходу расстегивая ей застежку с самоцветом, державшую накидку, он повел ее к пещере.
   – Да, пойдем.

КНИГА ПЕРВАЯ.
ГОЛУБЬ

1
   Мне было всего шесть лет, когда к нам приехал дядя Камлак. Он запомнился мне с первого взгляда: такой же горячий и вспыльчивый, как мой дедушка. У него были голубые глаза и рыжеватые волосы, которыми я так восхищался у своей матери. Стоял сентябрьский вечер. Камлак прибыл в Маридунум на закате с небольшим отрядом. Как еще маленького, меня держали в длинной, построенной в старом стиле комнате вместе с женщинами, где они занимались ткачеством. Моя мама работала за ткацким станком. Я до сих пор помню материю, она была пурпурного цвета, с зеленой вышивкой по кромке. Я сидел рядом на полу, играя в бабки за двоих. Через окно проникали косые солнечные лучи, образуя на потрескавшейся мозаике пола продолговатые лужицы света, отливавшие чистым золотом. За окном в траве жужжали пчелы, стук и шум станка действовали усыпляюще. Склонившись над веретенами, голова к голове, женщины негромко переговаривались между собой. Пригревшись в одной из таких солнечных лужиц, моя няня Моравик заснула прямо на табурете.
   Из внутреннего двора замка послышались лязганье и звон, перекрывшие стук станка и женскую болтовню. Фыркнув, Моравик проснулась и огляделась. Уронив челнок, мать села прямо и прислушалась, подняв голову. Я заметил, как они с Моравик встретились взглядом.
   Я хотел подбежать к окну, но Моравик резко окликнула меня. Что-то в ее голосе заставило меня остановиться и послушно вернуться на место. Она засуетилась, поправляя на мне одежду, одергивая тунику и приглаживая мои волосы. Стало ясно, что к нам пожаловал важный гость. Я понял, что мне предстоит предстать перед ним, и почувствовал волнение, немного смешанное с удивлением. В ту пору меня держали обычно подальше от посторонних глаз. Я терпеливо ждал, пока Моравик расческой восстановит на моей голове порядок. За моей спиной они с матерью обменялись быстрыми беззвучными фразами, которые, как я ни старался, мне не суждено было понять. Я переключился на звуки, доносившиеся со двора, – лошадиный топот, окрики. Говорили не на уэльском или латинском, а на кельтском, с малобританским акцентом, хорошо мне понятным: няня Моравик была бретанкой, и я говорил на ее наречии как на своем родном.
   Я услышал громкий смех деда и чей-то в ответ. Затем дед, должно быть, провел гостей в помещение, голоса затихли, во дворе раздавалось лишь бряцанье и топот лошадей, разводимых по стойлам.
   Я вырвался из рук Моравик и кинулся к матери.
   – Кто это?
   – Мой брат Камлак, королевский сын. – Не глядя на меня, она указала на упавший челнок. Я поднял его и подал ей. Мама медленно и рассеянно принялась за работу.
   – Выходит, война кончилась?
   – Война давно кончилась. Твой дядя с его величеством вернулись с юга.
   – Они вернулись, потому что умер мой дядя Дайвид? – Дайвид был старшим сыном короля и являлся наследником. Он неожиданно скончался в сильных мучениях от желудочных колик. Его бездетная вдова Илен уехала к своему отцу. Естественно, распространились обычные в подобных случаях слухи об отравлении, но никто не воспринимал их всерьез. Дайвида любили, он был храбрым бойцом и осторожным человеком, умел вовремя проявить великодушие.
   – Говорят, ему надо жениться? Да, мама? – Я был взволнован, ощущая собственную важность от причастности к таким сведениям и представляя свадебные торжества. – Теперь, после смерти дяди Дайвида, он женится на Кирдуэн?
   – Что?! – Челнок остановился, и мать, пораженная, повернулась ко мне. Однако смягчилась при виде выражения на моем лице и, судя по голосу, больше не сердилась, хотя и продолжала хмуриться. Сзади кудахтала и суетилась Моравик. – Откуда это пришло тебе в голову? Забудь о таких вещах и не открывай больше рта.
   Челнок снова медленно пришел в движение.
   – Послушай, Мерлин, будь хорошим мальчиком. Когда они придут посмотреть на тебя, веди себя тише воды. Понял?
   – Да, мама. – Я понимал все очень хорошо. Обычно меня прятали от короля. – Они придут посмотреть на меня? Но зачем?
   – Спрашиваешь зачем? – с некоторой горечью, отчего сразу постарела и стала похожа на Моравик, спросила мама.
   Станок с новой силой яростно застучал. Мать заправляла зеленую нить, и я увидел, что она допустила ошибку. Но рисунок выглядел красиво, и я промолчал, наблюдая вблизи за ее работой. Наконец занавес на входе откинулся, и в комнату вошли двое.
   Они будто заполнили собой всю комнату – рыжий и седой. От солнечных лужиц их отделял какой-то фут. Мой дед был одет в голубую, цвета барвинка одежду, окаймленную золотым шитьем. Камлак был в черном. Потом я узнал, что он всегда носил черное. На плече и руках сверкали драгоценные камни. Рядом со своим отцом он выглядел проворным и молодым, его движения были упруги и резки, как у лисы.
   Мать встала. На ней было домашнее темно-коричневое одеяние. Шелк переливался на фоне ее волос. Но вошедшие даже не взглянули на нее. Будто в комнате никого, кроме меня, малыша, стоявшего у ткацкого станка, не было.
   Дед показал головой на дверь: «Выйдите». Шурша одеждами, женщины молча поспешили на выход. Моравик приготовилась заупрямиться и надулась как куропатка. Жестокий взгляд голубых глаз хлестнул ее, и, не осмелившись на большее, она, фыркнув, вышла. Взгляд остановился на мне.
   – Незаконнорожденный сын твоей сестры, – сказал король. – Изволь. В этом месяце исполняется шесть лет. Рос как сорная трава. Другого такого чертова отродья не сыскать. Только погляди. Черные волосы, черные глаза и боится холодного оружия, будто его подменили в Пустых горах. Скажи мне, что его зачал сам черт, и окажешься прав.
   Вопрос дяди, обращенный к матери, состоял лишь из одного слова:
   – Чей?
   – Думаешь, мы не спрашивали ее, дурень? – ответил дед. – Ее пороли, пока женщины не сказали, что может случиться выкидыш, но не добились ни слова. Наверное, уж лучше бы так и случилось. Женщины несли какую-то чушь о нечистой силе, являющейся к девушкам по ночам. Они слышали это еще от прабабушек. Глядя на него, думаешь, что они оказались правы.
   Камлак, золотоволосый и ростом за метр восемьдесят, поглядел на меня сверху вниз. У него были такие же, как и у моей матери, голубые глаза, даже еще ярче. На его мягких замшевых сапогах желтела засохшая грязь. От него пахло потом и лошадьми. Он пришел посмотреть на меня как был – прямо с дороги. Я хорошо помню его взгляд. Мать стояла молча, а дед метал молнии из-под насупленных бровей. Всякий раз, когда он сердился, он дышал резко и прерывисто.
   – Поди сюда, – сказал дядя.
   Я сделал шагов шесть вперед. Не осмелясь подойти ближе, остановился. В трех шагах он казался еще выше.
   – Как тебя зовут?
   – Мирдин Эмрис.
   – Эмрис? Дитя света, принадлежащее богам? Не слишком подходящее имя для чертова отродья.
   Снисходительность его тона придала мне храбрости.
   – Меня называют еще Мерлинус, – отважился я. – Римское название сокола, Коруолча.
   – Сокол! – рявкнул дед, презрительно хмыкнув. Его кольчуга зазвенела.
   – Пока маленький, – защищаясь, сказал я и умолк под задумчивым взглядом дяди.
   Он погладил свой подбородок и вопросительно посмотрел на мать.
   – Необычный набор имен для христианского семейства. Выходит, черт был римлянином?
   Мать вздернула голову.
   – Может быть. Откуда я знаю? Было темно.
   Мне показалось, что у дяди на лице отразилось мимолетное удивление. Король со злости махнул рукой.
   – Видишь, что приходится выслушивать. Сказки и ложь о колдовстве. Какое хамство! Принимайся за работу, девчонка, и избавь меня от вида твоего побочного сынка. Теперь твой брат вернулся домой, и мы найдем человека, который заберет вас обоих, чтобы не путались здесь под ногами! Камлак, я надеюсь, ты понимаешь, что пора жениться и заводить сыновей. Иначе это все, чем я располагаю.
   – О, я – за! – с легкостью согласился дядя. Обо мне забыли. Им надо было идти, и я больше не волновал их. Я разжал руки и отступил полшага назад, потом еще.
   – Но ведь вы завели себе новую королеву, и мне говорили, что она уже беременна?
   – Не имеет значения. Ты должен жениться, и быстро. Я уже старик, а мы живем в неспокойное время. Что же до этого парня, – я застыл, – забудь о нем. Кто бы ни приходился ему отцом, если он не проявил себя за шесть лет, ему не суждено сделать этого сейчас. Пускай даже его отцом окажется сам Его величество Вортигерн. Из него ничего не выйдет. Замкнутое отродье, скрывающееся по углам. Не играет даже с ровесниками. Боится, наверное. Шарахается от собственной тени.
   Дед отвернулся. Камлак и мать обменялись взглядами, глазами сообщая что-то друг другу. Затем дядя снова посмотрел на меня и улыбнулся.
   Я до сих пор помню, что комната будто озарилась, хотя солнце уже село и унесло с собою свое тепло. Скоро должны разносить свечи.
   – Ладно, – сказал Камлак, – в конце концов он всего лишь соколенок. Не требуйте от него многого, сэр. В свое время вы наводили страх на более достойных людей.
   – Тебя? Ха!
   – Смею заверить вас.
   Король бросил на меня быстрый взгляд из-под своих густых бровей. Нетерпеливо вздохнув, он расправил на руке мантию.
   – Ладно, пускай себе. О, боже милостивый, как я голоден. Время ужина давно прошло, но ты, наверное, останешься верен своей чертовой римской моде – захочешь сначала помыться. Предупреждаю: после твоего отъезда мы ни разу не топили печей.
   Дед развернулся, взмахнул мантией и вышел, не переставая говорить. Я услышал, как мать с облегчением вздохнула. Она села. Дядя протянул ко мне руку.
   – Иди сюда, Мерлин, поговорим, пока я моюсь в вашей холодной уэльской воде. Мы, принцы, должны знать друг друга.
   Я стоял как вкопанный, памятуя о находившейся рядом и молчавшей матери и о том, как тихо она села.
   – Иди, – мягко позвал меня дядя и снова улыбнулся.
   Я бросился к нему.
   Этой ночью я лазил по ходам отопления. Они стали моими личными покоями, потайным убежищем, где я прятался от старших мальчишек и играл в свои одинокие игры. Дед был прав, сказав, что я «скрывался по углам». Но делал я это не из страха, хотя сыновья придворных следовали его примеру, что свойственно детям, и превращали меня в мишень для нападок и насмешек всякий раз, когда я попадал им в руки.
   Поначалу ходы неиспользуемой отопительной системы и в самом деле служили для меня убежищем, секретным местом, где я мог скрыться и найти уединение. Но вскоре мне начало доставлять необычайное удовольствие изучать грандиозную систему Мрака, пропахшие землей пространства под дворцовыми полами.
   В былые времена дворец деда являлся большим сельским поместьем, принадлежавшим какому-то римскому аристократу, который владел землями, растянувшимися вдоль реки на несколько миль. Сохранилась основная часть замка, сильно потрепанная временем и войной. Один разрушительный пожар уничтожил часть главного здания. Старые жилища рабов, расположенные вокруг внутреннего двора, остались нетронутыми. Там жили повара и прислуга. Стояли и бани, перелатанные и отштукатуренные. Крышу в провалившихся местах наскоро заделали соломой. Я не помню, чтобы топили печи. Воду грели во дворе над костром.
   Вход в мой секретный лабиринт лежал через топку в котельной. Он представлял собой отверстие в стене под потрескавшимся и заржавевшим паровым котлом на уровне колена взрослого человека. Вход скрывали заросли щавеля и крапивы, а прикрыт он был загнутым куском металла, отвалившимся от котла.
   Внутри можно было пробраться под банные помещения, давно не использовавшиеся. Заваленный ход вызывал отвращение даже у меня. Я направлялся в другую сторону, под главное здание дворца. Систему отопления с горячим воздухом строили и содержали здесь на совесть. Полуметровое пространство под полом даже сейчас оставалось сухим и проветренным. Штукатурка по-прежнему лежала на кирпичных колоннах, державших полы. Конечно, некоторые колонны местами развалились, но отверстия, которые вели от комнаты к комнате, по-прежнему имели крепкие и безопасные своды. Я, неслышный и невидимый, мог свободно ползти до королевских покоев.
   Если бы меня обнаружили, то, думаю, мне досталось бы наказание похлеще порки. Довольно невинным образом я становился свидетелем десятков секретных разговоров и совершенно частных сцен. Но я даже не подозревал об этом. Естественно, что в те времена никто не задумывался о том, что их могут подслушать. Дымоходы чистили дети-рабы, так как никому из взрослых не удавалось пробраться через них. Были места, где даже мне, чтобы пролезть, приходилось буквально извиваться. Лишь один раз мне угрожало разоблачение. Однажды днем, когда Моравик думала, что я играю с ребятами, а они, в свою очередь, решили, что я прячусь у нее в юбках, рыжий Диниас, мой главный мучитель, отвесил какому-то малышу такого пинка; что тот упал с крыши, где они играли, и сломал ногу, всполошив всех своим ревом. Моравик, прибежавшая на крики, обнаружила мое отсутствие и не замедлила поднять на ноги весь дворец. Я услышал шум и поспешил наружу, возникнув из-под котла весь в грязи и запыхавшись. Как раз в это время Моравик возглавляла поиски в том крыле, где находилась баня. Мне удалось отговориться и отделаться надранными ушами и нахлобучкой. Но урок был извлечен. Больше я никогда не спускался в ход днем. Только по ночам, перед тем как Моравик ложилась спать или же когда она уже храпела. Большинство людей во дворце обычно уже спали. Иногда я заползал прямо под спальню матери, слушая ее разговоры с женщинами. Однажды ночью я услышал, как она, оставшись в одиночестве, громко молилась вслух. Произнеся мое имя, «Эмрис», она заплакала. Я пополз дальше, к покоям королевы. Почти каждый вечер Олуэн, молодая королева, в окружении своих леди пела под аккомпанемент лиры. Потом в коридоре раздавалась тяжелая поступь короля и музыка смолкала.
   Но я путешествовал совсем не ради того, чтобы слушать. Что для меня имело значение на самом деле – сегодня я хорошо понимаю это – остаться одному в неведомой темноте, где человек сам себе хозяин, не считая смерти.
   Обычно мой путь лежал в «пещеру», как я называл свое убежище. Это была часть основного дымохода, верхушка которого обвалилась и через него виднелось небо. Место это околдовало меня с того дня, как однажды в полдень я выглянул наверх и увидел слабо мерцавшую звезду. По ночам я устраивался там на постели из наворованной соломы и наблюдал за звездами, медленно прокладывавшими свой путь по небосводу. Заключая с небом спор, я каждый раз загадывал, появится ли в отверстии над дымоходом луна. Увижу луну – на следующий день исполнится мое желание.
   Сегодня ночью луна пришла. Полная и сияющая, она светила мне прямо в лицо, и казалось, что я пью ее свет, как воду. Я не двигался, пока луна не исчезла вместе со звездой, следовавшей за ней по пятам.
   На обратном пути я проползал под комнатой, которая прежде пустовала, но теперь там слышались голоса. Это была комната Камлака, который разговаривал с другим человеком, чьего имени я не знал. По акценту он напоминал одного из приехавших сегодня. Они прибыли из Корнуолла. У него был сочный, грохочущий голос, и разбирал я лишь отдельные слова. Я старался проползти быстро и извивался между столбами как червяк, думая лишь о том, чтобы меня не услышали.
   Я уже добрался до конца стены и на ощупь приближался к перекрытию под следующей комнатой, когда плечом задел обломок трубы, и на пол с шуршанием посыпалась глина.
   Корниец резко прервал разговор.
   – Что это?
   Совсем рядом, будто над ухом, раздался голос дяди:
   – Ничего. Крыса под полом. Дворец разваливается на глазах.
   Послышался скрип отодвигаемого стула и удаляющиеся шаги. Голос стал глуше. Мне показалось, что раздался звон посуды и бульканье. Я как уж медленно скользил вдоль стены к проходу. Шаги вернулись.
   – И даже если она откажет ему, это практически не имеет значения. В любом случае она не останется здесь. В конце концов отец уступит епископу и перестанет удерживать ее. Уверяю, она только и думает о суде всевышнего, поэтому мне нечего бояться, даже если он явится сюда собственной персоной.
   – Ты пока веришь ей!
   – О да, я верю ей. Я узнавал в разных местах, и все говорят одно и то же, – он рассмеялся. – Кто знает, может, нам еще придется благодарить небо за то, что будет кому заступиться за нас на том свете, пока игра не дошла до развязки. Мне говорили, что она достаточно набожна, чтобы спасти наши души, если только она будет постоянно молиться за нас.
   – Она может еще пригодиться тебе, – сказал корниец.
   – Может.
   – А мальчишка?
   – Мальчишка? – переспросил дядя, остановившись. Снова раздались мягкие шаги. Я напряг слух. Почему мне хотелось услышать ответ, я не отдавал себе отчета. Я привык, что меня называют ублюдком, трусом или дьявольским отродьем. Но сегодня ночью я видел полную луну.
   Слова прозвучали отчетливо, беззаботно и даже снисходительно.
   – Ах да, мальчишка. Смышленый ребенок. Достоин большего. Честно говоря, приятный малыш. Он будет со мной. Запомни, Алан, мне нравится мальчишка.
   Он позвал слугу наполнить кувшин водой. Использовав момент, я уполз.
 
   Вот так все начиналось. Днями напролет я бродил за ним как привязанный, и он терпел, даже поощрял меня. Мне никогда не приходило в голову, что в двадцать один год человеку не всегда удобно иметь рядом шестилетнего несмышленыша, неотвязно следовавшего по пятам. Моравик бранилась всякий раз, отлавливая меня, но мама, судя по всему, была довольна и приказывала отпускать меня.
2
   Стояло жаркое лето. В этом году установился мир. Поэтому по возвращении домой первые несколько дней Камлак провел в безделье, отдыхая или выезжая с отцом в поля, на природу. С яблонь начинали уже падать спелые плоды.
   Южный Уэльс – чудесная страна с зеленеющими горами и глубокими долинами. На ровных заливных лугах, желтых от цветов, пасется откормленный скот. Скрывающиеся в синеве нагорья дубовые рощи полны оленей. По весне там кричит кукушка, а зимой бродят волки. Там же я видел зимой грозу со снегом.
   Маридунум лежит в устье реки, впадающей в море. На военных картах река именуется Тобиус, но уэльсцы называют ее Тайви. Долина в этом месте расширяется, и река течет по топям и заливным лугам, окруженным невысокими холмами. Город расположен на возвышенном северном берегу. Земля здесь сухая и имеет сток. С внутренними областями Маридунум соединяет военная дорога на Карлеон, а с юга через реку перекинут мост в три пролета, от которого на холм к королевскому дворцу и на площадь ведет мощеная дорога. Помимо дома моего деда и убогих крепостных построек, возведенных еще римлянами, где сейчас размещались королевские воины, самым красивым зданием в Маридунуме был христианский монастырь, стоявший на берегу рядом с дворцом. Там жили несколько монашек, именовавших свой монастырь общиной Святого Петра. Большинство же горожан называли место Тир-Мирдин, по имени божества, чье святилище с незапамятных времен находилось под дубом, что недалеко от ворот общины. Еще будучи ребенком, я помню, как весь город называли Кар-Мирддин ["дд" произносится как межзубное д; на месте Кар-Мирддина находится современный Кармартен]. Неправда, что город назвали в мою честь, как это утверждают сейчас. Дело в том, что и город, и холм за городом, на котором находится святой источник, назвали в честь бога, почитаемого в королевском окружении. После событий, о которых я вам попозже расскажу, название города принародно изменили в мою честь. Но первенство принадлежит богу, и если холм и стал моим, то только потому, что он поделил его со мной.