Стюарт Мэри. Полые холмы (Мерлин 2)

   Она недоуменно посмотрела на меня. Щеки ее раскраснелись. Заметно было, что мои слова ее задели.
   - Да как ты можешь это говорить? Даже тебе, Мерлин, не удастся закрыть мне доступ к моему отцу, и, ручаюсь, он никогда не согласится, чтобы я уехала. Неужели ты собираешься рассказать ему о том, что произошло? Он ведь больной человек и не переживет удара.
   - Я не расскажу ему.
   - Тогда что же ты ему скажешь? Как будешь добиваться моего изгнания?
   - А я не говорил, что буду его добиваться, Моргауза.
   - Ты сказал, что после сегодняшнего дня король больше не пожелает меня видеть.
   - Я говорил не об отце твоем.
   - Не понимаю... - Она вдруг судорожно вздохнула, золотисто-зеленые глаза широко раскрылись. - Но ведь ты сказал... король? - Задышала чаще. Ты имел в виду мальчика?
   - Да, твоего брата. Где твое искусство, Моргауза? Утер помечен печатью смерти.
   Она заломила пальцы.
   - Знаю. Но... разве сегодня?
   Я повторил свой вопрос:
   - Где твое искусство, Моргауза? Сегодня. Так что тебе лучше поскорее отсюда убраться, верно? Не станет Утера, кто будет здесь твоим защитником?
   Она подумала немного. Прекрасные зелено-золотистые глаза сузились, стали хитрыми и совсем не прекрасными.
   - А от кого меня защищать? От Артура? Ты так уж уверен, что склонишь лордов признать его королем? И даже если и склонишь, ты, что же, полагаешь, что мне понадобится от него защита?
   - Ты не хуже меня знаешь, что королем он все равно будет. Это скажет тебе твое магическое искусство. И какой король из него получится, ты тоже понимаешь, хоть и отзывалась о нем с пренебрежением назло мне. От него, Моргауза, может быть, защита тебе и не понадобится, зато наверняка понадобится от меня. - Взгляды наши пересеклись. Я кивнул. - Да, да. Где он, там и я. Считай, что я тебя предупредил, и уезжай, пока не поздно. От таких чар, какие ты напустила на него нынче ночью, я смогу его оградить.
   Она уже снова сидела спокойно. Маленький рот изогнут в прежней загадочной усмешке. Да, какими-то чарами она владела, спору нет.
   - А тебе так уж не страшна женская магия, принц Мерлин? В конце концов и ты попадешься, верь мне.
   - Знаю, - спокойно ответил я. - Ты думаешь, я не видел, какой конец меня ждет? И меня, и всех нас, Моргауза. Для тебя я видел силу и для того, кого ты понесла, тоже. Силу, но не радость. Ни теперь, ни после.
   За окном у стены росло абрикосовое дерево. Солнце разогрело плоды золотистые, ароматные, налитые шарики. В блещущей листве гудели осы, осоловелые от тепла и сладкого духа. Вот так же в благоухающем саду я уже когда-то смотрел в глаза ненависти и смертной вражде.
   Она сидела недвижно, сцепив на животе пальцы. Глаза ее вонзились, словно всосались в мои. Запах жимолости загустел, поплыл золотисто-зеленым облаком в окно, смешиваясь с ароматом абрикосов и солнечным сиянием...
   - Довольно, - презрительно остановил я ее. - Неужто ты в самом деле думаешь, что я могу поддаться твоей женской магии? Теперь не больше, чем когда-то. Подумай, что ты делаешь, забудь пока про чары. Артур уже знает, кто он, и понимает, что содеяно им ночью с тобою. И ты полагаешь, он потерпит тебя близ себя? Будет безропотно наблюдать, как с каждым днем, с каждым месяцем растет в твоем теле младенец? Он не отличается ни хладнокровием, ни терпением. Зато у него есть совесть. Он верит, что ты согрешила по неведению, так же как он. Иначе бы он не бездействовал.
   - А что бы он сделал? Убил бы меня?
   - Ты разве не заслужила этого?
   - Он согрешил, если называть это грехом, точно так же, как и я.
   - Он не знал, что совершает грех, а ты знала. Нет, нет, не пытайся оправдываться. К чему притворство? Не надо было магии, чтобы слышать, как люди зашептались, лишь только мы с ним прибыли ко двору. Ты знала, что он - сын Утера.
   Впервые тень страха пробежала по ее лицу. Упрямо она твердила свое:
   - Нет, не знала. Ты не можешь доказать, что я знала. Зачем бы я стала это делать?
   Я скрестил руки на груди и прислонился плечом к стене.
   - Сейчас я скажу тебе зачем. Затем, во-первых, что ты дочь Утера и, подобно ему, любительница случайных удовольствий. Затем, что в тебе течет кровь Пендрагонов, а в крови - жажда власти, женщина добивается власти чаще всего у мужчины в постели. Ты знала, что король, твой отец, при смерти, и боялась остаться без власти - тебя, единокровную сестру молодого короля, неизбежно затмила бы будущая королева. Думаю, что ты, не колеблясь, убила бы Артура, да только положение твое при дворе Лота было бы еще менее выигрышным, ведь тогда королевой оказалась бы твоя родная сестра. Кто бы ни стал верховным королем, незаменимой, как при Утере, тебе уже не быть. Пойдешь замуж за какого-нибудь мелкого царька, уедешь с ним на край земли и всю жизнь будешь рожать ему детей да ткать мужу плащи с гербом, и всей власти твоей только и будет что над собственными домочадцами и всего могущества - немного женской магии, которой ты успела обучиться и сможешь применять в своих владениях. Вот почему ты сделала то, что сделала, Моргауза. Ты хотела иметь какие-то права на короля, пусть даже основанные на ненависти и отвращении. То, что ты сделала нынче ночью, сделано тобою хладнокровно, ради приобретения власти.
   - А сам-то ты кто такой, что так говоришь со мною? Сам ты хватал власть, где только мог.
   - Не где мог, а где она мне доставалась. А все, чем владеешь ты, ты прибрала к рукам вопреки законам, божеским и человеческим. Если бы ты согрешила в неведении, побуждаемая лишь похотью, тем бы дело и кончилось, и говорить было бы не о чем. Я уже сказал тебе, он тебя ни в чем не винит. Нынче утром, когда он узнал, что свершилось, его первая мысль была о тебе, о твоем горе. - Я увидел, как блеснули торжеством ее глаза, и мягко добавил: - Но тебе придется иметь дело не с ним, а со мною. И я говорю, что ты должна уехать.
   Она вскочила.
   - Почему же ты не рассказал ему и не позволил ему меня убить? Тебе ведь этого хотелось?
   - Чтобы к одному прегрешению прибавить другое, еще худшее? Ты говоришь вздор.
   - Я иду к королю!
   - Для чего? Ему сегодня не до тебя.
   - Я всегда нахожусь при нем. Мне надо дать ему лекарства.
   - У него теперь есть я. И Гандар. Ты ему больше не нужна.
   - Он допустит меня к себе, когда узнает, что я пришла проститься! Говорю тебе, я пойду к нему!
   - Ступай, - ответил я. - Я тебя не держу. Если ты задумала открыть ему правду, подумай получше. Потрясение убьет его, и Артур только скорее станет королем.
   - Лорды не признают его! Никогда не признают! Думаешь, Лот будет молчать и слушать твои речи? Что, если я им расскажу о нынешней ночи?
   - Тогда верховным королем будет Лот, - спокойно ответил я. - И долго ты при нем останешься в живых, беременная Артуровым отпрыском? Да, да, об этом ты, я вижу, еще не поразмыслила? Как ни клади, а у тебя нет иного выбора, кроме как убраться отсюда, пока возможно. После свадьбы твоей сестры пусть Лот найдет тебе мужа - так ты еще пожалуй, убережешься.
   И вдруг она разъярилась и зашипела на меня, словно кошка, загнанная в угол.
   - Это ты, ты смеешь осуждать меня! Ты ведь и сам рос побочным отпрыском... Всю жизнь я должна была смотреть, как все, все достается Моргиане! Эта девчонка будет королевой, а я... Она и магии тоже обучается, только как ею пользоваться в своих интересах, не понимает, точно слепой котенок! Ей место в монастыре, а не на королевском троне, а вот мне... а я... - Она осеклась и прикусила губу. И кончила не так, как собиралась: Я, владеющая начатками той силы, которая дала тебе величие, кузен мой Мерлин, неужели ты думаешь, я соглашусь остаться никем? - Она говорила нараспев, точно ведунья, произносящая всесильное заклинание. - Это ты, Мерлин, который ни одному мужчине не друг и ни одной женщине не любовник, ты - никто, в конце жизни от тебя только и останется, что тень да имя!
   Я улыбнулся.
   - Ты думаешь меня испугать? Я ведь вижу дальше, чем ты. Я - никто, это верно, я лишь воздух, тьма, слово, обещание. Я заглядываю в глубь прозрачного кристалла и живу ожиданием в горных гротах. Но здесь, на свету, у меня есть юный король и блистающий меч, и они делают за меня мою работу и возводят здание, которое останется стоять, когда мое имя будет лишь непонятным словом в забытых песнях и изжитых сказаниях, а твое имя, Моргауза, - лишь шипением из темного угла. - Я повернул голову и кликнул слугу. - Довольно, нам более нечего сказать друг другу. Ступай соберись и оставь этот двор.
   Слуга вошел и встал на пороге, с опаской поглядывая то на нее, то на меня. Я узнал в нем по виду смуглого кельта, жителя западных гор; это племя и ныне чтит старых богов, и, может быть, он смутно ощутил в моей комнате присутствие враждебных соревнующихся чар.
   Но для меня она теперь опять была только юной женщиной, запрокинувшей навстречу мне миловидное, встревоженное лицо, так что золотисто-розовые волосы, обрамляющие бледный лоб, заструились по вишневому платью. Для слуги в дверях это должно было выглядеть как обыкновенное прощанье, если он не чувствовал единоборствовавших теней. Она на него даже не взглянула что он понял, о чем догадался, ее не интересовало.
   Следующую фразу она произнесла негромко, спокойно:
   - Я поеду к сестре. Она до свадьбы пребывает в Йорке.
   - Я позабочусь об эскорте. Свадьба, без сомнения, состоится на рождество, как и предполагалось. Король Лот скоро к вам присоединится и предоставит тебе место при дворе твоей сестры.
   Она опять, скрытно и коротко, сверкнула на меня глазами. Можно было гадать, на что она надеялась - возможно, на то, что еще успеет занять место сестры при Лоте, - но мне она уже наскучила. Я сказал:
   - Итак, прощай, пожелаю тебе благополучного путешествия.
   Она низко присела в реверансе и произнесла сквозь зубы:
   - Мы еще встретимся, кузен.
   Я ответил галантно:
   - Я буду с нетерпением ждать этой встречи.
   И она ушла, тонкая, прямая, руки снова сложены на животе. Слуга закрыл за ней двери.
   Я стоял у окна и собирался с мыслями. Я устал, глаза после бессонной ночи саднило, но голова была легкая и ясная, образ Моргаузы отодвинулся вдаль. Свежее дыхание утра проникало в окно и разгоняло черные флюиды, запах жимолости все слабел, окончательно выдохся, и с ним развеялась последняя тень. Когда пришел слуга, я умылся холодной водой и, велев ему следовать за мной, прошел в лазарет. Здесь легче дышалось, и взгляд умирающих было проще выдержать, чем присутствие женщины, которой предстояло родить Мордреда, Артурова племянника и побочного сына.
   7
   Король Лот, оказавшись в стороне от главных событий, не сидел сложа руки. Его хлопотливые посланцы сновали туда и сюда, убеждая всякого, кто соглашался слушать, что Утеру для такого случая, как провозглашение наследника, надо бы вернуться в один из своих дворцов в Лондоне или Винчестере. Спешка, шептали они, неприлична, неуместна: в таких делах следует придерживаться обычая, всех оповестить, все церемонии соблюсти и заручиться благословением церкви. Но старались они напрасно. Простые люди в Лугуваллиуме и солдаты, сейчас числом превосходящие мирных жителей, придерживались иного мнения. Всем было ясно, что часы Утера сочтены, и разве не правильно, не справедливо объявить наследника прямо сейчас и по соседству с полем битвы, на котором Артур уже успел по-своему объявить себя? А что при этом не будут присутствовать епископы, что за беда? Ведь это будет пир по случаю победы, устроенный, можно сказать, прямо на бранном поле.
   Дом, где расположился в Лугуваллиуме король со своим двором, был набит до отказа. Но празднество выплеснулось далеко за его стены. По всему городу и окрестностям предавались ликованию солдаты, воздух был синь от дыма и костров и полон запахами жарящегося мяса. Командиры на пути в королевские палаты изо всех сил старались не замечать пьянство в расположении полков и на улицах и не слышать женского смеха и визга там, куда по правилам женщинам доступа не было.
   Артура я почти весь день не видел. Он пробыл с королем наедине до самого полудня и вышел от него, только чтобы дать отцу отдохнуть перед началом пиршества. Я же весь день провел в лазарете. Там было тихо, не то что в сутолоке вблизи королевских покоев. Двери наших с Артуром комнат подверглись настоящей осаде - кто-то искал милостей у новоявленного принца, кто-то рвался поговорить со мной или купить мою благосклонность подарком, а кого-то просто влекло любопытство. Я велел объявить, что Артур у короля и до начала пира ни с кем говорить не будет. А страже оставил тайное распоряжение послать за мной, если меня будет спрашивать Лот. Но Лот у моих дверей не появлялся. И в городе, как я узнал от слуг, его тоже не было видно.
   Но я не мог рисковать С утра пораньше я послал к Каю Валерию, начальнику королевской стражи и старому моему знакомому, и попросил назначить дополнительную охрану к дверям наших комнат, в сени и даже под окна. А по дороге в лазарет я завернул в покои короля и перемолвился несколькими словами с Ульфином.
   Может показаться странным, что прорицатель, которому открылась картина будущей коронации Артура, ясная, отчетливая, осиянная светом, так заботится охранить себя от недругов. Но тем, кто общался с богами, известно, что они прячут свои обетования в слепящих лучах света и что улыбка на устах бога не всегда означает милость. Человек еще должен в этом удостовериться. Боги любят вкус соли; пот человеческих усилий служит приправой к их жертвенным яствам.
   Стражи, стоявшие, скрестив пики, на пороге королевских покоев, пропустили меня без единого слова. В первой комнате ждали пажи и слуги. В следующей сидели женщины, помогавшие ухаживать за королем. Ульфин, как всегда, находился у самой двери в королевскую опочивальню. Он поднялся мне навстречу, и некоторое время мы толковали с ним о состоянии короля, об Артуре, о вчерашних событиях и о том, что должно было произойти нынче вечером, потом - мы беседовали в стороне и негромко, чтобы не слышали женщины, - я спросил его:
   - Ты знаешь, что Моргауза покинула двор?
   - Да, слышал, никто не знает почему.
   - Ее сестра Моргиана находится в Йорке в ожидании свадьбы, - сказал я, - и очень нуждается в ее обществе.
   - О да, это мы слышали.
   По каменному выражению его лица можно был заключить, что такому объяснению никто не придавал веры.
   - Приходила она к королю?
   - Трижды. - Ульфин улыбнулся. Было ясно, что Моргауза не принадлежит к его любимицам. - И все три раза не была допущена, так как король был занят с принцем.
   Двадцать лет была любимой дочерью и за двадцать часов забыта ради законного сына! "Ты и сам рос побочным отпрыском", - упрекнула она меня. Когда-то я, помнится, задумывался о том, какая судьба ей уготована. Здесь, при Утере, она имела положение, пользовалась каким-то влиянием и вполне могла питать к отцу своего рода привязанность. Она даже отказалась от брака, чтобы остаться при нем, как упомянул он вчера в разговоре со мной. Быть может, я слишком строго ее судил, потрясенный открывшимся мне будущим и охваченный своей безоглядной любовью к ее брату.
   Я поколебался, но потом все-таки спросил:
   - Она очень была огорчена?
   - Огорчена? - пожал плечами Ульфин. - Вернее будет сказать, разъярена. Этой даме становиться поперек дороги опасно. Всегда она такая была, бешеная, с самого детства. Вот и нынче одна из ее камеристок плакала - небось получила хлыстом от госпожи. - Он указал кивком на юного белокурого пажа, скучавшего под окном. - Вон мальчишка, вышел к ней сказать, что ее не примут, так она ему ногтями всю щеку разодрала.
   - Смотрите, как бы не было заражения, - заметил я, при этих моих словах Ульфин взглянул на меня, удивленно вздернув бровь. Я кивнул. - Да, да, это я ее выпроводил. Она уехала не по своей воле. Когда-нибудь ты узнаешь, в чем тут дело. А пока, надеюсь, ты заглядываешь время от времени к королю? Беседа не слишком его утомила?
   - Наоборот, ему сейчас лучше, чем было все последнее время. Прямо не мальчик - родник целебной воды. Король глаз с него не сводит, и сила его час от часу прибывает. Они и полдничать будут вместе.
   - Ага, так значит, его пищу сначала отведают? Я как раз об этом и пришел спросить.
   - Разумеется. Можешь ничего не опасаться, господин мой. Принц у нас в безопасности.
   - Но король должен отдохнуть перед началом пира.
   Ульфин кивнул:
   - Я уговорил его поспать после трапезы, до вечера.
   - Тогда, может быть - что много труднее, - ты и принца склонишь к тому же? Или если не поспать, то хотя бы вернуться прямо к себе и никуда не выходить, пока не начнется пиршество?
   Ульфин поглядел на меня с сомнением.
   - Но согласится ли он?
   - Да, если ты объяснишь, что этот приказ - или, лучше сказать, просьба к нему - от меня.
   - Хорошо, господин.
   - Я буду в лазарете. Пошлешь за мной, если я понадоблюсь королю. И во всяком случае, пошли мне сказать, как только принц отсюда выйдет.
   Было уже далеко за полдень, когда белокурый паж принес мне известие, что король почивает, а принц отправился к себе. Когда Ульфин передал принцу, что от него требуется, тот разозлился, нахмурился и резко сказал (эту часть поручения паж передал, стыдливо потупясь, дословно), что провалиться ему, если он будет до ночи кваситься в четырех стенах, однако, узнав, что просьба исходит от принца Мерлина, остановился на пороге, пожал плечами и пошел к себе, не добавив более ни слова.
   - В таком случае, пора и мне, - сказал я, - но сначала, мальчик, дай мне осмотреть твою расцарапанную щеку.
   Я смазал ему царапину, и он стремглав убежал обратно к Ульфину, а я забитыми пуще прежнего коридорами пробрался в свои комнаты.
   Артур стоял у окна. Услышав меня, обернулся.
   - Бедуир здесь, ты знал? Я его видел, но не смог к нему протолкаться. Я послал к нему сказать, что ближе к вечеру мы с ним поедем покататься. А теперь оказывается, что мне нельзя.
   - Мне очень жаль. Но у тебя еще будет много случаев поболтать с Бедуиром, более благоприятных, чем сегодня.
   - Да, уж хуже, чем сегодня, быть не может, клянусь небом и землею! Я здесь просто задыхаюсь! Чего им всем от меня нужно, этой своре там, за дверью?
   - Чего большинству людей нужно от своего принца и будущего короля? Тебе придется привыкнуть к этому.
   - Похоже, что так. Вон даже за окном стражник.
   - Знаю. Это я его там поставил. - И в ответ на его взгляд: - У тебя есть враги, Артур. Разве я не доказал тебе?
   - Неужели мне всегда так жить, в окружении? Прямо как пленник.
   - Станешь признанным королем, будешь сам распоряжаться, как тебе лучше. А до той поры ты должен находиться под охраной. Помни, что здесь мы в военном лагере; по возвращении в столицу или в один из неприступных королевских замков ты сможешь окружить себя приближенными по собственному выбору. И будешь проводить сколько твоей душе угодно времени в обществе Бедуира, или Кея, или кого ни пожелаешь. Обретешь свободу - до некоторой степени, а большее уже невозможно. Ни тебе, ни мне нет дороги обратно в Дикий лес, Эмрис. Та жизнь не вернется.
   - Там было лучше, - сказал он, ласково посмотрел на меня и улыбнулся. - Мерлин.
   - Что?
   Он хотел было сказать что-то, но передумал, только тряхнул головой и другим тоном, отрывисто спросил:
   - А сегодня на пиру? Ты будешь вблизи меня?
   - В этом можешь не сомневаться.
   - Король рассказал, как он будет представлять меня знати. Тебе известно, что произойдет потом? Эти враги, о которых ты говорил...
   - ...постараются помешать тому, чтобы собрание лордов признало тебя наследником Утера.
   Он подумал минуту. Спросил:
   - Туда разрешается приходить вооруженным?
   - Нет. Они попробуют прибегнуть к другому средству.
   - Ты знаешь какому?
   Я сказал:
   - Отрицать отцовство короля в присутствии самого короля они не могут, точно так же как не могут заявить в присутствии меня и Эктора, что принца подменили. Значит, им остается посеять к тебе недоверие, сомневающихся укрепить в их сомнениях и склонить на свою сторону армию. Твоим недругам не повезло, что пиршество затеяно прямо на месте сражения, где на одного лорда приходится три солдата, - а после вчерашнего армию не так-то легко будет убедить, что ты не годишься в короли. Нет, я полагаю, они разыграют какой-нибудь спектакль, постараются вызвать растерянность, подорвать доверие к тебе и даже к Утеру.
   - А к тебе, Мерлин?
   Я улыбнулся.
   - Это одно и то же. Прости, но дальше я ничего не вижу. Я вижу смерть и тьму, но не для тебя.
   - Для короля? - отрывисто спросил он.
   Я не ответил. Он минуту молчал, глядя мне в лицо, потом кивнул, будто получил ответ, и спросил:
   - Кто же они, мои враги?
   - Их возглавляет король Лотиана.
   - А-а, - задумчиво протянул он, и я понял, что его острый ум не бездействовал в течение прошедшего безумного дня. Он видел и слышал, сопоставлял и соображал. - И еще Уриен, его приспешник, и Тудваль и Динпелидра, и... чей это зеленый значок с росомахой?
   - Агвизеля. Король что-нибудь говорил тебе о них?
   Он покачал головой.
   - Мы беседовали все больше о прошлом. Он, конечно, за эти годы получал обо мне известия от тебя и от Эктора, а я... - Он засмеялся. Едва ли еще какой-нибудь сын знает так много о своем отце и об отце своего отца, как я. Ты мне столько рассказывал... Но одно дело - рассказы, а другое... Пришлось еще многое узнавать.
   И он подробно рассказал мне о часах, проведенных с королем, без всякого сожаления по невозместимому прошлому, а с той спокойной рассудительностью, которая, как я убедился, была неотъемлемой чертой его натуры. Это, думал я, у него не от Утера: такое свойство я замечал за Амброзием и за самим собой - люди называют его холодностью. Артур оказался способен подняться над переживаниями своего отрочества, все продумать и взвесить с той четкостью мысли, какой отмечены истинные короли, исключить все чувства и добраться до существа. Даже заговорив о матери, он сумел взглянуть на события с ее точки зрения и выказал ту же бестрепетную проницательность, что и королева Игрейна.
   - Если б я знал, что моя мать жива и так охотно со мной рассталась, мне, ребенку, было бы, наверно, больно. Но вы с Эктором избавили меня в детстве от ненужных страданий, изобразив дело так, будто она умерла: ну а теперь я и сам все понимаю, как, по твоим словам, понимала моя мать: что быть принцем - значит всегда подчиняться необходимости. Она не просто так отдала меня. - Он улыбался, но говорил серьезно. - То, что я сказал тебе раньше, правда. Мне гораздо лучше было жить в Диком лесу, считая себя внебрачным сыном умершей матери и твоим, чем если бы я рос при дворе отца с мыслью, что королева раньше или позже родит другого сына, который займет мое место.
   За все годы я ни разу не взглянул на его положение так. Я был ослеплен высшими целями, занят заботами о его безопасности, о будущем страны, о воле богов. Живой мальчик Эмрис, пока он однажды утром не ворвался в мою лесную жизнь, был для меня только символом, как бы новым воплощением моего отца и моим собственным орудием. А потом, когда я узнал и полюбил его, я сознавал только, каким лишениям мы его подвергаем: ведь он такой горячий, такой честолюбивый, так стремится во всем быть лучшим и первым и сердце у него такое щедрое и привязчивое. Напрасно бы я стал говорить себе, что если бы не я, никогда бы не видеть ему своего наследника; меня угнетало неотступное чувство вины за все, что было у него отнято.
   Бесспорно, он сознавал свои лишения и страдал. Но и сейчас, в миг полного самообретения, он умел ясно представить себе, каково ему было бы расти принцем при дворе. И я понимал, что он прав. Даже не считая постоянного риска, самая жизнь у короля была бы для него безрадостной, а многие его хорошие качества, не получая выхода и развития, со временем изжили бы себя. Но чтобы облегчить мою душу, слова об этом должны были исходить от него. И теперь, когда я их услышал, они развеяли мое чувство вины, как свежий ветерок разгоняет болотные туманы.
   А он опять заговорил об отце.
   - Он мне понравился, - сказал он. - Он был хорошим королем в меру своих сил. Живя от него в стороне, я имел возможность слушать, что люди говорят, и вынести свое суждение. Но как отец... Сумели бы мы с ним поладить под одним кровом - это другой разговор. А знакомство с матерью мне еще предстоит. Ей, я полагаю, скоро понадобятся утешения.
   Про Моргаузу он помянул только один раз, мельком.
   - Говорят, она уехала?
   - Да, отбыла нынче утром, пока ты находился у короля.
   - Ты говорил с ней? Как она приняла твои слова?
   - Убиваться не стала, - ответил я, нисколько не погрешив против правды. - Можешь за нее не беспокоиться.
   - Это ты велел ей уехать?
   - Посоветовал. Как тебе советую не думать об этом впредь. Сейчас пока ничего больше сделать нельзя. Единственное только я предполагаю: поспать. Сегодня был трудный день, и прежде чем он кончится, и тебе, и мне придется еще труднее. А потому, если сможешь, забудь толпу, осаждающую двери, и стражника, стоящего под окном, и давай оба поспим до заката.
   И тут он вдруг зевнул, широко, как молодая кошка, и засмеялся:
   - Ты не навел на меня чары - для верности? Я вдруг так спать захотел, кажется неделю бы проспал... Ладно, сделаю, как ты велишь, но можно мне послать слугу к Бедуиру?
   О Моргаузе он больше не говорил и, я думаю, за сборами и последними приготовлениями к пиру и впрямь забыл о ней. Во всяком случае, давешнее сокрушенное выражение окончательно исчезло с его лица, ничто не омрачало более его душу, угрызения и дурные предчувствия отскочили от его юного деятельного существа, словно капли воды от раскаленного металла. Даже если бы он и догадывался, как я, о том, какое будущее его ждет - еще более великое, чем он мог себе представить, и под конец более ужасное, - все равно едва ли от этого потускнела бы его радость. Четырнадцатилетнему смерть в сорок лет представляется бесконечно далекой.