Страница:
— Вы читали?
— Конечно... но это сценарий постановки, хоть я и читал его, плохо в нем разобрался.
Тояма перелистывал страницы. Двадцать четыре года назад он держал в руках такой же сценарий. Он должен был храниться на книжной полке, но в связи с первым браком, разводом и последовавшими несколькими переездами наверняка куда-нибудь исчез. Если сейчас поискать его в комнате, вряд ли найдешь.
На первой странице были написаны имена участников.
Звукооператор — Хироси Тояма.
Обнаружив свое имя, Тояма почувствовал себя задетым за живое. Будто встретился лицом к лицу с собой двадцатитрехлетним.
Потом шли имена действующих лиц.
Девушка в черном — Айко Хадзуки.
Однако имя Айко Хадзуки было зачеркнуто, и сбоку шариковой ручкой было вписано имя Садако Ямамура.
Девушке, играющей в спектакле важную роль и владеющей ключом истории, не было дано имени. Несмотря на важность роли, она мало появлялась на сцене, но каждый ее выход был обставлен так, чтобы производить сильное воздействие. Сначала эта роль принадлежала Айко Хадзуки, которая была в труппе ведущей актрисой. Однако за несколько дней до спектакля Айко Хадзуки внезапно заболела, и Садако Ямамура, которая была суфлером на репетициях, была спешно поставлена на замену. Это был ее первый спектакль.
Сейчас возникало сомнение, не написал ли Сигэмори эту пьесу под влиянием своей ученицы, Садако Ямамура. В свое время такое даже не могло привидеться в страшном сне. Однако, когда вспоминаешь о Садако Ямамуре, которая продолжает жить в тебе, и о ее облике, который не стирается по прошествии лет и месяцев, убеждаешься, что Сигэмори с самого начала имел намерение дать ей эту роль, которой он хотел создать амплуа, поскольку имидж девушки в черном подходил Садако Ямамуре.
Сценарий, похоже, все-таки принадлежал режиссеру Сигэмори, так как между репликами и сценическими ремарками мелкими буквами для памяти были вписаны пометки и замечания об игре актеров. Все четко указано, вплоть до тайминга звука.
Ml........тема песни.
Занавес поднимается. На сцене установлены декорации гостиной. Включается неяркий свет, декорации на сцене постепенно выплывают из темноты.
............
............
М5......вдалеке раздается бой церковного колокола. Его перекрывает шум толпы.
Первая сцена, где появляется девушка в черном. В сопровождении звуковых эффектов она появляется на сцене лишь на мгновение.
Тояма неосознанно стукнул указательным пальцем правой руки по столу.
...Кнопка «play», включить.
Крутится лента, включаются звуковые эффекты. Вместе со звуком на сцену должна выйти девушка в черном.
Девушка в черном... символ несчастья. Фигура девушки в черном видна не со всех зрительских мест. Есть места, расположение которых оказывается в мертвой зоне, хотя она стоит на сцене, некоторые ее видят, некоторые нет. Однако это был эффектный сценический ход.
Перед мысленным взором Тоямы живо воскресает фигура Садако Ямамуры. Ей было восемнадцать лет. Девушка, которую он единственную по-настоящему любил... Девушка, которую и сейчас не может забыть...
— Садако.
Тояма невольно с нежностью произнес ее имя.
4
5
6
— Конечно... но это сценарий постановки, хоть я и читал его, плохо в нем разобрался.
Тояма перелистывал страницы. Двадцать четыре года назад он держал в руках такой же сценарий. Он должен был храниться на книжной полке, но в связи с первым браком, разводом и последовавшими несколькими переездами наверняка куда-нибудь исчез. Если сейчас поискать его в комнате, вряд ли найдешь.
На первой странице были написаны имена участников.
Звукооператор — Хироси Тояма.
Обнаружив свое имя, Тояма почувствовал себя задетым за живое. Будто встретился лицом к лицу с собой двадцатитрехлетним.
Потом шли имена действующих лиц.
Девушка в черном — Айко Хадзуки.
Однако имя Айко Хадзуки было зачеркнуто, и сбоку шариковой ручкой было вписано имя Садако Ямамура.
Девушке, играющей в спектакле важную роль и владеющей ключом истории, не было дано имени. Несмотря на важность роли, она мало появлялась на сцене, но каждый ее выход был обставлен так, чтобы производить сильное воздействие. Сначала эта роль принадлежала Айко Хадзуки, которая была в труппе ведущей актрисой. Однако за несколько дней до спектакля Айко Хадзуки внезапно заболела, и Садако Ямамура, которая была суфлером на репетициях, была спешно поставлена на замену. Это был ее первый спектакль.
Сейчас возникало сомнение, не написал ли Сигэмори эту пьесу под влиянием своей ученицы, Садако Ямамура. В свое время такое даже не могло привидеться в страшном сне. Однако, когда вспоминаешь о Садако Ямамуре, которая продолжает жить в тебе, и о ее облике, который не стирается по прошествии лет и месяцев, убеждаешься, что Сигэмори с самого начала имел намерение дать ей эту роль, которой он хотел создать амплуа, поскольку имидж девушки в черном подходил Садако Ямамуре.
Сценарий, похоже, все-таки принадлежал режиссеру Сигэмори, так как между репликами и сценическими ремарками мелкими буквами для памяти были вписаны пометки и замечания об игре актеров. Все четко указано, вплоть до тайминга звука.
Ml........тема песни.
Занавес поднимается. На сцене установлены декорации гостиной. Включается неяркий свет, декорации на сцене постепенно выплывают из темноты.
............
............
М5......вдалеке раздается бой церковного колокола. Его перекрывает шум толпы.
Первая сцена, где появляется девушка в черном. В сопровождении звуковых эффектов она появляется на сцене лишь на мгновение.
Тояма неосознанно стукнул указательным пальцем правой руки по столу.
...Кнопка «play», включить.
Крутится лента, включаются звуковые эффекты. Вместе со звуком на сцену должна выйти девушка в черном.
Девушка в черном... символ несчастья. Фигура девушки в черном видна не со всех зрительских мест. Есть места, расположение которых оказывается в мертвой зоне, хотя она стоит на сцене, некоторые ее видят, некоторые нет. Однако это был эффектный сценический ход.
Перед мысленным взором Тоямы живо воскресает фигура Садако Ямамуры. Ей было восемнадцать лет. Девушка, которую он единственную по-настоящему любил... Девушка, которую и сейчас не может забыть...
— Садако.
Тояма невольно с нежностью произнес ее имя.
4
Март 1966 года
В день генеральной репетиции одиннадцатого спектакля театральной студии «Полет» Тояма, закрывшись в звукооператорской студии, осуществлял последнюю подготовку. В ожидании завтрашней премьеры он проверял бобины с пленкой и эквалайзер, нет ли чего-нибудь неисправного, ему приятно было работать в одиночестве с пультом управления, и он невольно насвистывал. Закончились двухмесячные репетиции, и они официально смогли перебраться в театр. Несмотря на напряжение главного момента, побеждала радость. Во время репетиций режиссер Сигэмори все время сидел рядом и постоянно придирался к звуку. Стоит пропустить хоть слово и в точности не выполнить свою миссию — начинал ругаться. Забудься хотя бы на секунду или ошибись с громкостью звука, режиссер выходил из терпения. Ежедневное, до расстройства в кишечнике, напряжение... Теперь же, в театре, звукооператорская студия располагалась отдельно. Режиссер заглядывал сюда редко и не высказывал никаких претензий. С началом спектакля интерес режиссера был прикован только к сцене — собственно говоря, из-за чего он так въедливо придирался? Зная привычки режиссера, Тояма всегда с нетерпением ждал, когда вернется в театральную звукооператорскую студию.
Кошмар с появлением звука, которого изначально быть не должно, он видел несколько раз. Не то чтобы он совсем не беспокоился, но по сравнению с выволочками режиссера, это всего лишь сон, который не может быть явью... Милый пустячок.
Звукооператорская студия находилась рядом с осветительской, в нее можно было попасть, поднявшись из фойе по винтовой лестнице. Непосредственного прохода на сцену не было, и, чтобы пройти в гримерную или за кулисы, надо было снова выйти в фойе и подняться по лестнице. С кулисами можно было легко соединиться, используя внутреннюю связь, но проходить туда после наплыва зрителей становилось затруднительно. Может быть, причина потери интереса к звуку у Сигэмори после начала представления была связана с расположением звукооператорской. К несчастью, место звукооператора в репетиционном зале располагалось рядом с местом режиссера, и приходилось тянуть это бремя.
Перед обедом принесли оборудование, после обеда расставляли все по местам, вечером была назначена генеральная репетиция в театральных костюмах. С этого момента звукооператору легко. Он приносит только свой бобинный магнитофон и свободен от повинности затаскивать на сцену тяжелую мебель.
Иногда Тояма поднимал голову и бросал взгляд на меняющуюся сцену. За окошком, в которое было вставлено звуконепроницаемое стекло, постепенно завершалась установка сценических декораций. Очень приятно наблюдать за процессом завершения создания единого произведения. Наконец воздастся за труд после долгого периода репетиций. Сейчас у актеров, участвующих в спектакле, особенной работы нет, они, должно быть, спокойно расслаблялись в гримерной.
Тояма, внезапно почувствовав присутствие человека за спиной, оглянулся.
В щели за дверью стояла женщина. В звукооператорской почти нет света, и ее лица было не разобрать, Тояма встал и широко распахнул дверь.
— О, Садако, ты?
Тояма взял за руку отрешенно стоящую Садако Ямамуру, ввел ее в звукооператорскую и снова закрыл дверь. Дверь была очень толстой, чтобы обеспечить звуконепроницаемость.
Тояма ждал, что Садако скажет что-либо первой. Однако она молча смотрела на процесс подготовки сцены, стоя за спиной Тоямы. На сцену втаскивали мебель гостиной и как раз получали подробные указания от режиссера по ее расстановке.
— Мне страшно.
В ее словах сквозила неопытность новичка перед первым выходом на сцену. Для Садако, которая сразу после окончания школы в Идзуосиме приехала в Токио и поступила в театральную студию «Полет», время до ее первого спектакля оказалось коротким. Само собой, что она волнуется и переживает. Еще бы, среди восьмерых однокурсников в спектакль взяли только ее одну.
— Все будет в порядке, я с тобой. — Тояма хотел ободрить ее.
Однако Садако покачала головой:
— Нет, я не об этом.
Глаза Садако, наблюдавшие за сценой, незаметно переместились в сторону бобинного магнитофона, на котором продолжала крутиться пустая лента, которую он не снял после проверки.
Тояма остановил пленку и стал ее перематывать.
— На первом выступлении кто угодно переживает. — Тояма продолжал подбадривать.
Однако Садако неожиданно ответила невпопад:
— Слушай, на этой пленке записан голос женщины?
Тояма улыбнулся. Насколько он помнил, отдельные голоса людей не записываются. Если перекрыть реплики актеров на сцене голосами с пленки, актерская игра умрет, если, конечно, это не задумано специально.
— С чего это ты взяла?
— Окубо сказал. Слушай, недавно ты проверял громкость звука, и у Окубо стало какое-то странное лицо. Он будто испугался. Он говорит, что на пленке записан женский голос, причем знакомый. Поэтому мне и страшно.
Окубо был одним из учеников и обладал разнообразными талантами, но, слишком переживая из-за своего маленького роста, комплексовал. Он тоже был одним из тех, кто был тайно влюблен в Садако Ямамуру.
— Понял, это шум толпы. Помнишь, когда ты выходишь на сцену, он звучит на заднем плане...
Шум толпы был переписан из одного фильма, но ни одного отдельного голоса не должно быть. Однако у некоторых людей, слышащих шумы, может появиться иллюзия, что некий один голос выделяется из толпы.
— Нет, не там, — решительно запротестовала Садако. Настолько сильно, что Тояма тоже как-то забеспокоился. — Ну, ты знаешь в какой сцене? Если знать место, где он записан, можно послушать в наушниках и сразу проверить. Если действительно на пленку попал странный женский голос, надо быстро принять меры, потом это будет непросто. Однако маловероятно, что он есть. Я много раз прослушал эту пленку во время репетиции. И во время монтажа в наушниках снова и снова ее прокручивал. Совершенно невозможно, чтобы на этой стадии появились посторонние голоса.
— Окубо говорит странные вещи! Знаешь, за кулисами есть маленькая божница.
— Обычно в любом театре есть божница.
У Тоямы возникло предположение о том, что Окубо мог сказать Садако. В театре обязательно есть маленькая божница, и часто рассказывают связанные с ней страшные истории о привидениях. Из-за частых травм и аварий при обслуживании больших сценических декораций, а может, еще потому, что злобствуют актеры, в каждом театре найдется одна-две замысловатые истории. Если Окубо напугал Садако одной из таких вздорных историй, то получается, что у Садако нет оснований жаловаться на посторонний голос на пленке.
— Нет, есть еще одна.
— Что есть?
— Божница.
Божница, впаянная в цемент в глубине левой части сцены, много раз попадалась Тояме на глаза. Садако утверждает, что кроме нее есть еще одна.
— Где?
Садако, стоящая перед дверью, подняла левую руку и указала пальцем. Палец был направлен на что-то в тени стола, не видное с места Тоямы. Уже только поэтому по спине побежали мурашки. Эта комната — его замок. Он отлично знал его, вплоть то того, где и что находится. Не может быть, чтобы здесь была божница.
Тояма привстал.
— Удивился?
— Не пугай меня!
Когда он опустился на место, оно показалось ему каким-то холодным.
— Не садись, подойди сюда.
Садако, взяв за руку Тояму, заставила его встать со стула, а сама села перед стойкой с оборудованием. В десяти сантиметрах от пола находилась двухстворчатая дверца. Садако, переводя взгляд с Тоямы на стойку, намекает: «Ну открой, посмотри». У Тоямы даже мысли не было, что там есть потайное место. Двухстворчатая дверь шириной пятьдесят сантиметров. По причине отсутствия ручки он думал, что это часть стены.
Нажав пальцем на середину дверцы, он убрал руку, дверь бесшумно открылась. Тояма думал, что там в беспорядке лежат разные провода или изношенные магнитофонные бобины, но на самом деле было совсем не так. Внутри — две металлические полки, на верхней — в два яруса лежат коробки из-под бобин с наклеенными этикетками. Не иначе как старые ленты, которые раньше использовались в этом театре. Однако нижнюю полку целиком занимала маленькая деревянная коробка. Как и сказала Садако, она выглядела как божница.
Только из-за того, что открылась маленькая двухстворчатая дверь, атмосфера в звукооператорской совершенно изменилась. Рядом со столом, за которым он постоянно работал, внезапно появилось другое пространство. Будто даже просочился какой-то запах, или это только казалось. Однако обоняние Тоямы помнило иллюзию, будто он учуял вонь сырого мяса.
Тояма вместе с Садако присели, обхватив колени, на корточки перед божницей. Перед ними лежало жертвоприношение. Сначала оно выглядело как кусочек высушенного корня гобо. Очень маленький, примерно с кончик мизинца, съежившийся от потери влаги.
Садако без колебаний подняла кусочек корня и положила на ладонь Тоямы.
Беспрекословно взяв его, Тояма, пристально рассматривая то, что лежало у него на ладони, напряженно соображал, что это может быть.
И только когда Садако, приблизив нос к ладони, понюхала предмет, до него дошло, что это. Мысль внезапно ворвалась в его мозг вместе с шепотом женщины:
...А-а, рождается.
В этот момент Тояма понял.
...Пуповина. Пуповина младенца.
Это несомненно была пуповина, отрезанная очень давно.
Тояма мгновенно отпрянул от божницы и отшвырнул пуповину с ладони в сторону Садако. Садако поймала ее и спокойно сказала сама себе:
— Все-таки Окубо был прав.
Тояма, чтобы не показаться девушке моложе его в недостойном виде, перевел дыхание и, напустив на себя спокойствие, спросил:
— В чем же?
Садако, возвращая на прежнее место пуповину, ответила:
— На пленке записан женский голос. Он сказал, что слышал такой раньше. Стон мученицы. Так стенают во время родовых потуг. Как говорит Окубо, эта женщина родила младенца.
Что тут можно ответить. Странно, что Окубо болтает об этом, а уж тем более жутко, что Садако, будто ничего не случилось, спокойно подхватывает ужасный разговор.
В это время в наушниках послышался голос режиссера:
— Внимание, скоро начинается генеральная репетиция. Актеров и персонал прошу пройти на свои места.
Фраза стала спасительной для Тоямы. Голос режиссера, который обычно слышать не хочется, донесся как глас Божий. Он обладал силой немедленно вернуть все к реальности.
Садако надо было идти на свое место на сцену, сейчас был не тот случай, чтобы попусту болтать.
— Ну наконец, твой выход. Удачи.
В горле пересохло, и слова прозвучали глухо, Тояма, подтолкнув Садако в спину, поторопил ее на сцену. Садако, будто ей не хотелось уходить, изогнувшись и замерев, сказала:
— Ну, до встречи. Потом.
По тому, с какой нежностью и выражением были произнесены эти слова, он решил, что она растет как актриса. Садако, которая была его младше на пять лет, для Тоямы являлась символом привлекательности. И больше, чем красота и обаяние взрослой женщины, в ней привлекала оставшаяся девическая невинность. Это выглядело обворожительно.
Тояма, позабыв обо всем, некоторое время провожал взглядом Садако, спускающуюся по винтовой лестнице.
Раз генеральная репетиция проходит так же, как сам спектакль, то и пленка будет идти от самого начала до конца. Если где-то, как сказала Садако, вставлен посторонний звук, появляется шанс это проверить.
Тояма надел на голову наушники и собрался сосредоточиться на звуке, который он будет включать. Однако его не переставал беспокоить ящик с божницей, стоящий сбоку. Похоже, режиссер еще не давал сигнала. В комнате было темно, только подсветка на краю стола слегка освещала звукооператорскую студию.
Он немного скосил глаза, ящик был оставлен наполовину открытым.
...Женский голос при родовых муках. Фу, какой бред!
Тояма, не снимая наушников, немного сдвинул крышку ящика. Предположение, что бояться нечего, заставило его использовать ногу.
Отчетливо прозвучал щелчок захлопывающейся двери. Однако из наушников, словно перекрывая этот звук, донесся едва слышный голос. Слабый голос младенца. Было не понять, плачет он или смеется... или будто только что родился...
Тояма мгновенно перевел взгляд на ленту. Конечно, она еще не крутилась.
Раздался сигнал режиссера, началась генеральная репетиция. По плану надо было немедленно включить тему вступления, но дрожащая рука, соскальзывая, никак не могла нажать кнопку «play», и он не успел сделать это вовремя. Потом наверняка режиссер наорет на него, но сейчас было все равно.
...Кнопка «play», включить.
Зазвучала мощная тема начала спектакля, она заглушила плач младенца.
В ноздри Тояме, который, обливаясь холодным потом, продолжал размышлять, откуда исходит плач, вплыл слабый аромат, похожий на запах лимона.
В день генеральной репетиции одиннадцатого спектакля театральной студии «Полет» Тояма, закрывшись в звукооператорской студии, осуществлял последнюю подготовку. В ожидании завтрашней премьеры он проверял бобины с пленкой и эквалайзер, нет ли чего-нибудь неисправного, ему приятно было работать в одиночестве с пультом управления, и он невольно насвистывал. Закончились двухмесячные репетиции, и они официально смогли перебраться в театр. Несмотря на напряжение главного момента, побеждала радость. Во время репетиций режиссер Сигэмори все время сидел рядом и постоянно придирался к звуку. Стоит пропустить хоть слово и в точности не выполнить свою миссию — начинал ругаться. Забудься хотя бы на секунду или ошибись с громкостью звука, режиссер выходил из терпения. Ежедневное, до расстройства в кишечнике, напряжение... Теперь же, в театре, звукооператорская студия располагалась отдельно. Режиссер заглядывал сюда редко и не высказывал никаких претензий. С началом спектакля интерес режиссера был прикован только к сцене — собственно говоря, из-за чего он так въедливо придирался? Зная привычки режиссера, Тояма всегда с нетерпением ждал, когда вернется в театральную звукооператорскую студию.
Кошмар с появлением звука, которого изначально быть не должно, он видел несколько раз. Не то чтобы он совсем не беспокоился, но по сравнению с выволочками режиссера, это всего лишь сон, который не может быть явью... Милый пустячок.
Звукооператорская студия находилась рядом с осветительской, в нее можно было попасть, поднявшись из фойе по винтовой лестнице. Непосредственного прохода на сцену не было, и, чтобы пройти в гримерную или за кулисы, надо было снова выйти в фойе и подняться по лестнице. С кулисами можно было легко соединиться, используя внутреннюю связь, но проходить туда после наплыва зрителей становилось затруднительно. Может быть, причина потери интереса к звуку у Сигэмори после начала представления была связана с расположением звукооператорской. К несчастью, место звукооператора в репетиционном зале располагалось рядом с местом режиссера, и приходилось тянуть это бремя.
Перед обедом принесли оборудование, после обеда расставляли все по местам, вечером была назначена генеральная репетиция в театральных костюмах. С этого момента звукооператору легко. Он приносит только свой бобинный магнитофон и свободен от повинности затаскивать на сцену тяжелую мебель.
Иногда Тояма поднимал голову и бросал взгляд на меняющуюся сцену. За окошком, в которое было вставлено звуконепроницаемое стекло, постепенно завершалась установка сценических декораций. Очень приятно наблюдать за процессом завершения создания единого произведения. Наконец воздастся за труд после долгого периода репетиций. Сейчас у актеров, участвующих в спектакле, особенной работы нет, они, должно быть, спокойно расслаблялись в гримерной.
* * *
После ужина из бэнто Тояма установил пленку с музыкой и пленку со звуковыми эффектами и закончил проверять порядок согласованности звука. Проблем никаких не было. Теперь оставалось только ждать начала генеральной репетиции. Когда она закончится, выслушав простые замечания, можно будет разойтись. Благодаря тому что театр закрывали в определенное время, репетиция не должна была затянуться до глубокой ночи. К последнему трамваю распустят с репетиции всех, кто находился в театре.Тояма, внезапно почувствовав присутствие человека за спиной, оглянулся.
В щели за дверью стояла женщина. В звукооператорской почти нет света, и ее лица было не разобрать, Тояма встал и широко распахнул дверь.
— О, Садако, ты?
Тояма взял за руку отрешенно стоящую Садако Ямамуру, ввел ее в звукооператорскую и снова закрыл дверь. Дверь была очень толстой, чтобы обеспечить звуконепроницаемость.
Тояма ждал, что Садако скажет что-либо первой. Однако она молча смотрела на процесс подготовки сцены, стоя за спиной Тоямы. На сцену втаскивали мебель гостиной и как раз получали подробные указания от режиссера по ее расстановке.
— Мне страшно.
В ее словах сквозила неопытность новичка перед первым выходом на сцену. Для Садако, которая сразу после окончания школы в Идзуосиме приехала в Токио и поступила в театральную студию «Полет», время до ее первого спектакля оказалось коротким. Само собой, что она волнуется и переживает. Еще бы, среди восьмерых однокурсников в спектакль взяли только ее одну.
— Все будет в порядке, я с тобой. — Тояма хотел ободрить ее.
Однако Садако покачала головой:
— Нет, я не об этом.
Глаза Садако, наблюдавшие за сценой, незаметно переместились в сторону бобинного магнитофона, на котором продолжала крутиться пустая лента, которую он не снял после проверки.
Тояма остановил пленку и стал ее перематывать.
— На первом выступлении кто угодно переживает. — Тояма продолжал подбадривать.
Однако Садако неожиданно ответила невпопад:
— Слушай, на этой пленке записан голос женщины?
Тояма улыбнулся. Насколько он помнил, отдельные голоса людей не записываются. Если перекрыть реплики актеров на сцене голосами с пленки, актерская игра умрет, если, конечно, это не задумано специально.
— С чего это ты взяла?
— Окубо сказал. Слушай, недавно ты проверял громкость звука, и у Окубо стало какое-то странное лицо. Он будто испугался. Он говорит, что на пленке записан женский голос, причем знакомый. Поэтому мне и страшно.
Окубо был одним из учеников и обладал разнообразными талантами, но, слишком переживая из-за своего маленького роста, комплексовал. Он тоже был одним из тех, кто был тайно влюблен в Садако Ямамуру.
— Понял, это шум толпы. Помнишь, когда ты выходишь на сцену, он звучит на заднем плане...
Шум толпы был переписан из одного фильма, но ни одного отдельного голоса не должно быть. Однако у некоторых людей, слышащих шумы, может появиться иллюзия, что некий один голос выделяется из толпы.
— Нет, не там, — решительно запротестовала Садако. Настолько сильно, что Тояма тоже как-то забеспокоился. — Ну, ты знаешь в какой сцене? Если знать место, где он записан, можно послушать в наушниках и сразу проверить. Если действительно на пленку попал странный женский голос, надо быстро принять меры, потом это будет непросто. Однако маловероятно, что он есть. Я много раз прослушал эту пленку во время репетиции. И во время монтажа в наушниках снова и снова ее прокручивал. Совершенно невозможно, чтобы на этой стадии появились посторонние голоса.
— Окубо говорит странные вещи! Знаешь, за кулисами есть маленькая божница.
— Обычно в любом театре есть божница.
У Тоямы возникло предположение о том, что Окубо мог сказать Садако. В театре обязательно есть маленькая божница, и часто рассказывают связанные с ней страшные истории о привидениях. Из-за частых травм и аварий при обслуживании больших сценических декораций, а может, еще потому, что злобствуют актеры, в каждом театре найдется одна-две замысловатые истории. Если Окубо напугал Садако одной из таких вздорных историй, то получается, что у Садако нет оснований жаловаться на посторонний голос на пленке.
— Нет, есть еще одна.
— Что есть?
— Божница.
Божница, впаянная в цемент в глубине левой части сцены, много раз попадалась Тояме на глаза. Садако утверждает, что кроме нее есть еще одна.
— Где?
Садако, стоящая перед дверью, подняла левую руку и указала пальцем. Палец был направлен на что-то в тени стола, не видное с места Тоямы. Уже только поэтому по спине побежали мурашки. Эта комната — его замок. Он отлично знал его, вплоть то того, где и что находится. Не может быть, чтобы здесь была божница.
Тояма привстал.
— Удивился?
— Не пугай меня!
Когда он опустился на место, оно показалось ему каким-то холодным.
— Не садись, подойди сюда.
Садако, взяв за руку Тояму, заставила его встать со стула, а сама села перед стойкой с оборудованием. В десяти сантиметрах от пола находилась двухстворчатая дверца. Садако, переводя взгляд с Тоямы на стойку, намекает: «Ну открой, посмотри». У Тоямы даже мысли не было, что там есть потайное место. Двухстворчатая дверь шириной пятьдесят сантиметров. По причине отсутствия ручки он думал, что это часть стены.
Нажав пальцем на середину дверцы, он убрал руку, дверь бесшумно открылась. Тояма думал, что там в беспорядке лежат разные провода или изношенные магнитофонные бобины, но на самом деле было совсем не так. Внутри — две металлические полки, на верхней — в два яруса лежат коробки из-под бобин с наклеенными этикетками. Не иначе как старые ленты, которые раньше использовались в этом театре. Однако нижнюю полку целиком занимала маленькая деревянная коробка. Как и сказала Садако, она выглядела как божница.
Только из-за того, что открылась маленькая двухстворчатая дверь, атмосфера в звукооператорской совершенно изменилась. Рядом со столом, за которым он постоянно работал, внезапно появилось другое пространство. Будто даже просочился какой-то запах, или это только казалось. Однако обоняние Тоямы помнило иллюзию, будто он учуял вонь сырого мяса.
Тояма вместе с Садако присели, обхватив колени, на корточки перед божницей. Перед ними лежало жертвоприношение. Сначала оно выглядело как кусочек высушенного корня гобо. Очень маленький, примерно с кончик мизинца, съежившийся от потери влаги.
Садако без колебаний подняла кусочек корня и положила на ладонь Тоямы.
Беспрекословно взяв его, Тояма, пристально рассматривая то, что лежало у него на ладони, напряженно соображал, что это может быть.
И только когда Садако, приблизив нос к ладони, понюхала предмет, до него дошло, что это. Мысль внезапно ворвалась в его мозг вместе с шепотом женщины:
...А-а, рождается.
В этот момент Тояма понял.
...Пуповина. Пуповина младенца.
Это несомненно была пуповина, отрезанная очень давно.
Тояма мгновенно отпрянул от божницы и отшвырнул пуповину с ладони в сторону Садако. Садако поймала ее и спокойно сказала сама себе:
— Все-таки Окубо был прав.
Тояма, чтобы не показаться девушке моложе его в недостойном виде, перевел дыхание и, напустив на себя спокойствие, спросил:
— В чем же?
Садако, возвращая на прежнее место пуповину, ответила:
— На пленке записан женский голос. Он сказал, что слышал такой раньше. Стон мученицы. Так стенают во время родовых потуг. Как говорит Окубо, эта женщина родила младенца.
Что тут можно ответить. Странно, что Окубо болтает об этом, а уж тем более жутко, что Садако, будто ничего не случилось, спокойно подхватывает ужасный разговор.
В это время в наушниках послышался голос режиссера:
— Внимание, скоро начинается генеральная репетиция. Актеров и персонал прошу пройти на свои места.
Фраза стала спасительной для Тоямы. Голос режиссера, который обычно слышать не хочется, донесся как глас Божий. Он обладал силой немедленно вернуть все к реальности.
Садако надо было идти на свое место на сцену, сейчас был не тот случай, чтобы попусту болтать.
— Ну наконец, твой выход. Удачи.
В горле пересохло, и слова прозвучали глухо, Тояма, подтолкнув Садако в спину, поторопил ее на сцену. Садако, будто ей не хотелось уходить, изогнувшись и замерев, сказала:
— Ну, до встречи. Потом.
По тому, с какой нежностью и выражением были произнесены эти слова, он решил, что она растет как актриса. Садако, которая была его младше на пять лет, для Тоямы являлась символом привлекательности. И больше, чем красота и обаяние взрослой женщины, в ней привлекала оставшаяся девическая невинность. Это выглядело обворожительно.
Тояма, позабыв обо всем, некоторое время провожал взглядом Садако, спускающуюся по винтовой лестнице.
Раз генеральная репетиция проходит так же, как сам спектакль, то и пленка будет идти от самого начала до конца. Если где-то, как сказала Садако, вставлен посторонний звук, появляется шанс это проверить.
Тояма надел на голову наушники и собрался сосредоточиться на звуке, который он будет включать. Однако его не переставал беспокоить ящик с божницей, стоящий сбоку. Похоже, режиссер еще не давал сигнала. В комнате было темно, только подсветка на краю стола слегка освещала звукооператорскую студию.
Он немного скосил глаза, ящик был оставлен наполовину открытым.
...Женский голос при родовых муках. Фу, какой бред!
Тояма, не снимая наушников, немного сдвинул крышку ящика. Предположение, что бояться нечего, заставило его использовать ногу.
Отчетливо прозвучал щелчок захлопывающейся двери. Однако из наушников, словно перекрывая этот звук, донесся едва слышный голос. Слабый голос младенца. Было не понять, плачет он или смеется... или будто только что родился...
Тояма мгновенно перевел взгляд на ленту. Конечно, она еще не крутилась.
Раздался сигнал режиссера, началась генеральная репетиция. По плану надо было немедленно включить тему вступления, но дрожащая рука, соскальзывая, никак не могла нажать кнопку «play», и он не успел сделать это вовремя. Потом наверняка режиссер наорет на него, но сейчас было все равно.
...Кнопка «play», включить.
Зазвучала мощная тема начала спектакля, она заглушила плач младенца.
В ноздри Тояме, который, обливаясь холодным потом, продолжал размышлять, откуда исходит плач, вплыл слабый аромат, похожий на запах лимона.
5
Когда закончился первый акт, на сцене остались только актеры, к игре которых имелись замечания, всем остальным дали двадцатиминутный перерыв. Тояма боялся, что ему будут выговаривать за опоздание со вступлением, но никаких указаний в отношении этого момента не последовало, и он решил на некоторое время покинуть звукооператорскую.
Он спустился в фойе, прошел через буфет и вприпрыжку помчался в общую гримерную актеров. Времени мало. Сможет он поймать и расспросить Окубо или нет?..
Влетев в гримерную и убедившись, что Окубо здесь нет, он спросил у репетировавшего реплики перед зеркалом актера:
— Извините, вы знаете, где Окубо?
Тот, прервав свой монолог, гордо, как и подобает, задрал свой подбородок:
— Раз он суфлер господина Арима, разве не с правой стороны сцены?
— Большое спасибо.
Собираясь покинуть гримерную, Тояма чуть не столкнулся с Окубо. Окубо еле увернулся от Тоямы.
— Упс, пардон, — сказал он важным тоном, изображая из себя английского джентльмена.
У Окубо и манеры, и речь — все театрально. Они были с Тоямой одногодками, поэтому много времени в студии проводили вместе, и он был неплохой компанией. Однако Тояма иногда раздражала театральность Окубо.
Иронично улыбаясь, Тояма схватил Окубо за рукав:
— У меня есть к тебе разговор, — и потащил его в сторону.
— Что случилось? — Окубо, совершенно не удивившись, странно улыбался.
— Ну-ка, присядь.
Тояма и Окубо подтянули стулья к зеркалу и сели рядом.
И так небольшого роста Окубо, сидя, выглядел совсем мелким. Он высоко держал голову, его фигура была безупречна, в любое время он следил за осанкой и не позволял телу расслабиться. Этим, похоже, он старался компенсировать свой низкий рост. Театральная труппа, в которой он занимался раньше, была более знаменита, чем труппа «Полет». Она славилась своими традициями, а он гордился ею. Поработав в труппе, куда поступить считалось самым трудным делом, он, однако, не мог там закрепиться и опустился до студии «Полет». Окубо успокаивал себя, убеждая в том, что причиной этому был его низкий рост.
Гордость и комплексы... Тояма понимал, что именно эти качества сплелись и сформировали комические движения и речь Окубо.
Перерыв был только двадцать минут, и Тояма без предисловий начал разговор:
— Зачем ты наговорил Садако странных вещей?
— О чем ты? Я не помню, чтобы говорил странные вещи.
Нисколько не струсил, открытый ответ.
— Я тебя особенно не упрекаю, просто сам немного беспокоюсь и хочу спросить тебя.
— Я тебя внимательно слушаю.
— Послушай, делать звуковые эффекты и музыку — моя работа. Поэтому мне есть о чем переживать. Поэтому я хочу, чтобы ты ответил честно. То, что ты сказал Садако, правда? Правда, что ты слышал голос женщины на пленке? Причем женщины, которая сейчас собирается родить?
Услышав это, Окубо хлопнул в ладоши и засмеялся:
— Говоришь, родовые потуги женщины, о чем ты? Я говорил о действиях, которые становятся причиной этого, а в это время голос у женщин радостный... я сказал только это. Садако не так поняла.
— Это была шутка?
— Шутка, нет.
Окубо снова засмеялся. Сам говорит фразу и сам над ней смеется. Что его так забавляет?
— Перестань балагурить. Я слышал.
— Что?
— Плач младенца.
Окубо выдержал паузу и приблизил к Тояме удивленное лицо.
— Где?
— В звукооператорской, из наушников.
Окубо отпрянул:
— Ого!
Он выглядел немного озадаченным.
— Поэтому существует последовательность. Это странным образом совпадает с тем, что ты слышал голос беременной во время родов.
Тояма вспомнил про пуповину и божницу.
— Это называется «делать из мухи слона», — продекламировал Окубо, как чтец-рассказчик.
— Довольно, перестань молоть чушь. Объясни мне четко. Что ты сказал Садако?
— Садако у нас — восходящая звезда. Благодаря своей красоте пользуется расположением режиссера и в будущем станет великой актрисой. Однако, что ни говори, это ее первый спектакль, со стороны видно, что она очень напряжена, и мне стало ее жаль. По-дружески. Думал, немного ее отвлеку, ну, если дам ей послушать один-другой страшный рассказ.
Выходя из терпения, Тояма рявкнул:
— Значит, на самом деле ты не слышал записанный на пленке женский голос.
Окубо надул губы и покачал головой:
— О, ноу.
— Еще одно. Откуда ты знаешь, что в звукооператорской есть еще одна божница?
— Божница в звукооператорской?
Изобразив ужас, вскрикнул Окубо и два раза хлопнул в ладоши, как в храме. Вдобавок, закрыв глаза и свесив голову, начал монотонно распевать под нос что-то вроде сутры.
Обычно такого не было, но сегодня игра Окубо особенно раздражала. Почти на выдохе Тояма бросил:
— Да, божница. Вот такая маленькая. — Тояма раздвинул руки и показал величину.
— Я, ничтожный, не достоин посещения звукооператорской.
— Ты от кого-то услышал о существовании божницы?
— Если это божница с левой стороны сцены, я каждый день ей молюсь. — Сказав так, Окубо еще раз ударил два раза в ладоши.
— Понял. Значит, о божнице ты не говорил Садако.
— Рта не раскрыл, я понятия не имею, что она есть в звукооператорской.
...Тогда почему же Садако знала, что там есть божница. Она сказала, что слышала это от Окубо. А Окубо говорит — не знаю. Кто врет? Слова Окубо не кажутся ложью.
Тояма некоторое время поразмышлял.
...Окубо сказал, что на пленке к звуковым эффектам примешивается женский голос, и испугал Садако. Ну, если взять страшную историю о привидениях, каких хватает в любом маленьком театре, это совсем не то, чего стоит серьезно бояться. Окубо слышал радостный женский голос... и объяснил Садако, что это вздохи во время секса. Однако Садако почему-то поведала мне, что это потуги во время родов. Наверно, просто неправильно поняла? Но уж слишком много совпадений с пуповиной, лежащей перед божницей.
Тояма вспомнил еле слышный плач младенца в наушниках. Этот голос остался звенеть в ушах, хочешь стереть его — и не можешь. Надо вернуться в звукооператорскую до начала второго акта, но страшно. Не хотелось входить туда одному. Если бы было возможно, он бы все время находился под ярким светом в гримерной.
— Кстати, где сейчас Садако? — спросил Тояма.
— Эй, ты о чем? Ты спектакль хорошо смотрел? Разве великий учитель не делает ей сейчас замечания, на сцене брань в самом разгаре. — Окубо внезапно перешел на небрежный тон.
Вот, уже начал все забывать. Разве он не видел из окошка студии, что после окончания первого акта актеров выстроили на сцене, чтобы высказать им замечания. Он удостоверился, что среди них была и Садако. Сейчас, должно быть, режиссер Сигэмори указывает, где она плохо сыграла, и Садако репетирует.
С точки зрения Тоямы, Сигэмори относился к Садако странно. Тояма был поражен, заметив, как он смотрит на нее во время репетиции, будто сейчас заплачет, а в его взгляде сочетаются любовь и ненависть. Такого, как Сигэмори, невозможно представить сгорающим от любви. За Сигэмори, человеком, обладающим абсолютным влиянием в труппе, водились грешки. Для Тоямы, который любит Садако, это было особенно опасно, во что бы то ни стало он хотел этого избежать.
Как раз в это время из громкоговорителя раздался голос Сигэмори:
— Внимание, скоро переходим ко второму акту. Все готовы?
От гримерной до звукооператорской приличное расстояние, и Тояма поспешно бросился бежать. Окубо, уже вслед ему, крикнул:
— Эй, Тояма, громкоговоритель в звукооператорской не оставляй включенным! А то в гримерной слышно, о чем ты болтаешь.
Тояма оглянулся, Окубо ему подмигивал.
Возвращаясь по узкому проходу в студию, он думал о словах Окубо.
...Разговор в звукооператорской слышен в гримерной? Громкоговоритель, если это не необходимо, должен быть выключен, думаю, я следил за этим.
Однако замечание Окубо обеспокоило. Не сболтнул ли он что-то лишнее, что дошло до ушей кого-нибудь, кто находился в гримерной?
Он спустился в фойе, прошел через буфет и вприпрыжку помчался в общую гримерную актеров. Времени мало. Сможет он поймать и расспросить Окубо или нет?..
Влетев в гримерную и убедившись, что Окубо здесь нет, он спросил у репетировавшего реплики перед зеркалом актера:
— Извините, вы знаете, где Окубо?
Тот, прервав свой монолог, гордо, как и подобает, задрал свой подбородок:
— Раз он суфлер господина Арима, разве не с правой стороны сцены?
— Большое спасибо.
Собираясь покинуть гримерную, Тояма чуть не столкнулся с Окубо. Окубо еле увернулся от Тоямы.
— Упс, пардон, — сказал он важным тоном, изображая из себя английского джентльмена.
У Окубо и манеры, и речь — все театрально. Они были с Тоямой одногодками, поэтому много времени в студии проводили вместе, и он был неплохой компанией. Однако Тояма иногда раздражала театральность Окубо.
Иронично улыбаясь, Тояма схватил Окубо за рукав:
— У меня есть к тебе разговор, — и потащил его в сторону.
— Что случилось? — Окубо, совершенно не удивившись, странно улыбался.
— Ну-ка, присядь.
Тояма и Окубо подтянули стулья к зеркалу и сели рядом.
И так небольшого роста Окубо, сидя, выглядел совсем мелким. Он высоко держал голову, его фигура была безупречна, в любое время он следил за осанкой и не позволял телу расслабиться. Этим, похоже, он старался компенсировать свой низкий рост. Театральная труппа, в которой он занимался раньше, была более знаменита, чем труппа «Полет». Она славилась своими традициями, а он гордился ею. Поработав в труппе, куда поступить считалось самым трудным делом, он, однако, не мог там закрепиться и опустился до студии «Полет». Окубо успокаивал себя, убеждая в том, что причиной этому был его низкий рост.
Гордость и комплексы... Тояма понимал, что именно эти качества сплелись и сформировали комические движения и речь Окубо.
Перерыв был только двадцать минут, и Тояма без предисловий начал разговор:
— Зачем ты наговорил Садако странных вещей?
— О чем ты? Я не помню, чтобы говорил странные вещи.
Нисколько не струсил, открытый ответ.
— Я тебя особенно не упрекаю, просто сам немного беспокоюсь и хочу спросить тебя.
— Я тебя внимательно слушаю.
— Послушай, делать звуковые эффекты и музыку — моя работа. Поэтому мне есть о чем переживать. Поэтому я хочу, чтобы ты ответил честно. То, что ты сказал Садако, правда? Правда, что ты слышал голос женщины на пленке? Причем женщины, которая сейчас собирается родить?
Услышав это, Окубо хлопнул в ладоши и засмеялся:
— Говоришь, родовые потуги женщины, о чем ты? Я говорил о действиях, которые становятся причиной этого, а в это время голос у женщин радостный... я сказал только это. Садако не так поняла.
— Это была шутка?
— Шутка, нет.
Окубо снова засмеялся. Сам говорит фразу и сам над ней смеется. Что его так забавляет?
— Перестань балагурить. Я слышал.
— Что?
— Плач младенца.
Окубо выдержал паузу и приблизил к Тояме удивленное лицо.
— Где?
— В звукооператорской, из наушников.
Окубо отпрянул:
— Ого!
Он выглядел немного озадаченным.
— Поэтому существует последовательность. Это странным образом совпадает с тем, что ты слышал голос беременной во время родов.
Тояма вспомнил про пуповину и божницу.
— Это называется «делать из мухи слона», — продекламировал Окубо, как чтец-рассказчик.
— Довольно, перестань молоть чушь. Объясни мне четко. Что ты сказал Садако?
— Садако у нас — восходящая звезда. Благодаря своей красоте пользуется расположением режиссера и в будущем станет великой актрисой. Однако, что ни говори, это ее первый спектакль, со стороны видно, что она очень напряжена, и мне стало ее жаль. По-дружески. Думал, немного ее отвлеку, ну, если дам ей послушать один-другой страшный рассказ.
Выходя из терпения, Тояма рявкнул:
— Значит, на самом деле ты не слышал записанный на пленке женский голос.
Окубо надул губы и покачал головой:
— О, ноу.
— Еще одно. Откуда ты знаешь, что в звукооператорской есть еще одна божница?
— Божница в звукооператорской?
Изобразив ужас, вскрикнул Окубо и два раза хлопнул в ладоши, как в храме. Вдобавок, закрыв глаза и свесив голову, начал монотонно распевать под нос что-то вроде сутры.
Обычно такого не было, но сегодня игра Окубо особенно раздражала. Почти на выдохе Тояма бросил:
— Да, божница. Вот такая маленькая. — Тояма раздвинул руки и показал величину.
— Я, ничтожный, не достоин посещения звукооператорской.
— Ты от кого-то услышал о существовании божницы?
— Если это божница с левой стороны сцены, я каждый день ей молюсь. — Сказав так, Окубо еще раз ударил два раза в ладоши.
— Понял. Значит, о божнице ты не говорил Садако.
— Рта не раскрыл, я понятия не имею, что она есть в звукооператорской.
...Тогда почему же Садако знала, что там есть божница. Она сказала, что слышала это от Окубо. А Окубо говорит — не знаю. Кто врет? Слова Окубо не кажутся ложью.
Тояма некоторое время поразмышлял.
...Окубо сказал, что на пленке к звуковым эффектам примешивается женский голос, и испугал Садако. Ну, если взять страшную историю о привидениях, каких хватает в любом маленьком театре, это совсем не то, чего стоит серьезно бояться. Окубо слышал радостный женский голос... и объяснил Садако, что это вздохи во время секса. Однако Садако почему-то поведала мне, что это потуги во время родов. Наверно, просто неправильно поняла? Но уж слишком много совпадений с пуповиной, лежащей перед божницей.
Тояма вспомнил еле слышный плач младенца в наушниках. Этот голос остался звенеть в ушах, хочешь стереть его — и не можешь. Надо вернуться в звукооператорскую до начала второго акта, но страшно. Не хотелось входить туда одному. Если бы было возможно, он бы все время находился под ярким светом в гримерной.
— Кстати, где сейчас Садако? — спросил Тояма.
— Эй, ты о чем? Ты спектакль хорошо смотрел? Разве великий учитель не делает ей сейчас замечания, на сцене брань в самом разгаре. — Окубо внезапно перешел на небрежный тон.
Вот, уже начал все забывать. Разве он не видел из окошка студии, что после окончания первого акта актеров выстроили на сцене, чтобы высказать им замечания. Он удостоверился, что среди них была и Садако. Сейчас, должно быть, режиссер Сигэмори указывает, где она плохо сыграла, и Садако репетирует.
С точки зрения Тоямы, Сигэмори относился к Садако странно. Тояма был поражен, заметив, как он смотрит на нее во время репетиции, будто сейчас заплачет, а в его взгляде сочетаются любовь и ненависть. Такого, как Сигэмори, невозможно представить сгорающим от любви. За Сигэмори, человеком, обладающим абсолютным влиянием в труппе, водились грешки. Для Тоямы, который любит Садако, это было особенно опасно, во что бы то ни стало он хотел этого избежать.
Как раз в это время из громкоговорителя раздался голос Сигэмори:
— Внимание, скоро переходим ко второму акту. Все готовы?
От гримерной до звукооператорской приличное расстояние, и Тояма поспешно бросился бежать. Окубо, уже вслед ему, крикнул:
— Эй, Тояма, громкоговоритель в звукооператорской не оставляй включенным! А то в гримерной слышно, о чем ты болтаешь.
Тояма оглянулся, Окубо ему подмигивал.
Возвращаясь по узкому проходу в студию, он думал о словах Окубо.
...Разговор в звукооператорской слышен в гримерной? Громкоговоритель, если это не необходимо, должен быть выключен, думаю, я следил за этим.
Однако замечание Окубо обеспокоило. Не сболтнул ли он что-то лишнее, что дошло до ушей кого-нибудь, кто находился в гримерной?
6
Когда проходишь из гримерной в фойе, ощущение от пола под ногами резко меняется. В коридоре перед гримерной на цемент постелен линолеум, и от этого возникало ощущение твердого и холодного. Но если выйти в фойе, оно меняется на теплое из-за пушистого ковра.
Пройдя через фойе, которое, должно быть, завтра по случаю премьеры будет заполнено множеством зрителей, Тояма уже собрался было подняться по винтовой лестнице в студию, когда непонятно откуда раздались приглушенные голоса. Мужчина и женщина... оба почти шептались, таясь от окружающих. Тояма остановился посреди лестницы и оглянулся.
Дверь, ведущая в зрительный зал, была приоткрыта, и в этом зазоре были видны две тени, заходящие одна на другую. Высокий мужчина и изящная женщина стояли, повернувшись друг к другу лицами. Глаза Тоямы застыли на этих двух фигурах. Создалась специфическая ситуация, когда смотришь, хотя смотреть нельзя. Пригнувшись, чтобы его не было видно собеседникам, Тояма затаил дыхание.
Пройдя через фойе, которое, должно быть, завтра по случаю премьеры будет заполнено множеством зрителей, Тояма уже собрался было подняться по винтовой лестнице в студию, когда непонятно откуда раздались приглушенные голоса. Мужчина и женщина... оба почти шептались, таясь от окружающих. Тояма остановился посреди лестницы и оглянулся.
Дверь, ведущая в зрительный зал, была приоткрыта, и в этом зазоре были видны две тени, заходящие одна на другую. Высокий мужчина и изящная женщина стояли, повернувшись друг к другу лицами. Глаза Тоямы застыли на этих двух фигурах. Создалась специфическая ситуация, когда смотришь, хотя смотреть нельзя. Пригнувшись, чтобы его не было видно собеседникам, Тояма затаил дыхание.