Страница:
— У вас отличный вкус, — вдруг услышал Савелий за спиной чей-то голос.
Родионов резко обернулся и увидел того самого человека, с которым пару раз сталкивался на улицах. Выходит, что предчувствие не обманывало его.
— Вы разбираетесь в цветах? — спросил Родионов, разглядывая незнакомца.
Тонкие черты лица. Далеко не разбойничий вид. Аристократичен. Правда, слегка толстоват, но это не особенно его портит. Люди такого облика — частые гости в светских салонах.
— О да, конечно! — чуть напыщеннее, чем следовало бы, произнес мужчина. — Особенно в парижских.
— А разве есть разница между парижскими цветами и какими-то другими?
— Сразу видно, молодой человек, что вы недавно в Париже. А разница между тем очень большая. — Он говорил тоном профессора, читающего лекцию неподготовленной аудитории. — Все дело в том, что каждый цветок имеет в Париже свой смысл.
— Вот как? — делано удивился Савелий, подыгрывая незнакомцу. Он еще не определился, как следует себя вести. Но все-таки приятно было ощущать в правом кармане пиджака тяжесть «браунинга».
Неторопливо они двигались вдоль галереи, перекладины которой оплетали многочисленные кусты роз.
— Особенно это касается роз. Вы заметили, что розы полны страсти, даже самые целомудренные из них. Что поделаешь, они всего лишь дети своего города и напоминают Париж. Хризантема выражает глубокую печаль. Омела — вечное обновление. Поэтому ее дарят на Рождество. А вот ландыш — это символ нежности и безмолвного излияния. Фиалка — знак скромности и обаяния. Но если вы хотите сказать даме сердца о своих жгучих чувствах, то в этом случае ей лучше преподнести гвоздику. Это, молодой человек, целая наука! Вот так-то. А что касается розы… то она — царица из цариц. Трудно отыскать народ, который не поклонялся бы ей. Давайте присядем, у меня к вам имеется очень серьезный разговор.
— Я тороплюсь…
— О, нет, — взмахнул руками незнакомец. — Я не задержу вас надолго. Давайте устроимся вот на этой скамье. Здесь особенно уютно.
— Ну, если ненадолго, — пожал плечами Савелий.
Сели почти одновременно. Аромат от роз был сладко пряным, пьянил.
— Итак, что вы мне хотели сообщить?
— Можно мне быть с вами откровенным? — серьезно спросил незнакомец.
Савелий усмехнулся:
— Разумеется.
— Тогда хочу представиться… Тимофей Степанович Барановский. Фабрикант. И очень состоятельный человек. Но дело не в этом. Я бы хотел, чтобы вы украли для меня одну картину…
В груди у Родионова похолодело:
— Это шутка?
— Один из главных моих недостатков заключается в том, что я совсем не умею шутить. Только, пожалуйста, не надо притворяться, я знаю о вас очень много. Эта информация стоила мне очень дорого. Но я не собираюсь об этом распространяться. Ну, разумеется, если вы, конечно, не откажете в моей скромной просьбе.
Савелий натянуто улыбнулся и негромко произнес:
— Что-то везет мне в последнее время на шантажистов.
— Что вы сказали?
— Я говорю, если вы такой состоятельный человек, так почему бы вам просто не купить эту картину. Разве я не прав?
— Хм… Сразу видно, что вы никогда не сталкивались с подобными вещами. Деньги у меня действительно есть, но все дело в том, что эта картина не продается… ни за какие деньги!
Вокруг во множестве летали шмели и пчелы. Их басовитое гудение раздражало Савелия, казалось, что они только тем и заняты, что выискивают подходящее местечко для того, чтобы юркнуть за шиворот.
— Понятно… И у кого же вы предлагаете мне выкрасть картину?
Барановский сделал паузу, а потом произнес:
— Из замка графа д\'Артуа.
Савелий невольно расхохотался:
— Вы шутите! Этот замок охраняют куда крепче, чем любой банк. Там сигнализация, охрана, огромный штат прислуги…
— Все это действительно так, но картину невозможно украсть только на первый взгляд, — мягко успокоил Барановский. — Граф очень тщеславен и честолюбив, любит показывать полотна своим многочисленным гостям. Разумеется, не все его картины шедевры, среди них есть и откровенные подделки. Словом, в замок можно проникнуть под вполне благовидным предлогом.
Савелий вновь усмехнулся:
— И как я, по-вашему, буду красть эту картину? Возьму ее под мышку и уйду? Так, что ли?
Барановский неопределенно пожал плечами:
— Дело ваше. Напрягите фантазию. Насколько мне известно, отсутствием фантазии вы не страдаете. Кстати, вы случайно не слышали такую фамилию — Винченцо Перуджи?
— Это случайно не тот итальянец, что украл из Лувра «Джоконду»? — спросил Родионов.
— Похвально, что вы осведомлены об этом. Он самый. В свое время эта история наделала немало шума. И знаете, что он ответил, когда у него спросили, как ему удалось украсть величайшую картину всех времен и народов из одного из самых охраняемых музеев мира?
— Просветите.
— Он ответил, что просто снял ее со стены. Возможно, вам придется проделать то же самое.
— Я знаю, что в то время, когда он ее снимал со стены, в Лувре шел ремонт.
— Хм, верно. Вы знакомы даже с деталями. Следовательно, вам нужно будет придумать нечто подобное.
— Я хочу знать, что за картину мне предстоит выкрасть?
— Андреа Мантенья, «Святой Лука».
— Вы можете хотя бы сказать, где она висит?
— На первом этаже, в холле. Она небольшая, всего лишь около метра в длину. Ее можно вырезать из рамы ножом. Само полотно прикреплено марлей к раме. — Барановский неожиданно поднялся. — Давайте поговорим пообстоятельнее на эту тему, скажем, послезавтра. Встретимся здесь в это же самое время. Розарий — чудеснейшее место в Париже, а какой здесь запах!
И, не оглядываясь, направился к выходу, приостанавливаясь у гроздей роз, причудливо свешивающихся вниз.
Савелий, держась на расстоянии, направился следом. У выхода его поджидал Мамай.
— Видишь того мужчину в темном костюме и с белой тростью? — Вижу.
— Постарайся проследить за тем, куда он направляется. Мне нужно знать о нем как можно больше, — приказал Савелий. — Встретимся здесь же часа через полтора.
— Хорошо, хозяин, — ответил Мамай и направился за Барановским.
Побродив по саду и около замка, Савелий не заметил, как пролетело время. Мамай уже вернулся и терпеливо поджидал его. Париж действовал на него благотворно, он уже не походил на дикого разбойника, каким выглядел всего лишь год назад. Теперь он напоминал богатого бездельника, решившего помечтать в одиночестве.
— Так что там? — спросил Савелий, присаживаясь рядом. Крепкие ладони удобно успокоились на круглом набалдашнике трости.
— Живет он в центре Парижа на Вандомской площади, — сообщил Мамай. Савелий слегка улыбнулся. Вот что делает с человеком цивилизация: каких-то полгода назад Мамай считал, что на Елисейских полях выращивают картошку, а теперь научился держаться так, как если бы был вскормлен французской мамкой. — Снимает целый этаж. Собирает картины. Консьержка рассказала, что у него не квартира, а целый музей. Только я хочу сказать, хозяин, не понравился он мне.
— Это отчего же? — усмехнулся Савелий. — С виду такой положительный мужчина.
— Полицейским от него за версту разит. А у меня на них нюх особый.
— С чего ты это взял-то? — насторожился Савелий.
— Взгляд у него дурной, — просто отвечал Мамай, глядя прямо перед собой.
— Тебе бы, Мамай, только хиромантией заниматься, — беззлобно укорил слугу Савелий. — А что касается его взгляда, так он у тебя не легче.
Мамай обиделся всерьез, губы его сухо поджались:
— Я ведь не просто так говорю. Два раза к нему люди какие-то подходили и почтительно так беседовали. А он с ними разговаривал, как городовой с хитрованцами.
Глаз у Мамая был верный, и не прислушаться к его наблюдениям было непростительной глупостью.
— Еще что заметил?
— Пистолет он носит в правом кармане, — уверенно продолжал Мамай. — Уж слишком как-то пиджачок на одну сторону тянет.
От внимания Савелия тоже не ускользнула эта особенность костюма нового знакомого.
— Хорошо, — кивнул Савелий, — не отпускай его ни на секунду. Мне важно знать о нем все.
— Понял, хозяин, — живо согласился Мамай.
Не разграбь чернь замок в революцию, граф считался бы самым состоятельным человеком во всей Европе.
Графу д\'Артуа было что показать. Залы его замка были один лучше другого: богатым был греческий зал; великолепным — римский; торжественным, в золотом убранстве, выглядел египетский, но предметом гордости графа была картинная галерея, где были собраны многие выдающиеся полотна старинных мастеров. Под шедевры граф выделил длинный широкий коридор, проходящий через весь замок.
Особенно граф дорожил картинами Ханса Мемлинга и Антониса Ван Дейка, которые висели на самом почетном месте. По его мнению, они помогали гостям проникнуться настроением замка. И редкий гость проходил равнодушно мимо этих полотен.
Поговаривали, что через руки графа д\'Артуа прошли три коллекции шедевров. Первая ему досталась от богатых родственников, он бездарно прокутил и продал ее за бесценок. Случалось, что живописными шедеврами он расплачивался с женщинами, с которыми проводил всего одну ночь.
Вторую коллекцию он приобрел лет тридцать назад, скупая полотна у бедных, но талантливых художников. Кто же мог подумать, что через десяток лет за их картины станут давать огромные деньги. Тогда он купил небольшую виллу на берегу Средиземного моря, и художники в качестве платы за ночлег оставляли ему свои картины, которые со временем вдруг неожиданно выросли в цене.
Картины удалось выгодно продать лет пятнадцать тому назад, а на вырученные средства получилось не только отреставрировать обветшалый замок, но и не думать о будущем.
И вот сейчас граф д\'Артуа собирал свою третью коллекцию, сознавая, что уже никогда не заполучить тех шедевров, что однажды судьба вложила ему в руки. Но, будучи человеком тщеславным, он решил собрать такую коллекцию, от которой у современников завяжутся языки в узел. Нельзя сказать, что сейчас он был близок к намеченной цели, но в его собрании уже была пара десятков блестящих полотен. Продай он их, то смог бы купить еще один точно такой же замок.
С этой коллекцией расставаться граф не желал, ее следовало только приумножать. Если что и пугало его, так это подделки. Две недели назад он пригласил трех экспертов, работающих консультантами в Лувре. Он показал им картину «Три отца» Шарля Лебрена, свое последнее приобретение. Эксперты вдруг единодушно заявили, что она является искусной подделкой. Но это было не единственное разочарование в тот вечер. Тщательно осмотрев другие картины, эксперты неожиданно засомневались в подлинности полотен Рубенса, в которых граф до недавнего времени был уверен. И дело даже не в том, что за эти картины д\'Артуа выложил огромные деньги, а в его личном авторитете непревзойденного знатока, который заметно пошатнулся. И теперь коллеги-коллекционеры смотрели на него как на старого чудака, скупающего всякий хлам.
Три месяца назад пятеро известных экспертов предложили детально исследовать все его картины, полагая, что большинство из них просто искусные подделки. Старый граф, опасаясь публичного позора, отказался от нежелательных услуг. Но уже через месяц тайно обратился к одному из них с аналогичной просьбой, но с непременным условием, чтобы просмотр картин был строго конфиденциальным.
Встреча была назначена на два часа дня, и старый граф заметно нервничал. Для поднятия должного настроения он даже позволил себе пару бокалов вина. И все-таки, когда назначенное время пробило, он понял, что не готов к предстоящему разговору.
Эксперт пришел вовремя. Вошел в просторный холл и прямиком устремился к двум картинам, висевшим на противоположной стене.
— Я думаю, вы не будете возражать, мсье Дюбаи, если мы начнем сразу с них?
Граф Артуа не случайно остановился именно на этом эксперте. Он был в том возрасте, когда подлинная ценность картин интересовала его куда больше материальных благ.
Дюбаи имел благородную внешность: до самых плеч спадали длинные седые волосы, в грудь упиралась густая посеребренная борода. Чем-то очень неуловимым он напоминал Леонардо да Винчи.
Остановившись около картины Андреа Мантеньи «Святой Лука», Дюбаи неожиданно попросил:
— А нельзя ли взглянуть на эту картину с противоположной стороны.
— Что вы имеете в виду? — не понял граф.
— Мне бы хотелось посмотреть, как загрунтовано полотно. Понимаете, в каждое время это делалось по-своему.
Граф пожал плечами:
— Ну, если это нужно для дела… Пожалуйста, приступайте, — разрешил граф. Для себя он уже решил, что, кроме положенного гонорара, он разопьет с экспертом бутылочку крепкого коньяка. Но, судя по изменившемуся лицу эксперта, оснований для торжественных возлияний было маловато.
— Очень хорошо, — неожиданно проговорил эксперт, просветлев лицом. — Я вижу, что это холст середины шестнадцатого века. Безо всякого сомнения, — твердо произнес он. — Сейчас таких просто не делают.
— Значит, картина подлинная, мсье Дюбаи? — спросил старый граф, стараясь не выдать своего волнения, и посмотрел на стол, где возвышалась бутылка коньяка.
— Я бы не спешил торопиться с такими выводами, уважаемый граф, — предостерегающе произнес эксперт. — Вы знаете о том, что в то время картины рисовали кистями из барсучьего волоса?
— Признаться, впервые слышу, — несколько растерянно отозвался граф.
— Сейчас таких кистей не производят. Да и технология их изготовления практически утеряна. Такие кисти можно отыскать разве что в старых мастерских. И то для этого придется очень потрудиться. Сейчас кисти другие, немного помягче. И мазок они дают совершенно иной. В старых кистях было свое очарование. Конечно, они были намного жестче, но тем самым придавали картине какой-то неповторимый шарм.
Слуге ничего не нужно было даже говорить. Его сиятельство бросило взгляд на бутылку коньяка, а следовательно, настало время разливать напиток по крохотным рюмкам.
Элегантно, очень профессионально слуга выдернул пробку и разлил коньяк в две рюмки, едва покрыв напитком донышко. И на крохотном подносе поднес коньяк графу.
Д\'Артуа взял рюмку, одним глотком профессионального выпивохи опрокинул ее. Благодарить не стал, лишь поставил рюмку на край подноса и тут же взял вторую. Все ясно, граф решил напиться в одиночестве. Удивляться слугам не полагалось.
— Возможно, — сдержанно согласился д\'Артуа.
— А потом, видите вот этот синий цвет? Я бы сказал, что он недостаточно сочен для того времени. Знаете, почему у старых мастеров получались такие насыщенные цвета?
— Просветите, ради бога.
— А потому что они использовали настоящие минералы и различные природные соединения. Например, киноварь, охру, малахит. Вы посмотрите повнимательнее на синий цвет. Обратили внимание?
— На что? — не понял граф.
— Он не соответствует природному соединению. Художники эпохи Возрождения применяли лазурит, причем тщательно растирали его в ступе. Но даже в этом случае попадаются крошечные кусочки, которые видны под лупой. — Дюбаи достал лупу и принялся детально изучать краску. — Вот, взгляните, здесь совершенно однородная масса. Это далеко не минерал. И краска эта, скорее всего, куплена в обыкновенной художественной лавке.
Граф д\'Артуа посмотрел на слугу. Молодой человек уже держал в руках поднос. В этот раз на нем стояла всего лишь одна рюмка. Он вновь предугадал желание хозяина. Взяв в руки лупу, граф долго рассматривал краску. Под сильным увеличением полотно не выглядело ровным, а наложенная краска напоминала холмистую поверхность. В одном месте граф заметил несколько ворсинок от кисточки, и поди разберись, что это такое: не то обыкновенная небрежность, не то гениальный замысел художника.
— Значит, вы предполагаете, что это фальшивка? — убито спросил граф.
Дюбаи устало улыбнулся:
— Я не предполагаю, уважаемый граф, — в голосе эксперта прозвучала жалость. — Я знаю это совершенно точно.
Подобное утверждение следовало основательно переварить. Граф д\'Артуа протянул руку, и тут же проворный слуга немедленно сделал несколько торопливых шагов.
— Пожалте, ваше сиятельство!
Граф взял рюмку с коньяком и слегка взболтал. Напиток был цвета темно-желтого янтаря, необычайно насыщенный и очень густой. Его капли неохотно стекали по стеклянной поверхности. Посмотрев коньяк на свет, граф выпил.
— Ах, вот оно как! — выдохнул граф, закусив маринованными шампиньонами. — Да-с, такое трудно переварить. А что бы вы мне посоветовали?
Эксперт потеребил ладошкой бородку и задумчиво заговорил:
— Уважаемый граф, вы стали жертвой самого обыкновенного обмана. Скажу вам определенно, подделка очень хороша… Но, думаю, вам от этого не легче.
— Может, я чего-то не понимаю, но холст же середины шестнадцатого века!
— Все верно, — охотно согласился Дюбаи. — Скорее всего, фальсификатор купил какую-нибудь мазню шестнадцатого века. Для него было важно само полотно! Потом он тщательно смыл картину, а на холсте написал то, что вы сейчас изволите видеть.
Родионов резко обернулся и увидел того самого человека, с которым пару раз сталкивался на улицах. Выходит, что предчувствие не обманывало его.
— Вы разбираетесь в цветах? — спросил Родионов, разглядывая незнакомца.
Тонкие черты лица. Далеко не разбойничий вид. Аристократичен. Правда, слегка толстоват, но это не особенно его портит. Люди такого облика — частые гости в светских салонах.
— О да, конечно! — чуть напыщеннее, чем следовало бы, произнес мужчина. — Особенно в парижских.
— А разве есть разница между парижскими цветами и какими-то другими?
— Сразу видно, молодой человек, что вы недавно в Париже. А разница между тем очень большая. — Он говорил тоном профессора, читающего лекцию неподготовленной аудитории. — Все дело в том, что каждый цветок имеет в Париже свой смысл.
— Вот как? — делано удивился Савелий, подыгрывая незнакомцу. Он еще не определился, как следует себя вести. Но все-таки приятно было ощущать в правом кармане пиджака тяжесть «браунинга».
Неторопливо они двигались вдоль галереи, перекладины которой оплетали многочисленные кусты роз.
— Особенно это касается роз. Вы заметили, что розы полны страсти, даже самые целомудренные из них. Что поделаешь, они всего лишь дети своего города и напоминают Париж. Хризантема выражает глубокую печаль. Омела — вечное обновление. Поэтому ее дарят на Рождество. А вот ландыш — это символ нежности и безмолвного излияния. Фиалка — знак скромности и обаяния. Но если вы хотите сказать даме сердца о своих жгучих чувствах, то в этом случае ей лучше преподнести гвоздику. Это, молодой человек, целая наука! Вот так-то. А что касается розы… то она — царица из цариц. Трудно отыскать народ, который не поклонялся бы ей. Давайте присядем, у меня к вам имеется очень серьезный разговор.
— Я тороплюсь…
— О, нет, — взмахнул руками незнакомец. — Я не задержу вас надолго. Давайте устроимся вот на этой скамье. Здесь особенно уютно.
— Ну, если ненадолго, — пожал плечами Савелий.
Сели почти одновременно. Аромат от роз был сладко пряным, пьянил.
— Итак, что вы мне хотели сообщить?
— Можно мне быть с вами откровенным? — серьезно спросил незнакомец.
Савелий усмехнулся:
— Разумеется.
— Тогда хочу представиться… Тимофей Степанович Барановский. Фабрикант. И очень состоятельный человек. Но дело не в этом. Я бы хотел, чтобы вы украли для меня одну картину…
В груди у Родионова похолодело:
— Это шутка?
— Один из главных моих недостатков заключается в том, что я совсем не умею шутить. Только, пожалуйста, не надо притворяться, я знаю о вас очень много. Эта информация стоила мне очень дорого. Но я не собираюсь об этом распространяться. Ну, разумеется, если вы, конечно, не откажете в моей скромной просьбе.
Савелий натянуто улыбнулся и негромко произнес:
— Что-то везет мне в последнее время на шантажистов.
— Что вы сказали?
— Я говорю, если вы такой состоятельный человек, так почему бы вам просто не купить эту картину. Разве я не прав?
— Хм… Сразу видно, что вы никогда не сталкивались с подобными вещами. Деньги у меня действительно есть, но все дело в том, что эта картина не продается… ни за какие деньги!
Вокруг во множестве летали шмели и пчелы. Их басовитое гудение раздражало Савелия, казалось, что они только тем и заняты, что выискивают подходящее местечко для того, чтобы юркнуть за шиворот.
— Понятно… И у кого же вы предлагаете мне выкрасть картину?
Барановский сделал паузу, а потом произнес:
— Из замка графа д\'Артуа.
Савелий невольно расхохотался:
— Вы шутите! Этот замок охраняют куда крепче, чем любой банк. Там сигнализация, охрана, огромный штат прислуги…
— Все это действительно так, но картину невозможно украсть только на первый взгляд, — мягко успокоил Барановский. — Граф очень тщеславен и честолюбив, любит показывать полотна своим многочисленным гостям. Разумеется, не все его картины шедевры, среди них есть и откровенные подделки. Словом, в замок можно проникнуть под вполне благовидным предлогом.
Савелий вновь усмехнулся:
— И как я, по-вашему, буду красть эту картину? Возьму ее под мышку и уйду? Так, что ли?
Барановский неопределенно пожал плечами:
— Дело ваше. Напрягите фантазию. Насколько мне известно, отсутствием фантазии вы не страдаете. Кстати, вы случайно не слышали такую фамилию — Винченцо Перуджи?
— Это случайно не тот итальянец, что украл из Лувра «Джоконду»? — спросил Родионов.
— Похвально, что вы осведомлены об этом. Он самый. В свое время эта история наделала немало шума. И знаете, что он ответил, когда у него спросили, как ему удалось украсть величайшую картину всех времен и народов из одного из самых охраняемых музеев мира?
— Просветите.
— Он ответил, что просто снял ее со стены. Возможно, вам придется проделать то же самое.
— Я знаю, что в то время, когда он ее снимал со стены, в Лувре шел ремонт.
— Хм, верно. Вы знакомы даже с деталями. Следовательно, вам нужно будет придумать нечто подобное.
— Я хочу знать, что за картину мне предстоит выкрасть?
— Андреа Мантенья, «Святой Лука».
— Вы можете хотя бы сказать, где она висит?
— На первом этаже, в холле. Она небольшая, всего лишь около метра в длину. Ее можно вырезать из рамы ножом. Само полотно прикреплено марлей к раме. — Барановский неожиданно поднялся. — Давайте поговорим пообстоятельнее на эту тему, скажем, послезавтра. Встретимся здесь в это же самое время. Розарий — чудеснейшее место в Париже, а какой здесь запах!
И, не оглядываясь, направился к выходу, приостанавливаясь у гроздей роз, причудливо свешивающихся вниз.
Савелий, держась на расстоянии, направился следом. У выхода его поджидал Мамай.
— Видишь того мужчину в темном костюме и с белой тростью? — Вижу.
— Постарайся проследить за тем, куда он направляется. Мне нужно знать о нем как можно больше, — приказал Савелий. — Встретимся здесь же часа через полтора.
— Хорошо, хозяин, — ответил Мамай и направился за Барановским.
Побродив по саду и около замка, Савелий не заметил, как пролетело время. Мамай уже вернулся и терпеливо поджидал его. Париж действовал на него благотворно, он уже не походил на дикого разбойника, каким выглядел всего лишь год назад. Теперь он напоминал богатого бездельника, решившего помечтать в одиночестве.
— Так что там? — спросил Савелий, присаживаясь рядом. Крепкие ладони удобно успокоились на круглом набалдашнике трости.
— Живет он в центре Парижа на Вандомской площади, — сообщил Мамай. Савелий слегка улыбнулся. Вот что делает с человеком цивилизация: каких-то полгода назад Мамай считал, что на Елисейских полях выращивают картошку, а теперь научился держаться так, как если бы был вскормлен французской мамкой. — Снимает целый этаж. Собирает картины. Консьержка рассказала, что у него не квартира, а целый музей. Только я хочу сказать, хозяин, не понравился он мне.
— Это отчего же? — усмехнулся Савелий. — С виду такой положительный мужчина.
— Полицейским от него за версту разит. А у меня на них нюх особый.
— С чего ты это взял-то? — насторожился Савелий.
— Взгляд у него дурной, — просто отвечал Мамай, глядя прямо перед собой.
— Тебе бы, Мамай, только хиромантией заниматься, — беззлобно укорил слугу Савелий. — А что касается его взгляда, так он у тебя не легче.
Мамай обиделся всерьез, губы его сухо поджались:
— Я ведь не просто так говорю. Два раза к нему люди какие-то подходили и почтительно так беседовали. А он с ними разговаривал, как городовой с хитрованцами.
Глаз у Мамая был верный, и не прислушаться к его наблюдениям было непростительной глупостью.
— Еще что заметил?
— Пистолет он носит в правом кармане, — уверенно продолжал Мамай. — Уж слишком как-то пиджачок на одну сторону тянет.
От внимания Савелия тоже не ускользнула эта особенность костюма нового знакомого.
— Хорошо, — кивнул Савелий, — не отпускай его ни на секунду. Мне важно знать о нем все.
— Понял, хозяин, — живо согласился Мамай.
* * *
Граф д\'Артуа жил в загородном поместье неподалеку от Версаля. Небольшой замок, доставшийся ему от предков, он превратил в настоящий музей, вложив в его реконструкцию несколько миллионов франков. Сумма немалая, если учитывать, что для этого пришлось продать часть принадлежащих графу земель, на которых стояло еще два полуразрушенных замка. Жалкие остатки от некогда былого могущества. А ведь его предок был братом великого Людовика ХIV, осмелившегося провозгласить: «Государство — это я!» Когда-то именно он владел замком в Булонском лесу.Не разграбь чернь замок в революцию, граф считался бы самым состоятельным человеком во всей Европе.
Графу д\'Артуа было что показать. Залы его замка были один лучше другого: богатым был греческий зал; великолепным — римский; торжественным, в золотом убранстве, выглядел египетский, но предметом гордости графа была картинная галерея, где были собраны многие выдающиеся полотна старинных мастеров. Под шедевры граф выделил длинный широкий коридор, проходящий через весь замок.
Особенно граф дорожил картинами Ханса Мемлинга и Антониса Ван Дейка, которые висели на самом почетном месте. По его мнению, они помогали гостям проникнуться настроением замка. И редкий гость проходил равнодушно мимо этих полотен.
Поговаривали, что через руки графа д\'Артуа прошли три коллекции шедевров. Первая ему досталась от богатых родственников, он бездарно прокутил и продал ее за бесценок. Случалось, что живописными шедеврами он расплачивался с женщинами, с которыми проводил всего одну ночь.
Вторую коллекцию он приобрел лет тридцать назад, скупая полотна у бедных, но талантливых художников. Кто же мог подумать, что через десяток лет за их картины станут давать огромные деньги. Тогда он купил небольшую виллу на берегу Средиземного моря, и художники в качестве платы за ночлег оставляли ему свои картины, которые со временем вдруг неожиданно выросли в цене.
Картины удалось выгодно продать лет пятнадцать тому назад, а на вырученные средства получилось не только отреставрировать обветшалый замок, но и не думать о будущем.
И вот сейчас граф д\'Артуа собирал свою третью коллекцию, сознавая, что уже никогда не заполучить тех шедевров, что однажды судьба вложила ему в руки. Но, будучи человеком тщеславным, он решил собрать такую коллекцию, от которой у современников завяжутся языки в узел. Нельзя сказать, что сейчас он был близок к намеченной цели, но в его собрании уже была пара десятков блестящих полотен. Продай он их, то смог бы купить еще один точно такой же замок.
С этой коллекцией расставаться граф не желал, ее следовало только приумножать. Если что и пугало его, так это подделки. Две недели назад он пригласил трех экспертов, работающих консультантами в Лувре. Он показал им картину «Три отца» Шарля Лебрена, свое последнее приобретение. Эксперты вдруг единодушно заявили, что она является искусной подделкой. Но это было не единственное разочарование в тот вечер. Тщательно осмотрев другие картины, эксперты неожиданно засомневались в подлинности полотен Рубенса, в которых граф до недавнего времени был уверен. И дело даже не в том, что за эти картины д\'Артуа выложил огромные деньги, а в его личном авторитете непревзойденного знатока, который заметно пошатнулся. И теперь коллеги-коллекционеры смотрели на него как на старого чудака, скупающего всякий хлам.
Три месяца назад пятеро известных экспертов предложили детально исследовать все его картины, полагая, что большинство из них просто искусные подделки. Старый граф, опасаясь публичного позора, отказался от нежелательных услуг. Но уже через месяц тайно обратился к одному из них с аналогичной просьбой, но с непременным условием, чтобы просмотр картин был строго конфиденциальным.
Встреча была назначена на два часа дня, и старый граф заметно нервничал. Для поднятия должного настроения он даже позволил себе пару бокалов вина. И все-таки, когда назначенное время пробило, он понял, что не готов к предстоящему разговору.
Эксперт пришел вовремя. Вошел в просторный холл и прямиком устремился к двум картинам, висевшим на противоположной стене.
— Я думаю, вы не будете возражать, мсье Дюбаи, если мы начнем сразу с них?
Граф Артуа не случайно остановился именно на этом эксперте. Он был в том возрасте, когда подлинная ценность картин интересовала его куда больше материальных благ.
Дюбаи имел благородную внешность: до самых плеч спадали длинные седые волосы, в грудь упиралась густая посеребренная борода. Чем-то очень неуловимым он напоминал Леонардо да Винчи.
Остановившись около картины Андреа Мантеньи «Святой Лука», Дюбаи неожиданно попросил:
— А нельзя ли взглянуть на эту картину с противоположной стороны.
— Что вы имеете в виду? — не понял граф.
— Мне бы хотелось посмотреть, как загрунтовано полотно. Понимаете, в каждое время это делалось по-своему.
Граф пожал плечами:
— Ну, если это нужно для дела… Пожалуйста, приступайте, — разрешил граф. Для себя он уже решил, что, кроме положенного гонорара, он разопьет с экспертом бутылочку крепкого коньяка. Но, судя по изменившемуся лицу эксперта, оснований для торжественных возлияний было маловато.
— Очень хорошо, — неожиданно проговорил эксперт, просветлев лицом. — Я вижу, что это холст середины шестнадцатого века. Безо всякого сомнения, — твердо произнес он. — Сейчас таких просто не делают.
— Значит, картина подлинная, мсье Дюбаи? — спросил старый граф, стараясь не выдать своего волнения, и посмотрел на стол, где возвышалась бутылка коньяка.
— Я бы не спешил торопиться с такими выводами, уважаемый граф, — предостерегающе произнес эксперт. — Вы знаете о том, что в то время картины рисовали кистями из барсучьего волоса?
— Признаться, впервые слышу, — несколько растерянно отозвался граф.
— Сейчас таких кистей не производят. Да и технология их изготовления практически утеряна. Такие кисти можно отыскать разве что в старых мастерских. И то для этого придется очень потрудиться. Сейчас кисти другие, немного помягче. И мазок они дают совершенно иной. В старых кистях было свое очарование. Конечно, они были намного жестче, но тем самым придавали картине какой-то неповторимый шарм.
Слуге ничего не нужно было даже говорить. Его сиятельство бросило взгляд на бутылку коньяка, а следовательно, настало время разливать напиток по крохотным рюмкам.
Элегантно, очень профессионально слуга выдернул пробку и разлил коньяк в две рюмки, едва покрыв напитком донышко. И на крохотном подносе поднес коньяк графу.
Д\'Артуа взял рюмку, одним глотком профессионального выпивохи опрокинул ее. Благодарить не стал, лишь поставил рюмку на край подноса и тут же взял вторую. Все ясно, граф решил напиться в одиночестве. Удивляться слугам не полагалось.
— Возможно, — сдержанно согласился д\'Артуа.
— А потом, видите вот этот синий цвет? Я бы сказал, что он недостаточно сочен для того времени. Знаете, почему у старых мастеров получались такие насыщенные цвета?
— Просветите, ради бога.
— А потому что они использовали настоящие минералы и различные природные соединения. Например, киноварь, охру, малахит. Вы посмотрите повнимательнее на синий цвет. Обратили внимание?
— На что? — не понял граф.
— Он не соответствует природному соединению. Художники эпохи Возрождения применяли лазурит, причем тщательно растирали его в ступе. Но даже в этом случае попадаются крошечные кусочки, которые видны под лупой. — Дюбаи достал лупу и принялся детально изучать краску. — Вот, взгляните, здесь совершенно однородная масса. Это далеко не минерал. И краска эта, скорее всего, куплена в обыкновенной художественной лавке.
Граф д\'Артуа посмотрел на слугу. Молодой человек уже держал в руках поднос. В этот раз на нем стояла всего лишь одна рюмка. Он вновь предугадал желание хозяина. Взяв в руки лупу, граф долго рассматривал краску. Под сильным увеличением полотно не выглядело ровным, а наложенная краска напоминала холмистую поверхность. В одном месте граф заметил несколько ворсинок от кисточки, и поди разберись, что это такое: не то обыкновенная небрежность, не то гениальный замысел художника.
— Значит, вы предполагаете, что это фальшивка? — убито спросил граф.
Дюбаи устало улыбнулся:
— Я не предполагаю, уважаемый граф, — в голосе эксперта прозвучала жалость. — Я знаю это совершенно точно.
Подобное утверждение следовало основательно переварить. Граф д\'Артуа протянул руку, и тут же проворный слуга немедленно сделал несколько торопливых шагов.
— Пожалте, ваше сиятельство!
Граф взял рюмку с коньяком и слегка взболтал. Напиток был цвета темно-желтого янтаря, необычайно насыщенный и очень густой. Его капли неохотно стекали по стеклянной поверхности. Посмотрев коньяк на свет, граф выпил.
— Ах, вот оно как! — выдохнул граф, закусив маринованными шампиньонами. — Да-с, такое трудно переварить. А что бы вы мне посоветовали?
Эксперт потеребил ладошкой бородку и задумчиво заговорил:
— Уважаемый граф, вы стали жертвой самого обыкновенного обмана. Скажу вам определенно, подделка очень хороша… Но, думаю, вам от этого не легче.
— Может, я чего-то не понимаю, но холст же середины шестнадцатого века!
— Все верно, — охотно согласился Дюбаи. — Скорее всего, фальсификатор купил какую-нибудь мазню шестнадцатого века. Для него было важно само полотно! Потом он тщательно смыл картину, а на холсте написал то, что вы сейчас изволите видеть.
— Но эта же картина прошла сертификацию, — продолжал надеяться граф.
Дюбаи сочувственно улыбнулся:
— Все верно. Так и должно быть. Разве вы бы купили картину без сертификации? На это и рассчитано, уважаемый граф. Позвольте узнать, где вы ее приобрели?
Граф на секунду задумался, соображая, стоит ли откровенничать, а потом отвечал:
— Я ее выкупил на аукционе.
— Ну, вот видите! Сертификат — это паспорт картины, а для того, чтобы получить его, сначала картину где-то выставляют. Например, на какой-нибудь выставке. И уже тогда в этом паспорте будет указано, что картина такого-то мастера найдена совершенно случайно и выставлялась на выставке или где-нибудь в музее. Все это отработано, граф… А если таких надписей будет, к примеру, не одна, а целая дюжина, да еще с шумихой в прессе по поводу неизвестного ранее шедевра? Разве вы не заинтересуетесь?
— Нечто подобное как раз и произошло. И это обстоятельство сыграло определяющую роль, — уныло признался граф.
— Ну, вот видите! — почти радостно воскликнул Дюбаи.
— За эту картину заплачены очень большие деньги… Вы бы не посоветовали мне, как теперь следует поступить с этой… картиной?
Эксперт задумался. Подняв подбородок, он, нисколько не смущаясь изучающего взгляда графа, почесал заросшую шею.
— Денег своих вы не вернете… Это точно! А потом, если вы вдруг захотите ее продать и обман обнаружится, то может пострадать ваша репутация. А ее, как известно, не купишь ни за какие деньги. Я бы в вашем положении посоветовал без шума поменять картину на что-нибудь аналогичное.
— В таком случае вы не могли бы мне кого-нибудь рекомендовать? — Граф, заметив рассеянный взгляд Дюбаи, продолжил: — Разумеется, за хорошее вознаграждение. Я ведь все понимаю.
— Дело весьма щекотливое, надеюсь, вы войдете в мое положение.
— Эксперт явно мялся.
— Дело не только в деньгах, я ведь могу потерять и свою репутацию. А это на старости лет очень тяжело.
— Часть денег я могу дать сейчас, — настаивал граф. Он сунул руку в карман и вытащил кожаный пoртмоне.
— Десять тысяч франков вас устроят?.. Нет, возьмите двадцать!
Дюбаи пожал плечами:
— Право, даже не знаю, как и поступить. Ну, если вы, конечно, так настаиваете, — с явной неохотой он взял деньги и несколько торопливо сунул их в карман. — Хотя, признаюсь, эти ваши деньги будут мне очень кстати. Я тут слегка поиздержался. Ну, вы меня поймете….
Граф понимал и солидарно рассмеялся:
— Ну конечно, разве мы не мужчины!
— Так вот, я знаю человека, который приобрел бы эту картину. Если ему продавать ее дешево, то он заподозрит неладное. Если же дорого, то у него просто нет таких денег. Единственная возможность, так это обменять ее на полотно Веласкеса «У врат рая».
Глаза старого графа блеснули азартом.
— Был бы вам очень благодарен. А знаете что, не пойти ли вам ко мне постоянным экспертом. Кроме разового вознаграждения, вы будете получать ежемесячный оклад, который значительно будет превышать ваше нынешнее жалованье.
— Мне лестно ваше предложение.
— Вот и договорились, — граф слегка повернулся. На подносе уже стояли две рюмки с коньяком. — Так давайте закрепим наше с вами сотрудничество!
На несколько секунд в комнате повис хрустальный звон. Граф промокнул влажные губы салфеткой, а потом спросил:
— Так когда я мог бы… получить Веласкеса?
— Завтра у меня как раз состоится встреча с этим господином. Я передам ему ваше желание обмена. Уверен, что он захочет приобрести эту картину немедленно. Но здесь важна тоже своя тактика. Я бы посоветовал вам потомить его хотя бы неделю.
— А кто он такой, разрешите полюбопытствовать?
— Один чудаковатый русский.
— Хорошо. Передайте этому русскому, что я жду его через неделю в это же самое время.
Кивком головы граф д\'Артуа отпустил верного слугу. И тот, приподняв подбородок, торжественно понес поднос, словно это было полковое знамя. Все аристократы такие тонкие — следовало понимать, что визит пришел к своему завершению.
Дюбаи на секунду задумался. Коньяк был хорош.
— Я вот что подумал, уважаемый граф, ваше имя ни в коем случае не должно быть замешано здесь. Если вы мне доверяете, то я бы мог сам предложить ему эту картину.
— А что вы ему скажете?
— Что картину взял у перекупщика и работаю за свой небольшой процент.
Граф ненадолго задумался, а потом отвечал, снимая картину со стены:
— Ваша репутация очень высока, мсье Дюбаи. Возьмите… Буду очень рад увидеть вас через неделю в своем доме с картиной несравненного Веласкеса.
— Впечатляет? — довольно спросил Дюбаи.
— Да, все-таки старые художники знали свое дело. Я совершенно не понимаю нынешнего авангардизма. У меня такое впечатление, что его придумали те художники, которые не умеют рисовать.
Эксперт лишь слегка пожал плечами:
— Суждение спорное.
— Хорошо, — произнес Савелий. — Я доволен вашей работой. Вот ваши долговые расписки, — положил он перед Дюбаи аккуратно сложенные бумаги. — И еще один совет…
— Какой же?
— Если не умеете играть в карты, так не садитесь за карточный стол совсем.
Старик торопливо сунул расписки в карман.
— Постараюсь учесть это.
— Это действительно подлинник? — Савелий в упор посмотрел на эксперта.
Взгляд старика был прям.
— Нет никаких сомнений.
— Ну, что ж, — задумчиво протянул Родионов, — я полагаюсь на вашу компетентность. А это вам дополнительное вознаграждение. — Савелий положил перед Дюбаи конверт. — Здесь пятьдесят тысяч франков. В вашем положении они будут весьма кстати.
Конверт столь же быстро скрылся во внутреннем кармане пиджака.
Прежде чем обратиться к Дюбаи, Савелий долго присматривался к нему и с удивлением вдруг понял, что эксперт далеко не тот человек, которого пытается играть. Безусловно, он был человеком высочайшего профессионализма, и вряд ли в Париже можно было бы отыскать специалиста более компетентного в искусстве, нежели он. И совсем не случайно лучшие музеи мира привлекали его в качестве эксперта для своих коллекций. Но вместе с тем он обладал едва ли не всеми человеческими пороками. И просаживал в карты все свои сбережения. В силу стариковской немощи отношение к женщинам у него было особенным. Дюбаи предлагал женщинам раздеваться в своем присутствии, за что платил им немалые деньги. А так как он был человек с очень высоким художественным вкусом, то, как правило, на роль моделей привлекал самых очаровательных женщин Парижа, среди которых были известные модели и балерины.
Трудно сказать, какие слова он им нашептывал, чтобы уговорить на сеанс, но мало кто из них отказывался от предложения забавного старика.
Вольностей себе Дюбаи не позволял. Единственное, что он мог сделать, так это погладить ладошкой грудь понравившейся прелестницы.
Дюбаи сочувственно улыбнулся:
— Все верно. Так и должно быть. Разве вы бы купили картину без сертификации? На это и рассчитано, уважаемый граф. Позвольте узнать, где вы ее приобрели?
Граф на секунду задумался, соображая, стоит ли откровенничать, а потом отвечал:
— Я ее выкупил на аукционе.
— Ну, вот видите! Сертификат — это паспорт картины, а для того, чтобы получить его, сначала картину где-то выставляют. Например, на какой-нибудь выставке. И уже тогда в этом паспорте будет указано, что картина такого-то мастера найдена совершенно случайно и выставлялась на выставке или где-нибудь в музее. Все это отработано, граф… А если таких надписей будет, к примеру, не одна, а целая дюжина, да еще с шумихой в прессе по поводу неизвестного ранее шедевра? Разве вы не заинтересуетесь?
— Нечто подобное как раз и произошло. И это обстоятельство сыграло определяющую роль, — уныло признался граф.
— Ну, вот видите! — почти радостно воскликнул Дюбаи.
— За эту картину заплачены очень большие деньги… Вы бы не посоветовали мне, как теперь следует поступить с этой… картиной?
Эксперт задумался. Подняв подбородок, он, нисколько не смущаясь изучающего взгляда графа, почесал заросшую шею.
— Денег своих вы не вернете… Это точно! А потом, если вы вдруг захотите ее продать и обман обнаружится, то может пострадать ваша репутация. А ее, как известно, не купишь ни за какие деньги. Я бы в вашем положении посоветовал без шума поменять картину на что-нибудь аналогичное.
— В таком случае вы не могли бы мне кого-нибудь рекомендовать? — Граф, заметив рассеянный взгляд Дюбаи, продолжил: — Разумеется, за хорошее вознаграждение. Я ведь все понимаю.
— Дело весьма щекотливое, надеюсь, вы войдете в мое положение.
— Эксперт явно мялся.
— Дело не только в деньгах, я ведь могу потерять и свою репутацию. А это на старости лет очень тяжело.
— Часть денег я могу дать сейчас, — настаивал граф. Он сунул руку в карман и вытащил кожаный пoртмоне.
— Десять тысяч франков вас устроят?.. Нет, возьмите двадцать!
Дюбаи пожал плечами:
— Право, даже не знаю, как и поступить. Ну, если вы, конечно, так настаиваете, — с явной неохотой он взял деньги и несколько торопливо сунул их в карман. — Хотя, признаюсь, эти ваши деньги будут мне очень кстати. Я тут слегка поиздержался. Ну, вы меня поймете….
Граф понимал и солидарно рассмеялся:
— Ну конечно, разве мы не мужчины!
— Так вот, я знаю человека, который приобрел бы эту картину. Если ему продавать ее дешево, то он заподозрит неладное. Если же дорого, то у него просто нет таких денег. Единственная возможность, так это обменять ее на полотно Веласкеса «У врат рая».
Глаза старого графа блеснули азартом.
— Был бы вам очень благодарен. А знаете что, не пойти ли вам ко мне постоянным экспертом. Кроме разового вознаграждения, вы будете получать ежемесячный оклад, который значительно будет превышать ваше нынешнее жалованье.
— Мне лестно ваше предложение.
— Вот и договорились, — граф слегка повернулся. На подносе уже стояли две рюмки с коньяком. — Так давайте закрепим наше с вами сотрудничество!
На несколько секунд в комнате повис хрустальный звон. Граф промокнул влажные губы салфеткой, а потом спросил:
— Так когда я мог бы… получить Веласкеса?
— Завтра у меня как раз состоится встреча с этим господином. Я передам ему ваше желание обмена. Уверен, что он захочет приобрести эту картину немедленно. Но здесь важна тоже своя тактика. Я бы посоветовал вам потомить его хотя бы неделю.
— А кто он такой, разрешите полюбопытствовать?
— Один чудаковатый русский.
— Хорошо. Передайте этому русскому, что я жду его через неделю в это же самое время.
Кивком головы граф д\'Артуа отпустил верного слугу. И тот, приподняв подбородок, торжественно понес поднос, словно это было полковое знамя. Все аристократы такие тонкие — следовало понимать, что визит пришел к своему завершению.
Дюбаи на секунду задумался. Коньяк был хорош.
— Я вот что подумал, уважаемый граф, ваше имя ни в коем случае не должно быть замешано здесь. Если вы мне доверяете, то я бы мог сам предложить ему эту картину.
— А что вы ему скажете?
— Что картину взял у перекупщика и работаю за свой небольшой процент.
Граф ненадолго задумался, а потом отвечал, снимая картину со стены:
— Ваша репутация очень высока, мсье Дюбаи. Возьмите… Буду очень рад увидеть вас через неделю в своем доме с картиной несравненного Веласкеса.
* * *
Мантенье, как никакому другому художнику, удавался крупный план, и эта картина не была исключением. Безвольное тело ослабевшего Луки было привязано к круглой мраморной колонне. Голени туго стянуты толстой веревкой, руки за спиной — пут не рассмотреть. Из икр и бедер торчали стрелы. Живот прострелен, и окровавленный наконечник выпирал из левого бока устрашающим колючим жалом. Пожелтевшее лицо святого выражало неимоверное страдание. На переднем плане изображен курчавый лучник с огорченным лицом. Было заметно, что юноша раздосадован промахом. Правой рукой он уже извлекал следующую стрелу и, видно, выбирал на теле Луки уязвимое место. Картина выглядела настолько реалистично, что Савелию подумалось, будто Мантенья был свидетелем события, случившегося без малого два тысячелетия назад.— Впечатляет? — довольно спросил Дюбаи.
— Да, все-таки старые художники знали свое дело. Я совершенно не понимаю нынешнего авангардизма. У меня такое впечатление, что его придумали те художники, которые не умеют рисовать.
Эксперт лишь слегка пожал плечами:
— Суждение спорное.
— Хорошо, — произнес Савелий. — Я доволен вашей работой. Вот ваши долговые расписки, — положил он перед Дюбаи аккуратно сложенные бумаги. — И еще один совет…
— Какой же?
— Если не умеете играть в карты, так не садитесь за карточный стол совсем.
Старик торопливо сунул расписки в карман.
— Постараюсь учесть это.
— Это действительно подлинник? — Савелий в упор посмотрел на эксперта.
Взгляд старика был прям.
— Нет никаких сомнений.
— Ну, что ж, — задумчиво протянул Родионов, — я полагаюсь на вашу компетентность. А это вам дополнительное вознаграждение. — Савелий положил перед Дюбаи конверт. — Здесь пятьдесят тысяч франков. В вашем положении они будут весьма кстати.
Конверт столь же быстро скрылся во внутреннем кармане пиджака.
Прежде чем обратиться к Дюбаи, Савелий долго присматривался к нему и с удивлением вдруг понял, что эксперт далеко не тот человек, которого пытается играть. Безусловно, он был человеком высочайшего профессионализма, и вряд ли в Париже можно было бы отыскать специалиста более компетентного в искусстве, нежели он. И совсем не случайно лучшие музеи мира привлекали его в качестве эксперта для своих коллекций. Но вместе с тем он обладал едва ли не всеми человеческими пороками. И просаживал в карты все свои сбережения. В силу стариковской немощи отношение к женщинам у него было особенным. Дюбаи предлагал женщинам раздеваться в своем присутствии, за что платил им немалые деньги. А так как он был человек с очень высоким художественным вкусом, то, как правило, на роль моделей привлекал самых очаровательных женщин Парижа, среди которых были известные модели и балерины.
Трудно сказать, какие слова он им нашептывал, чтобы уговорить на сеанс, но мало кто из них отказывался от предложения забавного старика.
Вольностей себе Дюбаи не позволял. Единственное, что он мог сделать, так это погладить ладошкой грудь понравившейся прелестницы.