Сухов Евгений Евгеньевич. Медвежатник фарта не упустит

   Медлить больше было нельзя. Жох вот-вот мог достигнуть спасительной для него прибрежной рощицы. Савинский взвел курок револьвера и, прицелясь, дважды выстрелил. Налетчик как-то неловко запнулся, ноги его заплелись, и он, пробежав неуверенных несколько шагов, рухнул на мостовую. Тело его несколько раз перевернулось и замерло.
   — Как вы его сняли-то, а? — в восхищении обернулся на Савинского водитель, притормаживая возле распростертого на мостовой тела.
   Жох был мертв. Обе пули Николая Ивановича попали в цель: одна в спину прямо против сердца, а другая в голову. Делать здесь больше было нечего.
   Обратно они возвращались той же дорогой. Женщины, которую они сбили, на тротуаре уже не было.
   «Слава богу, — подумал Николай Иванович, морща лоб. — Очевидно, дамочка отделалась только ушибами. Но где же я мог ее видеть?»

Глава 5. ИГРА — В «ТРИ КОСТОЧКИ»

   Савелий Родионов вышел из банка в большой задумчивости, что не укрылось от внимательного взгляда комиссара Бочкова — тот был вынужден дважды повторить свое приглашение отобедать в «Славянском базаре».
   Не без труда скинув с себя оцепенение, Савелий прямиком отправился на телеграф. То, что он увидел у Бочкова в банке, напрочь отметало возможность взять его традиционными методами и малыми силами. Нужны были специальные инструменты, а лучше бы их назвать средствами, могущими помочь в этом сумасшедшем по масштабам предприятии. До него подобного взлома никто не совершал, и это было едва ли не главным стимулом для вдохновения.
   Будучи старшим инспектором Наркомата финансов Александром Аркадьевичем Крутовым, взять с собой инструменты Савелий, конечно же, не мог, а следовательно, предстояло придумать нечто такое, что существенно отличало бы предстоящий взлом от всего того, что он делал раньше.
   А о том, что его задуманное предприятие безрассудно, Савелий прекрасно ведал еще до Казани. Подломить Государственный банк было еще половина безумия. Второй половиной было то, что целью нового дела были не ценные бумаги и заемные векселя, пусть даже и национального достоинства, не корона императрицы Екатерины Великой, которую он с большими трудностями, но взял здесь же, в Казани, девять лет назад, а золотой запас России.
   Конечно, в случае удачного взлома банка вывезти все золото не представлялось возможным, но как заманчиво взять хотя бы часть и сделать то, о чем до него никто даже не помышлял. И тем самым подтвердить, что он действительно король медвежатников. Доказать в первую очередь самому себе. А после такого дела можно и на покой. «На пенсию», как с недавнего времени стали говорить фартовые, собирающиеся завязать с воровским промыслом.
   Кроме того, помимо необходимых средств, для успешного проведения дела нужны были еще и надежные люди. Конечно, у него в подручных будет Мамай. Но кроме него надо еще как минимум три-четыре человека-специалиста. А Мамай… Мамай ждал от него в Москве депеши со специально оговоренным содержанием именно после того, как Савелий посетит банк.
   Савелий прошел к зданию Центрального телеграфа и отбил депешу следующего содержания:
    Мама(так и хотелось поставить «й») доехал благополучно обстоятельства вынуждают пробыть здесь еще три — четыре дня Александр.
   Что значило: Мамай ( мама), в банке побывал ( до-ехал благополучно), жду тебя со всеми необходимыми средствами ( обстоятельства вынуждают) самого с еще тремя-четырьмя людьми, знающими толк в задуманном деле ( еще три-четыре дня).
   Депеша благополучно ушла в Москву, и Савелий Николаевич направил свои стопы к гостинице. Был он опять задумчив, что случалось с его деятельной и кипучей натурой не часто, и шел медленно.
   О чем он думал?
   Можно было предположить, что размышлял он о своем безумном предприятии, должном случиться в ближайшие дни; проделывал в мозгу все действия шаг за шагом, старался учесть все мелочи и детали и предусмотреть трудности и препятствия, могущие возникнуть по ходу ограбления золотой цитадели.
   Возможно, он думал о Лизавете, сидящей в одиночестве в гостиничном нумере и беспокоящейся о нем: как он там? Но, прислушавшись к себе, он вдруг обнаружил, что его точит неосознанное беспокойство. К чему бы это?
   Елизавета была едва ли не самым слабым звеном в его запутанной жизненной цепи.
   Черт побери, вместе они уже почти полжизни, а он все никак не может до конца понять ее. Все будто юноша, который, идя на свидание к любимой, гадает: придет не придет…
   А занятия любовью?… Всякий раз, будто первый! Вспомнить хотя бы прошедшую ночь.
   Все началось с того, что, по своему обыкновению, Елизавета загадочно и призывно посмотрела на Савелия. Взгляд этот означал то же, что значит призывный звук трубы для воинских полков: пора выступать в поход.
   Этого всегда оказывалось достаточно, чтобы в голове у Родионова осталась одна-единственная мысль: хочу обладать этой прекрасной женщиной. Она всегда была для него желанна: и в двадцать лет, и в тридцать с хвостиком. Страсть вместе с толчками сердца вошла в него и напрочь лишила разума. Где они, который теперь час и стоит ли до сих пор мир или уже рухнул — не имело никакого значения. Он резко притянул ее к себе, уткнулся лицом в золотистые волосы, жадно вдыхая их аромат и все крепче прижимая ее к себе. Елизавета на миг оцепенела, потом мягко скользнула горячей ладошкой под отворот его сорочки, провела по груди, прижалась губами к его пылающей щеке. Слова были лишними. Они находились одни в этом бессловесном пространстве, стаскивая, стягивая и сминая одежду друг друга, в неистовом нетерпении подхлестывая и без того обезумевших демонов страсти. Савелий развернул ее на спину, одним рывком стянул рюшево-кружевные панталоны, подхватил ладонями округлые ягодицы и одним упругим толчком вошел в нее. Оба замерли, оглохшие от гулкой тишины, наполнившей всю вселенную. Потом он стал двигаться в ней, все убыстряя темп, и возрастающее наслаждение стало охватывать его, как морской прибой прибрежную гальку.
   Она царапнула своими коготками его крепкие плечи, обхватила его ногами, и он откликнулся на ее призыв неистово и безжалостно, невероятно ускорив темп. Пространство вокруг них растворилось, исчезло в небытие, оставив только жгучее яростное стремление к чему-то там впереди, некой общей для них вершине, сверкающей в ореоле раскаленных страстью тел. Каждое движение Савелия, как и движение Елизаветы навстречу ему и в такт, были ступенью к этой вершине, и они были едины и неразделимы на пути к зениту наслаждения друг другом. Пока не достигли его разом.
   Он наконец очнулся. А потом долгий и протяжный стон Елизаветы и вовсе вернул его в гостиничный нумер. Елизавета разомкнула на его спине руки и выдохнула успокоенно и удовлетворенно. Сладко улыбаясь, она несколько минут лежала, закинув руки за голову, потом поднялась и, привычно чмокнув Савелия в щеку, ушла в ванную.

* * *

   Мысли Савелия Родионова вернулись к предстоящему делу.
   У Александра Аркадьевича Крутова, согласно легенде, имелись мать и отец, которые проживали в Москве.
   А у него? Родных он не знал. Отец и мать ему заменил Парамон Миронович, король Хитровки, который по-своему любил его и изыскал средства для его образования в Европе. Берлинский университет ведь кое-что значит, правда? А дядькой приставил к нему преданного, как собака, татарина Мамая, душегуба и убивца, который вот уже сколько лет опекал Савелия как личный телохранитель и был первейшим помощником в его воровских промыслах. Про мать и отца ему рассказал начальник разыскного отделения Департамента полиции Москвы, генерал-майор, его сиятельство граф Григорий Васильевич Аристов.
   «Дружба» генерала Аристова и взломщика несгораемых шкафов, выходца с Хитровки, Савелия Родионова началась лет пятнадцать назад с ограбления в канун Пасхи банка, что был расположен в Староконюшенном переулке. Это было уже седьмое ограбление за последние два месяца, и, как писали газеты Первопрестольной, взломщик «действовал так искусно, что не оставил после себя никаких следов, могущих хоть как-то помочь уголовной полиции в раскрытии сих дерзновенных преступлений». «Московские ведомости» язвительно писали, что взломщики чувствуют себя в хранилищах московских банков столь же уверенно, как будто находятся в собственной спальне, и задавались вопросом: «А нужны ли банки вообще, коль дверцы несгораемых шкафов и сейфов столь гостеприимно распахиваются, едва к ним прикоснется рука злоумышленника?»
   После того как был вскрыт сейф Торгово-сырьевой биржи, восьмой по счету, в чем опять-таки чувствовалась знакомая рука, раскрытие этих возмутительных преступлений было поручено начальнику разыскного отделения Департамента полиции Москвы графу Аристову. Григорий Васильевич до этого имел весьма нелицеприятный разговор с директором департамента полиции генералом Ракитовым, который в запале и крайнем раздражении сравнил Аристова с классной дамой, коей лучше удалось бы воспитывать благородных девиц, нежели возглавлять московскую уголовную полицию. На карту была поставлена репутация, и честолюбивый граф решил вплотную заняться банковскими ограблениями и полностью реабилитироваться перед начальством. Он самолично повел дознание, однако поначалу, кроме примет преступника, вполне обыкновенных и присущих тысячам, если не десяткам тысяч москвичей, выяснить ничего не удалось.
   Через месяц последовало новое ограбление. Ракитов рвал и метал и заявил, что, ежели взломы банков не будут раскрыты в ближайшие месяцы, Аристову придется серьезно подумать об отставке.
   И граф закусил удила. К розыску изобретательного и, несомненно, талантливого медвежатника им были привлечены все имеющиеся у него в распоряжении агенты, от домушников и щипачей, нищих и проституток до великосветских барышень и отпрысков знатнейших княжеских фамилий, на коих у графа имелся приличный компрометаж. Один из осведомителей, некто Никанор, прибившись к группе нищих, проживающих в одной из богаделен Хитровки, вышел на верный, как он докладывал в своих записках Аристову через посыльного, след и обещал графу выложить имя медвежатника уже через неделю. Однако через неделю посыльный принес Григорию Васильевичу неприятную новость: агент Никанор исчез. Искать его, а вернее, его труп, следовало, скорее всего, в зловонных нечистотах Неглинки. И граф понял, что тайна человека, которого он разыскивает, лежит в темных переулках Хитрова рынка.
   А потом состоялось знакомство Аристова с Родионовым… за карточным столом. Более того, граф оказался в должниках у Савелия Николаевича, выдававшего себя за промышленника и мецената, приняв от него в долг приличные деньги. На всякий случай генерал велел установить наблюдение за Родионовым, интуитивно заподозрив его, что он не тот человек, за которого себя выдает.
   Затем на Мытном дворе был вскрыт еще один сейф и похищено триста тысяч рублей — просто немыслимые деньги. И опять никакой зацепки. Стало ясно, что в Москве орудует взломщик высочайшего класса, коего до него еще не было.
   Настоящий король медвежатников!
   Кресло под Аристовым шаталось все сильнее, и следовало немедленно предпринимать решительные шаги. Вскорости им была устроена облава на Хитровом рынке и арестован хитровский туз — Парамон Миронович, коему за его деяния грозила бессрочная каторга. В ответ на это Родионов выпотрошил еще три банка и вынес из их сейфов драгоценностей и ценных бумаг на сумму полтора миллиона рублей. И телефонировал инкогнито Аристову, поставив ему ультиматум: либо Парамон выходит на свободу, либо он взломает Национальный банк России.
   Ни много ни мало.
   Аристов лично побывал в банке, приказал усилить охрану, но ничего не помогло: главный сейф Национального банка был вскрыт и решительно очищен от содержимого. Ракитов обозвал Аристова болваном и пригрозил Сибирью. Пришлось выпустить и Парамона Мироновича: на стол графа вместе с утренней почтой лег синий конвертик с фотографическими карточками весьма пикантного содержания, главным действующим лицом на которых был сам начальник уголовной полиции Москвы. А потом не-кто протелефонировал Григорию Васильевичу о том, что, ежели Парамон не будет отпущен из Бутырок, карточки сии лягут веером на стол директора департамента полиции, действительного статского советника господина Ракитова. И прощай служба! Неуловимый медвежатник сделался личным врагом графа.
   Скоро в Первом Промышленном банке был вскрыт сейф новейшей конструкции с часовым кодом, считавшийся неприступным, после чего Аристов вышел наконец на след взломщика. Им оказался известный ему… господин Родионов. Теперь надлежало только собрать улики против него. После чего арестовать голубчика и отрапортовать генералу Ракитову об успешном окончании следствия.
   Но улик собрать не удавалось. Тогда Аристов пригласил Родионова к себе «на чашечку чая». Савелий пришел. Тут-то граф и поведал Савелию о его родителях.
   — Хотите увидеть своего отца? — неожиданно спросил Григорий Васильевич.
   — То есть? — вскинул брови гость.
   Генерал открыл папку с тесемками, лежащую перед ним, и достал фотографический снимок.
   — Вот. Вам знаком этот человек? — протянул он карточку Савелию.
   Савелий осторожно взял снимок в руки. На нем был запечатлен молодой человек в возрасте около двадцати пяти лет, щеголевато одетый, приятной внешности со слегка печальной улыбкой. Большие пальцы его рук были победительно заложены за лацканы сюртука. Несколько мгновений Родионов рассматривал карточку, а потом вопросительно поднял на графа взор.