Сулима Елена. Московские эбани

   - Ну-у... Как представишь, что будешь жить среди таких женских вопросов - жениться страшно. Я никогда не женюсь.
   - Смешной. Ты так говоришь: "не женюсь", словно женитьба - это конец жизни. С семейной жизни у мужчины только начинается период "акмэ". Так называли древние греки период зрелости и полноты сил души, тела и ума.
   - Почему с семейной?!
   - Потому что это умение нести ответственность. А что ещё является признаком взрослости, как не ответственность?..
   - Мне в шестнадцать лет мать перестала давать деньги - как хочешь, так и живи. Я стал ответственным за свое обеспечение. И с тех пор чувствую себя взрослым.
   - Смешно. При чем здесь деньги? - она усмехнулась покровительственно, и нежная ирония появилась в её голосе: - Шпана тоже обеспечивает себя самостоятельно. Но это не взрослость. Никогда он не женится... Говоря такое, ты сообщаешь мне, что хочешь остаться вечным мальчиком. Стыдно, когда пора быть мужчиной.
   - А что хорошего, что ты рано вышла замуж?
   - Но это был мой, только мой, путь. Я ступила и пошла.
   - А не побег от их опеки родителей?
   - Но побег - это тоже путь. Путь все, что не карусель и не стоячая вода.
   - Но от мужа ты же тоже бегала! К любовникам же бегала!
   - Но все побеги - были мои решения. Жизнь тогда не предлагала иного способа продвижения, кроме побега. Однако и это было все не то. Любовники не давали мне той необходимой степени свободы, чтобы жить в полную меру себя. Ее вообще никто не может дать из живых. Ни на кого нельзя делать ставку. К тому же мне трудно было пережить саму мысль о том, что я предатель. Ведь измена мужу ли, жене - это все равно предательство и, быть может, похлеще, чем где-нибудь на войне. Потому что война дело временное, а замуж выходят, думая, что на всю жизнь. И человек который вступает с тобою брак, становится твоим спутником жизни, а ты - его. Целой жизни. Иначе. Нельзя вступать в брак. Только мы не понимали тогда. Что жизнь так многообразна. Что она так изменчива, что мы не совершенны и мы всю жизнь либо растем, либо сжимаемся, тухнем сами в себе. Нам требовалось расти бы синхронно, но так не получилось по многим причинам. Зачем же тогда портить свою карму побегами, как ты говоришь, предательством. Изменой ты предаешь всю жизнь и свою и супруга. Если ты чувствуешь, что это все же не твой супруг - надо уйти, отстраниться, но не предавать ежедневно. Правда же?.. Так почему же, не принимая предательство, мы принимает измену. Да ещё преподносим, как форму красивой жизни слова: - "любовник", "любовница"... Мерзость все это. Пошлость оттого что - ложь. Ложь - заблуждение. Блуд. Блуд - это блуждание. То есть отсутствие пути. Чужое.
   - Но разве твои тропики это не чужое?
   - Мне, все равно, какой земли не касаться, но воздух должен быть чист и плотен.
   - Какая одухотворенность!.. - Усмехнулся Вадим и потянулся, погладить по её плечу, но она резко отдернулась и отвернулась к окну:
   - Ты зря смеешься. Материя, чувствующая, что ей не хватает одухотворенности - агрессивна. Она навязчива. Она цепляется за все, что можно уцепится, и тут же начинает тянуть вниз. Так едва я попыталась разобраться со своей собственной жизнью, вне замужества, как за меня после развода уцепилась такая неодухотворенная материя - в виде мужчины.
   - За тебя уцепился мужчина?.. А ты? А какой это был год?!
   - Девяностого первый.
   - Вот это да! Наверняка, если б не этот, который, как ты говоришь, "уцепился" на тебя, ты бы с голоду умерла.
   - Я голода не заметила. Не потому, что есть не хотела, а потому что вообще забыла о том, что человеку надо есть. У меня были другие проблемы. На меня свалился ну... просто бандит. Хотя для всех он был как супермен. Он был из приличной семьи, воспитывался в дипкорпусе на Кубе... Можно сказать, что он принадлежал к "золотой молодежи", правда, последнего поколения. Окружение людей весьма высокого ранга, плюс врожденный характер сделали из него абсолютного беспредельщика. А когда все рухнуло - ничего не осталось ему кроме амбиций. Желания же исходили из мгновенного импульса, который выдавала вибрирующая бездна, пустота его души. Он был моложе меня, но вел себя как старший везде и всегда. Наглая глупая самоуверенность в том что все должно принадлежать ему превращала жизнь окружающих его в ад. Он ни за что не отвечал, кроме как за заполнение собственной пустоты, удовлетворение своих инстинктов. Он бил свою мать... Он даже там, на Кубе, будучи школьником, ударил так свою первую любовь, что рассек ей губу. Он не мог совладать со своими инстинктами и эмоциями. Он любил меня и убивал меня за то, что любит. А я. Высвободившись от брака со слабой личностью, совершенно была не готова к такому гостю моей судьбы. Черный гость.
   - Но что у вас могло быть общего?
   - Внешне: и он, и я увлекались путешествиями под парусами. А внутренне... - ничего. Только внутренний мир его не интересовал. Я же только что сказала про агрессивную материю... Он был человеком из глины, как определили бы древние египтяне. Египтяне делили всех людей на две субстанции: люди материи и люди, в которых вдохнуло жизнь небо, боги. Человек неба - часть бога творца, он всему старший брат. Он со всеми готов вступить во взаимоотношения, взаимообмен. Так художник, творческий человек любой части мира, ученый - на каких бы языках они не говорили, они всегда найдут общий язык... И всегда готовы делиться. Они не таят подозрительности и зла к людям иных кланов. Но человек-глина не брат никому. Он всегда обделен. Он всегда готов брать. Он оценщик. Оценщик формы. Отсюда вся пошлость земная. Отсюда все они мерят женщин по параметрам 90, 60, 190... или как там... Им плевать на детей, им плевать на все к чему нельзя подойти с мерой веса, длины, денежной единицей. Ибо то, что нельзя пощупать - он не ощущает. Он оценщик результата. Он всегда уверен в себе и всегда ошибается. Потому что считает результат некой конечной точкой процесса, финишем, а жизнь продолжается. И застывшей формы нет. Поэтому и обладать ей нельзя. И результат оказывается лишь остановочным пунктом, который проехали, но на котором всегда задерживается человек-глина, а потом догоняет, догоняет. Догнал, оценил, поглотил, переварил - глядишь, а все уже отъехали. И он кричит во след: "не понял!" - Она сама рассмеялась над своею речью, - Вот куда завела! А по поводу этого... того... - снова стала серьезной, - Могу добавить - он был не просто человек-глина - он был человек - пропасть. Он чувствовал, что обделен, но чем - не знал. Его удовлетворяло то, что он видел во мне, но он хотел, чтобы это так и оставалось застывшим, иначе наступал страх ускользания. Короче... Ты, наверняка, не знаешь, что у нас в год от побоев мужей и сожителей погибает столько женщин, сколько погибло солдат в период Афганской войны. Я должна была пополнить их ряды.
   - Как же тебе не повезло.
   - Не повезло?! Да ещё как повезло! - воскликнула она искренне.
   Он почувствовал, что ему трудно, очень трудно понимать её. Однако он все равно трудился, стараясь вникнуть.
   Виктория поспешила пояснить:
   - Он лишил меня иллюзий. Неприятие его - дало такую жажду жизни, что страха жизни не стало. Он выпал черным гостем на мою жизнь, на мою судьбу, на мой мягкий характер, пришлось изменить себя, стать иной, чтобы оставить его опять попавшем не туда - ни с кем. В пустоте. И тогда, пытаясь удержать ускользнувшее, он погиб. Он сломал себе шею, летая на дельтаплане, - больше ему нечем было заполнить свою пустоту, как ностальгирующей романтикой. Когда я вырвалась от него окончательно, он купил себе дельтаплан и летал над теми местами, где мы познакомились. И все же в его появлении в моей судьбе было нечто положительное. Я стала сильной, я нашла в себе то, что спало. Без чего бы я и так погибла бы. Нам порою нужно сталкиваться с дьявольским началом, чтобы вспомнить о божественном. Кем бы я была без него - обыкновенной ноющей на жизнь женщиной?.. Жизнь была бы размерена: заработки, квартира, поездки на дачу, заграницу в круиз, шмотки, сплетни... И страх. И тихое старение... Вот уж нет!
   - Что ж в этом плохого?
   - А то, что жизнь гораздо больше и удивительнее, чем то, что можно потрогать. Чем можно обладать. А тут ещё смена экономического направления в стране привела и к морально-нравственным изменением - вся мразь человеческих натур полезла, как тараканы из щелей... Все было не мое, не для меня, но я же была! Настолько одинока - что я во мне выкристаллизовался абсолют. А абсолют одинаково безразличен и к идеальному, и реальному. У такого человека нет мнения - "мнение, это болезнь ума", как сказал Гераклит, но есть четкое чувство, сверхзнание, что его, а что не его. Что существенно, а что нет. И все чужое от него отлетает. Так и наступает согласие с самим собой. И когда отказываешься от не своего, твое обязательно притянется. Все в тебе встанет в соответствии с божественным рангом о ценностях на свои места. И вот тогда... Притянулся случай - и я улетала.
   Была осень 1993 года. И когда мой самолет приземлился в Кейптауне, был дан первый залп по Белому Дому. Как салют. Прощальный салют. Граница между безвозвратным прошлым и неведомым будущим.
   - Да ты цинична!
   - Нет. Просто сменила точку отсчета. Все равно истории не перепишешь. Но можно на исторические факты взглянуть и под другим углом. - Она улыбнулась столь покровительственно, что холодок пробежал у него по спине: - Тебе наверняка будет интересно узнать, как это конкретно материализовалось. Внешне все просто. Предложила свои картины одной знакомой, их у неё купил один человек из ЮАР. Много здесь после перестройки шмыгало подобных дельцов от искусства. А я в это время я увлеченно разрубала гордиевы узлы путанки своей личной жизни и проворонила благостный период, когда художники резко богатели.
   Затем, пошли новые законы - справки от министерства Культуры, налоги, перекрывающие изначальную цену картины в несколько раз, - все это отпугнуло наших кормильцев. Но некоторые торговцы картинами находили у нас того художника, который мог принести им немалый доход, и увозили с собой художника. Чтобы писали сразу на месте, и не надо было тратиться на подачки нашим чиновникам. Таким художником и оказалась я. Теперь, я думаю не страшно и закурить. Газ выветрился. - Она прервалась, прикуривая нарочито медленно, видно было, что она гасит свой энергетический запал.
   - Как же тебе повезло в итоге, - нарушил тишину Вадим.
   - И повезло и не повезло одновременно. Все началось с того, что тот, кому понравились мои полотна, чего-то не понял, а быть может та, которая пристраивала их, забыла сказать, что автор - женщина. И так как я подписывалась псевдонимом "Ви-Тори" - мои работы он продал, как работы Виктора Тори. Как истинный шоу мен, покупатель моих картин знал, что подать без соуса, как говорят французы, это значит совсем не подать, и давая рекламу, расписывал невероятные байки про судьбу русского художника, которого он откопал. А потом приехал за ним, то есть за мной. Испытав легкий шок, после того, как узнал что я, его художник Тори - женщина, тут же выкрутился, предложив мне ехать и работать у него, но никогда не объявляться в среде заказчиков и покупателей. А я была в таком положении, что с радостью согласилась подписать контракт на три года работы, лишь бы умотать от всех своих заморочек. На словах обговорили, что автором моих работ должна была считаться не я, а некий мистер Тори. Этот псевдоним пошел от Виктория-тория... Тори. Ты понимаешь, что это значило?
   - Тебя замуровали в башню. Ты выдавала продукцию, а слава доставалась мистеру Икс.
   - Все не так мрачно. В башню меня никто не замуровывал. Я жила на столь просторной вилле. Такие лишь снились нашим новым русским. Да что мне тебе говорить, ты, наверняка, сам все знаешь. - Виктория жестом предложила ему следовать за собой и, проведя на кухню, принялась готовить кофе, затем разлив его по чашкам и предложив, ставшему растерянно послушным, Вадиму присесть на табуретку, продолжила:
   - Но все эти виллы, условия слуги - ничто не трогало меня. Я была как отмороженная, как во сне. Мир вокруг был столь далек от моего понимания, что я и не стремилась вникать его детали, свыкаться с ним. Но, во всяком случае, он был удобен, для того чтобы делать то, что мне всегда хотелось делать. И всегда удавалось с трудом, преодолевая невероятное сопротивление среды, людского мнения о том, как надо правильно жить женщине. Здесь, то есть, там я все делала правильно. Мир позади меня был ясен, но столь жесток ко мне, что при воспоминании я ничего не чувствовала, кроме боли. - Она сказала и замерла на секунду, словно вглядываясь в себя прошлую и не веря себе: - Когда я вышла из самолета дул сильный ветер. - Продолжила она, Вадим откинулся на спинку стула, чувствуя, как разглаживаются морщины внутреннего напряжения: - Ветер всегда действовал на меня вдохновенно, потому что я ходила раньше на катамаранах. А на них не спрятаться в каюту от ветра и мороси, как на яхте, можно только щуриться, и вглядываясь вперед, ловить воздух парусами... - Она вновь замолчала ненадолго, и Вадим представил её лежащей распластав руки на палубе под солнцем. Шикарная, соблазнительная сцена никак не омрачалась ни моросью, ни ветром. "Но зачем она об этом вспомнила - о ветре подумал" - Вадим и перестал слышать её рассказ, лишь ритм, и отдаленное ощущение белого города - Кейптауна...
   "...словно проплывало мимо, и было настолько не мое и мое в тоже время, что мне казалось: это мой, мой и только мой сон... ...Потом - вторую картину, не оглядываясь, не вникая в детали окружающего, черпая все лишь изнутри себя... А когда мой продюсер узнал, что я ещё и не умею водить машину, он был поражен также, как если бы я заявила, что не умею ни читать, ни считать... Он приставил ко мне человека, который начал учить меня водить. И вот день на третий моих мучений, учений... ...кругом виноградники и неожиданно выпирающие из-под земли скалы... Сплошная луна!.. ...и тут я увидела корову... Сознание мое зацепилось хоть за что-то родное с детства, и я пробудилась окончательно..."
   Вадим тряхнул головой, пытаясь тоже пробудиться, и сосредоточился, а она продолжала:
   - Но пробудилась я так, словно перешла поле сна, по другую его сторону в новой жизни, понимая, что никогда мне уже не вернуться в свое прошлое, потому, что теперь оно, прошлое, стало для меня сном. Но я осталась той же. Я всегда боялась коров. Их покорная тупость в глазах всегда приводила меня в состояние панического отвращения. Но коровы все равно напоминали о прошлом! Я вышла из джипа и корова потянулась ко мне с такой парной нежностью! ... Я тут же вспомнила! Вспомнила сразу все удушающие кошмары того, сна. То есть, моей прошлой жизни, но все равно сна - начала моего прошлого окружения: нянек в яслях, топающих в огромных войлочных тапочках, то требующих от тебя размахивать флажком, кружа за всеми детьми по кругу, то садиться, пардон на горшок, когда ты не хочешь - я помню себя с рождения. Помню запах из-под их подолов, чужеродное плотское тепло их мягких тел, когда они, усадив меня на колени, одевали в какую-то неудобную, душную одежду, а их груди - что вымя, в которых можно утонуть, как они душно обволакивали меня! После них я с детства ненавидела, когда меня обнимают этакими всепоглощающими, удушающими объятиями, даже мама. Я чувствовала всегда в такие моменты, что растворяюсь и исчезаю, задыхаюсь и борюсь за то, чтобы вырвать свое "Я" из небытия.
   - Понял намек. Понял. - Закивал Вадим. - Я был удушающе теплым, когда предложил тебе лечь рядом?
   - Вы?.. - Она рассеяно отмахнулась и, встав из-за стола, отошла к окну. Вадиму показалось, что теперь он понял, почему она так часто всматривается в окно - не верит новым декорациям своей жизни. А она продолжала, говоря в пол оборота: - Коровы всегда были символом животного, глушащего человеческие, эстетические начала материнства. Я с детства ненавидела молоко, которым меня поили насильно, а от парного меня рвало. Вот видите, какая я патологичная.
   - А в этом что-то есть. - Закивал Вадим, - Кажется апостол Павел, сказал, что настоящих мужчин нельзя кормить молоком - настоящего мужчину кормят мясом.
   - Я вроде бы женщина, - бросила Виктория с укоризной.
   - Зато настоящая.
   - Вы меня перебили. Я потеряла внутренний темп.
   - Коровы вызвали у тебя знакомое чувство, потому что все вокруг тебя было столь другое, что ты не могла понять как на что реагировать. Напомнил он.
   - Да. Вот, видите, какой вы тонкий психолог. Даже не поверишь, что вы могли вот так запросто залезть в постель к малознакомой женщине.
   - Но, прости, дурака! Ты уже немало... Ты уже для меня очень много чего!.. С первого взгляда!
   - С первого взгляда? А я вам не верю. В первый же момент вы пошли на обман.
   - Но каким образом я ещё мог к тебе подойти поближе! Ведь я влюбился в тебя с первого взгляда.
   - Нет, нет... - замотала она головой, словно испугалась. - Нет! Есть одна сила, с которой тигр бросается и на кролика, и на буйвола, и вообще себя чувствует тигром - это сила искренности. Так говорят на востоке! воскликнула она и добавила твердо, - Там, где я жила. По-настоящему. Без и этой силы ничего настоящего не может быть! А ты поступил неискренне, ища предлог, прикинувшись кем-то...
   - Но так получилось! Я не виноват, это Иван! Он даже ничего толком и не знает о тебе. А я почувствовал - больше!..
   - Что больше? Чем что? Не стройте иллюзий. - она снова перешла на "вы", - Я человек малоинтересный, потому что не умею развлекаться, отдыхать. Впрочем, вся моя жизнь последние годы - сплошной отдых, потому, что мне нравился каждый мой день. С того самого момента, когда я очнулась, я вдруг четко поняла, что я живу, что я живая... Я - есть! Все остальное как река протекающая мимо. Я ловлю воду этой реки времени и выжимаю из неё камень - так пишутся у меня картины.
   Я и сама стала цельной как камень, и ничто не могло уже разболтать меня словно какую-то взвесь в сосуде.
   - Скажи... - наклонился к ней через стол, ухватив за запястье проплывающей мимо руки с дымящейся сигаретой, - Скажи мне только, кто я?
   - Ты?.. - она отшатнулась.
   - Да я. Ну... по этим, по древним египтянам.
   - По разделению египетских жрецов?
   - Да. Земли? Или все же...
   - Да не зацикливайся. Древнего Египта уже нет.
   - Но все-таки?
   - Ты - фифти-фифти.
   - То есть как?
   - Так. Просто. В тебе борются два начала. Когда-нибудь одно победит.
   - Какое?!
   - Трудно сказать. Но для того чтобы победило одно не надо прикладывать никаких усилий. Больше я тебе ничего не скажу.
   - Я понял. Но там, в Африке, там также делился мир людей для тебя?
   - И да, и нет. Там были другие точки отсчета. Там мир людей делился на эмоционирующих инстинктивных деструкторов и конструкторов-инструкторов. И те, и другие были далеки от меня. Люди жили в моей жизни, но я не жила среди них! Их жизнь была там, за забором, а на воротах этого забора был нарисован пистолет. Это расшифровывалось просто: "Любое проникновение стреляю стразу". Конечно, я не собиралась стрелять. Эта табличка весела всегда. Такова местная традиция белых. Отсюда и начинался мир, в нюансы которого мне не хотелось вникать, хотя приходилось знать о происходящем. Там каждый день было происшествие, каждый день было кого, и чем позабавить. Был повод для разговоров, обсуждений и даже нервотрепки. По телевизору шли телесериалы мелодраматического жанра, а на улицах то - громкие конвульсии очередной Кармен, то - натуральные боевики. И когда я спрашивала, о том, что там, то мне моя негритянка, Нага, отвечала коротко: "Эбони".
   "Эбони, так эбани" - соглашалась я, не думая о смысле этого слова, которое чуть искажала, заменив "о" на "а". Таким образом, звучание его становилось столь сходно с нашим матерным словом, которым можно охарактеризовать фактически всех - от дурака, до гения, от простого труженика до президента, что я удовлетворялась её кратким объяснением. Чтобы не происходило на улице, базаре, в телепередачах про ежедневный криминал, если кто-то кричал вдалеке - все было: эбани. Так и стало для меня называться все этим словом. А потом я узнала, что на слово "негр", "блэк", да хоть "вайт" - местные обижаются. Но эбони - это как бы не цвет, хотя тоже означает черный - помнишь, "черное дерево" - эбонитовое дерево. Мое же "эбани" стало нечто большее - это мир, в который лучше не заглядывать. Нага вырвалась из него и очень гордилась этим. Ты понимаешь, на какую букву я про себя заменяла букву "Э"?
   - На "Е"?.. - Совершенно обалдело, произнес Вадим, чувствуя себя первоклассником, говорящим о запретном. Он даже испытал детское чувство гордости от того, что она, вновь забывшись, сказала ему "Ты". И слушал её заворожено:
   - Все страсти за моим забором - независимо от цвета кожи артистов человеческой комедии - были для меня миром эбани - их бред был не способен волновать меня. Мне всегда казалось, что они его выдумывают специально как бы натворить нечто такое, чтобы ничего не создать, лишь бы рушить, а не созидать. Но это не люди земли или те, что с божественным вдохновением. Нет - среди них могут быть и те, и другие, но суть любого их действия разрушение. Они специалисты - рушить все и вся. Рушить сексуальностью души; рушить амбициями порядок; рушить, крушить порядком творчество и вдохновение. Творчеством и вдохновением защитное поле табу. О! Вы даже не представляете, сколько способов разрушения существует в этом мире животным началом рушат любовь, любовью к женщине - материнские начала... Разнузданным материнством - взрослость. А межнациональные или внутриплеменные разборки! И так без конца! Оставьте меня со своими страстями! Я не хочу принимать участие в постоянном процессе всеобщего погрома! И пусть он незаметен. Я хочу писать картины! Нет. Вы мне скажите, Вадим, - снова она акцентировала это отстраняющее "Вы", - Здесь что?.. Все также нет четких границ межу "эбани" и человеком, от слова "чело"?!. Я-то думала за эти годы все изменилось и наконец-таки стало ясно - кто есть кто. Ан - нет. Вы со своими приятелями блефуете, прикидываясь людьми, с которыми можно разговаривать нормально и о деле, а выходит, пошло подстраиваете мне какую-то ловушку, прикинувшись специалистом арт-бизнеса. Мне стыдно быть свидетелем вашей эбанитости!.
   - Нет. Все было не так. Не так. Но я имею некоторое отношение к... Я... вовсе не такой... Я сейчас - вскочил Вадим и вышел в туалет. Ему не хотелось врать, и пришлось выдержать паузу умолчания, чтобы не сказать правду.
   ГЛАВА 4
   А дело было простое. Сидел он в одном из облюбованных богемой кафе с Борисом фотографом, давно пропившему свой последний гонорар, а быть может и аппаратуру, и уже более года перебивавшемся на вспомоществование, поступающее за мелкие услуги от меценатствующего по отношению к нему Вадима. Сидели, вальяжно вытянув под столом ноги, развалившись на стульях, попивали водочку, болтали, можно сказать, ни о чем. Подошел Иван, развалился рядом, нога на ногу, поглядывает на них в полупрофиль, словно сытый горный орел только что обожравшийся труповщинки, и сообщает, как бы вскользь, что этой ночью он переспал уже с тысячной женщиной.
   - С тысячной?! - чуть не подскочил Борис.
   - Ну ты просто сексуальный террорист! - усмехнулся Вадим и начал быстро разливать водку по стаканам.
   - Слушай, а скажи, а чего такого ты в них искал? - успокоившись, спросил Борис, уже несколько лет в одиночестве переживающий разрыв с любимой женщиной. Ему, конечно, приходилось иногда снимать противоположный пол, несмотря, что в основном фотографировал для буклетов рекламирующих станки и рабочую одежду, но снимать на фотопленку, а не так, как это делается на Тверской.
   - Коллекция у меня такая. Коллекционер я, понимаешь? Чтобы было потом - что вспомнить. - Вновь орлиный профиль Ивана устремился в невидимую даль.
   - И каков же возрастной диапазон? - не унимался Борис.
   - Ну... в основном у меня молоденькие... но были и пятидесятилетние.
   - А красивые? - Спросил Борис, глядя куда-то мимо.
   Вадим и Иван проследили за его взглядом и увидели Викторию, севшую в противоположном углу небольшого зала.
   - Кажется, я эту бабу знаю, - напрягся Иван, и профиль его преобразился в профиль охотничьего пса на болоте, даже пипочка носа шевельнулась - Да это же Виктория! Сто лет её не видел. Как изменилась - не узнаешь. Она и раньше частенько бывало меняла цвет волос, а теперь, значит, брюнетка... И загорелая!.. И зимой! По круизам шляется?..
   Вадим не был праведником, но Иван осматривающих всех женщин, как свое конкретное поле деятельности, его раздражал.
   - Справедливо будет отметить, - обратился Вадим к Борису, мало знакомому с Иваном, - что Иван обычно выбирает себе женщин на изломе, неуверенных в себе или просто некрасивых. Так что не завидуй.
   - Вадим, конечно, прав. - Повернулся к столу лицом Иван и подражая манерности тона своего друга и тайного врага одновременно продолжил: Перед красивыми женщинами я робею. Но случалось. Случалось. Что греха таить...
   - Где ж ты брал так много некрасивых? - искренне удивился Борис.
   - Я же говорю, случались и красивые.
   - И такие были? - Провокационным тоном спросил Борис и еле заметным кивком указал на Викторию.
   - А что она красива, что ль? - Иван с опаской оглянулся на Викторию.
   - Ну... - потянул, подмигнув Вадиму, Борис, - При определенной постановке света - конфетку сделать можно. Аджани... Коллинс... она одного с ними ряда. Конечно на любителя, если не блондинка, но у всемирно известных графиков редко эксплуатируются блонды. Возьмем, к примеру, Бердслея с его ранней серией "Смерть короля Артура"...