Суренова Юлиана. Книга 4_Дорогой сновидений

   Шамаш кивнул.
   – Ты стоишь у врат Куфы, – проговорил он.
   – Куфы? – в ужасе прошептал караванщик. – Это – Куфа? – дрожавшим от нервного напряжения голосом спросил он. Его глаза взглянули на окружавший мир совсем по-иному, душа, не сомневавшаяся ни на мгновение в правдивости слов повелителя небес, искала все новые и новые подтверждения этому и, несомненно, находила их. Город, казавшийся еще мгновение назад прекрасным в своем божественном величии, померк, обретая черты самого жуткого из демонских творений. – Куфа… – облаком пара сорвался с его онемевших от холода губ вздох.
   Евсей вспомнил. Вспомнил все, что предшествовало этому странному страшному сну наяву. "Конечно, Куфа. Ведь именно сюда, как говорили небожители, собирался отвести Губитель Мати. Но… – он вновь огляделся вокруг. – Где же девочка? И кто этот странный спутник Шамаша, похожий одновременно на небожителя и демона?" Бог погибели не стал читать мысли караванщики. Странно, но ему почему-то просто не пришла в голову подобная идея. Впрочем, это было и ни к чему, когда все: чувства, мысли, вопросы, – и так отчетливо проступали черточками-символами на лице смертного. И повелитель демонов ответил:
   – Мое имя Эрра. Или Нергал, если тебе так привычнее.
   – Нер-гал?! – запинаясь, по слогам повторил Евсей и замер с открытым ртом и выпученными глазами, словно выброшенная из воды рыба.
   В первый миг он решил, что незнакомец просто пошутил, решив столь неудачным образом напугать или удивить смертного. Но лицо чужака, его глаза если и несли в себе отпечаток какого-то чувства, то печали, а никак не веселья.
   Летописец несколько мгновений в упор глядел на того, кто осмелился назваться именем Губителя, затем повернулся, чтобы взглянуть на Шамаша. Бог солнца, всегда такой чувствительный к любому проявлению лжи, оставался спокоен и безучастен, не возражая против того, что было сказано, словно все так и было на самом деле.
   Но это не могло быть правдой!
   Нет, летописец во многое был готов поверить. Но в такое… Это было выше его сил, когда все: и чувства, и мысли, – убеждали в обратном. Ведь Шамаш и Нергал – заклятые враги, а те, кого Евсей встретил на грани миров, походили скорее на союзников.
   Между ними не было ненависти. Хотя, возможно, они просто очень искусно скрывали свои чувства, прибегая для этого к помощи тех сил, которыми наделены лишь небожители. Но, свидетель последнего сражения бога солнца и Губителя, разве мог он поверить в то, что спустя мгновение, минувшее с тех пор в мире небожителей, они встретятся вновь не для того, чтобы биться не на жизнь, а на смерть, но лишь переброситься парой фраз?
   Караванщик мотнул головой, прогоняя наваждение. Но даже когда тонкие нити недавней дремы порвались, выпуская Евсея из своих сетей, ему не удалось найти ничего, что объяснило бы случившееся, позволяя смириться с ним. Неужели все это на самом деле так? Что происходит?
   Наверное, один из этих вопросов, все же, сорвался с его губ.
   – Что происходит… – начал было тот, кто назвался Нергалом, но затем, замолчав, исподлобья взглянул на Шамаша. – Может быть, ты лучше сам все ему расскажешь?
   Тебя он привык слушать и слушаться, а мне только возражать – и душой, и разумом.
   – Торговец, это может показаться тебе странным… – прервав свое молчание, заговорил колдун.
   – Странным?! – начиная верить в то, что еще мгновение назад казалось совершенно невозможным, не выдержав, прошептал Евсей. Нет, это слово не отражало и самой маленькой толики того, что он чувствовал в этот миг. Караванщик находился рядом с Куфой – самым страшным местом для души, духа – но не трепетал в ужасе, умудряясь разглядеть в кошмаре нечто завораживающе красивое… Он стоял рядом с… Да что там, он говорил с самим Губителем! Но, несмотря на все то, что было, все те беды, которые Он принес и еще принесет каравану и всему земному миру, летописец на не испытывал к Нему ненависти, как ни стремился вызвать в своем сердце это чувства.
   Скорее, ему было жаль Врага. С чего это вдруг?
   – Господин, – глядя на повелителя небес, взмолился летописец, – позволь мне верить в то, что все это лишь сон! Я не в силах принять такую явь, ибо она слишком невероятна!
   – Многие склонны видеть сон в смерти, – не спуская с смертного внимательного взгляда задумчивых и несказанно грустных глаз, тихо проговорил Эрра, – но разве жизнь не подобна сну в куда большей степени? В мироздании все похоже… – вздохнув, пробормотал он. – Разница лишь в том, что приходит на смену: пробуждение, сон или смерть… Не обращай на меня внимание, караванщик, – заметив, что летописец не спускает с него удивленного взгляда широко распахнутых глаз, проговорил он, – сейчас я не более чем свидетель того, что должно произойти… Шамаш, – отодвигая в сторону задумчивую грусть, словно какую-то ненужную, надоевшую вещь, вновь став серьезным и решительным, повелитель демонов повернулся к богу солнца, – я понимаю, всем нам были необходимы несколько мгновений передышки, чтобы провести грань между прошлым и грядущим, отрешиться от первого и стать, пусть пока еще неполноценной, но, все-таки, частью второго.
   Однако позволь напомнить тебе, что у нас очень мало времени. И с каждым новым мигом становится все меньше и меньше.
   – Да, – колдун кивнул.
   – Ты… Ты ведь спасешь Мати? – прикусив губу, Евсей помолчал несколько мгновений, а затем продолжал: – Я понимаю: ее уже не вернуть к жизни. Но, может быть, возможно хотя бы подарить ей милосердную смерть, ту, которая приведет ее в сад благих душ, даруя в грядущим нам новую встречу… Это место… – он огляделся вокруг, ненадолго остановился на шатре Куфы, от которого веяло холодом вечной смерти, – оно не для нее – такой чистой и наивной…
   – Она и не останется здесь, – тихо проговорил Эрра. – Но ты зря молишь о ее смерти. Это-то как раз не сложно… Мы надеемся сохранить ей жизнь. Для этого ты здесь.
   – Я?!
   – Ни я, ни Шамаш не знаем того сна, которым уснула девочка, – между тем, продолжал Эрра.
   – Да, конечно… – понимающе кивнул Евсей. Ведь все сны для бога солнца придумывала госпожа Айя. Что же до Губителя… О нем людям было известно вообще очень мало, так что…
   – Никому не дано повлиять на сон, придуманный другим, – между тем, негромко проговорил Шамаш.
   Евсей тотчас вскинул на него взгляд. Да, сон – именно та стихия, самая лживая и хладнокровная, над которой никто не имеет полной власти, за исключением, разве что, повелителей сновидений.
   – Сон, – продолжал бог солнца, – не мир и не бездна, не жизнь и не смерть. Он нечто на грани… Или, возможно, в одном шаге за гранью того, что мы способны понять. Он связан с реальным миром тысячью нитей, не возможен без памяти, чувств, мыслей и фантазий мира яви, из которых он черпает свои силы, на чем строит свое бытие. Мне известно лишь два способа повлиять на сон: придумать его, словно легенду, находясь еще в мире яви, запланировать каждый шаг и поступок, продумать все – от цвета неба до числа снежинок под ногами, или же явиться в сон с открытым сердцем и чистым разумом, и уже там, осознав отличие между ним и явью, взять в руки нити его судьбы. Первое – это то же самое, что создать мир из ничего, второе – изменить существующее, подчинив своему слову.
   – Это значит… Это значит, что боги сновидений должны быть самыми могущественными среди небожителей! Но ведь это не так! – воскликнул Евсей. – Да, госпожа Айя обладает великими силами, но только на земле! Среди богов, рядом с Тобой или госпожой Кигаль Она – всего лишь юное хрупкое деревце в тени трехсотлетнего дуба… Прости… И Ты, – он воздел руки вверх, – Матушка Метелица прости меня, но это правда! Что же до бога сна, то о нем и говорить не приходится, когда…
   – Давай не будем сейчас вдаваться в религиозные споры, – прервав его, Эрра недовольно поморщился.
   – Он прав, – к удивлению караванщика, кивнул, соглашаясь со своим врагом, Шамаш.
   – У нас не осталось времени на разговоры. Тебе придется довольствоваться тем, что я успел сказать… Пора… …Казалось, что будущий миг остановился на грани миров. Летописец напрягся, подсознательно чувствуя, что должно произойти что-то необычное, что-то, что затем станет главной частью самой волшебной из легенд.
   Шамаш взмахнул рукой, огораживая окружавшую их часть мира словно куполом от всего остального, что могло, вмешавшись в планы, нарушить их ход.
   Звуки стихли, проглоченные неведомой доселе тишиной, в которой стук сердца казался громок, как раскат грома, а дыхание хранило в себе силы яростных ветров.
   Те робкие огоньки звезд, которые сохранились блеклой тенью возле дальнего края горизонта, погасли, но на смену их свету не пришла тьма, когда все вокруг озарилось иным, магическим пламенем, исходившим от самого воздуха, возникая ни из чего.
   Спустя несколько мгновений, налюбовавшись новым обликом окружившего их мира, Евсей повернулся к Шамашу, но, лишь взглянув Ему в лицо, в страхе отшатнулся в сторону, сглотнул комок, подкативший к горлу, сжал пальцы, стараясь сдержать дрожь и мысленно повторяя слова молитвы.
   И прежде глаза бога солнца казались ему необычными, выдавая Его божественную природу – черные, глубокие, притягивавшие к себе не только тех, кто заглядывал в них, но и весь окружавший мир, горевшие собственным, неотраженным светом – мерцанием звезд. Сейчас же в них не осталось ничего человеческого. Перед Евсеем открылись истинные очи великого бога. Веки стали вратами в мир небожителей, зрачки зажглись золотыми солнечными кругами, свет которых прорывался в мир людей, освещая его неведомым, загадочным пламенем.
   Караванщик, не в силах выдержать этого взгляда, зажмурился. Но свет прорывался даже сквозь сжатые веки и человеку пришлось закрыть лицо ладонями, отвернуться в сторону, прячась, силясь отыскать вокруг хотя бы крохотный осколок тени, чтобы спрятаться в нем.
   А затем пламень угас, так же внезапно, как вспыхнул. Во власти любопытства, караванщик осторожно приоткрыл веки. Глаза Шамаша были закрыты.
   – Прости, – проговорил колдун. – Я не думал, что силы, которые мне удастся собрать, будут настолько велики.
   – Господин, я… – в этот миг Евсей был готов на все. Прикажи ему повелитель небес спуститься в подземный мир, подняться в небесный или даже войти в пределы Куфы – он сделал бы это не раздумывая ни мгновение. Караванщик ждал одного – воли своего божества, Его приказа.
   Шамаш почувствовал смятение, охватившее собеседника, трепет души, затмение разума, решимость сердца. Он качнул головой. Это была совсем не та реакция, которой он ждал. Ему казалось, что все случившееся с торговцем за последние мгновения, тот мир, в который он попал, должны были притупить чувства караванщика, сделать его менее восприимчивым к чуду. Ему страшно не хотелось тратить время на новые разговоры, но он понимал – раз так, без них не обойтись.
   – Успокойся, – караванщик воспринял это как приказ и подчинился. Стук сердца снова стал спокойным и ровным, дрожь ушла, – и послушай меня, – на смену слепой решимости пришла готовность мыслить и понимать, – мне понадобится твоя помощь.
   – Смогу ли я… – он был всего лишь смертным, простым смертным, даже не магом!
   – Больше некому, – Шамаш не оставлял ему возможности отказаться.
   – Если Ты этого хочешь… – как он мог спорить с повелителем небес?
   – Я собираюсь обратиться к тем, в кого верю.
   – Ты позовешь Айю?
   – Нет.
   Караванщик вскинул голову. На его лице отразилось удивление. "Кто же может быть ближе Тебе Твоей великой супруги? – но потом он вспомнил встречу с подземными богинями, убеждавшими забредшего к ним смертного, что бог солнца, очнувшись от болезни, забудет Айю, выберет себе другую жену. – Это дело небожителей, – он замотал головой, отгоняя от себя мысли, – кто я такой, чтобы судить?" – и Евсей промолчал, вслушиваясь в тихую, задумчивую речь Шамаша, подобную шороху ветра.
   – Я хочу спросить совета у тех, кого здесь называют Свышними. Но чтобы достичь их, мне потребуется преодолеть долгий путь – путь не для ног, а разума, души, духа, которым придется охватить все мироздание, чтобы приблизиться к высшим. И мне нужно, чтобы кто-то был рядом с той частью моей сущности, которая останется здесь, связанная незримыми узами со мной уходящим… Я понимаю, во всем этом трудно разобраться… В общем, мне дано лишь спросить. Ответ будет дан тебе.
   – Но смогу ли я понять… – Евсей слышал о Них – тех, кто выше богов – творцах мироздания, которые создали из Ничего Все. Он был песчинкой у ног богов, а тут…
   – И не пытайся. Их слова всегда загадка. Просто запомни.
   "Но почему я? – уже готов был спросить Евсей. – Ведь здесь, рядом, Губитель. Он – бог, а я… – но потом он подумал: – Ведь Он – враг, Даже если сейчас между повелителями стихий перемирие, это не означает, что можно доверять Губителю, который ударит в спину в первый же миг, когда захочет этого…" -А…-он оглянулся на Губителя, который с некоторой задумчивой отрешенностью следил за их разговоров, до поры не вмешиваясь в него.
   – Не беспокойся, – горькая усмешка скользнула по бледным губам Эрры. – Я не стану мешать, усложняя и без того непосильную задачу. И не ударю в спину. Не потому, что дал слово, а так как сам этого не хочу, – он говорил так искренне, что караванщик не мог усомниться в правдивости сказанного. Да, перед ним был отец лжи, но… почему-то на этот раз все было иначе.
   – Хорошо, – сглотнув подкативший к горлу комок, летописец кивнул. Он повернулся к богу солнца, который молчал, ожидая его решения, чтобы сказать: – Я… Я сделаю так, как Ты велишь.
   – И еще, Евфрасей…
   Услышав свое полное имя, приобретшее в устах Шамаша особое, не сравнимое ни с чем звучание, караванщик вздрогнул, напрягся, сконцентрировав все свое внимание на том, что должно было быть не просто важным, но наиважнейшим.
   – Я уйду очень далеко, так далеко, что этот мир затеряется среди бесконечности.
   Чтобы вернуться мне нужна будет нить, которая приведет меня назад, домой. Когда высшие дадут ответ, позови меня.
   – Но если… Если расстояние будет так велико… Сможет ли мой слабый голос достигнуть Твоего слуха?
   – Тебе придется постараться.
   Караванщик чувствовал себя так, словно Шамаш провел за его спиной черту, за которую он не мог отступить. Ему ничего не оставалось, как подчиниться неизбежному.
   – Ты понял? – прозвучал у него в голове вопрос Шамаша.
   – Да, – прошептали губы, хотя разум караванщика кричал: "Нет!" – ему было не понятно ровным счетом ничего, за исключением, может быть, того, что ему предстояло стать свидетелем и участником столь необычного события, что его считали чудом даже боги.
   – Это все. Теперь молчи. Ни слова, до тех пор, пока не придет время, о котором я говорил. Помни: любой звук может разрушить полотно мироздания.
   Караванщик в страхе сжался, словно окаменев, не смея не то что сказать, подумать, шевельнуться…
   Шамаш же начал обряд.
   Не имея возможности построить храм вечности в окружавшем его крае, чуждом вере и силе родной земли, он возвел его звездные колонны в своей душе, которую не способен был изменить ни переход через грань между мирами, ни все те события, которые с неимоверной быстротой поглотили чужака, спеша сделать его своим в том доме, который открыл для него свои двери.
   Все было совсем не так, как раньше. Много проще и, в то же время, труднее.
   Колдуну ничего не стоило заглянуть в глаза мирозданию, уравнивая вечность с мигом, раствориться в бесконечности, став ею.
   Но потом… Не было ни покоя, ни безучастного ожидания. То чувство, что охватило его, казалось сродни предвидению приближения чего-то неизведанного, непознанного, воистину чудесного. Он вновь ощущал себя маленьким мальчиком, любопытство которого не признавало никаких границ, стараясь заглянуть за пределы сущего, не боясь ни потеряться в сокрытой за ними пустоте, ни найти нечто, способное изменить все.
   Колдуна окружило сияние, соединившее в себе все оттенки цветов: и те, что были различимы человеческим оком, и те, что доселе оставались непознанными. Это было прекрасное зрелище, изменившее пространство… нет, скорее его видение. Образы, не зная границ, не имея очертаний, словно вода, смешанная со сгустками мутного дыма, текли, переходя один в другой. Они были ничем и, все же, хранили в себе зародыш того, чему еще предстояло возникнуть, став всем для иной бесконечности.
   "Ты пришел… – донесся до него голос, который, став единым, обрел целостность, особенно подчеркиваемую окружавшей его незавершенностью предстоящего творения.
   Казалось, что этот голос являет собой ту ось, вокруг которой все строилось. – Хорошо. Я ждал… Тебе следовало давно прийти ко мне… Почему ты медлил? " "Оказавшись в этом мире, я потерял себя".
   "Потеряв всех… Да… – в голосе было понимание. – Если бы с тобой был хотя бы кто-нибудь, тогда, может быть, все б произошло быстрее… А так… Ладно, оставим это. Ведь ты здесь из-за другого…" "Высшие, – Шамаш обращался к создателю не как единому, а разделенному – таким, каким Бог являлся в пределах мироздания. – Я пришел спросить…" – он в первый раз говорил с ними сам, когда прежде колдуну было дано лишь донести до них свой вопрос, надеясь, что избранный спутник получит ответ. Впрочем, он давно отвык удивляться, принимая все как данность.
   "Ты хочешь узнать, что с той, с чьей дорогой судьба пересекла твой путь? Почему она не может проснуться? Неужели ты не знаешь этого сам?" Шамаш молчал, следя взглядом за кружившими вокруг призраками-тенями незавершенного творения, с удивлением осознавая, что он стал понимать, чем они станут: вот эта родится величественным черным драконом, которому будет суждено стать основателем самого мудрого и могущественного рода крылатых странников, чьи дети покинут колыбель земли и поднимутся к звездам. А эта будет матерью нового человечества, которое подчинит себе созвездия… И, все же… В его сердце не было восторга от приобщения к столь великому знанию. В нем с каждым новым мигом росла, становясь все больше и больше, ужасная рана пустоты.
   "Она не просыпается, потому что в мире яви ее ждет смерть. А она не хочет умирать", – его сердце овеял холод. Мысли стали прямы и остры, словно стрелы.
   "Да. Не боится, а именно не хочет. Не понимая, просто чувствуя, что до того мгновения, как ее судьба была изменена, ей не было суждено умереть в этом сне…" "Ее смерть в прошлом…" "У нее много смертей. И ни одной настоящей. Первую из-за тебя она пережила на целый год…" "Я изменил ее судьбу… И, сделав это раз, я смогу…" "Ты так думаешь? " "Если бы все происходило не во сне, а наяву… Я был бы уверен".
   "Да, сон… В нем могущество обращается слабостью, в нем нет времени, когда все течет по своим собственным законам. И прошлое настигает будущее, изменяя его, как было само изменено когда-то…" "Я не сдамся!" "Что же, воля твоя… – рождавшийся в самом сердце души голос стал холоден и отрешен. – Что бы там ни было, сейчас, здесь важно лишь одно: ты пришел с вопросом…" "Я не стану его задавать".
   "Почему?" – удивился невидимка.
   "Меня не устраивает тот ответ, который вы мне дадите".
   "Тебя не устраивает, что в этом созданном обращенном явью сном настоящем у той, о которой ты беспокоишься, нет будущего?" "Да. Я хочу верить, что это не так… Возможно, есть что-то, неизвестное даже вам".
   "И ты хочешь найти его сам? Заглянуть туда, куда не заглядывал никто, боясь лишиться себя?" "Мне нечего терять. Если бы этот мир знал Потерянных душ, я был бы их королем".
   "Я привел тебя в мир Снежной пустыни потому, что в нем нет Потерянных душ… – казалось, напряжение нарастает во всем, проходя волной ряби по внутреннему и внешнему миру, границы меж которыми стерлись, как и грани меж всем остальным. – Я дал тебе другой путь, без идущего по которому этот мир умрет…" "Не жить, но все время играть чужую роль! Быть кем-то, кого я никогда не знал, но не самим собой!" "Собой… Собой… – повторялось вновь и вновь, подхваченное эхом. – Истина в том, что мир слишком огромен, чтобы всякий, входящий в него касался лишь одной его крошечной части. Он – то зеркало, которое отражает странника, даруя каждому из отражений особую жизнь".
   "Но я – это не мое отражение!" "Твоя беда в том, что ты не умеешь мириться с потерями. И потому не желаешь понять, что пусть прежний мир жив и колдовской народ правит им, но для тебя он потерян навсегда. Как и эта девочка. Подумай лучше о другом. О том, что тебе дано, о том, что ты можешь сделать… Мир, в который ты попал… Неужели его судьба в самом деле тебя совсем не беспокоит? А ведь он принял тебя, как своего.
   Ты должен если не любить, то хотя бы быть признателен ему, как признателен сирота своим приемным родителям".
   "Я вижу будущее заснеженной земли: она обречена и знает это, цепляясь за продолжение жизни лишь ради своих детей".
   "Ты мог все бы изменить. Это тебе дано".
   "Как я могу спасти всех, если не в силах помочь одной?! – в отчаянии воскликнул колдун. – Неужели вы не понимаете! Я не остановлюсь, даже если дальше придется идти по бездорожью! Не назло вам или всему сущему, а просто потому, что не могу иначе! Покарайте меня, если считаете виновным, но позвольте сперва пройти эту
 

часть пути!"

 
   "Разве я страж твоей дороге? У тебя нет судьбы. Делай, что хочешь".
   "Нет судьбы…" – горькая улыбка скользнула по его губам.
   "Да. Хочешь узнать, почему?" "Нет, – качнул головой колдун, – сейчас это не важно…" "И все же? " " У меня нет судьбы, потому что я не принял ее".
   "Ты от нее отказался".
   "Дорога, которую вы выбрали для меня – не та, которую я хотел бы пройти".
   "Или она, или ничего. Выбирай".
   "Разве это выбор? " "Он не хуже, чем любой другой… Судьба… Она связывает по рукам и ногам. Но и только она позволяет действовать…!" "А моя судьба в том, чтобы быть богом солнца этого замерзшего мира?!" "Да. Смирись с этим. И тогда ты сможешь все".
   "И вы укажете мне, как спасти малышку?" – ради нее он был готов пожертвовать всем, чем угодно, даже жизнью, не то что свободой.
   "Она в прошлом. Ее уже нет… Шамаш, пойми: та судьба, ради которой я привел тебя в мир снежной пустыни, не рабство и не обман. Это… Вынужденная необходимость".
   Колдун только чуть качнул головой.
   "Если вы не можете спасти ее, я сам отыщу способ! " "И куда ты пойдешь? " "За грань мироздания".
   "Даже если это будет последний сделанный тобой шаг? " "Да!" "Ради чего? Подумай, ты готов пожертвовать всем: возможностью спасти целый мир, жизнью и смертью, всей дорогой, абсолютно всем ради лишь одного мига, о котором ты никогда не вспомнишь, ибо некому будет вспоминать? Зачем тебе это? Когда ты спасал свой народ, я понимал, зачем ты делал это. Но сейчас…" "Все судьбы мира не стоят одной детской слезы".
   "Возможно, ты и прав, – голос стал задумчив, – а, может быть, ошибаешься… Иди, странник. Надеюсь, ты достигнешь своей цели, придя в мир, где не бывал даже я…
   Или где я бродил так давно, что уж позабыл об этом… Ищи. Даже если ты не найдешь того, что ищешь, будешь вознагражден знанием. Пусть познания – дорога, не терпящая остановок. Не сделаешь следующий шаг – и окажешься отброшенным далеко назад… Но кто знает, что произойдет, если этот шаг будет совершен… В любом случае, ты примешь ту судьбу, ради которой пришел в этот мир. Сейчас или потом, по доброй воле или вынужденно. Это случится. Потому что иначе быть не может…Что же до ответа на твой вопрос…" "Я не задавал его! " "Но он был задан… Так или иначе… Даже если ты не в силах его понять, он будет дан тебе, хотя бы для того, чтобы ты смог вернуться в мир снежной пустыни, который, с момента твоего прихода в него и навеки – твой мир, – и голос замолк, затерявшись среди края, не знавшего границ, за исключением одной, той, что отделяло мироздание от окружавшей его пустоты. А затем, вдруг, неожиданно, словно ударом ножа, рассекавшего плоть, он зазвучал вновь, с такой силой и властностью, что были готовы подчинить себе даже самого свободолюбивого и строптивого духа: – Обернись!" Колдун подчинился. И увидел грань, которая, остававшаяся до сего мгновения невидимой, теперь казалась четкой, как кровавая рана на теле. Она отталкивала от себя, пугая, вызывая омерзение, и, в то же время, манила, не позволяла отвести взгляда, заставляя заворожено смотреть на себя, гадая, что там, за краем всего сущего, или, может быть, чего там нет?
   И Шамаш переступил черту мироздания, ожидая увидеть за ней пустоту – немую, слепую, безликую, подобную бездне Потерянных душ. Но то, что пред ним предстало, было не завершением, а началом, бесконечным источником, излучающим великие силы и возможности, землей, которая ждала, когда ее возьмут, поместят в глиняный горшок и бросят семя, из которого родится новая жизнь.
   Эта стихия, окружившая его своими прозрачными крыльями – тенями грядущего, которым она живет, манила к себе, обещая все, что только может пожелать забредший в ее пределы гость. Она просила, умоляла, убеждала…
   Шамаш уже готов был сделать следующий шаг ей навстречу… Но в последний миг остановился… Он стал понимать…
   Начало прекрасно. Оно велико и светло. Но, в то же самое мгновение, оно – конец.
   И наоборот. Потерянные души хотели создать новое и потому разрушали прежнее, становясь пустотой и мечтая обратить все в пустоту. Но даже этот конец был только началом, испытанием, за которым два пути: для оступившегося – обращение в Ничто и вечное ожидание нового рождения, для прошедшего – прикосновение к Нечто, приобщение к силе творения. И то, и другое предполагает отречение и готовность отдать свою жизнь. Грань между ними не в мыслях, не в устремлениях, не в целях, даже не в силах. Это казалось несправедливым, но все дело было лишь в маленькой крошечной искре, которая на яростном ветру или гасла, или разгоралась с новой силой, подчиняясь при этом ведомой лишь ей одной причине.