Они прошли через линию опоясывающих штабной дот окопов, которые обживались немолодыми уже новобранцами из окрестных сел; по едва приметной тропинке пробились через густой ельник и вскоре оказались у невысокой потрескавшейся скалы. И тут вдруг открылось, что майор и сам был одним из тех, кто предпочитал колпаку дота небо над головой и маневр. Не зря же здесь, у скалы, он успел оборудовать, устлав ее листьями и еловыми лапками, небольшую лежанку, на которой, возможно, и ночевал. Впрочем, местечко действительно славное: воздух удивительно сухой, насыщенный запахом сосны; кроме того, ни с одной стороны эта «позиция» не просматривалась, а для обороны была вполне пригодной. Даже гул боя по ту сторону реки казался здесь намного отдаленнее, чем на самом деле.
– Там у меня, – кивнул майор, – за ельником, вторая линия дотов, правда, не таких мощных, как по берегу Днестра, но держаться можно. А на скале – гнезда для двух пулеметов. Ты же видел мой дот: два орудия, три пулемета… На первый взгляд, сила, но все как бы по фронту. А тыл-то мертвый. Только со скалы его и можно прикрыть.
– Да, на бои в окружении этот дот явно не рассчитан, – согласился Громов, усаживаясь рядом с ним на палатку и прислоняясь спиной к теплому телу скалы.
– Остальные, к сожалению, тоже, – добродушно добавил Шелуденко после небольшой паузы, ухмыльнувшись какой-то особой, только ему присущей ухмылкой. – Однако рассуждать-осуждать уже поздно. Раньше надо было думать, когда строили. А теперь говорить об этом – только бойцов расхолаживать. Какой смысл?
– Но бойцов с нами нет, – напомнил Громов, пытаясь поддержать в нем дух откровения. Любая информация о дотах и укрепрайоне в целом казалась ему сейчас неоценимой.
Шелуденко понял, что лейтенант во что бы то ни стало пытается спровоцировать на откровенность, и с какой-то тоскливой грустью осмотрел его, давая понять, что с ним, командиром участка укрепрайона, такие игры не проходят.
«А ведь он мне не доверяет, – сделал для себя вывод Громов. – Хотя с какой это стати он обязан доверять мне?»
– Извините, товарищ майор, – лучшее, что он мог сделать сейчас, так это признать свою оплошность. – Просто слишком мало времени для общения, а узнать о районе хочется как можно больше, мне ведь даже карты участка не показали, сослались на секретность и на то, что по тылам нашим шастают немецкие диверсанты.
– В чем вы сразу же и убедились, – проворчал Шелуденко.
9
10
11
– Там у меня, – кивнул майор, – за ельником, вторая линия дотов, правда, не таких мощных, как по берегу Днестра, но держаться можно. А на скале – гнезда для двух пулеметов. Ты же видел мой дот: два орудия, три пулемета… На первый взгляд, сила, но все как бы по фронту. А тыл-то мертвый. Только со скалы его и можно прикрыть.
– Да, на бои в окружении этот дот явно не рассчитан, – согласился Громов, усаживаясь рядом с ним на палатку и прислоняясь спиной к теплому телу скалы.
– Остальные, к сожалению, тоже, – добродушно добавил Шелуденко после небольшой паузы, ухмыльнувшись какой-то особой, только ему присущей ухмылкой. – Однако рассуждать-осуждать уже поздно. Раньше надо было думать, когда строили. А теперь говорить об этом – только бойцов расхолаживать. Какой смысл?
– Но бойцов с нами нет, – напомнил Громов, пытаясь поддержать в нем дух откровения. Любая информация о дотах и укрепрайоне в целом казалась ему сейчас неоценимой.
Шелуденко понял, что лейтенант во что бы то ни стало пытается спровоцировать на откровенность, и с какой-то тоскливой грустью осмотрел его, давая понять, что с ним, командиром участка укрепрайона, такие игры не проходят.
«А ведь он мне не доверяет, – сделал для себя вывод Громов. – Хотя с какой это стати он обязан доверять мне?»
– Извините, товарищ майор, – лучшее, что он мог сделать сейчас, так это признать свою оплошность. – Просто слишком мало времени для общения, а узнать о районе хочется как можно больше, мне ведь даже карты участка не показали, сослались на секретность и на то, что по тылам нашим шастают немецкие диверсанты.
– В чем вы сразу же и убедились, – проворчал Шелуденко.
9
Резиденция начальника службы СД группы войск «Центр» штандартенфюрера СС Арнольда Гредера должна была располагаться в одном из небольших старинных особняков Днестровска, в двух кварталах от средневековой крепости, даже в эти военные дни мирно грезившей над излучиной спокойного, медлительного в этих местах Днестра.
По ту сторону реки еще продолжались бои с небольшими группами противника, оказавшимися в окружении, но участь этих самоубийц уже была решена. Последние части красных еще только завершали переправу через Днестр южнее и севернее городка и окапывались на том берегу или сразу же уходили дальше, в сторону Подольской гряды, а команда квартирмейстеров службы безопасности СС уже облюбовала этот, построенный по образцу старинной помещичьей усадьбы двухэтажный особняк – с облупленными колоннами у входа, большим балконом и двумя флигельными постройками, образующими внутренний дворик, предварительно изгнав из него квартирмейстеров штаба какой-то румынской дивизии.
– Никаких румынских штабов по эту сторону Днестра! – жестко отреагировал Гредер на телефонный доклад своего квартирмейстера Нодэля. – С кличем: «Алла! Алла!» – на левый берег, добывать для Антонеску великую Транснистрию.
– Простите, штандартенфюрер, насколько я знаю, румыны идут в бой с другим кличем, и потом…
– Они сотни лет были под игом турок и других воинственных кличей просто не знают. Поэтому приказываю: гнать их из этого особняка, гауптштурмфюрер! А если заупрямятся, гнать из города, из всех окрестных сел, из Бессарабии. Румын? Значит, гнать!
Гауптштурмфюрер уже начал понемногу привыкать к «диким монологам», как он их именовал, своего влиятельного шефа, и только это спасало его от опрометчивой спешки в выполнении подобных приказов. При этом Гредера нельзя было назвать самодуром. Вернее, иллюзия о его самодурстве развеивалась сразу же, как только появившийся в орбите его влияния офицер начинал понимать, что устраивает эти свои «дикие монологи» штандартенфюрер не из самодурства и даже не из маниакального стремления казаться влиятельнее и грознее, чем он есть на самом деле… Просто он, человек, который терпеть не мог театра и актеров и который за всю свою сорокапятилетнюю жизнь едва ли раза три там побывал, привык подобным образом самовыражаться. То есть, в случае с Гредером тезис «вся жизнь – игра» приобрел некое особое звучание и воплощение; он действительно всю свою жизнь играл, возможно даже не подозревая, что играет, причем делает это великолепно, естественно, не впадая ни в театральщину, ни в пошлую любительщину.
«Предаваясь своим диким монологам», Гредер мог, талантливо импровизируя, разыграть кого угодно: неисправимого садиста, устрашающего добродетеля, непобедимого полководца, избалованного философа-аристократа… Кто-то мог улавливать в этих его экзальтациях легкое пародирование дуче Муссолини; кто-то с ужасом находил в его выходках отзвуки программных речей фюрера, но при этом мало кто решался комментировать поведение этого «самого страшного человека» группы войск, лично знакомого с начальником полиции безопасности и службы безопасности Эрнстом Кальтенбруннером, с Борманом и даже с фюрером.
Впрочем, самая большая опасность для подчиненных Гредера заключалась не в том, чтобы не выдать своего возмущения или восхищения его «дикими монологами», а в том, чтобы не впасть в эйфорию от одного из таких монологов и не пытаться воплотить в жизнь одну из его театрально-бредовых идей, или выполнить один из его абсурдных приказов-рассуждений.
Приземистый, немыслимо широкоплечий, с красновато-серым (цвета пережженного кирпича) лицом закоренелого гипертоника и короткими, по-монгольски кривыми, словно всю жизнь просидел на глобусе, ногами, Гредер имел привычку представать перед своими подчиненными, воинственно набычившись, обеими руками держась за широкий, специально для него пошитый, почти бандажный ремень, чтобы, пренебрегая какими-либо вступлениями, раскручивать один из многих своих «диких монологов». И поскольку лишь искушенные знали, что у штандартенфюрера СС Гредера есть кодовые слова: «Ибо приказ вам известен», то своими фантазиями шеф СД группы армий не раз ставил в идиотское положение и подчиненных, и самого себя.
А секрет заключался в том, что из всего потока, который Гредер выплескивал, изощряясь в красноречии, выполнению, да и вообще, вниманию подлежала только та сентенция или то прямое указание, которые завершались словами: «Ибо приказ вам известен». Использование им слова «приказ» в любом ином словосочетании или контексте просто не принималось во внимание.
– Говорят, где-то там, рядом, должна находиться древняя крепость. Это так?
– Она рядом, – ответил гауптштурмфюрер Нодэль. – Небольшая, но действительно древняя.
– Тогда почему мы с вами располагаемся в этом вашем особняке, а не в крепости? Только потому, что из нее не нужно было изгонять путающихся под ногами румынских штабистов? Но вы же знаете, как я отношусь к крепостям!
– Вы им поклоняетесь.
– Вот именно. Мне приятно, что вам хоть что-то известно о своем командире. Так почему мы не в крепости?
– На ее территории нет ни одного подходящего строения. И вообще, это обычная восточная крепость, а не укрепленный замок в виде приятных взору европейца бургов[7].
– То есть, вы хотите сказать, что замка на территории этой крепости нет?
– Его нет, господин штандартенфюрер!
– И вы так спокойно сообщаете мне об этом, Нодэль.
– А что прикажете делать, господин штандартенфюрер?
– Что я прикажу делать?! Разнести стены крепости и построить из камня нормальный приличный замок, черт возьми, – вот что я прикажу делать. Что вы там возитесь с какими-то хижинами?
Нодэль замялся. Должность и обязанности квартирмейстера он считал позорными для себя и готов был принять под свое командование любое отделение СД на оккупированной территории, или даже роту «Ваффен СС», только бы не заниматься этими бесконечными переездами и не выслушивать по три раза на день «дикие монологи» штандартенфюрера СС Гредера.
– Оно бы, конечно, неплохо… – наконец нашелся он с ответом. И тотчас же услышал:
– Через два часа я буду в этом вашем, гм-гм…
– Днестровске, – подсказал Нодэль.
– Вот именно. Но что касается вас, Нодэль, то вы должны думать не о том, где именно я буду через два часа, а о том, что, где бы я через эти самые два часа ни оказался, – там все должно быть готовым к моему переезду. Ибо приказ вам известен.
– Чтобы все было готово в крепости? – все же решил подстраховаться квартирмейстер.
– В Кремле, Нодэль, в Кремле!
– Я вас понял. Через час резиденция в Днестровске будет готова.
– Ибо приказ вам известен, Нодэль!
В каком бы тоне Гредер ни общался со своими собеседниками, он никогда не злился и уж тем более – не выходил из себя. Конечно, приказной командирский баритон – это у него из офицерской школы, но штандартенфюрер никогда особо не налегал на него. Иное дело, что многих вводил в заблуждение цвет его лица. Но лишь немногие знали, что на самом деле это не «печать гипертоника», а печать… пожара и взрыва на гигантском дирижабле «Гинденбург» в мае 1937 года, в американском аэропорту Лейкхерст.
Именно с дирижаблем «Гинденбург» были связаны – причем не только в переносном, но и в прямом смысле – взлет и падение Гредера. Именно благодаря личному причастию к созданию «Гинденбурга», его, тогда еще гауптштурмфюрера, представили Герингу и фюреру. А после гибели «Гинденбурга» он чуть было не попал под суд. «Чуть было…» Это теперь он может говорить «чуть было…», а тогда обвинений в его адрес сыпалось столько, что их вполне хватило бы не только для разжалования до эсэсманна[8], или даже изгнания из рядов СС, но и для того, чтобы повесить на арке Бранденбургских ворот. Но когда предание Гредера суду уже было делом решенным, его вдруг пригласил к себе Гитлер.
Узнав об этом вызове (Гредер должен был явиться на прием на следующий день), главный конструктор дирижабля Гуго Экнер, который и сам опасался за свою жизнь, попытался успокоить его: «По крайней мере поговоришь с самим фюрером. Ради этого тебе стоило собственноручно взорвать не только “Гинденбург”, но и весь воздушный флот Германии».
Фюрер под страхом смерти запретил Гредеру разглашать то, о чем они вели тогда, в мае 1937 года, беседу в его восточно-прусской ставке. Но назад, в Берлин, Гредер вернулся уже в чине штурмбаннфюрера СС и в должности начальника специальной службы СД, которая долгое время занималась расследованием причин таинственной гибели самого большого и самого оснащенного за всю историю воздухоплавания дирижабля, которая самим фюрером названа была тогда «секретной раной Третьего рейха».
По ту сторону реки еще продолжались бои с небольшими группами противника, оказавшимися в окружении, но участь этих самоубийц уже была решена. Последние части красных еще только завершали переправу через Днестр южнее и севернее городка и окапывались на том берегу или сразу же уходили дальше, в сторону Подольской гряды, а команда квартирмейстеров службы безопасности СС уже облюбовала этот, построенный по образцу старинной помещичьей усадьбы двухэтажный особняк – с облупленными колоннами у входа, большим балконом и двумя флигельными постройками, образующими внутренний дворик, предварительно изгнав из него квартирмейстеров штаба какой-то румынской дивизии.
– Никаких румынских штабов по эту сторону Днестра! – жестко отреагировал Гредер на телефонный доклад своего квартирмейстера Нодэля. – С кличем: «Алла! Алла!» – на левый берег, добывать для Антонеску великую Транснистрию.
– Простите, штандартенфюрер, насколько я знаю, румыны идут в бой с другим кличем, и потом…
– Они сотни лет были под игом турок и других воинственных кличей просто не знают. Поэтому приказываю: гнать их из этого особняка, гауптштурмфюрер! А если заупрямятся, гнать из города, из всех окрестных сел, из Бессарабии. Румын? Значит, гнать!
Гауптштурмфюрер уже начал понемногу привыкать к «диким монологам», как он их именовал, своего влиятельного шефа, и только это спасало его от опрометчивой спешки в выполнении подобных приказов. При этом Гредера нельзя было назвать самодуром. Вернее, иллюзия о его самодурстве развеивалась сразу же, как только появившийся в орбите его влияния офицер начинал понимать, что устраивает эти свои «дикие монологи» штандартенфюрер не из самодурства и даже не из маниакального стремления казаться влиятельнее и грознее, чем он есть на самом деле… Просто он, человек, который терпеть не мог театра и актеров и который за всю свою сорокапятилетнюю жизнь едва ли раза три там побывал, привык подобным образом самовыражаться. То есть, в случае с Гредером тезис «вся жизнь – игра» приобрел некое особое звучание и воплощение; он действительно всю свою жизнь играл, возможно даже не подозревая, что играет, причем делает это великолепно, естественно, не впадая ни в театральщину, ни в пошлую любительщину.
«Предаваясь своим диким монологам», Гредер мог, талантливо импровизируя, разыграть кого угодно: неисправимого садиста, устрашающего добродетеля, непобедимого полководца, избалованного философа-аристократа… Кто-то мог улавливать в этих его экзальтациях легкое пародирование дуче Муссолини; кто-то с ужасом находил в его выходках отзвуки программных речей фюрера, но при этом мало кто решался комментировать поведение этого «самого страшного человека» группы войск, лично знакомого с начальником полиции безопасности и службы безопасности Эрнстом Кальтенбруннером, с Борманом и даже с фюрером.
Впрочем, самая большая опасность для подчиненных Гредера заключалась не в том, чтобы не выдать своего возмущения или восхищения его «дикими монологами», а в том, чтобы не впасть в эйфорию от одного из таких монологов и не пытаться воплотить в жизнь одну из его театрально-бредовых идей, или выполнить один из его абсурдных приказов-рассуждений.
Приземистый, немыслимо широкоплечий, с красновато-серым (цвета пережженного кирпича) лицом закоренелого гипертоника и короткими, по-монгольски кривыми, словно всю жизнь просидел на глобусе, ногами, Гредер имел привычку представать перед своими подчиненными, воинственно набычившись, обеими руками держась за широкий, специально для него пошитый, почти бандажный ремень, чтобы, пренебрегая какими-либо вступлениями, раскручивать один из многих своих «диких монологов». И поскольку лишь искушенные знали, что у штандартенфюрера СС Гредера есть кодовые слова: «Ибо приказ вам известен», то своими фантазиями шеф СД группы армий не раз ставил в идиотское положение и подчиненных, и самого себя.
А секрет заключался в том, что из всего потока, который Гредер выплескивал, изощряясь в красноречии, выполнению, да и вообще, вниманию подлежала только та сентенция или то прямое указание, которые завершались словами: «Ибо приказ вам известен». Использование им слова «приказ» в любом ином словосочетании или контексте просто не принималось во внимание.
– Говорят, где-то там, рядом, должна находиться древняя крепость. Это так?
– Она рядом, – ответил гауптштурмфюрер Нодэль. – Небольшая, но действительно древняя.
– Тогда почему мы с вами располагаемся в этом вашем особняке, а не в крепости? Только потому, что из нее не нужно было изгонять путающихся под ногами румынских штабистов? Но вы же знаете, как я отношусь к крепостям!
– Вы им поклоняетесь.
– Вот именно. Мне приятно, что вам хоть что-то известно о своем командире. Так почему мы не в крепости?
– На ее территории нет ни одного подходящего строения. И вообще, это обычная восточная крепость, а не укрепленный замок в виде приятных взору европейца бургов[7].
– То есть, вы хотите сказать, что замка на территории этой крепости нет?
– Его нет, господин штандартенфюрер!
– И вы так спокойно сообщаете мне об этом, Нодэль.
– А что прикажете делать, господин штандартенфюрер?
– Что я прикажу делать?! Разнести стены крепости и построить из камня нормальный приличный замок, черт возьми, – вот что я прикажу делать. Что вы там возитесь с какими-то хижинами?
Нодэль замялся. Должность и обязанности квартирмейстера он считал позорными для себя и готов был принять под свое командование любое отделение СД на оккупированной территории, или даже роту «Ваффен СС», только бы не заниматься этими бесконечными переездами и не выслушивать по три раза на день «дикие монологи» штандартенфюрера СС Гредера.
– Оно бы, конечно, неплохо… – наконец нашелся он с ответом. И тотчас же услышал:
– Через два часа я буду в этом вашем, гм-гм…
– Днестровске, – подсказал Нодэль.
– Вот именно. Но что касается вас, Нодэль, то вы должны думать не о том, где именно я буду через два часа, а о том, что, где бы я через эти самые два часа ни оказался, – там все должно быть готовым к моему переезду. Ибо приказ вам известен.
– Чтобы все было готово в крепости? – все же решил подстраховаться квартирмейстер.
– В Кремле, Нодэль, в Кремле!
– Я вас понял. Через час резиденция в Днестровске будет готова.
– Ибо приказ вам известен, Нодэль!
В каком бы тоне Гредер ни общался со своими собеседниками, он никогда не злился и уж тем более – не выходил из себя. Конечно, приказной командирский баритон – это у него из офицерской школы, но штандартенфюрер никогда особо не налегал на него. Иное дело, что многих вводил в заблуждение цвет его лица. Но лишь немногие знали, что на самом деле это не «печать гипертоника», а печать… пожара и взрыва на гигантском дирижабле «Гинденбург» в мае 1937 года, в американском аэропорту Лейкхерст.
Именно с дирижаблем «Гинденбург» были связаны – причем не только в переносном, но и в прямом смысле – взлет и падение Гредера. Именно благодаря личному причастию к созданию «Гинденбурга», его, тогда еще гауптштурмфюрера, представили Герингу и фюреру. А после гибели «Гинденбурга» он чуть было не попал под суд. «Чуть было…» Это теперь он может говорить «чуть было…», а тогда обвинений в его адрес сыпалось столько, что их вполне хватило бы не только для разжалования до эсэсманна[8], или даже изгнания из рядов СС, но и для того, чтобы повесить на арке Бранденбургских ворот. Но когда предание Гредера суду уже было делом решенным, его вдруг пригласил к себе Гитлер.
Узнав об этом вызове (Гредер должен был явиться на прием на следующий день), главный конструктор дирижабля Гуго Экнер, который и сам опасался за свою жизнь, попытался успокоить его: «По крайней мере поговоришь с самим фюрером. Ради этого тебе стоило собственноручно взорвать не только “Гинденбург”, но и весь воздушный флот Германии».
Фюрер под страхом смерти запретил Гредеру разглашать то, о чем они вели тогда, в мае 1937 года, беседу в его восточно-прусской ставке. Но назад, в Берлин, Гредер вернулся уже в чине штурмбаннфюрера СС и в должности начальника специальной службы СД, которая долгое время занималась расследованием причин таинственной гибели самого большого и самого оснащенного за всю историю воздухоплавания дирижабля, которая самим фюрером названа была тогда «секретной раной Третьего рейха».
10
Арнольд Гредер уже собирался покинуть свое временное пристанище в какой-то бессарабской деревне, в десяти километрах от Днестровска, когда в его кабинете вдруг появился адъютант Курт Шушнинг со срочной шифрограммой от Кальтенбруннера.
– Да, но вы получили ее еще час назад, унтерштурмфюрер! – вскинул брови Гредер. Он всегда обращал внимание на время поступления подобных шифрограмм. – Почему же я вижу ее у себя на столе только сейчас?
– Смею заметить, господин штандартенфюрер, – педантично уточнил Шушнинг, – что там указано время принятия радиограммы нашим радистом.
– А вы конечно же долго размышляли: «Брать ее у радиста или не стоит?»
– Я узнал о ней немедленно, однако она была зашифрована.
– Да что вы говорите?! – артистично изумился Гредер. – Кто бы мог предположить, что начальник Главного управления имперской безопасности[9]решится потревожить вас своей шифровкой?! И вообще, предположить, что все радиограммы из Главного управления имперской безопасности приходят только шифрованными.
– Вы уже приказали шифровальному отделу готовиться к переезду. И мне не сразу удалось найти шифровальщика Зоннера.
– Но у нас есть еще два шифровальщика.
– Радиограмма была закодирована по системе «Циклоп», у которой есть два «ключа». Первый «ключ» у Зоннера, второй – у вас, штандартенфюрер.
– Ах вот как, «Циклоп»?! – поумерил свой пыл Гредер. – Так какого дьявола вы сразу же не сказали, что это радиограмма по системе «Циклопа»? Я-то вижу, что здесь какая-то ахинея.
– Потому что это текст после расшифровки первым ключ-кодом. Смысл, в сути своей, дурацкий, позволю себе заметить, – вежливо склонился в поклоне сухопарый с длинной гусиной шеей Шушнинг. – Но за ним что-то скрывается, и докопаться до глубинного смысла его сможете только вы. Зоннер, как я уже сказал, владеет лишь первым кодом этого шифра.
– Так где вы его обнаружили?
– Шифровку?
– Зоннера, черт возьми!
Шушнинг замялся.
– Собственно, он прощался с одной местной дамой.
– Пока я ждал радиограммы. Надеюсь, вы его уже повесили?
– Никак нет.
– Жаль дамы? Даму-то вы, надеюсь, уже вздернули?!
Адъютант вновь замер в едва уловимом поклоне. На самом деле это был не поклон. Так, наклонясь с высоты своего почти двухметрового страусиного роста, Шушнинг ждал кодовой фразы штандартенфюрера: «Ибо приказ вам известен». Если она прозвучит, ему в самом деле придется попросить местное отделение гестапо, чтобы его люди занялись этой смуглолицей румынкой, кстати, весьма смахивающей на цыганку.
Но, вместо этой «приговорной» фразы, неожиданно прозвучала другая:
– Что вы топчетесь у меня перед глазами, унтерштурмфюрер? Убирайтесь вон! Пока я буду заниматься здесь расшифровкой этого «папируса», находитесь в приемной, рядом с часовым, будьте готовым к любому развитию событий.
– Яволь. Выйти, ждать и… быть готовым.
Поднявшись из-за стола, Гредер открыл массивный сейф и извлек оттуда пакет с ключ-кодом номер два шифра «Циклоп». Даже если бы кто-то из этих двоих – Зоннер или Шушнинг – оказались предателями, они ничего не смогли бы сказать определенного по этой шифровке, поскольку Зоннер расшифровывал ее после цифрового кодирования, превращая его в кодирование словесное, прочтя которое, непосвященный в лучшем случае узнал бы о сходе снежной лавины в Альпах, или о метеоусловиях в Гренландии. И лишь пройдя через повторную стадию расшифровки, можно было добраться до истинного смысла этого послания.
Вернувшись за стол, Гредер открыл словарик «код-ключа», но в это время ожил телефонный аппарат. Звонили из Абвера, от генерал-майора Роттена.
– Интересующее вас подразделение, – слегка грассировал приятный командирский баритон на том конце провода, – вступит в соприкосновение с врагом в зоне действия Подольского укрепрайона.
– А что, разве укрепрайон все еще сопротивляется?! – искренне изумился Гредер.
– Отдельные его части все еще сражаются на правом берегу Днестра. Сам укрепрайон, доты которого находятся на левобережье, судя по всему, будет сдерживать наше наступление, даже находясь в полном окружении, – терпеливо объяснял арийский баритон, основательно подпорченный полуфранцузским-полуеврейским грассированием. Как докладывает разведка, гарнизоны дотов к отходу не готовятся. Хотя севернее и южнее этого укрепрайона наши части…
– Наши доблестные части, – прервал его Гредер, делая ударение на слово «доблестные». – А вот чем занимается возлюбленная королевская рать Антонеску – это вопрос.
– Простите… – педантично запнулся баритон, фамилии этого представившегося ему подполковника абвера Гредер просто не запомнил.
– Так поднимайте же эту орду, подполковник, – начал раскручивать свой очередной «дикий монолог» штандартенфюрер СС, – поднимайте! Насколько я помню, это непобедимое воинство одичавших римлян стремится добыть себе Транснистрию. Так объясните им, подполковник, что она находится по ту сторону реки. Поведите их туда, подполковник, укажите им путь, они нуждаются в вас, как в Моисее! Когда-нибудь потомки транснистрорумын будут молиться на ваши гранитные лики: «Вот он, – будут объяснять внукам своим, – новозаветный Моисей, приведший нас в Транснистрию! Поклонимся же ему…» Что вы умолкли, Моисей?
– Подполковник Курт фон Брюнинг, господин штандартенфюрер, – холодно напомнил ему абверовец, не собираясь перевоплощаться в иудейского Моисея, сам намек на отдаленное родство с которым был теперь крайне опасным. Даже для Шикльгрубера-Гитлера.
– Так действуйте же, действуйте, – проигнорировал его дворянскую гордыню Гредер. – Сорок отведенных вам дней уходят, наш абвер-Моисей! – Положив трубку, штандартенфюрер еще несколько мгновений смотрел на нее, словно бы медиумически пытаясь проникнуть в словесную суть того, что говорит и думает по ту сторону провода некий подполковник. «Абвер-Моисей!» – самодовольно повел подбородком Гредер. Сейчас он напоминал актера, сорвавшего своим монологом бурю оваций и уже за кулисами пытающегося понять, в связи с чем и по какому поводу сей фурор. – «Не понимаю, чем этот подполковник недоволен? Почти библейская слава…»
– Да, но вы получили ее еще час назад, унтерштурмфюрер! – вскинул брови Гредер. Он всегда обращал внимание на время поступления подобных шифрограмм. – Почему же я вижу ее у себя на столе только сейчас?
– Смею заметить, господин штандартенфюрер, – педантично уточнил Шушнинг, – что там указано время принятия радиограммы нашим радистом.
– А вы конечно же долго размышляли: «Брать ее у радиста или не стоит?»
– Я узнал о ней немедленно, однако она была зашифрована.
– Да что вы говорите?! – артистично изумился Гредер. – Кто бы мог предположить, что начальник Главного управления имперской безопасности[9]решится потревожить вас своей шифровкой?! И вообще, предположить, что все радиограммы из Главного управления имперской безопасности приходят только шифрованными.
– Вы уже приказали шифровальному отделу готовиться к переезду. И мне не сразу удалось найти шифровальщика Зоннера.
– Но у нас есть еще два шифровальщика.
– Радиограмма была закодирована по системе «Циклоп», у которой есть два «ключа». Первый «ключ» у Зоннера, второй – у вас, штандартенфюрер.
– Ах вот как, «Циклоп»?! – поумерил свой пыл Гредер. – Так какого дьявола вы сразу же не сказали, что это радиограмма по системе «Циклопа»? Я-то вижу, что здесь какая-то ахинея.
– Потому что это текст после расшифровки первым ключ-кодом. Смысл, в сути своей, дурацкий, позволю себе заметить, – вежливо склонился в поклоне сухопарый с длинной гусиной шеей Шушнинг. – Но за ним что-то скрывается, и докопаться до глубинного смысла его сможете только вы. Зоннер, как я уже сказал, владеет лишь первым кодом этого шифра.
– Так где вы его обнаружили?
– Шифровку?
– Зоннера, черт возьми!
Шушнинг замялся.
– Собственно, он прощался с одной местной дамой.
– Пока я ждал радиограммы. Надеюсь, вы его уже повесили?
– Никак нет.
– Жаль дамы? Даму-то вы, надеюсь, уже вздернули?!
Адъютант вновь замер в едва уловимом поклоне. На самом деле это был не поклон. Так, наклонясь с высоты своего почти двухметрового страусиного роста, Шушнинг ждал кодовой фразы штандартенфюрера: «Ибо приказ вам известен». Если она прозвучит, ему в самом деле придется попросить местное отделение гестапо, чтобы его люди занялись этой смуглолицей румынкой, кстати, весьма смахивающей на цыганку.
Но, вместо этой «приговорной» фразы, неожиданно прозвучала другая:
– Что вы топчетесь у меня перед глазами, унтерштурмфюрер? Убирайтесь вон! Пока я буду заниматься здесь расшифровкой этого «папируса», находитесь в приемной, рядом с часовым, будьте готовым к любому развитию событий.
– Яволь. Выйти, ждать и… быть готовым.
Поднявшись из-за стола, Гредер открыл массивный сейф и извлек оттуда пакет с ключ-кодом номер два шифра «Циклоп». Даже если бы кто-то из этих двоих – Зоннер или Шушнинг – оказались предателями, они ничего не смогли бы сказать определенного по этой шифровке, поскольку Зоннер расшифровывал ее после цифрового кодирования, превращая его в кодирование словесное, прочтя которое, непосвященный в лучшем случае узнал бы о сходе снежной лавины в Альпах, или о метеоусловиях в Гренландии. И лишь пройдя через повторную стадию расшифровки, можно было добраться до истинного смысла этого послания.
Вернувшись за стол, Гредер открыл словарик «код-ключа», но в это время ожил телефонный аппарат. Звонили из Абвера, от генерал-майора Роттена.
– Интересующее вас подразделение, – слегка грассировал приятный командирский баритон на том конце провода, – вступит в соприкосновение с врагом в зоне действия Подольского укрепрайона.
– А что, разве укрепрайон все еще сопротивляется?! – искренне изумился Гредер.
– Отдельные его части все еще сражаются на правом берегу Днестра. Сам укрепрайон, доты которого находятся на левобережье, судя по всему, будет сдерживать наше наступление, даже находясь в полном окружении, – терпеливо объяснял арийский баритон, основательно подпорченный полуфранцузским-полуеврейским грассированием. Как докладывает разведка, гарнизоны дотов к отходу не готовятся. Хотя севернее и южнее этого укрепрайона наши части…
– Наши доблестные части, – прервал его Гредер, делая ударение на слово «доблестные». – А вот чем занимается возлюбленная королевская рать Антонеску – это вопрос.
– Простите… – педантично запнулся баритон, фамилии этого представившегося ему подполковника абвера Гредер просто не запомнил.
– Так поднимайте же эту орду, подполковник, – начал раскручивать свой очередной «дикий монолог» штандартенфюрер СС, – поднимайте! Насколько я помню, это непобедимое воинство одичавших римлян стремится добыть себе Транснистрию. Так объясните им, подполковник, что она находится по ту сторону реки. Поведите их туда, подполковник, укажите им путь, они нуждаются в вас, как в Моисее! Когда-нибудь потомки транснистрорумын будут молиться на ваши гранитные лики: «Вот он, – будут объяснять внукам своим, – новозаветный Моисей, приведший нас в Транснистрию! Поклонимся же ему…» Что вы умолкли, Моисей?
– Подполковник Курт фон Брюнинг, господин штандартенфюрер, – холодно напомнил ему абверовец, не собираясь перевоплощаться в иудейского Моисея, сам намек на отдаленное родство с которым был теперь крайне опасным. Даже для Шикльгрубера-Гитлера.
– Так действуйте же, действуйте, – проигнорировал его дворянскую гордыню Гредер. – Сорок отведенных вам дней уходят, наш абвер-Моисей! – Положив трубку, штандартенфюрер еще несколько мгновений смотрел на нее, словно бы медиумически пытаясь проникнуть в словесную суть того, что говорит и думает по ту сторону провода некий подполковник. «Абвер-Моисей!» – самодовольно повел подбородком Гредер. Сейчас он напоминал актера, сорвавшего своим монологом бурю оваций и уже за кулисами пытающегося понять, в связи с чем и по какому поводу сей фурор. – «Не понимаю, чем этот подполковник недоволен? Почти библейская слава…»
11
Гейдрих и в самом деле был поражен поведением рейхсфюрера СС. Гиммлер пытался вести себя так, словно лично он к организации заговора «Железной гвардии» против правительства Антонеску, а равно, как и к его позорному провалу, никакого отношения не имеет. И теперь он позволяет себе у него, Гейдриха, выяснять, стоит ли ему отговаривать фюрера от упоминания о деле Хории Симы в «Воззвании к германскому народу»! Словно не понимает, что именно сейчас фюрер будет крайне заинтересован в том, чтобы Антонеску стал надежным союзником Германии. Потому что Румыния – это сотни километров сопредельной с Советами территории, на которой могут разместиться наступающие германские войска. Потому что Румыния – это сотни тысяч пусть и не самых боеспособных в Европе, тем не менее – дополнительных штыков, которые фюрер может нацелить на Одессу и Крым, высвободив свои собственные части для удара на Минск, Москву и Ленинград. А самое главное – что это пока единственный солидный источник горючего, столь необходимого для механизированных армад Германии, для ее авиации.
– Фюрер конечно же, – чеканя каждый слог, произнес Гейдрих, – ни при каких обстоятельствах не должен упоминать в своем воззвании к народу даже имени Хории Симы. Какой в этом смысл? Пощекотать нервы Антонеску? Напомнить румынскому диктатору, что в любое время мы можем поднять против него остатки разгромленной «Железной гвардии», которая, по нашим последним и достоверным сведениям, подняться для серьезного мятежа уже не готова? Перед всем миром выставить Антонеску и его правительство как недружественных нам и ненадежных, на которые мы не можем положиться? Но в таком случае мы должны идти до конца, возвысить короля Румынии и заставить Антонеску уйти в отставку, или же вообще убрать его. И это в то время, когда сам Антонеску готов простить нам заговор против него, ради более важной цели – возврата Румынии земель между Прутом и Бугом, «исконно – как он считает – румынских земель»! А ведь это воззвание должно быть нацелено против русских. Так чем фюрер собирается навредить русским, раздувая дело о неудавшемся путче против Антонеску?
И Гиммлер, и даже Шелленберг ощутили, что Гейдрих слегка зарывается. То – что и как – он сейчас говорил, звучало слишком резко; фюрер такой реакции не одобрил бы. Зато Шелленберг наконец-то увидел того, не признающего вождей и авторитетов Гейдриха-нигилиста, которого сотворила чиновничья молва. Рейхсфюрер СС и шеф РСХА пристально взглянули друг на друга и, поняв, что их диалог зашел в тупик, перевели взгляд на Шелленберга, надеясь дождаться его третейского решения или хотя бы услышать мнение начальника управления разведки РСХА.
В данной ситуации Шелленберг оказался в самом выгодном положении, ибо к провалу в 1940 году заговора против Антонеску никакого отношения он не имел. Зато успел основательно познакомиться со всеми тонкостями этого заговора германских спецслужб и его последствий. Сразу же после провала заговора, Антонеску сумел арестовать Хориа Симу и всех основных его исполнителей. Кроме тех, кто до этой волны арестов просто не дожил.
Антонеску уже готов был вздернуть Хориа Симу на столбе напротив своего кабинета. Но мог и не торопиться с казнью, а заставить вождя железно-гвардейцев раскрыть все те нити, которые вели к заговорщикам в Берлин. И тогда Германия предстала бы перед миром как страна, не уважающая своих союзников. Тем более что Антонеску раздражало сближение Германии и России. Понятно, что он знал об условности советско-германского «Договора о ненападении» и что фюрер не собирается долго опираться на эти договоренности. Но знал и то, что у «Договора о ненападении» имеется «секретный дополнительный протокол», определяющий сферы влияния коммунистической и фашистской империй. И если бы он касался лишь раздела Польши, с окончательным и не подлежащим обжалованию приговором, вынесенным этой стране Сталиным и Молотовым, в котором утверждалось, что такого государства больше не существует и что «воссоздание его в каких-либо границах возможно только путем дружеского согласия»… Но там был Третий пункт, навязанный Германии Россией, а значит, выигранный коммунистами. И вот этот-то пункт прямо касался основ румынской государственности и румынской национальной гордости. Ибо в нем говорилось: «Касательно Юго-Восточной Европы, Советская сторона указала на свою заинтересованность в Бессарабии. Германская сторона заявила о полной политической незаинтересованности в этих территориях».
То есть, Германия демонстративно самоустранялась от влияния на процессы, связанные с Бессарабией, по существу отдавая эти «исконно румынские территории» на откуп коммунистам.
И вот сейчас, выдержав вопросительные взгляды Гиммлера и Гейдриха, Шелленберг, до сих пор чувствовавший себя как ефрейтор на генеральском совете, заговорил:
– В данный момент фюрер рассматривает Румынию как своего самого идеального союзника на южном фланге. Начиная кампанию против России, он конечно же рассчитывает на политическую волю Антонеску и на решимость румынского народа вернуть себе захваченные русскими национальные территории. Фюрер помнит, что, по настоянию руководства Главного Управления имперской безопасности, высшее руководство Германии вынуждено было вступиться за неудачливого заговорщика и попросить Антонеску сохранить ему жизнь. – Произнося это, Шелленберг заметил, как не только Гейдрих, но и Гиммлер стыдливо отвели взгляды.
Шелленберг конечно же мог бы и не акцентировать внимание на этом их провале. Но, с другой стороны, они ведь сами захотели услышать мнение своего подчиненного, да к тому же будущего автора текста «Воззвания фюрера к германскому народу». И, чтобы основательно изложить свою точку зрения, бригадефюрер просто обязан был коснуться некоторых неприятных моментов этой скандальной истории.
– Да, это так, – проскрипел зубами Гейдрих. – И нам еще повезло, что этого болвана из «Железной гвардии» удалось вырвать из рук румынской сигуранцы.
– Однако, передавая нам Симу, – не стал щадить его Шелленберг, – маршал Антонеску заявил, что делает это в знак примирения, чтобы показать, что в дальнейшем рассчитывает на полное доверие и поддержку со стороны германского руководства.
– Но при этом он знал, что сам акт передачи заговорщика Германии, – проворчал Гейдрих, – является демонстративным жестом, указывающим на то, кто именно, какая страна и какая политическая сила стоит за подготовкой этого заговора. Мы сами выдали себя – вот почему маршал выдал нам Симу, превратив сам акт передачи в акт самоутверждения[10].
– Можно истолковывать и так, – неохотно признал Гиммлер.
– И только так, – нахраписто подтвердил Гейд-рих. – Он ткнул всех нас мордами в дерьмо… прошу прощения, рейхсфюрер. Но именно так, в дерьмо… мордами. И все верно рассчитал. Фюрер был крайне недоволен нашими действиями. Его буквально взбесило то, что мы не сумели довести до успешного конца столь, казалось бы, успешно подготовленный заговор.
Шелленберг про себя ухмыльнулся, превратив при этом свое собственное лицо в преисполненную скорби погребальную маску. Он-то прекрасно знал, что непосредственными виновниками этого провала фюрер считал конкретных людей – Гиммлера и Гейдриха. Или, наоборот, Гейдриха и Гиммлера. Что, собственно, особого значения не имело. И не решился отстранить их от должностей только потому, что не время было портить отношения с двумя самыми влиятельными людьми Германии, за которыми стояла своя собственная «железная гвардия» в виде СС и Главного управления имперской безопасности.
– Возвращаясь к «делу Хориа Симы» в своем «Воззвании к народу», – неожиданно повело Шелленберга, – фюрер желает еще раз, причем официально, на высшем политическом и государственном уровне, убедить Антонеску, что подобные действия против его правительства не повторятся. Уверен, что Гитлер не просто хочет ликвидировать это черное пятно в наших отношениях с Румынией, но и попытается преподнести дело Хории Симы, как интригу русских, удачно замаскированную под операцию германских сил безопасности.
– Фюрер конечно же, – чеканя каждый слог, произнес Гейдрих, – ни при каких обстоятельствах не должен упоминать в своем воззвании к народу даже имени Хории Симы. Какой в этом смысл? Пощекотать нервы Антонеску? Напомнить румынскому диктатору, что в любое время мы можем поднять против него остатки разгромленной «Железной гвардии», которая, по нашим последним и достоверным сведениям, подняться для серьезного мятежа уже не готова? Перед всем миром выставить Антонеску и его правительство как недружественных нам и ненадежных, на которые мы не можем положиться? Но в таком случае мы должны идти до конца, возвысить короля Румынии и заставить Антонеску уйти в отставку, или же вообще убрать его. И это в то время, когда сам Антонеску готов простить нам заговор против него, ради более важной цели – возврата Румынии земель между Прутом и Бугом, «исконно – как он считает – румынских земель»! А ведь это воззвание должно быть нацелено против русских. Так чем фюрер собирается навредить русским, раздувая дело о неудавшемся путче против Антонеску?
И Гиммлер, и даже Шелленберг ощутили, что Гейдрих слегка зарывается. То – что и как – он сейчас говорил, звучало слишком резко; фюрер такой реакции не одобрил бы. Зато Шелленберг наконец-то увидел того, не признающего вождей и авторитетов Гейдриха-нигилиста, которого сотворила чиновничья молва. Рейхсфюрер СС и шеф РСХА пристально взглянули друг на друга и, поняв, что их диалог зашел в тупик, перевели взгляд на Шелленберга, надеясь дождаться его третейского решения или хотя бы услышать мнение начальника управления разведки РСХА.
В данной ситуации Шелленберг оказался в самом выгодном положении, ибо к провалу в 1940 году заговора против Антонеску никакого отношения он не имел. Зато успел основательно познакомиться со всеми тонкостями этого заговора германских спецслужб и его последствий. Сразу же после провала заговора, Антонеску сумел арестовать Хориа Симу и всех основных его исполнителей. Кроме тех, кто до этой волны арестов просто не дожил.
Антонеску уже готов был вздернуть Хориа Симу на столбе напротив своего кабинета. Но мог и не торопиться с казнью, а заставить вождя железно-гвардейцев раскрыть все те нити, которые вели к заговорщикам в Берлин. И тогда Германия предстала бы перед миром как страна, не уважающая своих союзников. Тем более что Антонеску раздражало сближение Германии и России. Понятно, что он знал об условности советско-германского «Договора о ненападении» и что фюрер не собирается долго опираться на эти договоренности. Но знал и то, что у «Договора о ненападении» имеется «секретный дополнительный протокол», определяющий сферы влияния коммунистической и фашистской империй. И если бы он касался лишь раздела Польши, с окончательным и не подлежащим обжалованию приговором, вынесенным этой стране Сталиным и Молотовым, в котором утверждалось, что такого государства больше не существует и что «воссоздание его в каких-либо границах возможно только путем дружеского согласия»… Но там был Третий пункт, навязанный Германии Россией, а значит, выигранный коммунистами. И вот этот-то пункт прямо касался основ румынской государственности и румынской национальной гордости. Ибо в нем говорилось: «Касательно Юго-Восточной Европы, Советская сторона указала на свою заинтересованность в Бессарабии. Германская сторона заявила о полной политической незаинтересованности в этих территориях».
То есть, Германия демонстративно самоустранялась от влияния на процессы, связанные с Бессарабией, по существу отдавая эти «исконно румынские территории» на откуп коммунистам.
И вот сейчас, выдержав вопросительные взгляды Гиммлера и Гейдриха, Шелленберг, до сих пор чувствовавший себя как ефрейтор на генеральском совете, заговорил:
– В данный момент фюрер рассматривает Румынию как своего самого идеального союзника на южном фланге. Начиная кампанию против России, он конечно же рассчитывает на политическую волю Антонеску и на решимость румынского народа вернуть себе захваченные русскими национальные территории. Фюрер помнит, что, по настоянию руководства Главного Управления имперской безопасности, высшее руководство Германии вынуждено было вступиться за неудачливого заговорщика и попросить Антонеску сохранить ему жизнь. – Произнося это, Шелленберг заметил, как не только Гейдрих, но и Гиммлер стыдливо отвели взгляды.
Шелленберг конечно же мог бы и не акцентировать внимание на этом их провале. Но, с другой стороны, они ведь сами захотели услышать мнение своего подчиненного, да к тому же будущего автора текста «Воззвания фюрера к германскому народу». И, чтобы основательно изложить свою точку зрения, бригадефюрер просто обязан был коснуться некоторых неприятных моментов этой скандальной истории.
– Да, это так, – проскрипел зубами Гейдрих. – И нам еще повезло, что этого болвана из «Железной гвардии» удалось вырвать из рук румынской сигуранцы.
– Однако, передавая нам Симу, – не стал щадить его Шелленберг, – маршал Антонеску заявил, что делает это в знак примирения, чтобы показать, что в дальнейшем рассчитывает на полное доверие и поддержку со стороны германского руководства.
– Но при этом он знал, что сам акт передачи заговорщика Германии, – проворчал Гейдрих, – является демонстративным жестом, указывающим на то, кто именно, какая страна и какая политическая сила стоит за подготовкой этого заговора. Мы сами выдали себя – вот почему маршал выдал нам Симу, превратив сам акт передачи в акт самоутверждения[10].
– Можно истолковывать и так, – неохотно признал Гиммлер.
– И только так, – нахраписто подтвердил Гейд-рих. – Он ткнул всех нас мордами в дерьмо… прошу прощения, рейхсфюрер. Но именно так, в дерьмо… мордами. И все верно рассчитал. Фюрер был крайне недоволен нашими действиями. Его буквально взбесило то, что мы не сумели довести до успешного конца столь, казалось бы, успешно подготовленный заговор.
Шелленберг про себя ухмыльнулся, превратив при этом свое собственное лицо в преисполненную скорби погребальную маску. Он-то прекрасно знал, что непосредственными виновниками этого провала фюрер считал конкретных людей – Гиммлера и Гейдриха. Или, наоборот, Гейдриха и Гиммлера. Что, собственно, особого значения не имело. И не решился отстранить их от должностей только потому, что не время было портить отношения с двумя самыми влиятельными людьми Германии, за которыми стояла своя собственная «железная гвардия» в виде СС и Главного управления имперской безопасности.
– Возвращаясь к «делу Хориа Симы» в своем «Воззвании к народу», – неожиданно повело Шелленберга, – фюрер желает еще раз, причем официально, на высшем политическом и государственном уровне, убедить Антонеску, что подобные действия против его правительства не повторятся. Уверен, что Гитлер не просто хочет ликвидировать это черное пятно в наших отношениях с Румынией, но и попытается преподнести дело Хории Симы, как интригу русских, удачно замаскированную под операцию германских сил безопасности.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента