Суси Валерий. Все не так

   "Скажи мне кто твой друг..." Алкоголь должен бы расслабляюще действовать на реакции. У меня же уши вспыхнули, словно их до того специально просушивали, а затем уж и подожгли уверенно. Кажется, с ушами Никоненко случилось то же.
   - Великий - Чарли Чаплин! А я достаточно известный, - сокрушенно произнес он.
   Слабая все-таки инъекция - водка. Когда в небольших дозах.
   - Позвольте, я Вам Есенина почитаю... "Друг мой, друг мой, мне очень и очень плохо..."
   Я помню, что Никоненко сыграл роль поэта.
   А с Тараскиным, кинооператором, познакомился на другой день и сошлись мы сразу, смешались как два однородных вещества. Не отличить... Редко, но так бывает.
   К тому времени им было снято уже сто пятьдесят художественных фильмов. И как всегда, как обычно для людей сумевших сделать что-то стоящее, держался он неприметно и не упускал случая, чтоб похвалить кого-нибудь...
   Перезванивать вечером неизвестной мне Кате и напоминать о смерти Сергея Тараскина я не стал.
   А позвонил Володе. Он - актер и исполнитель песен.
   - Приходи вечером на спектакль. Скажешь на входе свою фамилию, получишь контрмарку. А повидаться сможем завтра. Сегодня после спектакля нужно сразу мчаться на телевидение.
   - Хорошо, Володя. Только нас будет двое.
   - Без проблем.
   Актерская судьба Володи драматична как чеховские пьесы. В прошлом, бывало, у него оказывалось слишком много свободного времени.
   "Нужно сразу мчаться на телевидение".
   Мы давненько не встречались. Тогда его на телевидение приглашали редко. Запивал не вовремя товарищ мой. Глупо, конечно, но иногда необходимо проиграться в пух, чтоб понять - не стоило даже начинать. Бросаешься наверстывать, натягиваешь жилы, боишься не успеть...
   На другой день мы не встретились. Утром не смог разогнать усталость Володя, а вечером не сумел с ней справиться я.
   Наверно, нам обоим это было не очень нужно...
   С большим или меньшим успехом тело передвигается в пространстве. Спуск в подземку, переход, пара остановок, твоя станция, эскалатор. Тело сжимается и разжимается меж людей, застревает и опять проталкивается в открывшуюся перспективу. Тело в общем потоке.
   Будто собачка без поводка шустрит мысль, непредвиденно изменяя бег, исчезая из виду, мелькая в неожиданных местах, предъявляя то кончик уха, то метелочку хвоста. Нет в этом движеньи ни порядка, ни закономерности.
   Поезд-тихоход с вагонами, устроенными по барачному принципу (барак принцип существеннейший, присущий эпохе, символ ее). Густое и живейшее скопление народа, охваченного единой заботой - достать кипятку. Состав перевозит необустроенных, растерянных, плохо соображающих, с дырой в кармане людей, не пропускает ни одного полустанка. Очень красивое азиатское лицо девочки, принцессы из восточной сказки. С двух сторон от лица драные телогрейки, из которых торчат несуразные малоприятные корявые головы-пни. Запах пота - основной.
   Поезд из Сибири.
   Стая бесстрашных голубей под ногами в рижском сквере. Нахохлившись, игнорируя меня, возмущенно гулькают, как забастовщики на демонстрации.
   В Сибири голубей не было.
   Суровая теснота ринга. Ноги согласны пружинить безостановочно, уход влево-вправо, нырок, левый боковой. "В этом бою по очкам победил..."
   Марш Мендельсона; окно на третьем этаже в роддоме; скучная физиономия судьи во время развода; рожа одного начальника, рожа второго начальника, рожа третьего начальника; притон-обиталище спившихся воров; дуло ружья напоминает немой оскал зверя, научившегося убивать молча; два ствола неловко входят в рот, образуя моментальную тесноту и неприятно утыкаясь в небо; кассетник надрывается голосом Высоцкого:"Ах, все не так, все не так, все не так, как надо"; через секунду череп может разлететься на несколько частей, забрызгав стены, взметая кровавый вихрь до потолка...; потом оттуда, сверху соплями будут провисать, как сдернутые смерчем линии электропередач, осклизлые мутно-оранжевые нитки и спутанные пучки того, что сейчас еще позволяет мне думать и представлять всю эту муть; пальцы, страшась, чуть касаются курков... "Ах, все не так, все не так, все не так, как надо"; рожа следующего и последующего начальников; кранты советской власти; торжествующие хари националистов в центре Риги; паром в Финляндию.
   И это все за пару остановок в метро.
   Важно жить в согласии с самим собой. Большинство тревог и проблем люди создают себе сами собственной инициативой и чрезмерным стремлением к деятельности с непонятными последствиями. За исключением напряженной отвратительной суеты от неизбывной заботы о средствах. Но сколько людей транжирят время сверх того на ерунду, которую сами же изобретают.
   Жить в согласии с самим собой - означает избавляться от всего, что вносит в душу дискомфорт.
   На самом деле так жить я не умею.
   Мысль блуждает во времени независимо от тела, врезаясь в пространства, вонзаясь в аквамариновые карминные и лиловые измерения. Без ориентиров и указателей направлений.
   Душа блуждает...
   Ресторан Центрального Дома Литераторов не уступил бы, пожалуй, в легендарности знаменитому парижскому кафе "Ротонда".
   Вон, за тем столиком поблескивает толстыми стеклами очков Бабель; вон, поворачивает тонкую шею Пастернак; вон, язвит Ильф на пару с Петровым и мрачновато подшучивает Булгаков; Олеша, вон, трогательно и беззвучно сползает со стула.
   Светлов сидел в полном одиночестве за стойкой бара. Невысокий, щуплый, самой простой и обычной еврейской внешности, с присущими, конечно, выразительными национальными чертами - крючковатым носом, глазами на выкате и черными кудряшками. Совсем не бойцовская внешность. Но в тот вечер, а было это в 1959 году, в ресторане не оказалось ни одной фигуры, сравнимой по масштабу с известнейшим поэтом.
   Литературная тусовка располагала, однако, сведениями, как говорили подтвержденными и проверенными неоднократно, о его беспощадных словесных выпадах, когда фраза превращалась в убийственную дуэльную шпагу.
   Светлов сидел в полном одиночестве, и никто не решался занять место рядом.
   Молодой неопытный совсем еще Василь Быков находился в зале с компанией, впервые здесь. И скорей из любопытства, чем по надобности, завернул в бар, не подсаживаясь, а с дистанции разглядывая причудливые емкости бутылей на полках и стараясь не глядеть в сторону знаменитости. "Поставь рюмку коньяка", довольно требовательно сказал Светлов, зная точно, что для любого это в удовольствие, не в тягость. Быков, конечно, с радостью это сделал. Потом выяснилось, что Светлов сидел совершенно без денег и каждого подходящего к бару обкладывал такой своеобразной и безобидной данью.
   За достоверность события ручаюсь, так как история рассказана мне самим Василем Быковым. А этот человек привирать не умеет.
   Мы с Вячеславом сидели в этом же зале при полной тишине, вдвоем. Вышколенный, но все равно не умеющий быть приятным, официант скрипел подхалимно туфлями по паркету, зарабатывая право на бесцеремонный обсчет. И ведь заработал-таки!
   Он расколол меня в тот момент, когда я уставился в меню и с испугу, на миг, не справился с дыханием, передернув его, как затвор винтовки устаревшего образца. Полученного гонорара из "Дружбы Народов" могло и не хватить. "Великий знаток человечьих душ" тогда же понял, что меня можно "раздевать" беспардонно, нагло улыбаясь в глаза, что я из тех авторов-новичков, для которых первый гонорар имеет лишь ритуальное значение и который, конечно, ни за что не станет ерепениться и сопротивляться писательской традиции - пропить вознаграждение вчистую.
   Бабель, Булгаков, Пастернак, Ильф и Петров, Олеша...
   Володя - актер и исполнитель песен сказал:"Кроме бандитов, там теперь никто не бывает".
   Что происходит, когда такие места переуступают бандитам?
   Московские проспекты разворачиваются мощными сибирскими реками. Не для моей чухонской лодчонки, уныривающей обводным каналом памяти в стоячую воду Старой Риги, притискивающуюся к облупленным стенам ганзейских домов с готической остроконечностью.
   Многоликая беспечная прорва друзей из молодости, из шальной гульбы, из тискания малых и больших грудей в полутьме скверов, случайных квартир и попутных коридоров в конце концов стянулась, сузилась, скукожилась до задрипанного фрагмента, до снимка, умещающегося во внутреннем кармане пиджака.
   Синие глазки прячутся под тонким навесом ресниц. Из-под навеса выглядывет доверчивый обворожительный носик. Взглядам не разминуться в тесном проходе, придуманном архитекторами семнадцатого века.
   "Ночью, в узких улочках Риги..."
   Мы покупаем коньяк, конфеты, без особых усилий преодолеваем комплекс непродолжительного знакомства, переходим на "ты" и целенаправленно двигаемся в сторону известного мне адреса. Не задавая лишних вопросов. Мы не в том возрасте, когда нравственность чересчур обременяет и живем в городе, который не склонен к преувеличениям.
   Блузка распахивается радостно, как окно для первого весеннего солнца. Кровать стонет и трепещет, подушка и одеяло мечутся самостоятельно, пока не спрыгивают на пол и там не затихают в позе отдыхающего бедуина.
   Потом мы переворачиваем необязательные фразы, придающие пристойную осмысленность финальной сцене. Ведь наша встреча не требует повторов. Это ясно обоим. Мы просто шли каждый своей дорогой, приостановились ненадолго от аварийного столкновения глаз и теперь продолжим свой путь. В разном направлении.
   Мне вовсе не нужно знать ее фамилии, но я, заполняя молчаливый промежуток, спрашиваю. Ответ камнем влетает в стеклянный проем (однажды, промахнулся и ухайдокал витрину в парикмахерской. Такое не забудешь).
   А попробуй забыть фамилию - Дубина. С ударением на первом слоге, конечно. Но запоминаешь именно по ударению на втором.
   Сказать или не сказать? Навесик ресниц чувствительно подрагивает, не успокаиваясь так быстро.
   - Лет семь назад...кафе на Гоголя...шампанское с бальзамом (бурый медведь)...не помнишь?
   Смотрит во все глаза, блестящие смешинки скользят по синей роговице, как фигуристки в серебристых одеждах по льду вечернего катка.
   - Не может быть! Неужели ты?
   Семь лет тому назад "бурый медведь" свалил нас в одну постель. Кровать стонала и трепещала, подушка и одеяло метались самостоятельно...
   Избавляться от друзей иной раз бывает приятней, чем приобретать их. Словно освободил наконец измученные ноги от штиблет чужого размера и переобулся в те, что как раз впору, тютелька в тютельку. Идешь себе дальше, пританцовываешь да посвистываешь. Ей-Богу, хорошо иной раз от друзей избавляться.
   Вот один из них - неспелое выражение увечной претензии, чуть подкошенные от самовлюбленности губы на общем розовато-молочном фоне неустановившейся кожи лица. "Мужество? Мне не интересна эта тема".
   Впрочем, он комфортно обосновался где-то недалеко от Женевского озера, в центре Европы. Мужество ему ни к чему...
   Другой - то же выражение, но уже с "выделанной кожей". "Человечность? Отчего я так не люблю это слово?"
   Третий замучен потребностью выдать сногсшибательный парадокс. "Дети? Я ненавижу детей".
   "Я не верю в существование вампиров", - завляет еще один. В ответ на мое печальное наблюдение, что люди часто, захлебываясь, пьют кровь друг у друга. Ну, раз он не верит, значит - не вампир... Оперативная память, однако, мгновенно высчитывает и выбрасывает результат. Из той же лицемерноанекдотичной серии:" В СССР не было проституции", "Красной икры не было на прилавках, потому что она не пользовалась спросом", а Эдуард Россель объявил о том, что в Екатеринбурге нет организованной преступности.
   Все эти люди, закон, прекрасно ладят между собой. Что подталкивает к выводу: люди, как все живое, разделяются на семейства с общими признаками. И уж, поверьте, если Вы по природе своей травоядный, то никогда Вас не примет особь, поедающая себе подобных. Исключительно - на завтрак.
   Здоровое слово - внезапное, не жадное. Отлавливается, разумеется, сходу.
   Борьбы добра и зла нет и никогда не было. Добро и зло неизменные уравновешенные величины гармоничного мира.
   Есть видимость борьбы со злом. Локальная победа в одном месте оборачивается локальным поражением в другом.
   Человек никогда не откажется от установления того справедливого порядка, который ему кажется наилучшим.
   Стремление к справедливости - кратчайший путь к несправедливости.
   Изрядно накачавшись пивом выгребаю из бара на воздух. Полночь. Дом рядом, в пяти минутах. Чужеземцу не стоит поддавать далеко от собственного жилья. Откуда ни возьмись прямо передо мной русская русоволосая отчаянная башка. Под хмельком.
   - Русский? - кричит он озорно, не оставляя сомнений в своей неукротимой холеричности.
   - Русский! - кричу я, такой же точно неуравновешенный.
   - Тогда пойдем! Ставлю пиво!
   В баре полно полупьяных не задиристых финнов. Толстостенные кружки катапультируют через стойку бара, плывут покачиваясь и опускаются на пятачок стола.
   - Давно в Финляндии? - спрашивает "башка".
   - Три года.
   - Хе! А я - пятнадцать лет. Это теперь нашего брата можно встретить где угодно. А тогда...
   Замечаю, что помимо холеричности, которая мне так понятна, у моего визави еще что-то примешано, не от природы уже, от жизни. Что-то малоприятное, неосязаемое, не от добра.
   Дернули по кружке, выяснили, что годки да еще и тезками оказались в придачу.
   - Валера! Извини, но теперь моя очередь. Не привык я за чужой счет, говорю и иду за пивом.
   Не возражает, улыбается иронично:"Видали мы таких, гордых".
   - Ну и чем занимаемся? - к иронии подцепляет вагончик, груженый под завязку ящиками, а в них самодовольство кирпичиками.
   - Свободный журналист.
   - Безработный, значит? - смеется.
   - Почти, - соглашаюсь с фактом.
   - А у меня своя фирма. Да и еще команду пацанов тренирую - хоккейную.
   - За тебя! - впрочем, кружка поднимается уже без энтузиазма. Как боец штрафной роты в атаку.
   - Тебе такая фамилия ничего не говорит? - называет фамилию и смотрит. Мне сейчас, наверно, надо вскочить и воскликнуть:"Это ж надо? Сам? Собственной персоной? Здесь, со мной?"
   Но за моими плечами столько всего, что на подобные штуки я просто не способен.
   - Очень приятно, - говорю и повторяю, - За тебя!
   Тезка разочарован.
   - Где печатаешься?
   Перечисляю. Он в свою очередь никак не реагирут на "Дружбу Народов".
   - Как твоя фамилия?
   - Суси.
   - Под финна канаешь? - новая интонация - жесткая, как столкновение металлических парней возле хоккейного борта.
   - Нет. Я - финн. По матери.
   - А отца что, ни в хер не ставишь?
   - Да что ты, сука, знаешь? - взрываюсь, - Что ты знаешь о моей жизни? Я отца никогда в глаза не видел! Незаконнорожденный я! Понимаешь? Он, падла, бросил мать, когда я еще не родился!
   Финны с любопытством поглядывают в сторону, где двое русских кажется готовы к мордобитию.
   Тезка молчит. Но не долго.
   - Пишешь, наверно, как все журналюги о том, что Советский Союз - говно?
   - Да уж - не здравицы.
   - Советский Союз - наша Родина! Дурак ты! А Сталин - герой нашей эпохи!
   Я припух и выпал в осадок. Мысли перестали сопротивляться и поплыли по течению в алкогольных водах. От бессмысленности.
   - Пошли. Я тебя отвезу домой. На такси.
   - Да пошел ты, - бросил я в ответ. В голосе моем не было раздражения. Одна скука.
   Не прав ты, знаешь, когда не сдерживаешься, когда даешь волю эмоциям, чувствам уступаешь, а не разуму. Ну несправедливы они, ну говорят обидные вещи, ну оскорбляют... А ты выше будь, выше.
   Хорошенькое кино! Мне что, может быть заново родиться?
   Господа! Если кто-то по-христиански желает подставлять другую щеку, так спешу уведомить - я не возражаю...
   Вячеславу не приходит в голову перекапывать меня словно картошку в надежде вырастить иной более культурный и подходящий сорт.
   В чужой душе надо вести себя как в музее - на цыпочках. Нечего там делать в кирзах, перепачканных болотной глиной да с ковшовой лопатой наперевес.
   Дорожишь теми, кто принимает тебя таким, каков есть. Оттого с московскими друзьями моими возникло непереводимое доверие, какое казалось возможно лишь среди детей в песочнице.
   - Мы, конечно, придурки основательные, - сказал Костя без улыбки. Он имел ввиду наше пишущее сетевое сообщество.
   Тезис сей был мною немедленно одобрен, а я получил к тому ж дополнительное подтверждение: виртуальный образ и реальный - это как два костюма пятидесятого размера с одного конвейера.
   Неподдельный литературный талант Кости сгибает, как конверты, уголки завистливых губ. У некоторых. Роскошная квартира на Новом Арбате. Дорогая. Не от литературных гонораров. Верткая видать голова у Кости и нос умеет располагаться в нужном направлении, в ногу со временем. Напрасно он слегка, незаметно стесняется собственного богатства. Впрочем, это моя поношенная куртка виновата...
   Время суетится дворником, все ускоряя и ускоряя движения, сметая оставшиеся часы в мусорную корзину.
   Костя подруливает к Ленинградскому вокзалу. Обнимаемся.
   - Поехал. Не люблю долгих прощаний, - говорит. Взмах ладони, педаль газа и все.
   Пролезаем с Вячеславом в купе. Садимся напротив друг друга. Наверно Костя прав, что прощается резко. В такие минуты слова напоминают отсыревшие патроны - осечку дают.
   - Ну слава Богу - наконец-то ты уезжаешь, - умудряется все-таки пальнуть Вячеслав.
   Задиристая веселая красная ракета взмывает в вечернее московское небо.
   Мы смеемся.
   Настороженно, как суслик из ямки, выглядывает мыслишка: а почему собственно - все не так?
   Все так.
   Все так, как надо.
   26 июня 1999 года
   Хельсинки