Страница:
Синчи, обгоняя толпу, упорно стремился вперед. Воин был прав: все следовали только в одном направлении, не надо было даже и расспрашивать о дороге.
Потом Синчи увидел огни: множество факелов из смолистых ветвей толы и в их блеске — массивную кладку храма. Такого строения ему еще не приходилось видеть. Громадные стены были сложены из камней, так тесно пригнанных друг к другу и столь гладких, что они отражали свет, как металлическая поверхность. Широкие двери были распахнуты настежь, и внутри все сияло огнями.
Синчи сбавил шаг, потому что у храма стояла плотная, с каждой минутой увеличивающаяся толпа. Но он упорно пробирался вперед, с удивлением замечая здесь множество инков и кураков в праздничных нарядах. Если даже они не могут проникнуть в храм, то как же он, обычный бегун, сумеет добраться до самого верховного жреца?
Он вспомнил о золотой бляхе, полученной от ловчего, вытащил ее и стал просить, чтобы его пропустили. Просил он, однако, тихим голосом, так как его смущали люди, застывшие в сосредоточенном ожидании.
Никто по-прежнему не обращал на него внимания, и, когда Синчи уже потерял надежду пробиться, он натолкнулся на какого-то важного инку, который стоял, завернувшись в плащ, и высокомерно поглядывал вокруг.
— Позволь мне пройти, великий господин, — несмело прошептал Синчи. — Я служу сыну Солнца…
Инка гневно обернулся, но взгляд его упал на золотую бляху, которую протягивал бегун. Лицо инки сохранило надменность, но глаза заблестели.
— Ты прибыл с важным известием?
— Да, великий господин. К самому уильяк-уму. Спешно.
Инка смерил бегуна взглядом, задумался на минуту, наконец слегка пожал плечами и повернулся. Голос его, привыкший отдавать приказания, особенно громко зазвучал над притихшей площадью.
— Эй, дайте гонцу дорогу! Он следует по приказанию сына Солнца. Расступитесь!
Все обернулись, толпа заволновалась, однако повелительный голос высокородного инки заставил ее расступиться быстро и послушно.
Перед Синчи образовался словно живой коридор, через который он пробежал, смущенный, почти испуганный. Свой золотой знак он держал высоко и, показывая всем, повторял:
— По велению сына Солнца. Срочно. По воле сына Солнца…
Знатный инка, который помог гонцу пройти, внимательно наблюдал за ним и едва слышно шепнул своему товарищу, также завернувшемуся в темный плащ:
— У него на бляхе знак главного ловчего. Кахид отбыл в уну Уануко, откуда направил срочного гонца к уильяк-уму. Он не воспользовался обычной службой часки, а послал специального нарочного. Неужели ему что-то уже известно?
— Этот человек прокрадывался тайком. Ты заметил, как он смутился, когда ты громко приказал очистить для него путь? Или это обычный часки, простак с захолустных дорог, растерявшийся в столице, или же ему приказано действовать тайно. — Он нагнулся к самому уху своего товарища: — Зачем ты помог ему пробраться? Кахид не наш человек…
— Но он посылает кипу к уильяк-уму. Уж жрец-то будет Знать, как с этим поступить. Ты заметил, — добавил он через минуту, — как даже инки, стоящие в толпе, уступали ему дорогу? Достаточно только крикнуть: «По воле сына Солнца».
— Да. Но все-таки я должен поговорить с уильяк-уму. Нехорошо, что инки стоят перед храмом вместе с простым людом. Праздник — праздником, однако это унижает наше достоинство. Пусть отведут для инков отдельную площадку рядом с храмом, так продолжаться не может.
Его собеседник буркнул в ответ что-то невнятное.
Перед входом Синчи остановила стража, молодые рослые воины, но золотая бляха и магические слова «По воле сына Солнца» подействовали и тут. Стража расступилась, и Синчи в грязном, запыленном одеянии, в грубых сандалиях и в шерстяном, без всяких украшений шлеме на голове поднялся на широкие ступени храма.
Он ступал осторожно, так как зеркальная поверхность отшлифованных камней внезапно показалась ему более опасной, нежели обледенелые горные склоны на пути к Силустани. При виде высоких стражей, инков и жрецов, ожидающих на ступенях и у самых врат, при виде толпы, в глубоком молчании заполнявшей площадь, он окончательно растерялся.
Какой-то молодой жрец преградил ему дорогу, но, увидев бляху и расспросив гонца, приказал ему следовать за собой. И тут Синчи внезапно почувствовал себя утомленным. Утомленным настолько, что едва-едва плелся за провожатым. А что хуже всего — он вдруг все забыл. Забыл донесение. Помнил всю дорогу, а теперь, когда надо повторить его, забыл начисто. Испуганный, дрожащий, стоял он перед верховным жрецом и в растерянности показывал только золотую бляху.
— Ты прибыл от главного ловчего? Говори.
Синчи извлек из-за пазухи связку кипу и дрожащей рукой протянул ее жрецу.
— О святейший! Великий ловчий Кахид дал мне этот знак и кипу, приказав передать тебе…
Нет, он окончательно забыл слова донесения. В голове была пустота, вернее — полный хаос, вспоминались прежние пустячные послания, длинные истории, услышанные от начальника сторожевого поста, целые фрагменты эпоса «Апу-Ольянтай», пересказываемого обычно странствующими поэтами, но этот исключительной важности наказ вылетел из головы.
Он оглянулся, как бы ища спасения. Но верховный жрец понял иначе его движение и гневно бросил провожатому Синчи:
— Оставь нас!
Однако как раз в этот момент занавес на дверях внезапно взметнулся и в комнату ворвался другой служитель храма.
— Сын Солнца уже вступил на площадь. Сейчас начнется торжественная церемония!
— Явишься ко мне после обряда! — коротко приказал уильяк-уму и поспешно вышел.
Синчи остался один и минуту стоял неподвижно и только прерывисто дышал, словно после долгого бега. Светильник на специальной подставке тихо затрещал, и этот знакомый, привычный звук вернул его к действительности.
Ждать здесь пока вернется верховный жрец? Но тогда выяснится, что он забыл текст донесения. За это часки может поплатиться жизнью. Тело его бросят где-нибудь в горах на растерзание диким зверям и кондорам, его уже не превратят в почитаемую мумию, которая даст возможность вечного счастья в стране великого духа Виракочи.
Синчи непроизвольным жестом коснулся шеи. Золотая бляха, полученная от ловчего, по-прежнему болталась на ремешке. Уильяк-уму, занятый приготовлениями к большому празднику, забыл ее взять. Бляху, которая открывает все двери, предоставляет все, чего только пожелаешь.
Внезапная мысль, мысль-искушение вдруг осенила его: бежать! Не ожидать с покорностью мук смерти, а бежать.
Но одновременно с этим родилось и сомнение. Бежать? Но куда? Он тотчас же представил себе железную, продуманную, беспощадно осуществляемую организованность государства инков — Тауантинсуйю.
Оно разделено на четыре провинции, которыми управляют наместники, родичи царствующего сапа-инки. Провинции образуются из областей — уну; в каждой из них десять тысяч семей. Уну делятся на более дробные единицы, вплоть до самой мелкой — айлью, в которой десять семейств. Во главе каждой такой группы стоит старший, ответственный за все. Повсюду камайоки, тукуйрикоки. Всюду — сторожевые посты, а в более крупных городах — крепости.
Законы извечны, тверды, неумолимы. Земля, рудники, стада лам не могут быть чьей-то собственностью. Они общие. Никто не знает нужды. Стариков и больных опекает айлью, каждая семья получает дом, землю каждый год делят между всеми жителями айлью. Сперва на три части: для сына Солнца, для храма, для простого люда. Потом эта последняя часть делится между остальными по справедливости: каждому — тупу. На своем участке каждый работает как хочет, в одиночку, земли жрецов и властителей обрабатываются сообща. За этот труд, так же как и за строительство дорог, крепостей или храмов, каждый получает плату. Расплачиваются самым ходовым продуктом — сушеным мясом лам — чарки, а кроме того, одеждой, шерстью.
Никто не голодает, не страдает от холода, не остается без крова. Если ты расторопен и трудолюбив, можешь ткать из шерсти красивые ковры, пушистые плащи и накидки, украшенные замысловатыми фигурками, или даже пользующиеся огромным спросом наски, покрытые затейливым и сложным узором. Эти ковры в свою очередь обменивают на серебряные украшения, на глиняные сосуды, на все, что угодно. Каждый трудится, каждый получает то, что ему нужно.
Но… работу, на которую тебя определили, ты не имеешь права оставить. Если ты любишь лам и горы, любишь бродить с места на место и хочешь быть пастухом, пасти общественные стада, а камайок решит, что сейчас нужнее рудокопы, и прикажет тебе отправляться на рудники, то ты обязан это сделать. Если же тебе по душе обрабатывать землю, а прикажут строить дома или крепости, то, возможно, до самой смерти тебе так и придется усердно обтесывать и шлифовать камень, дабы, водруженные один на другой, они даже без раствора плотно прилегали друг к другу и выстояли бы века.
Но… если не нравится тебе в твоей долине, если у тебя возникнут нелады с айлью, если ты мечтаешь о путешествиях, хочешь узнать свет, — тебе не дозволено двигаться с места. Если, однако, в столице какой-либо из четырех провинций или в самом Куско высокие инки решат, что где-то люди чересчур расплодились, что где-либо не хватает Земли или же что где-то еще по древнему племенному обычаю поклоняются камням, очертания которых напоминают человеческую фигуру, почитают священным животное — давний родовой тотем, либо исподлобья поглядывают на инков, а приказы их выполняют вяло — тотчас приходит кипу: переселить всю общину туда-то и туда-то. Бывает, очень далеко, в другой конец страны, в самую гущу незнакомых племен. Протестовать бесполезно.
И жену не можешь выбрать себе там, где захочешь. Во время праздника Райми, когда тебе исполнится двадцать четыре года, а девушке восемнадцать, камайок соединяет молодых в пары. Если и тебе и твоей избраннице подошел срок, если ты припас щедрый подарок кому следует, то получишь в жены ту, которую пожелаешь. Но если ты или она еще не достигли брачного возраста, если камайок почему-либо зол на тебя или же соперник преподнес ему более щедрый дар, то тебе остается только смотреть, как твою любимую отдают другому, а ты возьмешь ту девушку, которую тебе назначат.
Ты узелок на одном из кипу в столице провинции. Власти знают о твоем существовании, постоянно помнят о тебе и сами распоряжаются твоей судьбой. Им виднее, что тебе делать, что есть, как одеваться. Все установлено, предначертано свыше. В поле ты начинаешь работать строго по приказу, когда сапа-инка на священном роле у храма Солнца ударит о землю золотой мотыгой. Часки разнесут Эту весть в самые отдаленные уголки государства, и только тогда тебе дозволено приступить к работе. Ткани для одежды получаешь определенные, даже украшения предписано иметь каждому племени свои, для каждой профессии особые. Даже форма черепа и та предписана свыше. Мальчикам, которым предстоит быть жрецами, сжимают черепа дощечками, так что лоб у них становится плоским, а голова приобретает удлиненную форму.
Без позволения, которое необычайно трудно получить, не разрешается покинуть деревню или город. Самовольно не сменишь и профессию. Власти знают о тебе и сами решают за тебя. Недаром по всем дорогам бегут часки, разнося кипу и устные приказания…
Справедливо с точки зрения закона, но бездушно и беспощадно. А люди обязаны повиноваться. Чтобы утешиться или забыться, они могут жевать листья коки. Листья коки, дарующие смирение, повышающие работоспособность, приносят и тупое успокоение.
Справедливо ли это? Инки и кураки не работают, они не связаны в своих поступках, само происхождение обеспечивает им должности камайоков, вождей или высоких жрецов, они берут себе в жены тех, кого пожелают. Но и они не имеют собственности. Получают дворцы, золото для украшений, ценные ткани из шерсти молодых вигоней, редкие кушанья, доставляемые издалека, но и у них нет собственности.
Один только сын Солнца, сапа-инка, владеет третьей частью всех земель. Сын Солнца — это сердце, символ и сила, на которой держится государство. Государство — это все, человек — ничто.
Куда же можно бежать, где укрыться в этом государстве? Беглеца задержит первый же камайок, каждый старейшина айлью, любой сторожевой пункт. Власти — всюду, часки мигом известят их.
Синчи вспомнилось недавнее известие: «Из Чапаса бежали двое. Переселенцы из племени сечура. Направляются либо к перевалу…»
И вдруг словно что-то озарило его память, будто вспыхнула искра во тьме. Синчи зашевелил губами и свободно начал: «Святейшему уильяк-уму докладывает Кахид, ловчий. Уну Уануко в опасности. Если сын Солнца отправится на охоту…»
Он засмеялся с облегчением. Он помнит. Ничто не угрожает ему.
Откуда-то издалека донесся могучий, ровный гул Синчи сообразил, что это такое. Это Кориканча, главный храм, Это праздник Райми, это приветствуют прибывшего сюда сына Солнца. Сбылись сокровенные, казалось, самые неосуществимые мечты Синчи! Он увидит этот величайший, священный праздник.
Глава десятая
Глава одиннадцатая
Потом Синчи увидел огни: множество факелов из смолистых ветвей толы и в их блеске — массивную кладку храма. Такого строения ему еще не приходилось видеть. Громадные стены были сложены из камней, так тесно пригнанных друг к другу и столь гладких, что они отражали свет, как металлическая поверхность. Широкие двери были распахнуты настежь, и внутри все сияло огнями.
Синчи сбавил шаг, потому что у храма стояла плотная, с каждой минутой увеличивающаяся толпа. Но он упорно пробирался вперед, с удивлением замечая здесь множество инков и кураков в праздничных нарядах. Если даже они не могут проникнуть в храм, то как же он, обычный бегун, сумеет добраться до самого верховного жреца?
Он вспомнил о золотой бляхе, полученной от ловчего, вытащил ее и стал просить, чтобы его пропустили. Просил он, однако, тихим голосом, так как его смущали люди, застывшие в сосредоточенном ожидании.
Никто по-прежнему не обращал на него внимания, и, когда Синчи уже потерял надежду пробиться, он натолкнулся на какого-то важного инку, который стоял, завернувшись в плащ, и высокомерно поглядывал вокруг.
— Позволь мне пройти, великий господин, — несмело прошептал Синчи. — Я служу сыну Солнца…
Инка гневно обернулся, но взгляд его упал на золотую бляху, которую протягивал бегун. Лицо инки сохранило надменность, но глаза заблестели.
— Ты прибыл с важным известием?
— Да, великий господин. К самому уильяк-уму. Спешно.
Инка смерил бегуна взглядом, задумался на минуту, наконец слегка пожал плечами и повернулся. Голос его, привыкший отдавать приказания, особенно громко зазвучал над притихшей площадью.
— Эй, дайте гонцу дорогу! Он следует по приказанию сына Солнца. Расступитесь!
Все обернулись, толпа заволновалась, однако повелительный голос высокородного инки заставил ее расступиться быстро и послушно.
Перед Синчи образовался словно живой коридор, через который он пробежал, смущенный, почти испуганный. Свой золотой знак он держал высоко и, показывая всем, повторял:
— По велению сына Солнца. Срочно. По воле сына Солнца…
Знатный инка, который помог гонцу пройти, внимательно наблюдал за ним и едва слышно шепнул своему товарищу, также завернувшемуся в темный плащ:
— У него на бляхе знак главного ловчего. Кахид отбыл в уну Уануко, откуда направил срочного гонца к уильяк-уму. Он не воспользовался обычной службой часки, а послал специального нарочного. Неужели ему что-то уже известно?
— Этот человек прокрадывался тайком. Ты заметил, как он смутился, когда ты громко приказал очистить для него путь? Или это обычный часки, простак с захолустных дорог, растерявшийся в столице, или же ему приказано действовать тайно. — Он нагнулся к самому уху своего товарища: — Зачем ты помог ему пробраться? Кахид не наш человек…
— Но он посылает кипу к уильяк-уму. Уж жрец-то будет Знать, как с этим поступить. Ты заметил, — добавил он через минуту, — как даже инки, стоящие в толпе, уступали ему дорогу? Достаточно только крикнуть: «По воле сына Солнца».
— Да. Но все-таки я должен поговорить с уильяк-уму. Нехорошо, что инки стоят перед храмом вместе с простым людом. Праздник — праздником, однако это унижает наше достоинство. Пусть отведут для инков отдельную площадку рядом с храмом, так продолжаться не может.
Его собеседник буркнул в ответ что-то невнятное.
Перед входом Синчи остановила стража, молодые рослые воины, но золотая бляха и магические слова «По воле сына Солнца» подействовали и тут. Стража расступилась, и Синчи в грязном, запыленном одеянии, в грубых сандалиях и в шерстяном, без всяких украшений шлеме на голове поднялся на широкие ступени храма.
Он ступал осторожно, так как зеркальная поверхность отшлифованных камней внезапно показалась ему более опасной, нежели обледенелые горные склоны на пути к Силустани. При виде высоких стражей, инков и жрецов, ожидающих на ступенях и у самых врат, при виде толпы, в глубоком молчании заполнявшей площадь, он окончательно растерялся.
Какой-то молодой жрец преградил ему дорогу, но, увидев бляху и расспросив гонца, приказал ему следовать за собой. И тут Синчи внезапно почувствовал себя утомленным. Утомленным настолько, что едва-едва плелся за провожатым. А что хуже всего — он вдруг все забыл. Забыл донесение. Помнил всю дорогу, а теперь, когда надо повторить его, забыл начисто. Испуганный, дрожащий, стоял он перед верховным жрецом и в растерянности показывал только золотую бляху.
— Ты прибыл от главного ловчего? Говори.
Синчи извлек из-за пазухи связку кипу и дрожащей рукой протянул ее жрецу.
— О святейший! Великий ловчий Кахид дал мне этот знак и кипу, приказав передать тебе…
Нет, он окончательно забыл слова донесения. В голове была пустота, вернее — полный хаос, вспоминались прежние пустячные послания, длинные истории, услышанные от начальника сторожевого поста, целые фрагменты эпоса «Апу-Ольянтай», пересказываемого обычно странствующими поэтами, но этот исключительной важности наказ вылетел из головы.
Он оглянулся, как бы ища спасения. Но верховный жрец понял иначе его движение и гневно бросил провожатому Синчи:
— Оставь нас!
Однако как раз в этот момент занавес на дверях внезапно взметнулся и в комнату ворвался другой служитель храма.
— Сын Солнца уже вступил на площадь. Сейчас начнется торжественная церемония!
— Явишься ко мне после обряда! — коротко приказал уильяк-уму и поспешно вышел.
Синчи остался один и минуту стоял неподвижно и только прерывисто дышал, словно после долгого бега. Светильник на специальной подставке тихо затрещал, и этот знакомый, привычный звук вернул его к действительности.
Ждать здесь пока вернется верховный жрец? Но тогда выяснится, что он забыл текст донесения. За это часки может поплатиться жизнью. Тело его бросят где-нибудь в горах на растерзание диким зверям и кондорам, его уже не превратят в почитаемую мумию, которая даст возможность вечного счастья в стране великого духа Виракочи.
Синчи непроизвольным жестом коснулся шеи. Золотая бляха, полученная от ловчего, по-прежнему болталась на ремешке. Уильяк-уму, занятый приготовлениями к большому празднику, забыл ее взять. Бляху, которая открывает все двери, предоставляет все, чего только пожелаешь.
Внезапная мысль, мысль-искушение вдруг осенила его: бежать! Не ожидать с покорностью мук смерти, а бежать.
Но одновременно с этим родилось и сомнение. Бежать? Но куда? Он тотчас же представил себе железную, продуманную, беспощадно осуществляемую организованность государства инков — Тауантинсуйю.
Оно разделено на четыре провинции, которыми управляют наместники, родичи царствующего сапа-инки. Провинции образуются из областей — уну; в каждой из них десять тысяч семей. Уну делятся на более дробные единицы, вплоть до самой мелкой — айлью, в которой десять семейств. Во главе каждой такой группы стоит старший, ответственный за все. Повсюду камайоки, тукуйрикоки. Всюду — сторожевые посты, а в более крупных городах — крепости.
Законы извечны, тверды, неумолимы. Земля, рудники, стада лам не могут быть чьей-то собственностью. Они общие. Никто не знает нужды. Стариков и больных опекает айлью, каждая семья получает дом, землю каждый год делят между всеми жителями айлью. Сперва на три части: для сына Солнца, для храма, для простого люда. Потом эта последняя часть делится между остальными по справедливости: каждому — тупу. На своем участке каждый работает как хочет, в одиночку, земли жрецов и властителей обрабатываются сообща. За этот труд, так же как и за строительство дорог, крепостей или храмов, каждый получает плату. Расплачиваются самым ходовым продуктом — сушеным мясом лам — чарки, а кроме того, одеждой, шерстью.
Никто не голодает, не страдает от холода, не остается без крова. Если ты расторопен и трудолюбив, можешь ткать из шерсти красивые ковры, пушистые плащи и накидки, украшенные замысловатыми фигурками, или даже пользующиеся огромным спросом наски, покрытые затейливым и сложным узором. Эти ковры в свою очередь обменивают на серебряные украшения, на глиняные сосуды, на все, что угодно. Каждый трудится, каждый получает то, что ему нужно.
Но… работу, на которую тебя определили, ты не имеешь права оставить. Если ты любишь лам и горы, любишь бродить с места на место и хочешь быть пастухом, пасти общественные стада, а камайок решит, что сейчас нужнее рудокопы, и прикажет тебе отправляться на рудники, то ты обязан это сделать. Если же тебе по душе обрабатывать землю, а прикажут строить дома или крепости, то, возможно, до самой смерти тебе так и придется усердно обтесывать и шлифовать камень, дабы, водруженные один на другой, они даже без раствора плотно прилегали друг к другу и выстояли бы века.
Но… если не нравится тебе в твоей долине, если у тебя возникнут нелады с айлью, если ты мечтаешь о путешествиях, хочешь узнать свет, — тебе не дозволено двигаться с места. Если, однако, в столице какой-либо из четырех провинций или в самом Куско высокие инки решат, что где-то люди чересчур расплодились, что где-либо не хватает Земли или же что где-то еще по древнему племенному обычаю поклоняются камням, очертания которых напоминают человеческую фигуру, почитают священным животное — давний родовой тотем, либо исподлобья поглядывают на инков, а приказы их выполняют вяло — тотчас приходит кипу: переселить всю общину туда-то и туда-то. Бывает, очень далеко, в другой конец страны, в самую гущу незнакомых племен. Протестовать бесполезно.
И жену не можешь выбрать себе там, где захочешь. Во время праздника Райми, когда тебе исполнится двадцать четыре года, а девушке восемнадцать, камайок соединяет молодых в пары. Если и тебе и твоей избраннице подошел срок, если ты припас щедрый подарок кому следует, то получишь в жены ту, которую пожелаешь. Но если ты или она еще не достигли брачного возраста, если камайок почему-либо зол на тебя или же соперник преподнес ему более щедрый дар, то тебе остается только смотреть, как твою любимую отдают другому, а ты возьмешь ту девушку, которую тебе назначат.
Ты узелок на одном из кипу в столице провинции. Власти знают о твоем существовании, постоянно помнят о тебе и сами распоряжаются твоей судьбой. Им виднее, что тебе делать, что есть, как одеваться. Все установлено, предначертано свыше. В поле ты начинаешь работать строго по приказу, когда сапа-инка на священном роле у храма Солнца ударит о землю золотой мотыгой. Часки разнесут Эту весть в самые отдаленные уголки государства, и только тогда тебе дозволено приступить к работе. Ткани для одежды получаешь определенные, даже украшения предписано иметь каждому племени свои, для каждой профессии особые. Даже форма черепа и та предписана свыше. Мальчикам, которым предстоит быть жрецами, сжимают черепа дощечками, так что лоб у них становится плоским, а голова приобретает удлиненную форму.
Без позволения, которое необычайно трудно получить, не разрешается покинуть деревню или город. Самовольно не сменишь и профессию. Власти знают о тебе и сами решают за тебя. Недаром по всем дорогам бегут часки, разнося кипу и устные приказания…
Справедливо с точки зрения закона, но бездушно и беспощадно. А люди обязаны повиноваться. Чтобы утешиться или забыться, они могут жевать листья коки. Листья коки, дарующие смирение, повышающие работоспособность, приносят и тупое успокоение.
Справедливо ли это? Инки и кураки не работают, они не связаны в своих поступках, само происхождение обеспечивает им должности камайоков, вождей или высоких жрецов, они берут себе в жены тех, кого пожелают. Но и они не имеют собственности. Получают дворцы, золото для украшений, ценные ткани из шерсти молодых вигоней, редкие кушанья, доставляемые издалека, но и у них нет собственности.
Один только сын Солнца, сапа-инка, владеет третьей частью всех земель. Сын Солнца — это сердце, символ и сила, на которой держится государство. Государство — это все, человек — ничто.
Куда же можно бежать, где укрыться в этом государстве? Беглеца задержит первый же камайок, каждый старейшина айлью, любой сторожевой пункт. Власти — всюду, часки мигом известят их.
Синчи вспомнилось недавнее известие: «Из Чапаса бежали двое. Переселенцы из племени сечура. Направляются либо к перевалу…»
И вдруг словно что-то озарило его память, будто вспыхнула искра во тьме. Синчи зашевелил губами и свободно начал: «Святейшему уильяк-уму докладывает Кахид, ловчий. Уну Уануко в опасности. Если сын Солнца отправится на охоту…»
Он засмеялся с облегчением. Он помнит. Ничто не угрожает ему.
Откуда-то издалека донесся могучий, ровный гул Синчи сообразил, что это такое. Это Кориканча, главный храм, Это праздник Райми, это приветствуют прибывшего сюда сына Солнца. Сбылись сокровенные, казалось, самые неосуществимые мечты Синчи! Он увидит этот величайший, священный праздник.
Глава десятая
Он бежал, руководствуясь только инстинктом, по каким-то коридорам и переходам, лишь кое-где освещенным факелами или светильниками, пока совершенно неожиданно не очутился в главном зале храма. Плотная толпа жрецов и сановников застыла неподвижно, устремив взоры в одну сторону. Напряженная тишина нарушалась лишь слабым потрескиванием множества пылающих факелов. Воздух был напоен запахом древесной смолы и незнакомыми Синчи ароматами.
Он заметил молодого жреца без колец в ушах, облаченного в длинный темный плащ; тот пристроился на высоком основании колонны и с этого возвышения взирал на празднество. Бегун не задумываясь последовал его примеру. Для горца это не составило труда.
Толпа склонилась в глубоком поклоне. Синчи мог теперь наблюдать за всем без помех
Храм подавлял своими размерами. Гигантские двери были обращены прямо к востоку. Сейчас, распахнутые настежь, они позволяли увидеть над огромной площадью, освещенной тысячами факельных огней, черное и беззвездное небо.
На внутренней стене храма против дверей виднелось изображение Солнца, золотой круг в диаметре больше человеческого роста. Он был украшен резьбой, от него расходились извилистые, тоже из чистого золота, лучи. Ниже — длинный жертвенный алтарь из черного полированного и покрытого резьбой камня, на стенах — карниз или фриз из толстых, тоже украшенных резьбой золотых пластин.
Ручки факелов, кадильницы, орнаменты на дверях — все было сплошь золотое.
Узорчатый пол из разноцветных плит сиял зеркальной поверхностью, как и высокие, словно деревья, колонны, подпирающие своды. Они были сделаны из белых с прожилками камней, отливающих серебристым блеском, Всюду пылали факелы из ароматных ветвей толы, а перед изображением Солнца дрожал и мигал, испуская струйку благовонного дыма, маленький огонек в золотом сосуде с чудесной резьбой.
«Это священный огонь, который зажгло Солнце в прошлом году во время праздника Райми!» — подумал Синчи, однако взгляд его тут же привлекло нечто иное. По обеим сторонам зала, на возвышении, на массивных золотых тронах восседали мумии. Не те, что делают жрецы из тел простых смертных, не в согнутом положении, с коленями под подбородком, завернутые в циновки, а сидящие в позах живых людей, убранные в великолепные одежды, с золотыми украшениями.
Синчи догадался, что это мумии правивших сапа-инков. У самого алтаря, вероятно, умерший недавно Уайна-Капак, покоритель Кито. О нем говорил старый начальник сторожевого поста. Высокий, худой. Даже сейчас по лику мумии видно, что черты лица у него были резкие и грозные.
Рядом стоял не занятый золотой трон. Об этом тоже рассказывал старый воин. На нем воссядет нынешний властитель, сапа-инка Уаскар, в такой же позе, в том же уборе, что и его славные предки, чьи души витают здесь.
Сапа-инка Уаскар, сын Солнца, властелин Тауантин-суйю, правитель Куско, властитель гор Уарочиро и Уайуач, повелитель племен аймара, кечуа, колья, чанка, сечура, кайапас, Колорадо, как раз в эту минуту входил в храм, и Синчи мог прекрасно разглядеть его.
У властелина мира, выглядевшего еще молодо, широкого в плечах, были медлительные движения атлета. Он шел неторопливо, с достоинством. При свете бесчисленных факелов отчетливо различалась каждая деталь его наряда. На голове у него было льяуту, покрывало из тончайшей белой ткани, а также пурпурная повязка. Золотая застежка на лбу искрилась блеском искусно отшлифованных драгоценных каменьев. Радужно переливаясь и отсвечивая то фиолетовым, то золотисто-зеленым, колыхались над головой сапа-инки самые дорогие и священные реликвии — два пера птицы коренкенке.
На властителе была короткая туника без рукавов, плащ, сколотый огромной золотой брошью, над локтями, у колен и на щиколотках надеты золотые, украшенные смарагдами, браслеты, в ушах, удлиненных от тяжести подвесок, поблескивали огромные кольца. В руке сапа-инка держал обоюдоострый боевой топор с золотой рукоятью.
За повелителем, приотстав на шаг, шла койя, его законная жена. Волосы ее тоже покрывала льяуту, но без пурпурной повязки. Такая же брошь скалывала ее плащ, те же вышивки украшали длинную одежду, только в руках у нее было овальное зеркало из чистейшего с багряным отливом золота.
Уаскар воссел на троне рядом с мумиями своих предшественников, приняв ту же позу, с таким же неподвижным выражением лица. Койя поместилась подле него на более низком, но тоже золотом троне. Толпа придворных подалась назад.
Верховный жрец склонился в низком поклоне, промолвив что-то на языке инков, который не разрешалось знать людям, не принадлежавшим к правящей касте потомков давних завоевателей.
Он отошел в сторону, и на середину храма выбежали танцовщицы, исполнившие медленный страстный священный танец. Их оказалось гораздо больше, чем в других храмах, они были более красивы, но танец был тот же самый, что Синчи видывал не один раз. Через минуту Уаскар, не отрывая глаз от широко открытых врат, подал знак, и жрецы тотчас же принялись тушить факелы, а сам уильяк-уму, поклонившись изображению Солнца, погасил свой светильник.
В огромном храме наступила абсолютная темнота, но постепенно мрак начал рассеиваться, бледнеть. Синчи, лишь сбоку видевший главные двери храма, понял, чего все ждали: вставало солнце.
Еще минута. Мрак быстро таял, оставаясь лишь где-то по углам, все вокруг проступало теперь гораздо отчетливее, чем при свете факелов, и внезапно золотистый, таинственный и чудесный свет наполнил храм. Это солнце, всплывшее над далекими вершинами гор, бросило сноп лучей на свое громадное выпуклое изображение. Сияние полированного металла залило все пространство храма прекрасным жарким светом.
Но это длилось лишь одно короткое мгновение. Золотистый блеск внезапно погас, и зал погрузился в унылую полутьму.
— Недобрый знак! Ох, недобрый! — зашептал дрожащими губами молодой жрец, находившийся рядом с Синчи. — Инти лишает нас своей благосклонности. Инти грозит нам.
Посреди храма стояла группа жрецов, державших большое вогнутое зеркало из золота; сапа-инка восседал на своем троне неподвижный, как мумии его предков; танцовщицы у алтаря, толпа придворных и сановников замерли в полном молчании. Лица всех были обращены к вратам, а глаза упорно всматривались в сгущавшиеся серые тучи, ища хоть какого-нибудь просвета, какого-нибудь признака, что небо прояснится.
Однако над Куско, над всем плоскогорьем вплоть до западных горных вершин начал накрапывать дождь.
— Так было в последний праздник Райми перед смертью сапа-инки Уайны-Капака, — еле слышно проговорил молодой жрец. — О Виракоча, великий дух, будь милосерден к Тауантинсуйю, к твоему народу!
Легкое движение воздуха донесло до них слабый аромат потухшей кадильницы у большого алтаря. Синчи со страхом взирал в ту сторону. Огромный золотой диск, не озаренный ни единым огнем, кроваво отсвечивал.
— Нет святого огня, — зашептал он в страхе. — Что-то теперь будет?
— Доставят огонь из другого великого храма, с острова на озере Титикака, — отозвался молодой жрец. — Нужно еще принести в жертву ребенка или девушку. Это дурное предзнаменование на целый год. Да благословен будет великий Виракоча за то, что мы сейчас не воюем!
Синчи вдруг вспомнил порученный ему наказ, который еще не успел пересказать: «… необходимо выслать воинов! Это означает войну. Атауальпа собрал огромные силы и движется на Куско!».
Пораженный, Синчи взирал на жреца, который не ведал ни о чем.
В храме внезапно началось движение. Сапа-инка поднялся с трона, весь кортеж двинулся вслед за ним куда-то в глубь храма, в темные и мрачные коридоры. Жрецы начали закрывать главные ворота.
— Сегодня не будет игр и свадеб, — зашептал взволнованный жрец. — Сын Солнца не появится перед народом и возвратится в свой дворец. Плохая примета, ох, плохая примета, недобрым будет этот год.
— О святейший! — Синчи спрыгнул с карниза и теперь помогал слезть с нее жрецу. — Соблаговоли показать мне дорогу в покои великого уильяк-уму. Я прибыл ночью со срочным поручением, но не успел его пересказать.
Жрец внимательно присмотрелся к гонцу и задумался на минуту.
— Уильяк-уму? Но у него сейчас неважное настроение. Наверняка неважное. Лучше подождать до завтра… Не можешь? Что ж, твое дело. Идем!
Но и на этот раз Синчи не суждено было повторить полученный наказ. Ворчливым тоном жрец призвал его, и он только принялся декламировать: «Великому уильяк-уму докладывает Кахид, ловчий…» — как его снова прервали. Прибыл, судя по одежде и украшениям, какой-то сановник, с золотыми кольцами инков в ушах.
— Благородный и светлейший! — сопел инка, грузноватый и немолодой, не обращая ни на кого внимания. — Я пребываю в большом беспокойстве. Из уну Пьюра получен кипу, содержание которого даже я, главный кипу-камайок, понять не в силах. Посмотри сам! Тот, кто вязал эти узлы, видно, сошел с ума. Гляди, святейший! Что это значит? Боги или люди? Но если люди, то какие? Цвет, посмотри, какой цвет! Белые люди? Об этом еще никто не слыхивал.
Уильяк-уму, взявши связку шнурков, внимательно разглядывал их, ощупывал пальцами, качал головой.
— Есть какой-то таинственный знак и знак опасности. Но это… это означает людей. Двести белых людей. А это ламы! Но какие огромные ламы! Что-то непонятное. Как получено это известие?
— Кипу доставил часки по приморской дороге. Без всяких объяснений.
— Необходимо тотчас же потребовать дополнительных разъяснений! Если это не ошибка…
Они обменялись понимающими взглядами.
— Атауальпа, — шепнул вновь прибывший, а верховный жрец отвечал шепотом:
— Не знаю, но я верю, что он использует все.
Тотчас, однако, он вспомнил о Синчи и, обратившись к нему, коротко бросил:
— Говори!
Синчи прикрыл глаза и старательно продекламировал:
— … Атауальпа собрал большие силы и идет по направлению на Куско. Я, Кахид, ловчий, советую отменить охоту.
Оба сановника слушали молча, пытливо глядя на бегуна.
— Атауальпа, — снова шепнул кипу-камайок, а уильяк-уму Ударил в ладоши и, указав какому-то молодому жрецу, бесшумно появившемуся, на Синчи, сказал: — Возьмите с собой этого человека, накормите, пусть отдохнет. Он должен быть постоянно готов к тому, что я могу его вызвать, И не должен ни с кем разговорить, кроме наших людей, — прибавил жрец на тайном наречии инков.
Он заметил молодого жреца без колец в ушах, облаченного в длинный темный плащ; тот пристроился на высоком основании колонны и с этого возвышения взирал на празднество. Бегун не задумываясь последовал его примеру. Для горца это не составило труда.
Толпа склонилась в глубоком поклоне. Синчи мог теперь наблюдать за всем без помех
Храм подавлял своими размерами. Гигантские двери были обращены прямо к востоку. Сейчас, распахнутые настежь, они позволяли увидеть над огромной площадью, освещенной тысячами факельных огней, черное и беззвездное небо.
На внутренней стене храма против дверей виднелось изображение Солнца, золотой круг в диаметре больше человеческого роста. Он был украшен резьбой, от него расходились извилистые, тоже из чистого золота, лучи. Ниже — длинный жертвенный алтарь из черного полированного и покрытого резьбой камня, на стенах — карниз или фриз из толстых, тоже украшенных резьбой золотых пластин.
Ручки факелов, кадильницы, орнаменты на дверях — все было сплошь золотое.
Узорчатый пол из разноцветных плит сиял зеркальной поверхностью, как и высокие, словно деревья, колонны, подпирающие своды. Они были сделаны из белых с прожилками камней, отливающих серебристым блеском, Всюду пылали факелы из ароматных ветвей толы, а перед изображением Солнца дрожал и мигал, испуская струйку благовонного дыма, маленький огонек в золотом сосуде с чудесной резьбой.
«Это священный огонь, который зажгло Солнце в прошлом году во время праздника Райми!» — подумал Синчи, однако взгляд его тут же привлекло нечто иное. По обеим сторонам зала, на возвышении, на массивных золотых тронах восседали мумии. Не те, что делают жрецы из тел простых смертных, не в согнутом положении, с коленями под подбородком, завернутые в циновки, а сидящие в позах живых людей, убранные в великолепные одежды, с золотыми украшениями.
Синчи догадался, что это мумии правивших сапа-инков. У самого алтаря, вероятно, умерший недавно Уайна-Капак, покоритель Кито. О нем говорил старый начальник сторожевого поста. Высокий, худой. Даже сейчас по лику мумии видно, что черты лица у него были резкие и грозные.
Рядом стоял не занятый золотой трон. Об этом тоже рассказывал старый воин. На нем воссядет нынешний властитель, сапа-инка Уаскар, в такой же позе, в том же уборе, что и его славные предки, чьи души витают здесь.
Сапа-инка Уаскар, сын Солнца, властелин Тауантин-суйю, правитель Куско, властитель гор Уарочиро и Уайуач, повелитель племен аймара, кечуа, колья, чанка, сечура, кайапас, Колорадо, как раз в эту минуту входил в храм, и Синчи мог прекрасно разглядеть его.
У властелина мира, выглядевшего еще молодо, широкого в плечах, были медлительные движения атлета. Он шел неторопливо, с достоинством. При свете бесчисленных факелов отчетливо различалась каждая деталь его наряда. На голове у него было льяуту, покрывало из тончайшей белой ткани, а также пурпурная повязка. Золотая застежка на лбу искрилась блеском искусно отшлифованных драгоценных каменьев. Радужно переливаясь и отсвечивая то фиолетовым, то золотисто-зеленым, колыхались над головой сапа-инки самые дорогие и священные реликвии — два пера птицы коренкенке.
На властителе была короткая туника без рукавов, плащ, сколотый огромной золотой брошью, над локтями, у колен и на щиколотках надеты золотые, украшенные смарагдами, браслеты, в ушах, удлиненных от тяжести подвесок, поблескивали огромные кольца. В руке сапа-инка держал обоюдоострый боевой топор с золотой рукоятью.
За повелителем, приотстав на шаг, шла койя, его законная жена. Волосы ее тоже покрывала льяуту, но без пурпурной повязки. Такая же брошь скалывала ее плащ, те же вышивки украшали длинную одежду, только в руках у нее было овальное зеркало из чистейшего с багряным отливом золота.
Уаскар воссел на троне рядом с мумиями своих предшественников, приняв ту же позу, с таким же неподвижным выражением лица. Койя поместилась подле него на более низком, но тоже золотом троне. Толпа придворных подалась назад.
Верховный жрец склонился в низком поклоне, промолвив что-то на языке инков, который не разрешалось знать людям, не принадлежавшим к правящей касте потомков давних завоевателей.
Он отошел в сторону, и на середину храма выбежали танцовщицы, исполнившие медленный страстный священный танец. Их оказалось гораздо больше, чем в других храмах, они были более красивы, но танец был тот же самый, что Синчи видывал не один раз. Через минуту Уаскар, не отрывая глаз от широко открытых врат, подал знак, и жрецы тотчас же принялись тушить факелы, а сам уильяк-уму, поклонившись изображению Солнца, погасил свой светильник.
В огромном храме наступила абсолютная темнота, но постепенно мрак начал рассеиваться, бледнеть. Синчи, лишь сбоку видевший главные двери храма, понял, чего все ждали: вставало солнце.
Еще минута. Мрак быстро таял, оставаясь лишь где-то по углам, все вокруг проступало теперь гораздо отчетливее, чем при свете факелов, и внезапно золотистый, таинственный и чудесный свет наполнил храм. Это солнце, всплывшее над далекими вершинами гор, бросило сноп лучей на свое громадное выпуклое изображение. Сияние полированного металла залило все пространство храма прекрасным жарким светом.
Но это длилось лишь одно короткое мгновение. Золотистый блеск внезапно погас, и зал погрузился в унылую полутьму.
— Недобрый знак! Ох, недобрый! — зашептал дрожащими губами молодой жрец, находившийся рядом с Синчи. — Инти лишает нас своей благосклонности. Инти грозит нам.
Посреди храма стояла группа жрецов, державших большое вогнутое зеркало из золота; сапа-инка восседал на своем троне неподвижный, как мумии его предков; танцовщицы у алтаря, толпа придворных и сановников замерли в полном молчании. Лица всех были обращены к вратам, а глаза упорно всматривались в сгущавшиеся серые тучи, ища хоть какого-нибудь просвета, какого-нибудь признака, что небо прояснится.
Однако над Куско, над всем плоскогорьем вплоть до западных горных вершин начал накрапывать дождь.
— Так было в последний праздник Райми перед смертью сапа-инки Уайны-Капака, — еле слышно проговорил молодой жрец. — О Виракоча, великий дух, будь милосерден к Тауантинсуйю, к твоему народу!
Легкое движение воздуха донесло до них слабый аромат потухшей кадильницы у большого алтаря. Синчи со страхом взирал в ту сторону. Огромный золотой диск, не озаренный ни единым огнем, кроваво отсвечивал.
— Нет святого огня, — зашептал он в страхе. — Что-то теперь будет?
— Доставят огонь из другого великого храма, с острова на озере Титикака, — отозвался молодой жрец. — Нужно еще принести в жертву ребенка или девушку. Это дурное предзнаменование на целый год. Да благословен будет великий Виракоча за то, что мы сейчас не воюем!
Синчи вдруг вспомнил порученный ему наказ, который еще не успел пересказать: «… необходимо выслать воинов! Это означает войну. Атауальпа собрал огромные силы и движется на Куско!».
Пораженный, Синчи взирал на жреца, который не ведал ни о чем.
В храме внезапно началось движение. Сапа-инка поднялся с трона, весь кортеж двинулся вслед за ним куда-то в глубь храма, в темные и мрачные коридоры. Жрецы начали закрывать главные ворота.
— Сегодня не будет игр и свадеб, — зашептал взволнованный жрец. — Сын Солнца не появится перед народом и возвратится в свой дворец. Плохая примета, ох, плохая примета, недобрым будет этот год.
— О святейший! — Синчи спрыгнул с карниза и теперь помогал слезть с нее жрецу. — Соблаговоли показать мне дорогу в покои великого уильяк-уму. Я прибыл ночью со срочным поручением, но не успел его пересказать.
Жрец внимательно присмотрелся к гонцу и задумался на минуту.
— Уильяк-уму? Но у него сейчас неважное настроение. Наверняка неважное. Лучше подождать до завтра… Не можешь? Что ж, твое дело. Идем!
Но и на этот раз Синчи не суждено было повторить полученный наказ. Ворчливым тоном жрец призвал его, и он только принялся декламировать: «Великому уильяк-уму докладывает Кахид, ловчий…» — как его снова прервали. Прибыл, судя по одежде и украшениям, какой-то сановник, с золотыми кольцами инков в ушах.
— Благородный и светлейший! — сопел инка, грузноватый и немолодой, не обращая ни на кого внимания. — Я пребываю в большом беспокойстве. Из уну Пьюра получен кипу, содержание которого даже я, главный кипу-камайок, понять не в силах. Посмотри сам! Тот, кто вязал эти узлы, видно, сошел с ума. Гляди, святейший! Что это значит? Боги или люди? Но если люди, то какие? Цвет, посмотри, какой цвет! Белые люди? Об этом еще никто не слыхивал.
Уильяк-уму, взявши связку шнурков, внимательно разглядывал их, ощупывал пальцами, качал головой.
— Есть какой-то таинственный знак и знак опасности. Но это… это означает людей. Двести белых людей. А это ламы! Но какие огромные ламы! Что-то непонятное. Как получено это известие?
— Кипу доставил часки по приморской дороге. Без всяких объяснений.
— Необходимо тотчас же потребовать дополнительных разъяснений! Если это не ошибка…
Они обменялись понимающими взглядами.
— Атауальпа, — шепнул вновь прибывший, а верховный жрец отвечал шепотом:
— Не знаю, но я верю, что он использует все.
Тотчас, однако, он вспомнил о Синчи и, обратившись к нему, коротко бросил:
— Говори!
Синчи прикрыл глаза и старательно продекламировал:
— … Атауальпа собрал большие силы и идет по направлению на Куско. Я, Кахид, ловчий, советую отменить охоту.
Оба сановника слушали молча, пытливо глядя на бегуна.
— Атауальпа, — снова шепнул кипу-камайок, а уильяк-уму Ударил в ладоши и, указав какому-то молодому жрецу, бесшумно появившемуся, на Синчи, сказал: — Возьмите с собой этого человека, накормите, пусть отдохнет. Он должен быть постоянно готов к тому, что я могу его вызвать, И не должен ни с кем разговорить, кроме наших людей, — прибавил жрец на тайном наречии инков.
Глава одиннадцатая
Инка Майти, тот самый, который на площади возле храма помог освободить дорогу для Синчи, не дождался окончания празднества. Когда солнце, осветив на миг небо, безвозвратно исчезло за все более сгущающейся завесой туч, он дал знак своему молчаливому спутнику и, спокойно, но решительно расталкивая толпу, поторопился покинуть площадь.
Заговорил он лишь в доме коменданта города, что находился у самых городских стен. Оба, скинув плащи и шлемы, принялись согревать озябшие руки.
— Боги с нами. Теперь даже самый глупый чанка ждет в Этом году каких-либо несчастий и ничему не удивится.
— Из простых людей никто ничему не удивляемся, потому что никто не думает. Ведь они издавна так воспитаны. Жуй листья коки и выполняй приказания, — проворчал Тупанки, начальник гарнизона столицы.
— Все это так, но приказание должно быть понятным и простым. Если приказы начнут отдавать две власти, простой люд оглупеет окончательно и… не станет слушать никого.
— Дело не в толпе. Ее легко успокоить. Будет праздник, устроим торжественную церемонию. Ха, можно даже принести в жертву одну девку из чужого племени! Чернь это любит. Меня беспокоят те, что способны мыслить самостоятельно, те, кто все понимает и решает судьбу государства. Иначе говоря — инки, кураки, жрецы.
— Разумеется. Уильяк-уму…
— Да. С ним мы должны увидеться как можно скорее. Этот ловчий Кахид — преданный, исполнительный слуга, но он человек недалекий. Верен Уаскару, а известие посылает уильяк-уму. Он ничего не видел, не слышал, не понял, хотя и находился при дворе.
Инка Майти, комендант крепости Саксауаман, неприступной твердыни, прикрывающей столицу с юга, негромко рассмеялся.
— Нам везет. Жрец бога Инти не далее как вчера публично провозгласил, что сегодня не только появится солнце, но будет даже радуга. Как знак благосклонности великого Инти к Уаскару. Теперь люди, наверное, на все лады обсуждают это.
Заговорил он лишь в доме коменданта города, что находился у самых городских стен. Оба, скинув плащи и шлемы, принялись согревать озябшие руки.
— Боги с нами. Теперь даже самый глупый чанка ждет в Этом году каких-либо несчастий и ничему не удивится.
— Из простых людей никто ничему не удивляемся, потому что никто не думает. Ведь они издавна так воспитаны. Жуй листья коки и выполняй приказания, — проворчал Тупанки, начальник гарнизона столицы.
— Все это так, но приказание должно быть понятным и простым. Если приказы начнут отдавать две власти, простой люд оглупеет окончательно и… не станет слушать никого.
— Дело не в толпе. Ее легко успокоить. Будет праздник, устроим торжественную церемонию. Ха, можно даже принести в жертву одну девку из чужого племени! Чернь это любит. Меня беспокоят те, что способны мыслить самостоятельно, те, кто все понимает и решает судьбу государства. Иначе говоря — инки, кураки, жрецы.
— Разумеется. Уильяк-уму…
— Да. С ним мы должны увидеться как можно скорее. Этот ловчий Кахид — преданный, исполнительный слуга, но он человек недалекий. Верен Уаскару, а известие посылает уильяк-уму. Он ничего не видел, не слышал, не понял, хотя и находился при дворе.
Инка Майти, комендант крепости Саксауаман, неприступной твердыни, прикрывающей столицу с юга, негромко рассмеялся.
— Нам везет. Жрец бога Инти не далее как вчера публично провозгласил, что сегодня не только появится солнце, но будет даже радуга. Как знак благосклонности великого Инти к Уаскару. Теперь люди, наверное, на все лады обсуждают это.