Страница:
Беглецы затаили дыхание, согнулись в три погибели и медленно стали обходить полотно дороги, на котором освещенный луною стоял товарный поезд. Впереди вагонов тяжело дышал черный паровоз, и пар от его дыхания горячими серыми фонтанами вырывался из-под колес и с шипеньем и свистом кружился по обеим сторонам песчаного откоса.
– Митрий! – раздался в тишине ночи чей-то звонкий, молодой голос.
– Чего? – отозвался другой.
– Ведомость захвати! Я ее в служебном оставил.
– Сейчас.
Спирька и Рыжик стояли на теневой стороне поезда, у открытого вагона. Когда раздался первый голос, мальчики прижались друг к другу и старались не дышать. Они слышали, как чьи-то ноги, обутые в сапоги, зашуршали по песку. Шаги становились явственней и, по-видимому, приближались.
«К нам идут», – одновременно промелькнула мысль у обоих беглецов; но никто из них не промолвил ни слова. Они молча праздновали труса. А шаги между тем приближались. Положение приятелей становилось опасным. Им пришлось пережить несколько очень тяжелых минут. Но, на их счастье, человек прошел мимо, по ту сторону поезда, и их не заметил. Беглецы даже слышали, как он ворчал, идя вдоль вагонов.
– Ведомость подавай… Подумаешь, барин какой… Товарный обер… Невелика шишка… – бормотал себе под нос неизвестный человек, проходя мимо того вагона, за которым стояли беглецы.
Через две-три минуты человек прошел обратно и опять не заметил прятавшихся оборвышей. Когда шаги его окончательно замерли вдали, приятели вздохнули с облегчением и ожили. Теперь предстояло им решить самую трудную и рискованную задачу: им нужно было влезть в тот самый вагон, перед которым они стояли. Сделать это было нелегко. Вагон стоял на высоких рессорах, и до пола его беглецы едва доставали поднятыми вверх руками. Дверь вагона, или, вернее говоря, ставень был отодвинут в сторону, и ребятам, когда они поднимались на цыпочках и задирали головы, видна была внутренность вагона. Они даже заметили, что пол вагона был грязен и кое-где валялась солома. По всей вероятности, в нем перевозили животных – коров и лошадей.
– Как же это мы устроимся? – сокрушенно промолвил Спирька, после того как две попытки его взобраться в вагон окончились неудачей.
– А ты встань на меня, – посоветовал Рыжик, – и влезай первый, а потом ты пальтишко снимешь, подержишь, а я поднимусь.
– Идет! – согласился Спирька и, недолго думая, приступил к делу.
Рыжик, как более сильный (Спирька убедился в его силе после борьбы, которую они однажды затеяли в ночлежке), встал на четвереньки, а Вьюн вскочил ему на спину; потом он, ухватившись за железный желоб, по которому двигался ставень, подтянулся на мускулах и таким образом вскарабкался в вагон. Вслед за Спирькой проник в вагон и Рыжик. Некоторое время они стояли в углу вагона без движения, без звука. Вдруг опять послышались шаги. Беглецы замерли. К ним подходили люди. Вот шаги затихли у самого вагона.
– Митрий, – услышали беглецы прежний голос, – закрывай вагоны.
– Сейчас, – послышался ответ, и к вагону, в котором находились приятели, подошел кто-то.
Вслед за тем за стеной вагона запищало, заскрипело что-то, и ставень задвигался вперед, закрывая собою широкое отверстие, через которое приятели только что проникли в вагон. Не успели беглецы оглянуться, собраться с мыслями, как они оказались запертыми и окутанными непроницаемым мраком. Мальчики совсем растерялись и не знали, что делать. Как раз в это время кто-то подал свисток, такой, как обыкновенно подают городовые. В ответ на свисток раздался сильный и пронзительный голос паровоза, закончившийся коротеньким присвистом, и вагон, в котором находились Спирька с Рыжиком, вздрогнул, покачнулся и запрыгал по рельсам. Темнота в вагоне была беспросветная, и это особенно пугало незадачливых пассажиров. Колеса между тем сильнее застучали, и наконец их стук превратился в равномерную дробь.
Вдруг Рыжик заметил, что на одной из продольных стен вагона образовывается щель. Через эту щель лунный свет упал на пол вагона в виде узенькой серебристой ленточки.
– Смотри, открывается!.. – прошептал Рыжик, ухватившись за Спирьку.
Спирька молчал, ожидая, что будет дальше. А дальше случилось то, что ставень вследствие сильного колебания вагона сам собой двинулся назад и вскоре совсем ушел в сторону. В широкое отверстие вагона заглянул месяц, и беглецы почувствовали себя храбрее. Поезд катил на всех парах. Приятели долго следили за тем, как убегали телеграфные столбы, как, плавно кружась, уходила земля, кое-где покрытая кусками талого снега, как за поездом не торопясь следовала луна, и наконец они не выдержали и стали громко выражать свои восторги, убедившись, что опасность миновала.
– Поехали! – первый закричал Рыжик.
– Пошла, гнедая! – взвизгнул Спирька.
И оба захохотали как безумные.
А поезд, извиваясь и дрожа, будто живое чудовище, мчался по широкой равнине и частыми резкими криками пугал задумчивую тишину весенней ночи.
– Митрий! – раздался в тишине ночи чей-то звонкий, молодой голос.
– Чего? – отозвался другой.
– Ведомость захвати! Я ее в служебном оставил.
– Сейчас.
Спирька и Рыжик стояли на теневой стороне поезда, у открытого вагона. Когда раздался первый голос, мальчики прижались друг к другу и старались не дышать. Они слышали, как чьи-то ноги, обутые в сапоги, зашуршали по песку. Шаги становились явственней и, по-видимому, приближались.
«К нам идут», – одновременно промелькнула мысль у обоих беглецов; но никто из них не промолвил ни слова. Они молча праздновали труса. А шаги между тем приближались. Положение приятелей становилось опасным. Им пришлось пережить несколько очень тяжелых минут. Но, на их счастье, человек прошел мимо, по ту сторону поезда, и их не заметил. Беглецы даже слышали, как он ворчал, идя вдоль вагонов.
– Ведомость подавай… Подумаешь, барин какой… Товарный обер… Невелика шишка… – бормотал себе под нос неизвестный человек, проходя мимо того вагона, за которым стояли беглецы.
Через две-три минуты человек прошел обратно и опять не заметил прятавшихся оборвышей. Когда шаги его окончательно замерли вдали, приятели вздохнули с облегчением и ожили. Теперь предстояло им решить самую трудную и рискованную задачу: им нужно было влезть в тот самый вагон, перед которым они стояли. Сделать это было нелегко. Вагон стоял на высоких рессорах, и до пола его беглецы едва доставали поднятыми вверх руками. Дверь вагона, или, вернее говоря, ставень был отодвинут в сторону, и ребятам, когда они поднимались на цыпочках и задирали головы, видна была внутренность вагона. Они даже заметили, что пол вагона был грязен и кое-где валялась солома. По всей вероятности, в нем перевозили животных – коров и лошадей.
– Как же это мы устроимся? – сокрушенно промолвил Спирька, после того как две попытки его взобраться в вагон окончились неудачей.
– А ты встань на меня, – посоветовал Рыжик, – и влезай первый, а потом ты пальтишко снимешь, подержишь, а я поднимусь.
– Идет! – согласился Спирька и, недолго думая, приступил к делу.
Рыжик, как более сильный (Спирька убедился в его силе после борьбы, которую они однажды затеяли в ночлежке), встал на четвереньки, а Вьюн вскочил ему на спину; потом он, ухватившись за железный желоб, по которому двигался ставень, подтянулся на мускулах и таким образом вскарабкался в вагон. Вслед за Спирькой проник в вагон и Рыжик. Некоторое время они стояли в углу вагона без движения, без звука. Вдруг опять послышались шаги. Беглецы замерли. К ним подходили люди. Вот шаги затихли у самого вагона.
– Митрий, – услышали беглецы прежний голос, – закрывай вагоны.
– Сейчас, – послышался ответ, и к вагону, в котором находились приятели, подошел кто-то.
Вслед за тем за стеной вагона запищало, заскрипело что-то, и ставень задвигался вперед, закрывая собою широкое отверстие, через которое приятели только что проникли в вагон. Не успели беглецы оглянуться, собраться с мыслями, как они оказались запертыми и окутанными непроницаемым мраком. Мальчики совсем растерялись и не знали, что делать. Как раз в это время кто-то подал свисток, такой, как обыкновенно подают городовые. В ответ на свисток раздался сильный и пронзительный голос паровоза, закончившийся коротеньким присвистом, и вагон, в котором находились Спирька с Рыжиком, вздрогнул, покачнулся и запрыгал по рельсам. Темнота в вагоне была беспросветная, и это особенно пугало незадачливых пассажиров. Колеса между тем сильнее застучали, и наконец их стук превратился в равномерную дробь.
Вдруг Рыжик заметил, что на одной из продольных стен вагона образовывается щель. Через эту щель лунный свет упал на пол вагона в виде узенькой серебристой ленточки.
– Смотри, открывается!.. – прошептал Рыжик, ухватившись за Спирьку.
Спирька молчал, ожидая, что будет дальше. А дальше случилось то, что ставень вследствие сильного колебания вагона сам собой двинулся назад и вскоре совсем ушел в сторону. В широкое отверстие вагона заглянул месяц, и беглецы почувствовали себя храбрее. Поезд катил на всех парах. Приятели долго следили за тем, как убегали телеграфные столбы, как, плавно кружась, уходила земля, кое-где покрытая кусками талого снега, как за поездом не торопясь следовала луна, и наконец они не выдержали и стали громко выражать свои восторги, убедившись, что опасность миновала.
– Поехали! – первый закричал Рыжик.
– Пошла, гнедая! – взвизгнул Спирька.
И оба захохотали как безумные.
А поезд, извиваясь и дрожа, будто живое чудовище, мчался по широкой равнине и частыми резкими криками пугал задумчивую тишину весенней ночи.
VII
В ОДЕССЕ
В вагоне беглецам было недурно. Они спали на соломе, и спали очень долго. Поезд на каждой станции делал продолжительные остановки. Во время стоянок приятели прекращали всякие разговоры и отодвигались в дальний угол… Благодаря таким предосторожностям их никто ни разу не заметил. Питались они хлебом и огурцами. Мешок, в котором была провизия, постепенно уменьшался в объеме и наконец совсем опустел. Вскоре после того, как друзья покончили с последним куском хлеба, их стала мучить сильная жажда.
– Ты пить хочешь? – спросил Рыжик у Спирьки.
– Страсть хочу как! – отвечал Спирька, у которого давно уже пересохло в горле.
– Эх, когда же мы приедем?.. Вот надоело!.. – заныл Рыжик.
– Погоди, сейчас я взгляну.
Спирька встал, подошел к отверстию вагона и, сняв шапку, высунул голову. Поезд быстро мчался вперед, стучал колесами и так вздрагивал, что казалось, вот-вот вагоны слетят с полотна дороги и разобьются вдребезги.
– Санька, пойди сюда скорей!.. Глянь-кося!.. – радостно воскликнул Спирька, повернув голову к Рыжику. – Город, брат, видать… Провалиться, видать!..
Рыжик сорвался с места, подскочил к Спирьке и также выглянул из вагона. Вдали, окутанный полупрозрачным сероватым дымом, вырисовывался огромный белый город, окруженный высокими красными трубами. Поезд пошел тише. Город только мелькнул на мгновение и снова исчез из виду. Вместо города приятели увидали множество вагонов. Рельсы здесь были разбросаны на десятки путей, и все пути во всю длину были заняты товарными вагонами да паровозами. Поезд врезался в это царство вагонов и замедлил ход. Залязгали цепи, раздались свистки, и поезд, точно ударившись о что-то, остановился. Поезд прибыл на станцию «Одесса-Товарная». До города оставалось еще добрых три версты.
– Давай вылезем, а то заприметят – беда будет, – сказал Спирька.
– А куда мы пойдем? – шепотом спросил Рыжик.
– Известно куда – в город. Чай, видал ты его?
– Я не про то… А ежели нас увидят?
– Когда?
– А вот когда вылезем.
– Ну так что ж? Пусть глядят на нас, мы за это денег не возьмем… Эх ты, чудак человек!.. Вылезай вот скорей… – добавил Спирька и прыгнул на полотно дороги.
Рыжик немедленно последовал за ним. Через несколько минут приятели стояли у водокачки и, жадно припав губами к черным железным трубкам, из которых лилась холодная чистая вода, пили, что называется, до отвала, до изнеможения.
Неподалеку стояла группа биндюжников[2] и добродушно посмеивалась, глядя на маленьких оборвышей.
– Гляди-ка, какие Родоканаки[3] экстренной машиной по шпалам прикатили! – проговорил один из биндюжников, указывая на Спирьку и Рыжика.
– Это не Родоканаки, а жуликанаки, – заметил другой возчик и громко засмеялся.
Приятели напились и отошли прочь от водокачки. На насмешки возчиков они не обратили никакого внимания. Долго шли они, путаясь между вагонами, рельсами и стрелками, пока наконец не выбрались из этого железнодорожного лабиринта. Вот тут только они увидали Одессу и прибавили шагу.
Было около пяти часов пополудни. Погода стояла великолепная. Солнце, уходя на запад, прощальными лучами озаряло белевший вдали обширный город. Южный теплый ветер, пробегая мимо, ласкал и манил куда-то маленьких оборванных путешественников.
– Вот она, Одесса-то, где!.. – воскликнул Рыжик, когда они вышли на ровное место.
– Да, это Одесса, а не Киев, потому Киев на горе стоит, – заметил Спирька и добавил: – Теперь, брат, не зевай, идем скорей!.. Постреляем, покуда светло, а там и жить начнем.
– Идет! – весело и добро откликнулся Рыжик, и приятели смело двинулись вперед.
Громадный город, с его шумом, давкой и оживлением, поразил и ошеломил маленьких бродяг. Широкие ровные улицы, вымощенные каменными плитками, высокие дома с балконами, длинные аллеи вдоль просторных тротуаров, зеркальные окна магазинов, нарядная, богатая толпа, стукотня, говор и грохот экипажей – все это до того заинтересовало ребят, что они совершенно забыли, где они и для чего сюда явились. Им и в голову не приходило, что они, оборванные и грязные, обращают на себя всеобщее внимание и что многие из публики поглядывают на них не то с сожалением, не то с чувством брезгливости.
В особенности брезгливо отстранялись от них дамы, боясь, чтобы ватные лохмотья оборвышей не прикоснулись к их дорогим весенним нарядам. Приятели, будучи уверены, что они имеют право ходить по улицам, смело шагали вдоль тротуаров, громко делясь своими восторгами и впечатлениями.
– Глянь-кося, – указывая пальцем на цилиндр одного молодого человека, проходившего мимо, воскликнул Спирька, – шапка-то какая: не то ведро, не то тумба!
– Гляди, фургон какой! – кричал Санька, указывая на омнибус.
– Погоди, сейчас подкую вон того барина, – сказал Спирька, и, подскочив к богато одетому мужчине, он сдернул с себя шапку, согнулся в три погибели и, протянув руку, затянул хорошо знакомую ему песню: «Благодетели милостивые! Подайте христа ради сироте круглому… Христьяне православные…»
Мужчина не дал докончить Спирьке и сунул ему в руку двугривенный. Вьюн, увидав монету, в восторге подскочил к Рыжику и воскликнул:
– Глянь-кось, сколько отвалил! Вот так почин!..
– И я стрелять буду! – решительно заявил Рыжик.
– И отлично сделаешь, – одобрил Спирька. – Идем дальше!
Они вышли на главную улицу, на Дерибасовскую, и… ахнули от изумления. Такая роскошь, такой блеск, такое богатство никогда и во сне им не снились! На время они даже и нищенствовать забыли. Они шли по тротуару, где сплошной массой двигалась нарядная, праздная публика. Рыжик в своих тяжелых сапогах, огромных и серых от засохшей на них грязи, не раз наступал на платья дам, за что его награждали злобными взглядами и нелестными словечками. Рыжику это шествие, теснота и давка надоели очень скоро.
– Пойдем на середку, – обратился он к Спирьке, – здесь господа толкаются. Ну их!..
– Идем, мне все едино, – согласился Вьюн.
Приятели вышли на середину улицы. Но не успели они сделать несколько шагов, как их увидал стоявший на посту городовой, высокий, полный, с горизонтально лежащими темными усами.
– Вы чего сюда затесались?.. Вон отсюда!.. – зарычал на них блюститель порядка, надув щеки и сверкая глазами.
Неожиданно появившийся городовой насмерть перепугал маленьких оборвышей. Охваченные паникой, они быстро повернули назад и со всех ног бросились бежать, держась середины улицы.
– Бере-гись!.. – вдруг гаркнул на них бородатый кучер, и, как вихрь, промчалась мимо ребят пара рысаков, запряженных в шикарную коляску, в которой сидела дама в огромной шляпе с дрожащим красным пером и крохотная беленькая собачка.
Крик сытого кучера, точно удар кнута, ожег приятелей, и они, как ошпаренные, отскочили в сторону. Но там на них крикнул другой кучер, мчавшийся с противоположной стороны. Мальчики окончательно растерялись и снова бросились бежать посередине улицы, пока опять не наткнулись на городового.
– А!! – разинул рот городовой.
Но оборвыши не дали ему окончить и в ужасе повернули назад.
Спирька с Рыжиком очутились в положении кур, забредших в чужой огород. Дети гонятся за ними, кричат им: «Киш, киш!..», а обезумевшие от страха куры мечутся по засеянным грядкам, не находя выхода.
Наконец один городовой сжалился над ними и указал им, куда идти. Долго шли они по улицам Одессы, тщетно отыскивая глазами такое место или такое заведение, куда они могли бы зайти поесть, попить и переночевать. Но, к великому их огорчению, по обеим сторонам улиц, по которым они проходили, гордо возвышались каменные громады, ярко сверкали окна магазинов, а на панелях разгуливали всё богачи, до того нарядные, до того важные, что оборвыши не осмеливались близко подходить даже к тротуарам. У Рыжика впервые шевельнулось неприязненное чувство к нарядной толпе. «Ишь, они какие, – думал он, поглядывая исподлобья на публику, – весь город себе забрали…»
Спирька думал только об одном: как бы найти подходящий трактир. Во рту у него за щекой лежал двугривенный, который очень бодрил мальчика. Его только смущала роскошь одесских улиц. Он уже готов был подумать, что Одесса – город богачей, как вдруг они повернули на Базарную улицу, и радостная улыбка озарила лица мальчиков. Они увидали бедняков и несказанно обрадовались. Дома и здесь были большие, каменные, но публика была совсем иная. Здесь народ не чванился, а держал себя свободно, громко разговаривал и даже песни пел.
Местная публика как нельзя лучше пришлась по душе Рыжику и Спирьке. Оба они были рады тому, что в Одессе живут не одни только богачи. В большой восторг пришли они от оборванных и грязных детей, которыми базарная площадь кишмя кишела.
– Гляди, сколько нашего брата здесь, – указывая на маленьких оборвышей, проговорил Рыжик.
– И отлично, хорошо: стало быть, и мы тут панами будем, – довольным тоном сказал Спирька.
– Пироги горячие! Пироги! – раздался вблизи приятелей звонкий бабий голос.
Спирька с Рыжиком молча перекинулись взглядом, улыбнулись и купили у бабы пару горячих пирогов с печенкой. С волчьей жадностью уничтожали приятели пироги, находя их замечательно вкусными, несмотря на то что от пирогов не совсем-то важно и приятно пахло, а от остывшего во рту сала прилипал язык к нёбу.
Базарная площадь была со всех сторон окружена трактирами, питейными домами, ресторациями и другими подобными заведениями. Когда открывалась дверь любого из этих заведений, на площадь врывался шум пьяных голосов. Иногда из открытой двери трактира, точно неодушевленный предмет, выволакивали пьяного.
Спирьку, как более опытного и знающего, потянуло к трактиру.
– Пойдем, слышь, в трактир, – сказал он Рыжику, – там чайку попьем и о ночлеге разузнаем…
Рыжик охотно согласился на предложение товарища, и оба приятеля спустя немного времени сидели в трактире «Белый орел» и пили чай. На чистую половину, где столы были покрыты белыми скатертями, их не пустили. Мальчишка-половой в белых штанах, с грязной тряпкой вместо салфетки через плечо, увидав Спирьку и Рыжика, подлетел к ним, усадил их за единственно незанятый столик подле дверей и, назвав их помещиками, спросил, что им угодно.
– Чаю! – коротко ответил Спирька и заранее отдал последние два пятака, которые остались от двугривенного после пирогов.
Половой схватил деньги и, как вихрь, умчался куда-то. Спирька успел только разглядеть его затылок, на котором лоснились густо вымазанные маслом русые волосы, подстриженные в скобку.
Грязная половина трактира, в которой сидели приятели, была битком набита оборванцами. Среди посетителей положительно не было ни одного человека, мало-мальски прилично одетого. На всех здесь висели грязные, бесформенные лохмотья. В трактире пили чай, но больше всего водку. Среди посетителей были женщины и дети. Народ держал себя здесь более чем непринужденно. Шум, крик, давка, звон посуды и площадная брань не прекращались ни на минуту. В трактире было жарко и душно. Табачный дым и пар тяжелыми тучами носился над головами посетителей. Сквозь этот туман огни висящих ламп казались кроваво-красными. Возбужденные потные лица, бороды, женские головы в платочках, кулаки, бутылки и громадная стойка с брюхатым буфетчиком вырисовывались неясно, точно в тумане.
Рыжик, впервые очутившись в подобной обстановке, растерянно и пугливо озирался по сторонам, не зная, на чем остановить свой блуждающий взор. Спирька же, наоборот, чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Ему с нищими не раз приходилось бывать в таких заведениях.
Когда половой в двух чайниках принес им кипяток с чаем, Спирька, подражая купцам, выполоскал стаканы, а затем налил чай.
– Пей и не робей! – сказал он Рыжику и добавил, понизив голос: – Шмыгни-ка глазами направо и погляди, какая компания сидит.
Санька взглянул на указанное место и увидал за длинным столом группу детей, мальчиков и девочек. На столе, как и у них, стояли чайники, стаканы и блюдечко с сахаром. Всех их было семеро: пятеро мальчиков и две девочки. Все они были одеты немногим лучше Спирьки и Рыжика.
– Кто они, по-твоему? – шепотом спросил у Рыжика Спирька.
– Нищие, должно…
– Нет, хватай выше! – не согласился Спирька.
– Кто ж они?
– А я так думаю: воры они, вот кто!
– Да ну?!
– Вот тебе и ну!
– А почем ты знаешь?
– Знаю, стало быть, коль говорю.
В ту минуту, когда Спирька говорил, в трактир вбежал оборванный мальчишка с быстрыми косыми глазами. Вбежавший метнул взглядом по сторонам, увидал компанию ребятишек за длинным столом и подскочил к ним.
– Братцы, – задыхающимся голосом проговорил он, – сейчас Анюта и Петька Чалый засыпались…
– Где? – в один голос воскликнула компания.
– Здесь, на Толкучке. Вот как было…
Тут косоглазый мальчишка заговорил до того тихо, что ни Санька, ни Вьюн не могли ни одного слова расслышать.
В это время на другом конце трактира вспыхнул скандал. Какой-то босяк, здоровый, с рослой фигурой и пьяной, избитой физиономией, очень похожий на Ваньку Ткача, с силой ударил сидевшую с ним женщину. Та вскрикнула и упала со стула на пол. К буяну подскочили половые и потащили его к выходу. Но буян оказался человеком сильным, и сладить с ним было нелегко. Изрыгая невозможные ругательства, он ногами опрокидывал столы, бил посуду и несколько раз богатырскими взмахами отшвыривал державших его половых.
Вся эта дикая, безобразная сцена и все ее действующие лица точно в тумане вырисовывались сквозь едкий табачный дым и горячий пар.
Спирька с Рыжиком во все глаза глядели на скандал, испытывая какое-то нехорошее, жуткое чувство.
А косоглазый мальчик как ни в чем не бывало продолжал таинственным шепотом что-то рассказывать своим приятелям. Те слушали его, по-видимому, не обращая никакого внимания на скандал, который для них, по всей вероятности, не являлся редкостью.
– Ты пить хочешь? – спросил Рыжик у Спирьки.
– Страсть хочу как! – отвечал Спирька, у которого давно уже пересохло в горле.
– Эх, когда же мы приедем?.. Вот надоело!.. – заныл Рыжик.
– Погоди, сейчас я взгляну.
Спирька встал, подошел к отверстию вагона и, сняв шапку, высунул голову. Поезд быстро мчался вперед, стучал колесами и так вздрагивал, что казалось, вот-вот вагоны слетят с полотна дороги и разобьются вдребезги.
– Санька, пойди сюда скорей!.. Глянь-кося!.. – радостно воскликнул Спирька, повернув голову к Рыжику. – Город, брат, видать… Провалиться, видать!..
Рыжик сорвался с места, подскочил к Спирьке и также выглянул из вагона. Вдали, окутанный полупрозрачным сероватым дымом, вырисовывался огромный белый город, окруженный высокими красными трубами. Поезд пошел тише. Город только мелькнул на мгновение и снова исчез из виду. Вместо города приятели увидали множество вагонов. Рельсы здесь были разбросаны на десятки путей, и все пути во всю длину были заняты товарными вагонами да паровозами. Поезд врезался в это царство вагонов и замедлил ход. Залязгали цепи, раздались свистки, и поезд, точно ударившись о что-то, остановился. Поезд прибыл на станцию «Одесса-Товарная». До города оставалось еще добрых три версты.
– Давай вылезем, а то заприметят – беда будет, – сказал Спирька.
– А куда мы пойдем? – шепотом спросил Рыжик.
– Известно куда – в город. Чай, видал ты его?
– Я не про то… А ежели нас увидят?
– Когда?
– А вот когда вылезем.
– Ну так что ж? Пусть глядят на нас, мы за это денег не возьмем… Эх ты, чудак человек!.. Вылезай вот скорей… – добавил Спирька и прыгнул на полотно дороги.
Рыжик немедленно последовал за ним. Через несколько минут приятели стояли у водокачки и, жадно припав губами к черным железным трубкам, из которых лилась холодная чистая вода, пили, что называется, до отвала, до изнеможения.
Неподалеку стояла группа биндюжников[2] и добродушно посмеивалась, глядя на маленьких оборвышей.
– Гляди-ка, какие Родоканаки[3] экстренной машиной по шпалам прикатили! – проговорил один из биндюжников, указывая на Спирьку и Рыжика.
– Это не Родоканаки, а жуликанаки, – заметил другой возчик и громко засмеялся.
Приятели напились и отошли прочь от водокачки. На насмешки возчиков они не обратили никакого внимания. Долго шли они, путаясь между вагонами, рельсами и стрелками, пока наконец не выбрались из этого железнодорожного лабиринта. Вот тут только они увидали Одессу и прибавили шагу.
Было около пяти часов пополудни. Погода стояла великолепная. Солнце, уходя на запад, прощальными лучами озаряло белевший вдали обширный город. Южный теплый ветер, пробегая мимо, ласкал и манил куда-то маленьких оборванных путешественников.
– Вот она, Одесса-то, где!.. – воскликнул Рыжик, когда они вышли на ровное место.
– Да, это Одесса, а не Киев, потому Киев на горе стоит, – заметил Спирька и добавил: – Теперь, брат, не зевай, идем скорей!.. Постреляем, покуда светло, а там и жить начнем.
– Идет! – весело и добро откликнулся Рыжик, и приятели смело двинулись вперед.
Громадный город, с его шумом, давкой и оживлением, поразил и ошеломил маленьких бродяг. Широкие ровные улицы, вымощенные каменными плитками, высокие дома с балконами, длинные аллеи вдоль просторных тротуаров, зеркальные окна магазинов, нарядная, богатая толпа, стукотня, говор и грохот экипажей – все это до того заинтересовало ребят, что они совершенно забыли, где они и для чего сюда явились. Им и в голову не приходило, что они, оборванные и грязные, обращают на себя всеобщее внимание и что многие из публики поглядывают на них не то с сожалением, не то с чувством брезгливости.
В особенности брезгливо отстранялись от них дамы, боясь, чтобы ватные лохмотья оборвышей не прикоснулись к их дорогим весенним нарядам. Приятели, будучи уверены, что они имеют право ходить по улицам, смело шагали вдоль тротуаров, громко делясь своими восторгами и впечатлениями.
– Глянь-кося, – указывая пальцем на цилиндр одного молодого человека, проходившего мимо, воскликнул Спирька, – шапка-то какая: не то ведро, не то тумба!
– Гляди, фургон какой! – кричал Санька, указывая на омнибус.
– Погоди, сейчас подкую вон того барина, – сказал Спирька, и, подскочив к богато одетому мужчине, он сдернул с себя шапку, согнулся в три погибели и, протянув руку, затянул хорошо знакомую ему песню: «Благодетели милостивые! Подайте христа ради сироте круглому… Христьяне православные…»
Мужчина не дал докончить Спирьке и сунул ему в руку двугривенный. Вьюн, увидав монету, в восторге подскочил к Рыжику и воскликнул:
– Глянь-кось, сколько отвалил! Вот так почин!..
– И я стрелять буду! – решительно заявил Рыжик.
– И отлично сделаешь, – одобрил Спирька. – Идем дальше!
Они вышли на главную улицу, на Дерибасовскую, и… ахнули от изумления. Такая роскошь, такой блеск, такое богатство никогда и во сне им не снились! На время они даже и нищенствовать забыли. Они шли по тротуару, где сплошной массой двигалась нарядная, праздная публика. Рыжик в своих тяжелых сапогах, огромных и серых от засохшей на них грязи, не раз наступал на платья дам, за что его награждали злобными взглядами и нелестными словечками. Рыжику это шествие, теснота и давка надоели очень скоро.
– Пойдем на середку, – обратился он к Спирьке, – здесь господа толкаются. Ну их!..
– Идем, мне все едино, – согласился Вьюн.
Приятели вышли на середину улицы. Но не успели они сделать несколько шагов, как их увидал стоявший на посту городовой, высокий, полный, с горизонтально лежащими темными усами.
– Вы чего сюда затесались?.. Вон отсюда!.. – зарычал на них блюститель порядка, надув щеки и сверкая глазами.
Неожиданно появившийся городовой насмерть перепугал маленьких оборвышей. Охваченные паникой, они быстро повернули назад и со всех ног бросились бежать, держась середины улицы.
– Бере-гись!.. – вдруг гаркнул на них бородатый кучер, и, как вихрь, промчалась мимо ребят пара рысаков, запряженных в шикарную коляску, в которой сидела дама в огромной шляпе с дрожащим красным пером и крохотная беленькая собачка.
Крик сытого кучера, точно удар кнута, ожег приятелей, и они, как ошпаренные, отскочили в сторону. Но там на них крикнул другой кучер, мчавшийся с противоположной стороны. Мальчики окончательно растерялись и снова бросились бежать посередине улицы, пока опять не наткнулись на городового.
– А!! – разинул рот городовой.
Но оборвыши не дали ему окончить и в ужасе повернули назад.
Спирька с Рыжиком очутились в положении кур, забредших в чужой огород. Дети гонятся за ними, кричат им: «Киш, киш!..», а обезумевшие от страха куры мечутся по засеянным грядкам, не находя выхода.
Наконец один городовой сжалился над ними и указал им, куда идти. Долго шли они по улицам Одессы, тщетно отыскивая глазами такое место или такое заведение, куда они могли бы зайти поесть, попить и переночевать. Но, к великому их огорчению, по обеим сторонам улиц, по которым они проходили, гордо возвышались каменные громады, ярко сверкали окна магазинов, а на панелях разгуливали всё богачи, до того нарядные, до того важные, что оборвыши не осмеливались близко подходить даже к тротуарам. У Рыжика впервые шевельнулось неприязненное чувство к нарядной толпе. «Ишь, они какие, – думал он, поглядывая исподлобья на публику, – весь город себе забрали…»
Спирька думал только об одном: как бы найти подходящий трактир. Во рту у него за щекой лежал двугривенный, который очень бодрил мальчика. Его только смущала роскошь одесских улиц. Он уже готов был подумать, что Одесса – город богачей, как вдруг они повернули на Базарную улицу, и радостная улыбка озарила лица мальчиков. Они увидали бедняков и несказанно обрадовались. Дома и здесь были большие, каменные, но публика была совсем иная. Здесь народ не чванился, а держал себя свободно, громко разговаривал и даже песни пел.
Местная публика как нельзя лучше пришлась по душе Рыжику и Спирьке. Оба они были рады тому, что в Одессе живут не одни только богачи. В большой восторг пришли они от оборванных и грязных детей, которыми базарная площадь кишмя кишела.
– Гляди, сколько нашего брата здесь, – указывая на маленьких оборвышей, проговорил Рыжик.
– И отлично, хорошо: стало быть, и мы тут панами будем, – довольным тоном сказал Спирька.
– Пироги горячие! Пироги! – раздался вблизи приятелей звонкий бабий голос.
Спирька с Рыжиком молча перекинулись взглядом, улыбнулись и купили у бабы пару горячих пирогов с печенкой. С волчьей жадностью уничтожали приятели пироги, находя их замечательно вкусными, несмотря на то что от пирогов не совсем-то важно и приятно пахло, а от остывшего во рту сала прилипал язык к нёбу.
Базарная площадь была со всех сторон окружена трактирами, питейными домами, ресторациями и другими подобными заведениями. Когда открывалась дверь любого из этих заведений, на площадь врывался шум пьяных голосов. Иногда из открытой двери трактира, точно неодушевленный предмет, выволакивали пьяного.
Спирьку, как более опытного и знающего, потянуло к трактиру.
– Пойдем, слышь, в трактир, – сказал он Рыжику, – там чайку попьем и о ночлеге разузнаем…
Рыжик охотно согласился на предложение товарища, и оба приятеля спустя немного времени сидели в трактире «Белый орел» и пили чай. На чистую половину, где столы были покрыты белыми скатертями, их не пустили. Мальчишка-половой в белых штанах, с грязной тряпкой вместо салфетки через плечо, увидав Спирьку и Рыжика, подлетел к ним, усадил их за единственно незанятый столик подле дверей и, назвав их помещиками, спросил, что им угодно.
– Чаю! – коротко ответил Спирька и заранее отдал последние два пятака, которые остались от двугривенного после пирогов.
Половой схватил деньги и, как вихрь, умчался куда-то. Спирька успел только разглядеть его затылок, на котором лоснились густо вымазанные маслом русые волосы, подстриженные в скобку.
Грязная половина трактира, в которой сидели приятели, была битком набита оборванцами. Среди посетителей положительно не было ни одного человека, мало-мальски прилично одетого. На всех здесь висели грязные, бесформенные лохмотья. В трактире пили чай, но больше всего водку. Среди посетителей были женщины и дети. Народ держал себя здесь более чем непринужденно. Шум, крик, давка, звон посуды и площадная брань не прекращались ни на минуту. В трактире было жарко и душно. Табачный дым и пар тяжелыми тучами носился над головами посетителей. Сквозь этот туман огни висящих ламп казались кроваво-красными. Возбужденные потные лица, бороды, женские головы в платочках, кулаки, бутылки и громадная стойка с брюхатым буфетчиком вырисовывались неясно, точно в тумане.
Рыжик, впервые очутившись в подобной обстановке, растерянно и пугливо озирался по сторонам, не зная, на чем остановить свой блуждающий взор. Спирька же, наоборот, чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Ему с нищими не раз приходилось бывать в таких заведениях.
Когда половой в двух чайниках принес им кипяток с чаем, Спирька, подражая купцам, выполоскал стаканы, а затем налил чай.
– Пей и не робей! – сказал он Рыжику и добавил, понизив голос: – Шмыгни-ка глазами направо и погляди, какая компания сидит.
Санька взглянул на указанное место и увидал за длинным столом группу детей, мальчиков и девочек. На столе, как и у них, стояли чайники, стаканы и блюдечко с сахаром. Всех их было семеро: пятеро мальчиков и две девочки. Все они были одеты немногим лучше Спирьки и Рыжика.
– Кто они, по-твоему? – шепотом спросил у Рыжика Спирька.
– Нищие, должно…
– Нет, хватай выше! – не согласился Спирька.
– Кто ж они?
– А я так думаю: воры они, вот кто!
– Да ну?!
– Вот тебе и ну!
– А почем ты знаешь?
– Знаю, стало быть, коль говорю.
В ту минуту, когда Спирька говорил, в трактир вбежал оборванный мальчишка с быстрыми косыми глазами. Вбежавший метнул взглядом по сторонам, увидал компанию ребятишек за длинным столом и подскочил к ним.
– Братцы, – задыхающимся голосом проговорил он, – сейчас Анюта и Петька Чалый засыпались…
– Где? – в один голос воскликнула компания.
– Здесь, на Толкучке. Вот как было…
Тут косоглазый мальчишка заговорил до того тихо, что ни Санька, ни Вьюн не могли ни одного слова расслышать.
В это время на другом конце трактира вспыхнул скандал. Какой-то босяк, здоровый, с рослой фигурой и пьяной, избитой физиономией, очень похожий на Ваньку Ткача, с силой ударил сидевшую с ним женщину. Та вскрикнула и упала со стула на пол. К буяну подскочили половые и потащили его к выходу. Но буян оказался человеком сильным, и сладить с ним было нелегко. Изрыгая невозможные ругательства, он ногами опрокидывал столы, бил посуду и несколько раз богатырскими взмахами отшвыривал державших его половых.
Вся эта дикая, безобразная сцена и все ее действующие лица точно в тумане вырисовывались сквозь едкий табачный дым и горячий пар.
Спирька с Рыжиком во все глаза глядели на скандал, испытывая какое-то нехорошее, жуткое чувство.
А косоглазый мальчик как ни в чем не бывало продолжал таинственным шепотом что-то рассказывать своим приятелям. Те слушали его, по-видимому, не обращая никакого внимания на скандал, который для них, по всей вероятности, не являлся редкостью.
VIII
ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ
После долгой и трудной борьбы половым удалось наконец пьяного буяна вышвырнуть на улицу. Пострадавшую женщину они подняли с пола и куда-то увели. Нарушенный порядок таким образом был восстановлен.
Из «чистой» половины трактира раздались «медные» звуки машины, а посетители «грязной» половины, оставшись довольны даровым зрелищем, вернулись к своим бутылкам в ожидании нового скандала.
– Эй вы, помещики, не больно-то засиживайтесь за чаем!.. Вам здесь не квартира и не клоповник!..[4] – крикнул мальчишка-половой, промчавшись с горячими чайниками мимо стола, за которым сидели Спирька и Санька.
Окрик полового испугал и смутил приятелей. Они только теперь ясно поняли, что им некуда деваться. Для них, одиноких и бесприютных, огромный, многолюдный и богатый город мог оказаться, в сущности, пустыней Аравийской.
Рыжик совсем упал духом и даже готов был заплакать, но Спирька, как более закаленный в житейских боях, постарался ободрить и утешить товарища, хотя и у него на душе кошки скребли.
– Ты погоди, Санька, горевать, – проговорил Вьюн, видя, что товарищ намеревается плакать, – еще не поздно… может, мы что-нибудь успеем раздобыть…
– Куда мы пойдем, Спиря? – жалобным тоном спросил Рыжик, устремив влажные глаза на товарища.
– Сейчас… Не горюй! Дай подумать… – рассеянно ответил Спирька.
У Спирьки в это время действительно стал зарождаться какой-то план. Он все время с большим интересом следил за теми маленькими оборванцами, которые сидели неподалеку, за большим столом. Еще раньше, когда он только взглянул на них, он решил, что они не кто иные, как мазурики, а с момента появления косоглазого мальчика мнение это еще более укрепилось в Спирьке.
«Что он там нашептывает?» – мысленно спрашивал самого себя Спирька, не спуская глаз с косоглазого оборвыша, который, наклонившись над столом, тихим и таинственным шепотом продолжал что-то рассказывать. Но вот косоглазый кончил и выпрямился.
– Иду домой, – сказал он и кое-кому из компании подал руку.
– Посиди, куда тебе? – послышались голоса.
– Нет уж, я пойду… Надо Косоручке все доложить…
– Скажи ему, что и мы скоро домой, и еще скажи, что удачи нет нам сегодня…
– Ладно, скажу… Ох, не любит Косоручка, когда без фарта… – быстро проговорил косоглазый и выбежал из трактира.
– А наплевать, что не любит, – проворчал один из компании, смуглый чернокудрый мальчик.
В это время Спирька, ничего не сказав Рыжику, вдруг поднялся с места и решительно подошел к компании оборвышей. Семь пар глаз уставились на него с любопытством и удивлением.
– Тебе чего? – раньше чем Спирька успел открыть рот, строго спросил его черноголовый кудрявый мальчик.
Впоследствии Спирька узнал, что мальчик этот – еврей и что его зовут Мошка Каракуль. Прозвище свое получил он за волосы, которые цветом и завитушками очень напоминали каракуль.
– Нам ночевать надо…
– Ну? – нетерпеливо перебил Мошка.
– А не знаем, где… Вот я хочу спросить…
– Где ночевать? – снова перебил Каракуль.
– Да постой, Мошка, не горячись! – вмешался в разговор другой мальчик, лет четырнадцати, с добродушным, немного как будто опухшим, мягким лицом и большими серыми глазами. – Дай поговорить… Вы откуда сами? – перевел он глаза на Спирьку.
– Мы сегодня из Киева приехали, – счел почему-то нужным соврать Спирька.
– На чем приехали?
– На товарной машине… В пустом вагоне…
– Вот как! – удивились некоторые из компании.
– Мы завсегда так ездим, – продолжал врать Спирька, почувствовав себя смелее.
На Вьюна стали смотреть совсем иначе. Даже Мошка и тот сделался приветливей.
– Садись сюда! – предложил он Спирьке, указывая ему на стул, стоявший подле него.
Спирька весело кивнул головой Рыжику, как бы говоря ему: «Не робей, брат: дело на лад идет», – и сел рядом с Каракулем. А мальчик с добродушным, мягким лицом, которого, как узнал потом Спирька, звали Ванька Немец, продолжал между тем начатый допрос:
– А тот, рыжий, кто такой?
– Товарищ мой. Мы вместе разъезжаем.
– Чем занимаетесь?
– Мы фартовые ребята, – не моргнув глазом, соврал Спирька, который, кстати сказать, недурно владел воровским жаргоном.
Заявление Спирьки произвело прямо-таки сенсацию.
– Так вы вот кто!.. Так бы ты раньше и сказал. А то сидят себе и молчат! – воскликнул Ванька Немец и тут же добавил: – А вы сильные?
– Я, по правде сказать, – отвечал Спирька, – силен-то силен, но не очень чтобы уж, а так, средственно… Ну, а вон тот, приятель мой, тот действительно…
– Очень? – заинтересовался Мошка.
– То есть страсть какой сильный… Ведмедя уложит!..
– Ну?! – хором воскликнули оборвыши.
– Ей-богу! Только ловкости во мне больше. Я на кулачки хорошо дерусь, а он бороться мастер.
– Как его зовут?
– Санька Рыжик.
– А тебя?
– Спирька Вьюн.
– Ну, вот что, Спирька, – сказал Немец, – позови-ка сюда своего приятеля, и мы потолкуем…
Спирька не дал договорить Немцу: он сорвался с места и подбежал к Рыжику.
– Ну, брат, – зашептал он, радостно взволнованный, – дело идет хорошо… Мы на воров наскочили… Они, брат, настоящие… Пойдем к ним!..
Рыжик нехотя поднялся и последовал за товарищем. Сердце его трепетно забилось, и ему чудилось, будто Спирька тащит его в пропасть, из которой ему никогда не выбраться.
Воришки между тем внимательно и критически разглядывали Рыжика. Их глаза бегали по его широким плечам, по его крепкой, массивной фигуре и по всклоченным рыжим, давно не стриженным кудрям, благодаря которым голова Саньки казалась вдвое больше. А когда Рыжик подошел к столу, к нему разом протянулось несколько рук для пожатия.
– Вы, стало быть, ночевать не имеете где? – обратился к приятелям Немец.
– Нет, – ответил Спирька.
– В таком разе, идемте с нами, мы живем на Молдаванке, отсюда недалече… Наш хозяин – Федька Косоручка, мошенник первой руки. Он вас возьмет к себе… Не правда ли, ребята, – обернулся он ко всей компании.
– Конечно, возьмет, – подтвердили и другие.
– Еще спасибо скажет, – добавила одна из двух девочек, сероглазая замарашка, закутанная в большой дырявый платок.
Из «чистой» половины трактира раздались «медные» звуки машины, а посетители «грязной» половины, оставшись довольны даровым зрелищем, вернулись к своим бутылкам в ожидании нового скандала.
– Эй вы, помещики, не больно-то засиживайтесь за чаем!.. Вам здесь не квартира и не клоповник!..[4] – крикнул мальчишка-половой, промчавшись с горячими чайниками мимо стола, за которым сидели Спирька и Санька.
Окрик полового испугал и смутил приятелей. Они только теперь ясно поняли, что им некуда деваться. Для них, одиноких и бесприютных, огромный, многолюдный и богатый город мог оказаться, в сущности, пустыней Аравийской.
Рыжик совсем упал духом и даже готов был заплакать, но Спирька, как более закаленный в житейских боях, постарался ободрить и утешить товарища, хотя и у него на душе кошки скребли.
– Ты погоди, Санька, горевать, – проговорил Вьюн, видя, что товарищ намеревается плакать, – еще не поздно… может, мы что-нибудь успеем раздобыть…
– Куда мы пойдем, Спиря? – жалобным тоном спросил Рыжик, устремив влажные глаза на товарища.
– Сейчас… Не горюй! Дай подумать… – рассеянно ответил Спирька.
У Спирьки в это время действительно стал зарождаться какой-то план. Он все время с большим интересом следил за теми маленькими оборванцами, которые сидели неподалеку, за большим столом. Еще раньше, когда он только взглянул на них, он решил, что они не кто иные, как мазурики, а с момента появления косоглазого мальчика мнение это еще более укрепилось в Спирьке.
«Что он там нашептывает?» – мысленно спрашивал самого себя Спирька, не спуская глаз с косоглазого оборвыша, который, наклонившись над столом, тихим и таинственным шепотом продолжал что-то рассказывать. Но вот косоглазый кончил и выпрямился.
– Иду домой, – сказал он и кое-кому из компании подал руку.
– Посиди, куда тебе? – послышались голоса.
– Нет уж, я пойду… Надо Косоручке все доложить…
– Скажи ему, что и мы скоро домой, и еще скажи, что удачи нет нам сегодня…
– Ладно, скажу… Ох, не любит Косоручка, когда без фарта… – быстро проговорил косоглазый и выбежал из трактира.
– А наплевать, что не любит, – проворчал один из компании, смуглый чернокудрый мальчик.
В это время Спирька, ничего не сказав Рыжику, вдруг поднялся с места и решительно подошел к компании оборвышей. Семь пар глаз уставились на него с любопытством и удивлением.
– Тебе чего? – раньше чем Спирька успел открыть рот, строго спросил его черноголовый кудрявый мальчик.
Впоследствии Спирька узнал, что мальчик этот – еврей и что его зовут Мошка Каракуль. Прозвище свое получил он за волосы, которые цветом и завитушками очень напоминали каракуль.
– Нам ночевать надо…
– Ну? – нетерпеливо перебил Мошка.
– А не знаем, где… Вот я хочу спросить…
– Где ночевать? – снова перебил Каракуль.
– Да постой, Мошка, не горячись! – вмешался в разговор другой мальчик, лет четырнадцати, с добродушным, немного как будто опухшим, мягким лицом и большими серыми глазами. – Дай поговорить… Вы откуда сами? – перевел он глаза на Спирьку.
– Мы сегодня из Киева приехали, – счел почему-то нужным соврать Спирька.
– На чем приехали?
– На товарной машине… В пустом вагоне…
– Вот как! – удивились некоторые из компании.
– Мы завсегда так ездим, – продолжал врать Спирька, почувствовав себя смелее.
На Вьюна стали смотреть совсем иначе. Даже Мошка и тот сделался приветливей.
– Садись сюда! – предложил он Спирьке, указывая ему на стул, стоявший подле него.
Спирька весело кивнул головой Рыжику, как бы говоря ему: «Не робей, брат: дело на лад идет», – и сел рядом с Каракулем. А мальчик с добродушным, мягким лицом, которого, как узнал потом Спирька, звали Ванька Немец, продолжал между тем начатый допрос:
– А тот, рыжий, кто такой?
– Товарищ мой. Мы вместе разъезжаем.
– Чем занимаетесь?
– Мы фартовые ребята, – не моргнув глазом, соврал Спирька, который, кстати сказать, недурно владел воровским жаргоном.
Заявление Спирьки произвело прямо-таки сенсацию.
– Так вы вот кто!.. Так бы ты раньше и сказал. А то сидят себе и молчат! – воскликнул Ванька Немец и тут же добавил: – А вы сильные?
– Я, по правде сказать, – отвечал Спирька, – силен-то силен, но не очень чтобы уж, а так, средственно… Ну, а вон тот, приятель мой, тот действительно…
– Очень? – заинтересовался Мошка.
– То есть страсть какой сильный… Ведмедя уложит!..
– Ну?! – хором воскликнули оборвыши.
– Ей-богу! Только ловкости во мне больше. Я на кулачки хорошо дерусь, а он бороться мастер.
– Как его зовут?
– Санька Рыжик.
– А тебя?
– Спирька Вьюн.
– Ну, вот что, Спирька, – сказал Немец, – позови-ка сюда своего приятеля, и мы потолкуем…
Спирька не дал договорить Немцу: он сорвался с места и подбежал к Рыжику.
– Ну, брат, – зашептал он, радостно взволнованный, – дело идет хорошо… Мы на воров наскочили… Они, брат, настоящие… Пойдем к ним!..
Рыжик нехотя поднялся и последовал за товарищем. Сердце его трепетно забилось, и ему чудилось, будто Спирька тащит его в пропасть, из которой ему никогда не выбраться.
Воришки между тем внимательно и критически разглядывали Рыжика. Их глаза бегали по его широким плечам, по его крепкой, массивной фигуре и по всклоченным рыжим, давно не стриженным кудрям, благодаря которым голова Саньки казалась вдвое больше. А когда Рыжик подошел к столу, к нему разом протянулось несколько рук для пожатия.
– Вы, стало быть, ночевать не имеете где? – обратился к приятелям Немец.
– Нет, – ответил Спирька.
– В таком разе, идемте с нами, мы живем на Молдаванке, отсюда недалече… Наш хозяин – Федька Косоручка, мошенник первой руки. Он вас возьмет к себе… Не правда ли, ребята, – обернулся он ко всей компании.
– Конечно, возьмет, – подтвердили и другие.
– Еще спасибо скажет, – добавила одна из двух девочек, сероглазая замарашка, закутанная в большой дырявый платок.