Страница:
Материалисты не способны до конца поверить, что все богатство нашего внутреннего мира обеспечивается всего полутора литрами студнеобразной материи – именно мозг обеспечивает мышление. И, по сути, это впервые доказала НП. Она поставила задачу исследования так называемых мозговых кодов психической деятельности: что конкретно происходит в мозгу, когда человек думает, творит, влюбляется и т. п. Как миллиарды клеток мозга организуются для согласованной работы. И самое главное, как законы деятельности мозга сказываются на его болезнях, а также влияют на поведение человека, на законы общества. Конечно, эта сложнейшая задача не решена в полной мере до сих пор. Пройдена только часть пути, намеченного Натальей Бехтеревой.
В это время я уже учился в университете, на физическом факультете – физики тогда были в моде. Но, конечно, определяющим было сильнейшее давление на меня со стороны НП. Честно говоря, я хотел идти в медицинский. В медицину, в конце концов, я и пришел, но вначале НП категорически была против. Кстати, в отличие от современных родителей, которые активно занимаются и поступлением, и «сопровождением» своих детей, НП даже не знала, где находится физический факультет. Когда я сдавал экзамены, она волновалась более всего за сочинение. Дело в том, что в школе у меня по этому предмету была стойкая двойка, которую к концу четверти удавалось дотянуть до тройки. Даже не вполне понимаю, почему так было. Поэтому, когда я уже написал сочинение, НП не находила себе места, и руководитель отдела НИИЭМ Генрих Арамаисович Вартанян по ее просьбе пошел на факультет, представился моим братом и узнал, что у меня четверка. НП была удивлена и обрадована. Мы не обсуждали мою учебу, но на работу я устроился с ее помощью. В Физтех.
Совершенно неожиданно НП «назначили» депутатом Верховного Совета СССР и не просто депутатом, а председателем Комиссии по здравоохранению Совета Союза. Это был один из тяжелых периодов, так как там надо было серьезно работать. А работать несерьезно она не умела. И вот здесь понадобилась вся ее организованность, чтобы тянуть и науку, и институт, и депутатство. Бесконечные поездки в Москву, иногда почти на месяц. НП работала депутатом очень усердно. Она помогла большому числу людей. Она отстаивала то, что считала правильным. Это было и решение квартирных вопросов, и определение стратегии развития медицины. Но Г. В. Романову, сменившему тогда в Ленинграде В. С. Толстикова, именно это в ней и не нравилось.
Кроме НП в группе депутатов от города были такие «управляемые» люди, как Георгий Товстоногов. И еще несколько им подобных. Их нельзя было купить депутатскими привилегиями, и они действительно были независимы. Пример. Группа депутатов собирается в депутатской комнате на Московском вокзале, чтобы ехать на сессию Верховного Совета. А тогда даже простая поездка была Мероприятием. И вот один крупный ученый опаздывает. Нет, не к поезду, а ко времени сбора. Получив резкий выговор от Г. В. Романова, он ответил в духе того что тот – тогда еще первый секретарь обкома – фигура временная, а он член Академии навсегда.
И у НП отношения с Романовым не заладились. Не умела она брать под козырек. Здесь сложнее, чем неповиновение. Естественно, противоречить, не подчиняться первому секретарю, а позднее и члену Политбюро – самоубийственно. Но ведь и подчиняться можно по-разному. Человеку, привыкшему к тому, что ему целуют руку, простое рукопожатие кажется фрондой. В общем, несмотря на то что НП считалась одной из лучших и депутатов, и председателей комиссии Верховного Совета, ее срок не продлили.
Этому был и «формальный» повод. Развод НП с моим отцом и брак с И. И. Каштеляном. Усугубляло ситуацию то, что мой отец был ученым-физиологом, впоследствии ставший членом-корреспондентом и АН и АМН, а Каштелян – первым заместителем начальника Главного управления торговли. Не хочу здесь затрагивать личные причины НП. Это ни в коей мере не было желание поправить благополучие. Зарплата НП всегда была много больше зарплаты Каштеляна. Нельзя сказать, что в их доме были горы дефицита. Мой отец был сильным ученым, энциклопедически образованным, душой компании, но жить с ним было очень трудно. Для меня было удивительно не то, что НП с ним развелась, а то, что она с ним так, долго прожила. Но у нее была идея, что у меня должен быть отец.
По-моему, и хорошо, что НП не продлили срок депутатства. По большому счету, от него было больше плохого, чем хорошего. Да, удалось многое сделать для Института, помочь многим людям. Но ведь и силы человеческие тоже не беспредельны. А для нее главное было – в науке. Всегда. У нее еще будет другое трагическое депутатство, которое прекратится с развалом страны. Но об этом позже.
Вернемся к науке. НП делает ряд кадровых решений, открывших новую страницу в науке о мозге. Она всегда работала вместе с инженерами. Но сначала их роль сводилась практически к роли техника: наладить, починить. С приходом стереотаксиса появилось независимое поле деятельности. А с появлением комплексного метода и, что более важно, с ориентацией не только на медицинские аспекты, но и на изучение мозга человека, появилось уже настоящее поле деятельности для немедиков.
Надо было понять, как свести воедино весь тот огромный массив данных, полученный с помощью комплексного метода. При изучении все более тонких коррелят деятельности мозга ученые все дальше уходили от четкой воспроизводимости. В соответствии с ее концепцией о жестких и гибких звеньях воспроизводимости и ожидать было нельзя. Нужны были люди, профессионально занимающиеся обработкой данных. Для исследования принципов организации мозговых систем понадобились специалисты в области физики – как это может происходить, кибернетики – как это организовано и т. п. И с начала семидесятых к НП приходят специалисты в области физики и математики.
К моменту окончания университета (1972) физика уже во многом потеряла тот флер привлекательности, который был во время поступления. А с другой стороны, стараниями НП и других выдающихся представителей физиологической науки появились впечатляющие и завораживающие перспективы именно в этой области, в физиологии. И познание мозга – одна из таких перспектив. Вот почему, когда был наш выпуск, меня не удивило, что к НП потянулись мои однокурсники. В основном с теоретических кафедр. НП брала далеко не всех, но два приобретения были значимыми. Это Юрий Дмитриевич Кропотов и Юрий Львович Гоголицын, впоследствии доктора наук и руководители лабораторий. Меня НП не взяла, сказав, что я должен быть физиком. Надо сказать, такое ее решение имело как положительные, так и отрицательные моменты. С одной стороны, я «потерял» темп, а с другой – восемь лет работы в Ленинградском физтехе дало мне огромный опыт, знания и методологию, которые позже очень пригодились.
Приход физиков и математиков не был организованным набором. Просто случилось так, что пошла информация о том, что делается у НП, и молодые ребята увидели задачи для себя. И здесь огромная заслуга НП в том, что она смогла эти задачи не только поставить, но и обрисовать так, что их поняли представители другой науки. Одной из них был поиск отражения мыслительной деятельности в импульсной активности нейронов. Это было фантастикой! Импульсная активность нейронов регистрировалась в эксперименте на животных. И только в трех лабораториях в мире – у людей.
Техническое оснащение этих исследований было с сегодняшней точки зрения удручающим. Больного просили выполнять некоторую деятельность, регистрировали «нейрон» на самописце и обрабатывали вручную. Тяжелая работа, но цель! В данном случае она оправдывала средства – монотонный ручной анализ. Ведь другого, не ручного, просто не было. И что удалось НП, так это получить результаты. Я не хочу здесь их описывать, но довольно быстро ребята стали «защищаться». Люди, работавшие в теме около года, получали возможность выступать на международных симпозиумах. Поездки за границу были все-таки прерогативой старших, и не по желанию НП, а по директивам органов. Но к нам-то люди приезжали. Это было время разрядки. НП организовала семинары, мозговые штурмы проблем, обсуждение различных методик. Обсуждения страстные. До драки, правда, не доходило, но некоторые некорректные выражения и послесеминарская ругань были. Общее дело сплачивает. Был дружный коллектив. Совместные застолья, капустники. Но главное – начала складываться школа НП.
К ней всегда приходило много молодых и не очень молодых людей. Очень талантливых и не очень. Ярких и незаметных. Далеко не все оставались, «приживались». Когда НП рассказывала о своих исследованиях мозга человека, это завораживало. От нее летели искры и воспламеняли слушателей. Но большинство недооценивали, каким трудом все эти результаты добываются. И, что еще очень важно, не все могли оценить полученные результаты так, как их интерпретировала НП. Многие не видели леса за деревьями.
НП всегда, еще со школы, пыталась донести до меня не столько конкретные факты – что мне, ФИЗИКУ, до физиологии, – сколько логику явления. Это действительно во многом было связано, с тем, что я физик. Например, когда я читал и даже помогал в подготовке рукописи книги «Здоровый и больной мозг человека», еще первого издания, я, конечно, не знал, что такое таламус или гиппокамп. Но старался понять основные излагаемые принципы и логику повествования. Как учила меня НП, старался увидеть лес, хотя бы и не отличая сосну от елки.
Однако это удавалось не всем. Кто-то даже не мог проникнуться разъяснениями НП. Для таких людей работа не была безумно интересна, и они отсеивались. Оставались избранные. Именно они и составили школу. Именно они и сформировали Институт мозга человека, теперь имени Н. П. Бехтеревой. Другие уходили по-разному. Одни переходили в другие институты или отделы, и марка сотрудника НП была как знак качества. Других НП «повышала» или давала самостоятельность. Например, человек сотрудничает с НП и довольно быстро начинает считать, что он уже достаточно великий. Внимание журналистов, престижные доклады на конференциях и т. п. Прекрасно, НП организует ему независимую лабораторию или отдел и пускает в свободное плавание. И вдруг о нем вроде забывают. Оказывается, он светил отраженным светом. Иногда они из-за этого становились врагами НП.
Приведу случай, произошедший на одном из семинаров НП в самом начале восьмидесятых. В программе было заявлено обсуждение одного из достаточно сложных вопросов, посвященного, если мне не изменяет память, принципам кодировки мозгом высших видов деятельности. Вопрос, решения которого нет до сих пор. НП открывает семинар. Тут же одна из молодых девушек тянет руку. НП демократично дает ей первое слово. Девушка встает и наизусть зачитывает объяснение из учебника. Собственно, несколько абзацев, в которых (надо же как-то объяснить студентам) что-то на тему семинара. После победно оглядела аудиторию и села, ожидая похвал. Аудитория тягостно вздохнула, и началось реальное обсуждение. При очередном сокращении девушку сократили. К ее же благу.
Действительно, работать на таком высочайшем уровне, который задавала НП, могли немногие. Но те, кто мог, получали наслаждение от работы. Идеи НП, воплощаемые в реальность такой работой, привели к росту веса научной школы. НП последовательно становится членом-корреспондентом АН СССР (в сорок восемь лет, женщина!), академиком АМН и в 1980 году академиком АН СССР. Многие просто не верили, что она – член Академии. Доходило до курьезов. Она собирается войти в зал заседаний общего собрания, а охранники ее не пускают: «Вам не сюда, вам на места для прессы».
Она становится членом различных советов и руководящих органов международных организаций. Вице-президент Международного союза физиологических наук, вице-президент других международных организаций. Редактор организованного ею журнала «Физиология человека». Соредактор международного журнала по психофизиологии. И еще многое другое. Надо отметить, нигде она не отбывает срок. Активно работает на любой позиции. Очень многое делает не только для НИИЭМ. Когда она начинала, были разговоры даже о расформировании НИИЭМ, но под ее руководством НИИЭМ снова зазвучал. Построен новый научный корпус. У Института появилась своя клиника (перестроен старый береговой корпус). Правда, это была скорее не клиника НИИЭМ, а клиника отдела нейрофизиологии, потому что работали там лишь его сотрудники. Только они имели клинические задачи. Большинство других отделов было замкнуто на эксперимент. Многие сотрудники НИИЭМ трудами НП получили жилье. Но, как уже говорилось, все это – после пятнадцати часов. До пятнадцати – наука.
«Поход» за ПЭТ
Умные живут долго
В это время я уже учился в университете, на физическом факультете – физики тогда были в моде. Но, конечно, определяющим было сильнейшее давление на меня со стороны НП. Честно говоря, я хотел идти в медицинский. В медицину, в конце концов, я и пришел, но вначале НП категорически была против. Кстати, в отличие от современных родителей, которые активно занимаются и поступлением, и «сопровождением» своих детей, НП даже не знала, где находится физический факультет. Когда я сдавал экзамены, она волновалась более всего за сочинение. Дело в том, что в школе у меня по этому предмету была стойкая двойка, которую к концу четверти удавалось дотянуть до тройки. Даже не вполне понимаю, почему так было. Поэтому, когда я уже написал сочинение, НП не находила себе места, и руководитель отдела НИИЭМ Генрих Арамаисович Вартанян по ее просьбе пошел на факультет, представился моим братом и узнал, что у меня четверка. НП была удивлена и обрадована. Мы не обсуждали мою учебу, но на работу я устроился с ее помощью. В Физтех.
Совершенно неожиданно НП «назначили» депутатом Верховного Совета СССР и не просто депутатом, а председателем Комиссии по здравоохранению Совета Союза. Это был один из тяжелых периодов, так как там надо было серьезно работать. А работать несерьезно она не умела. И вот здесь понадобилась вся ее организованность, чтобы тянуть и науку, и институт, и депутатство. Бесконечные поездки в Москву, иногда почти на месяц. НП работала депутатом очень усердно. Она помогла большому числу людей. Она отстаивала то, что считала правильным. Это было и решение квартирных вопросов, и определение стратегии развития медицины. Но Г. В. Романову, сменившему тогда в Ленинграде В. С. Толстикова, именно это в ней и не нравилось.
Кроме НП в группе депутатов от города были такие «управляемые» люди, как Георгий Товстоногов. И еще несколько им подобных. Их нельзя было купить депутатскими привилегиями, и они действительно были независимы. Пример. Группа депутатов собирается в депутатской комнате на Московском вокзале, чтобы ехать на сессию Верховного Совета. А тогда даже простая поездка была Мероприятием. И вот один крупный ученый опаздывает. Нет, не к поезду, а ко времени сбора. Получив резкий выговор от Г. В. Романова, он ответил в духе того что тот – тогда еще первый секретарь обкома – фигура временная, а он член Академии навсегда.
И у НП отношения с Романовым не заладились. Не умела она брать под козырек. Здесь сложнее, чем неповиновение. Естественно, противоречить, не подчиняться первому секретарю, а позднее и члену Политбюро – самоубийственно. Но ведь и подчиняться можно по-разному. Человеку, привыкшему к тому, что ему целуют руку, простое рукопожатие кажется фрондой. В общем, несмотря на то что НП считалась одной из лучших и депутатов, и председателей комиссии Верховного Совета, ее срок не продлили.
Этому был и «формальный» повод. Развод НП с моим отцом и брак с И. И. Каштеляном. Усугубляло ситуацию то, что мой отец был ученым-физиологом, впоследствии ставший членом-корреспондентом и АН и АМН, а Каштелян – первым заместителем начальника Главного управления торговли. Не хочу здесь затрагивать личные причины НП. Это ни в коей мере не было желание поправить благополучие. Зарплата НП всегда была много больше зарплаты Каштеляна. Нельзя сказать, что в их доме были горы дефицита. Мой отец был сильным ученым, энциклопедически образованным, душой компании, но жить с ним было очень трудно. Для меня было удивительно не то, что НП с ним развелась, а то, что она с ним так, долго прожила. Но у нее была идея, что у меня должен быть отец.
По-моему, и хорошо, что НП не продлили срок депутатства. По большому счету, от него было больше плохого, чем хорошего. Да, удалось многое сделать для Института, помочь многим людям. Но ведь и силы человеческие тоже не беспредельны. А для нее главное было – в науке. Всегда. У нее еще будет другое трагическое депутатство, которое прекратится с развалом страны. Но об этом позже.
Вернемся к науке. НП делает ряд кадровых решений, открывших новую страницу в науке о мозге. Она всегда работала вместе с инженерами. Но сначала их роль сводилась практически к роли техника: наладить, починить. С приходом стереотаксиса появилось независимое поле деятельности. А с появлением комплексного метода и, что более важно, с ориентацией не только на медицинские аспекты, но и на изучение мозга человека, появилось уже настоящее поле деятельности для немедиков.
Надо было понять, как свести воедино весь тот огромный массив данных, полученный с помощью комплексного метода. При изучении все более тонких коррелят деятельности мозга ученые все дальше уходили от четкой воспроизводимости. В соответствии с ее концепцией о жестких и гибких звеньях воспроизводимости и ожидать было нельзя. Нужны были люди, профессионально занимающиеся обработкой данных. Для исследования принципов организации мозговых систем понадобились специалисты в области физики – как это может происходить, кибернетики – как это организовано и т. п. И с начала семидесятых к НП приходят специалисты в области физики и математики.
К моменту окончания университета (1972) физика уже во многом потеряла тот флер привлекательности, который был во время поступления. А с другой стороны, стараниями НП и других выдающихся представителей физиологической науки появились впечатляющие и завораживающие перспективы именно в этой области, в физиологии. И познание мозга – одна из таких перспектив. Вот почему, когда был наш выпуск, меня не удивило, что к НП потянулись мои однокурсники. В основном с теоретических кафедр. НП брала далеко не всех, но два приобретения были значимыми. Это Юрий Дмитриевич Кропотов и Юрий Львович Гоголицын, впоследствии доктора наук и руководители лабораторий. Меня НП не взяла, сказав, что я должен быть физиком. Надо сказать, такое ее решение имело как положительные, так и отрицательные моменты. С одной стороны, я «потерял» темп, а с другой – восемь лет работы в Ленинградском физтехе дало мне огромный опыт, знания и методологию, которые позже очень пригодились.
Приход физиков и математиков не был организованным набором. Просто случилось так, что пошла информация о том, что делается у НП, и молодые ребята увидели задачи для себя. И здесь огромная заслуга НП в том, что она смогла эти задачи не только поставить, но и обрисовать так, что их поняли представители другой науки. Одной из них был поиск отражения мыслительной деятельности в импульсной активности нейронов. Это было фантастикой! Импульсная активность нейронов регистрировалась в эксперименте на животных. И только в трех лабораториях в мире – у людей.
Техническое оснащение этих исследований было с сегодняшней точки зрения удручающим. Больного просили выполнять некоторую деятельность, регистрировали «нейрон» на самописце и обрабатывали вручную. Тяжелая работа, но цель! В данном случае она оправдывала средства – монотонный ручной анализ. Ведь другого, не ручного, просто не было. И что удалось НП, так это получить результаты. Я не хочу здесь их описывать, но довольно быстро ребята стали «защищаться». Люди, работавшие в теме около года, получали возможность выступать на международных симпозиумах. Поездки за границу были все-таки прерогативой старших, и не по желанию НП, а по директивам органов. Но к нам-то люди приезжали. Это было время разрядки. НП организовала семинары, мозговые штурмы проблем, обсуждение различных методик. Обсуждения страстные. До драки, правда, не доходило, но некоторые некорректные выражения и послесеминарская ругань были. Общее дело сплачивает. Был дружный коллектив. Совместные застолья, капустники. Но главное – начала складываться школа НП.
К ней всегда приходило много молодых и не очень молодых людей. Очень талантливых и не очень. Ярких и незаметных. Далеко не все оставались, «приживались». Когда НП рассказывала о своих исследованиях мозга человека, это завораживало. От нее летели искры и воспламеняли слушателей. Но большинство недооценивали, каким трудом все эти результаты добываются. И, что еще очень важно, не все могли оценить полученные результаты так, как их интерпретировала НП. Многие не видели леса за деревьями.
НП всегда, еще со школы, пыталась донести до меня не столько конкретные факты – что мне, ФИЗИКУ, до физиологии, – сколько логику явления. Это действительно во многом было связано, с тем, что я физик. Например, когда я читал и даже помогал в подготовке рукописи книги «Здоровый и больной мозг человека», еще первого издания, я, конечно, не знал, что такое таламус или гиппокамп. Но старался понять основные излагаемые принципы и логику повествования. Как учила меня НП, старался увидеть лес, хотя бы и не отличая сосну от елки.
Однако это удавалось не всем. Кто-то даже не мог проникнуться разъяснениями НП. Для таких людей работа не была безумно интересна, и они отсеивались. Оставались избранные. Именно они и составили школу. Именно они и сформировали Институт мозга человека, теперь имени Н. П. Бехтеревой. Другие уходили по-разному. Одни переходили в другие институты или отделы, и марка сотрудника НП была как знак качества. Других НП «повышала» или давала самостоятельность. Например, человек сотрудничает с НП и довольно быстро начинает считать, что он уже достаточно великий. Внимание журналистов, престижные доклады на конференциях и т. п. Прекрасно, НП организует ему независимую лабораторию или отдел и пускает в свободное плавание. И вдруг о нем вроде забывают. Оказывается, он светил отраженным светом. Иногда они из-за этого становились врагами НП.
Приведу случай, произошедший на одном из семинаров НП в самом начале восьмидесятых. В программе было заявлено обсуждение одного из достаточно сложных вопросов, посвященного, если мне не изменяет память, принципам кодировки мозгом высших видов деятельности. Вопрос, решения которого нет до сих пор. НП открывает семинар. Тут же одна из молодых девушек тянет руку. НП демократично дает ей первое слово. Девушка встает и наизусть зачитывает объяснение из учебника. Собственно, несколько абзацев, в которых (надо же как-то объяснить студентам) что-то на тему семинара. После победно оглядела аудиторию и села, ожидая похвал. Аудитория тягостно вздохнула, и началось реальное обсуждение. При очередном сокращении девушку сократили. К ее же благу.
Действительно, работать на таком высочайшем уровне, который задавала НП, могли немногие. Но те, кто мог, получали наслаждение от работы. Идеи НП, воплощаемые в реальность такой работой, привели к росту веса научной школы. НП последовательно становится членом-корреспондентом АН СССР (в сорок восемь лет, женщина!), академиком АМН и в 1980 году академиком АН СССР. Многие просто не верили, что она – член Академии. Доходило до курьезов. Она собирается войти в зал заседаний общего собрания, а охранники ее не пускают: «Вам не сюда, вам на места для прессы».
Она становится членом различных советов и руководящих органов международных организаций. Вице-президент Международного союза физиологических наук, вице-президент других международных организаций. Редактор организованного ею журнала «Физиология человека». Соредактор международного журнала по психофизиологии. И еще многое другое. Надо отметить, нигде она не отбывает срок. Активно работает на любой позиции. Очень многое делает не только для НИИЭМ. Когда она начинала, были разговоры даже о расформировании НИИЭМ, но под ее руководством НИИЭМ снова зазвучал. Построен новый научный корпус. У Института появилась своя клиника (перестроен старый береговой корпус). Правда, это была скорее не клиника НИИЭМ, а клиника отдела нейрофизиологии, потому что работали там лишь его сотрудники. Только они имели клинические задачи. Большинство других отделов было замкнуто на эксперимент. Многие сотрудники НИИЭМ трудами НП получили жилье. Но, как уже говорилось, все это – после пятнадцати часов. До пятнадцати – наука.
«Поход» за ПЭТ
Этот период – с 1972 года – я знаю уже не только по рассказам НП, но и по своим контактам с сотрудниками отдела. Ведь Гоголицын и Кропотов – мои друзья. С Гоголицыным у нас начались регулярные обсуждения проблем, над которыми он работал, и я все больше и больше втягивался в тему. В конце концов, в начале восьмидесятых явочным порядком я начал участвовать в семинарах НП и даже в некоторых исследованиях. Появились первые публикации по нейрофизилогии.
В Физтехе, куда я попал в 1972 году после окончания физфака, я довольно быстро написал диссертацию, правда, из-за реформы ВАК защитил ее только в 1978 году. И вероятно, этот период в три года, когда я был еще не кандидат и не мог выходить из темы, в общем не очень интересной, привел к тому, что я перестал гореть физикой. Поэтому, когда академик В. М. Тучкевич предложил мне занять пост ученого секретаря Научного совета по физике твердого тела Межведомственного координационного совета в Ленинграде и получить в тридцать лет должность старшего научного сотрудника, я, не раздумывая, согласился. Эта работа дала мне организационный опыт, но довольно быстро я понял, что не выживу. Формально всех нас, ученых секретарей, перевели на работу в Ленинградский институт информатики и автоматизации. И вот 1 мая 1983 года я шел на демонстрации вместе с директором Ленинградского института информатики и автоматизации АН СССР (ЛИИАН) Валентином Михайловичем Пономаревым. Часа полтора я рассказывал ему о своей работе у НП, как это интересно – исследование мозга и т. д. Я вообще тогда мог говорить только об этом. Неожиданно Валентин Михайлович предложил мне организовать маленькую лабораторию по исследованию механизмов деятельности мозга, базирующуюся в отделе НП. С этого момента я окончательно перешел в нейрофизиологию.
Это было время, когда мечта НП об исследовании нейронной активности начала сбываться. Она смогла добыть две суперсовременные французские ЭВМ «Плюримат» и «ИН-110», что позволило перейти от измерения межимпульсных интервалов линейкой (в то время уже не линейкой, конечно) к полноценному исследованию импульсной активности. НП не смутило, что начинать приходилось практически на пустом месте. Не было хороших усилителей. Сотрудники отдела С. Г. Данько и Ю. Л. Каминский спроектировали, а в мастерских Института мозга человека изготовили полиэлектронейрограф, уникальный в то время аппарат, позволяющий одновременно с одних и тех же электродов регистрировать нейронную активность, ЭЭГ и сверхмедленные физиологические процессы. Не было программного обеспечения – Ю. Л. Гоголицын и С. В. Пахомов (в настоящее время заместитель директора Института мозга человека им. Н. П. Бехтеревой) написали его. Практически на каждом научном митинге мы докладывали об исследовании нейронной активности. Ее могли исследовать еще в двух лабораториях в США. Поэтому наши результаты впечатляли и стали, безусловно, приоритетными.
Но самое главное, что НП ориентировала нас на исследование мозгового обеспечения самых высших видов деятельности. Никто не верил, что из этого что-то может получиться. Один известный академик советовал НП не публиковать эти результаты, мотивируя тем, что все равно придется признать их ошибочными. Он просто поверить не мог, что такие исследования возможны. А НП верила. И, как всегда, ничего не боялась. Именно поэтому она достигла таких высот. Ничто не могло сбить ее с намеченного пути. Именно поэтому она проходила там, где другие пасовали. Впрочем, нет, большей частью не пасовали, а просто даже и не начинали.
Мы чувствовали себя командой за широкой спиной. Отдел уже стал большим, а еще и клиника. НП вникала во все. При этом активно работала с молодыми. Она постоянно интересовалось, что делают аспиранты и молодые специалисты. Находила для подающих надежды ставки. В середине восьмидесятых к НП пришел молодой человек из Азербайджана, Ялчын Абдуллаев. Крайне воспитанный, вежливый, из хорошей семьи. Но самое главное, чем он поразил НП, – он знал ВСЕ ее работы и ВСЕ работы отдела. Причем не просто знал, а понимал их. Сейчас такого не наблюдается. НП немедленно взяла его на работу и определила в мою группу.
Диссертация была сделана на «ура!», и наши результаты были высоко оценены.
Ялчын стал одним из любимых молодых учеников НП. Вместе с ним мы предприняли выполнение одной из последних крупных ее программ (последняя программа – изучение творчества) – микрокартирование коры мозга человека. Исследование локализации нейронного обеспечения различных видов деятельности. Мы получили огромное количество материала, которого хватило на множество статей. Исследовали мозговое обеспечение счета, краткосрочной памяти, грамматики, семантики и многого другого.
Это было время полета. В 1987 году я защитил докторскую диссертацию, а НП закончила строительство нового клинико-лабораторного корпуса, в который все мы и переехали. Но именно во время этого полета, когда, казалось бы, можно немного успокоиться и следовать намеченным курсом, НП выдвигает новую, дерзкую идею, изменившую всю нашу дальнейшую работу и жизнь. Дело в том, что мы могли исследовать только исчезающе малую часть нейронов мозга. Надо изучать весь объем. Как раз в то время появились первые, еще несовершенные позитронно-эмиссионные томографы, позволявшие получать изображение активности всего мозга. НП поручает мне разобраться, что это такое. А дальше поручает попробовать создать программу построения ПЭТ в СССР. Надо сказать, что в то время это было, в принципе, возможно. Была развитая промышленность, наука. Мы создали инициативную группу, но тут уже был закат СССР, и вместо инициативных и азартных пришли осторожные и бюрократичные. Все говорили, что это нужно, возможно, но «вопрос не подготовлен», и лучше купить.
И случилось чудо. (Правда, чудо случается обычно с теми, кто к нему готов и его добивается.) В начале 1988 года в Москве проходит какое-то научное совещание. В числе других и симпозиум, который проводит НП. Был там и наш с Гоголицыным доклад. Мы садимся в глубине зала, начинаем слушать. И вдруг я замечаю, что НП «несет» куда-то абсолютно в сторону. Вместо заявленной научной темы доклада она делает краткий обзор наших исследований мозга человека (очень яркий) и поет оду ПЭТ. Сначала мы ничего не понимаем, но когда, выходя для выступления, взглянули на зал, Юра Гоголицын с треском ломает, согнув двумя руками, указку. Тут и до меня доходит, что в первом ряду сидит Раиса Максимовна Горбачева. После совещания нас представляют первой леди, но она мельком, дежурно подав руку, продолжает увлеченный разговор с НП. Оказалось, что она объясняла, как с ней связаться и что нужно написать на имя Горбачева.
Приехав в Ленинград, НП усадила меня за это письмо. Я его написал более чем на десяти страницах. НП подписала и отослала Раисе Максимовне. И ничего… Вдруг в мае приезжает комиссия из трех человек. Академик АМН Олег Сергеевич Адрианов (потом мы с ним часто общались, и у меня сохранились о нем самые лучшие воспоминания), сотрудница Госплана Джанна Павловна Мочалова, которая на протяжении двух лет будет нашим добрым гением и ангелом-хранителем, и еще один сотрудник Госплана. На письме резолюция А. Н. Яковлеву и Ю. Д. Маслюкову: «Надо уважить просьбу академика Бехтеревой». И подпись. Комиссия дала положительное заключение – и начался наш поход за ПЭТ.
Суть проблем заключалась коротко в следующем. Все говорили, да, ПЭТ нужен, но «не НП, а нам». И второе. Странно, особенно с позиций сегодняшнего, совершенно не коррумпированного времени, нас заставляли купить устаревшее оборудование и по большой цене. Если бы не авторитет НП, не знаю, удалось бы справиться со всем этим. Дальше процесс комплектации, заключения контракта и т. п. Ездили мы с С. В. Пахомовым в Москву каждую неделю, то в Госплан, то в Минздрав. Контракт заключили, но ПЭТ надо куда-то ставить. И практически сразу же после землетрясения в Армении НП пробивает строительство нового корпуса для ПЭТ, четыре тысячи квадратных метров.
Неожиданно нас (меня и Сергея) вызывают в Госплан и предлагают организовать крупный научно-медицинский центр исследования и лечения заболеваний мозга человека. Мотивировка: мы себя очень хорошо зарекомендовали, и у нас получится. На самом деле, конечно, ориентировались на авторитет и школу НП. С самого начала предполагалось, что центр будет с участием НП. И тогда мы изобрели официальную должность – научный руководитель. Постановление о создании Научно-практического центра «Мозг» в составе Института мозга человека и клиники впервые оперировало понятием «научный руководитель». Когда в Совмине меня спрашивали, что это такое, то вполне удовлетворял ответ: «Ну есть же генеральный конструктор. Пусть будет и научный руководитель». Получилось, что специально для НП в стране была введена новая должность.
Надо сказать, что эта должность оказалось разумной только в нашем тандеме. Сын и мать. А главное, мы с ней были друзьями, которые привыкли разговаривать, обсуждать, советоваться. У нас с НП было много разногласий по конкретным делам. И это понятно: НП двадцать лет была директором, и каким директором. Академик, депутат. Естественно, у нее свое видение мира и свой путь решения проблем. А у меня – другой. Мы много спорили. Иногда она меня переубеждала, а иногда я делал по-своему. И далеко не всегда моя самодеятельность была плоха. Я и человек другого поколения, и вообще другой. Когда мы писали что-либо совместно, всегда можно было отличить ее текст от моего.
Путь взаимной притирки мы с НП прошли довольно быстро. Думаю, для НП он был сложнее, чем для меня. Она, с ее огромным опытом, знала, КАК НАДО. А я делал по-другому.
Это очень трудно. Но НП это смогла. Почему? Потому что мы были едины в главном – в целях института, в принципах управления. Расходились только в конкретных путях реализации. Кроме того, каждый из нас был абсолютно уверен не просто в лояльности, а в глубокой любви другого. Поэтому подозрений не возникало. Мы понимали, что все наши мотивы и поступки позитивны. Наконец, я всегда очень уважал мнение НП и очень ценил ее роль в Институте. Как, впрочем, и все остальные сотрудники. Нередко человек, ушедший с активной руководящей работы, чувствует снижение интереса к себе со стороны окружающих. Авторитет же НП только рос.
Много раз могу повторять: абсолютным приоритетом для НП всегда была научная работа. Она не прекращалась ни при каких обстоятельствах. НП расстроена – к столу и писать статью или книгу. НП сидит на заседании – мысли о работе. Она могла мне позвонить в час ночи и начать обсуждать пришедшую ей в голову идею. Именно поэтому НП в конце восьмидесятых объявила о своем стремлении по достижению шестидесяти пяти лет уйти с поста директора. Она как всегда четко выделяла главное и распределила силы. Наука важнее.
И вот тут проснулись определенные силы. Авторитет НП никто не подвергал сомнению. Она могла бы быть директором до семидесяти (тогда еще был возрастной предел). Но если не она, то кто? В конце концов, НП объявила о своем желании перейти в Институт мозга человека и о том, что я назначен директором ИМЧ. А это был повод. Началась истеричная кампания, о деталях которой говорить не хочу. Угрожали даже физическим насилием. Для НП, воспитанной в стиле нормальных взаимоотношений, это был шок. Как могли ее друзья, да просто интеллигентные люди так себя повести?
Но это обсуждать не стоит. Где сейчас те, кто были против? Кто о них знает? А НП знают. И Институт мозга человека создан и успешно работает, и его тоже знают.
В Физтехе, куда я попал в 1972 году после окончания физфака, я довольно быстро написал диссертацию, правда, из-за реформы ВАК защитил ее только в 1978 году. И вероятно, этот период в три года, когда я был еще не кандидат и не мог выходить из темы, в общем не очень интересной, привел к тому, что я перестал гореть физикой. Поэтому, когда академик В. М. Тучкевич предложил мне занять пост ученого секретаря Научного совета по физике твердого тела Межведомственного координационного совета в Ленинграде и получить в тридцать лет должность старшего научного сотрудника, я, не раздумывая, согласился. Эта работа дала мне организационный опыт, но довольно быстро я понял, что не выживу. Формально всех нас, ученых секретарей, перевели на работу в Ленинградский институт информатики и автоматизации. И вот 1 мая 1983 года я шел на демонстрации вместе с директором Ленинградского института информатики и автоматизации АН СССР (ЛИИАН) Валентином Михайловичем Пономаревым. Часа полтора я рассказывал ему о своей работе у НП, как это интересно – исследование мозга и т. д. Я вообще тогда мог говорить только об этом. Неожиданно Валентин Михайлович предложил мне организовать маленькую лабораторию по исследованию механизмов деятельности мозга, базирующуюся в отделе НП. С этого момента я окончательно перешел в нейрофизиологию.
Это было время, когда мечта НП об исследовании нейронной активности начала сбываться. Она смогла добыть две суперсовременные французские ЭВМ «Плюримат» и «ИН-110», что позволило перейти от измерения межимпульсных интервалов линейкой (в то время уже не линейкой, конечно) к полноценному исследованию импульсной активности. НП не смутило, что начинать приходилось практически на пустом месте. Не было хороших усилителей. Сотрудники отдела С. Г. Данько и Ю. Л. Каминский спроектировали, а в мастерских Института мозга человека изготовили полиэлектронейрограф, уникальный в то время аппарат, позволяющий одновременно с одних и тех же электродов регистрировать нейронную активность, ЭЭГ и сверхмедленные физиологические процессы. Не было программного обеспечения – Ю. Л. Гоголицын и С. В. Пахомов (в настоящее время заместитель директора Института мозга человека им. Н. П. Бехтеревой) написали его. Практически на каждом научном митинге мы докладывали об исследовании нейронной активности. Ее могли исследовать еще в двух лабораториях в США. Поэтому наши результаты впечатляли и стали, безусловно, приоритетными.
Но самое главное, что НП ориентировала нас на исследование мозгового обеспечения самых высших видов деятельности. Никто не верил, что из этого что-то может получиться. Один известный академик советовал НП не публиковать эти результаты, мотивируя тем, что все равно придется признать их ошибочными. Он просто поверить не мог, что такие исследования возможны. А НП верила. И, как всегда, ничего не боялась. Именно поэтому она достигла таких высот. Ничто не могло сбить ее с намеченного пути. Именно поэтому она проходила там, где другие пасовали. Впрочем, нет, большей частью не пасовали, а просто даже и не начинали.
Мы чувствовали себя командой за широкой спиной. Отдел уже стал большим, а еще и клиника. НП вникала во все. При этом активно работала с молодыми. Она постоянно интересовалось, что делают аспиранты и молодые специалисты. Находила для подающих надежды ставки. В середине восьмидесятых к НП пришел молодой человек из Азербайджана, Ялчын Абдуллаев. Крайне воспитанный, вежливый, из хорошей семьи. Но самое главное, чем он поразил НП, – он знал ВСЕ ее работы и ВСЕ работы отдела. Причем не просто знал, а понимал их. Сейчас такого не наблюдается. НП немедленно взяла его на работу и определила в мою группу.
Диссертация была сделана на «ура!», и наши результаты были высоко оценены.
Ялчын стал одним из любимых молодых учеников НП. Вместе с ним мы предприняли выполнение одной из последних крупных ее программ (последняя программа – изучение творчества) – микрокартирование коры мозга человека. Исследование локализации нейронного обеспечения различных видов деятельности. Мы получили огромное количество материала, которого хватило на множество статей. Исследовали мозговое обеспечение счета, краткосрочной памяти, грамматики, семантики и многого другого.
Это было время полета. В 1987 году я защитил докторскую диссертацию, а НП закончила строительство нового клинико-лабораторного корпуса, в который все мы и переехали. Но именно во время этого полета, когда, казалось бы, можно немного успокоиться и следовать намеченным курсом, НП выдвигает новую, дерзкую идею, изменившую всю нашу дальнейшую работу и жизнь. Дело в том, что мы могли исследовать только исчезающе малую часть нейронов мозга. Надо изучать весь объем. Как раз в то время появились первые, еще несовершенные позитронно-эмиссионные томографы, позволявшие получать изображение активности всего мозга. НП поручает мне разобраться, что это такое. А дальше поручает попробовать создать программу построения ПЭТ в СССР. Надо сказать, что в то время это было, в принципе, возможно. Была развитая промышленность, наука. Мы создали инициативную группу, но тут уже был закат СССР, и вместо инициативных и азартных пришли осторожные и бюрократичные. Все говорили, что это нужно, возможно, но «вопрос не подготовлен», и лучше купить.
И случилось чудо. (Правда, чудо случается обычно с теми, кто к нему готов и его добивается.) В начале 1988 года в Москве проходит какое-то научное совещание. В числе других и симпозиум, который проводит НП. Был там и наш с Гоголицыным доклад. Мы садимся в глубине зала, начинаем слушать. И вдруг я замечаю, что НП «несет» куда-то абсолютно в сторону. Вместо заявленной научной темы доклада она делает краткий обзор наших исследований мозга человека (очень яркий) и поет оду ПЭТ. Сначала мы ничего не понимаем, но когда, выходя для выступления, взглянули на зал, Юра Гоголицын с треском ломает, согнув двумя руками, указку. Тут и до меня доходит, что в первом ряду сидит Раиса Максимовна Горбачева. После совещания нас представляют первой леди, но она мельком, дежурно подав руку, продолжает увлеченный разговор с НП. Оказалось, что она объясняла, как с ней связаться и что нужно написать на имя Горбачева.
Приехав в Ленинград, НП усадила меня за это письмо. Я его написал более чем на десяти страницах. НП подписала и отослала Раисе Максимовне. И ничего… Вдруг в мае приезжает комиссия из трех человек. Академик АМН Олег Сергеевич Адрианов (потом мы с ним часто общались, и у меня сохранились о нем самые лучшие воспоминания), сотрудница Госплана Джанна Павловна Мочалова, которая на протяжении двух лет будет нашим добрым гением и ангелом-хранителем, и еще один сотрудник Госплана. На письме резолюция А. Н. Яковлеву и Ю. Д. Маслюкову: «Надо уважить просьбу академика Бехтеревой». И подпись. Комиссия дала положительное заключение – и начался наш поход за ПЭТ.
Суть проблем заключалась коротко в следующем. Все говорили, да, ПЭТ нужен, но «не НП, а нам». И второе. Странно, особенно с позиций сегодняшнего, совершенно не коррумпированного времени, нас заставляли купить устаревшее оборудование и по большой цене. Если бы не авторитет НП, не знаю, удалось бы справиться со всем этим. Дальше процесс комплектации, заключения контракта и т. п. Ездили мы с С. В. Пахомовым в Москву каждую неделю, то в Госплан, то в Минздрав. Контракт заключили, но ПЭТ надо куда-то ставить. И практически сразу же после землетрясения в Армении НП пробивает строительство нового корпуса для ПЭТ, четыре тысячи квадратных метров.
Неожиданно нас (меня и Сергея) вызывают в Госплан и предлагают организовать крупный научно-медицинский центр исследования и лечения заболеваний мозга человека. Мотивировка: мы себя очень хорошо зарекомендовали, и у нас получится. На самом деле, конечно, ориентировались на авторитет и школу НП. С самого начала предполагалось, что центр будет с участием НП. И тогда мы изобрели официальную должность – научный руководитель. Постановление о создании Научно-практического центра «Мозг» в составе Института мозга человека и клиники впервые оперировало понятием «научный руководитель». Когда в Совмине меня спрашивали, что это такое, то вполне удовлетворял ответ: «Ну есть же генеральный конструктор. Пусть будет и научный руководитель». Получилось, что специально для НП в стране была введена новая должность.
Надо сказать, что эта должность оказалось разумной только в нашем тандеме. Сын и мать. А главное, мы с ней были друзьями, которые привыкли разговаривать, обсуждать, советоваться. У нас с НП было много разногласий по конкретным делам. И это понятно: НП двадцать лет была директором, и каким директором. Академик, депутат. Естественно, у нее свое видение мира и свой путь решения проблем. А у меня – другой. Мы много спорили. Иногда она меня переубеждала, а иногда я делал по-своему. И далеко не всегда моя самодеятельность была плоха. Я и человек другого поколения, и вообще другой. Когда мы писали что-либо совместно, всегда можно было отличить ее текст от моего.
Путь взаимной притирки мы с НП прошли довольно быстро. Думаю, для НП он был сложнее, чем для меня. Она, с ее огромным опытом, знала, КАК НАДО. А я делал по-другому.
Это очень трудно. Но НП это смогла. Почему? Потому что мы были едины в главном – в целях института, в принципах управления. Расходились только в конкретных путях реализации. Кроме того, каждый из нас был абсолютно уверен не просто в лояльности, а в глубокой любви другого. Поэтому подозрений не возникало. Мы понимали, что все наши мотивы и поступки позитивны. Наконец, я всегда очень уважал мнение НП и очень ценил ее роль в Институте. Как, впрочем, и все остальные сотрудники. Нередко человек, ушедший с активной руководящей работы, чувствует снижение интереса к себе со стороны окружающих. Авторитет же НП только рос.
Много раз могу повторять: абсолютным приоритетом для НП всегда была научная работа. Она не прекращалась ни при каких обстоятельствах. НП расстроена – к столу и писать статью или книгу. НП сидит на заседании – мысли о работе. Она могла мне позвонить в час ночи и начать обсуждать пришедшую ей в голову идею. Именно поэтому НП в конце восьмидесятых объявила о своем стремлении по достижению шестидесяти пяти лет уйти с поста директора. Она как всегда четко выделяла главное и распределила силы. Наука важнее.
И вот тут проснулись определенные силы. Авторитет НП никто не подвергал сомнению. Она могла бы быть директором до семидесяти (тогда еще был возрастной предел). Но если не она, то кто? В конце концов, НП объявила о своем желании перейти в Институт мозга человека и о том, что я назначен директором ИМЧ. А это был повод. Началась истеричная кампания, о деталях которой говорить не хочу. Угрожали даже физическим насилием. Для НП, воспитанной в стиле нормальных взаимоотношений, это был шок. Как могли ее друзья, да просто интеллигентные люди так себя повести?
Но это обсуждать не стоит. Где сейчас те, кто были против? Кто о них знает? А НП знают. И Институт мозга человека создан и успешно работает, и его тоже знают.
Умные живут долго
Серьезно осложнила состояние НП и личная трагедия, произошедшая в 1990 году. Практически с интервалом в двенадцать часов умирают пасынок и муж. НП страшно тяжело переживала эти удары судьбы. Об этом она написала в своих известных книгах. Я не могу описать все это лучше. Тем не менее через какое-то время она возвращается к науке и опять – в новом качестве.
Практически все крупные исследователи мозга в какой-то момент переходили к тому, чтобы начать размышлять о его «сверхзаконах». Дело в том, что до настоящего времени мы еще очень мало знаем о законах работы мозга. Мозг хранит огромное количество тайн. Наши современные знания не позволяют объяснить некоторые феномены. Скажем, его быстродействие: он же эффективнее любого компьютера. Ну а скорость передачи информации между нейронами не скорость света, а 1400 метров в секунду. И самое главное: наши методы исследования, как правило, неадекватны. Мы работаем с помощью статистики и накопления сигнала, а мозг решает задачу с одного предъявления и ни о какой статистике не знает. И чем более тонкие явления мы исследуем, тем более очевидной становится эта неадекватность. Именно поэтому исследователи расширяют круг своих интересов и начинают интересоваться необъяснимыми или не воспроизводимыми феноменами.
Практически все крупные исследователи мозга в какой-то момент переходили к тому, чтобы начать размышлять о его «сверхзаконах». Дело в том, что до настоящего времени мы еще очень мало знаем о законах работы мозга. Мозг хранит огромное количество тайн. Наши современные знания не позволяют объяснить некоторые феномены. Скажем, его быстродействие: он же эффективнее любого компьютера. Ну а скорость передачи информации между нейронами не скорость света, а 1400 метров в секунду. И самое главное: наши методы исследования, как правило, неадекватны. Мы работаем с помощью статистики и накопления сигнала, а мозг решает задачу с одного предъявления и ни о какой статистике не знает. И чем более тонкие явления мы исследуем, тем более очевидной становится эта неадекватность. Именно поэтому исследователи расширяют круг своих интересов и начинают интересоваться необъяснимыми или не воспроизводимыми феноменами.