Эти и целый ряд им подобных выступлений порождали благоприятную для Кургузова атмосферу форума, невольно настраивая всех присутствующих на особое отношение к научной фантастике. Прения по докладу Горького завершились характерным в этом смысле выступлением Емельяна Ярославского, которого ранее трудно было заподозрить в симпатиях к научно-фантастическому жанру. Тем не менее, он, в частности, сказал: "Говорят, что наша сегодняшняя действительность фантастичнее, сказочнее всякого фантастического романа. Но, товарищи, когда сейчас рабочие строят заводы, когда они ведут героическую борьбу за то, чтобы пятилетку закончить в срок (...), они хотят знать: а что дальше, вот через 15-20 лет? И я думаю, товарищи, что не будет никакого Феха, если мы дадим больше таких произведений, если потом в жизни чуточку окажется не так..." После такой мощной "артподоготовки" ожидаемое выступление Молотова должно было смотреться уже совершенно по-иному. Однако Кургузов, похоже, еще далеко не исчерпал своих "домашних заготовок". Присутствующих покамест ожидало кое-что не менее любопытное. На пятый день съезда, на вечернем заседании, после перерыва, председательствующий неожиданно объявил: "Слово предоставляется товарищу Уэллсу..."
Это был настоящий сюрприз. В советской прессе, конечно, Уэллса время от времени поругивали за пацифизм, однако среди читателей авторитет автора знаменитого романа "Первые люди на Луне" был очень высок, и никто не ожидал, что осмотрительный британец решит посетить I Съезд. В предварительном списке гостей имени Уэллса, кстати, и не было, как не были упомянуты и другие фантасты - соотечественник Уэллса Олдос Хаксли (в тогдашней транскрипции Альдус Гексли), а также два американца - Стенли Уэйнбаум и знаменитый автор "Лунной заводи" Абрахам Меррит. Много позже в своих мемуарах, опубликованных в 1990 году, Степан Кургузов вспоминал, как непросто ему дались приглашения писателей, которые тогда относились к Советскому Союзу, мягко говоря, не слишком доброжелательно. Гостей (в особенности, американцев) подкупило то обстоятельство, что в СССР - по необъяснимым для них причинам - фантастическая литература начинала все явственнее занимать привилегированное положение. На Западе, при всей ее популярности, она оставалась третьестепенной, развлекательной литературой, зато в Советском Союзе фантастика выдвигалась на передний край. Такого у себя на родине не могли вообразить ни автор "Марсианской одиссеи", ни автор "Корабля Иштар", ни создатель "Человека-невидимки", ни даже ироничнейший творец "Дивного нового мира". (Между прочим, только этим фактом и можно объяснить донельзя снисходительное, почти дружеское отношение целого ряда знаменитых западных писателей-фантастов - кроме, конечно же, Кингсли Эмиса и Роберта Хайнлайна - и к сталинскому, и к хрущевскому, и к брежневскому режимам: страна, где их любимый жанр пребывал в условиях "наибольшего благоприятствования", в их глазах выглядела уже не таким монстром. Это, впрочем, не мешало нашим идеологам даже мягкую критику позиции СССР зарубежными фантастами считать "идеологическими диверсиями" и искать смертельных врагов там, где они могли бы обрести союзников...)
Точный текст выступления Герберта Уэллса на съезде нам неизвестен. Дело в том, что знаменитый фантаст говорил несколько в сторону от микрофона, потому его английский мало кто мог разобрать даже в первых рядах. Что касается перевода, который С.Кургузов прочел по бумажке после выступления писателя, то там содержались довольно тривиальные пассажи по поводу его давнего визита в Советскую Россию, разговора с "кремлевским мечтателем" и огромном впечатлении, которое-де производит на Уэллса сегодня осуществление планов по электрификации и промышленному строительству. ("Вы - страна подлинно научной фантастики, в вашей стране мне было бы трудно придумать что-то новое, необыкновенное, едва ли не все создано уже вашими руками..." и т.п.) К.Чуковский в своих дневниках высказывал предположение, что текст выступления и текст перевода были не вполне аутентичны: судя по всему, Кургузов не рискнул цензурировать английский вариант, зато внес существенные изменения в русский, усилив элемент "небывалого восторга достижениями". Таким образом, все стороны остались довольны - и Уэллс, который сказал то, что хотел, и Кургузов, который донес до аудитории то, что сам счел нужным. Уэйнбаум, Хаксли и Меррит не выступали. Они просто-напросто копили впечатления, одновременно собирая материал для своих новых фантастических романов (и точно: отголоски съездовских приключений можно - в преображенном виде - отыскать в "Обезьяне и сущности" Хаксли и в "Семи шагах к Сатане" Меррита... произведения эти, впрочем, до конца 80-х на русский язык все равно не переводились). Помимо всего прочего, сам факт выступления Герберта Уэллса имел большое пропагандистское значение и весьма поднимал акции Кургузова в секретариате СП. Нетрудно было заполучить на съезд наших друзей и явных единомышленников - таких не очень известных писателей, как Бен Филд, Амабель-Вильямс Эллис или Роберт Геснер. В то время как фигуры Уэллса или Хаксли уже сами по себе выглядели впечатляюще, придавали 1 Съезду дополнительную респектабельность.
Обещанный в программе доклад Молотова не состоялся. Официально было объявлено, что вместо председателя Совнаркома доклад о фантастике сделает сам Степан Кургузов. Скорее всего, Молотов изначально не собирался выступать, заранее и по договоренности предоставив это право С.Кургузову. Замена предполагала, что, таким образом, руководитель Секции фантастов как бы уравнивался в части прав с одним из самых влиятельных партийных функционеров. Причем, доклад, сделанный как бы "вместо" Молотова, соответственно, приобретал очевидные черты партийной установки. Ни о чем лучшем Кургузов и мечтать не мог.
Нет смысла подробно останавливаться на этом выступлении: оно всем хорошо известно - многократно выходило отдельными брошюрами и неизменно включалось в любой из томов кургузовского "Избранного". Напомним лишь его основные положения: 1) В эпоху реконструкции, индустриализации и коллективизации сельского хозяйства научно-фантастическая литература, как связующий мост между пришлым и будущим, приобретает первостепенное значение; 2) В эпоху все более усиливающихся идеологических атак стран капитала на Страну Советов и возможной военной интервенции оборонный характер литературы вообще и научно-фантастической литературы, в особенности, становится основополагающим; 3) В связи с вышеизложенным, писателям необходимо вплотную приближаться в своих произведениях к так называемой "лунной тематике", ибо Луна, как известно, есть символ одновременно и победившего социализма, и оборонного могущества СССР, а также стратегически выгодный обороно-наступательный плацдарм для отражения любой агрессии извне; 4) Секция фантастов СП СССР уже немало делает для того, чтобы развивать и совершенствовать этот стратегически важный литературный жанр (в качестве примеров Кургузов упомянул новый роман Ник.Шпаковского и почему-то старый роман А.Обольянинова, а позже перечислил еще множество названий - в том числе, естественно, и свою "Катапульту"), хотя ей, Секции, не помешала бы и дополнительная поддержка.
В отличие от многих предыдущих и последующих публичных выступлений Кургузова, это было прямо-таки талантливым. Его выделяли из всех прочих цельность, четкость аргументации, стройность мысли, минимум отвлеченной демагогии и даже остроумие. Агнес Голицына, чью работу мы уже цитировали выше, предполагает, что доклад, по всей видимости, был написан кем-то из бывших "селенитов" - вероятнее всего, тем же бывшим руководителем отдела фантастики Лито Наркомпроса и будущим автором якобы-шпаковского романа "Начало новой эры" Григорием Рапопортом (не зря же он вскоре после съезда был в ускоренном порядке принят в Союз писателей). Возможно, непосредственным автором и стал действительно Рапопорт. Однако нельзя не заметить, что самые важные тезисы выступления благополучно перекочевали в доклад из известного сборника Лежнева "Луна и революция", в особенности, из выступления Лежнева 1926 года на Чрезвычайной конференции ВАПП, разумеется, без малейшей ссылки на автора. В ту пору такое было в порядке вещей.
Формально доклад Степана Кургузова на I Съезде имел только организационные последствия: Секция фантастики в СП приобрела дополнительный статус и к 1936 году окончательно закрепила его организационно. Фактически же это означало нечто значительно большее начиналась эпоха прямого государственного покровительства одному из литературных жанров, выдвижение его в число первейших и необходимейших, что сопровождалось корректировкой отношения властей предержащих ко всем прочим жанрам литературы. "Лунная" тема становилась первейшим блюдом "социального заказа", который оказывался так велик, что его отчасти позволялось исполнять в том числе и тем, кто не умел или еще не был готов работать в жанре научной фантастики. Исследователи отмечают, что после 1934 года даже образный строй советской поэзии стал меняться. Поэты еще неосознано искали свое место в новых творческих условиях: "Но ты, моя чудесная тревога, // Взглянув на небо, скажешь иногда: // "Он видит ту же Лунную дорогу, // И те же звезды, словно изо льда" (Н.Тихонов); "Молчаливо проходит Луна, // Неподвижно стоит тишина" (М.Светлов); "Луна скользит блином в сметане, // Все время скатываясь вбок" (это, конечно же, Б.Пастернак); "Ты слушал на Луне овсянок голоса..." (а это - О.Мандельштам); "Лодейников очнулся. Над селеньем // Всходил туманный рог Луны..." (Н.Заболоцкий) и так далее. Можно вспомнить еще "Явление Луны" Анны Ахматовой и целый ряд других произведений самых разных поэтов...
В том же 1934 году в Москве на чердаке Дома Герцена был установлен платный телескоп, направленный на Луну. Телескоп был плохонький, однако большинство писателей - прежде чем поужинать в ресторане писательского дома - считали патриотическим долгом засвидетельствовать свое почтение спутнику Земли и набраться вдохновения. Сам Кургузов мог не подниматься на общественный чердак: у него на даче в Переделкино в мансарде давно уже был установлен куда более мощный телескоп - подарок делегации писателей-коммунистов из города Йены.
Смотрел в телескоп Кургузов редко, но зато бесплатно.
IV. ВРАГИ ВНУТРЕННИЕ, ВРАГИ ВНЕШНИЕ (1937 - 1945)
Это был настоящий сюрприз. В советской прессе, конечно, Уэллса время от времени поругивали за пацифизм, однако среди читателей авторитет автора знаменитого романа "Первые люди на Луне" был очень высок, и никто не ожидал, что осмотрительный британец решит посетить I Съезд. В предварительном списке гостей имени Уэллса, кстати, и не было, как не были упомянуты и другие фантасты - соотечественник Уэллса Олдос Хаксли (в тогдашней транскрипции Альдус Гексли), а также два американца - Стенли Уэйнбаум и знаменитый автор "Лунной заводи" Абрахам Меррит. Много позже в своих мемуарах, опубликованных в 1990 году, Степан Кургузов вспоминал, как непросто ему дались приглашения писателей, которые тогда относились к Советскому Союзу, мягко говоря, не слишком доброжелательно. Гостей (в особенности, американцев) подкупило то обстоятельство, что в СССР - по необъяснимым для них причинам - фантастическая литература начинала все явственнее занимать привилегированное положение. На Западе, при всей ее популярности, она оставалась третьестепенной, развлекательной литературой, зато в Советском Союзе фантастика выдвигалась на передний край. Такого у себя на родине не могли вообразить ни автор "Марсианской одиссеи", ни автор "Корабля Иштар", ни создатель "Человека-невидимки", ни даже ироничнейший творец "Дивного нового мира". (Между прочим, только этим фактом и можно объяснить донельзя снисходительное, почти дружеское отношение целого ряда знаменитых западных писателей-фантастов - кроме, конечно же, Кингсли Эмиса и Роберта Хайнлайна - и к сталинскому, и к хрущевскому, и к брежневскому режимам: страна, где их любимый жанр пребывал в условиях "наибольшего благоприятствования", в их глазах выглядела уже не таким монстром. Это, впрочем, не мешало нашим идеологам даже мягкую критику позиции СССР зарубежными фантастами считать "идеологическими диверсиями" и искать смертельных врагов там, где они могли бы обрести союзников...)
Точный текст выступления Герберта Уэллса на съезде нам неизвестен. Дело в том, что знаменитый фантаст говорил несколько в сторону от микрофона, потому его английский мало кто мог разобрать даже в первых рядах. Что касается перевода, который С.Кургузов прочел по бумажке после выступления писателя, то там содержались довольно тривиальные пассажи по поводу его давнего визита в Советскую Россию, разговора с "кремлевским мечтателем" и огромном впечатлении, которое-де производит на Уэллса сегодня осуществление планов по электрификации и промышленному строительству. ("Вы - страна подлинно научной фантастики, в вашей стране мне было бы трудно придумать что-то новое, необыкновенное, едва ли не все создано уже вашими руками..." и т.п.) К.Чуковский в своих дневниках высказывал предположение, что текст выступления и текст перевода были не вполне аутентичны: судя по всему, Кургузов не рискнул цензурировать английский вариант, зато внес существенные изменения в русский, усилив элемент "небывалого восторга достижениями". Таким образом, все стороны остались довольны - и Уэллс, который сказал то, что хотел, и Кургузов, который донес до аудитории то, что сам счел нужным. Уэйнбаум, Хаксли и Меррит не выступали. Они просто-напросто копили впечатления, одновременно собирая материал для своих новых фантастических романов (и точно: отголоски съездовских приключений можно - в преображенном виде - отыскать в "Обезьяне и сущности" Хаксли и в "Семи шагах к Сатане" Меррита... произведения эти, впрочем, до конца 80-х на русский язык все равно не переводились). Помимо всего прочего, сам факт выступления Герберта Уэллса имел большое пропагандистское значение и весьма поднимал акции Кургузова в секретариате СП. Нетрудно было заполучить на съезд наших друзей и явных единомышленников - таких не очень известных писателей, как Бен Филд, Амабель-Вильямс Эллис или Роберт Геснер. В то время как фигуры Уэллса или Хаксли уже сами по себе выглядели впечатляюще, придавали 1 Съезду дополнительную респектабельность.
Обещанный в программе доклад Молотова не состоялся. Официально было объявлено, что вместо председателя Совнаркома доклад о фантастике сделает сам Степан Кургузов. Скорее всего, Молотов изначально не собирался выступать, заранее и по договоренности предоставив это право С.Кургузову. Замена предполагала, что, таким образом, руководитель Секции фантастов как бы уравнивался в части прав с одним из самых влиятельных партийных функционеров. Причем, доклад, сделанный как бы "вместо" Молотова, соответственно, приобретал очевидные черты партийной установки. Ни о чем лучшем Кургузов и мечтать не мог.
Нет смысла подробно останавливаться на этом выступлении: оно всем хорошо известно - многократно выходило отдельными брошюрами и неизменно включалось в любой из томов кургузовского "Избранного". Напомним лишь его основные положения: 1) В эпоху реконструкции, индустриализации и коллективизации сельского хозяйства научно-фантастическая литература, как связующий мост между пришлым и будущим, приобретает первостепенное значение; 2) В эпоху все более усиливающихся идеологических атак стран капитала на Страну Советов и возможной военной интервенции оборонный характер литературы вообще и научно-фантастической литературы, в особенности, становится основополагающим; 3) В связи с вышеизложенным, писателям необходимо вплотную приближаться в своих произведениях к так называемой "лунной тематике", ибо Луна, как известно, есть символ одновременно и победившего социализма, и оборонного могущества СССР, а также стратегически выгодный обороно-наступательный плацдарм для отражения любой агрессии извне; 4) Секция фантастов СП СССР уже немало делает для того, чтобы развивать и совершенствовать этот стратегически важный литературный жанр (в качестве примеров Кургузов упомянул новый роман Ник.Шпаковского и почему-то старый роман А.Обольянинова, а позже перечислил еще множество названий - в том числе, естественно, и свою "Катапульту"), хотя ей, Секции, не помешала бы и дополнительная поддержка.
В отличие от многих предыдущих и последующих публичных выступлений Кургузова, это было прямо-таки талантливым. Его выделяли из всех прочих цельность, четкость аргументации, стройность мысли, минимум отвлеченной демагогии и даже остроумие. Агнес Голицына, чью работу мы уже цитировали выше, предполагает, что доклад, по всей видимости, был написан кем-то из бывших "селенитов" - вероятнее всего, тем же бывшим руководителем отдела фантастики Лито Наркомпроса и будущим автором якобы-шпаковского романа "Начало новой эры" Григорием Рапопортом (не зря же он вскоре после съезда был в ускоренном порядке принят в Союз писателей). Возможно, непосредственным автором и стал действительно Рапопорт. Однако нельзя не заметить, что самые важные тезисы выступления благополучно перекочевали в доклад из известного сборника Лежнева "Луна и революция", в особенности, из выступления Лежнева 1926 года на Чрезвычайной конференции ВАПП, разумеется, без малейшей ссылки на автора. В ту пору такое было в порядке вещей.
Формально доклад Степана Кургузова на I Съезде имел только организационные последствия: Секция фантастики в СП приобрела дополнительный статус и к 1936 году окончательно закрепила его организационно. Фактически же это означало нечто значительно большее начиналась эпоха прямого государственного покровительства одному из литературных жанров, выдвижение его в число первейших и необходимейших, что сопровождалось корректировкой отношения властей предержащих ко всем прочим жанрам литературы. "Лунная" тема становилась первейшим блюдом "социального заказа", который оказывался так велик, что его отчасти позволялось исполнять в том числе и тем, кто не умел или еще не был готов работать в жанре научной фантастики. Исследователи отмечают, что после 1934 года даже образный строй советской поэзии стал меняться. Поэты еще неосознано искали свое место в новых творческих условиях: "Но ты, моя чудесная тревога, // Взглянув на небо, скажешь иногда: // "Он видит ту же Лунную дорогу, // И те же звезды, словно изо льда" (Н.Тихонов); "Молчаливо проходит Луна, // Неподвижно стоит тишина" (М.Светлов); "Луна скользит блином в сметане, // Все время скатываясь вбок" (это, конечно же, Б.Пастернак); "Ты слушал на Луне овсянок голоса..." (а это - О.Мандельштам); "Лодейников очнулся. Над селеньем // Всходил туманный рог Луны..." (Н.Заболоцкий) и так далее. Можно вспомнить еще "Явление Луны" Анны Ахматовой и целый ряд других произведений самых разных поэтов...
В том же 1934 году в Москве на чердаке Дома Герцена был установлен платный телескоп, направленный на Луну. Телескоп был плохонький, однако большинство писателей - прежде чем поужинать в ресторане писательского дома - считали патриотическим долгом засвидетельствовать свое почтение спутнику Земли и набраться вдохновения. Сам Кургузов мог не подниматься на общественный чердак: у него на даче в Переделкино в мансарде давно уже был установлен куда более мощный телескоп - подарок делегации писателей-коммунистов из города Йены.
Смотрел в телескоп Кургузов редко, но зато бесплатно.
IV. ВРАГИ ВНУТРЕННИЕ, ВРАГИ ВНЕШНИЕ (1937 - 1945)
17 февраля 1937 года произошло сразу несколько событий, на первый взгляд, между собой почти не связанных.
В Москве в Колонном зале Дома Союзов начало свою работу Совещание писателей, работающих над произведениями, посвященными оборонной теме. Председательствовали Ставский и Кургузов. В президиуме оказались как члены бывшего ЛОКАФ (Литературного объединения Красной Армии и Флота) - Н.Асеев, Я.Купала, Ю.Либсдинский и другие, так и представители кургузовской Секции С.Шпанырь, А.3айцев, В.Понятовский и Ник.Шпаковский. С докладом выступил нарком обороны Климент Ворошилов. Речь его была еще более невнятна, чем обычно. Климент Ефремович много жестикулировал, говорил на повышенных тонах, и из его слов выходило, что писатели-"оборонщики", с одной стороны, должны еще всемернее и активнее направлять свои усилия на создание произведений, отражающих возросшую боеготовность Красной Армии и ее возможности в скором времени использовать лунный плацдарм; с другой стороны, те же писатели обязаны были крепить революционную бдительность и не давать нашим классовым врагам за рубежами СССР ни малейшего намека на реальные достижения нашей военно-научной мысли, дабы не допустить разглашения военных тайн, "либо сведений, могущих в исторически обозримом будущем стать таковыми". При этом Ворошилов с похвалой отозвался о работе кургузовской Секции фантастики, "члены которой не тратят драгоценное время и народные деньги на всевозможные поездки по гарнизонам, отвлекающие бойцов и дезориентирующие командиров РККА так называемым "сбором материала", а умеют создавать свои нужные книги, руководствуясь, прежде всего, теми сведениями, которые всегда можно получить у уполномоченных на местах, а также пониманием насущных требований жизни..."
Авторы-"оборонщики" испытали легкий шок: по сути дела, им предписывалось отныне творить, не выходя из своего кабинета и подстегивая свое вдохновение только тщательно отобранными Политуправлением РККА сводками. И если поэты смогли бы еще вдохновлять свою музу газетами (некоторые уже так и делали), то прозаики и тем более очеркисты оказались в положении крайне сомнительном. Выиграл, как всегда, один только Степан Кургузов, который мгновенно понял, что новая директива способствует очередному укреплению и без того сильных позиций практикующих писателей-фантастов (ведь и раньше почти все из них прекрасно обходились без командировок куда бы то ни было...). В своем коротком ответном слове Кургузов пообещал от имени Секции крепить боеготовность, зорко охранять рубежи и секреты и "обеспечить население самыми лучшими научно-фантастическими романами, какие только способны создать наши отважные бойцы литературной передовой..."
В тот же день был официально упразднен ГИРД. В коротком сообщении "Правды" говорилось, что "ликвидация одной из неперспективных отраслей современного авиастроения дает возможность шире развивать все остальные отрасли". (Получив по каналам ТАСС такую информацию, редактор "Правды" Поспелов, на всякий случай, счел своим долгом еще раз уточнить в Наркомате обороны - действительно ли это сообщение предназначено для открытой печати, нет ли здесь ошибки? Как вспоминает Игорь Сапунов, бывший тогда заместителем ответственного секретаря газеты, из Наркомата ответил сам Тимошенко: немедленно печатать и не задавать лишних вопросов!) Одновременно с ликвидацией ГИРДа тут же был образован - и вот об этом-то нигде не сообщалось ни слова! - второй Наркомат авиационной промышленности. В отличие от первого, он подчинялся непосредственно Сталину, и до 1954 года даже Ильюшин и Лавочкин не подозревали, чем же именно занимается наркомат-дублер".
В тот же день были арестованы два ведущих сотрудника ГИРДа - Сергей Королев и Вадим Бармин. Внешне процедура ареста проходила как обычно. Только много лет спустя писатель Виктор Ильенков, живший в 30-е года на одной лестничной площадке с Барминым, в интервью газете "Московские новости" рассказал о некоторых странных подробностях того давнего события: против своего обыкновения, сотрудники НКВД явились не ночью, а утром, часов около восьми. Вместо того, чтобы "изъять" свою жертву незаметно и тихо, агенты наделали много шума - разве что только не стреляли в потолок. Во всяком случае, крики энкаведешников были слышны во всем подъезде в течение почти получаса, как раз в то время, когда большинство обитателей дома собирались на работу и не могли не обратить на них внимание. (Примерно через неделю после ареста стали распространяться упорные слухи, будто и Королев, и Бармин расстреляны в тот же день; это было довольно странно, поскольку обычно НКВД в те годы даже настоящие расстрелы предпочитал скрывать под псевдонимом "десять лет без права переписки".)
В тот же день в нескольких десятках километров от столицы Украинской ССР Киева, на речке Припять, был огорожен колючей проволокой обширный участок под совершенно секретное строительство. Для рабочей силы начали строиться бараки, напоминающие лагерные.
Это был будущий "объект" под кодовым названием Киев-17. Именно здесь и должен был начаться первый этап практической реализации так называемого "Проекта-К". Только Сталин, Ворошилов и еще считанное количество высших армейских чинов знали, откуда взялась эта буква "К" - она означала сокращение от "Катапульта", любимого Сталиным романа Степана Кургузова...
Немалая часть западных советологов, исследовавших в 60-70-е годы феномен Большого Террора (работы Роберта Конквеста, Сиднея Линка, Малькольма Такера и других), склонны были считать его явлением почти иррациональным. Его "политическая целесообразность" казалась несоизмеримой с количеством жертв, а "экономическая рентабельность" ("выгода" дармового труда заключенных) почти аннулировалась тем, что одновременно оголялись важные участки промышленности и науки - как результат массовых репрессий против квалифицированной части рабочего класса и интеллигенции. Пожалуй, только некоторые детали рассекреченного в начале 90-х злополучного "Проекта-К" кое-что проясняют в глобальных намерениях Иосифа Сталина, чья гигантомания, видимо, все-таки была разновидностью политической шизофрении; хотя, конечно, следует согласиться с видным исследователем тоталитарной культуры Игорем Голомштоком: и в СССР, и в Третьем Рейхе идеологическая гигантомания была чрезвычайно заразительна на всех уровнях и уже к концу 30-х приняла характер явной пандемии. (Циклопические павильоны СССР и Германии на Всемирной выставке, похожие как двойники, были лишь зримым выражением болезни, охватившей обе страны.) "Лунная" утопия Сталина прекрасно вписывалась в эту картину. Идеей заполучить в свое распоряжение естественный спутник планеты и, таким образом, "держать под контролем любую территорию", оставаясь невидимым и практически безнаказанным, Сталин был одержим до конца своих дней и сумел заразить ею даже более трезвых своих преемников и последователей.
Как правило, формируют тот иной расклад социально-экономических возможностей общества реальные научные и производственные достижения. В нашем же случае все должно было произойти наоборот: сам генсек формулировал "потребности" социума, прикладная наука должна была в кратчайшие сроки любыми средствами обеспечить их реализацию, промышленность - воплотить утопию в километрах и тоннах, а литература - художественно обосновать предстоящее и уже сделанное (не воздвигая между тем и другим четкой преграды). Как и всякий гигантский проект, проект "Катапульта" требовал от широких масс однородности, бездумного послушания и энтузиазма; вот почему первыми жертвами Большого Террора стали интеллигенты самых разных политических убеждений, от монархистов до коммунистов. Их несчастьем было то, что они потенциально могли начать возражать. Тот факт, что будущие лагерные "единички", задействованные в проекте в количестве сотен тысяч человек, покидали свои рабочие места в других, более важных для страны отраслях, отнюдь не было для генсека первостепенным. Мономания легко влияла на "перемену мест" - третьестепенное и просто фантазийное выходило на первый план и воспринималось как самое главное. Собственно говоря, этим отчасти и можно объяснить причины трагической неподготовленности СССР к войне 1941 - 1945 годов. Любые попытки самых сведущих военачальников хоть что-то объяснить Сталину, доказать, что в данный момент германская угроза поважнее будущего освоения спутника Земли (доклад Эйхе, рапорт Уборевича, служебная записка Тухачевского - последняя, кстати, сохранилась в архиве ЦК, первая страница перечеркнута красным и сталинской рукой выведено "Сволочь!"), приводили только к известным трагическим последствиям для самих военных. Горькая шуточка комкора Примакова, оброненная им в кулуарах Академии генерального штаба, - о том, что нарком Ворошилов, по своему невежеству, наверняка считает, будто до Луны можно доскакать на тачанках, стоила трибунала и самому Примакову, и всем тем, кто его слушал и не донес.
Как это ни странно, только случайность не позволила заранее обезопасить Британские острова от налетов гитлеровских реактивных снарядов "ФАУ", унесших впоследствии так много человеческих жизней. Дело в том, что первоначально агентурные данные и аэрофотосъемка секретного немецкого полигона в Пенемюнде очень насторожили Сталина. Он вообразил, что Гитлер разрабатывает свой собственный лунный проект. К тому же экспертная справка, полученная Сталиным из второго Наркомата авиационной промышленности (есть свидетельства, что писал ее "расстрелянный" Сергей Королев, работавший тогда над новым реактивным двигателем на твердом топливе), могла показаться угрожающей. А вкупе с представленными разведкой материалами на Вернера фон Брауна - и вовсе зловещей. Вплоть до весны 1939 года операция "Ганзель и Грета" готовилась Разведупром во всех деталях. Было уже завербовано двое рабочих и один инженер в Пенемюнде, были уже определены места, куда будут заложены радиоуправляемые фугасы, продумано прикрытие. Лишь в марте 1939 года радист группы Шульце-Бойзена в Германии передал в Центр подтверждение, что в Пенемюнде готовится не космический проект, а только оборудуются площадки для запуска малых реактивных снарядов, нацеленных на Англию. Информация была тщательно перепроверена, подтвердилась - после чего Сталин мгновенно потерял интерес к этому объекту. Позднее крупнейшие наши разведчики Леопольд Треппер (в книге "Большая игра") и Шандор Радо (в книге "Под псевдонимом "Дора"), не сговариваясь, назовут отказ от идеи уничтожить в 1939 году стартовые площадки и заводы Вернера фон Брауна едва ли не самым крупным просчетом за всю историю советской разведки.
Так случилось, что через два года взрывать все-таки пришлось - только уже наш собственный "объект": тот самый грандиозный "аэродром-бис", что начали строить в феврале 1937 года и должны были окончательно завершить к июлю 1941 года. Под угрозой быстрого немецкого наступления Сталин вынужден был отдать приказ уничтожить Киев-17 полностью - военный городок, все технические постройки, взлетно-посадочные полосы для транспортной авиации, корпуса всех восьми заводов, главную стартовую площадку, склады... буквально все. Взрыв был так силен, что на огромной территории произошло смещение грунта и возникла трещина базальтовой плиты на глубине. В апреле 1986 года, когда на этом месте уже располагалась АЭС, давние события сыграли свою роковую роль...
Однако не будем пока забегать вперед. Вернемся вновь в 17 февраля 1937 года, к еще одному небольшому событию.
Во второй половине дня, после закрытия пленарного заседания Совещания писателей-"оборонщиков", из секретариата СП Кургузову передали почтовую бандероль. Пакет был отправлен из Свердловска и адресован Кургузову лично. Внутри него Степан Петрович обнаружил рукопись романа. Роман назывался "Границы неба".
Сейчас трудно сказать, почему это произведение малоизвестного провинциального автора привело С.Кургузова в такой восторг. Возможно, первостепенную роль сыграл непосредственно сам сюжет произведения.
Действие романа разворачивалось, естественно, на Луне, а главными героями стали пограничники - военнослужащие энской заставы, расположенной близ энского кратера. Границы, собственно говоря, поблизости не было, ибо вся Луна находилась под контролем СССР и лишь непростые погодные условия (холод, ветры-суховеи, зыбучие пески и т.п.) на некоторое время откладывали процесс полного заселения Луны с превращением последней в цветущий сад. Граница находилась на Земле. Но на Земле ее могли защитить от неожиданного вторжения интервентов только сухопутные заставы, от проникновения вражеской авиации - воздушные кордоны. Лунные пограничники охраняли СССР от вторжения зарубежных захватчиков непосредственно через космос: тема, ставшая традиционной через полтора-два десятка лет, в конце 30-х была у нас еще практически не освоенной. Между тем в выборе сюжета не было никакого особенного открытия: если Луна в массовом сознании уже воспринималась как форпост СССР, то следующим шагом было, естественно, предположить, что там будет наша погранзастава - такой, какой она представлялась писателю из глубинки России. Строго говоря, в романе уже изначально мог быть заложен один серьезный идейный просчет. Ведь если пограничники действительно были поставлены для того, чтобы не допустить экспансии классового врага из зарубежных стран через космос, - следовательно, молчаливо признавалось, что и враг уже обладает достаточным техническим потенциалом, чтобы самому покуситься на пролетарскую Луну! А вот это уже совершенно не вписывалось бы в концепцию нашего изначального приоритета в этой области. К счастью, сам автор словно предвидел подобные вопросы и придумал ответ: на протяжении всего романа так и не случилось ни одной настоящей боевой тревоги - все тревоги были учебные. Это, с одной стороны, показывало нашу готовность к любому отпору, а с другой - не давало оснований утверждать, будто наши противники и вправду имеют возможность напасть на СССР таким вот экзотическим для 30-х годов образом. По этой самой причине наш первый "военно-космический" роман был одновременно и самым мирным: пограничники уходили в дозор и приходили с дозора целыми и невредимыми, не истратив ни одного боевого винтовочного патрона (если не считать учебных стрельб).
В Москве в Колонном зале Дома Союзов начало свою работу Совещание писателей, работающих над произведениями, посвященными оборонной теме. Председательствовали Ставский и Кургузов. В президиуме оказались как члены бывшего ЛОКАФ (Литературного объединения Красной Армии и Флота) - Н.Асеев, Я.Купала, Ю.Либсдинский и другие, так и представители кургузовской Секции С.Шпанырь, А.3айцев, В.Понятовский и Ник.Шпаковский. С докладом выступил нарком обороны Климент Ворошилов. Речь его была еще более невнятна, чем обычно. Климент Ефремович много жестикулировал, говорил на повышенных тонах, и из его слов выходило, что писатели-"оборонщики", с одной стороны, должны еще всемернее и активнее направлять свои усилия на создание произведений, отражающих возросшую боеготовность Красной Армии и ее возможности в скором времени использовать лунный плацдарм; с другой стороны, те же писатели обязаны были крепить революционную бдительность и не давать нашим классовым врагам за рубежами СССР ни малейшего намека на реальные достижения нашей военно-научной мысли, дабы не допустить разглашения военных тайн, "либо сведений, могущих в исторически обозримом будущем стать таковыми". При этом Ворошилов с похвалой отозвался о работе кургузовской Секции фантастики, "члены которой не тратят драгоценное время и народные деньги на всевозможные поездки по гарнизонам, отвлекающие бойцов и дезориентирующие командиров РККА так называемым "сбором материала", а умеют создавать свои нужные книги, руководствуясь, прежде всего, теми сведениями, которые всегда можно получить у уполномоченных на местах, а также пониманием насущных требований жизни..."
Авторы-"оборонщики" испытали легкий шок: по сути дела, им предписывалось отныне творить, не выходя из своего кабинета и подстегивая свое вдохновение только тщательно отобранными Политуправлением РККА сводками. И если поэты смогли бы еще вдохновлять свою музу газетами (некоторые уже так и делали), то прозаики и тем более очеркисты оказались в положении крайне сомнительном. Выиграл, как всегда, один только Степан Кургузов, который мгновенно понял, что новая директива способствует очередному укреплению и без того сильных позиций практикующих писателей-фантастов (ведь и раньше почти все из них прекрасно обходились без командировок куда бы то ни было...). В своем коротком ответном слове Кургузов пообещал от имени Секции крепить боеготовность, зорко охранять рубежи и секреты и "обеспечить население самыми лучшими научно-фантастическими романами, какие только способны создать наши отважные бойцы литературной передовой..."
В тот же день был официально упразднен ГИРД. В коротком сообщении "Правды" говорилось, что "ликвидация одной из неперспективных отраслей современного авиастроения дает возможность шире развивать все остальные отрасли". (Получив по каналам ТАСС такую информацию, редактор "Правды" Поспелов, на всякий случай, счел своим долгом еще раз уточнить в Наркомате обороны - действительно ли это сообщение предназначено для открытой печати, нет ли здесь ошибки? Как вспоминает Игорь Сапунов, бывший тогда заместителем ответственного секретаря газеты, из Наркомата ответил сам Тимошенко: немедленно печатать и не задавать лишних вопросов!) Одновременно с ликвидацией ГИРДа тут же был образован - и вот об этом-то нигде не сообщалось ни слова! - второй Наркомат авиационной промышленности. В отличие от первого, он подчинялся непосредственно Сталину, и до 1954 года даже Ильюшин и Лавочкин не подозревали, чем же именно занимается наркомат-дублер".
В тот же день были арестованы два ведущих сотрудника ГИРДа - Сергей Королев и Вадим Бармин. Внешне процедура ареста проходила как обычно. Только много лет спустя писатель Виктор Ильенков, живший в 30-е года на одной лестничной площадке с Барминым, в интервью газете "Московские новости" рассказал о некоторых странных подробностях того давнего события: против своего обыкновения, сотрудники НКВД явились не ночью, а утром, часов около восьми. Вместо того, чтобы "изъять" свою жертву незаметно и тихо, агенты наделали много шума - разве что только не стреляли в потолок. Во всяком случае, крики энкаведешников были слышны во всем подъезде в течение почти получаса, как раз в то время, когда большинство обитателей дома собирались на работу и не могли не обратить на них внимание. (Примерно через неделю после ареста стали распространяться упорные слухи, будто и Королев, и Бармин расстреляны в тот же день; это было довольно странно, поскольку обычно НКВД в те годы даже настоящие расстрелы предпочитал скрывать под псевдонимом "десять лет без права переписки".)
В тот же день в нескольких десятках километров от столицы Украинской ССР Киева, на речке Припять, был огорожен колючей проволокой обширный участок под совершенно секретное строительство. Для рабочей силы начали строиться бараки, напоминающие лагерные.
Это был будущий "объект" под кодовым названием Киев-17. Именно здесь и должен был начаться первый этап практической реализации так называемого "Проекта-К". Только Сталин, Ворошилов и еще считанное количество высших армейских чинов знали, откуда взялась эта буква "К" - она означала сокращение от "Катапульта", любимого Сталиным романа Степана Кургузова...
Немалая часть западных советологов, исследовавших в 60-70-е годы феномен Большого Террора (работы Роберта Конквеста, Сиднея Линка, Малькольма Такера и других), склонны были считать его явлением почти иррациональным. Его "политическая целесообразность" казалась несоизмеримой с количеством жертв, а "экономическая рентабельность" ("выгода" дармового труда заключенных) почти аннулировалась тем, что одновременно оголялись важные участки промышленности и науки - как результат массовых репрессий против квалифицированной части рабочего класса и интеллигенции. Пожалуй, только некоторые детали рассекреченного в начале 90-х злополучного "Проекта-К" кое-что проясняют в глобальных намерениях Иосифа Сталина, чья гигантомания, видимо, все-таки была разновидностью политической шизофрении; хотя, конечно, следует согласиться с видным исследователем тоталитарной культуры Игорем Голомштоком: и в СССР, и в Третьем Рейхе идеологическая гигантомания была чрезвычайно заразительна на всех уровнях и уже к концу 30-х приняла характер явной пандемии. (Циклопические павильоны СССР и Германии на Всемирной выставке, похожие как двойники, были лишь зримым выражением болезни, охватившей обе страны.) "Лунная" утопия Сталина прекрасно вписывалась в эту картину. Идеей заполучить в свое распоряжение естественный спутник планеты и, таким образом, "держать под контролем любую территорию", оставаясь невидимым и практически безнаказанным, Сталин был одержим до конца своих дней и сумел заразить ею даже более трезвых своих преемников и последователей.
Как правило, формируют тот иной расклад социально-экономических возможностей общества реальные научные и производственные достижения. В нашем же случае все должно было произойти наоборот: сам генсек формулировал "потребности" социума, прикладная наука должна была в кратчайшие сроки любыми средствами обеспечить их реализацию, промышленность - воплотить утопию в километрах и тоннах, а литература - художественно обосновать предстоящее и уже сделанное (не воздвигая между тем и другим четкой преграды). Как и всякий гигантский проект, проект "Катапульта" требовал от широких масс однородности, бездумного послушания и энтузиазма; вот почему первыми жертвами Большого Террора стали интеллигенты самых разных политических убеждений, от монархистов до коммунистов. Их несчастьем было то, что они потенциально могли начать возражать. Тот факт, что будущие лагерные "единички", задействованные в проекте в количестве сотен тысяч человек, покидали свои рабочие места в других, более важных для страны отраслях, отнюдь не было для генсека первостепенным. Мономания легко влияла на "перемену мест" - третьестепенное и просто фантазийное выходило на первый план и воспринималось как самое главное. Собственно говоря, этим отчасти и можно объяснить причины трагической неподготовленности СССР к войне 1941 - 1945 годов. Любые попытки самых сведущих военачальников хоть что-то объяснить Сталину, доказать, что в данный момент германская угроза поважнее будущего освоения спутника Земли (доклад Эйхе, рапорт Уборевича, служебная записка Тухачевского - последняя, кстати, сохранилась в архиве ЦК, первая страница перечеркнута красным и сталинской рукой выведено "Сволочь!"), приводили только к известным трагическим последствиям для самих военных. Горькая шуточка комкора Примакова, оброненная им в кулуарах Академии генерального штаба, - о том, что нарком Ворошилов, по своему невежеству, наверняка считает, будто до Луны можно доскакать на тачанках, стоила трибунала и самому Примакову, и всем тем, кто его слушал и не донес.
Как это ни странно, только случайность не позволила заранее обезопасить Британские острова от налетов гитлеровских реактивных снарядов "ФАУ", унесших впоследствии так много человеческих жизней. Дело в том, что первоначально агентурные данные и аэрофотосъемка секретного немецкого полигона в Пенемюнде очень насторожили Сталина. Он вообразил, что Гитлер разрабатывает свой собственный лунный проект. К тому же экспертная справка, полученная Сталиным из второго Наркомата авиационной промышленности (есть свидетельства, что писал ее "расстрелянный" Сергей Королев, работавший тогда над новым реактивным двигателем на твердом топливе), могла показаться угрожающей. А вкупе с представленными разведкой материалами на Вернера фон Брауна - и вовсе зловещей. Вплоть до весны 1939 года операция "Ганзель и Грета" готовилась Разведупром во всех деталях. Было уже завербовано двое рабочих и один инженер в Пенемюнде, были уже определены места, куда будут заложены радиоуправляемые фугасы, продумано прикрытие. Лишь в марте 1939 года радист группы Шульце-Бойзена в Германии передал в Центр подтверждение, что в Пенемюнде готовится не космический проект, а только оборудуются площадки для запуска малых реактивных снарядов, нацеленных на Англию. Информация была тщательно перепроверена, подтвердилась - после чего Сталин мгновенно потерял интерес к этому объекту. Позднее крупнейшие наши разведчики Леопольд Треппер (в книге "Большая игра") и Шандор Радо (в книге "Под псевдонимом "Дора"), не сговариваясь, назовут отказ от идеи уничтожить в 1939 году стартовые площадки и заводы Вернера фон Брауна едва ли не самым крупным просчетом за всю историю советской разведки.
Так случилось, что через два года взрывать все-таки пришлось - только уже наш собственный "объект": тот самый грандиозный "аэродром-бис", что начали строить в феврале 1937 года и должны были окончательно завершить к июлю 1941 года. Под угрозой быстрого немецкого наступления Сталин вынужден был отдать приказ уничтожить Киев-17 полностью - военный городок, все технические постройки, взлетно-посадочные полосы для транспортной авиации, корпуса всех восьми заводов, главную стартовую площадку, склады... буквально все. Взрыв был так силен, что на огромной территории произошло смещение грунта и возникла трещина базальтовой плиты на глубине. В апреле 1986 года, когда на этом месте уже располагалась АЭС, давние события сыграли свою роковую роль...
Однако не будем пока забегать вперед. Вернемся вновь в 17 февраля 1937 года, к еще одному небольшому событию.
Во второй половине дня, после закрытия пленарного заседания Совещания писателей-"оборонщиков", из секретариата СП Кургузову передали почтовую бандероль. Пакет был отправлен из Свердловска и адресован Кургузову лично. Внутри него Степан Петрович обнаружил рукопись романа. Роман назывался "Границы неба".
Сейчас трудно сказать, почему это произведение малоизвестного провинциального автора привело С.Кургузова в такой восторг. Возможно, первостепенную роль сыграл непосредственно сам сюжет произведения.
Действие романа разворачивалось, естественно, на Луне, а главными героями стали пограничники - военнослужащие энской заставы, расположенной близ энского кратера. Границы, собственно говоря, поблизости не было, ибо вся Луна находилась под контролем СССР и лишь непростые погодные условия (холод, ветры-суховеи, зыбучие пески и т.п.) на некоторое время откладывали процесс полного заселения Луны с превращением последней в цветущий сад. Граница находилась на Земле. Но на Земле ее могли защитить от неожиданного вторжения интервентов только сухопутные заставы, от проникновения вражеской авиации - воздушные кордоны. Лунные пограничники охраняли СССР от вторжения зарубежных захватчиков непосредственно через космос: тема, ставшая традиционной через полтора-два десятка лет, в конце 30-х была у нас еще практически не освоенной. Между тем в выборе сюжета не было никакого особенного открытия: если Луна в массовом сознании уже воспринималась как форпост СССР, то следующим шагом было, естественно, предположить, что там будет наша погранзастава - такой, какой она представлялась писателю из глубинки России. Строго говоря, в романе уже изначально мог быть заложен один серьезный идейный просчет. Ведь если пограничники действительно были поставлены для того, чтобы не допустить экспансии классового врага из зарубежных стран через космос, - следовательно, молчаливо признавалось, что и враг уже обладает достаточным техническим потенциалом, чтобы самому покуситься на пролетарскую Луну! А вот это уже совершенно не вписывалось бы в концепцию нашего изначального приоритета в этой области. К счастью, сам автор словно предвидел подобные вопросы и придумал ответ: на протяжении всего романа так и не случилось ни одной настоящей боевой тревоги - все тревоги были учебные. Это, с одной стороны, показывало нашу готовность к любому отпору, а с другой - не давало оснований утверждать, будто наши противники и вправду имеют возможность напасть на СССР таким вот экзотическим для 30-х годов образом. По этой самой причине наш первый "военно-космический" роман был одновременно и самым мирным: пограничники уходили в дозор и приходили с дозора целыми и невредимыми, не истратив ни одного боевого винтовочного патрона (если не считать учебных стрельб).