Сюпервьель Жюль. Дитя волн: притчи

   Проплывая через один город ("Где я - в Манте, в Руане?"), утопленница ненадолго застряла в омуте неподалеку от пролета какого-то моста, и только волна от проходившего мимо буксира освободила ее и позволила отправиться дальше.
   "Никогда, никогда я не доберусь до моря", - думала она глубокой ночью на третьи сутки путешествия в воде.
   - Но вы уже у цели, - раздался совсем рядом мужской голос, и она догадалась, что это был крупный мужчина, совершенно обнаженный.
   Он привязал ей к лодыжке кусок свинца и взял за руку так властно и уверенно, что она, наверное, не смогла бы сопротивляться, даже если была бы не маленькой утопленницей, а чем-то иным.
   "Надо покориться ему, сама я ничего не смогу сделать".
   И тело девушки стало опускаться все глубже и глубже. Когда они достигли долгожданных песков на дне моря, к ним устремилось множество фосфоресцирующих существ, но мужчина - это был Великий Мокрец - жестом остановил их.
   - Доверьтесь нам, - сказал он девушке. - Ваша ошибка в том, что вы еще хотите дышать. Пусть вас не пугает, что вы больше не чувствуете сердца, оно уже почти не бьется, разве лишь когда ошибается. И не сжимайте так плотно губы, будто боитесь наглотаться морской воды. Она для вас сейчас то же, что вы раньше называли питьевой водой. Вам больше нечего опасаться, слышите, нечего. Чувствуете, как к вам возвращаются силы?
   - Ах, я сейчас упаду в обморок!
   - Ни в коем случае. Чтобы быстрее привыкнуть, возьмите горсть песка он у вас под ногами - и перекладывайте его из одной руки в другую. Это не так просто. Вот, вот так, хорошо. И побыстрее восстанавливайте чувство равновесия.
   Сознание полностью вернулось к ней. И вдруг утопленницу вновь охватил ужас. Как же так - не было произнесено ни единого слова, а она прекрасно понимала этого обитателя морской пучины? Впрочем, ее испуг длился недолго: она догадалась, что мужчина изъясняется исключительно свечением своего тела. И еще она увидела, что и ее хрупкие обнаженные руки тоже испускают блестки света - точно маленьких светлячков. Другого способа общения Струящиеся - так звали жителей подводного мира - не знали.
   - А теперь могу я узнать, откуда вы? - спросил Великий Мокрец, который все время держался к ней в профиль - по обычаю Струящихся только так мужчина мог обращаться к девушке.
   - Я ничего больше не знаю о себе, не помню даже собственного имени.
   - Ну что же, отныне вы будете Незнакомкой из Сены, вот и все. Поверьте, мы и сами знаем о себе не больше. Помните только, что здесь расположена большая колония Струящихся и среди нас вы никогда не будете несчастной.
   Она очень быстро заморгала, как будто ей мешал избыток света, и тогда Великий Мокрец дал знак рыбам-фонарикам удалиться, оставив подле себя лишь одну. Да, здешним обитателям светили рыбы-фонарики, обычно подолгу остававшиеся на одних и тех же местах.
   Люди разного возраста с любопытством приблизились к Великому Мокрецу и Незнакомке из Сены. Все они были обнажены.
   - У вас есть какое-нибудь пожелание? - спросил Великий Мокрец.
   - Я хотела бы остаться в платье.
   - Вы в нем останетесь, это очень просто.
   В глазах жителей морской пучины, в их медленных, исполненных деликатности жестах сквозило желание услужить новенькой.
   Ей очень мешал привязанный к ноге свинец. Она хотела освободиться от него или, по крайней мере, ослабить узел, как только никого не будет поблизости. Великий Мокрец угадал ее намерения.
   - Ни в коем случае не трогайте груз, умоляю вас. Вы потеряете сознание и всплывете на поверхность, если только удастся прорваться сквозь мощные кордоны акул.
   Девушка сдалась и, подражая окружающим, стала раздвигать руками водоросли и отгонять рыб. Здесь было много мелких рыбешек, которые, словно мошкара, с любопытством водили хороводы вокруг Незнакомки и даже касались ее лица и тела.
   Одна-две (редко три) большие домашние рыбы постоянно следовали за каждым Струящимся, охраняли его и оказывали мелкие услуги: держали во рту небольшие предметы или снимали со спины прилипшие водоросли. Они спешили на помощь по первому знаку, а то и до него. Порой их угодливость даже раздражала. В глазах домашних рыб можно было прочитать простодушное и неистовое обожание, что, впрочем, многим нравилось. И никогда не было такого, чтобы они поедали мелких рыбешек, которые тоже прислуживали Струящимся.
   "Почему же я бросилась в воду? - думала новенькая. - Я даже не знаю, кем была там, на поверхности. Девушкой? Женщиной? Моя бедная головушка заполнена теперь только водорослями и ракушками. Мне очень хочется сказать, что все это чрезвычайно печально, но я в точности не представляю, что означают эти слова".
   Обратив внимание на понурый вид Незнакомки, к ней приблизилась девушка, которая утонула двумя годами раньше, ее здесь называли Простой.
   - Вот увидите, дорогая, пребывание в глубинах моря придаст вам уверенности, - сказала она. - Только нужно время, чтобы ваша плоть преобразилась, стала тяжелее, - тогда тело не всплывет на поверхность. И забудьте о желании есть и пить. Это детство у вас быстро пройдет. Надеюсь, вскоре из ваших глаз выплывут самые настоящие жемчужины, если, конечно, вы подождете немного. Жемчужины - первейший признак акклиматизации.
   - Чем же здесь занимаются? - спросила Незнакомка из Сены, улучив минутку.
   - О, тысячами вещей! Здесь никто не скучает, уверяю вас. Мы достигаем больших глубин в поисках утопленников-одиночек и приводим их сюда, чтобы усилить нашу колонию. А какую радость испытываешь, когда удается найти отчаявшегося, который уверен, что уже приговорен к вечному одиночеству в этой гигантской хрустальной тюрьме. Он все время спотыкается и запутывается в морских растениях. Как же он прячется! Ему всюду мерещатся акулы. И вдруг появляется такой же, как он, человек и уносит его - словно санитар с поля битвы - туда, где ему уже нечего опасаться.
   - А вам часто попадаются тонущие корабли?
   - Всего один раз я видела, как сквозь толщу воды опускались тысячи и тысячи предметов, предназначенных для жизни на поверхности. Мы получили сверху самые различные вещи: столовую посуду, чемоданы, канаты, даже детские колясочки. Нужно было оказать помощь запертым в каютах пассажирам, освободить их от спасательных поясов. Самые сильные Струящиеся кинжалами разрезали путы, а потом, спрятав оружие, как могли успокаивали спасенных. Все припасы были распределены по складам, которые находятся под землей, так мы зовем морское дно.
   - Но зачем это вам? Ведь здесь никому больше ничего не надо.
   - Мы притворяемся, что это нужно на черный день. Появился мужчина, который вел в поводу лошадь - великолепное животное, хотя как-то немного перекошенное. Она была исполнена достоинства и почтительности, еще в ней чувствовалось приятие смерти, и все это было достойно восхищения. А серебряные пузырьки воздуха на крупе!..
   - У нас очень мало лошадей, - сказала Простая. - Здесь это большая роскошь.
   Подойдя к Незнакомке из Сены, человек придержал лошадь, на которой было седло амазонки.
   - Это вам от Великого Мокреца, - произнес он.
   - О, надеюсь, он меня простит, но я еще недостаточно окрепла.
   И отвергнутое прекрасное животное повернуло обратно - столь величественна была его стать, столь ослепителен блеск, что, казалось, ничто на свете не могло его взволновать или обескуражить.
   - Здесь всем командует Великий Мокрец? - спросила Незнакомка из Сены, хотя уже успела в этом убедиться.
   - Действительно, он самый сильный из всех наших и лучше всех знает окрестности. Он настолько прочен, что может подниматься почти до поверхности. Самые простодушные из Струящихся считают, что Великому Мокрецу известны все последние новости о солнце, звездах и людях наверху. Но это не так. Главное - его замечательная способность подниматься выше всех и спасать заблудившихся утопленников, это уже много. Да, он - из тех существ, которые абсолютно неизвестны на земле, зато здесь, под водой, пользуется огромным авторитетом. Там, наверху, изучая историю, вы не найдете никаких следов ни французского адмирала Бернара де ла Мишлет, ни его жены Пристины, ни нашего Великого Мокреца, который, будучи простым юнгой, утонул в двенадцатилетнем возрасте, но так хорошо освоился в подводной среде, что вымахал до устрашающих размеров и стал настоящим гигантом.
   Незнакомка из Сены не расставалась со своим платьем, даже когда ложилась спать. Это была единственная вещь, которая осталась у нее от прошлой жизни. Незнакомка ухитрялась так уложить складки вечно мокрого платья, что они придавали ее фигуре просто волшебную элегантность в глазах множества лишенных одежды женщин, а мужчинам не терпелось разглядеть очертания ее нежной шеи.
   Девушка хотела, чтобы ей простили привязанность к платью, и она жила особняком, жила скромно, может быть, даже чересчур скромно, проводила дни, собирая ракушки для ребятишек или для самых обездоленных, искалеченных утопленников. Она всегда первой со всеми здоровалась и часто извинялась, порою без малейшего повода.
   Каждый день Великий Мокрец навещал Незнакомку из Сены, они подолгу беседовали, фосфоресцируя, и казались при этом маленькими рукавами Млечного Пути, целомудренно вытянувшимися друг возле друга.
   - Мы не должны удаляться от побережья, - сказала она ему однажды. - О, если бы я могла подняться по реке против течения, чтобы послушать звуки города или хотя бы звонок ночного трамвая, опаздывающего в депо...
   - Бедное дитя! Какие ужасные воспоминания! Вы забыли, что мертвы, и если вы сделаете подобную попытку, вас заключат в худшую из тюрем. Живые не любят, когда мы блуждаем среди них, и немедленно наказывают за бродяжничество. А здесь вы свободны и в безопасности.
   - Разве вы сами никогда не думаете о том, что происходит наверху? Меня просто преследуют какие-то беспорядочные воспоминания, и я очень несчастна. Вот прямо сейчас мне видится хорошо отлакированный дубовый стол, совершенно пустой. Стоит ему исчезнуть, появляется кроличий глаз. А сейчас - след воловьего копыта на песке. Какая-то бесконечная процессия картинок, они ничего не говорят мне, просто являются и все. Иногда мне мерещатся сразу две картинки, совершенно несовместимые. Вот, я вижу цветущую вишню в водах озера. А что мне поделать с этой чайкой в кровати, с куропатками на стекле дымящейся лампы? Я не знаю ничего более безысходного, чем эти осколки жизни, лишенные жизни, может, это как раз то самое, что и называется - смерть?
   Про себя же она добавила:
   "И как называть вас, лежащего возле меня, вечно в профиль, - павшим воином в плавучей льдине?"
   Из-за платья, которое Незнакомка из Сены не снимала ни днем, ни ночью, все матери одна за другой запретили своим дочерям с ней общаться.
   Одна потерпевшая кораблекрушение женщина, которая никак не могла найти успокоения, потому что ее разум после смерти помутился, сказала:
   - Да она ведь живая. Я вам говорю - эта девушка живая. Если бы она была как мы, ей было бы все равно, носить платье или нет. Наряды не для мертвых.
   - Замолчите же, у вас совсем ум за разум зашел, - возразила ей Простая. - Как, по-вашему, она может оставаться живой здесь, под водой?
   - Да, верно, под водой нельзя выжить, - удрученно согласилась сумасшедшая, будто внезапно вспомнила урок, выученный давным-давно.
   Это, впрочем, не помешало ей повторить через несколько минут:
   - А я вам говорю, она живая!
   - Оставьте нас в покое! Вот ненормальная! - воскликнула Простая. - В конце концов, есть же вещи, о которых просто не дозволено говорить.
   Но даже она, всегда считавшаяся лучшей подругой Незнакомки из Сены, как-то подошла к ней, и на ее лице было написано: "Я на вас тоже обижена".
   - Почему вы так держитесь за свое платье здесь, в морской глубине? спросила Простая.
   - Мне кажется, оно защищает меня от всего, пока мне непонятного. Тогда одна из женщин, которая накануне уже набрасывалась на нее с упреками, закричала:
   - Ей хорошо выделяться среди нас! Маленькая развратница! Поверьте мне, хотя на земле я была матерью семейства, сейчас, если бы моя дочь оказалась рядом, я без колебаний приказала бы ей: "Снимай платье немедленно!" И ты тоже снимай! - заорала она Незнакомке из Сены, тыкая, чтобы унизить ее (здесь, в глубине моря, это считалось страшным оскорблением). - Или же берегись этого, милочка!
   И, потрясая в воде ножницами, она яростно бросила их к ногам девушки.
   - Вам лучше уйти! - воскликнула Простая, возмущенная ее злобой.
   Оставшись одна, Незнакомка спрятала свою боль, уплыв, насколько могла, в дальние, тяжелые воды.
   "Не это ли на земле называется завистью?" - подумала она. И, обнаружив, что на ее глаза навернулись крупные жемчужины, воскликнула:
   - Нет! Никогда! Не могу, не хочу привыкать ко всему этому!
   И она бежала из колонии. Попала в какие-то пустынные местности, плыла очень быстро - насколько позволял кусок свинца, тянувшийся за ногой.
   "Какие страшные гримасы жизни! - думала она. - Оставьте меня в покое. Оставьте меня наконец в покое! Почему вы хотите, чтобы я что-то делала для вас, ведь всей остальной жизни уже не существует!"
   Когда последние рыбы-фонарики исчезли далеко позади и девушка осталась совершенно одна посреди глубокой ночи, она взяла черные ножницы, захваченные перед бегством, и перерезала веревку с грузом - тот стальной якорный канат, который держал ее в глубинах.
   "Надо окончательно умереть, - подумала она, поднимаясь к поверхности. Совсем".
   Во мраке морской ночи свечение ее тела сначала резко усилилось, а потом погасло. И тогда улыбка блуждающей утопленницы вернулась на уста Незнакомки из Сены. И любимые рыбки девушки без колебаний последовали за ней, я хочу сказать, последовали ее примеру - умереть от перемены давления, поднимаясь все выше и выше из глубины.
   ХРОМЫЕ НА НЕБЕСАХ
   Les boiteux du ciel
   Тени бывших обитателей Земли собрались на небесных просторах. Они ходили по воздуху, как некогда по земной тверди.
   И тот, кто прежде был доисторическим человеком, сказал себе: "Все, что нам нужно, - это хорошая просторная, надежно защищенная пещера и несколько камней, чтобы высекать огонь. Но как тут убого! Вокруг ничего твердого, одни лишь призраки да пустота".
   А отец семейства, живший уже в наши дни, осторожно вводил то, что считал ключом, в воображаемую замочную скважину, а потом делал вид, что заботливо закрывает за собой дверь.
   "Ну вот я и дома, - думал он. - Еще один день прошел. Сейчас поужинаю и на боковую".
   Наутро ему представлялось, что за ночь у него выросла борода, и он долго намыливал щетину кисточкой тумана.
   Да, все это - дома, пещеры, двери и даже физиономии крупных буржуа, прежде красноватые, были теперь лишь серыми тенями, наделенными воспоминаниями, карикатурой на свой прежний облик, фантомами людей, городов, рек, континентов - ведь здесь, наверху, можно было обнаружить настоящую небесную Европу, с Францией, всей целиком, с полуостровами Бретань и Котантен, которые никак не хотели расставаться, с Норвегией, не утратившей ни единого фьорда.
   Все, что происходило на Земле, отражалось в этой части небес, пусть даже на какой-нибудь никому не известной улочке заменяли всего один булыжник в мостовой.
   Здесь можно было видеть души экипажей всех времен - карет праздных королей, колясок рикш, грузовых автомобильчиков, омнибусов...
   А те, кто в земной жизни не знал иного средства передвижения, кроме собственных ног, и на небесах ходили только пешком.
   Одни не ведали еще об электричестве, другие предсказывали его скорое появление, третьи щелкали воображаемыми выключателями, и им казалось, что от этого становится светлее.
   Время от времени голос, единственный, который можно было услышать в межзвездном пространстве, голос, звучавший неизвестно откуда, проникал каждому туда, где прежде было слуховое отверстие: "Никогда не забывайте, что вы всего лишь тени!"
   Однако каждый проникался смыслом этих слов всего лишь на какие-нибудь четыре-пять секунд, а потом все продолжалось так, будто никто ничего не говорил. Тени вновь поддавались самообману, веря во все, что они делают.
   Ни словечка, ни даже шепота.
   Впрочем, душа настолько прозрачна, что для начала разговора достаточно встать лицом к лицу к "собеседнику", если так можно выразиться.
   Можно было с изумлением увидеть мать, стоящую перед своим малолетним сыном, - на лице ее было написано: "Осторожно! Ты можешь упасть и убиться!" - будто малыш и впрямь подвергался риску.
   А потом она же сообщала соседке: "Вчера он вернулся из коллежа с разбитыми коленками".
   У всех был неизменный облик, возраст не менялся, но это не мешало родителям спрашивать детей, кем они станут, когда вырастут, подмечать, как они выросли за последнее время - действительно выросли, и стали приносить пользу, и это радует... Но когда молодые люди целовались, то делали это с полнейшим безразличием.
   Слепые были такими же зрячими, как и все, и притворялись, будто палочки им ни к чему, но при ходьбе все равно откидывали головы назад, чтобы уберечься при столкновении с несуществующими, увы, препятствиями.
   А человек, испытавший на Земле большую любовь, часто перебегал с одной стороны улицы на другую в надежде оказаться лицом к лицу с возлюбленной, (Это был Шарль Дельсоль, скоро вы о нем узнаете.)
   Часто новоприбывшие, чтобы избавиться от страданий, вырывали у себя из груди сердце, трепещущий серый комочек, бросали под ноги, долго разглядывали, а потом топтали ногами, после чего сердце, совершенно неизменившееся, просто и спокойно занимало место в груди "развоплощенного", если так можно выразиться, человека, и тот навеки терял способность страдать и плакать.
   Здесь утешали новичков, которые еще не знали, что делать с собственной тенью, не осмеливались переступить кому-нибудь дорогу, поднять руку для приветствия, скрестить ноги, побежать, прыгнуть - с разбега или без словом, совершать все то, что для старожила не составляло никаких проблем. Новички все время оглядывались по сторонам и ощупывали себя, будто потеряли кошелек.
   "Это пройдет, это сей момент пройдет..."
   Момент, который может пройти!
   "Нечего жаловаться, - говорили им. - Есть куда более несчастные". И пальцем указывали туда, где в данный момент должна была находиться Земля, невидимая Земля. Даже малыши, даже новорожденные, разбуди их внезапно посреди ночи, всегда могли точно показать, где она.
   Как ни напрягай слух, не услышишь ни звука! Можно вглядываться в серые губы мужчин и женщин, склоняться над колыбелью в надежде, что оттуда донесется возглас младенца, - тщетно!
   Тени собирались то у одной, то у другой, чтобы "послушать" пьесу, сыгранную на бестелесной виолончели, - тогда каждый, отдавшись своей фантазии и сообразно собственному вкусу, мог представить игру камерного квартета, или звуки большого органа, или соло флейты, или шум ветра в ельнике, скрытом завесой ливня.
   Однажды человек, бывший при жизни большим пианистом, сел за свое призрачное фортепьяно и пригласил друзей посмотреть, как он играет. Все знали: будет исполняться Бах - и надеялись, что благодаря гениальности композитора и пианиста можно будет хоть что-то услышать. Приглашенные вертели головами в надежде на чудо. Некоторые думали, что перед ними Бах собственной персоной. В сущности, так оно и было. Он сыграл токкату и фугу. Слушатели взволнованно следили за игрой маэстро, и каждый верил, что в самом деле слышит музыку. Когда композитор снял руки с клавиатуры, все принялись хлопать в ладоши - понятное дело, не раздалось ни звука. Тогда, убедившись, что чуда не случилось, все поспешили разойтись по домам.
   Но самая большая беда Теней состояла в том, что они ничего не могли ухватить руками. Все вокруг было абстрактным. Подержать в пальцах хоть что-нибудь - обрезок ногтя, волосок, хлебную горбушку, неважно что, лишь бы осязаемое...
   Однажды гуляющие прохаживались по тому месту, которое всегда считалось центральной площадью, и вдруг заметили длинный ящик из настоящего дерева, чистого белого цвета. Тени так часто обманывались в своих ожиданиях, что не сразу поняли важность нового предмета и подумали, что перед ними очередная галлюцинация, фантом ящика, более удачный, чем обычно. И все необыкновенно удивились, когда один из них, при жизни упаковщик, известный резвостью ума, крутанувшись на пятках, чтобы обратить лицо ко всем неверящим, объявил, что ящик и впрямь сделан из настоящего некрашеного дерева - из дерева, которое найдешь только на Земле.
   Тогда множество Теней всех времен - готы, козы, волки, вестготы, гунны, протестанты, мускусные крысы, лисицы, чирки, католики, большеголовые римляне, проститутки, - смешавшись с романтиками, классицистами, пумами, орлами, божьими коровками, - все сгрудились вокруг ящика, и воцарилась тишина еще более глубокая, чем всегда, - было даже слышно, как ящик потрескивает {Прозрачность Теней позволяла даже маленьким детям с любого места видеть происходящее, не вставая на цыпочки. (Примеч. автора.)}.
   "Изменится, что-то определенно изменится! Ведь жизнь стала совершенно невозможной! Раз появился этот ящик из настоящего некрашеного дерева, может быть, и солнце вдруг засияет, заменит наконец это жалкое освещение, источник которого непонятен, оно всегда неизменно, не похоже ни на свет дня, ни на темноту ночи и больше напоминает грязь, разлитую по небу. А это небо... Да, птицам удается иногда полетать в нем, но надо видеть, как, выдохшись, они то и дело замирают в пустоте, а когда слишком сильно машут крыльями, с них осыпаются мертвые перья, и птицы падают, падают целую вечность..."
   Никто не смог поднять крышку ящика, и более ста тысяч Теней вызвались охранять его, чтобы... из страха, что... потому что... Ни одна версия не выглядела правдоподобной, и в конце концов все гипотезы перемешались, как ручейки эфира в Сахаре неба.
   "Не надо спешить, не будем поддаваться сумасшедшим иллюзиям, - говорили те, кто на Земле достигли почтенного возраста. - Что это мы - из-за простого ящика, да к тому же, скорее всего, пустого!"
   Но надежда продолжала жить. Одна Тень, пришедшая неизвестно откуда, утверждала, что в ближайшее воскресенье (это так говорили - воскресенье, но иногда вспыхивали жаркие споры, воскресенье сегодня или нет) появится настоящий бык и на глазах у всех собравшихся станет поедать траву, а потом, возможно, удастся услышать его мычание.
   - Кажется, он будет роскошного черного цвета, с несколькими белыми пятнами.
   - Что до меня, то мне хочется увидеть не быка, а жеребца англо-арабской породы, и чтобы он бегал перед нами не менее пяти минут. После такого зрелища я целые века чувствовал бы себя счастливым.
   - А я бы поглядел на своего фоксика, как он прогуливается со мной на природе в департаменте Сена и Марна.
   - С вами?
   Прошел слух, будто Тени скоро смогут увидеть свои тела, какими они были на Земле, - естественного цвета и комплекции.
   - Слушайте, я уверен, что в ближайшие четыре дня все по утрам смогут видеть, как я иду в свой офис и спускаюсь по ступеням станции метро Шатле.
   - А я увижу день, - размышляла другая Тень, - когда я спешил на поезд и непременно опоздал бы и не попал в Лиссабон, если бы не любезность начальника вокзала, который помедлил со свистком к отправлению.
   Выходит, вот-вот можно будет приглашать друг друга, чтобы посмотреть, как выглядела эта Тень в день свадьбы, а та - в момент получения телеграммы о смерти отца, или еще что-нибудь...
   - Вы что, и впрямь хотите заставить нас во все это поверить?
   - А почему бы и нет? Я считаю, здесь нет ничего невероятного. Не может же все время быть одно и то же. Подумайте немножко над этим!
   - И все только потому, что появился какой-то злосчастный ящик из белого дерева?
   - Но это же потрясающе! Вспомните о миллиардах Теней, которые до сих пор были лишены каких бы то ни было твердых предметов.
   Однако никакого нового чуда не произошло, ящик недели и месяцы оставался на площади, окружаемый все менее многочисленной охраной. А потом его и вовсе оставили в покое.
   Разочарованные Тени стали избегать друг друга, чтобы скрыть охватившее их страшное отчаяние. Никогда еще они так не страдали от окружавшей их пустоты. Бродили в одиночестве, брат избегал брата, жена - мужа, влюбленный - возлюбленную.
   Шарль Дельсоль не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он стал мертвым и в буквальном смысле превратился в собственную тень. Маргерит Деренод он потерял из виду за несколько дней до своей кончины и не знал, жива ли она еще. Он вспоминал о том дне, когда впервые увидел ее в библиотеке Сорбонны. Она сидела напротив. Быстрый, как мазок художника, взгляд, и он уже знал, что она брюнетка. Еще один взгляд четверть часа спустя (он корпел над философией) - и стал известен цвет ее глаз. Десять минут чтения, последний взгляд - и он увидел, какие у нее руки и запястья. Плюс небольшое усилие воображения, чтобы соединить эти детали в живое целое.
   Каждый день он усаживался за библиотечный стол напротив нее, но не сказал ни единого слова - хромота сделала его застенчивым. Он всегда уходил первым - и очень быстро, несмотря ни на что. Однажды она поднялась с места, чтобы взять новую книгу. Она тоже хромала.
   "Отныне я стану смелее", - тут же сказал себе Шарль Дельсоль.
   Но затем эта мысль показалась ему недостойной их обоих.
   "Нет, теперь я с ней вообще не смогу заговорить", - думал он.