Таганов Евгений. Рыбья кровь

   – Разве я похож на храброго короякского богатыря? – чтобы скрыть неловкость, пошутил, чуть отдышавшись, бежецкий вожак.
   – Если мы будем каждый день называть тебя богатырем, то ты им станешь! – уверенно ответила более бойкая Черна.
   – Она просто боится твоих бородатых, – объяснила за подружку Зорька.
   – А то ты не боишься! – воскликнула Черна и с некоторой тревогой поинтересовалась у Дарника: – Ты ведь нас никому не отдашь?
   – Только более храброму короякскому богатырю, – пообещал Маланкин сын.
   Вернувшись к стану, он пристально вгляделся в лица тростенецких парней: как они отнесутся к происшедшему с их двоюродно-троюродными сестрами? Конечно, по лицам девушек все сразу поняли, что именно произошло с ними в лесу, но отнеслись к этому со снисходительными улыбками, как к чему-то само собой разумеющемуся и даже обязательному. Дарник невольно примерил то же самое на своих бежецких братьев – там бы такое встретило совсем другой прием.
   И парней, и охотников гораздо больше заботило их неожиданное слияние в одну ватагу, хотелось как можно скорей обрести в своих малознакомых спутниках добрых надежных друзей. Не было никаких стычек и перебранок, напротив, каждый, включая даже охотников, стремился быть благожелательным и радушным. Лузга считался не только первым бойцом, но был душой и заводилой любой компании. На замечания Кривоноса отвечал с такой готовностью, что тому нечего было возразить. С Дарником он держался подчеркнуто предупредительно, но даже это не мешало ему быть в центре всеобщего внимания. Черна с Зорькой тоже все время показывали, что гордятся своим двоюродным братом. Так, после полуденной еды они принялись упрашивать его почитать «ну, вон, ту, нашу любимую, быль». Не заставив себя долго упрашивать и спросив у Дарника разрешения, Лузга достал из своей котомки пергаментный свиток и стал его вслух читать.
   Это была сказочная история про юношу, который, будучи околдован злой колдуньей, сильно влюбился в девушку, и, чтобы завладеть ею, ему приходится пройти ряд тяжелых испытаний. История читалась, видимо, не один десяток раз и столько же раз имела успех, потому что все тростенцы внимательно слушали, для первой же половины отряда она была вообще как великое откровение: рты раскрыты были не только у Веты и Селезня, но и у охотников. Неблагодарным слушателем оказался один Дарник. Во-первых, нечто похожее ему уже приходилось читать у себя на Черном Камне, во-вторых, искоса посматривая на лица ватажников, он не то чтобы ревновал их к неожиданному чтецу, но с досадой упрекал себя, почему не захватил с собой подобных рассказов.
   При окончании чтения все замолчали, ожидая слов вожака, – его холодность не осталась незамеченной.
   – Все очень хорошо, – похвалил Дарник. – Мне просто завидно, что все это произошло не со мной.
   Ватажники добродушно рассмеялись – похожее чувство было и у них самих.
   Вместо привычного молчания и тишины теперь их отряд двигался вперед с постоянными шутками и смехом. Несколько раз тростенцы даже запевали песни, и опять громче и звонче всех звучал голос Лузги. Дарник чувствовал легкую растерянность – какая-то часть власти переходила от него к общительному и веселому парню. Надо было срочно исправлять положение.
   И вот вечером, после еды и боевых упражнений, когда Лузга взялся за еще один свиток, Дарник предложил для прочтения свою собственную грамоту. Развернул свиток с математическими формулами и геометрическими фигурами и «прочел» по нему историю про полководца, который хотел приучить своих воинов к большим прямоугольным щитам. Щит был тяжелым по сравнению с прежними небольшими щитами, и воины при всяком удобном случае их «теряли». Тогда полководец приказал всем воинам зашить свои карманы и отобрал кошели, а все их монеты велел запрятать в круглый выпуклый умбон посередине щита. С тех пор ни один щит в его войске не был потерян – даже когда воина убивали, его щит оставался в войске. Громкий хохот слушателей был ответом на эту немудреную историю, всем понравилась находчивость полководца и наказанная жадность ополченцев. Лузга тоже был в полном восторге и попросил прочитать свиток глазами. Дарник с некоторым сомнением протянул ему свиток.
   – Я не пойму, что здесь написано, – удивился тростенец.
   – Написано на старом словенском языке, – объяснил Рыбья Кровь.
   – Ого! – восхитился Лузга, а с ним и все остальные.
   После этого можно было не сомневаться – авторитету Дарника уже ничто повредить не могло. Плохо было только то, что, кроме Лузги, других грамотных во всем отряде не было.
   С каждым привалом боевые упражнения становились все более изощренными и эффектными. Ватажники уже не только оттачивали личную ловкость, но практиковались и в групповой рукопашной: разбившись на две тройки, отрабатывали сомкнутые столкновения, чтобы освоить чувство локтя и совместимость общих движений. К коротким палкам, означавшим мечи, добавились длинные палки, как замена лепестковых копий. Пришлись по вкусу тростенцам и праща-ложка, и метательные диски.
   Часто за палки и луки брались и Черна с Зорькой, но упражнялись они пока с одним Дарником. Обе подружки хорошо дополняли друг друга. Если Черна в их паре была носом и ртом, всегда чувствуя, что надо делать и что говорить, то младшая Зорька была глазами и ушами. Находясь рядом, она пристально следила, какое воздействие поведение Черны оказывает на окружающих, и готова была ее вовремя одернуть. Дарник такое разделение обязанностей только приветствовал: на живость и озорство Черны он реагировал с ответной веселостью, а тихая манящая застенчивость Зорьки вызывала в нем особую ласковость.
   И опять, как в случае с осмелевшим Кривоносом, Дарнику пришлось придумывать способ их немного осадить. На третье утро, когда Черна в очередной раз стала проситься упражняться вместе со всеми, он достал веревку и привязал ей правую руку к туловищу. Предлог для этого был простой: если ты будешь сражаться, то тебя могут ранить и изувечить, представь, что у тебя не будет одной руки, и если к вечеру ты повторишь свою просьбу, то будешь упражняться вместе со всеми.
   Черна с готовностью приняла вызов, весь день все делала одной рукой и почти уже привыкла к этому неудобству, но ее добили послеполуденные любовные забавы с Дарником, когда он все внимание уделял только Зорьке, а ей со смехом сказал, что однорукие наложницы ему не нужны. Словом, быть амазонкой из свитков Лузги ей к вечеру уже расхотелось.
   Но, поставив таким образом заносчивую девушку на место, Рыбья Кровь с удивлением заметил, как приуныли не только парни-тростенцы, но и тридцатилетние охотники – уж слишком нагляден был пример с их собственным возможным увечьем. Необходимо было перевести их мысли на что-то более обнадеживающее.
   Не нашел ничего лучше, как заинтересовать их простейшими знаковыми и счетными навыками, чтобы они могли в разведке пересчитать число врагов и без звуков на расстоянии объясняться друг с другом жестами.
   – Мы и так умеем считать, – легкомысленно возразил Лузга.
   Тогда Дарник подвел его к муравейнику и попросил: сосчитай. Лузга с недоумением уставился в муравейник и сказал, что это невозможно.
   – А если так? – Дарник начертил у основания муравейника маленький квадрат.
   – Здесь можно, – все еще не понимая, согласился тростенец.
   – А если этот квадратик умножить на весь муравейник?
   – А что такое умножить? – спросил Лузга, необходимость в таком подсчете до сих пор ему в жизни не встречалась.
   Раз запавшее желание не давало Дарнику покоя, и тем же вечером он «прочел» ватажникам по математическим формулам свою самую любимую историю из ромейских свитков о Князе Пяти Оружий и великане-людоеде Липкие Волосы. Как князь боролся с великаном стрелами, копьем, мечом, булавой и кулаками, но все это тут же прилипало к волосам людоеда. Но когда великан собрался уже съесть князя, тот сказал, что в животе у него есть еще одно оружие – удар молнии, от нее они оба погибнут. Людоед испугался и отпустил князя.
   Ватага, выслушав историю, весело засмеялась – как ловко князь обманул людоеда. Три года назад сделал такой же вывод и Дарник, пока Тимолай не объяснил ему, что шестое оружие в животе князя – это Оружие Знания, способное победить любых великанов.
   – Ну и как такое оружие может победить в чистом поле более сильное войско? – заспорил Лузга.
   После уроков Тимолая Дарник был вполне готов к ответу:
   – Очень просто. У нас тысяча воинов и у врагов тысяча. Они вышли в поле в полном вооружении, построились и ждут битвы. А мы прячемся в лесу и не выходим, только стреляем из луков. Как только враги собираются уйти в свой стан, мы выскакиваем из леса и делаем вид, что нападаем, потом снова прячемся. И так продолжается целый день.
   – Ну и что? – не понимал Лузга.
   – А то, что мы целый день в тени, а они на солнцепеке и в тяжелых доспехах и в конце дня начинают падать от солнца и усталости. И мы побеждаем их малой кровью.
   – Верно, – согласился тростенец. – Ты сам придумал или прочитал?
   – Прочитал.
   Однако и такое доказательство не возымело своего действия. Тогда Рыбья Кровь во всякую свободную минуту стал обучать грамоте и таблице умножения Черну с Зорькой и Селезнем.
   – Это еще зачем? – полюбопытствовал Кривонос, настойчиво считавший себя в отряде вторым человеком.
   – Они будут передавать вам мои распоряжения, если понадобится.
   Посовещавшись между собой, охотники выразили желание присоединиться к их учебе. Следом за ними потянулись и тростенцы. Обучение грамоте Дарник возложил на Лузгу, а сам учил только счету и языку жестов, который когда-то придумали они с Клычом.
   Странное дело, чем дальше, тем Дарнику с тростенцами становилось все интереснее, не давил груз давнего знакомства, не приходилось и слишком осторожничать в своей откровенности. Раньше ему казалось, что запас сведений в любом человеке ограничен. Мол, если расскажешь другим все, что знаешь, то дальше придется только молчать. А тут выходило, что чем больше он говорил с новичками, тем почему-то больше было что сказать им еще.
   Лишь иногда ему становилось сильно не по себе, когда в самые радостные и беззаботные минуты он спохватывался и думал о том, что ведет всех этих добродушных молодцов и молодиц на возможную смерть. Но мрачное настроение овладевало им ненадолго – у пятнадцатилетнего возраста тоже были свои преимущества.
   Из всей их дружной компании выпадала лишь Вета. Несмотря на свою обычную пассивность, она была глубоко уязвлена присутствием двух более ярких соперниц и старалась им всячески досадить: то бросит возле костра вязанку валежника, чтобы к ним в котел с похлебкой летел мусор, то незаметно скинет с веток деревьев выстиранную ими одежду, то еще что. Открытого столкновения пока не происходило, но только потому, что Черна с Зорькой хорошо понимали ее обиду и ждали изменения своей девичьей доли со стороны Дарника. А тот сам не знал, как все это уладить: на дневном привале он принадлежал веселым подружкам, зато ночью ложился подле Веты, как старшей жены своей маленькой семьи, оставляя Зорьку и Черну друг с другом в противоположной стороне шалаша. На любое постороннее требование изменить такой порядок он, разумеется, ответил бы категорическим отказом – необходимо было, чтобы нужное решение созрело в нем самом.

8

   – Ладья, – тихо проговорил Лисич, заглядывая в шалаш.
   Дарник мгновенно вскочил на ноги, пронзенный острым чувством стыда: ведь это он, а не его должны будить в момент опасности.
   Их стан находился на берегу речки, текущей с юга на север, через которую они утром собирались переправиться, чтобы продолжить путь на юго-восток. И по ней сейчас вверх по течению медленно плыла средних размеров купеческая ладья. С нее тоже уже заметили их стан, и три человека на носу ладьи о чем-то совещались между собой. Кроме них на ладье было еще восемь гребцов и кормчий у кормового весла. Всего двенадцать, быстро подсчитал Дарник. Все его старания превратить в умелых воинов вчерашних лесных подростков да двух незадачливых охотников показались вдруг легкомысленными и детскими. Зато теперь предстояло встретиться с чем-то действительно взрослым и настоящим.
   Он кивнул Кривоносу на лошадей, тот не сразу понял его. Опережая старших напарников, к лошадям поспешил Лузга с двумя своими братьями: седлать их и выносить из шалашей оружие. Селезень принес вожаку лепестковое копье, но Дарник не спешил брать его, и подросток в волнении принялся непроизвольно размахивать им. Дарник жестом остановил его, и Селезень упер копье древком о землю. Охотники с беспокойством смотрели на Рыбью Кровь, явно опасаясь, что он втянет их в совсем нежелательную драку. Лисич поймал бешено лаявшего пса и привязал ему на шею веревку.
   Ладья, повернув к берегу и прошуршав днищем по песку, пристала в нескольких саженях от их шалашей. Сначала в воду спрыгнул огромный детина с мечом на поясе, потом второй, также вооруженный мечом. Подставив широкие плечи, они приняли на них своего хозяина-купца в синем кафтане и перенесли его на берег. Гребцы, сидя на своих местах, остались просто наблюдать.
   Купец из-за худобы и невысокого роста выглядел этаким бородатым ромейским подростком, у его телохранителей, как у Вочилы, были бритые головы с прядью волос посередине, говорящей о принадлежности к гридям-русам, а поверх простых рубах они носили толстые стеганые безрукавки – вид легкого доспеха.
   Спустившись на землю, купец с любопытством оглядел ватагу, не сразу определяя ее вожака, и Дарник, чтобы не было невыгодного для него недоразумения, первым сделал шаг навстречу:
   – Кто вы и откуда?
   – Я Стерх из Корсуни, – ответил купец, правильно выговаривая словенские слова. – А ты кто?
   – Я Дарник из Бежети, а это мои люди.
   – Я везу радость для женского сердца: богатые ткани, украшения, вино, соль и южные плоды. Попробуй, Дарник из Бежети. – Купец из глубины кафтана извлек круглый оранжевый плод величиной с кулак и протянул Дарнику.
   Дарник взял плод и, не зная, что с ним делать, переложил в другую руку.
   – А ты что имеешь на обмен? Может быть, у тебя есть солиды или дирхемы?
   – Мы поединщики, добываем свое добро оружием, – похвастался Рыбья Кровь.
   – Поединщики? – В глазах купца загорелся веселый огонек. – И каким оружием вы сражаетесь? – Он недоверчиво обвел взглядом напуганных ватажников.
   Дарник достал из-за спины клевец.
   – Вот этим? – Купец бросил мимолетный взгляд на неказистое оружие. – И кто этим может сражаться?
   – Я, – коротко ответил Дарник, задетый его насмешливой интонацией.
   Стерх переглянулся со своими телохранителями, те усмехнулись.
   – И против меча? – повернулся он к Дарнику.
   – И против меча.
   Купец снова посмотрел на телохранителей и произнес по-ромейски:
   – Быстрян, размяться не хочешь?
   – Можно, – тоже по-ромейски ответил тот, кто был пониже.
   Дарник оттого, что все понял, внутренне возликовал: вот оно, его тайное преимущество над заносчивым неприятелем. Купец посмотрел на стан.
   – А какой заклад?
   – Две лошади.
   – Зачем нам на ладье лошади? Вот раба или рабыню мы бы взяли. – Стерх проницательно взглянул на Селезня и Вету.
   – А что взамен?
   – Ткани, фрукты, соль, по выбору.
   – Два меча.
   – За двух необученных рабов? – с сомнением покачал головой купец.
   После непродолжительного торга договорились все же поставить против Селезня и Веты один меч, пуд соли и пуд заморских фруктов.
   Дарник предполагал, что сражаться придется с верзилой, но купец выставил другого телохранителя, того, кого раньше назвал Быстряном. Он казался не таким огромным и сильным, однако его имя заставляло проявить осторожность.
   И, как оказалось, не напрасно. Первый же удивительно стремительный и сильный удар Быстряна расколол щит Рыбьей Крови надвое. Хорошо, на линии удара не оказалось левого предплечья, иначе быть бы Дарнику одноруким. Второй удар пришелся по клевцу и едва не перерубил древко со всеми его железными ребрами, если бы не острый угол, при котором меч лишь скользнул вдоль рукояти. От третьего, горизонтального удара Дарника спас резкий отскок назад. Быстрян за ним не последовал – слишком уверен был в своем превосходстве.
   Гребцы с ладьи торжествующе заорали. Впервые Дарник не знал, как подступиться к противнику. С занесенным мечом гридь мог успеть ответить, даже если бы удар Дарника был быстрее. На остатки щита надежды было мало, и Дарник скинул его, взяв в левую руку нож. Законами поединка это допускалось: или щит, или второе мелкое оружие. Вот только от удара меча нож тем более защитить не мог. Дарник принялся кружить вокруг Быстряна, выжидая удобный момент для атаки. Телохранитель с улыбкой поворачивался вслед за ним. Сделав ложный выпад, Дарник отскочил, Быстрян пугнул в свою очередь – Дарник тоже отпрянул. Гребцы издевательски засвистели. На новое полудвижение Дарника меч со свистом пронесся у самого его лица. Еще один ложный выпад – и меч лишь слегка шелохнулся. В третий раз Дарник ринулся клевцом прямо на меч и остановил его крестовиной клевца в самом начале удара, а левой рукой сделал скользящее движение, прочертив ножом глубокую царапину по правому предплечью Быстряна. Можно было попытаться вонзить нож и в бок, защищенный стеганой безрукавкой, но лучше было не рисковать.
   Быстрян отступил. По его руке обильно текла кровь. Он попытался поднять меч, это у него получилось с трудом. Но Рыбья Кровь рано торжествовал. Решительным движением рус отбросил щит и переложил меч в левую руку, после чего как одержимый кинулся на противника. Один, второй и, сделав круговой разворот, третий сокрушительный удар. Последнего удара Дарник даже не увидел, вертикально выставил клевец туда, откуда он должен был последовать, и тем самым сумел спасти себя, мысленно поблагодарив кузнеца Вочилу за рассказ об этом искусном приеме. Рус на мгновение замер, удивленный, что ловкий юноша, которого он посчитал по-сельски неискушенным, все еще жив.
   Дарник тоже отбросил нож и двумя руками взялся за клевец. Теперь их силы снова уравнялись. Двумя руками легче было отбивать любые удары меча, тем более что они становились все слабее и слабее. Наконец гридь остановился и, тяжело дыша, вопросительно посмотрел на своего хозяина.
   – Сражайся! – крикнул тот в ответ.
   Но Быстрян не успел даже как следует поднять оружие, как Дарник неуловимым движением зацепил и выбил меч у него из рук.
   Гребцы возмущенно загудели и попрыгали с ладьи на берег.
   Стерх жестом остановил их.
   – Ты поступил нечестно: сражался двумя оружиями против одного, – сказал он Дарнику. – И за это мы заберем твоего раба.
   – Щит и нож – равное оружие, – угрюмо возразил Дарник.
   – Оно равное, когда ты защищаешься, но именно ножом ты нанес рану, поэтому поступил нечестно.
   Вместо ответа Дарник повернулся к Быстряну, которому верзила телохранитель перевязывал руку.
   – Ты тоже считаешь, что я победил нечестно?
   Все замолчали – ждали, каким будет ответ раненого. Быстрян молчал. Купец поспешил вмешаться:
   – Он мой челядин, и за него отвечаю я. И я говорю то, что сказал. Мы забираем твоего раба, не двоих, а только одного.
   Селезень испуганно встал за спину Дарника. Охотники и парни выглядели растерянными, сознавая бессмысленность сопротивления: семеро против двенадцати взрослых крепких мужчин.
   – Вы хотите забрать его силой? – Вопрос Дарника предназначался не столько купцу, сколько всей команде ладьи, наивно надеясь, что хоть кто-то из них устыдится.
   – Где сила – там и право, – усмехнулся купец и выразительно посмотрел на верзилу телохранителя, но тот не тронулся с места, не совсем согласный со своим хозяином.
   Гребцы оказались не столь щепетильными, двое из них схватили Селезня и потащили его на ладью. Остальные двинулись следом за ними. Верзила телохранитель отступал спиной последним, оберегая хозяина от возможного удара сзади.
   Дарник не двигался. Скрестив на груди руки, он хмуро смотрел на их погрузку и отплытие ладьи. Лишь когда она скрылась за ближайшим поворотом реки, повернулся к своим.
   Те глядели на вожака, готовые подчиниться любому его решению. На мгновение Дарнику захотелось сделать вид, что ничего особенного не произошло. Это тоже было бы понято и принято всеми, но начинать свою ратную судьбу с потерянной победы и не отомщенного оскорбления?..
   – Луки и сулицы! – приказал он. – Топоры и мечи тоже.
   Охотники и парни кинулись за оружием. Сев парами на трех оседланных лошадей, они поскакали лесом вверх по реке. Догнать ладью не составило труда. На борту видны были восемь гребцов, кормчий и привязанный к мачте Селезень. Купец с русами укрылись от солнца под навесом на носу судна. Первыми залпами легко было подстрелить четырех – пять человек, но потом оставшиеся обязательно укроются за бортом, и оттуда их будет не достать. Поэтому Дарник, не спешиваясь, поскакал со своим небольшим отрядом дальше. Через две версты он нашел то, что искал: два крутых лесистых берега, сжимающих реку с двух сторон.
   – Переправитесь на тот берег и ждите, – сказал он Кривоносу и Лисичу. – Мы с Меченым будем стрелять отсюда, а они отстреливаться. Когда увидите все их спины, начнете стрелять сами, но не раньше. Нельзя давать им спрятаться.
   Охотники с Лузгой и Бортем перешли на лошадях вброд на другой берег и растворились в лесной чаще. Дарник с Меченым изготовились для стрельбы на своем обрыве. Вот показалась и ладья. Рыбья Кровь выложил половину стрел из колчана перед собой, одну стрелу взял в зубы, другую положил на лук. Меченый точно повторял его движения. Эта чужая вера в то, что вожак знает, что делать, придала Дарнику собранности и расчетливости в его действиях.
   Когда судно поравнялось с ними и до него стало не больше десяти – двенадцати саженей, они спустили тетивы. Первым же выстрелом Дарник поразил кормчего, вторым – одного из гребцов. Напарник из-за волнения стрелял не так успешно, но и его стрела ранила гребца. Потом стрелять стало трудней. Из-под навеса повыскакивали купец с русами, а гребцы подняли над бортами непонятно откуда взявшиеся круглые щиты, и сами через одного взялись за луки. По приказу хозяина один из гребцов бросился к рулевому веслу, но там его сразила еще одна стрела Дарника. В ответ полетели стрелы с ладьи, но не прицельно, а просто в лесную чащу, тем не менее одна из стрел вонзилась в ствол дерева совсем рядом с Дарником. Он выдернул ее и присоединил к своим запасам.
   Тут в спины гребцов ударили стрелы четырех лучников с другого берега и ранили купца и двоих гребцов. По приказу Быстряна оставшиеся гребцы налегли на весла, стараясь уйти от опасного места. Но их беспорядочные усилия при отсутствии кормчего привели к тому, что ладья ткнулась носом в отмель на стороне Дарника и остановилась.
   Прыгнув в воду, оба руса попытались столкнуть судно на глубину, но в награду получили по нескольку стрел каждый. Особенно досталось верзиле, у него две стрелы застряли в безрукавке, а еще две торчали из плеча и низа живота. Быстрян помог ему забраться на ладью. Там прекратили стрельбу и чуть погодя замахали тряпкой, надетой на стрелу, призывая к переговорам.
   В ответ Рыбья Кровь вышел на прогалину, где его видно было с ладьи и с противоположного берега, и помахал стрелой оперением вверх.
   – Бросайте оружие! – крикнул он.
   В его собственном колчане оставалось лишь две стрелы, у Меченого вообще ни одной.
   По знаку Быстряна все, кто уцелел, поднялись из-за щитов и побросали на берег свои луки и топоры, бросил и он свой меч. Потом они освободили Селезня, который, в свою очередь, привязал к мачте двоих оставших невредимыми гребцов. После чего охотники со своими младшими напарниками перебрались к первой паре, и Дарник с Меченым и Кривоносом поднялись на ладью. Из двенадцати человек трое были убиты, еще трое тяжело ранены, а четверо – легко. Из ватаги же не пострадал никто.
   Купец был ранен стрелой в рот и не мог говорить, только со жгучей ненавистью смотрел на своего юного победителя. Но его взгляд вызывал в Дарнике обратную реакцию, как лучшая похвала содеянному, значит, все было как надо: и подлый обман, и минутная робость, и верно проведенное сражение, и должное наказание.
   Быстрян с одним легкораненым гребцом взялись перевязывать своих товарищей. Кривонос с Меченым сунулись было осматривать тюки и сундуки купца, и Дарник на них даже слегка прикрикнул, чтобы они собирали трофейное оружие. Сам он искал и возвращал в колчан свои стрелы. На его собственном счету был один убитый и двое тяжелораненых. Меченый извлекал остальные стрелы.
   – Твоя прямо в сердце, – сообщил он, протягивая стрелу Лузге. – А твоя в горло попала, – порадовал он Бортя.
   На молодых бойниках лица не было. Если Борть еще старался выглядеть невозмутимым, то Лузгу от протянутой ему стрелы с еще дымящейся кровью стало рвать. Никто, казалось, его слабости не заметил.