Таманцев Андрей. Россия - Разборка

   - Кубинка?
   - Может быть.
   - Вы сказали: "В ту страшную ночь". Почему страшную?
   - Потому что в ту ночь я видела его последний раз. Вечером мы были в Большом театре на "Пиковой даме". Мне было почему-то жутко. Дома он сказал: "Ну что ты? Теперь все будет очень хорошо". Снова я увидела его через четырнадцать лет. На суде. Не расспрашивайте меня больше, Сергей. Не нужно. Пожалуйста.
   Она немного помолчала и сказала:
   - Нет. Спрашивайте.: Опрашивайте о нем. Я ни с кем не говорила о нем. Я не могу говорить о нем с мужем. Я не могу говорить о нем с сыном. Я хочу говорить о нем. Я хочу говорить о нем бесконечно! Ну? Что же вы молчите? Спрашивайте!
   - Когда он улетел?
   - Пятнадцатого декабря восемьдесят четвертого года.
   Я насторожился. В его личном деле значилось: "15 декабря 1984 года пропал без вести".
   - Вы точно помните?
   - Еще бы не точно! Он вернулся из Афганистана после трех лет. Сказал: все, его командировка закончена. За это время он ни разу не приехал, не прислал ни одного письма. Время от времени мне звонили, передавали от него привет и говорили, что с ним все в порядке. Иногда звонил генерал Лазарев, иногда кто-то другой. Я спрашивала, где он. Мне отвечали: на задании. И вот он вернулся. Ему дали большой отпуск, восстановили в академии. Он сказал, что теперь мы будем все время вместе. Какое это было счастье. Я даже боялась радоваться, чтобы его не спугнуть. Я молилась. Как вы думаете, Сергей, Бог есть?
   - Есть, - сказал я.
   - Нет! - резко возразила она;. - В час ночи пятнадцатого декабря в дверь позвонили. Я открыла. Стояли два молодых полковника. Один сказал: пакет для майора Калмыкова. Я пригласила их в комнату. Они отказались. Он вышел. Потом вернулся и сказал: "Мне нужно лететь. Одевайся, проводишь". Во дворе стояла черная "Волга" с антеннами. Полковник сказал: "Попрощайтесь здесь". Он сказал: "Она поедет со мной". Полковник возразил: "Не положено". Он повторил: "Она поедет со мной или вы повезете меня на гауптвахту". Они сдались. Впереди нас шла "Волга" военной автоинспекции с сиреной и мигалками на крыше, сзади какая-то черная "Волга", тоже с мигалками. Самолет уже ждал. Вот и все. Через несколько дней я почувствовала себя плохо. Врач сказал, что я беременна. Я родила сына. Он очень хотел сына. Но он даже не увидел его, потому что пропал без вести. Он так и не видел его. А вы говорите, что Бог есть!
   - Видел, - сказал я. - Он приезжал к вашему дому и смотрел на вас и на сына. Издали. Он стоял возле вашего дома и смотрел на вас.
   - Я чувствовала, - проговорила она. - Я чувствовала, что что-то происходит. Я не понимала что. Он в Москве?
   - Да. Он освободился из лагеря неделю назад. Он не звонил?
   - Нет. Он не позвонит. После суда я попросила свидание с ним. Мне разрешили. Но он отказался. Я хотела приехать к нему в лагерь. Написала ему. Он не ответил. Я послала еще два письма, оба с уведомлениями. Письма дошли, но он опять не ответил. Я поняла, что он не хочет меня видеть.
   - Он не хотел, чтобы вы увидели его за решеткой.
   - Нет, Сергей, все не так просто. Юра ездил к нему в колонию. Я знаю, что ездил. Но так ничего и не рассказал. Сказал: "У нас дети, давай жить для них".
   - Ваш сын называет его отцом?
   - Нет. Дядей Юрой. Игнат думает, что его отец погиб в Афгане. Юра любит его. Игнат его тоже любит. Юра очень хочет, чтобы Игнат называл его палой. Но не настаивает, даже не говорит. А что тут скажешь? Тут может сказать только сердце.
   Аллея закончилась. В просвете между деревьями скользили огни машин по какому-то сокольническому лучевому просеку. Над темным массивом парка стояло зарево городских огней. Влажная вечерняя свежесть отяжеляла листья кленов и лип, они обрывались и беззвучно опускались на землю.
   - Давайте вернемся, - сказала она. - Мы с ним часто гуляли в Сокольниках. Я люблю Сокольники. Я здесь выросла. Поэтому он и распорядился купить квартиру в Сокольниках.
   Я остановился и внимательно посмотрел на нее.
   - В чем дело? - спросила она. - Почему вы на меня так смотрите?
   - По-моему, вы не понимаете, что сказали. Вы верите, что он подписался на убийство, чтобы купить вам квартиру?
   - Я не хочу в это верить. Но я уже не знаю, чему верить. Я уже ничего не знаю. Я думала, что все самое страшное в моей жизни уже позади. Но все возвращается. Какая-то жуткая безысходность. Жуткая, черная.
   - Не бывает безыходности, Галя, - поделился я с ней своим жизненным опытом. - Из любого положения есть выход.
   - Какой? - быстро спросила она. - Сейчас - какой? Все это дьявольщина. Да, дьявольщина - вот что это такое! Как вы думаете, Сергей, если мы эту квартиру отдадим, а сами вернемся в нашу коммуналку, вое как-нибудь устроится?
   - Кому вы отдадите квартиру? - не понял я.
   - Не знаю. Кому угодно. Хоть самому дьяволу.
   - В жизни не слышал, чтобы от дьявола откупались квартирой. Галина Ивановна, чему вы детей учите? От дьявола откупаются душой!
   - Я согласна, - тихо сказала она.
   - На что вы согласны?
   - Я согласна отдать свою душу дьяволу. Только пусть у него будет все хорошо.
   - Вы это серьезно?
   -Да.
   - Очень серьезно?
   - Да, Сергей, очень.
   - Ну ладно, - сказал я. - Передам.
   - Что передадите?
   - Ваше предложение.
   - Кому?
   - Как - кому? Дьяволу.
   - А вы...
   - Ну да. Мы с ним давно знакомы. Еще с Чечни. Я всегда говорю ему: "Ну что, козлиная морда?" Он обижается.
   - О господи! - сказала она и засмеялась. - Сергей!.. Да ну вас!.. Господи, как вы меня рассмешили!
   - Это и есть выход из безвыходных положений. Не лучший, Галя. Но и не худший.
   - Помогите ему, - попросила она. - Если сможете.
   - Попробую, - пообещал я. - А если не смогу, рассмешу.
   Я проводил ее до подъезда и вернулся к джипу. И едва успел открыть дверцу, как из-за дома вырулил красный "Запорожец" с дальним светом фар и встал нос к носу к моей тачке. Фары погасли. Из "запора" вылез Юрий Сомов и подошел ко мне.
   - А теперь, парень, послушай меня, - сказал он. - Я не знаю, кто ты такой и чего тебе от нас надо. У нас семья. Я за нее глотку перегрызу. А ему передай: пусть держится от нас подальше. Я был у него в колонии. Я спросил: как нам теперь жить? Я сказал: возвращайся, она тебя примет, а я уйду. Он сказал: нет, живите, как жили. Он сказал: забудьте обо мне, я пропал без вести, меня нет. А раз пропал, нечего мельтешить! Достаточно она от него поплакала!. Девять лет. Девять лет она его ждала и плакала по ночам. Хватит! Так ему и скажи!
   "Запорожец" взревел, выпустил струю дыма и рванул к гаражам. Я сел в свою тачку, положил руки на переднюю панель, как при команде: "Руки! Не двигаться!" - и попросил, не оглядываясь:
   - Только без фокусов, Калмыков. Оружия у меня нет, злого умысла у меня нет. В Мурманске мы тебя не перехватывали, а охраняли. Ты слышал, что сказал Сомов. Ты слышал, о чем я говорил с Галиной. В ресторане мы говорили о том же, о тебе. Помогать я тебе не буду, тебе это не нужно. Рассмешить тебя не смогу. Но я смогу помочь тебе разобраться в том, что случилось. Что-то знаешь ты, что-то мы. Вместе мы сможем узнать все.
   Я замолчал. Позади было тихо. Я решил, что можно продолжать.
   - Не мне учить тебя жить. Скажу только одно: ты вернулся в страну, о которой не знаешь ничего. Тобой сыграли, как мелкой картой. Тобой продолжают играть. Устраивает это тебя? Тогда вылезай из тачки, а я поеду домой. Если нет - сядь нормально, чтобы я мог видеть твое лицо.
   Чуть скрипнули пружины сиденья. В зеркале заднего вида возник силуэт головы. Разглядеть лицо мне мешал свет уличного фонаря в заднем стекле.
   - Так-то лучше, - сказал я. - Сегодня говорить мы не будем. Мне нужно получить кое-какую дополнительную информацию, тогда и поговорим. А сейчас я отвезу тебя туда, где тебя не будут искать. Ко мне в Затопино. В Москве тебе оставаться нельзя. Не сегодня-завтра тебя объявят во всероссийский розыск, твоя фотография будет у каждого постового. Не хочешь спросить почему?
   - Почему? - спросил он.
   - Потому что шестнадцатого декабря восемьдесят четвертого года военный трибунал в Кандагаре разжаловал тебя, лишил всех наград и заочно приговорил к смертной казни. Ты знал об этом?
   - Да, знал.
   - Приговор не отменен. Об этом ты тоже знал?
   - Нет.
   - Теперь знаешь.
   ...В Затопино мы приехали во втором часу ночи. Ольга не спала. Она вышла к нам, поздоровалась, сказала, что ужин в микроволновке, и сразу вернулась в детскую. Последние дни она недосыпала, сын приболел, температурил, капризничал. От ужина Калмыков отказался. Я предложил постелить ему на втором недостроенном этаже дома или в бане. Он выбрал баню.
   Я сидел на кухне, пил чай и пытался понять, что, собственно, сегодня произошло. Произошло что-то очень значительное. Банальная по нынешним временам - при всей ее неясной внутренней хитроумности - интрига, в которую был втянут Калмыков, а за ним и мы, обрела многомерность, в ней обнаружилась неожиданная глубина. Возможно - опасная.
   Вошла Ольга, подсела к столу. Лицо у нее было усталое и словно бы удивленное.
   - Какой странный человек, - проговорила она. - Кто он?
   Я и сам очень хотел бы знать. Но этого я ей не сказал, а спросил в свою очередь:
   - Почему он показался тебе странным?
   - Собаки не лаяли. А всегда лают.
   - В самом деле, - вынужден был согласиться я.
   - И еще. Он заснул.
   - Кто?
   - Сергей Сергеевич-младший, кто! И температурка исчезла.
   Я прошел в детскую. Сергей Сергеевич-младший дрых и причмокивал.
   - Ну? - спросила Ольга. - Убедился?
   - Я тебя люблю, - сказал я.
   - Вот! И это! Когда ты мне говорил это в последний раз? Только честно!
   - Не помню.
   - А я помню. Пусть он у нас поживет подольше.
   - Он-то при чем?
   - Я не знаю. Но мне кажется, что при чем.
   - Я тебя люблю, - повторил я. - Хочешь, я буду говорить тебе об этом утром и вечером?
   - Хочу, - быстро сказала она. - И днем.
   III
   Генерал-лейтенант Лазарев жил в подмосковном поселке в дачном кооперативе "Звездочка". Перед войной здесь давали участки крупным военачальникам. По старой памяти кооператив называли генеральским поселком, хотя генералов здесь почти не осталось. Наследники разделили участки заборами, половины домов были выкрашены в разные цвета. Кое-где над серыми шиферными и железными, в буром сурике крышами возвышались особнячки "новых русских", довольно убогие по сравнению с элитным поселком на Осетре.
   Тачку я оставил возле поселкового магазина и двинулся пешком через березовую рощу, золотым облаком сиявшую среди унылых заборов. Нужный мне дом оказался сразу за рощей. Перед калиткой нетерпеливо топтались двое работяг-строителей в замызганных спецурах, жали на кнопку звонка. Между ними стояла сорокалитровая фляга с потеками зеленой краски. Не нужно было обладать дедуктивными способностями, чтобы понять: краска приватизирована на какой-то из местных строек и сейчас будет реализована за сумму, кратную стоимости бутылки.
   На звонок никто не выходил. Работяги начали стучать, сначала деликатно, потом громче. Калитка открылась, выглянул маленький лысый старик в затрапезе, в резиновых опорках, с навозными вилами в руках, колючим взглядом окинул работяг:
   - Чего вам?
   - Батя, позови генерала, дело есть. - обрадовались они.
   - Нет генерала, - буркнул старик.
   - А когда будет?
   - Не докладывал.
   Матерясь, они подхватили флягу и поволокли ее к следующему дому. Старик перевел вопросительный взгляд на меня.
   - Я хотел бы видеть генерал-лейтенанта Лазарева.
   Он немного помедлил, рассматривая меня, и посторонился:
   - Заходите. Я Лазарев.
   От калитки к дому вела уложенная плитами дорожка. Плиты просели, их затянуло землей. Генерал подвел меня к покрытому старой клеенкой столу с вкопанными скамейками, побренчал рукомойником у крыльца и ушел в дом. Я осмотрелся.
   Участок был большой, запущенный. Дом тоже выглядел серым, бесхозным. На участке росли сосны и несколько старых яблонь. К ним генерал-лейтенант Лазарев и возил навоз. Листья с яблонь давно облетели, но яблоки были не сняты, краснели на голых черных ветках, валялись в траве. Было непонятно, для чего удобрять яблони, если не убирать урожай. В этом была какая-то разрегулированность жизни, рассогласованность механизма, каждая из частей которого работает сама по себе.
   Через некоторое время Лазарев вернулся. Крепкая лысая голова и синий спортивный костюм с двойными белыми полосками, в который он переоделся, делали его похожим на старого тренера некогда знаменитой команды. И выражение его лица было как у тренера, к которому пришли за советом. Явились, вашу мать, когда довели команду до ручки, раньше нужно было просить совета.
   Он устроился за столом и кивнул:
   - Слушаю.
   - Почему у вас нет охраны? - спросил я.
   - Зачем мне охрана?
   - Вы секретоноситель.
   - Кто сейчас охраняет секреты! Сами раздаем. В НАТО мечтаем вступить. Россия - полноправный член НАТО. Полноправный с Лапландией!
   С этим было все ясно. Если я не хотел увязнуть в болоте современной политики, а этого я не хотел, следовало срочно заныривать в глубины истории. Поэтому я поспешно сказал:
   - В подольском архиве мне рекомендовали вас как человека, который знает об афганской войне всё.
   - Всего не знает никто.
   - Меня интересует только один эпизод. Что произошло четырнадцатого декабря восемьдесят четвертого года на аэродроме в Кандагаре? Верней, что произошло, я знаю. Было взорвано несколько наших самолетов. Но не знаю почему. Не знаю, что за этим последовало. И главное - как это сказалось на судьбе майора Калмыкова.
   Генерал нахмурился:
   - Кто вы такой?
   - Сотрудник частного детективно-охранного агентства "МХ плюс", представился я и предъявил красную книжицу, очень солидную.
   - Пастухов Сергей Сергеевич - прочитал Лазарев и сличил мою физиономию с фотографией. - Как вы меня нашли?
   - Ваш адрес дал мне генерал-майор Голубков. В Афганистане вы с ним встречались. Он служил в армейской разведке. Он сказал, что вы его, возможно помните.
   - Помню. Но не помню, чтобы я давал ему свой адрес.
   - Он узнал его по своим каналам. Сейчас он начальник оперативного отдела Управления по планированию специальных мероприятий. Он предупредил меня, что вы захотите проверить мои слова. Дать вам его телефон?
   - Не трудитесь, - буркнул Лазарев и встал. Отсутствовал он минут пятнадцать. Когда вернулся, взгляд у него был уже не таким колючим.
   - Все правильно, - сказал он, возвращая удостоверение. - Чем занимается ваше агентство?
   - Охраняем тех, кто нас нанимает. Выполняем конфиденциальные поручения.
   - Следите за неверными женами?
   - Пока не приходилось, но почему нет?
   - Дожили. Капитан спецназа шарит в чужих постелях. Почему вас заинтересовал майор Калмыков?
   - Некоторое время назад нас наняли его охранять.
   - Вас? Наняли? Его? Охранять? - переспросил Лазарев с таким выражением, будто я сообщил ему что-то совершенно невероятное.
   - Это была всего лишь мера предосторожности, - объяснил я.
   - Какое время назад?
   - Около двух недель.
   - Точней! - потребовал он.
   - С двенадцатого по пятнадцатое сентября.
   - Голубков знает, зачем вы меня искали?
   - Нет, - честно ответил я. - Он занятой человек. Я не стал его грузить своими проблемами.
   - Убирайся, парень, - ровным голосом приказал Лазарев. - Если бы Голубков не сказал, что ты свой, я бы вызвал патруль. И с тобой разбирались бы особисты. Все. Свободен.
   - Как скажете, господин генерал-лейтенант, - обескураженно пробормотал я. - Но...
   - Товарищ генерал-лейтенант! - рубанул Лазарев.
   - Прошу извинить, товарищ генерал-лейтенант. Я не хотел вас обидеть. Но мне было бы легче жить, если бы я знал, чем вызван ваш гнев.
   Он посмотрел на меня белыми от ненависти глазами.
   - Тем, сукин ты сын, что никакого майора Калмыкова две недели назад ты охранять не мог! Майор Калмыков был расстрелян в Пешаваре контрразведкой Ахмед-хана в ноябре восемьдесят восьмого года! После трех месяцев пыток! После трех месяцев таких пыток, какие тебе, щенок, в страшном сне не приснятся! Он погиб, как герой! Он был мне, как сын. Он был мне, как родной сын! Его сожгли в извести. А теперь пошел вон.
   Голубков предупредил меня, чтобы при встрече с Лазаревым я ненароком, хотя бы из вежливости, не стал расспрашивать его о семье. У него было два сына, оба офицеры. Старший погиб в Кабуле во время штурма дворца Амина. Младший сгорел в бэтээре в Грозном в девяносто пятом году. Этого удара жена не выдержала, она повесилась, а сам Лазарев подал в отставку и с тех пор жил бирюком.
   Я подождал, когда генерал-лейтенанта немного отпустит, и достал из кармана фотографию Калмыкова, сделанную в Лефортове после ареста. Этим снимком из следственного дела снабдил нас президент Народного банка Буров, отправляя в Мурманск. На всякий случай. Чтобы мы не спутали Калмыкова с кем-нибудь другим.
   - Посмотрите на этот снимок, товарищ генерал, - предложил я.
   - Уйди, парень, - не поворачивая головы, попросил он.
   - Уйду, - пообещал я. - Но вы сначала взгляните.
   Он нехотя, только чтобы отвязаться от меня, бросил взгляд на фотографию и тут же схватил, впился в снимок глазами.
   - Это он? - спросил я, хотя спрашивать было не нужно.
   - Когда? Когда сделан снимок?
   - Там указано время.
   - Девяносто восьмой год, - прочитал он. - Что это значит?
   - Это значит, что вы поторопились его похоронить. Откуда вы узнали, что он расстрелян?
   - Донесла агентура.
   - И вы поверили?
   - Мы перепроверили донесение по всем каналам! Этот снимок - фальшивка!
   - Нет, товарищ генерал, не фальшивка, - возразил я. - Снимок сделан в следственном изоляторе "Лефортово". Два года назад майор Калмыков был осужден на шесть лет строгого режима как наемный убийца.
   - Майор Калмыков не мог быть наемным убийцей!
   - Я не сказал, что он наемный убийца. Я сказал, что он был осужден, как наемный убийца. О суде над ним была даже передача по телевизору.
   - Он сейчас...
   - Да, жив. Жив и на свободе. Но он недолго останется на свободе, если вы не захотите ответить на мои вопросы.
   - Смотря на какие вопросы.
   - Что произошло четырнадцатого декабря восемьдесят четвертого года на советском военном аэродроме в Кандагаре?
   Генерал цепко, остро впился в мое лицо глазами, как бы пытаясь понять, откуда мне это известно. Но не понял, а спрашивать не стал. Сработала профессиональная выучка. Он привык к тому, что никто никогда прямо не отвечает на прямые вопросы. Но на мой вопрос ответить было нужно. Он ответил:
   - Это государственная тайна.
   - Что произошло в час ночи пятнадцатого декабря? Почему майора Калмыкова выдернули из постели, посадили в новейший истребитель-перехватчик и отправили в Кабул?
   - Это государственная тайна, - повторил генерал.
   - Что произошло в восемьдесят восьмом году в Пешаваре?
   - Это государственная тайна!
   - Ладно, - сказал я. - Государственная тайна. Тогда спрошу о другом. Почему жене майора Калмыкова не дали пенсию за пропавшего без вести мужа? Почему его жене не дали пенсию даже после того, как в восемьдесят восьмом году он погиб, как герой?
   Лазарев не ответил.
   - Тоже государственная тайна? - спросил я.
   - Да! - крикнул он. - Да, тоже! И не задавай мне больше таких вопросов! Тебе этого не понять!
   - Да, мне этого не понять, - согласился я. - Ну а почему вы просто не пришли к ней, к жене человека, которого вы считали своим сыном, и не сказали: "Галя, Костя погиб"? Почему вы не сказали ей: "Галя, Костя погиб, как герой. Скажи его сыну, что он может гордиться своим отцом. Скажи ему". Этого-то вы почему не сделали?
   - Я не имел права этого сделать. Я не имел права даже близко подойти к ней. У меня разрывалось сердце, но я не мог этого сделать!
   - Почему?
   - Потому что этого требовал от меня мой долг! Потому что я давал присягу!
   - Кому?
   - Я давал присягу служить Родине. И я буду верен присяге. До самой смерти!
   Я встал.
   - Спасибо, товарищ генерал-лейтенант, что вы согласились побеседовать со мной. У меня больше вопросов нет. Но если вы хотите знать, что я обо всем этом думаю, скажу.
   - Да что ты можешь мне сказать, - устало отмахнулся он.
   - То, что тебе очень не понравится, старый пердун! Тому, что ты называешь Родиной, ты скормил всех своих сыновей, ты скормил ей свою жену...
   - Молчать! - рявкнул генерал-лейтенант Лазарев.
   - Да нет уж, дослушай. Ты бросил их прямо ей в пасть! Одного за другим! А сколько она сожрала чужих сыновей? Ты присягал Родине? Ты присягал Молоху! Ты и сейчас продолжаешь служить ему! Ты готов отдать ему и последнего своего сьша, который чудом остался жив! Я не дам тебе этого сделать. Слышишь, ты, сапог х...в? Я не дам тебе этого сделать! Я тоже присягал Родине. Той Родине, которая мать, а не бешеная волчица! Будьте здоровы, генерал. Честь имею!
   Я развернулся и двинулся к выходу.
   Он окликнул:
   - Пастухов!
   Я даже не оглянулся.
   - Пастухов, стоять! - гаркнул он, как тот матрос, который над реями рея.
   - Да пошел ты на ... - вежливо сказал я ему.
   - Подожди, Пастухов! - попросил он. Я остановился.
   - Ну?
   - Вернись. Я вернулся.
   - Сядь, - сказал он. Я сел.
   - Спрашивай.
   - Вы разрешите включить диктофон?
   - Включай.
   Я вытащил "соньку", положил на середину стола, пустил запись и задал первый вопрос:
   - Начните с начала. С восемьдесят четвертого года. Что было четырнадцатого декабря в Кандагаре?
   - Четырнадцатого декабря в Кандагаре был очень сильный буран. Мы готовили большой десант в тыл моджахедов. Подготовка, как всегда, велась в строжайшей тайне. Но у нас были сведения" что агентура Ахмед-хана получила информацию и будет сделана попытка сорвать операцию. На аэродроме выставили усиленное охранение. Приказ был стрелять на поражение по любой подозрительной цели... Ты куришь?
   - Нет.
   - Я тоже бросил. Сейчас бы закурил. Ну да ладно. Так вот. В двадцать три пятнадцать по московскому времени или в три пятнадцать по местному одному солдату показалось, что кто-то подкрадывается к стоянке бомбардировщика. Он дал очередь из АКМ. Пуля срикошетила от бетонки и попала во взрыватель бомбы на самолетной подвеске.
   - И что?
   Генерал Лазарев немного помолчал, с ненавистью посмотрел на диктофон и сказал:
   - И всё ёбнуло.
   Глава седьмая
   ИГРА НА ОБОСТРЕНИЕ
   I
   Тюрин не давал знать о себе три дня. Мамаев матерился, хоть и понимал, что матерится зря. Раз Тюрин не звонит, значит, ему нечего сообщить. Но для деятельной натуры Мамаева состояние ожидания было невыносимым. Еще больше бесило ощущение собственного бессилия, подчиненности внешним обстоятельствам .
   Телефонный разговор с Пастуховым окончательно выбил его из колеи. В тот вечер он напился, разругался с женой, заперся в кабинете и заснул на диване. Не раздеваясь. Утром, без четверти девять, как было заведено, пришел Николай сказать, что машина подана. При виде опухшего, небритого шефа неодобрительно покачал головой. Молча принес из кухни и поставил на стол у дивана стакан минералки, рядом положил две таблетки алказельцер. Смотрел с осуждением, поджав губы. Мамаев рассвирепел и приказал Николаю убираться к чертовой матери. Потом позвонил в офис, предупредил, что сегодня его не будет. В припадке злобы даже выключил мобильник и отключил все телефоны в квартире. Нет его. Ни для кого. Ни для чего. После этого зашвырнул таблетки в угол кабинета и опохмелился "Хеннесси".
   День освободился, и Мамаев вдруг обнаружил, что совершенно не представляет, чем можно его заполнить. Он вообще не умел и не любил отдыхать. Даже в отпуске, который обычно проводил со всем семейством в Испании - с Зинаидой и двумя дочерьми, здоровыми, крепкими, горластыми, всем в мать. Уже через неделю он начинал без дела звонить в Москву, через десять дней не мог без отвращения смотреть на усеянный людскими телесами пляж и на всю эту опереточную Малагу и в конце концов оставлял своих и улетал домой к огорчению Зинаиды и к тайной радости дочерей.
   Так и теперь он почувствовал себя, как школьник, который сорвался с уроков и обнаружил, что понятия не имеет, чем заняться.
   Но дело придумалось. Менеджер турецкой фирмы, которая строила ему дом на Истре, уже два раза звонил и просил приехать, чтобы высказать дополнительные пожелания по внутренней отделке особняка. Мамаеву было все недосуг. Сейчас это оказалось кстати.
   Когда ему предложили хороший участок в сосновом лесу на берегу Истринского водохранилища, Мамаев сначала хотел отказаться. У него была добротная зимняя дача в Кратове, а строить особняк только для того, чтобы быть не хуже других, зачем? Пусть такие, как Буров, возводят себе загородные дворцы и устраивают в них приемы. Мамаев еще с советских времен не любил высовываться. Но потом вдруг подумал, что хорошо бы иметь место, куда можно уехать и остаться в полном одиночестве, где тебя никто не станет искать, а если станет, то все равно не найдет. Тайник. Убежище. Что-то привлекательное в этом было. Что-то из лагерных лет. И глубже, из детства, проведенного в кучности и тесноте коммуналки.
   Мамаев купил участок и дал заказ турецкой строительной фирме "Измир". Из всех предложенных проектов выбрал самый скромный. Небольшой двухэтажный дом, никаких башенок. На первом этаже - столовая, кухня, комната для прислуги. На втором - зал, во весь этаж. В нем все: гостиная, кабинет, спальня. И не единой перегородки. Много пространства, и все только твое. Это было тоже из детства.
   О том, что Мамаев строит дом на Истре, не знал никто. Ни Зинаида, ни дочери, ни в компании. Он даже расчеты с турецкой фирмой вел не через "ЕвроАз", а через Сбербанк. Никакой практической необходимости в этом не было, но это как бы входило в правила игры. Если не должен знать никто, так пусть и не знает никто.