Страница:
Тамарченко Г Е
'Что делать' и русский роман шестидесятых годов
Г.Е.Тамарченко
"Что делать?" и русский роман шестидесятых годов
Наследие Чернышевского-романиста стало предметом специального историко-литературного изучения сравнительно поздно. После выход романа "Что делать?" вспыхнула ожесточенная полемика - не только критико-публицистическая, но и беллетристическая, длившаяся несколько лет; однако после этого в течение ряда десятилетий о Чернышевском в легальной печати возможны были лишь глухие упоминания намеки.
Расширение цензурных возможностей после революции 1905 г. позволило сыну писателя, М. Н. Чернышевскому, выпустить первое Полное собрание сочинений, куда вошли оба романа - "Что делать?" и "Пролог". Об этих романах писали тогда не так уж много. Авторы, близкие к "Beхам", как известно, ставили под сомнение не только художественнуню, но и общественную ценность романов Чернышевского.
Только после Великой Октябрьской социалистической революции когда ученым стали доступны материалы, захороненные в секретных архивах или сохранившиеся в частных собраниях, стало возможно научно изучение Н. Г. Чернышевского-беллетриста. Из тех, кто стоит у истоков такого изучения, следует выделить два имени - А. П. Скафтымова и А. В. Луначарского.
А. П. Скафтымов еще в 20-х годах в своих работах, посвященных "Что делать?", поставил этот роман в широкий историко-литературный контекст, рассмотрев его в отношении к западноевропейскому роман; (в частности, к Жорж Занд). {А. П. Скафтымов. 1) Роман "Что делать?". - В кн.: Н. Г. Чернышевский. Неизданные тексты, статьи, материалы, воспоминания. Саратов, 1926; 2) Чернышевский и Жорж Занд. - В кн.: Н. Г. Чернышевский. 1828-1928. Неизданные тексты материалы и статьи. Саратов, 1928.} В его же работах 30-40-х годов были впервые исследованы незавершенные беллетристические произведения Чернышевского. {А. П. Скафтымов. 1) Художественные произведения Н. Г. Чернышевской написанные в Петропавловской крепости. - В кн.: Н. Г. Чернышевский. Саратов, 1939; 2) Сибирская беллетристика Н. Г. Чернышевского. - Уч. зап. Сарат. пед. ин-та, вып. 5, 1940.} Тем самым роман "Что делать?" был поставлен в связь с дальнейшей эволюцией Чернышевского-беллетриста. По справедливому замечанию Е. И. Покусаева, "в обобщающих трудах саратовского ученого были обозначены самые главные аспекты и направления исследований художественного творчества" писателя. {Е. И. Покусаев. От редактора. - В кн.: Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы, т. 6. Саратов, 1971, стр. 5.}
По сей день сохранили свое значение также статьи А. В. Луначарского 1928 и 1932 гг., {А. В. Луначарский. 1) Н. Г. Чернышевский как писатель. Вестник Коммунистической академии, 1928, кн. 30; 2) Романы Н. Г. Чернышевского. - В кн.: Н. Г. Чернышевский. Избранные произведения, т. 5. М.-Л., 1932.} где был уже поставлен вопрос об особой роли "Что делать?" в развитии русского романа и о значении его для нашей современности. Вполне современный интерес заключают в себе мысли А. В. Луначарского о композиционном и о жанровом своеобразии "Что делать?" как интеллектуального романа: "Самому _типу_ того романа, который нам нужен, мы можем у него учиться. Неправда, будто Чернышевский не воспитывает, будто ум у него все вытесняет. Чернышевский, конечно, рационалист, конечно, интеллектуальный писатель, конечно, умственные сокровища, которые лежат в его романах, имеют самое большое значение; но он имеет силу остановиться на такой границе, когда эти умственные сокровища одеваются плотью высокохудожественных образов. И такого рода _интеллектуальный роман_, может быть, для нас важнее всякого другого". {А. В. Луначарский. Русская литература. М., 1947, стр. 178. (Курсив мой, - Г. Т.).}
С тех пор появилась громадная научная литература о Чернышевском-беллетристе - о романе "Что делать?" в частности и в особенности. Поэтому здесь стоит остановиться только на тех аспектах, которые сегодня стоят на очереди - требуют осмысления (или переосмысления) на уровне современных требований литературной науки.
1
К форме романа Чернышевский впервые обратился после десяти лет интенсивной литературно-журнальной работы - лишь тогда, когда возможности критико-публицистической деятельности были для него исключены арестом и заключением в Петропавловскую крепость. Отсюда и возникло распространенное представление, будто бы беллетристическая форма была для Чернышевского вынужденной и служила лишь для того, чтобы довести свои идеи до широкой аудитории, не имеющей специальной подготовки. Такой взгляд (разделявшийся в свое время автором этих строк) {Гр. Тамарченко. Романы Чернышевского. Саратов, 1954, стр. И. См. также: Н. Богословский. Н. Г. Чернышевский. 1828-1889. М., 1955, стр. 444 и работы других авторов.} заключает в себе некоторое упрощение, сводя задачу Чернышевского-романиста к чистой иллюстративности. Арест, может быть, ускорил обращение Чернышевского к роману, поскольку на воле прямая публицистическая пропаганда революционно-демократических идей представлялась ему более неотложным делом, чем беллетристическая деятельность, к которой его тянуло еще с юности. Но само обращение к жанру романа было вызвано ходом идейно-творческой эволюции писателя, которая привела его к новой проблематике, требовавшей именно художественной разработки.
По статьям Чернышевского, написанным и опубликованным в последний год перед арестом, нетрудно проследить, как возникала и усложнялась эта новая проблематика. В статье "Не начало ли перемены?" поставлены вопросы, связанные со значением субъективного фактора в истории в предстоящем революционном кризисе. Чернышевский выделил две стороны этой проблемы: об особенностях психологии народных масс в моменты серьезных исторических кризисов и о новом типе личности, сформированном в разночинской среде. Разумеется, обе стороны дела для Чернышевского неразрывно между собою связаны.
Эзоповская форма выражения политических и организационных идей Чернышевского - форма "психологических размышлений", рассуждений об "исторической психологии" - не была чистой условностью или метафорой. Она была глубоко содержательна, ибо подводила автора к новой для него проблематике. На "аналогиях" между законами психологии и законами истории построена вся статья "Не начало ли перемены?". В этих "аналогиях" развита мысль о _взаимозависимости_ истории и психологии, о том, что от уровня интеллектуального и духовно-психологического развития людей наиболее передового общественного слоя в значительной мере зависит ближайший ход исторических событий - то или иное разрешение очередного узла социально-политических противоречий.
Не случайно итоговая, заключающая статью мысль - это мысль о путях формирования новой среды и нового типа интеллигентного труженика, который способен близко принимать к сердцу интересы простонародья, да и самим простонародьем воспринимается как свой человек: "Его сиволапые собеседники не делают о нем такого отзыва, что вот, дескать, какой добрый и ласковый барин, а говорят о нем запросто, как о своем брате, что, дескать, это парень хороший и можно водить с ним компанство. Десять лет тому назад не было из нас, образованных людей, такого человека, который производил бы на крестьян подобное впечатление. Теперь оно производится нередко Образованные люди уже могут, когда хотят, становиться понятны и близки народу. Вот вам жизнь уже и приготовила решение задачи, которая своею мнимою трудностью так обескураживает славянофилов и других идеалистов". {Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч. в 16 томах, т. VII. М., 1950, стр. 899. - Далее ссылки на это издание приводятся в тексте, указываются лишь том и страница.}
В случае стихийного возмущения масс весь успех дела, по мысли Чернышевского, будет зависеть от наличия или отсутствия такого рода "новых людей": от их количества и сплоченности, от степени готовности разночинной интеллигенции возглавить стихийное движение - внести элементы сознательности и организации в назревающий взрыв крестьянского недовольства.
Как видим, работая над статьей об Н. Успенском, Чернышевский уже ясно ощутил тему своего будущего романа. Процессы зарождения нового социально-психологического типа, новой этики и психологии, новой среды - это была проблематика, требовавшая не публицистического, а художественного выяснения, не теоретических выкладок, а беллетристического анализа человеческих взаимоотношений, характеров и судеб, т. е. _литературного сюжета_.
Таким образом, к форме романа Чернышевского привела внутренняя логика его собственной идейной эволюции. Роман "Что делать?" - отнюдь не простая иллюстрация тех политических и организационных идей, которые были уже высказаны Чернышевским в его критике и публицистике, включая статью "Не начало ли перемены?". Роман стал той формой, в которой волновавшие его проблемы получили дальнейшую разработку, а идеи - проверку, уточнение и углубление.
Кроме того, в процессе работы над "Что делать?" перед Чернышевским встал целый ряд новых проблем, кардинальных для духовных и практических судеб русской разночинной интеллигенции. Чернышевский едва ли не первый подверг художественному анализу такие явления, как стремительно возросшая роль идей в общественной жизни, а в соответствии с этим - возрастающая роль мысли в психологии и в поведении отдельного человека.
После "Что делать?" проблема соотношения мысли и чувства, сознательного и стихийного начал в душевной организации и поведении человека оказалась в центре художественных интересов эпохи.
2
Как было отмечено еще А. В. Луначарским, повествование в романе "Что делать?" развертывается таким образом, чтобы картина эпохи воспринималась в ее историческом движении и перспективе: в нерасторжимой связи прошедшего, настоящего и будущего. Эта связь времен не только формулирована в публицистических отступлениях и в разговорах с "проницательным читателем", но воплощена и в сюжетной структуре романа: в движении событий и взаимоотношений между героями.
Причудливая и по-своему целостная сюжетная структура "Что делать?" складывается из нескольких сюжетов, относительно самостоятельных. Они весьма своеобразно сплетены между собой не только движением авторской мысли, но и судьбой центральной героини - Веры Павловны Розальской-Лопуховой-Кирсановой. Поставив в центре сквозного сюжета наиболее тяжкий случай (поскольку для женщины восхождение из "трущоб" к сознательной общественно-трудовой деятельности было куда труднее, чем для мужчины), Чернышевский тем самым еще раз подчеркивает, что предлагаемая им программа действия ("Что делать?") доступна _каждому_ разумному человеку разночинской среды.
Начало романа строится на вполне традиционном сюжетном мотиве: насильственное сватовство "дрянного", но богатого жениха к хорошей, но бесправной девушке; зависимость ее от "пошлых людей" в родном семействе грозит гибелью героине. Эта вполне традиционная исходная ситуация получает, однако, вовсе не традиционную, не предвиденную Марьей Алексеевной развязку, благодаря тому что среди людей старого мира все чаще встречаются люди иного типа, названные Чернышевским "обыкновенными новыми людьми". Развязка традиционного сюжета о "пошлых людях" становится завязкой главного сюжета: своим замужеством Вера Павловна пробивает брешь в неподвижной системе устоявшегося жизненного уклада и делает первый шаг навстречу своей судьбе. Это стало возможно лишь потому, что внесословная демократическая интеллигенция уже образует свой особый общественный круг.
Сложная семейно-бытовая коллизия, возникшая во взаимоотношениях Веры Павловны с Лопуховым и Кирсановым, способ разрешения этой коллизии, найденный Лопуховым, рассматривается обычно в литературе о Чернышевском как сюжетное содержание романа "Что делать?". Естественно, это звено сюжета изучено наиболее полно. Поэтому здесь стоит остановиться лишь на тех моментах, которые расходятся с общепринятым истолкованием.
Вопреки распространенному мнению, Н. Г. Чернышевский и его положительные герои отнюдь не устанавливают никаких "правил поведения", пригодных для любого случая жизни: "В этом нет решительно никакой ни крайности, ни прелести, чтобы все жены и мужья расходились, ведь вовсе не каждая порядочная женщина чувствует страстную любовь к приятелю мужа, не каждый порядочный человек борется со страстью к замужней женщине, да еще целых три года, и тоже не всякий бывает принужден застрелиться на мосту или (по словам проницательного читателя) так неизвестно куда пропасть из гостиницы. Но каждый порядочный человек вовсе не счел бы геройством поступить на месте этих изображенных мною людей точно так же, как они и много раз поступал не хуже в случаях не менее или даже и более трудных" (наст, изд., стр. 233; в дальнейшем указывается только страница).
Единственное "правило" нравственной жизни, признаваемое героями Чернышевского, вовсе не открытие романиста; оно опирается на многовековую традицию нравственной культуры: счастье для "порядочного человека" заведомо невозможно, если оно достигнуто за счет другого человека. Именно из-за этого Кирсанов "борется со страстью к замужней женщине, да еще целых три года". Из-за этого Лопухов заставляет Кирсанова прекратить борьбу. Это же "правило" заставляет Веру Павловну негодовать против собственного сердца и долго не признавать факта своей любви к приятелю мужа. Как видим, усилия героев романа направлены в противоположные стороны, так что возникает традиционный конфликт разнонаправленных воль. Но эти усилия одинаково продиктованы заботой о _другом_. Такого рода борьба как раз и является нравственной _нормой_ для "новых людей" Чернышевского. Здесь, повторяем, романист еще не вносит никаких новаций в историю нравственной культуры.
Оригинальность этики Чернышевского начинается там, где само это "правило" становится уже и не правилом, а органической душевной _потребностью_ его героев - нравственной природой отношений, возникающих лишь на очень высоком уровне душевного и умственного развития. Любовь, по Чернышевскому, - это и есть способность "радоваться тому, что хорошо" для любимого. А раз так, то стремление "не быть причиной несчастья" для другого уже не является требованием отвлеченного долга и не является "жертвой"; то и другое, по убеждению Чернышевского, равноценно нравственной фальши и порождает только ханжество.
Предварительным условием _этики_ любовных отношений является в "Что делать?" _наличие_ любви, понятой как страстная преданность интересам жизни и счастья другого человека или других людей: высокий нравственный уровень чувства является основанием и почвой этической "теории расчета выгод" (весьма неточно называемой "теорией разумного эгоизма"). Она нужна героям "Что делать?" лишь для того, чтобы _не ошибиться_ в понимании ситуации и подлинных интересов, подлинных потребностей близких, а значит - и своих собственных.
"Игра эгоизма", выдающая желаемое за реальное, противоречивость чувства, столь присущая человеку в противоречивых обстоятельствах, легко может толкнуть к ошибочному решению, которое приведет к непредвиденным, не соответствующим намерению результатам. Герои Чернышевского - "рационалисты", люди, верящие в безграничные возможности разума; при помощи вдумчивого анализа и самоанализа они стремятся избежать столь обычного расхождения между "благими намерениями" и жизненными результатами, так как сознают себя морально ответственными не только за свои побуждения, но также и за жизненные результаты своих поступков.
Эти уточнения важны не только потому, что как раз этическая теория Чернышевского ничуть не устарела до наших дней; в этике Чернышевского скрыт ключ к пониманию особенностей психологизма в романе "Что делать?". Романист менее всего склонен к тому схематизму, который основан на игнорировании психологических противоречий. Но "диалектику души" (недаром это ставшее классическим определение художественной силы Л. Н. Толстого принадлежит именно Чернышевскому) он не воспроизводит в ее непосредственном движении (как это вполне удавалось лишь Толстому), но подвергает рациональному анализу. Его "новые люди" приходят к своим умозаключениям и практическим решениям путем нелегкой душевной работы, вдумчивого и разумного учета душевного состояния и коренных интересов _всех_ участников возникшей (единственной и неповторимой) ситуации. Лишь в борьбе противоречивых чувств и суждений они приходят к "оптимальным" решениям - к тому, что в сложившейся ситуации отвечает их "выгоде", потому что обеспечивает максимум возможного счастья тем, кого они любят.
Живое зерно психологизма Чернышевского-романиста и его "теории расчета выгод" заключается в необходимости этического творчества, предполагающего высокий уровень эмоциональной и интеллектуальной культуры человеческих отношений. Этическая теория романиста не может быть верно понята вне присущих ему особенностей психологизма, вне художественной природы интеллектуальной прозы Чернышевского вообще.
В этой связи необходимо еще одно уточнение. Распространено мнение, что Чернышевский развивает свои этические идеи именно в сфере личных - семейных и любовных - отношений вследствие цензурной невозможности раскрыть этику "новых людей" в их прямом общественном действии. Это не совсем так. Душевному опыту, накопленному в _личных_ привязанностях, Чернышевский отводил важнейшую роль в формировании _общественных_ чувств и стремлений: именно они подготавливают человека (биографически и исторически) к тому, чтобы общественные связи и стремления становились содержанием личного душевного мира.
Полюбив Лопухова, Вера Павловна "от мысли о себе, о своем милом, о своей любви перешла к мыслям, что всем людям надобно быть счастливыми и что надобно помогать этому скорее прийти. Это одно и натурально, одно и по-человечески...". Чернышевский считал это не особенностью его героев, но общим законом человеческой психологии. Пятнадцатью годами позднее в одном из писем к сыновьям он возвратился к мысли о значении непосредственно личных, в частности семейных, привязанностей как источника любви к человечеству, как условия развития человечности в людях: "Никто не может думать о миллионах, десятках, сотнях миллионов людей так хорошо, как следовало бы. И вы не в силах. Но все-таки часть разумных мыслей, внушенных вам любовью к вашему отцу, неизбежно расширяется и на множество, множество других людей. И хоть немножко переносятся эти мысли и на понятие "человек" - на всех, на всех людей Любя кого-нибудь честным чувством, мы больше, нежели было бы без того, любим и всех людей. Такова-то научная истина о всех честных и добрых личных чувствах: это чувства, имеющие непреодолимое свойство расширяться с любимого нами человека на всех людей.
И теперь не засмеемся ли мы, если нам попадется в какой-нибудь ученой книге глупость такого сорта: "семейная любовь - чувство узкое". Это совершенно не научная мысль, при научном анализе оказывающаяся бессмысленным сочетанием слов" (XV, 173).
По мысли Чернышевского, сила и глубина личных привязанностей необходимая школа, в которой только и может развиваться настоящая любовь к человечеству. Без опыта любви, без способности к личным привязанностям сама "любовь к человечеству" оказывается не действительной душевной силой, а чем-то умозрительным - пустой абстракцией, которая легко сочетается на практике с деспотизмом, бессердечностью, жестокостью. Не случайно в "Четвертом сне Веры Павловны" картинам социалистического будущего предпослан своеобразный очерк истории "очеловечения" любовных отношений между мужчиной и женщиной, которым в свое время так восхищались Меринг и Луначарский: по мысли Чернышевского, без исторического обогащения и роста душевной культуры, которая наиболее прямо и непосредственно сказывается именно в отношениях полов, невозможна и новая организация общества, свободная от эксплуатации и унижения человека человеком.
Вот почему семейно-психологический сюжет и является сквозным сюжетом романа; это вызвано не только внешними цензурными соображениями, но и существом замысла.
Противоречивость просветительского мировоззрения Чернышевского в его романе сказалась явственнее, чем в публицистике и критике. Некоторые слабые стороны романа связаны с непоследовательностью его концепции человека, с ограниченностью просветительского материализма. Это проявилось, например, в трактовке индивидуального своеобразия характеров, которое, по мысли Чернышевского, проявляется не в труде и не в наслаждении (это сферы, где действуют общие законы человеческой природы), а по преимуществу в способе отдыхать. Однако вопреки собственным рассуждениям Чернышевский показывает в романе характеры своих героев в их постоянном взаимодействии с социально-историческими обстоятельствами, так что "натура" выступает не только как нечто "заданное" природой, но как те природные задатки, которые развиваются или заглушаются в ходе жизни. В этом взаимодействии с условиями времени складывается человеческая индивидуальность, которая, таким образом, и формируется и проявляется отнюдь не только в сфере "отдыха".
Не вполне преодоленное метафизическое представление о "натуре", понятой как продукт природы, а не истории, все же сказывается в художественной ткани романа. Так, например, обязательным условием счастливой и прочной семьи оказывается полное тождество, совпадение индивидуальных склонностей - тех самых, которые проявляются в способе отдыхать. В этих звеньях сюжета возникают элементы иллюстративности и та несколько слащавая сентиментальность, которая снижает художественную убедительность изображения, в особенности в образе Веры Павловны.
К основному семейно-психологическому сюжету в романе "Что делать?" как бы "подключено" несколько более или менее развернутых подчиненных сюжетов. Мы имеем в виду не только историю продажи дочери "пошлому" жениху, по-своему вполне законченную, но составляющую лишь экспозицию и завязку сквозного сюжета. Есть несколько "вставных" сюжетов, написанных в форме, вполне традиционной для романа, - как отступления в прошлое персонажей. Такова, например, своеобразная новелла о Насте Крюковой и докторе Кирсанове - едва ли не начало того длительного резонанса, который вызвало некрасовское стихотворение "Когда из мрака заблужденья..." в русской повествовательной прозе.
Главка "Особенный человек" тоже включает в себя самостоятельный "вставной" сюжет - историю духовного формирования Рахметова как профессионального революционера. Это общеизвестно. Тема революционного подполья, конспирации - искусства борьбы с политической полицией, опасности полицейских репрессий и т. п. входит в сюжет с момента его кульминации.
Пока еще не отмечалось, однако, что эта тема, войдя в роман вместе с Рахметовым, получает и дальнейшее сюжетное развитие, становясь "потайным", "эзоповским" сюжетом "Что делать?". Возникнув в третьей главе, эта "подводная" линия сюжета уже не исчезает до финала. В четвертой и пятой главах одновременно и параллельно со спадом и развязкой "открытого" семейно-психологического сюжета идет подспудное, прочерченное лишь пунктиром, подтекстовое течение действия, связанное не только с Рахметовым (сюжетная функция которого, кстати сказать, вовсе не сводится к простому сообщению о мнимом самоубийстве Лопухова), но и с судьбой Лопухова-Бьюмонта, с трудностями существования мастерских Веры Павловны, с общей атмосферой надвигающегося революционного кризиса.
Эти звенья "потайного" сюжета (в отличие от вставного рассказа о прежней жизни Рахметова) совершенно свободны от какой бы то ни было иллюстративности. Это интереснейшие творческие поиски и находки романиста, откровенно рассчитанные на активное сотворчество читателя.
3
Кульминация "открытого" сюжета в романе "Что делать?" является одновременно завязкой его "эзоповского", потайного сюжета. Смысл этой завязки - в решении Лопухова перейти на нелегальное положение, может быть, существенно ускоренном ситуацией "любовного треугольника".
В одной из бесед с "проницательным читателем" Чернышевский утверждает, что "не Рахметов выведен для того, чтобы вести разговор (с Верой Павловной, - Г. Т.), а разговор сообщен тебе для того, и единственно для того, чтобы побольше познакомить тебя с Рахметовым". И все же не совсем правы те исследователи, которые видят весь смысл этого разговора в том, чтобы "еще ближе познакомить читателя с Рахметовым", {Г. Верховский. О романе Н. Г. Чернышевского "Что делать?". Ярославль, 1959, стр. 182.} "чтобы полнее раскрыть характер Рахметова". {М. Т. Пинаев. Комментарий к роману Н. Г. Чернышевского "Что делать?". М., 1963, стр. 180.} Они тем более неправы, когда находят, что в этом диалоге Чернышевский "освободился на время от необходимости прибегать к иносказаниям и намекам". {Там же.} Наоборот, именно с этого момента необходимость в "иносказаниях и намеках" становится постоянной. И более того - намеки и иносказания становятся теперь приемами сюжетостроения.
Чтобы убедиться в завязочном значении этого эпизода, присмотримся внимательнее к диалогу Рахметова и Веры Павловны:
"... - Его поручение состоит в следующем: он, уходя, чтобы "сойти со сцены"...
- Боже мой, что он сделал! Как же вы могли не удержать его?
- Вникните в это выражение: "сойти со сцены" и не осуждайте меня преждевременно. Он употребил это выражение в записке, полученной вами, не так ли? и мы будем употреблять именно его, потому что оно очень верно и удачно выбрано.
В глазах Веры Павловны стало выражаться недоумение; ей все яснее думалось: "я не знаю, что это? что же мне думать?"
"Что делать?" и русский роман шестидесятых годов
Наследие Чернышевского-романиста стало предметом специального историко-литературного изучения сравнительно поздно. После выход романа "Что делать?" вспыхнула ожесточенная полемика - не только критико-публицистическая, но и беллетристическая, длившаяся несколько лет; однако после этого в течение ряда десятилетий о Чернышевском в легальной печати возможны были лишь глухие упоминания намеки.
Расширение цензурных возможностей после революции 1905 г. позволило сыну писателя, М. Н. Чернышевскому, выпустить первое Полное собрание сочинений, куда вошли оба романа - "Что делать?" и "Пролог". Об этих романах писали тогда не так уж много. Авторы, близкие к "Beхам", как известно, ставили под сомнение не только художественнуню, но и общественную ценность романов Чернышевского.
Только после Великой Октябрьской социалистической революции когда ученым стали доступны материалы, захороненные в секретных архивах или сохранившиеся в частных собраниях, стало возможно научно изучение Н. Г. Чернышевского-беллетриста. Из тех, кто стоит у истоков такого изучения, следует выделить два имени - А. П. Скафтымова и А. В. Луначарского.
А. П. Скафтымов еще в 20-х годах в своих работах, посвященных "Что делать?", поставил этот роман в широкий историко-литературный контекст, рассмотрев его в отношении к западноевропейскому роман; (в частности, к Жорж Занд). {А. П. Скафтымов. 1) Роман "Что делать?". - В кн.: Н. Г. Чернышевский. Неизданные тексты, статьи, материалы, воспоминания. Саратов, 1926; 2) Чернышевский и Жорж Занд. - В кн.: Н. Г. Чернышевский. 1828-1928. Неизданные тексты материалы и статьи. Саратов, 1928.} В его же работах 30-40-х годов были впервые исследованы незавершенные беллетристические произведения Чернышевского. {А. П. Скафтымов. 1) Художественные произведения Н. Г. Чернышевской написанные в Петропавловской крепости. - В кн.: Н. Г. Чернышевский. Саратов, 1939; 2) Сибирская беллетристика Н. Г. Чернышевского. - Уч. зап. Сарат. пед. ин-та, вып. 5, 1940.} Тем самым роман "Что делать?" был поставлен в связь с дальнейшей эволюцией Чернышевского-беллетриста. По справедливому замечанию Е. И. Покусаева, "в обобщающих трудах саратовского ученого были обозначены самые главные аспекты и направления исследований художественного творчества" писателя. {Е. И. Покусаев. От редактора. - В кн.: Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы, т. 6. Саратов, 1971, стр. 5.}
По сей день сохранили свое значение также статьи А. В. Луначарского 1928 и 1932 гг., {А. В. Луначарский. 1) Н. Г. Чернышевский как писатель. Вестник Коммунистической академии, 1928, кн. 30; 2) Романы Н. Г. Чернышевского. - В кн.: Н. Г. Чернышевский. Избранные произведения, т. 5. М.-Л., 1932.} где был уже поставлен вопрос об особой роли "Что делать?" в развитии русского романа и о значении его для нашей современности. Вполне современный интерес заключают в себе мысли А. В. Луначарского о композиционном и о жанровом своеобразии "Что делать?" как интеллектуального романа: "Самому _типу_ того романа, который нам нужен, мы можем у него учиться. Неправда, будто Чернышевский не воспитывает, будто ум у него все вытесняет. Чернышевский, конечно, рационалист, конечно, интеллектуальный писатель, конечно, умственные сокровища, которые лежат в его романах, имеют самое большое значение; но он имеет силу остановиться на такой границе, когда эти умственные сокровища одеваются плотью высокохудожественных образов. И такого рода _интеллектуальный роман_, может быть, для нас важнее всякого другого". {А. В. Луначарский. Русская литература. М., 1947, стр. 178. (Курсив мой, - Г. Т.).}
С тех пор появилась громадная научная литература о Чернышевском-беллетристе - о романе "Что делать?" в частности и в особенности. Поэтому здесь стоит остановиться только на тех аспектах, которые сегодня стоят на очереди - требуют осмысления (или переосмысления) на уровне современных требований литературной науки.
1
К форме романа Чернышевский впервые обратился после десяти лет интенсивной литературно-журнальной работы - лишь тогда, когда возможности критико-публицистической деятельности были для него исключены арестом и заключением в Петропавловскую крепость. Отсюда и возникло распространенное представление, будто бы беллетристическая форма была для Чернышевского вынужденной и служила лишь для того, чтобы довести свои идеи до широкой аудитории, не имеющей специальной подготовки. Такой взгляд (разделявшийся в свое время автором этих строк) {Гр. Тамарченко. Романы Чернышевского. Саратов, 1954, стр. И. См. также: Н. Богословский. Н. Г. Чернышевский. 1828-1889. М., 1955, стр. 444 и работы других авторов.} заключает в себе некоторое упрощение, сводя задачу Чернышевского-романиста к чистой иллюстративности. Арест, может быть, ускорил обращение Чернышевского к роману, поскольку на воле прямая публицистическая пропаганда революционно-демократических идей представлялась ему более неотложным делом, чем беллетристическая деятельность, к которой его тянуло еще с юности. Но само обращение к жанру романа было вызвано ходом идейно-творческой эволюции писателя, которая привела его к новой проблематике, требовавшей именно художественной разработки.
По статьям Чернышевского, написанным и опубликованным в последний год перед арестом, нетрудно проследить, как возникала и усложнялась эта новая проблематика. В статье "Не начало ли перемены?" поставлены вопросы, связанные со значением субъективного фактора в истории в предстоящем революционном кризисе. Чернышевский выделил две стороны этой проблемы: об особенностях психологии народных масс в моменты серьезных исторических кризисов и о новом типе личности, сформированном в разночинской среде. Разумеется, обе стороны дела для Чернышевского неразрывно между собою связаны.
Эзоповская форма выражения политических и организационных идей Чернышевского - форма "психологических размышлений", рассуждений об "исторической психологии" - не была чистой условностью или метафорой. Она была глубоко содержательна, ибо подводила автора к новой для него проблематике. На "аналогиях" между законами психологии и законами истории построена вся статья "Не начало ли перемены?". В этих "аналогиях" развита мысль о _взаимозависимости_ истории и психологии, о том, что от уровня интеллектуального и духовно-психологического развития людей наиболее передового общественного слоя в значительной мере зависит ближайший ход исторических событий - то или иное разрешение очередного узла социально-политических противоречий.
Не случайно итоговая, заключающая статью мысль - это мысль о путях формирования новой среды и нового типа интеллигентного труженика, который способен близко принимать к сердцу интересы простонародья, да и самим простонародьем воспринимается как свой человек: "Его сиволапые собеседники не делают о нем такого отзыва, что вот, дескать, какой добрый и ласковый барин, а говорят о нем запросто, как о своем брате, что, дескать, это парень хороший и можно водить с ним компанство. Десять лет тому назад не было из нас, образованных людей, такого человека, который производил бы на крестьян подобное впечатление. Теперь оно производится нередко Образованные люди уже могут, когда хотят, становиться понятны и близки народу. Вот вам жизнь уже и приготовила решение задачи, которая своею мнимою трудностью так обескураживает славянофилов и других идеалистов". {Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч. в 16 томах, т. VII. М., 1950, стр. 899. - Далее ссылки на это издание приводятся в тексте, указываются лишь том и страница.}
В случае стихийного возмущения масс весь успех дела, по мысли Чернышевского, будет зависеть от наличия или отсутствия такого рода "новых людей": от их количества и сплоченности, от степени готовности разночинной интеллигенции возглавить стихийное движение - внести элементы сознательности и организации в назревающий взрыв крестьянского недовольства.
Как видим, работая над статьей об Н. Успенском, Чернышевский уже ясно ощутил тему своего будущего романа. Процессы зарождения нового социально-психологического типа, новой этики и психологии, новой среды - это была проблематика, требовавшая не публицистического, а художественного выяснения, не теоретических выкладок, а беллетристического анализа человеческих взаимоотношений, характеров и судеб, т. е. _литературного сюжета_.
Таким образом, к форме романа Чернышевского привела внутренняя логика его собственной идейной эволюции. Роман "Что делать?" - отнюдь не простая иллюстрация тех политических и организационных идей, которые были уже высказаны Чернышевским в его критике и публицистике, включая статью "Не начало ли перемены?". Роман стал той формой, в которой волновавшие его проблемы получили дальнейшую разработку, а идеи - проверку, уточнение и углубление.
Кроме того, в процессе работы над "Что делать?" перед Чернышевским встал целый ряд новых проблем, кардинальных для духовных и практических судеб русской разночинной интеллигенции. Чернышевский едва ли не первый подверг художественному анализу такие явления, как стремительно возросшая роль идей в общественной жизни, а в соответствии с этим - возрастающая роль мысли в психологии и в поведении отдельного человека.
После "Что делать?" проблема соотношения мысли и чувства, сознательного и стихийного начал в душевной организации и поведении человека оказалась в центре художественных интересов эпохи.
2
Как было отмечено еще А. В. Луначарским, повествование в романе "Что делать?" развертывается таким образом, чтобы картина эпохи воспринималась в ее историческом движении и перспективе: в нерасторжимой связи прошедшего, настоящего и будущего. Эта связь времен не только формулирована в публицистических отступлениях и в разговорах с "проницательным читателем", но воплощена и в сюжетной структуре романа: в движении событий и взаимоотношений между героями.
Причудливая и по-своему целостная сюжетная структура "Что делать?" складывается из нескольких сюжетов, относительно самостоятельных. Они весьма своеобразно сплетены между собой не только движением авторской мысли, но и судьбой центральной героини - Веры Павловны Розальской-Лопуховой-Кирсановой. Поставив в центре сквозного сюжета наиболее тяжкий случай (поскольку для женщины восхождение из "трущоб" к сознательной общественно-трудовой деятельности было куда труднее, чем для мужчины), Чернышевский тем самым еще раз подчеркивает, что предлагаемая им программа действия ("Что делать?") доступна _каждому_ разумному человеку разночинской среды.
Начало романа строится на вполне традиционном сюжетном мотиве: насильственное сватовство "дрянного", но богатого жениха к хорошей, но бесправной девушке; зависимость ее от "пошлых людей" в родном семействе грозит гибелью героине. Эта вполне традиционная исходная ситуация получает, однако, вовсе не традиционную, не предвиденную Марьей Алексеевной развязку, благодаря тому что среди людей старого мира все чаще встречаются люди иного типа, названные Чернышевским "обыкновенными новыми людьми". Развязка традиционного сюжета о "пошлых людях" становится завязкой главного сюжета: своим замужеством Вера Павловна пробивает брешь в неподвижной системе устоявшегося жизненного уклада и делает первый шаг навстречу своей судьбе. Это стало возможно лишь потому, что внесословная демократическая интеллигенция уже образует свой особый общественный круг.
Сложная семейно-бытовая коллизия, возникшая во взаимоотношениях Веры Павловны с Лопуховым и Кирсановым, способ разрешения этой коллизии, найденный Лопуховым, рассматривается обычно в литературе о Чернышевском как сюжетное содержание романа "Что делать?". Естественно, это звено сюжета изучено наиболее полно. Поэтому здесь стоит остановиться лишь на тех моментах, которые расходятся с общепринятым истолкованием.
Вопреки распространенному мнению, Н. Г. Чернышевский и его положительные герои отнюдь не устанавливают никаких "правил поведения", пригодных для любого случая жизни: "В этом нет решительно никакой ни крайности, ни прелести, чтобы все жены и мужья расходились, ведь вовсе не каждая порядочная женщина чувствует страстную любовь к приятелю мужа, не каждый порядочный человек борется со страстью к замужней женщине, да еще целых три года, и тоже не всякий бывает принужден застрелиться на мосту или (по словам проницательного читателя) так неизвестно куда пропасть из гостиницы. Но каждый порядочный человек вовсе не счел бы геройством поступить на месте этих изображенных мною людей точно так же, как они и много раз поступал не хуже в случаях не менее или даже и более трудных" (наст, изд., стр. 233; в дальнейшем указывается только страница).
Единственное "правило" нравственной жизни, признаваемое героями Чернышевского, вовсе не открытие романиста; оно опирается на многовековую традицию нравственной культуры: счастье для "порядочного человека" заведомо невозможно, если оно достигнуто за счет другого человека. Именно из-за этого Кирсанов "борется со страстью к замужней женщине, да еще целых три года". Из-за этого Лопухов заставляет Кирсанова прекратить борьбу. Это же "правило" заставляет Веру Павловну негодовать против собственного сердца и долго не признавать факта своей любви к приятелю мужа. Как видим, усилия героев романа направлены в противоположные стороны, так что возникает традиционный конфликт разнонаправленных воль. Но эти усилия одинаково продиктованы заботой о _другом_. Такого рода борьба как раз и является нравственной _нормой_ для "новых людей" Чернышевского. Здесь, повторяем, романист еще не вносит никаких новаций в историю нравственной культуры.
Оригинальность этики Чернышевского начинается там, где само это "правило" становится уже и не правилом, а органической душевной _потребностью_ его героев - нравственной природой отношений, возникающих лишь на очень высоком уровне душевного и умственного развития. Любовь, по Чернышевскому, - это и есть способность "радоваться тому, что хорошо" для любимого. А раз так, то стремление "не быть причиной несчастья" для другого уже не является требованием отвлеченного долга и не является "жертвой"; то и другое, по убеждению Чернышевского, равноценно нравственной фальши и порождает только ханжество.
Предварительным условием _этики_ любовных отношений является в "Что делать?" _наличие_ любви, понятой как страстная преданность интересам жизни и счастья другого человека или других людей: высокий нравственный уровень чувства является основанием и почвой этической "теории расчета выгод" (весьма неточно называемой "теорией разумного эгоизма"). Она нужна героям "Что делать?" лишь для того, чтобы _не ошибиться_ в понимании ситуации и подлинных интересов, подлинных потребностей близких, а значит - и своих собственных.
"Игра эгоизма", выдающая желаемое за реальное, противоречивость чувства, столь присущая человеку в противоречивых обстоятельствах, легко может толкнуть к ошибочному решению, которое приведет к непредвиденным, не соответствующим намерению результатам. Герои Чернышевского - "рационалисты", люди, верящие в безграничные возможности разума; при помощи вдумчивого анализа и самоанализа они стремятся избежать столь обычного расхождения между "благими намерениями" и жизненными результатами, так как сознают себя морально ответственными не только за свои побуждения, но также и за жизненные результаты своих поступков.
Эти уточнения важны не только потому, что как раз этическая теория Чернышевского ничуть не устарела до наших дней; в этике Чернышевского скрыт ключ к пониманию особенностей психологизма в романе "Что делать?". Романист менее всего склонен к тому схематизму, который основан на игнорировании психологических противоречий. Но "диалектику души" (недаром это ставшее классическим определение художественной силы Л. Н. Толстого принадлежит именно Чернышевскому) он не воспроизводит в ее непосредственном движении (как это вполне удавалось лишь Толстому), но подвергает рациональному анализу. Его "новые люди" приходят к своим умозаключениям и практическим решениям путем нелегкой душевной работы, вдумчивого и разумного учета душевного состояния и коренных интересов _всех_ участников возникшей (единственной и неповторимой) ситуации. Лишь в борьбе противоречивых чувств и суждений они приходят к "оптимальным" решениям - к тому, что в сложившейся ситуации отвечает их "выгоде", потому что обеспечивает максимум возможного счастья тем, кого они любят.
Живое зерно психологизма Чернышевского-романиста и его "теории расчета выгод" заключается в необходимости этического творчества, предполагающего высокий уровень эмоциональной и интеллектуальной культуры человеческих отношений. Этическая теория романиста не может быть верно понята вне присущих ему особенностей психологизма, вне художественной природы интеллектуальной прозы Чернышевского вообще.
В этой связи необходимо еще одно уточнение. Распространено мнение, что Чернышевский развивает свои этические идеи именно в сфере личных - семейных и любовных - отношений вследствие цензурной невозможности раскрыть этику "новых людей" в их прямом общественном действии. Это не совсем так. Душевному опыту, накопленному в _личных_ привязанностях, Чернышевский отводил важнейшую роль в формировании _общественных_ чувств и стремлений: именно они подготавливают человека (биографически и исторически) к тому, чтобы общественные связи и стремления становились содержанием личного душевного мира.
Полюбив Лопухова, Вера Павловна "от мысли о себе, о своем милом, о своей любви перешла к мыслям, что всем людям надобно быть счастливыми и что надобно помогать этому скорее прийти. Это одно и натурально, одно и по-человечески...". Чернышевский считал это не особенностью его героев, но общим законом человеческой психологии. Пятнадцатью годами позднее в одном из писем к сыновьям он возвратился к мысли о значении непосредственно личных, в частности семейных, привязанностей как источника любви к человечеству, как условия развития человечности в людях: "Никто не может думать о миллионах, десятках, сотнях миллионов людей так хорошо, как следовало бы. И вы не в силах. Но все-таки часть разумных мыслей, внушенных вам любовью к вашему отцу, неизбежно расширяется и на множество, множество других людей. И хоть немножко переносятся эти мысли и на понятие "человек" - на всех, на всех людей Любя кого-нибудь честным чувством, мы больше, нежели было бы без того, любим и всех людей. Такова-то научная истина о всех честных и добрых личных чувствах: это чувства, имеющие непреодолимое свойство расширяться с любимого нами человека на всех людей.
И теперь не засмеемся ли мы, если нам попадется в какой-нибудь ученой книге глупость такого сорта: "семейная любовь - чувство узкое". Это совершенно не научная мысль, при научном анализе оказывающаяся бессмысленным сочетанием слов" (XV, 173).
По мысли Чернышевского, сила и глубина личных привязанностей необходимая школа, в которой только и может развиваться настоящая любовь к человечеству. Без опыта любви, без способности к личным привязанностям сама "любовь к человечеству" оказывается не действительной душевной силой, а чем-то умозрительным - пустой абстракцией, которая легко сочетается на практике с деспотизмом, бессердечностью, жестокостью. Не случайно в "Четвертом сне Веры Павловны" картинам социалистического будущего предпослан своеобразный очерк истории "очеловечения" любовных отношений между мужчиной и женщиной, которым в свое время так восхищались Меринг и Луначарский: по мысли Чернышевского, без исторического обогащения и роста душевной культуры, которая наиболее прямо и непосредственно сказывается именно в отношениях полов, невозможна и новая организация общества, свободная от эксплуатации и унижения человека человеком.
Вот почему семейно-психологический сюжет и является сквозным сюжетом романа; это вызвано не только внешними цензурными соображениями, но и существом замысла.
Противоречивость просветительского мировоззрения Чернышевского в его романе сказалась явственнее, чем в публицистике и критике. Некоторые слабые стороны романа связаны с непоследовательностью его концепции человека, с ограниченностью просветительского материализма. Это проявилось, например, в трактовке индивидуального своеобразия характеров, которое, по мысли Чернышевского, проявляется не в труде и не в наслаждении (это сферы, где действуют общие законы человеческой природы), а по преимуществу в способе отдыхать. Однако вопреки собственным рассуждениям Чернышевский показывает в романе характеры своих героев в их постоянном взаимодействии с социально-историческими обстоятельствами, так что "натура" выступает не только как нечто "заданное" природой, но как те природные задатки, которые развиваются или заглушаются в ходе жизни. В этом взаимодействии с условиями времени складывается человеческая индивидуальность, которая, таким образом, и формируется и проявляется отнюдь не только в сфере "отдыха".
Не вполне преодоленное метафизическое представление о "натуре", понятой как продукт природы, а не истории, все же сказывается в художественной ткани романа. Так, например, обязательным условием счастливой и прочной семьи оказывается полное тождество, совпадение индивидуальных склонностей - тех самых, которые проявляются в способе отдыхать. В этих звеньях сюжета возникают элементы иллюстративности и та несколько слащавая сентиментальность, которая снижает художественную убедительность изображения, в особенности в образе Веры Павловны.
К основному семейно-психологическому сюжету в романе "Что делать?" как бы "подключено" несколько более или менее развернутых подчиненных сюжетов. Мы имеем в виду не только историю продажи дочери "пошлому" жениху, по-своему вполне законченную, но составляющую лишь экспозицию и завязку сквозного сюжета. Есть несколько "вставных" сюжетов, написанных в форме, вполне традиционной для романа, - как отступления в прошлое персонажей. Такова, например, своеобразная новелла о Насте Крюковой и докторе Кирсанове - едва ли не начало того длительного резонанса, который вызвало некрасовское стихотворение "Когда из мрака заблужденья..." в русской повествовательной прозе.
Главка "Особенный человек" тоже включает в себя самостоятельный "вставной" сюжет - историю духовного формирования Рахметова как профессионального революционера. Это общеизвестно. Тема революционного подполья, конспирации - искусства борьбы с политической полицией, опасности полицейских репрессий и т. п. входит в сюжет с момента его кульминации.
Пока еще не отмечалось, однако, что эта тема, войдя в роман вместе с Рахметовым, получает и дальнейшее сюжетное развитие, становясь "потайным", "эзоповским" сюжетом "Что делать?". Возникнув в третьей главе, эта "подводная" линия сюжета уже не исчезает до финала. В четвертой и пятой главах одновременно и параллельно со спадом и развязкой "открытого" семейно-психологического сюжета идет подспудное, прочерченное лишь пунктиром, подтекстовое течение действия, связанное не только с Рахметовым (сюжетная функция которого, кстати сказать, вовсе не сводится к простому сообщению о мнимом самоубийстве Лопухова), но и с судьбой Лопухова-Бьюмонта, с трудностями существования мастерских Веры Павловны, с общей атмосферой надвигающегося революционного кризиса.
Эти звенья "потайного" сюжета (в отличие от вставного рассказа о прежней жизни Рахметова) совершенно свободны от какой бы то ни было иллюстративности. Это интереснейшие творческие поиски и находки романиста, откровенно рассчитанные на активное сотворчество читателя.
3
Кульминация "открытого" сюжета в романе "Что делать?" является одновременно завязкой его "эзоповского", потайного сюжета. Смысл этой завязки - в решении Лопухова перейти на нелегальное положение, может быть, существенно ускоренном ситуацией "любовного треугольника".
В одной из бесед с "проницательным читателем" Чернышевский утверждает, что "не Рахметов выведен для того, чтобы вести разговор (с Верой Павловной, - Г. Т.), а разговор сообщен тебе для того, и единственно для того, чтобы побольше познакомить тебя с Рахметовым". И все же не совсем правы те исследователи, которые видят весь смысл этого разговора в том, чтобы "еще ближе познакомить читателя с Рахметовым", {Г. Верховский. О романе Н. Г. Чернышевского "Что делать?". Ярославль, 1959, стр. 182.} "чтобы полнее раскрыть характер Рахметова". {М. Т. Пинаев. Комментарий к роману Н. Г. Чернышевского "Что делать?". М., 1963, стр. 180.} Они тем более неправы, когда находят, что в этом диалоге Чернышевский "освободился на время от необходимости прибегать к иносказаниям и намекам". {Там же.} Наоборот, именно с этого момента необходимость в "иносказаниях и намеках" становится постоянной. И более того - намеки и иносказания становятся теперь приемами сюжетостроения.
Чтобы убедиться в завязочном значении этого эпизода, присмотримся внимательнее к диалогу Рахметова и Веры Павловны:
"... - Его поручение состоит в следующем: он, уходя, чтобы "сойти со сцены"...
- Боже мой, что он сделал! Как же вы могли не удержать его?
- Вникните в это выражение: "сойти со сцены" и не осуждайте меня преждевременно. Он употребил это выражение в записке, полученной вами, не так ли? и мы будем употреблять именно его, потому что оно очень верно и удачно выбрано.
В глазах Веры Павловны стало выражаться недоумение; ей все яснее думалось: "я не знаю, что это? что же мне думать?"