Тарасов К.. Отставка штабс-капитана, или В час Стрельца

   - А если убийца принадлежит к вашему дому? - спросил я. - Если он - в близком кругу? Может быть, для вас лучше не проникать в эту тайну?
   - Я не люблю быть околпаченным. Ни в одном деле, - гневясь, сказал Володкович. - И особенно в этом деле. Мне легче будет пулю пустить в висок, чем знать, что кто-то радовался, превратив нас... меня!.. в марионеток своей подлой затеи, что смеялся надо мной, когда я плакал: "Сынок, зачем ты ушел от нас!" Приезжают соседи: "Матка свента! Северин! Кто мог ожидать! Такой жизнелюб! Отважное сердце!" - а я вынужден лгать: "Несчастная любовь!"
   - Убежден, что вы понимаете, - сказал я, - что как лицо, ведущее следствие, я обязан доверять фактам. - Володкович согласился. - Факты же таковы, что тень подозрения ложится на всех. На всех людей усадьбы. Даже на вас. - И я высказал свой взгляд на его интересы.
   - Поместье родовое, - ответил Володкович, - тут жили мои предки, оно мне дорого. Но сгори оно огнем, чтобы из-за него я дьяволу душу продал.
   - А вы с Михалом и Людвигой совещались? Какое их мнение?
   - Глупость, - поморщился Володкович. - Они считают, что Северин сам себя застрелил. А я не принимаю - он не мог. Не мог!
   - Что ж, господин Володкович, - сказал я. - Наши желания совпадают. Я тоже хочу узнать преступника. У меня к нему есть и личный счет. Надеюсь, вы подскажете всем своим, и особенно Красинскому, проявить откровенность.
   Володкович кивнул.
   - И последний вопрос, - сказал я, - почему вы мне доверяетесь?
   - Бог его знает, почему одним людям веришь, другим нет, - ответил Володкович. - Вы - боевой офицер, кавалер креста святого Георгия. Я так думаю: какая вам честь мстить человеку, уже покинувшему свет... Или за его грехи мне... Да и сложилось, что я вынужден вам рассказывать; я посвящать ни вас и никого другого не хотел. И я чувствую, вы - порядочный человек. Ведь не могут все офицеры не сознавать наших обстоятельств. Я сам служил и убедился: в армии много людей, сочувствующих постороннему горю. Земля слухом полнится, что и сейчас, в нашем крае, объятом мятежом, иные офицеры входят в понимание чужих судеб. Они заслуживают особой благодарности.
   XXVIII
   Красинский пришел на свидание весьма раздраженным.
   - Господин Володкович объяснил мне, - сказал он, - что вы должностное лицо. Это верно?
   - Верно, - ответил я.
   - Знаете, господин штабс-капитан, я так не умею, - сказал Красинский, - и учиться не хочу. Между нами неприязнь, мой долг вам не возвращен, а вы вдруг себя возвеличиваете, чтобы вопросы мне задавать. Я понял так, что даже предстоит как бы отчитываться перед вами?
   - Верно, - повторил я. - Господин Володкович считает, что Северин убит. Вы этому противитесь. Почему бы?
   Красинский опешил:
   - Как противлюсь! Это его мнение. Мое иное. И никакой связи... Уж не подозреваете ли вы, что я убил Северина?
   В ответ я предложил прогуляться. Мы направились к прудам. Выйдя к ним, я спросил:
   - Когда последний раз вы видели Северина?
   - Позавчера, - ответил Красинский. - Незадолго до вас. Это было в гостиной. Мы распрощались, и они...
   - Кто? - спросил я.
   - ...Северин и господин Володкович ушли.
   - А что вы делали далее?
   - Людвига плакала - я стал ее утешать. Потом она поднялась к себе, а я вышел в подъезду - там заряжали мортирки.
   Пруды и беседка остались позади. Мы пересекли лужайку и пошли кустарником.
   - Куда мы идем? - спросил Красинский.
   - Где-то тут, - сказал я, - был убит брат вашей невесты. Может быть, возле этого куста или вот здесь.
   Красинский равнодушно взглянул на указанное место.
   - Скажите, Михал знал, что вы вызвали меня драться?
   - Знал. Я просил его быть секундантом. Он отказался.
   - Он вас не отговаривал?
   - Пытался. Но я не люблю отступать.
   - И что он?
   - Сказал, что вы меня убьете.
   - А где вы ожидали своих секундантов?
   - Здесь, в усадьбе.
   - Мне кажется, - сказал я, - вы не любили Северина.
   - Почему не любил, - смутился Красинский. - Слово какое-то сентиментальное. Хотя вы верно заметили: мне он не нравился. Скучно было с ним, тяжело, всем на свете он был недоволен. Царь - подлец, в правительстве - мерзавцы, дворяне - скоты, а честные люди - только те, что на каторге, да он.
   Я повернул назад и стал про себя отсчитывать шаги.
   - Тоскливая натура, - продолжал Красинский. - Едем, бывало, мимо костела, он со злобой - "Работает, колдун!", мужики у корчмы дерутся, он "Правительство народ развращает!", лентяй крышу не перекрыл, он "Дворянство, так их и так. До убогости довели народ!". Просто смешно становилось.
   И Красинский рассмеялся.
   - Что вас еще интересует? - спросил он, отсмеявшись.
   "Еще, где находился господин Володкович, когда вы вернулись с просеки!" - "В траурной зале", - был ответ. "А Людвига?" - "Тоже там". - "А Михал?" - "Все вместе. Вы думаете, - усмехнулся Красинский, - кто-то из них бегал в лес стрелять по вашему лекарю?"
   - А Михал знает о выстреле? - спросил я.
   - Он считает, что приятель Северина развлекался. Мундиры ваши ему в любом случае неприятны. И я так думаю.
   Ай да Михал, поразился я. Мудрец.
   - Я хочу вас попросить, - сказал Красинский, густо покраснев. - Я не говорил, что вы меня ранили... Я не могу, мне легче голову потерять... и дуэль наша все-таки не окончена. Я сказал, что разбился о сук, когда за стрелком гонялись... Вам ведь все равно...
   Я мысленно ахнул. Да сколько же тебе лет, восклицал я. В таком рабстве у самолюбия состоять... Эх, совсем ты небитый! А если бы я грудь посек, что врал? - что медведь когтем провел?
   - Вот вы полагаете, что Северин застрелился, - сказал я. - У вас есть основания?
   - Кому он был нужен, этот Северин. У них у всех, кроме отца, слабая воля. Повоевал, потягался по лесам и к отцу - дайте денег, отбываю за границу, в Италию отдыхать. Что же касается слуг, то тут не те слуги, которые хозяев убивают. Мы сегодня говорили: господин Володкович месяцами держит в секретере деньги, и немалые - рубль не исчез. Уже сто раз могли бы ограбить, будь желание.
   - Но зачем же ему было стреляться, если он в Италию намечал?
   - Наверное, господин Володкович отказался выделить средств. Вот он погоревал в кустах и, назло семье, - пулю в лоб. Господину Володковичу, разумеется, стыдно признаться, что пожадничал, а хочется думать: не он виноват, а кто-то, неизвестно кто.
   Неплохо придумано, похвалил я, только не твоей, братец, головой. Кто-то вложил эти мысли в твои уши. Михал? Людвига?.. Поверить бы еще, что Шульмана не пуля, а шмель укусил...
   Мы расстались. Красинский пошел в дом, а я, сцепив за спиной руки, ходил взад-вперед по аллее, обдумывая ход разговора с Михалом. Вскоре он появился, и мы побрели тем самым маршрутом - мимо прудов, через лужайку, в кустарник, - каким я водил Красинского. Это хождение имело специальную цель: заставляя очередного собеседника, которого я в эти минуты предполагал убийцей, идти по следам Северина, я простодушно надеялся заметить на лице отражение внутренней борьбы или страха. Ни Красинский, ни Михал моих ожиданий не оправдали.
   Но правду сказать, хладнокровие и немецкая логика Михала произвели на меня более тягостное впечатление, чем импульсивная дурость Красинского. В моем противнике было чрез меру эмоций, над ними можно было смеяться, порицать их, но эпитет "тоскливый" никак к нему не подходил. Михал же хоть и обладал лучшим умом, но олицетворял собой скуку. Уже сам вид его располагал к скучанию.
   Я поинтересовался, почему никто не удержал Красинского от несправедливой дуэли.
   Спокойно и рассудительно Михал объяснил, что и предположить не мог возможность дуэли. Он-де был убежден, что я, услыхав вызов, тут же распоряжусь высечь задиру. (И зря я этого не сделал, подумал я с сожалением.) Он лично поступил бы именно так.
   - Логично! - сказал я. - А как вы считаете, Михал, ваш отец обеспечил Северина средствами или отказал?
   Ответ оказался удивителен:
   - Ни то и ни другое. Насколько я понял из слов брата, - продолжал он меланхолическим тоном, - он попросил большую сумму - чуть ли не всю свою наследственную часть. О назначении средств можно только гадать: для закупки оружия, для формирования нового отряда или попросту для жизни за рубежом толком не знаю, планы у Северина всегда были таинственны. Отец сразу не ответил. И непросто ответить, сами понимаете. Позавчера решение у него еще не созрело. И я думаю, что он выдал лишь скромную долю того, что брат ожидал.
   - Сразу хочу прибавить, - продолжал он, - что отец поступил разумно. Выбрасывать неизвестно куда - за народную волю - без пользы для семьи семейные деньги, подрывать имение - я сам против этого.
   - Ну, и каков вывод? - спросил я.
   - Вывод следующий. Вероятно, отец и Северин крепко поспорили, а то и повздорили. Вы извините, но мне кажется, что отец и офицеров пригласил, чтобы преградить Северину доступ в дом.
   Хороший будешь хозяин, герр Михал, подумал я, своего не упустишь. И схема неплохая, один могу сделать упрек: почему в ней бедный Шульман позабыт.
   Я спросил, как он объясняет это покушение.
   - Не знаю, кто мог стрелять по вашему секунданту, - ответил Михал. Но есть люди, которые с удовольствием застрелили бы Красинского.
   Я проявил внимание.
   - За столом, если вы помните, - говорил Михал, - исправник рассказывал, как казаки порубили отряд местных повстанцев - человек тридцать. В этом отряде был Красинский.
   Я искренне удивился, то есть мои глаза полезли на лоб.
   - Не иначе как по божьему знаку, - говорил Михал, - в ту ночь, когда казаки окружили гумно, Красинского в отряде не было. Матушке его удалось каким-то образом заглушить любопытство исправника к этому периоду жизни сына. Но многие родственники погибших, еще не выселенные, считают Николая иудой. На мой взгляд несправедливо.
   - Положим, родственники, - возразил я. - Но откуда им было знать о месте и часе дуэли?
   - Да ведь он, как безумный, носился по фольваркам приглашать секундантов. Помимо меня, ему трое отказали. Он сам мне жаловался. Время такое - все боятся рисковать. Тем более после вчерашнего.
   - Вы с Людвигой будете беседовать? - спросил Михал.
   - Обязательно! - ответил я.
   XXIX
   Слова Михала могли быть либо правдой, либо ложью, но могли быть искусно приготовленной смесью этих противоположностей. Немецкие задатки молодого Володковича вполне допускали такой винегрет.
   Осмыслить его сведения я постановил после разговора с Людвигой, необходимость которого меня сильно удручала: вновь вскрики, вновь призывы к ангелу, то многоречие, то символическая немота, вдруг кровь бросится в лицо, вдруг отольется - не перечислить всех приемов капризной души, нацеленных извести ваше терпение. Я дал себе слово, что приму все ее выходки с тою же иронией, какой требует восприятие фокусов.
   Наконец послышались шаги, я приготовился, но вместо Людвиги на свидание пришел исправник Лужин.
   Разбойник, подумал я, зачем ты пасешься в этом доме? Медом тебе здесь намазано или малый кусок ты урвал, пользуясь чужим горем?
   - По пути встретил вашего прапорщика, он сказал - лекаря чуть не убили. - Я кивнул. - Беглый! - уверенно определил исправник. - Надо ловить, пока новой беды не учинил. - Лужин присел на скамью. - Напрасно вы мне его не отдали. От нас еще никто не убегал. Потому что мы старательно охраняем.
   Я промолчал.
   - Так вы, значит, следствие проводите? - спросил Лужин.
   - Приказано, - ответил я. - Вот семейство Володковичей опрашиваю.
   - У них заботы, заботы. Горе, - исправник скорбно вздохнул. Отцовское горе! Еще хорошо, если по-житейски рассудить, что семья большая, другие дети есть. А как у меня один сын?! Не приведи господь, случится беда - не пережить.
   - А что, хороший у вас мальчуган? - полюбопытствовал я.
   - Славный! - улыбнулся исправник.
   - В отца, в мать?
   Лужин не скрыл гордости:
   - В меня!
   - Приятно слышать, - сказал я, подумав, однако, с горечью, что еще одним вымогателем станет больше.
   Предмета для разговора не было, молчание затягивалось, я ожидал, когда он уйдет.
   - Давайте по-человечески поговорим, - вдруг сказал Лужин.
   - Только так и умею, - ответил я.
   - Ну, так вот, вы можете мне объяснить, зачем вам это следствие, расспросы, допросы, подозрения, - все эти сложности. Ей-богу, не понимаю.
   - Что ж тут неясного? Ранен мой товарищ...
   - И этот странный побег мятежника, - продолжал он. - Вы, с большим опытом офицер, снимаете караул... И легкомысленная дуэль... Удивительный вы человек.
   Было отчего потеряться, и я потерялся - минуту не находил, что сказать, что спросить и в какой форме, а изумленно глядел в хитрые - и видел: очень хитрые - глаза моего нежданного собеседника. Мысли мои разбегались, как толпа под обстрелом. Что он хочет? Кто сказал?.. Володкович?.. Михал?.. Красинский?.. Куда клонит?.. Откровенничать... Стоять патриотом?.. А дуэль?.. Угрожает?.. Провоцирует?.. Я - гвардейский офицер, слуга государя... Оскорбиться?.. Успею оскорбиться...
   - О каком поединке вы говорите, Афанасий Никитович? - вкрадчиво спросил я.
   - Да вот совершенно точно знаю, что между вами и Николаем Красинским была дуэль...
   - Вы, приходится думать, это собственными глазами видели?
   - Собственными не видел, да все ль надо лично наблюдать? И не в том дело. Дуэль не дуэль - мне дела нет, если без осложнений. Я хочу помочь вашим интересам.
   - Признателен, - сказал я, - но не понимаю.
   - Вы думаете: Лужин - простофиля, не видит очевидного. А вам стоило только оком повести, и уже вся картина здешней жизни предстала в ясности. Мы с вами тет-а-тет, я откровенно говорю. Вам уже, думаю, известно, что Северин запятнал себя участием в мятеже. И мне известно. Но я вот молчу, хоть и нарушаю этим распоряжение. Потому что я не только исправник, но и человек. И сознаю, что семья Северина в его глупости неповинна. И представлять к наказанию за черную овцу все, так сказать, стадо мне совесть не разрешает. Убит Северин или застрелился? Вопрос сложный, склоняюсь к последнему. Но допустим - убит. Допустим, нашли преступника. Что ему? А ничего: он мятежника застрелил, человека вне закона, он - вне ответственности. Кто в ответе? Семья. Семья благопристойная, порядочная...
   - Все, что вы мне говорите, для меня удивительно, - сказал я. Чрезвычайно вам благодарен.
   - Плох бы я был как исправник, не будь у меня в каждой деревне, околице, усадьбе своих глаз и ушей, - продолжал Лужин. - Есть такие люди и в этом доме. Одна из служанок слышала ваш разговор с Михалом.
   - Ну и что, - улыбнулся я. - Я сказал Михалу то, чего в натуре не было. Мне хотелось свои догадки уточнить. И скажу вам с полной уверенностью, Афанасий Никитович, что стрелял в нашего лекаря вовсе не беглый...
   - А приятель его, - вставил Лужин.
   - И не приятель его, и совершенно не мятежник...
   - Кого же, в таком случае, ищут ваши солдаты?
   - Ищут они того, кого им приказано искать, - стрелка.
   - Вы меня не понимаете, - сказал Лужин, - потому что, чувствую, неправильно трактуете нашу встречу и мои побуждения. Мы пикируемся, а я здесь не для того. Я не скрывая говорю, но только вам, вам одному: мне искренно жаль семью Володковичей: славные люди, добрые, отзывчивые... И вдруг такое испытание - смерть сына... Вот Михал. Ну, кто он? Еще юноша глупый. Молодо-зелено. Я мог бы, конечно, взять его в оборот: зачем ездил на Шведский холм? Почему не сказал о визитерах? Зачем вез деньги? И что ж его - к наказанию? Но я понимаю: мятежникам нужны деньги, они парня прошантажировали, а у него сердце мягкое - он и поддался...
   - Вы вчера допросили пленного, - продолжал Лужин. - Он, я полагаю, признался, что требовал у Михала денег, которых в силу своего поступка не доставил Северин. Вы этому ужасному для Володковичей признанию могли дать официальный ход, но так не поступили, решив проверить все лично, из чего я заключаю, что вы порядочный и понимающий жизнь человек...
   Иными словами, подумал я, что я - такой же взяточник и негодяй, как ты.
   - Бегство мятежника, которое, без сомнений, можно назвать чудом, продолжал Лужин, - означает, что шантажист получил волю и может повторить свой визит. Ему требуются деньги. Но они нужны всем...
   - Кому нужны, а кому - нисколько, - ответил я. - Лично мне нужно схватить разбойника, сделавшего выстрел. И кроме этого - ничего.
   - Вы, нисколько не сомневаюсь, хороший артиллерист, но с юриспруденцией мало знакомы, - сказал Лужин. - Схватить нетрудно, трудности следом идут - какие у вас доказательства вины. Есть, знаете, очень стойкие, заупрямится: "Не я стрелял!" - и хоть ты его зарежь, стоит на своем. Лужин улыбнулся: - Приходится отпускать.
   - Справедливо! - отметил я.
   Мы поднялись и пошли к дому.
   - Мне кажется, я вас нисколько не убедил, - сказал Лужин. - А жаль.
   - Наоборот, убедили во многом.
   Возле подъезда стоял наготове экипаж. Лужин сел на заднее сиденье, кучер дернул вожжи и повез своего господина вон.
   - Прощайте, господин штабс-капитан! - крикнул исправник, уже отдалившись.
   Я вернулся в дом. Господин Володкович стоял в дверях гостиной. Две почтенные дамы, то ли прибывшие, то ли отъезжавшие, просили его крепиться.
   - Вы хотите поговорить с Людвигой, - сказал мне Володкович, - сейчас позову.
   - Нет, - ответил я. - Мне надо поговорить с вашим экономом Томашем.
   - Эля! - позвал Володкович старую служанку. - Посмотри, где Томаш. Пусть придет.
   Минут через пять служанка сообщила, что Томаш недавно уехал к лавочникам в местечко.
   - Вот незадача. Извините, господин штабс-капитан, - сказал Володкович. - Вы не предупредили, а я и не подумал о нем. Да ничего, он к ночи вернется, тут близко. Я сразу его пришлю.
   И Федор подтвердил, что скоро по приезде исправника какой-то мужчина верхом выехал из усадьбы. Судя по описанию, это был Томаш.
   XXX
   Нагнав рассыпанный в цепь взвод, я приказал возвращаться в деревню. Солдаты обрадовались.
   Закат горел над лесом; когда дорога поднималась на холм, пылал сквозь стволы багряный круг солнца; где-то недалеко каркали вороны; воздух остыл; небо было чистое, на нем серебристой печатью проступал диск луны. Меня всегда волновала эта древняя печать на земном небе, оттиск лица первого бога, знак его давнишнего бытия, его след - легкий, как дальний звон. Следуя доброму инстинкту, я никогда не смотрел на луну сквозь увеличительное стекло - древние тайны и новые тайны не увидишь с его помощью, и не станет понятно, отчего свет ночного светила вызывает у нас грусть. Или мы ощущаем глубину тьмы и забвения, из которого выплывает серебристая тень?
   Но древние боги осмеяны, луна объявлена божьей лампадой, а создатель, во славу которого она украшает небосвод, не следит за человеками; он спит до Судного дня и судить дела доверил людям. Графу Муравьеву, например, заплечных дел мастеру. Достаточно написать ему письмо, подумал я, он махом этот узел разрубит. Но сама мысль писать донос была отвратительным допущением. Я знал, что и буквы не напишу. Да и толку нуль - здесь появится новый владелец, и мои заботы пойдут на пользу только ему. Но что мне за дело сменять помещиков. И потом: негодным образом действуешь - значит, негодяй. А негодяев без меня с избытком. Вот и по мне стрелял подлец, а если я тайно по нему выстрелю - тоже буду подлец.
   Распустив взвод, я прибыл к подполковнику Оноприенко и доложил о неудаче поисков.
   - Да, - согласился командир. - Легкое ли дело обнаружить в лесах беглеца. Он подвижен, не оставляет следов. Поблагодарим бога - могло быть хуже. Напишите объяснение, Петр Петрович, будем надеяться, последнее, а утром - прочь от этого места. В часов семь и выступим.
   Времени у меня осталось вечер и ночь.
   Я поехал к Шульману.
   XXXI
   На лавке возле Шульмана стояло полдюжины бутылок - все запечатанные.
   "Вот как заботятся о раненом настоящие товарищи", - сказал лекарь. "Еще бы! - ответил я. - Ведь вы, Яков Лаврентьевич, принесли на алтарь Победы свою кровь. Не удивлюсь, если награду получите". - "Свое я уже получил, - сказал лекарь. - А вы, говорят, мятежников искали. Ну что?" "Покамест ничего. Но думаю, узнал подлеца". - "Вот именно - подлец, сказал Шульман. - Испортил настроение. И пить не хочется. Разве с вами. Откройте кагор - подполковник лично привез. И мне налейте". - "А я к вам с просьбою", - сказал я. "Уж не опять ли на дуэль ехать? Решительно отказываюсь - жить хочется". - "Нет, другого рода". - "Ну, тогда слушаю".
   - Вчера, - сказал я, - мы подписались в том, что Северин Володкович покончил жизнь самоубийством. Так вот, он был убит, а всех нас ловко обманули.
   - И вы знаете, кто это сделал?
   - Знаю. И хочу с вами поделиться. Мне ваше мнение интересно.
   - А мне ваша история.
   - Ну, так послушайте. Если надоест, скажите откровенно.
   - Готов слушать всю ночь.
   - Начну с того, что Северин вовсе не несчастный Ромео, каким рисовал его отец. Он был взводным командиром в отряде повстанцев, две недели назад разбитом. Избежав пленения, он и с ним трое приятелей пришли сюда. Одного из них убил Лужин, второго я спас на Шведском холме, третьему помог сбежать из поповского сарая. Надеюсь, вы меня не осудите?
   - Так это вы! - воскликнул лекарь. - Жму вам руку. Но как, как это было?
   Я рассказал.
   - И вы не устыдились жаловаться на свое бессилие? - укорил меня Шульман. - Или попросту разыгрывали?
   - Нисколько, Яков Лаврентьевич. Поймите меня. Просто грех искупил. На мне был, на вас - нет. Но продолжать?
   - Вы еще спрашиваете.
   - Два дня назад Северин привел семью в замешательство просьбой денег. Отец, взяв за компанию Михала и Людвигу, отправился за деньгами в город. Я встретил их у корчмы, когда они возвращались. Вид у них был тусклый. Такая просьба не вызвала бы удовольствия и несколько месяцев назад, хоть тогда поступки Северина семейному благосостоянию не угрожали. Тогда граф Муравьев еще не испытывал родственные чувства круговой ответственностью, еще в Сибирь никого не гнали и не лишали имений. Другое дело сейчас, когда постановлено: хочешь владеть имуществом, доложись, что сын - инсургент или что брат - инсургент; доложись, где он, появляется ли дома, и обязательно донеси, если появится. А Северин связи с домом не держал. Может, к этому дню его уже в мыслях и похоронили. И вдруг явился и просит денег. Кандидат на виселицу. Живая угроза семье. Схватят - улика неопровержимая - прощайте пруды, ужины, лебеди и слуги, прощай свадьба - Красинский-то еще не родственник, ему - ничего, прощай хозяйство на немецкий манер, слава богатого помещика. Есть о чем задуматься, да?
   - Не без того, - согласился лекарь.
   - Но проехав от корчмы до церкви, семья Володковичей изменилась в настроении настолько, что нас пригласили в усадьбу. Господин Володкович объяснил, что преследовал этим приглашением две цели: подчеркнуть свой патриотизм, любовь к армии и нейтрализовать нас завязавшимся знакомством. Как глава дома он поступил правильно.
   - Хотелось бы, - сказал Шульман, - чтобы подобную щедрость проявляли все патриоты. По крайней мере, в отношении вин.
   - Теперь обратим внимание на время, - продолжал я. - Мы прибыли в половине восьмого. Спустя четверть часа приехал исправник. В восемь часов вы, я и Михал сидели в беседке. В десять прозвучал выстрел, а в половине одиннадцатого в той же беседке мы увидели труп. По словам господина Володковича, Северин расстался с родными в семь... В двадцати минутах ходьбы от прудов его ожидали приятели. Он до них не дошел. Где он провел три часа, никому не известно. В момент выстрела все Володковичи и Лужин сидели за столом. Как вы думаете, кто убил?
   - А убийца - знакомое лицо?
   - Знакомое.
   - Думаю, Лужин, хотя не понимаю, каким образом.
   - Нет, к этому убийству исправник не причастен. Он приехал на наших глазах и все время был рядом с подполковником. А самое главное, он не знал, что встретит в усадьбе офицеров. Убийство же случилось исключительно потому, что ожидали нас - ни в чем не заинтересованных, уважаемых свидетелей. Лужин - вымогатель и явился за барашком в бумажке. Вероятно, кто-то, скорее всего, эконом Володковича Томаш, вы должны его помнить, известил исправника о возвращении Северина. Тот и примчался: "Где ваш Северин?", а простым языком: "Хотите молчания о сыне-мятежнике раскошельтесь!" Но и для него смерть Северина была неожиданностью, хотя он и на полслова не верил в романтическую любовь. Словом, не Лужин. Но кто? Лучше сказать: сколько? Сколько человек участвовало в убийстве? В коляске, когда командир принимал приглашение, сидели трое...
   - Погодите, погодите, - взволновался Шульман. - Вы можете объяснить, зачем нужен спектакль с самоубийством. Согласитесь, что умнее убить тайно. Словно Северин и не заявлялся в усадьбу.
   - Ничуть не умнее, - ответил я, - проходит срок, и у господина Володковича интересуются, где его сын. Он должен ответить: "В Петербурге, но с марта вестей от него не было". А в феврале - марте съезжались в край для мятежа. Начнутся выяснения, кто-то проговорится - и последуют репрессии. А уж коли на местном кладбище есть могила, а в местной полиции наше свидетельство, то и спроса никакого. Ведь каждый волен распоряжаться своей жизнью как захочет.
   - Да, дело личное, - признал лекарь. - Всем наплевать.
   - Говоря вообще, - сказал я, - для версии о самоубийстве было бы убедительнее застрелить Северина в его комнате. Мы веселимся, вдруг над головами нашими выстрел, мы летим по лестнице, слуги выбивают дверь - на полу Северин, в комнате вонь пороха. Не возникает и тени подозрения. Но такая инсценировка требует сговора всей семьи, кто-то с общего соглашения должен выступить палачом, Северина надо связать, держать взаперти. И тому подобное. Я решил, что семейного заговора не было, что есть люди, не причастные к убийству. Очевидно, что непричастен Красинский. У него нет причин убивать Северина. Он богат. Что бы ни сделали Володковичам - его не коснется. В худшем случае он не возьмет за Людвигой приданого. Получив от него вызов, я стал подозревать Людвигу. Выстрел эти подозрения рассеял стрелял мужчина; и в числе подозреваемых остались двое - Михал и господин Володкович.