Страница:
В Москву приехавшие Кондырев с товарищами весьма войско обрадовали. Но Заруцкий, видя что ему нехорошо быть имеет, с единомышленниками своими и многими казаками ушел в Коломну, где взяв Марину с сыном и сжегши Коломну, а жителей обвинив в измене, пошел на Рязань, разоряя многие места, и стал в Михайлове. Польские же и шведские историки сказывают, что он с Мариною венчался. От Заруцкого же оставшиеся при Москве казаки, опасаясь от Пожарского на себя гнева, послали от себя атамана Кузьму Волкова с товарищами к Пожарскому якобы просить о немедленном приходе, а действительно уведать, в каком он намерении идет и нет ли на них какого умышления, которые застали его в Ростове. И оные, дав им некоторое жалованье, обнадежив всякою милостию, отпустили, а сами пошли к Троицкому монастырю. Которым навстречу из монастыря вышли воеводы и власти с крестами. И воеводы стали между монастырем и Климентьевой слободой, хотели тут отдохнуть. Но получив известие, что гетман Хоткевич уже близ Москвы, тотчас поднявшись, пошли, а наперед послали князя Василия Ивановича Туренина и велели ему стать у Чертольских ворот. Сами же, придя, ночевали на Яузе, где встретили их от Трубецкого многие люди и просили от Трубецкого, чтоб Пожарский стал с ним вместе. Но воеводы, ведая, что Трубецкой захочет иметь первенство, а другие его слушать не захотят, а особенно Пожарский не хотел сам той чести уступить, отказали, якобы опасаясь дворянство с казаками вместе поставить, между которыми уже издавна согласия нет, потому что в казаках более всего беглых холопов и крестьян. А на следующий день, поднявшись рано, он пошел прямо к Арбатским воротам. И Трубецкой, сам его встретив, снова к себе звал, но в том также получил отказ, из-за чего тайно произошла между ними злоба. И в тот же день Пожарский сделал около себя окоп, а про гетмана проведывать послал по всем дорогам.
На утро же августа 21, прибежав, посланные сказали, что гетман ночевал в тереме, идет за ними. Который в тот же день стал на Поклонной горе, а 22 числа перешел он Москву реку у Девичьего монастыря и стал у Пречистинских ворот. Но Пожарский тотчас пошел навстречу к нему со всем войском, а Трубецкой стал за Москвою рекою у Крымского брода, прислал к Пожарскому просить в прибавку войска, чтоб ему можно было через реку поляков в смятение привести. Потому Пожарский немедля послал 5 лучших сотен конницы. И был бой у Пожарского с гетманом с утра до 8 часа, то есть до третьего часа пополудни, где только была одна Пожарского конница, а Трубецкой не помог, и казаки, смотря на оное из-за реки, смеялись и поносили Пожарского. Пожарский, видя изнеможение, велел нескольким сотням, с коней сойдя, биться пехотою, чрез что с обеих сторон людей множество побили. Видели же посланные к Трубецкому сотни, что Пожарского поляки утесняют против воли Трубецкого, и на них смотрят атаманы Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов, перейдя через реку, напав на поляков с боку, смяли и многих поляков побили. После чего гетман, перейдя Москву реку, стал у Донского монастыря. В ту же ночь изменник Григорий Орлов провел в Москву от гетмана 600 человек гайдуков, сказав на карауле, якобы по указу воевод ведет пехоту шанцы против города сделать. И поставив их у Егорья в Ендове, сам пошел в город. 23 дня гетман, ведая что уже его люди там есть, пошел к Москве, желая запасы через мост пропустить. Трубецкой же, желая захватить путь ему, стал у Москвы реки от Лужников, а Пожарский у Илии пророка обыденного, послав к Трубецкому в помощь многие сотни, у которых с гетманом был бой с утра до полудни. И гетман Трубецкого сбил и втоптал в Москву реку. Но Пожарский по принуждению товарищей его выручил, потому Трубецкой и казаки отступили в таборы. А гетман стал у церкви Екатерины с обозом, тогда же острог у церкви Климента взял и, порубив казаков, посадил венгров.
Пожарский, видя, что казаки на него осердились и от своих слыша нарекание, послал казаков уговаривать, чтоб идти на гетмана заодно, но они не хотели того слушать и хотели идти прочь. Тогда же случился при войске Пожарского келарь Троицкого монастыря Авраам Палицын, который, видя безумством воевод людям погибель, поехав в таборы казачьи, просил их, чтоб они, войдя в согласие, на следующий день на гетмана всеми войсками пошли, обещая им из монастырской казны дать довольное жалованье, выручая Пожарского, сколько можно. Потому казаки, послушав, согласились и пошли на гетмана с двух сторон, сначала острог Климентовский взяли и тут венгров 700 человек побили, а в острог посадили пехоту и из-за наступающею ночи отступили каждый в свои таборы, оставив во рвах и ямах пехоту, чтоб гетмана ночью в город не пропустить. А гетман для караулу поставил у Крымского брода роту пехоты, а у Крымского двора для разъезда роту конницы. Сие приметил Козьма Минин и, не сказывая никому, опасаясь измены, просил у воевод, чтоб ему дали некоторое количество людей, объявив им намерение, что они с охотою позволили. Он же, взяв ротмистра Хмелевского да дворян три сотни и переплыв через реку выше поляков, в самой тихости подъехал близко к ним, внезапно напал, и оные две роты побежали к таборам, а Козьма, догоняя, рубил, что слыша, во рвах лежащая пехота туда же побежали. Гетман же, слыша такой великий шум, вскочив с постели, думая, что все войска русские идут, оставив обоз, ушел и остановился у Донской. Тогда от Пожарского и Трубецкого на тот шум многие сами по себе набежали и хотели за гетманом гнать. Однако ж Козьма в такой темноте, не ведая сам, сколько войск с ним, и опасаясь, чтоб гетман, осмотрясь, не поворотился, стал со всеми людьми по городу и велел всю ночь стрелять. Гетман же, всю ночь стоя на лошадях, а поутру неправое получив известие или сам из-за стыда затеяв, пошел назад к Смоленску. А воеводы, разобрав обоз его, стали по своим местам и договорились, что для совета съезжаться на Неглинной.
Тогда черкасы, уведав, что все русские войска под Москвою, пройдя снизу, город Вологду взяли и сожгли. Сие слыша, воеводы велели из Владимира окольничему Измайлову идти к Вологде на черкас, и ежели к городу английские войска пришли, чтоб их принял и отправил в Москву. Он же, придя на Вологду, черкас многих побил, а остальных разогнал, сам пошел с малым числом людей к городу.
При Москве после отбития гетмана воеводы, вступив в Белый город, так поляков в Китае и Кремле заключили, что никому выйти было невозможно, и чрез то учинился им великий голод. И хотя они всех жителей, которые им ненадобны были, ограбив, из города выбили, также боярам и знатным людям жен и детей выслать велели, того ради те просили воевод, чтоб оных приняли в свое защищение, потому воеводы, приняв их с честью, велели проводить в их вотчины, а прочим давали волю, кто куда хочет. Однако ж и с тем всем так учинилось, что всех лошадей, собак и кошек поели, напоследок побитых людей ели. Воеводы, зная такую скудость, надеялись, что поляки скоро сдадутся. Но уведав, что до последнего помереть хотят, сожалея бояр, невинно заключенных, рассудили силу против них употребить. И октября 22, приступив с лестницами кругом, Китай взяли и поляков многих побили. Остальные же поляки и русские изменники ушли в Кремль и заперлись. Но видя себя в крайнем изнеможении, в тот же день прислали просить, чтоб воеводы их приняли и жизни не лишили, а особенно просили, чтоб их не отдавали в полк Трубецкого казакам. Пожарский, не дав об этом знать Трубецкому, приступил к городу к Каменному мосту, где сначала бояре вышли со всеми русскими, которых никто узнать уже не мог, пока кто сам о своем имени не говорил. И хотя поляки тогда ж хотели выходить и город отдать, но казаки, придя со всем их войском, хотели с Пожарским биться, из-за чего принуждены были отступить. 23 дня бояре положили между собою на том, что поляков разделить пополам, а в городе что есть у поляков казенное отобрать и положить в казну, после чего послали к полякам в Кремль четырех человек из воевод обоих полков. И приняв у них казенное сокровище, которое еще цело находилось, и оружие всякое написав на росписи, и поляков выведши, разделили: полковник Будина со всеми знатнейшими шляхтою и всем полком к князю Пожарскому, и оный их всех, разведя по станам, сохранил и разослал по городам под караулы; а полковник Струс со своим полком достался в полк Трубецкого, и оных казаки всех побили. А Сапега прежде взятия от великой печали, видя такое несчастье, умер.[67] И после принятия города вошли бояре и воеводы в пустой оный город с великими слезами и положили для совета съезжаться в дом государев, очистив некоторые покои. А после того очищали и починивали в Москве улицы и дома, поскольку войти было от смрада невозможно. Вскоре после вступления в Москву казаки просили у воевод жалованья, но воеводы им объявили, что казны никакой ныне нет и платить нечего, а ожидали бы оного по исправе; к тому ж хотят учинить смету, сколько они городов пограбили и казны государственной насильно взяли. За что они, осердясь, хотели бояр и воевод побить. Но дворяне, уведав о том, никакого зла учинить не допустили, и едва уже до бою не дошло. После чего бояре и все люди в согласие пришли, что ни королевича, ни вора за государя не принимать и государство всем единодушно до последней капли крови своей защищать. И в том все присягали и во все города о том писали, прося от всех вспоможения.
Король Сигизмунд после такого продолжения и неправедных домогательствах, пребывая сам в смятении мыслей своих, взяв королеву и королевича Владислава, пошел в Вильню, где ее оставив с сыном, пришел к Смоленску. И когда он с войском из Смоленска пошел, тогда упала в воротах железная редка, которую долгое время поднять не могли. И принужден был выйти из города в другие ворота, что ему тогда за злое предвещание многие почитали,[68] как то и действительно явилось, что ему в Москву дорогу заперли, и принужден был со стыдом и великим убытком назад воротиться. Ибо войдя в русские города, уповал везде принятым быть с честью, но везде явились ему неприятели, и вместо хлеба да соли встречали с порохом и свинцом. Крестьяне по лесам и по деревням людей его, где могли, побивали, и для того в полках его явилась во всем нужда. Не доходя до Вязьмы, встретил его Хоткевич с разбитым войском и сказал, что Москва от русских жестоко осажена, и уже не надеется, чтоб он застал. Потому король из Вязьмы послал в Москву проведать князя Федора Енгалычева с грамотою в Москву, ежели еще не взята. И оного воеводы взяли на третий день после взятия, о приходе королевском уведали и немедленно город к осаде укреплять стали. А в города послали грамоты, чтоб как возможно наискорее запасы по возможности везли. Потому из многих городов отправили и навезли с довольством. А также и жители, которые разошлись, стали собираться. Только в Казани дьяк Шульгин во всем отказал и едва посланных не побил. Между тем король, уведав, что русские Москву взяли и поляков, почитай, всех побили, зло разгневавшись, обещался, взяв бояр и воевод, бывших при том, всех побить. И тотчас из Вязьмы пошел к Погорелому городищу, где тогда был князь Юрий Шеховский с малым числом людей и недостатком припасов. Король же, жестоко несколько раз к оному бездельному и только тыном огороженному месту приступая, не учинив ничего, потеряв более людей, нежели оный городок стоит, пошел с великою злобою к Волоку. Но одумавшись, желая коварством обмануть, от Волока послал к Москве с войском молодого Жолкевского да изменника князя Даниила Мезецкого, который был в послах с Голицыным, и дьяка Ивана Грамотина, велел им бояр и воевод уговаривать. Которые, придя неожиданно к Москве, за городом стали людей хватать. Воеводы же, уведав, тотчас вышли против них с войском, и хотя они прислали сказать, что имеют от короля грамоту и от королевича, но воеводы, видя, что оные многолюдством не для договоров, но для возмущения казаков пришли, сказали им, чтоб прочь шли. И видя, что оные к бою готовиться стали, думая, что русских мало, того ради бояре велели еще войскам выступить и, вступив с ними в бой, почитай, всех побили и полон побрали. С русской же стороны сначала взяли они в полон смоленчанина Ивана Философова, которого спрашивали, какое намерение имеют о королевиче. И оный им сказал, что ни один человек его на царстве иметь не хочет, потому что король учиненные договоры нарушил. Жолкевский, воротясь к королю с малым числом людей, обстоятельно донес. Сие возобновило снова в короле злобу, и велел к Волоку всею силою приступать, где был воевода Иван Коромышев и о защищении города весьма не радел. Что видя, казачий атаман Иван Епанчин снял правление обороной на себя с товарищем своим Маркою Нелюбом. При котором король, на приступах немало людей потеряв и ничего не сделав, пошел назад в Польшу с великою поспешностию и пагубою для людей своих, ибо в пути от стуж и голода многие у него померли и от крестьян побиты; и так от 35 000, которые с ним и Хоткевичем были, едва 8000 возвратилось ли. Бояре, слыша об отходе королевском, писали о том во все города, объявляя, что они все согласились единодушно Российское государство оборонять, а к городу Архангельскому окольничему Артемию Васильевичу Измайлову, чтоб пришедших на помощь от англичан немецкие войска, заплатив надлежащее, отпустил обратно.
Тогда же Заруцкий, придя, к Переславлю Рязанскому приступал, но воевода Михаил Бутурлин, выйдя из города, его разбил. От которого он уйдя, взял из Михайлова Марину с сыном, ушел на украину и там многие места попустошил.
Бояре же и воеводы, видя от поляков и воров безопасность немалую, однако ж опасаясь между собою разногласий, что в безглавном правительстве между равными легко произойти могло, а особенно что главнейший между ними князь Мстиславский от тяжкого в Москве заключения был весьма слаб, стали думать о выборе государя. И некоторые предлагали, чтоб тотчас государя выбирать обретающимися в Москве людьми, представляя, что войска, почитай, из всех городов при Москве, и другие никто спорить не могут. Другие, рассуждая, что в Москве только одно войско под властью их воевод, которые без рассмотрения всех нужных обстоятельств легко могут к представлению воевод своих склониться и за них стоять, чрез что удобно злобе и несогласию снова подастся причина. А наиболее что воеводы, ходя с войсками самовольно, были один другому прежде противными, один другого вотчины разорял и родню его побивал, что легко забыто быть не может. К тому же Новгород, Псков, Казань и другие, а также многие духовные особы и палатные люди жили по разным местам. Ежели их не призвать, то поставят себе за обиду, из чего не лучшее следствие, как выбор Шуйского, явиться может. И потому согласились созвать со всего государства. И о том послали во все города указы, чтоб немедленно духовные власти, шляхетство и знатное купечество собирались, а к Артемию Васильевичу Измайлову, чтоб пришедших на помощь англичан от города обратно с благодарением отпустил и, что надлежит, им заплатил. Потому многие стали съезжаться, из Новгорода приехал наместник князь Иван Никитич Одоевский с некоторыми людьми.
В Швеции король так долго с отпуском брата своего тянул, но получив от Делагарди письмо, что Пожарский с войском к Москве идет, и хотя чрез письма от них уверение получено, но когда они поляков выбьют, то окончательно о королевиче запамятуют, и видимая Швеции польза вдруг угаснет. Потому король тотчас писал к Делагарди, что отправит брата своего Карла Филиппа немедленно. Однако ж и того из-за ведущейся тогда датскою войны и других обстоятельств не учинил, а особенно потому, что мать оного, поскольку младенца 12-ти летнего, отпустить не хотела.[69] А между тем Понтус Делагарди отправил от себя в Москву объявить, якобы королевич по предписанным ему договорам склонился и идет к Новгороду, а он в защищение Российского государства с войском идти готов, куда повелят.
1613. В Москве бояре и прочие станы, собравшиеся для избрания, долгое время о выборе рассуждая и представляя разных особ, в согласие прийти не могли. Однако ж между тем прибывшему от Делагарди сказали, что они ныне помощи от него никакой не требуют, только просят, чтоб он, оставив города русские, выступил за границы и тем бы вольному выбору не мешал, поскольку и ныне многие поставляют, якобы он силою королевича на царство посадить хотел, что людей приводит в противное мнение. И может он видеть, что за взятие Смоленска все, присягав, от королевича польского отреклись и говорить о нем больше запретили, что легко и с ними статься может, ежели он не выступит, поскольку оное не соответствует договорам. А когда он выступит, то конечно без противности о королевиче представлять будет свободно. И ежели кого выберут, то им немедленно пришлют известие. И с тем оных присланных отправили. В выборе же видели казаки и стрельцы несогласие между боярами, подали от себя на письме,[70] что они хотят иметь на царстве Михаила Федоровича Романова, сына митрополита Филарета, утверждая его свойством с царем Иоанном Васильевичем и сыном его царем Феодором, поскольку отца Филарета Никиты Романовича Юрьева сестра Настасья Романовна была первая супруга царя Иоанна, а мать царя Федора, потому Филарет брат двоюродной был царю Феодору Иоанновичу. К тому же представляли, что от него никакой опасности нет, поскольку человек молодой и ни с кем никакой вражды иметь случая ему не было. С чем все духовные, а потом и весь народ согласился. И оное марта 1 числа на миру положив, отпев молебен, послали к матери его на Кострому в Федоровский монастырь просить архиепископа рязанского Феодорита, из бояр дядю его Федора Ивановича Шереметьева, который женат был на сестре Филарета Никитича, да с ними чудовского архимандрита Троицкого монастыря келаря Палицына и Спасского монастыря архимандрита, двух окольничих стольников, дьяков и дворян, а также голов от казаков и стрельцов многое число. Михаил же Феодорович жил тогда в Костромской своей вотчине. И по приближении к Костроме архиепископ со властями, остановясь за версту в селе Новоселках, облеклись в церковные одежды, со святыми иконами пошли в город, которых также протопоп с иконами и весь народ встретил на устье речки Костромы, а пошли прямо в монастырь. И государь с матерью встретили их у монастырских святых ворот. Тогда вышел в монастырь архиепископ от всего духовенства, а боярин с товарищами от всего народа просили иночицу Марфу Ивановну, чтоб благоволила, сына своего отпустила на царство, а также и его просили. Она же, видя многих государей несчастье и народа еще волнение, что два королевича избраны и присягами в том обнадежены, а сверх того вора, Маринкина сына, с войском на украине того ж домогающегося, а сына своего еще в самой младости, которому еще 17-ти лет не исполнилось, опасаясь, что ему таким великим государством править и от такого множества внешних и внутренних врагов защищать было опасно, а еще более, что казна государственная вся растащена и народ, столь многие годы разоряясь, как в военных людях, так и в имениях истощал, презрел всего народа такую прилежную просьбу и от всех изливаемые слезы, просьбу их отвергла, и отказала.
Тогда присланные, сочинив грамоту от лица всего народа с обещанием его до последней возможности защищать и во всем быть ему покорным и утвердив тяжкою клятвою, им объявили и снова с крайним прилежанием просили. Она же, не в силах более им противиться, марта 14 дня привела сына своего к церкви к святому алтарю и, поставив его у образа Богородицы, с великими слезами сказала: «Вот сын мой, которого отдаю в руки матери Божией, которого вы возьмите от нее на ваши души. И ежели что зло учините, всевышний творец и пресвятая Богородица будут вам судья». И благословив сына своего, отступила. Архиепископ же, подступив, возложил на него присланный из Москвы животворящий крест, а боярин подал царский жезл. И тогда весь народ с великою радостью поздравили и, учинив крестное целованье, руку целовали. А в Москву послали с известием и грамотою, по которой также, все единодушно целовав крест, послали по городам. В городах же везде без всякого прекословия тому последовали. Только казанский дьяк Никанор Шульгин, будучи тогда с войском в Арзамасе, сам присягать не хотел и войску не велел. Но видя, что войско, не послушав его, присягает, уехал в Казань, желая народ возмутить. Но когда и там его не послушали, то он уехал в Свияжск. Казанцы же, послав за ним и взяв в Свияжске, сослали в Москву, а из Москвы сослан в Сибирь в заточение.
На утро же августа 21, прибежав, посланные сказали, что гетман ночевал в тереме, идет за ними. Который в тот же день стал на Поклонной горе, а 22 числа перешел он Москву реку у Девичьего монастыря и стал у Пречистинских ворот. Но Пожарский тотчас пошел навстречу к нему со всем войском, а Трубецкой стал за Москвою рекою у Крымского брода, прислал к Пожарскому просить в прибавку войска, чтоб ему можно было через реку поляков в смятение привести. Потому Пожарский немедля послал 5 лучших сотен конницы. И был бой у Пожарского с гетманом с утра до 8 часа, то есть до третьего часа пополудни, где только была одна Пожарского конница, а Трубецкой не помог, и казаки, смотря на оное из-за реки, смеялись и поносили Пожарского. Пожарский, видя изнеможение, велел нескольким сотням, с коней сойдя, биться пехотою, чрез что с обеих сторон людей множество побили. Видели же посланные к Трубецкому сотни, что Пожарского поляки утесняют против воли Трубецкого, и на них смотрят атаманы Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов, перейдя через реку, напав на поляков с боку, смяли и многих поляков побили. После чего гетман, перейдя Москву реку, стал у Донского монастыря. В ту же ночь изменник Григорий Орлов провел в Москву от гетмана 600 человек гайдуков, сказав на карауле, якобы по указу воевод ведет пехоту шанцы против города сделать. И поставив их у Егорья в Ендове, сам пошел в город. 23 дня гетман, ведая что уже его люди там есть, пошел к Москве, желая запасы через мост пропустить. Трубецкой же, желая захватить путь ему, стал у Москвы реки от Лужников, а Пожарский у Илии пророка обыденного, послав к Трубецкому в помощь многие сотни, у которых с гетманом был бой с утра до полудни. И гетман Трубецкого сбил и втоптал в Москву реку. Но Пожарский по принуждению товарищей его выручил, потому Трубецкой и казаки отступили в таборы. А гетман стал у церкви Екатерины с обозом, тогда же острог у церкви Климента взял и, порубив казаков, посадил венгров.
Пожарский, видя, что казаки на него осердились и от своих слыша нарекание, послал казаков уговаривать, чтоб идти на гетмана заодно, но они не хотели того слушать и хотели идти прочь. Тогда же случился при войске Пожарского келарь Троицкого монастыря Авраам Палицын, который, видя безумством воевод людям погибель, поехав в таборы казачьи, просил их, чтоб они, войдя в согласие, на следующий день на гетмана всеми войсками пошли, обещая им из монастырской казны дать довольное жалованье, выручая Пожарского, сколько можно. Потому казаки, послушав, согласились и пошли на гетмана с двух сторон, сначала острог Климентовский взяли и тут венгров 700 человек побили, а в острог посадили пехоту и из-за наступающею ночи отступили каждый в свои таборы, оставив во рвах и ямах пехоту, чтоб гетмана ночью в город не пропустить. А гетман для караулу поставил у Крымского брода роту пехоты, а у Крымского двора для разъезда роту конницы. Сие приметил Козьма Минин и, не сказывая никому, опасаясь измены, просил у воевод, чтоб ему дали некоторое количество людей, объявив им намерение, что они с охотою позволили. Он же, взяв ротмистра Хмелевского да дворян три сотни и переплыв через реку выше поляков, в самой тихости подъехал близко к ним, внезапно напал, и оные две роты побежали к таборам, а Козьма, догоняя, рубил, что слыша, во рвах лежащая пехота туда же побежали. Гетман же, слыша такой великий шум, вскочив с постели, думая, что все войска русские идут, оставив обоз, ушел и остановился у Донской. Тогда от Пожарского и Трубецкого на тот шум многие сами по себе набежали и хотели за гетманом гнать. Однако ж Козьма в такой темноте, не ведая сам, сколько войск с ним, и опасаясь, чтоб гетман, осмотрясь, не поворотился, стал со всеми людьми по городу и велел всю ночь стрелять. Гетман же, всю ночь стоя на лошадях, а поутру неправое получив известие или сам из-за стыда затеяв, пошел назад к Смоленску. А воеводы, разобрав обоз его, стали по своим местам и договорились, что для совета съезжаться на Неглинной.
Тогда черкасы, уведав, что все русские войска под Москвою, пройдя снизу, город Вологду взяли и сожгли. Сие слыша, воеводы велели из Владимира окольничему Измайлову идти к Вологде на черкас, и ежели к городу английские войска пришли, чтоб их принял и отправил в Москву. Он же, придя на Вологду, черкас многих побил, а остальных разогнал, сам пошел с малым числом людей к городу.
При Москве после отбития гетмана воеводы, вступив в Белый город, так поляков в Китае и Кремле заключили, что никому выйти было невозможно, и чрез то учинился им великий голод. И хотя они всех жителей, которые им ненадобны были, ограбив, из города выбили, также боярам и знатным людям жен и детей выслать велели, того ради те просили воевод, чтоб оных приняли в свое защищение, потому воеводы, приняв их с честью, велели проводить в их вотчины, а прочим давали волю, кто куда хочет. Однако ж и с тем всем так учинилось, что всех лошадей, собак и кошек поели, напоследок побитых людей ели. Воеводы, зная такую скудость, надеялись, что поляки скоро сдадутся. Но уведав, что до последнего помереть хотят, сожалея бояр, невинно заключенных, рассудили силу против них употребить. И октября 22, приступив с лестницами кругом, Китай взяли и поляков многих побили. Остальные же поляки и русские изменники ушли в Кремль и заперлись. Но видя себя в крайнем изнеможении, в тот же день прислали просить, чтоб воеводы их приняли и жизни не лишили, а особенно просили, чтоб их не отдавали в полк Трубецкого казакам. Пожарский, не дав об этом знать Трубецкому, приступил к городу к Каменному мосту, где сначала бояре вышли со всеми русскими, которых никто узнать уже не мог, пока кто сам о своем имени не говорил. И хотя поляки тогда ж хотели выходить и город отдать, но казаки, придя со всем их войском, хотели с Пожарским биться, из-за чего принуждены были отступить. 23 дня бояре положили между собою на том, что поляков разделить пополам, а в городе что есть у поляков казенное отобрать и положить в казну, после чего послали к полякам в Кремль четырех человек из воевод обоих полков. И приняв у них казенное сокровище, которое еще цело находилось, и оружие всякое написав на росписи, и поляков выведши, разделили: полковник Будина со всеми знатнейшими шляхтою и всем полком к князю Пожарскому, и оный их всех, разведя по станам, сохранил и разослал по городам под караулы; а полковник Струс со своим полком достался в полк Трубецкого, и оных казаки всех побили. А Сапега прежде взятия от великой печали, видя такое несчастье, умер.[67] И после принятия города вошли бояре и воеводы в пустой оный город с великими слезами и положили для совета съезжаться в дом государев, очистив некоторые покои. А после того очищали и починивали в Москве улицы и дома, поскольку войти было от смрада невозможно. Вскоре после вступления в Москву казаки просили у воевод жалованья, но воеводы им объявили, что казны никакой ныне нет и платить нечего, а ожидали бы оного по исправе; к тому ж хотят учинить смету, сколько они городов пограбили и казны государственной насильно взяли. За что они, осердясь, хотели бояр и воевод побить. Но дворяне, уведав о том, никакого зла учинить не допустили, и едва уже до бою не дошло. После чего бояре и все люди в согласие пришли, что ни королевича, ни вора за государя не принимать и государство всем единодушно до последней капли крови своей защищать. И в том все присягали и во все города о том писали, прося от всех вспоможения.
Король Сигизмунд после такого продолжения и неправедных домогательствах, пребывая сам в смятении мыслей своих, взяв королеву и королевича Владислава, пошел в Вильню, где ее оставив с сыном, пришел к Смоленску. И когда он с войском из Смоленска пошел, тогда упала в воротах железная редка, которую долгое время поднять не могли. И принужден был выйти из города в другие ворота, что ему тогда за злое предвещание многие почитали,[68] как то и действительно явилось, что ему в Москву дорогу заперли, и принужден был со стыдом и великим убытком назад воротиться. Ибо войдя в русские города, уповал везде принятым быть с честью, но везде явились ему неприятели, и вместо хлеба да соли встречали с порохом и свинцом. Крестьяне по лесам и по деревням людей его, где могли, побивали, и для того в полках его явилась во всем нужда. Не доходя до Вязьмы, встретил его Хоткевич с разбитым войском и сказал, что Москва от русских жестоко осажена, и уже не надеется, чтоб он застал. Потому король из Вязьмы послал в Москву проведать князя Федора Енгалычева с грамотою в Москву, ежели еще не взята. И оного воеводы взяли на третий день после взятия, о приходе королевском уведали и немедленно город к осаде укреплять стали. А в города послали грамоты, чтоб как возможно наискорее запасы по возможности везли. Потому из многих городов отправили и навезли с довольством. А также и жители, которые разошлись, стали собираться. Только в Казани дьяк Шульгин во всем отказал и едва посланных не побил. Между тем король, уведав, что русские Москву взяли и поляков, почитай, всех побили, зло разгневавшись, обещался, взяв бояр и воевод, бывших при том, всех побить. И тотчас из Вязьмы пошел к Погорелому городищу, где тогда был князь Юрий Шеховский с малым числом людей и недостатком припасов. Король же, жестоко несколько раз к оному бездельному и только тыном огороженному месту приступая, не учинив ничего, потеряв более людей, нежели оный городок стоит, пошел с великою злобою к Волоку. Но одумавшись, желая коварством обмануть, от Волока послал к Москве с войском молодого Жолкевского да изменника князя Даниила Мезецкого, который был в послах с Голицыным, и дьяка Ивана Грамотина, велел им бояр и воевод уговаривать. Которые, придя неожиданно к Москве, за городом стали людей хватать. Воеводы же, уведав, тотчас вышли против них с войском, и хотя они прислали сказать, что имеют от короля грамоту и от королевича, но воеводы, видя, что оные многолюдством не для договоров, но для возмущения казаков пришли, сказали им, чтоб прочь шли. И видя, что оные к бою готовиться стали, думая, что русских мало, того ради бояре велели еще войскам выступить и, вступив с ними в бой, почитай, всех побили и полон побрали. С русской же стороны сначала взяли они в полон смоленчанина Ивана Философова, которого спрашивали, какое намерение имеют о королевиче. И оный им сказал, что ни один человек его на царстве иметь не хочет, потому что король учиненные договоры нарушил. Жолкевский, воротясь к королю с малым числом людей, обстоятельно донес. Сие возобновило снова в короле злобу, и велел к Волоку всею силою приступать, где был воевода Иван Коромышев и о защищении города весьма не радел. Что видя, казачий атаман Иван Епанчин снял правление обороной на себя с товарищем своим Маркою Нелюбом. При котором король, на приступах немало людей потеряв и ничего не сделав, пошел назад в Польшу с великою поспешностию и пагубою для людей своих, ибо в пути от стуж и голода многие у него померли и от крестьян побиты; и так от 35 000, которые с ним и Хоткевичем были, едва 8000 возвратилось ли. Бояре, слыша об отходе королевском, писали о том во все города, объявляя, что они все согласились единодушно Российское государство оборонять, а к городу Архангельскому окольничему Артемию Васильевичу Измайлову, чтоб пришедших на помощь от англичан немецкие войска, заплатив надлежащее, отпустил обратно.
Тогда же Заруцкий, придя, к Переславлю Рязанскому приступал, но воевода Михаил Бутурлин, выйдя из города, его разбил. От которого он уйдя, взял из Михайлова Марину с сыном, ушел на украину и там многие места попустошил.
Бояре же и воеводы, видя от поляков и воров безопасность немалую, однако ж опасаясь между собою разногласий, что в безглавном правительстве между равными легко произойти могло, а особенно что главнейший между ними князь Мстиславский от тяжкого в Москве заключения был весьма слаб, стали думать о выборе государя. И некоторые предлагали, чтоб тотчас государя выбирать обретающимися в Москве людьми, представляя, что войска, почитай, из всех городов при Москве, и другие никто спорить не могут. Другие, рассуждая, что в Москве только одно войско под властью их воевод, которые без рассмотрения всех нужных обстоятельств легко могут к представлению воевод своих склониться и за них стоять, чрез что удобно злобе и несогласию снова подастся причина. А наиболее что воеводы, ходя с войсками самовольно, были один другому прежде противными, один другого вотчины разорял и родню его побивал, что легко забыто быть не может. К тому же Новгород, Псков, Казань и другие, а также многие духовные особы и палатные люди жили по разным местам. Ежели их не призвать, то поставят себе за обиду, из чего не лучшее следствие, как выбор Шуйского, явиться может. И потому согласились созвать со всего государства. И о том послали во все города указы, чтоб немедленно духовные власти, шляхетство и знатное купечество собирались, а к Артемию Васильевичу Измайлову, чтоб пришедших на помощь англичан от города обратно с благодарением отпустил и, что надлежит, им заплатил. Потому многие стали съезжаться, из Новгорода приехал наместник князь Иван Никитич Одоевский с некоторыми людьми.
В Швеции король так долго с отпуском брата своего тянул, но получив от Делагарди письмо, что Пожарский с войском к Москве идет, и хотя чрез письма от них уверение получено, но когда они поляков выбьют, то окончательно о королевиче запамятуют, и видимая Швеции польза вдруг угаснет. Потому король тотчас писал к Делагарди, что отправит брата своего Карла Филиппа немедленно. Однако ж и того из-за ведущейся тогда датскою войны и других обстоятельств не учинил, а особенно потому, что мать оного, поскольку младенца 12-ти летнего, отпустить не хотела.[69] А между тем Понтус Делагарди отправил от себя в Москву объявить, якобы королевич по предписанным ему договорам склонился и идет к Новгороду, а он в защищение Российского государства с войском идти готов, куда повелят.
1613. В Москве бояре и прочие станы, собравшиеся для избрания, долгое время о выборе рассуждая и представляя разных особ, в согласие прийти не могли. Однако ж между тем прибывшему от Делагарди сказали, что они ныне помощи от него никакой не требуют, только просят, чтоб он, оставив города русские, выступил за границы и тем бы вольному выбору не мешал, поскольку и ныне многие поставляют, якобы он силою королевича на царство посадить хотел, что людей приводит в противное мнение. И может он видеть, что за взятие Смоленска все, присягав, от королевича польского отреклись и говорить о нем больше запретили, что легко и с ними статься может, ежели он не выступит, поскольку оное не соответствует договорам. А когда он выступит, то конечно без противности о королевиче представлять будет свободно. И ежели кого выберут, то им немедленно пришлют известие. И с тем оных присланных отправили. В выборе же видели казаки и стрельцы несогласие между боярами, подали от себя на письме,[70] что они хотят иметь на царстве Михаила Федоровича Романова, сына митрополита Филарета, утверждая его свойством с царем Иоанном Васильевичем и сыном его царем Феодором, поскольку отца Филарета Никиты Романовича Юрьева сестра Настасья Романовна была первая супруга царя Иоанна, а мать царя Федора, потому Филарет брат двоюродной был царю Феодору Иоанновичу. К тому же представляли, что от него никакой опасности нет, поскольку человек молодой и ни с кем никакой вражды иметь случая ему не было. С чем все духовные, а потом и весь народ согласился. И оное марта 1 числа на миру положив, отпев молебен, послали к матери его на Кострому в Федоровский монастырь просить архиепископа рязанского Феодорита, из бояр дядю его Федора Ивановича Шереметьева, который женат был на сестре Филарета Никитича, да с ними чудовского архимандрита Троицкого монастыря келаря Палицына и Спасского монастыря архимандрита, двух окольничих стольников, дьяков и дворян, а также голов от казаков и стрельцов многое число. Михаил же Феодорович жил тогда в Костромской своей вотчине. И по приближении к Костроме архиепископ со властями, остановясь за версту в селе Новоселках, облеклись в церковные одежды, со святыми иконами пошли в город, которых также протопоп с иконами и весь народ встретил на устье речки Костромы, а пошли прямо в монастырь. И государь с матерью встретили их у монастырских святых ворот. Тогда вышел в монастырь архиепископ от всего духовенства, а боярин с товарищами от всего народа просили иночицу Марфу Ивановну, чтоб благоволила, сына своего отпустила на царство, а также и его просили. Она же, видя многих государей несчастье и народа еще волнение, что два королевича избраны и присягами в том обнадежены, а сверх того вора, Маринкина сына, с войском на украине того ж домогающегося, а сына своего еще в самой младости, которому еще 17-ти лет не исполнилось, опасаясь, что ему таким великим государством править и от такого множества внешних и внутренних врагов защищать было опасно, а еще более, что казна государственная вся растащена и народ, столь многие годы разоряясь, как в военных людях, так и в имениях истощал, презрел всего народа такую прилежную просьбу и от всех изливаемые слезы, просьбу их отвергла, и отказала.
Тогда присланные, сочинив грамоту от лица всего народа с обещанием его до последней возможности защищать и во всем быть ему покорным и утвердив тяжкою клятвою, им объявили и снова с крайним прилежанием просили. Она же, не в силах более им противиться, марта 14 дня привела сына своего к церкви к святому алтарю и, поставив его у образа Богородицы, с великими слезами сказала: «Вот сын мой, которого отдаю в руки матери Божией, которого вы возьмите от нее на ваши души. И ежели что зло учините, всевышний творец и пресвятая Богородица будут вам судья». И благословив сына своего, отступила. Архиепископ же, подступив, возложил на него присланный из Москвы животворящий крест, а боярин подал царский жезл. И тогда весь народ с великою радостью поздравили и, учинив крестное целованье, руку целовали. А в Москву послали с известием и грамотою, по которой также, все единодушно целовав крест, послали по городам. В городах же везде без всякого прекословия тому последовали. Только казанский дьяк Никанор Шульгин, будучи тогда с войском в Арзамасе, сам присягать не хотел и войску не велел. Но видя, что войско, не послушав его, присягает, уехал в Казань, желая народ возмутить. Но когда и там его не послушали, то он уехал в Свияжск. Казанцы же, послав за ним и взяв в Свияжске, сослали в Москву, а из Москвы сослан в Сибирь в заточение.