Страница:
Окончательно загрустив, старшая Бороздина обвела глазами группки женщин, раздумывая, к какой из них присоединиться. Юная Мария Раевская продолжала выспрашивать у хозяйки дома и других гостий, что им было известно о ее женихе. Ее младшая сестра Софья делилась с Екатериной Бороздиной и другими дамами своими планами «завоевания» Зимнего дворца в качестве фрейлины. Все эти повторения одного и того же показались Маше настолько скучными, что она едва удержалась от того, чтобы не зевнуть.
– Пойдемте теперь в парк, пока совсем холодно не стало! – предложила внезапно Александра Давыдова, и окружавшие ее девушки с радостью согласились. В первый момент этому обрадовалась и Мария Бороздина: парк с фонтанами и теряющимися в зелени аллеями был гордостью Каменки, и гулять в нем было очень приятно. Но когда дамы, похватав висящие на спинках кресел и стульев шали и накинув их на плечи, поспешили к выходу, ей опять стало тоскливо – она вдруг сообразила, что в парке подруги будут болтать о тех же скучных вещах, что и в гостиной. Правда, там можно было бы незаметно отделиться от компании и погулять по аллеям в одиночестве…
Сперва Мария решила так и поступить, но, пока девушки шли по коридору к ведущей на первый этаж лестнице, ей пришло в голову, что «заблудиться» она вполне может и в доме. Можно будет сначала побродить по особняку, а потом выйти на улицу – так ей вообще не придется ни минуты слушать надоевшие ей разговоры.
Мысль была очень заманчивой, и Бороздина, выбрав удобный момент, отступила в темноту неосвещенного коридора. Этого маневра никто не заметил. Остальные дамы спустились вниз, а Мария на цыпочках побежала в дальний конец коридора, спеша спрятаться в какой-нибудь нише на тот случай, если ее отсутствие быстро обнаружат и кто-нибудь вернется ее искать.
Ниша нашлась быстро – это было небольшое углубление в стене, в котором находилась закрытая дверь. Бороздина встала возле нее, с облегчением перевела дух, но затем вдруг вздрогнула: из-за двери доносились чьи-то голоса. Это и был кабинет Василия Давыдова, где мужчины вели какие-то свои разговоры! Мария не собиралась подслушивать, но против воли успела разобрать несколько недовольных, в чем-то даже гневных фраз:
– Мы так и будем сходиться, спорить, уговаривать друг друга подумать и расходиться! Что мы, что Северное общество! Если мы не придем к согласию во всем, наше дело никогда не будет сделано, от нас так и останутся одни переливания из пустого в порожнее! – Девушке показалось, что это говорил хозяин дома.
– И что ты предлагаешь? – так же раздраженно спросил его другой голос, который Мария с легкостью узнала даже через толстую дубовую дверь, – голос Иосифа Поджио.
Что ответил ему Давыдов, Бороздина не узнала: воспитание не позволило ей подслушивать дальше, и она отступила от двери на несколько шагов. Любопытство боролось в ее душе со страхом – неужели слухи о тайном обществе, которое существует в Киеве, верны? И неужели в этом тайном обществе состоят те самые люди, к которым она ездила с визитами и танцевала на балах? Василий Давыдов с братьями, молодые Раевские, молодые Поджио… Иосиф… Вот почему он не обращал на нее внимания и не оценил ее игру – ему было не до того, он думал о своих тайнах!
Дверь тихо скрипнула, и в коридор вышел человек, о котором она только что думала. Мария испуганно прижала ладони ко рту, чтобы не вскрикнуть от неожиданности. Иосиф же хладнокровно закрыл за собой дверь и лишь после этого сделал девушке знак отойти в дальний конец коридора.
– Мари, вы что-то хотели? – спросил он шепотом, когда они оказались у окна. Бороздина покачала головой:
– Нет, я просто… отстала от дам в парке и решила вернуться, но перепутала двери…
– И вы что-нибудь слышали? – осторожно уточнил Иосиф.
– Нет, ничего, – ответила девушка, радуясь, что в коридоре слишком темно и он не увидит, как она краснеет. – Я собиралась войти, но не успела…
– Что ж, наверное, это знак свыше, – задумчиво пробормотал Поджио и пристально посмотрел ей в глаза. – Мари, я не решался вам об этом сказать, но… я давно люблю вас. И просил бы вас стать моей женой.
Глава III
Глава IV
– Пойдемте теперь в парк, пока совсем холодно не стало! – предложила внезапно Александра Давыдова, и окружавшие ее девушки с радостью согласились. В первый момент этому обрадовалась и Мария Бороздина: парк с фонтанами и теряющимися в зелени аллеями был гордостью Каменки, и гулять в нем было очень приятно. Но когда дамы, похватав висящие на спинках кресел и стульев шали и накинув их на плечи, поспешили к выходу, ей опять стало тоскливо – она вдруг сообразила, что в парке подруги будут болтать о тех же скучных вещах, что и в гостиной. Правда, там можно было бы незаметно отделиться от компании и погулять по аллеям в одиночестве…
Сперва Мария решила так и поступить, но, пока девушки шли по коридору к ведущей на первый этаж лестнице, ей пришло в голову, что «заблудиться» она вполне может и в доме. Можно будет сначала побродить по особняку, а потом выйти на улицу – так ей вообще не придется ни минуты слушать надоевшие ей разговоры.
Мысль была очень заманчивой, и Бороздина, выбрав удобный момент, отступила в темноту неосвещенного коридора. Этого маневра никто не заметил. Остальные дамы спустились вниз, а Мария на цыпочках побежала в дальний конец коридора, спеша спрятаться в какой-нибудь нише на тот случай, если ее отсутствие быстро обнаружат и кто-нибудь вернется ее искать.
Ниша нашлась быстро – это было небольшое углубление в стене, в котором находилась закрытая дверь. Бороздина встала возле нее, с облегчением перевела дух, но затем вдруг вздрогнула: из-за двери доносились чьи-то голоса. Это и был кабинет Василия Давыдова, где мужчины вели какие-то свои разговоры! Мария не собиралась подслушивать, но против воли успела разобрать несколько недовольных, в чем-то даже гневных фраз:
– Мы так и будем сходиться, спорить, уговаривать друг друга подумать и расходиться! Что мы, что Северное общество! Если мы не придем к согласию во всем, наше дело никогда не будет сделано, от нас так и останутся одни переливания из пустого в порожнее! – Девушке показалось, что это говорил хозяин дома.
– И что ты предлагаешь? – так же раздраженно спросил его другой голос, который Мария с легкостью узнала даже через толстую дубовую дверь, – голос Иосифа Поджио.
Что ответил ему Давыдов, Бороздина не узнала: воспитание не позволило ей подслушивать дальше, и она отступила от двери на несколько шагов. Любопытство боролось в ее душе со страхом – неужели слухи о тайном обществе, которое существует в Киеве, верны? И неужели в этом тайном обществе состоят те самые люди, к которым она ездила с визитами и танцевала на балах? Василий Давыдов с братьями, молодые Раевские, молодые Поджио… Иосиф… Вот почему он не обращал на нее внимания и не оценил ее игру – ему было не до того, он думал о своих тайнах!
Дверь тихо скрипнула, и в коридор вышел человек, о котором она только что думала. Мария испуганно прижала ладони ко рту, чтобы не вскрикнуть от неожиданности. Иосиф же хладнокровно закрыл за собой дверь и лишь после этого сделал девушке знак отойти в дальний конец коридора.
– Мари, вы что-то хотели? – спросил он шепотом, когда они оказались у окна. Бороздина покачала головой:
– Нет, я просто… отстала от дам в парке и решила вернуться, но перепутала двери…
– И вы что-нибудь слышали? – осторожно уточнил Иосиф.
– Нет, ничего, – ответила девушка, радуясь, что в коридоре слишком темно и он не увидит, как она краснеет. – Я собиралась войти, но не успела…
– Что ж, наверное, это знак свыше, – задумчиво пробормотал Поджио и пристально посмотрел ей в глаза. – Мари, я не решался вам об этом сказать, но… я давно люблю вас. И просил бы вас стать моей женой.
Глава III
Кильбев, порт, 1825 г.
Неподвижно замершие у причала корабли ждали попутного ветра. Ждали уже давно и, как это порой казалось Полине, когда она смотрела на их стройные мачты и безжизненно свисающие с них флаги, страшно скучали по мощным волнам и взлетающим высоко в небо соленым брызгам. И Полина их понимала! Ей в последние недели ожидания уже начало казаться, что она вообще никогда не уедет из этого маленького городка и так и будет до конца жизни приходить утром в порт, смотреть на корабли и слышать от матросов, что ветра по-прежнему нет и отплытие снова откладывается на неизвестное время…
Хотя этим утром, когда девушка вышла из лабиринта узких улочек на открытое пространство, ей в лицо дохнул свежий порыв ветра, и вместе с ним к ней вновь вернулась надежда. Может быть, погода изменится уже сегодня, может быть, она сможет покинуть Кильбев совсем скоро?
Вдохновленная этой мыслью, Полина ускорила шаг и уже через четверть часа была в порту. Там все было как всегда. Докеры таскали туда-сюда то какие-то туго набитые мешки, то свернутые в огромные бухты толстые канаты, матросы что-то кричали им с палуб, стая нахальных чаек кружилась над морем с пронзительными воплями… Тот тут, то там бродили такие же, как Полина, пассажиры кораблей, в нетерпении считавшие дни до отплытия. Портовые служащие, которым эти люди порой мешали пройти, недовольно ворчали и время от времени даже позволяли себе сердито покрикивать на них, но те не возмущались такой дерзостью и лишь так же негромко бурчали что-то в ответ.
Некоторых из них Полина уже знала в лицо, и сами они при виде ее тоже улыбались ей, как старой знакомой. В это утро она тоже встретила молодую пару, с которой они должны были плыть на одном корабле, и поприветствовала обоих особенно радостной улыбкой. Те в ответ тоже кивнули с гораздо более воодушевленным видом, чем раньше. Легкий ветерок, пока еще почти незаметный, был самой лучшей новостью, о какой только могли мечтать застрявшие в порту путешественники.
Полина пошла своим привычным маршрутом мимо доков и сваленных возле них бесформенной горой старых канатов и рваных парусов, темно-серых от времени и морской воды. Вот и судно, на котором она прибыла в Кильбев и которое должно было доставить ее в страну ее мечты, в Россию. На палубе что-то делали несколько матросов – то ли отмывали ее от морской соли большими лохматыми тряпками на палках, то ли перетаскивали что-то тяжелое. С земли девушка видела лишь их согнутые спины и время от времени, когда они ненадолго выпрямлялись, головы в белых бескозырках. Подобные картины Полина наблюдала и раньше, но теперь ей показалось, что моряки работают как-то особенно быстро, словно куда-то спешат, и при этом очень стараются. Хотя, возможно, это было игрой ее раззадорившегося от проблеска надежды на скорое отплытие воображения.
Она подошла ближе к краю причала и остановилась около узкой доски, соединяющей его с бортом корабля. Судно слегка покачивалось на воде, и доска то поднималась, то опускалась над ее поверхностью. Полина с сомнением посмотрела на этот ненадежный и теперь казавшийся еще более хлипким мостик – ее любимое развлечение, единственное в последнее время, если не считать возни с привезенной из Парижа крошечной собачкой, стало слишком рискованным. Но не отступать же после того, как она пришла на причал! Тем более что матросы на борту уже заметили ее хрупкую фигурку и, оставив свою работу, с интересом ждали, что она будет делать.
Полина оглянулась назад, обнаружила, что трое слонявшихся без дела докеров тоже остановились неподалеку и бросают на нее любопытные взгляды, и, тряхнув головой, решительно ступила на доску. Пусть смотрят, пусть гадают про себя, упадет она в воду или нет, пусть ждут ее падения, чтобы развеять свою скуку от однообразной работы! Она точно знает, что не упадет, но в то же время ей не жалко доставить им немного удовольствия!
Девушка медленно сделала пару шагов по доске, стараясь почувствовать, насколько сильно та раскачивается, и подстроиться под ее движения. Доска мягко пружинила под ее ногами, и Полина, убедившись, что удерживать равновесие ей ненамного труднее, чем в прежние дни, пошла вперед быстрее. Вот и середина согнувшейся под ее тяжестью доски, вот она начинает дрожать все сильнее, и девушке приходится развести в стороны руки, чтобы легче было балансировать, вот она уже почти бежит к борту судна…
– Ах! – Прогнувшаяся вниз доска резко выпрямилась, девушка прыгнула вперед, на мгновение взлетев над водой и приземлившись на борт. Как всегда, ей не удалось удержаться от крика – а потом от радостного облегченного смеха. Матросы, подошедшие поближе к борту, тоже одобрительно захохотали, и Полина, борясь со смущением, присела перед ними в реверансе. А потом снова ступила на доску и двинулась в столь же трудный и опасный обратный путь. И снова доска опускалась почти к самой воде, а потом резко взлетала вверх, подталкивая бегущую по ней Полину к берегу, и снова смелая девушка звонко вскрикивала, и в ее голосе смешивались испуг и восторг. А портовые работники любовались ее грацией и улыбались: одни снисходительно, считая такую забаву происходящей от безделья глупостью, другие – с уважением по отношению к так несвойственной обычно молодым дамам решительности.
Пробежав несколько раз по доске с берега на корабль и обратно на берег и в конце концов едва не оступившись, девушка остановилась рядом с ней и перевела дух. Моряки и грузчики, уже не скрываясь, не сводили с нее любопытных глаз.
– Скажите, пожалуйста, мы ведь скоро уже поплывем? – крикнула Полина, обращаясь к матросам.
– Корабли не плавают, корабли ходят! – с важным видом поправил ее один из них, а все остальные громко расхохотались.
– Ой! Простите! – девушка прижала руки к груди, изображая глубокое раскаяние. – Значит, мы скоро отсюда уйдем?
– Скоро, не волнуйтесь, мадемуазель! Скоро! – отозвались с борта сразу несколько голосов. – Может быть, уже завтра!
Полина подпрыгнула от радости и замахала руками, вновь с трудом удерживаясь, чтобы не свалиться в воду. Мужчины вокруг опять залились хохотом, но девушка только улыбнулась в ответ и зашагала к выходу из порта. Пусть смеются, пусть! Главное, что скоро она покинет этот маленький сонный городок, где нет совсем ничего интересного, и продолжит свое путешествие. И если ветер снова не стихнет, то уже совсем скоро она достигнет своей цели – прибудет в Россию.
Девушка шла все быстрее и едва удерживалась, чтобы не побежать вприпрыжку, как в детстве: это казалось ей несолидным, даже несмотря на то, что она только что занималась куда более неподобающим благовоспитанной барышне делом. Очередной порыв ветра, более сильный, чем предыдущие, едва не сорвал с нее кружевную шляпку. Полина успела придержать ее обеими руками, но почувствовала, что прическа, на которую она потратила все утро, опять начинает разваливаться. Непослушные черные волосы девушки постоянно выбивались из-под шляпки, и никакие шпильки не могли удержать их в прическе. Так же, как их обладательницу ничто не могло удержать там, где ей не нравилось находиться. Иначе она не уезжала бы из Франции в далекую, холодную и совершенно незнакомую ей Россию.
Мысль о России, куда она, возможно, должна была отправиться уже завтра, привела Полину в еще более радостное настроение. Она вышла из порта и на мгновение остановилась в задумчивости, решая, куда ей идти теперь. Можно было возвращаться в гостиницу болтать с детьми хозяев и играть с собачкой или сначала немного погулять по улицам Кильбева. После столь рискованного времяпрепровождения даже эти скучные и изрядно надоевшие девушке занятия снова покажутся ей интересными! Немного подумав, Полина решила прогуляться и, поправляя на ходу все-таки выбившиеся из прически кудрявые локоны, свернула на главную улицу городка. Она улыбалась попадавшимся ей навстречу прохожим и не обращала внимания на их недоуменные взгляды – ведь они не знали, что она только что получила такое счастливое известие, узнала, что ей совсем недолго осталось ждать отплытия!
А потом Полина и вовсе перестала обращать внимание на прохожих и на окружающие ее дома. Мысли ее сначала обратились к недавнему прошлому, когда она уезжала из Парижа, прощаясь с матерью, а после – из Руана, где рассталась с сопровождавшим ее младшим братом. Но затем она снова стала думать о будущем, в котором уже видела себя модисткой в огромном московском магазине одежды. Ее давняя мечта, которая когда-то казалась ее матери и брату наивной глупостью, все-таки должна была исполниться! Она сумела устроиться работать в Петербурге, именно ей знаменитый Дюманси дал рекомендацию, позволяющую поступить на службу в один из его российских магазинов! Кто еще из ничем не примечательных, едва сводящих концы с концами парижских жительниц смог бы этого добиться?
Будущее в России представлялось Полине полным радости и интересных событий. Она не могла представить себе ничего конкретного – богатое воображение рисовало девушке лишь отдельные яркие и очень привлекательные картины. Она видела себя за прилавком большого богатого магазина, среди красивых платьев и шляп, в самом центре всей светской жизни города. Самые знатные дамы из высшего света будут просить ее советов о том, какие именно платья будут им к лицу, какой цвет и какой материал лучше всего подойдут им и сделают их еще привлекательнее. А она будет давать им такие советы и втайне гордиться, что дамы из высшего света слушаются ее, что это она, Полина Гебль, простая продавщица, указывает им, как одеваться. Еще она будет хорошо зарабатывать, и этого хватит ей не только на самое необходимое, но и на такие же красивые, хоть и более скромные наряды. Ну а дальше ее мечты принимали совсем расплывчатые очертания. Мадемуазель Гебль видела себя женой и матерью семейства, хозяйкой небольшого дома, а совсем в далеком будущем – уважаемой пожилой дамой, окруженной любящими внуками. Но все это было так зыбко, так неотчетливо, что она не смогла бы даже приблизительно сказать, какой представляется ей ее семейная жизнь. Конечно, она верила, что выйдет замуж за любимого человека и они будут жить счастливо, но не могла нафантазировать никаких подробностей этого. Знала она только, что спутником ее жизни станет русский. Наивная фраза о том, что она выйдет замуж только за подданного холодной России, непонятно к чему сказанная Полиной в детстве, когда она была совсем маленькой девочкой, много лет спустя оказалась пророческой – она уезжала в эту страну работать и, значит, завести семью, скорее всего, тоже должна была там. Если только не случится ничего непредвиденного и ей не придется вернуться домой, во Францию… Но думать о такой перспективе в этот радостный день мадемуазель Гебль совсем не хотелось, и она поспешно отогнала все мысли о возможном «поражении». Ну что такого может случиться в Санкт-Петербурге, что вынудит ее уехать оттуда? Выгонять ее из магазина Дюманси, уж наверное, никто не станет: она собирается работать на совесть, и ее не за что будет наказывать. Разве что сама фирма Дюманси разорится, и все ее магазины в России и других странах закроются… Но даже если это случится, Полина наверняка сможет устроиться в Петербурге в какой-нибудь другой магазин – ведь к тому времени она сумеет заработать хорошие рекомендации. Главное – доехать до Санкт-Петербурга. А это она уже точно сможет: попутный ветер, наконец, поднялся, паспорт и разрешение на въезд в страну у нее есть – все преграды позади!
Мысль о паспорте вызвала к жизни новые воспоминания – о том, как она старалась его получить и как долго приходилось ей томиться в очередях и убеждать чиновников, что ей действительно необходимо уехать в Россию и что она не боится ни дальней дороги, ни жизни в чужой стране. Ей не верили: то, что совсем молодая девушка по собственной воле хочет предпринять такое далекое и в достаточной мере опасное путешествие, да еще сделать это в одиночестве, без надежных, способных защитить ее спутников, казалось работникам министерства иностранных дел в лучшем случае странным. А некоторые из них даже не слишком скрывали, что сомневаются в здравом рассудке мадемуазель Гебль. И как же ей тогда повезло, что ее попытками добиться разрешения на выезд заинтересовался сам глава министерства! Точнее – что этот глава был не только чиновником, но еще и писателем. Ни один обычный служащий не мог понять, что заставляло Полину предпринимать столь рискованное путешествие, и только тот, кто умел создавать на бумаге романтические истории, был способен догадаться, что ею двигало. Именно таким человеком и оказался министр Франсуа-Рене де Шатобриан.
Вспомнив разговор с этим уже далеко не молодым, но обладающим таким цепким, живым взглядом любопытных глаз человеком, Гебль вздохнула с легкой грустью. Знаменитый писатель пришелся ей очень по сердцу, и она сожалела, что больше никогда его не увидит. Но зато она получила от него такое замечательное напутствие, о каком не могла и мечтать, напомнила себе Полина.
– Я поражен вашей отвагой, – сказал он ей тогда, обмакивая перо в чернильницу и ставя свою подпись на разрешении покинуть Францию, которое Гебль уже почти не надеялась получить. – Я впервые встречаюсь с тем, чтобы юная девушка решилась на такой поступок. Это удивительно, мадемуазель!
– Чему же вы удивляетесь, ведь вы сами много путешествовали! – ответила Полина, и писатель посмотрел на нее с еще более глубоким уважением. Этим его взглядом она гордилась потом всю дорогу из Парижа до Руана, а после – до Кильбева и продолжала гордиться теперь, в преддверии последнего этапа своего пути. Именно Шатобриан своим удивлением дал ей понять, что задуманный ею переезд в Россию был не обычным делом, а очень смелым для женщины поступком. И хотя Полина вовсе не считала себя особо мужественной женщиной, думать о том, что она совершает нечто исключительное, ей было крайне приятно.
Она еще немного побродила по улицам и, наконец, свернула на ту, где находилась ее гостиница.
– Скоро отправитесь? – встретила ее в дверях грустная девочка лет десяти – дочка хозяев гостиницы. – Ребята говорили, что поднимается ветер, и все корабли теперь уйдут…
– Да, ветер уже есть, и я скоро уеду, но ты не расстраивайся, – погладила ее по голове мадемуазель Гебль. – Наш корабль уйдет, но потом вместо него придут другие.
Поднявшись в свой более чем скромный номер – из страха остаться в пути без денег Полина экономила на всем и заняла самую дешевую комнату на верхнем этаже, – она устало уселась на жесткую и неудобную кровать и принялась осторожно вытаскивать из прически удерживающие шляпку шпильки. Стоявшая на кровати корзинка, обвязанная сверху теплым платком, внезапно задрожала, и из-под платка высунулась крошечная мордочка щенка с блестящими черными глазами-бусинами. Полина отбросила шляпку и выхватила из корзины своего любимца.
– Ком, мой хороший, мой маленький! – Она чмокнула собачку в крошечный кожаный нос. – Заскучал по мне, да? Испугался? Напрасно боишься, я же обещала, что больше никогда тебя не оставлю!
Собачка в ответ негромко тявкнула, и девушка еще несколько раз поцеловала ее покрытую гладкой шелковой шерстью мордочку. Раньше она и представить себе не могла, что среди маленьких собак, предназначенных быть живыми игрушками знатных дам, могут встретиться по-настоящему преданные и способные полюбить своих хозяев животные. Но ее Ком был именно таким: когда получившая место в российском магазине Полина уехала из Парижа, щенок затосковал, стал отказываться от еды и в конце концов заболел. Мать Полины отправила его ей в Руан в корзинке, попросив кучера приглядывать за несчастным животным в дороге и не забывать его кормить, однако тот отнесся к этой обязанности не слишком ответственно, и к хозяйке Ком прибыл едва живым от голода. Однако уже на следующий день щенок активно лакал молоко, и его глаза светились радостью, а через неделю от его болезни не осталось и следа. Он весело играл с Полиной, тявкал на незнакомых людей, «защищая» ее от них, и грустил только в тех случаях, когда ей приходилось оставлять его одного в гостиничных номерах. Впрочем, девушка всегда старалась не уходить от него надолго и порой брала его с собой даже на встречи с довольно высокопоставленными чиновниками.
– Мы скоро уедем отсюда, уедем еще дальше, в Россию, – сообщила она щенку, который старательно лизал ее лицо. Ему было все равно, куда ехать – лишь бы ехать вместе с обожаемой хозяйкой.
Хотя этим утром, когда девушка вышла из лабиринта узких улочек на открытое пространство, ей в лицо дохнул свежий порыв ветра, и вместе с ним к ней вновь вернулась надежда. Может быть, погода изменится уже сегодня, может быть, она сможет покинуть Кильбев совсем скоро?
Вдохновленная этой мыслью, Полина ускорила шаг и уже через четверть часа была в порту. Там все было как всегда. Докеры таскали туда-сюда то какие-то туго набитые мешки, то свернутые в огромные бухты толстые канаты, матросы что-то кричали им с палуб, стая нахальных чаек кружилась над морем с пронзительными воплями… Тот тут, то там бродили такие же, как Полина, пассажиры кораблей, в нетерпении считавшие дни до отплытия. Портовые служащие, которым эти люди порой мешали пройти, недовольно ворчали и время от времени даже позволяли себе сердито покрикивать на них, но те не возмущались такой дерзостью и лишь так же негромко бурчали что-то в ответ.
Некоторых из них Полина уже знала в лицо, и сами они при виде ее тоже улыбались ей, как старой знакомой. В это утро она тоже встретила молодую пару, с которой они должны были плыть на одном корабле, и поприветствовала обоих особенно радостной улыбкой. Те в ответ тоже кивнули с гораздо более воодушевленным видом, чем раньше. Легкий ветерок, пока еще почти незаметный, был самой лучшей новостью, о какой только могли мечтать застрявшие в порту путешественники.
Полина пошла своим привычным маршрутом мимо доков и сваленных возле них бесформенной горой старых канатов и рваных парусов, темно-серых от времени и морской воды. Вот и судно, на котором она прибыла в Кильбев и которое должно было доставить ее в страну ее мечты, в Россию. На палубе что-то делали несколько матросов – то ли отмывали ее от морской соли большими лохматыми тряпками на палках, то ли перетаскивали что-то тяжелое. С земли девушка видела лишь их согнутые спины и время от времени, когда они ненадолго выпрямлялись, головы в белых бескозырках. Подобные картины Полина наблюдала и раньше, но теперь ей показалось, что моряки работают как-то особенно быстро, словно куда-то спешат, и при этом очень стараются. Хотя, возможно, это было игрой ее раззадорившегося от проблеска надежды на скорое отплытие воображения.
Она подошла ближе к краю причала и остановилась около узкой доски, соединяющей его с бортом корабля. Судно слегка покачивалось на воде, и доска то поднималась, то опускалась над ее поверхностью. Полина с сомнением посмотрела на этот ненадежный и теперь казавшийся еще более хлипким мостик – ее любимое развлечение, единственное в последнее время, если не считать возни с привезенной из Парижа крошечной собачкой, стало слишком рискованным. Но не отступать же после того, как она пришла на причал! Тем более что матросы на борту уже заметили ее хрупкую фигурку и, оставив свою работу, с интересом ждали, что она будет делать.
Полина оглянулась назад, обнаружила, что трое слонявшихся без дела докеров тоже остановились неподалеку и бросают на нее любопытные взгляды, и, тряхнув головой, решительно ступила на доску. Пусть смотрят, пусть гадают про себя, упадет она в воду или нет, пусть ждут ее падения, чтобы развеять свою скуку от однообразной работы! Она точно знает, что не упадет, но в то же время ей не жалко доставить им немного удовольствия!
Девушка медленно сделала пару шагов по доске, стараясь почувствовать, насколько сильно та раскачивается, и подстроиться под ее движения. Доска мягко пружинила под ее ногами, и Полина, убедившись, что удерживать равновесие ей ненамного труднее, чем в прежние дни, пошла вперед быстрее. Вот и середина согнувшейся под ее тяжестью доски, вот она начинает дрожать все сильнее, и девушке приходится развести в стороны руки, чтобы легче было балансировать, вот она уже почти бежит к борту судна…
– Ах! – Прогнувшаяся вниз доска резко выпрямилась, девушка прыгнула вперед, на мгновение взлетев над водой и приземлившись на борт. Как всегда, ей не удалось удержаться от крика – а потом от радостного облегченного смеха. Матросы, подошедшие поближе к борту, тоже одобрительно захохотали, и Полина, борясь со смущением, присела перед ними в реверансе. А потом снова ступила на доску и двинулась в столь же трудный и опасный обратный путь. И снова доска опускалась почти к самой воде, а потом резко взлетала вверх, подталкивая бегущую по ней Полину к берегу, и снова смелая девушка звонко вскрикивала, и в ее голосе смешивались испуг и восторг. А портовые работники любовались ее грацией и улыбались: одни снисходительно, считая такую забаву происходящей от безделья глупостью, другие – с уважением по отношению к так несвойственной обычно молодым дамам решительности.
Пробежав несколько раз по доске с берега на корабль и обратно на берег и в конце концов едва не оступившись, девушка остановилась рядом с ней и перевела дух. Моряки и грузчики, уже не скрываясь, не сводили с нее любопытных глаз.
– Скажите, пожалуйста, мы ведь скоро уже поплывем? – крикнула Полина, обращаясь к матросам.
– Корабли не плавают, корабли ходят! – с важным видом поправил ее один из них, а все остальные громко расхохотались.
– Ой! Простите! – девушка прижала руки к груди, изображая глубокое раскаяние. – Значит, мы скоро отсюда уйдем?
– Скоро, не волнуйтесь, мадемуазель! Скоро! – отозвались с борта сразу несколько голосов. – Может быть, уже завтра!
Полина подпрыгнула от радости и замахала руками, вновь с трудом удерживаясь, чтобы не свалиться в воду. Мужчины вокруг опять залились хохотом, но девушка только улыбнулась в ответ и зашагала к выходу из порта. Пусть смеются, пусть! Главное, что скоро она покинет этот маленький сонный городок, где нет совсем ничего интересного, и продолжит свое путешествие. И если ветер снова не стихнет, то уже совсем скоро она достигнет своей цели – прибудет в Россию.
Девушка шла все быстрее и едва удерживалась, чтобы не побежать вприпрыжку, как в детстве: это казалось ей несолидным, даже несмотря на то, что она только что занималась куда более неподобающим благовоспитанной барышне делом. Очередной порыв ветра, более сильный, чем предыдущие, едва не сорвал с нее кружевную шляпку. Полина успела придержать ее обеими руками, но почувствовала, что прическа, на которую она потратила все утро, опять начинает разваливаться. Непослушные черные волосы девушки постоянно выбивались из-под шляпки, и никакие шпильки не могли удержать их в прическе. Так же, как их обладательницу ничто не могло удержать там, где ей не нравилось находиться. Иначе она не уезжала бы из Франции в далекую, холодную и совершенно незнакомую ей Россию.
Мысль о России, куда она, возможно, должна была отправиться уже завтра, привела Полину в еще более радостное настроение. Она вышла из порта и на мгновение остановилась в задумчивости, решая, куда ей идти теперь. Можно было возвращаться в гостиницу болтать с детьми хозяев и играть с собачкой или сначала немного погулять по улицам Кильбева. После столь рискованного времяпрепровождения даже эти скучные и изрядно надоевшие девушке занятия снова покажутся ей интересными! Немного подумав, Полина решила прогуляться и, поправляя на ходу все-таки выбившиеся из прически кудрявые локоны, свернула на главную улицу городка. Она улыбалась попадавшимся ей навстречу прохожим и не обращала внимания на их недоуменные взгляды – ведь они не знали, что она только что получила такое счастливое известие, узнала, что ей совсем недолго осталось ждать отплытия!
А потом Полина и вовсе перестала обращать внимание на прохожих и на окружающие ее дома. Мысли ее сначала обратились к недавнему прошлому, когда она уезжала из Парижа, прощаясь с матерью, а после – из Руана, где рассталась с сопровождавшим ее младшим братом. Но затем она снова стала думать о будущем, в котором уже видела себя модисткой в огромном московском магазине одежды. Ее давняя мечта, которая когда-то казалась ее матери и брату наивной глупостью, все-таки должна была исполниться! Она сумела устроиться работать в Петербурге, именно ей знаменитый Дюманси дал рекомендацию, позволяющую поступить на службу в один из его российских магазинов! Кто еще из ничем не примечательных, едва сводящих концы с концами парижских жительниц смог бы этого добиться?
Будущее в России представлялось Полине полным радости и интересных событий. Она не могла представить себе ничего конкретного – богатое воображение рисовало девушке лишь отдельные яркие и очень привлекательные картины. Она видела себя за прилавком большого богатого магазина, среди красивых платьев и шляп, в самом центре всей светской жизни города. Самые знатные дамы из высшего света будут просить ее советов о том, какие именно платья будут им к лицу, какой цвет и какой материал лучше всего подойдут им и сделают их еще привлекательнее. А она будет давать им такие советы и втайне гордиться, что дамы из высшего света слушаются ее, что это она, Полина Гебль, простая продавщица, указывает им, как одеваться. Еще она будет хорошо зарабатывать, и этого хватит ей не только на самое необходимое, но и на такие же красивые, хоть и более скромные наряды. Ну а дальше ее мечты принимали совсем расплывчатые очертания. Мадемуазель Гебль видела себя женой и матерью семейства, хозяйкой небольшого дома, а совсем в далеком будущем – уважаемой пожилой дамой, окруженной любящими внуками. Но все это было так зыбко, так неотчетливо, что она не смогла бы даже приблизительно сказать, какой представляется ей ее семейная жизнь. Конечно, она верила, что выйдет замуж за любимого человека и они будут жить счастливо, но не могла нафантазировать никаких подробностей этого. Знала она только, что спутником ее жизни станет русский. Наивная фраза о том, что она выйдет замуж только за подданного холодной России, непонятно к чему сказанная Полиной в детстве, когда она была совсем маленькой девочкой, много лет спустя оказалась пророческой – она уезжала в эту страну работать и, значит, завести семью, скорее всего, тоже должна была там. Если только не случится ничего непредвиденного и ей не придется вернуться домой, во Францию… Но думать о такой перспективе в этот радостный день мадемуазель Гебль совсем не хотелось, и она поспешно отогнала все мысли о возможном «поражении». Ну что такого может случиться в Санкт-Петербурге, что вынудит ее уехать оттуда? Выгонять ее из магазина Дюманси, уж наверное, никто не станет: она собирается работать на совесть, и ее не за что будет наказывать. Разве что сама фирма Дюманси разорится, и все ее магазины в России и других странах закроются… Но даже если это случится, Полина наверняка сможет устроиться в Петербурге в какой-нибудь другой магазин – ведь к тому времени она сумеет заработать хорошие рекомендации. Главное – доехать до Санкт-Петербурга. А это она уже точно сможет: попутный ветер, наконец, поднялся, паспорт и разрешение на въезд в страну у нее есть – все преграды позади!
Мысль о паспорте вызвала к жизни новые воспоминания – о том, как она старалась его получить и как долго приходилось ей томиться в очередях и убеждать чиновников, что ей действительно необходимо уехать в Россию и что она не боится ни дальней дороги, ни жизни в чужой стране. Ей не верили: то, что совсем молодая девушка по собственной воле хочет предпринять такое далекое и в достаточной мере опасное путешествие, да еще сделать это в одиночестве, без надежных, способных защитить ее спутников, казалось работникам министерства иностранных дел в лучшем случае странным. А некоторые из них даже не слишком скрывали, что сомневаются в здравом рассудке мадемуазель Гебль. И как же ей тогда повезло, что ее попытками добиться разрешения на выезд заинтересовался сам глава министерства! Точнее – что этот глава был не только чиновником, но еще и писателем. Ни один обычный служащий не мог понять, что заставляло Полину предпринимать столь рискованное путешествие, и только тот, кто умел создавать на бумаге романтические истории, был способен догадаться, что ею двигало. Именно таким человеком и оказался министр Франсуа-Рене де Шатобриан.
Вспомнив разговор с этим уже далеко не молодым, но обладающим таким цепким, живым взглядом любопытных глаз человеком, Гебль вздохнула с легкой грустью. Знаменитый писатель пришелся ей очень по сердцу, и она сожалела, что больше никогда его не увидит. Но зато она получила от него такое замечательное напутствие, о каком не могла и мечтать, напомнила себе Полина.
– Я поражен вашей отвагой, – сказал он ей тогда, обмакивая перо в чернильницу и ставя свою подпись на разрешении покинуть Францию, которое Гебль уже почти не надеялась получить. – Я впервые встречаюсь с тем, чтобы юная девушка решилась на такой поступок. Это удивительно, мадемуазель!
– Чему же вы удивляетесь, ведь вы сами много путешествовали! – ответила Полина, и писатель посмотрел на нее с еще более глубоким уважением. Этим его взглядом она гордилась потом всю дорогу из Парижа до Руана, а после – до Кильбева и продолжала гордиться теперь, в преддверии последнего этапа своего пути. Именно Шатобриан своим удивлением дал ей понять, что задуманный ею переезд в Россию был не обычным делом, а очень смелым для женщины поступком. И хотя Полина вовсе не считала себя особо мужественной женщиной, думать о том, что она совершает нечто исключительное, ей было крайне приятно.
Она еще немного побродила по улицам и, наконец, свернула на ту, где находилась ее гостиница.
– Скоро отправитесь? – встретила ее в дверях грустная девочка лет десяти – дочка хозяев гостиницы. – Ребята говорили, что поднимается ветер, и все корабли теперь уйдут…
– Да, ветер уже есть, и я скоро уеду, но ты не расстраивайся, – погладила ее по голове мадемуазель Гебль. – Наш корабль уйдет, но потом вместо него придут другие.
Поднявшись в свой более чем скромный номер – из страха остаться в пути без денег Полина экономила на всем и заняла самую дешевую комнату на верхнем этаже, – она устало уселась на жесткую и неудобную кровать и принялась осторожно вытаскивать из прически удерживающие шляпку шпильки. Стоявшая на кровати корзинка, обвязанная сверху теплым платком, внезапно задрожала, и из-под платка высунулась крошечная мордочка щенка с блестящими черными глазами-бусинами. Полина отбросила шляпку и выхватила из корзины своего любимца.
– Ком, мой хороший, мой маленький! – Она чмокнула собачку в крошечный кожаный нос. – Заскучал по мне, да? Испугался? Напрасно боишься, я же обещала, что больше никогда тебя не оставлю!
Собачка в ответ негромко тявкнула, и девушка еще несколько раз поцеловала ее покрытую гладкой шелковой шерстью мордочку. Раньше она и представить себе не могла, что среди маленьких собак, предназначенных быть живыми игрушками знатных дам, могут встретиться по-настоящему преданные и способные полюбить своих хозяев животные. Но ее Ком был именно таким: когда получившая место в российском магазине Полина уехала из Парижа, щенок затосковал, стал отказываться от еды и в конце концов заболел. Мать Полины отправила его ей в Руан в корзинке, попросив кучера приглядывать за несчастным животным в дороге и не забывать его кормить, однако тот отнесся к этой обязанности не слишком ответственно, и к хозяйке Ком прибыл едва живым от голода. Однако уже на следующий день щенок активно лакал молоко, и его глаза светились радостью, а через неделю от его болезни не осталось и следа. Он весело играл с Полиной, тявкал на незнакомых людей, «защищая» ее от них, и грустил только в тех случаях, когда ей приходилось оставлять его одного в гостиничных номерах. Впрочем, девушка всегда старалась не уходить от него надолго и порой брала его с собой даже на встречи с довольно высокопоставленными чиновниками.
– Мы скоро уедем отсюда, уедем еще дальше, в Россию, – сообщила она щенку, который старательно лизал ее лицо. Ему было все равно, куда ехать – лишь бы ехать вместе с обожаемой хозяйкой.
Глава IV
Санкт-Петербург, набережная реки Мойки, 1825 г.
Как же ужасно он себя чувствовал! Насморк и кашель, мучившие его уже несколько дней, особенно усилились, дышать он мог только ртом, в горле першило так, что хотелось разорвать его ногтями! Если бы сейчас Кондратия Рылеева спросили, что является самым страшным злом в мире, он бы, не задумываясь, ответил: «Простуда!!!» И это было бы чистой правдой: в те дни, когда он болел, для него не было ничего хуже этого отвратительного недуга. А простужался Кондратий часто, почти каждую осень и зиму – дожди и мокрый снег Петербурга, пробирающий до костей ветер на улицах и сырые стены домов, в которых он жил, были слишком тяжелым испытанием для его здоровья. Правда, осенью 1825 года ему удалось счастливо избежать насморка, но болезнь взяла свое в декабре. И теперь Рылеев, так надеявшийся избежать в этом году простуды, снова не расставался с пачкой носовых платков и с трудом удерживался, чтобы не закашляться.
Рядом с ним сидели друзья, они решали такие важные вопросы, а он не мог сосредоточиться на том, что они говорили! Все его мысли были об одном: как бы не чихнуть в полный голос и как бы высморкаться в носовой платок незаметно от товарищей. «Ну когда же это кончится!» – с досадой думал он и о своей болезни, и о заседании руководства Северного общества. А потом, тихо кашлянув пару раз, безуспешно пытался взять себя в руки и думать о предмете обсуждения, а не о собственном насморке. Хорошо хоть все остальные, собравшиеся в его гостиной, отнеслись с пониманием к его самочувствию и спорили в основном сами, лишь изредка поворачиваясь к нему с вопросительным выражением лица.
– Мы не имеем права этого делать. Мы не должны становиться узурпаторами, мы можем только отстранить императора от власти, чтобы потом его судьбу решил законный парламент, – с какой-то меланхолической нотой в голосе убеждал своих соратников Сергей Трубецкой. – Мы с вами это уже обсуждали, не вижу причин, чтобы возвращаться к этому вопросу.
Сидевший напротив него Евгений Оболенский недовольно ерзал на месте.
– Если мы оставим императора в живых, он обязательно как-нибудь изловчится и вернет себе трон, а нас всех перевешает! Может, хватит играть в благородство и милосердие? Мы с вами мужчины, в конце концов, а не глупые бабы!
– Евгений, остынь, – все так же меланхолично пытался осадить его Трубецкой, но поручик Оболенский разъярялся все сильнее:
– Что-то я не пойму тебя, Сергей! Ты вообще хочешь что-то менять?! Может быть, ты уже жалеешь, что тебя выбрали нашим диктатором?!
– На что вы намекаете, Евгений? – Тон Трубецкого остался спокойным, но отстраненное «вы» в его речи прозвучало так внушительно, что Оболенский немного смутился. Однако вид у него оставался все таким же воинственным, и он то и дело подпрыгивал на своем стуле, словно сидел на иголках. Успокаиваться он не спешил, и Рылееву стало ясно, что если не разрядить обстановку, дело кончится ссорой, а потом и провалом всего заговора. Он громко прокашлялся и хлопнул ладонью по столу, привлекая к себе всеобщее внимание.
– Перестаньте пререкаться! – велел Кондратий Федорович разошедшимся соратникам. – Об этом князь уже говорил: если мы убьем императора, на российский трон будут претендовать все его родственники, все великие князья, включая седьмую воду на киселе! И у каждого Романова наберется достаточно сторонников, а нам придется бороться с ними со всеми.
– Если мы справимся с государем… с Николаем Романовым, мы справимся и со всеми остальными! – огрызнулся Оболенский.
– А сможем ли мы справиться с Николаем, если до сих пор не способны прийти к согласию в самых главных вопросах?! – накинулся на него Рылеев. – Как спорили семь лет назад, так и спорим об одном и том же!
– Что ж, вижу, я в меньшинстве. – Евгений по-наполеоновски скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула.
– Отнюдь, я на твоей стороне, – подал голос с другого конца стола не менее раздраженный Петр Каховский.
– И я тоже! – добавил Александр Якубович.
– Господа, позвольте напомнить, вы сами выбрали меня диктатором, – вздохнул Трубецкой. – Значит, должны мне подчиняться.
По комнате пробежал недовольный ропот. Рылеев достал носовой платок и, уже никого не стесняясь, оглушительно высморкался. «Совсем как крестьянин, никакого утонченного воспитания! – усмехнулся он про себя и чуть виновато покосился на товарищей. – А и черт с ними, потерпят – сами же всегда говорили, что простые крестьяне ничем не хуже нас!» Остальные заговорщики, впрочем, и не думали обращать внимание на его дурные манеры: между ними снова разгорался их вечный спор, без которого не обходилось ни одно из заседаний Северного общества. Необходимо было срочно прекратить это – или смириться с тем, что они опять продискутируют до утра и разойдутся, решив вернуться к планам восстания позже, и подходящий момент для осуществления этих планов будет упущен. И вообще неизвестно, сможет ли их общество продолжить свою деятельность теперь, когда главный его вдохновитель Павел Пестель арестован…
Рядом с ним сидели друзья, они решали такие важные вопросы, а он не мог сосредоточиться на том, что они говорили! Все его мысли были об одном: как бы не чихнуть в полный голос и как бы высморкаться в носовой платок незаметно от товарищей. «Ну когда же это кончится!» – с досадой думал он и о своей болезни, и о заседании руководства Северного общества. А потом, тихо кашлянув пару раз, безуспешно пытался взять себя в руки и думать о предмете обсуждения, а не о собственном насморке. Хорошо хоть все остальные, собравшиеся в его гостиной, отнеслись с пониманием к его самочувствию и спорили в основном сами, лишь изредка поворачиваясь к нему с вопросительным выражением лица.
– Мы не имеем права этого делать. Мы не должны становиться узурпаторами, мы можем только отстранить императора от власти, чтобы потом его судьбу решил законный парламент, – с какой-то меланхолической нотой в голосе убеждал своих соратников Сергей Трубецкой. – Мы с вами это уже обсуждали, не вижу причин, чтобы возвращаться к этому вопросу.
Сидевший напротив него Евгений Оболенский недовольно ерзал на месте.
– Если мы оставим императора в живых, он обязательно как-нибудь изловчится и вернет себе трон, а нас всех перевешает! Может, хватит играть в благородство и милосердие? Мы с вами мужчины, в конце концов, а не глупые бабы!
– Евгений, остынь, – все так же меланхолично пытался осадить его Трубецкой, но поручик Оболенский разъярялся все сильнее:
– Что-то я не пойму тебя, Сергей! Ты вообще хочешь что-то менять?! Может быть, ты уже жалеешь, что тебя выбрали нашим диктатором?!
– На что вы намекаете, Евгений? – Тон Трубецкого остался спокойным, но отстраненное «вы» в его речи прозвучало так внушительно, что Оболенский немного смутился. Однако вид у него оставался все таким же воинственным, и он то и дело подпрыгивал на своем стуле, словно сидел на иголках. Успокаиваться он не спешил, и Рылееву стало ясно, что если не разрядить обстановку, дело кончится ссорой, а потом и провалом всего заговора. Он громко прокашлялся и хлопнул ладонью по столу, привлекая к себе всеобщее внимание.
– Перестаньте пререкаться! – велел Кондратий Федорович разошедшимся соратникам. – Об этом князь уже говорил: если мы убьем императора, на российский трон будут претендовать все его родственники, все великие князья, включая седьмую воду на киселе! И у каждого Романова наберется достаточно сторонников, а нам придется бороться с ними со всеми.
– Если мы справимся с государем… с Николаем Романовым, мы справимся и со всеми остальными! – огрызнулся Оболенский.
– А сможем ли мы справиться с Николаем, если до сих пор не способны прийти к согласию в самых главных вопросах?! – накинулся на него Рылеев. – Как спорили семь лет назад, так и спорим об одном и том же!
– Что ж, вижу, я в меньшинстве. – Евгений по-наполеоновски скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула.
– Отнюдь, я на твоей стороне, – подал голос с другого конца стола не менее раздраженный Петр Каховский.
– И я тоже! – добавил Александр Якубович.
– Господа, позвольте напомнить, вы сами выбрали меня диктатором, – вздохнул Трубецкой. – Значит, должны мне подчиняться.
По комнате пробежал недовольный ропот. Рылеев достал носовой платок и, уже никого не стесняясь, оглушительно высморкался. «Совсем как крестьянин, никакого утонченного воспитания! – усмехнулся он про себя и чуть виновато покосился на товарищей. – А и черт с ними, потерпят – сами же всегда говорили, что простые крестьяне ничем не хуже нас!» Остальные заговорщики, впрочем, и не думали обращать внимание на его дурные манеры: между ними снова разгорался их вечный спор, без которого не обходилось ни одно из заседаний Северного общества. Необходимо было срочно прекратить это – или смириться с тем, что они опять продискутируют до утра и разойдутся, решив вернуться к планам восстания позже, и подходящий момент для осуществления этих планов будет упущен. И вообще неизвестно, сможет ли их общество продолжить свою деятельность теперь, когда главный его вдохновитель Павел Пестель арестован…