Страница:
Татьяна Чекасина
Облучение. Маленький роман
Об авторе
Биография – это материал писателя, от богатства которого зависит богатство его творчества. Я предпочитаю на эту тему не распространяться. В моих произведениях и так видно не вооружённым глазом, что написать то, что в них написано, невозможно без основы, которой и является сама жизнь. Но есть публичные факты. Например, я являюсь автором оригинальной концепции преподавания писательского мастерства. Изложение этой концепции имеется в докладе, прочитанном мной на конференции по экспериментальной драматургии, прошедшей в Киеве в 1994 году, где были представители нескольких стран, в том числе филологи из США. Нашу страну представляли преподаватели Литературного института имени Горького. Или такой факт: в 2009 году, когда я работала в аппарате Союза писателей России, на конференции, посвящённой итогам писательского года, мною был сделан доклад под названием «Погром в литературе…», который можно легко найти в Интернете.
Что касается моих взглядов на жизнь, то они тоже обнародованы на всех страницах социальных сетей, где я периодически выступаю со своими заметками о политике и о литературе. Особенно меня волнует тема разрушения русской литературы, которое случилось в 90-ые годы, когда писателей повсеместно заменили любителями, их книжки и до сих пор читатель видит всюду вместо книг писателей. Я ничего не имею против любителей, но они не способны заменить профессионалов в писательском деле. Именно разрушение пространства писателей, даже почти их физическое уничтожение, вызвали эффект домино: обрушилась культура. Писателей уничтожили под видом борьбы с «советской идеологией». Но это именно тот случай, когда «свято место пусто не бывает». На смену пришла тоже идеология, которая агрессивно господствует у нас в стране и по сей день. Это идеология стяжательства и разрушения.
Только возрождение современной русской традиционной литературы, признание её гуманитарной созидательной роли и помощь ей на государственном уровне способны остановить процесс нравственного падения общества, который, к сожалению, продолжается и теперь.
Татьяна Чекасина
Лауреат медали «За вклад в русскую литературу»
Член Союза писателей России с 1990 г.
(Московская писательская организация)
Предисловие
Татьяна Чекасина – традиционный писатель. Не в значении «реакционный», «застойный» или «советский». Здесь речь идёт не о каких-то политических взглядах, а о взглядах на искусство: что считать таковым, а что – нет. Слова «традиционное» и «нетрадиционное» по отношению к искусству появились вместе с так называемой «нетрадиционной эстетикой». Тогда и произошла подмена понятий. Стали называть «эстетикой» то, что ею не является (помойки, матерщину, всяческие извращения).
Этим занялась некая «новая писательская волна». Представители этой «волны» так назвали сами себя. Объявили: будут «делать искусство» в литературе, не базируясь на эстетике.
Но в литературе такого быть не может по определению. Это же созидательная сфера, сродни фундаментальной науке, но даже ещё более традиционная, так как речь идёт не о законах физики, а о человеческой душе. Она не изменилась со времён Аристотеля, труд которого «Эстетика» до сих пор является одной из основ литературного искусства.
Отменить эти законы, по которым живёт искусство литературы уже века, – одно и то же, что отменить электричество и вместо лампочек начать жить снова при свечах, но объявить это прогрессом. Для искусства литературы таким электричеством является открытая раньше электричества система координат духовных ценностей.
Все слышали слова: вера, надежда, любовь, истина, красота. Но не все понимают, что без соблюдения этих параметров создать что-либо в области искусства литературы просто нереально. Как только человечество получило соответствующие знания, так и стали появляться произведения искусства в области литературы. Это – фундамент, без которого любая постройка рухнет как искусство. Так что правильней называть не «традиционные», а «настоящие», «истинные» писатели.
Татьяна Чекасина работает именно в той системе координат, о которой было сказано ранее. Традиция автора Татьяны Чекасиной идёт от русских писателей: Льва Толстого, Максима Горького, Михаила Шолохова, Ивана Бунина. Её предшественники среди зарубежных писателей: Уильям Фолкнер, Джон Стейнбек, Эрих Мария Ремарк, Томас Манн…
Татьяна Чекасина – автор шестнадцати книг прозы.
«День рождения» (рассказы).
«Чистый бор» (повесть).
«Пружина» (повесть и рассказы).
«Предшественник» (роман).
«День рождения» (одна история и шесть новелл).
«Обманщица» (один маленький роман и одна история).
«Облучение» (маленький роман).
«Валька Родынцева» (Медицинская история).
«Ничья» (две истории).
Маленький парашютист» (новеллы).
«Маня, Манечка, не плачь!» (две истории).
«Спасатель» (рассказы).
Кроме этих книг выпущено четыре книги романа «Канатоходцы»: Книга первая «Сны»; Книга вторая «Кровь»; Книга третья «Золото»; Книга четвёртая «Тайник». Персонажи этого романа жили при советской власти и поставили себе цель её свергнуть. Для осуществления своих очень серьёзных амбиций они пошли очень далеко. У персонажей были прототипы. В основу легло громкое дело тех лет. Этот роман пока не издан целиком, впереди его продолжение: выход ещё восьми книг. Это произведение поражает масштабом, не только огромным объёмом текста и огромным охватом огромного пространства жизни нашей страны, но и мастерством исполнения. Практически не было ещё создано в мире удачных по форме больших произведений. Здесь мы сможем восхититься не только содержанием, но и отточенностью форм, что уже со всей силой проявилось в первых четырёх книгах. Тут хотелось бы заметить, что творчество настоящих писателей, как правило, ретроспективно. Лев Толстой написал «Войну и мир» значительно позже свершения тех событий, о которых он писал. Писателю свойственно смотреть на прошлое как бы с высоты времени.
Произведения Татьяны Чекасиной вошли в сборники лучшей отечественной прозы и заслуженно заняли своё место рядом с произведениями таких выдающихся писателей нашей современности как Виктор Астафьев, Василий Белов, Юрий Казаков и других. Повесть «Пружина» признана в одном ряду с произведениями Василия Шукшина, Мельникова-Печёрского, Бажова и Астафьева по широчайшему использованию народных говоров, этого золотого фонда великого русского языка.
Почти все новеллы Татьяны Чекасиной выдержали много переизданий. Почти все они были прочитаны по радио и много раз были прочитаны перед благодарной читательской аудиторией, вызывая в ней смех и слёзы, заставляя задуматься о себе и о других. Но и другие произведения написаны так, словно они прожиты автором, либо самим писателем, либо очень близкими ему людьми. Это всё написано самой жизнью.
А по форме каждое произведение – отлитый, огранённый кристалл, через который можно увидеть не только душу человека, но и все аспекты бытия. Даже география представлена широко. Ни одно произведение не повторяет обстановку предыдущего, будто автор жил всюду, бывал всюду и знает о людях и о жизни буквально всё. Это и не так уж удивительно, ведь Татьяна Чекасина работает в литературе без малого тридцать лет, не стремясь к поверхностной славе.
В настоящее время Татьяна Чекасина – это настолько активно работающий автор, что практически все опубликованные произведения получили новые авторские редакции. Даже нет смысла читателю обращаться к их старым версиям.
Татьяна Чекасина – это острый социальный писатель. Напомню, что писатель советский и писатель социальный – довольно разные авторы. Например, все великие писатели являются социальными писателями. Но среди советских писателей было много графоманов. Куда больше их сейчас среди буржуазных сочинителей, которые никогда не бывают писателями истинными.
Не только глубокой философией бытия проникнуто каждое произведение Татьяны Чекасиной, но и трепетным отношением к жизни людей вокруг. Как у каждого истинного писателя. Её произведения – это хорошая, крепкая, настоящая русская литература.
Сычёва Е.С.
кандидат филологических наук,
преподаватель МГУ им. М.В. Ломоносова
Этим занялась некая «новая писательская волна». Представители этой «волны» так назвали сами себя. Объявили: будут «делать искусство» в литературе, не базируясь на эстетике.
Но в литературе такого быть не может по определению. Это же созидательная сфера, сродни фундаментальной науке, но даже ещё более традиционная, так как речь идёт не о законах физики, а о человеческой душе. Она не изменилась со времён Аристотеля, труд которого «Эстетика» до сих пор является одной из основ литературного искусства.
Отменить эти законы, по которым живёт искусство литературы уже века, – одно и то же, что отменить электричество и вместо лампочек начать жить снова при свечах, но объявить это прогрессом. Для искусства литературы таким электричеством является открытая раньше электричества система координат духовных ценностей.
Все слышали слова: вера, надежда, любовь, истина, красота. Но не все понимают, что без соблюдения этих параметров создать что-либо в области искусства литературы просто нереально. Как только человечество получило соответствующие знания, так и стали появляться произведения искусства в области литературы. Это – фундамент, без которого любая постройка рухнет как искусство. Так что правильней называть не «традиционные», а «настоящие», «истинные» писатели.
Татьяна Чекасина работает именно в той системе координат, о которой было сказано ранее. Традиция автора Татьяны Чекасиной идёт от русских писателей: Льва Толстого, Максима Горького, Михаила Шолохова, Ивана Бунина. Её предшественники среди зарубежных писателей: Уильям Фолкнер, Джон Стейнбек, Эрих Мария Ремарк, Томас Манн…
Татьяна Чекасина – автор шестнадцати книг прозы.
«День рождения» (рассказы).
«Чистый бор» (повесть).
«Пружина» (повесть и рассказы).
«Предшественник» (роман).
«День рождения» (одна история и шесть новелл).
«Обманщица» (один маленький роман и одна история).
«Облучение» (маленький роман).
«Валька Родынцева» (Медицинская история).
«Ничья» (две истории).
Маленький парашютист» (новеллы).
«Маня, Манечка, не плачь!» (две истории).
«Спасатель» (рассказы).
Кроме этих книг выпущено четыре книги романа «Канатоходцы»: Книга первая «Сны»; Книга вторая «Кровь»; Книга третья «Золото»; Книга четвёртая «Тайник». Персонажи этого романа жили при советской власти и поставили себе цель её свергнуть. Для осуществления своих очень серьёзных амбиций они пошли очень далеко. У персонажей были прототипы. В основу легло громкое дело тех лет. Этот роман пока не издан целиком, впереди его продолжение: выход ещё восьми книг. Это произведение поражает масштабом, не только огромным объёмом текста и огромным охватом огромного пространства жизни нашей страны, но и мастерством исполнения. Практически не было ещё создано в мире удачных по форме больших произведений. Здесь мы сможем восхититься не только содержанием, но и отточенностью форм, что уже со всей силой проявилось в первых четырёх книгах. Тут хотелось бы заметить, что творчество настоящих писателей, как правило, ретроспективно. Лев Толстой написал «Войну и мир» значительно позже свершения тех событий, о которых он писал. Писателю свойственно смотреть на прошлое как бы с высоты времени.
Произведения Татьяны Чекасиной вошли в сборники лучшей отечественной прозы и заслуженно заняли своё место рядом с произведениями таких выдающихся писателей нашей современности как Виктор Астафьев, Василий Белов, Юрий Казаков и других. Повесть «Пружина» признана в одном ряду с произведениями Василия Шукшина, Мельникова-Печёрского, Бажова и Астафьева по широчайшему использованию народных говоров, этого золотого фонда великого русского языка.
Почти все новеллы Татьяны Чекасиной выдержали много переизданий. Почти все они были прочитаны по радио и много раз были прочитаны перед благодарной читательской аудиторией, вызывая в ней смех и слёзы, заставляя задуматься о себе и о других. Но и другие произведения написаны так, словно они прожиты автором, либо самим писателем, либо очень близкими ему людьми. Это всё написано самой жизнью.
А по форме каждое произведение – отлитый, огранённый кристалл, через который можно увидеть не только душу человека, но и все аспекты бытия. Даже география представлена широко. Ни одно произведение не повторяет обстановку предыдущего, будто автор жил всюду, бывал всюду и знает о людях и о жизни буквально всё. Это и не так уж удивительно, ведь Татьяна Чекасина работает в литературе без малого тридцать лет, не стремясь к поверхностной славе.
В настоящее время Татьяна Чекасина – это настолько активно работающий автор, что практически все опубликованные произведения получили новые авторские редакции. Даже нет смысла читателю обращаться к их старым версиям.
Татьяна Чекасина – это острый социальный писатель. Напомню, что писатель советский и писатель социальный – довольно разные авторы. Например, все великие писатели являются социальными писателями. Но среди советских писателей было много графоманов. Куда больше их сейчас среди буржуазных сочинителей, которые никогда не бывают писателями истинными.
Не только глубокой философией бытия проникнуто каждое произведение Татьяны Чекасиной, но и трепетным отношением к жизни людей вокруг. Как у каждого истинного писателя. Её произведения – это хорошая, крепкая, настоящая русская литература.
Сычёва Е.С.
кандидат филологических наук,
преподаватель МГУ им. М.В. Ломоносова
Облучениею Маленький роман
«… Чтобы, испытывая желание, она пылко
отдавалась любовному наслаждению и
оно пронизывало её насквозь»
Марон Публий Вергилий («Георгики». «Земледельческие стихи»)
«… и завидовать мёртвым»
(из библейских пророчеств)
Пролог
Раскалённый шар упал рядом с ней в Казахстанской степи. Жаром тянуло от него. Рыжий-рыжий жар… Золотое сквозь веки свечение. «Я счастлива», – сказала она. «Пока нет», – ответили ей. «Неужели можно быть ещё счастливей?..»
Когда её подобрали, никакого шара не было: зрение вернулось. Никто не поверил. Голоса?! Ты перегрелась! Не удивительно, если идёшь без шляпы под палящим солнцем из Кызыл-орды в Кызылжар…
Когда её подобрали, никакого шара не было: зрение вернулось. Никто не поверил. Голоса?! Ты перегрелась! Не удивительно, если идёшь без шляпы под палящим солнцем из Кызыл-орды в Кызылжар…
I
Мы с Кукурузовой сидели, как всегда рядом за плотно сдвинутыми столами. Зашла Дуськова, а с ней та, которая до зимы будет главным предметом наших разговоров, загадок и открытий. День был мощно-солнечный, апрель.
– Познакомьтесь, новенькая…
– Лёка Воробьёва! – представилась она, звонко «пролёлёкав» это интимное, как мне слышится, «ё».
У нас (за редким исключением) принято называть друг друга по именам-отчествам, воинским званиям, у кого они есть. О том, что нам хотят навязать новый кадр, узнали мы лишь накануне. «Кто такая?» «Да, вроде, дочка генерала». И вот начальница знакомит. А мы разглядываем во все глаза. Вид у неё, как и ожидали, оказался кукольным. Лицо из чего-то неземного отлито, гладкостью облито, светится молочно-фруктовой пропиткой. Кудри – устремлённые ввысь антенны. Тряпки, у непривычных вызывающие косоглазие. Запах – куст райских цветов. Воздух у нас в «спецчасти» (так именуется помещение) разрядился лёгкой грозой, и на серой стене у портрета навечно застывшего вождя блеснула радуга.
– Работа у нас тут несложная, но требует знаний пунктуации, орфографии, – прогнулась я, будто гувернантка.
Она, свободная, повелительно наблюдала за объяснениями. Нужны они ей, а не мне. На столе, только утром отмытом целой ротой солдат, покорно раскладываю бумаги:
– Вот, пожалуйста: ди-сло-ка-ция, де-мар-ка-ция, ре-ко-гнос-ци-ров-ка…
– А кто-то может неправильно написать эти слова? – наивно выплеснулось из жеста её рук, сверкнувших ногтями, длина и декадентская окраска которых, ввергли меня в лёгкий ступор.
Кукурузова задышала (пыхтит, сопит, выдаст):
– Хорошо нигде не работать?
– О, да! – кивнула новенькая, будто иностранка. О чём спросили, не поняла, но согласилась, боясь показаться невежливой.
– Я бы побездельничала, но денег мало, – продолжила Кукурузова.
– О, да, – Лёка неприятно удивилась, будто к ней в трамвае пристал пьяный.
– Без матери-отца я с пятнадцати лет, почту разносила, потом – техникум; институт заканчивала с трудовым стажем.
– А целина, Казахстан, – напомнила я главную гордость Кукурузовой.
– На целине я трактор водила, – с небрежностью аса уточнила она. – Земля оттает – пахать поедем, без огородов никак – дети. А вы не знали радости труда?
– Да-да-да! – прозвенела Лёка, механически подхватив последний слог или, будто кнопку нажав, перешла в некий «автоматический» режим… – Извините!
Мы уставились на неё завороженно. Так отпала «тема труда», но впереди полно других… Нам бы уразуметь, с кем имеем дело, и не держаться стереотипа: молодая-глупая, нигде не работавшая, мы – немолодые, научим. Наши дети, например, натерпелись от нас немало добра. И тут второе дыхание обрели, стали давать рекомендации нашему общему будто ребёнку – новенькой сотруднице по имени Лёка… Освоилась она быстро, благодаря (так решили, позже выяснилось, – неверно решили) прилежанию, не встреченному мной в средней школе, где я отбарабанила три года учителем русского и литературы. Изготовясь полюбить эту девицу материнской любовью, подняли, несмотря на неудачу «темы труда», вопрос о «внешнем облике молодой труженицы». Пример перед ней – мы, одетые, как надо в старобезобразные юбки и блузки (если прохладно, – поверх такие же кофты, жакеты). А в чём ещё? Мы на территории воинской части, где каждая особа женского пола на виду! Причёски у нас скромно-мерзковатые. У Кукурузовой – химическая завивка из мелких кудряшек, делающая её огромное лицо толще. У меня – хвостик на затылке, стянутый аптечной резинкой (при тонковатом носе – вылитая крыса). Никакой косметики. Лёка согласилась с нашими замечаниями («Спасибо-спасибо»). На другой день – юбка ещё `уже, серьги ещё длиннее, глаза подведены, о волосах не говорю – фейерверк.
Вошёл начальник штаба майор Толя Звягинцев, можно сказать, наша подружка. Попросим: «Вывези на природу!» «Есть», – подан его «москвич» с ним за рулём. Минуем город, шоссе, располагаемся на поляне для солнечных ванн. Сами себя захватившие врасплох, без купальников в неприглядном бельишке, «подружка» в стороне, сняв китель, выкатив пузо, подставив лысину свежести ветерка. Отдохнули часок – пора и обратно на рабочие места.
– Это – Нефертити? – разглядел майор серьги сквозь очки.
Другие офицеры, которые заходят к нам по долгу службы, но всегда рады поболтать (мы жалуем лишь давно служащих) даже никаких вопросов про серьги и про остальное не смогли задать, а просто уставились и на минуту-другую забыли о служебных делах. Подобного не бывало никогда. Слово «никогда» звучит, как Воинский Устав, лимитируя жизнь, но создавая в ней приятную чёткость.
Что ж, придётся ещё одну тему поднять, тему духовной жизни: легкомысленная внешность – результат её полного вакуума.
– Вы чем заняты на досуге? – врубаю «учительскую» – по определению Кукурузовой, улыбку. – Наверное, одни танцульки на уме, да киношка: фильмы индийские… Так проводим досуг?
Лёка, игнорируя сказанное, заслоняет рукой глаза, будто прячась, и этим провоцирует меня на громкий учительский монолог:
– Рекомендую чтение серьёзной литературы: «Как закалялась сталь» Николая Островского, Макаренко «Педагогическая поэма»…
…– с Пушкина надо начинать любое чтение литературы, – возражает довольным басом Кукурузова. – Я всегда, если нужен ответ на важный вопрос, смотрю: а что Пушкин рекомендует? Учитель жизни.
Тут Лёка, для нас неново, отключилась от действительности, войдя в «автоматический режим». Сие явление (вообще-то) – хохот.
– Ах, простите! – и закатилась.
Смех её особенный я слышу до сих пор. Звучит он, будто не во мне даже, а под куполом цирка, которым и является жизнь. Одним судьба – с метлой на арене, другим – полёты в вышине. У Лёки этой был даже не смех, а будто другой язык, на него переходила она, улетая, о чём мы, к сожалению, получили сведения довольно поздно.
Мы её побаиваться стали, уж не только потому, что родня начальственная, а – странная она какая-то, загадочная, непредсказуемая.
Из дневника:
«Разбилась реторта», – они послушались Ашота Меружановича: сенсорная недостаточность, отсюда эти состояния; наконец-то найден выход… Накануне приснился такой чудный сон: будто я нахожусь в центре стеклянного шара (пробирка гомункулуса?), и вдруг раздаётся звон (я пугаюсь осколков, летящих мимо). Между острых зазубрин разбитого стекла вижу открытое пространство с ландшафтом, напоминающим гогеновский: краски чистые, яркие. Проснулась радостно. Толкование вдовы: посуда бьётся не только наяву, но и во сне к счастью.
– Познакомьтесь, новенькая…
– Лёка Воробьёва! – представилась она, звонко «пролёлёкав» это интимное, как мне слышится, «ё».
У нас (за редким исключением) принято называть друг друга по именам-отчествам, воинским званиям, у кого они есть. О том, что нам хотят навязать новый кадр, узнали мы лишь накануне. «Кто такая?» «Да, вроде, дочка генерала». И вот начальница знакомит. А мы разглядываем во все глаза. Вид у неё, как и ожидали, оказался кукольным. Лицо из чего-то неземного отлито, гладкостью облито, светится молочно-фруктовой пропиткой. Кудри – устремлённые ввысь антенны. Тряпки, у непривычных вызывающие косоглазие. Запах – куст райских цветов. Воздух у нас в «спецчасти» (так именуется помещение) разрядился лёгкой грозой, и на серой стене у портрета навечно застывшего вождя блеснула радуга.
– Работа у нас тут несложная, но требует знаний пунктуации, орфографии, – прогнулась я, будто гувернантка.
Она, свободная, повелительно наблюдала за объяснениями. Нужны они ей, а не мне. На столе, только утром отмытом целой ротой солдат, покорно раскладываю бумаги:
– Вот, пожалуйста: ди-сло-ка-ция, де-мар-ка-ция, ре-ко-гнос-ци-ров-ка…
– А кто-то может неправильно написать эти слова? – наивно выплеснулось из жеста её рук, сверкнувших ногтями, длина и декадентская окраска которых, ввергли меня в лёгкий ступор.
Кукурузова задышала (пыхтит, сопит, выдаст):
– Хорошо нигде не работать?
– О, да! – кивнула новенькая, будто иностранка. О чём спросили, не поняла, но согласилась, боясь показаться невежливой.
– Я бы побездельничала, но денег мало, – продолжила Кукурузова.
– О, да, – Лёка неприятно удивилась, будто к ней в трамвае пристал пьяный.
– Без матери-отца я с пятнадцати лет, почту разносила, потом – техникум; институт заканчивала с трудовым стажем.
– А целина, Казахстан, – напомнила я главную гордость Кукурузовой.
– На целине я трактор водила, – с небрежностью аса уточнила она. – Земля оттает – пахать поедем, без огородов никак – дети. А вы не знали радости труда?
– Да-да-да! – прозвенела Лёка, механически подхватив последний слог или, будто кнопку нажав, перешла в некий «автоматический» режим… – Извините!
Мы уставились на неё завороженно. Так отпала «тема труда», но впереди полно других… Нам бы уразуметь, с кем имеем дело, и не держаться стереотипа: молодая-глупая, нигде не работавшая, мы – немолодые, научим. Наши дети, например, натерпелись от нас немало добра. И тут второе дыхание обрели, стали давать рекомендации нашему общему будто ребёнку – новенькой сотруднице по имени Лёка… Освоилась она быстро, благодаря (так решили, позже выяснилось, – неверно решили) прилежанию, не встреченному мной в средней школе, где я отбарабанила три года учителем русского и литературы. Изготовясь полюбить эту девицу материнской любовью, подняли, несмотря на неудачу «темы труда», вопрос о «внешнем облике молодой труженицы». Пример перед ней – мы, одетые, как надо в старобезобразные юбки и блузки (если прохладно, – поверх такие же кофты, жакеты). А в чём ещё? Мы на территории воинской части, где каждая особа женского пола на виду! Причёски у нас скромно-мерзковатые. У Кукурузовой – химическая завивка из мелких кудряшек, делающая её огромное лицо толще. У меня – хвостик на затылке, стянутый аптечной резинкой (при тонковатом носе – вылитая крыса). Никакой косметики. Лёка согласилась с нашими замечаниями («Спасибо-спасибо»). На другой день – юбка ещё `уже, серьги ещё длиннее, глаза подведены, о волосах не говорю – фейерверк.
Вошёл начальник штаба майор Толя Звягинцев, можно сказать, наша подружка. Попросим: «Вывези на природу!» «Есть», – подан его «москвич» с ним за рулём. Минуем город, шоссе, располагаемся на поляне для солнечных ванн. Сами себя захватившие врасплох, без купальников в неприглядном бельишке, «подружка» в стороне, сняв китель, выкатив пузо, подставив лысину свежести ветерка. Отдохнули часок – пора и обратно на рабочие места.
– Это – Нефертити? – разглядел майор серьги сквозь очки.
Другие офицеры, которые заходят к нам по долгу службы, но всегда рады поболтать (мы жалуем лишь давно служащих) даже никаких вопросов про серьги и про остальное не смогли задать, а просто уставились и на минуту-другую забыли о служебных делах. Подобного не бывало никогда. Слово «никогда» звучит, как Воинский Устав, лимитируя жизнь, но создавая в ней приятную чёткость.
Что ж, придётся ещё одну тему поднять, тему духовной жизни: легкомысленная внешность – результат её полного вакуума.
– Вы чем заняты на досуге? – врубаю «учительскую» – по определению Кукурузовой, улыбку. – Наверное, одни танцульки на уме, да киношка: фильмы индийские… Так проводим досуг?
Лёка, игнорируя сказанное, заслоняет рукой глаза, будто прячась, и этим провоцирует меня на громкий учительский монолог:
– Рекомендую чтение серьёзной литературы: «Как закалялась сталь» Николая Островского, Макаренко «Педагогическая поэма»…
…– с Пушкина надо начинать любое чтение литературы, – возражает довольным басом Кукурузова. – Я всегда, если нужен ответ на важный вопрос, смотрю: а что Пушкин рекомендует? Учитель жизни.
Тут Лёка, для нас неново, отключилась от действительности, войдя в «автоматический режим». Сие явление (вообще-то) – хохот.
– Ах, простите! – и закатилась.
Смех её особенный я слышу до сих пор. Звучит он, будто не во мне даже, а под куполом цирка, которым и является жизнь. Одним судьба – с метлой на арене, другим – полёты в вышине. У Лёки этой был даже не смех, а будто другой язык, на него переходила она, улетая, о чём мы, к сожалению, получили сведения довольно поздно.
Мы её побаиваться стали, уж не только потому, что родня начальственная, а – странная она какая-то, загадочная, непредсказуемая.
Из дневника:
«Разбилась реторта», – они послушались Ашота Меружановича: сенсорная недостаточность, отсюда эти состояния; наконец-то найден выход… Накануне приснился такой чудный сон: будто я нахожусь в центре стеклянного шара (пробирка гомункулуса?), и вдруг раздаётся звон (я пугаюсь осколков, летящих мимо). Между острых зазубрин разбитого стекла вижу открытое пространство с ландшафтом, напоминающим гогеновский: краски чистые, яркие. Проснулась радостно. Толкование вдовы: посуда бьётся не только наяву, но и во сне к счастью.
2
Мы с Кукурузовой обычно начинаем день с проклятий. Она, что считает нужным, ругает, поносит, обкладывает. Потом я: сволочу, кляну, посылаю подальше… Закончив это, приступаем к вычитке. Новенькую мы как-то так не стали брать во внимание. Она показалась нам похожей на глухонемую, взирающую на обычных людей без сожаления, что ничего не слышит.
– Зарраза, кто придумал номера на руках?! – Кукурузова врывается в «спецчасть» с опозданием. – Встала засветло, прибегаю, а там уже пишут. Мне достаётся триста двадцать шестой номер. Возвращаюсь собирать в школу Димку. Он зря время не терял: пролил на новый палас гуашь. Давай отчищать, забылась…
Я сочувственно вытягиваюсь, напрягая тощее тело навстречу пациентке (в этот миг я целитель).
– Возвращаюсь в магазин, – продолжает жалобно гудеть Кукурузова, – а там толпа. Мой номер (видишь рядом с большим пальцем цифра «три» сохранилась?) на втором закруте от прилавка (крайние – на улице). «Надо было вам номерок-то беречь!» – укоризненно орёт очередь. Так и не пустили! Пришлось снова занять. Не жизнь, зарраза!
Очереди в советской стране, где мы живём, за всем: за мебелью, коврами, холодильниками, импортной одеждой, обувью. С продуктами не легче. И я поведала в ответ, как, встав тоже раненько, пришла к открытию в молочную за солёным маслом, а продавец к несолёному разворачивается…
– Вы что даёте, оно прогорклое, вчера купила – зря деньги потратила, мне того, что привезли сейчас, свежее!
Увлекшись, мы не засекли: девушка-то не как слабослышащая. На личике фарфоровом (маска театра Кабуки) нет эмоций. Но флюиды от неё идут… Парапсихология, – да простит меня мой бывший профессор, поставивший мне, тогда, – студентке, «отлично» по «диамату»[1]…
– Вы читаете «Литературную газету»? – спрашиваю без надежды на утвердительный ответ – не «Мурзилка»[2], всё-таки…
Выщипанные брови чуть поднялись.
– Статью о «телефонах доверия» читали? – Ответа нет, и я пускаюсь в объяснения, вдохновенно вдалбливая, как в своё время литературные образы из программы средней школы.
– Пока в нашем городе не работает эта полезная служба, мы сами применяем на практике нечто похожее. Для нас это, – лекарство, такое же необходимое, как инсулин для диабетика, чтобы не оказаться в коме…
– В какой… ко-ме? – оторопела девушка, кажется, впервые сказав что-то членораздельное, кроме, конечно, своего имени Лёка в момент знакомства.
– Психологической! – господи, до чего она – далёкое от земных тягот существо! – Мы готовы и вам помочь, если вы расскажете о своих огорчениях (какие у тебя огорчения, не жизнь, а малина, – злобствую про себя).
Вдруг вижу: мелькнуло в этом лице замкнутом (от тупости замкнутом, – решили огульно, за что поплатились в скором будущем) нечто близкое мне, умудрённой опытом (смерти родителей, свои болезни, не говоря о детских детей). Страдальческое выражение мне померещилось на лице этой девицы. Но буквально в следующий миг её глаза заводные округлились весельем:
– Ах, простите!
Далее последовала переключка. Да, зря мы «не брали» её «во внимание»! Отcмеявшись, она продолжила работу. А мы-то опозорены. Почему? Не знаю. Но то, что посрамлены, абсолютно точно. А как же теперь коллектив? – подумали мы с Кукурузовой. Как наш «телефон доверия»? Мы же тут не просто сидим над нудными воинскими циркулярами, выправляя в них массу ошибок по орфографии и пунктуации, мы занимаемся в коллективе своим главным делом – «психологической помощью»! У нас клиентура. И не малая. Мы помогаем людям в трудных ситуациях! И как быть теперь? Где мы будем проводить комплекс процедур для наших дур? В кабинете психологической помощи, то есть, в «спецчасти», теперь находится какой-то не прояснённый объект, может, и космического даже происхождения. В земной жизни она дочка начальственная. Как мы будем проводить беседы «автоответчиков» с «абонентами» на темы: «Муж-пьяница» или «Муж загулял на стороне» в присутствии постороннего лица?
Вот-вот заявится какая-нибудь жена такого мужа и сегодня. Жена такого мужа обычно приходит на работу злая и тихая. Иногда буйствующая и в слезах. Зависит от её характера, возраста и степени пьянства и загула. В «кабинете доверия» (так окрестили постоянные пациентки «спецчасть») обстановка всегда располагала: садись на гостевой стул, – «свет в морду» и «докладай» (из лексикона подполковника Дуськова). В других помещениях нет такой доверительной обстановки. Остальные женщины в «казарме». Название соответствует функции этого помещения в прошлом. Даже главная канцеляристка Дуськова, даже инспектор «особого отдела» Недостреляная за перегородками, но там же. Мы с Кукурузовой отдельно. От нас зависит грамотность в документах (пунктуация, орфография). Но теперь мы тут не одни: Лёка.
Не успели ничего решить насчёт коллектива, ба, на порог с плачем-воем жена лейтенанта Подзаборина. И сразу «докладает», как говорит комбат: в минувшую субботу она с детьми поехала навестить маму и закрыла мужа на ключ в квартире, чтоб не смог он уйти в магазин, купить бутылку и напиться. Но тот всё равно исполнил задуманное. Перелез по балконам к соседу, с которым и накачался. На обратном пути, уже не будучи хорошим эквилибристом, лейтенант Подзаборин одеревенел от страха на перилах. Вызов пожарных и приказ о принудительном переезде этой семьи с пятого на первый этаж офицерского дома.
– Он что говорит: «Я пью не больше других».
Мы с Кукурузовой в этот момент наркологи, даём совет:
– …значит, ему надо меньше других. Другие не ходят по балконным перилам и по карнизам…
В итоге эта офицерская жена приободрённой покидает исповедальню, но её сменяет капитанша Ухарева, шипя гадюкой:
– Вчера пошёл на службу утром – майка была под кителем (точно помню) надета на правую сторону, вечером вернулся, а майка-то уже на левую сторону надета. У соперницы среди дня побывал! Отравить бы стерву да уехать в Мелитополь…
Травить не надо, а уехать с детьми на юг обязательно! Напоминаем: в прошлое лето её муж тотчас последовал за семьёй, отпросясь у начальства.
– Детей он любит, – светлеет лицо офицерской жены.
Батальон, где мы служим, – орган, искусственно вживлённый в тело города. Это – проходной двор. Офицерские семьи (канцеляристок, как правило, набирают из жён), словно бы протаскиваются мимо нас, уволакиваясь за черту нашего специфического участия в их судьбах. Но некоторые иногда задерживаются на годы. Прибывшие из учебных заведений молодые офицеры, бывает, служат старательно. Но особенно старательны служаки, прибывшие из глубокой провинции, часто неказистые с виду (пример – майор Звягинцев, подружка наша).
Все старательные служаки считаются «глядящими в загранку», в благополучное тихое «зэгэвэ»[3]. Но не все туда продолжают глядеть, так как есть препятствия на боевом пути. В основном, два: пьянство и женщины. Иные сдерживают натуру из последних сил. «Не глядящим» путь туда отрезан навсегда.
Среди таких есть и те, кто сослан в наш гарнизон наоборот из загранки. Эти, сосланные, как правило, имеют внешний лоск, полностью соответствуя идеалу военного, если не считать побитости, отражённой в глазах. У одних проходит, у других – никогда, и в итоге они скатываются ещё ниже, вплоть до отправки в отдалённые гарнизоны (Чирчик, а там и Кандагар…)
Когда уходит следующая «клиентка», мы с Кукурузовой, получив заряд бодрости, не в силах управлять порцией новой энергии, бьющей наружу, давимся смехом, который сегодня был вынужден оборваться: перед нами – Лёка с видом свидетельницы. И свидетельница она не помощи людям, а чёрт знает чего. И ощущение, будто она на вершине, а мы в помойке. У меня желудок свело, кислотность подскочила, хлынула кислота, обжигая внутренности.
Из дневника:
О, сколько новых лиц! Передо мной развернулась человеческая комедия (она же трагедия)… А меня явно принимают за кого-то другого, нечто от гоголевского ревизора. Самочувствие великолепное! Если так пойдёт и дальше, можно ответить на вопрос некоторых пессимисток: «Зачем тебе этот батальон?
– Зарраза, кто придумал номера на руках?! – Кукурузова врывается в «спецчасть» с опозданием. – Встала засветло, прибегаю, а там уже пишут. Мне достаётся триста двадцать шестой номер. Возвращаюсь собирать в школу Димку. Он зря время не терял: пролил на новый палас гуашь. Давай отчищать, забылась…
Я сочувственно вытягиваюсь, напрягая тощее тело навстречу пациентке (в этот миг я целитель).
– Возвращаюсь в магазин, – продолжает жалобно гудеть Кукурузова, – а там толпа. Мой номер (видишь рядом с большим пальцем цифра «три» сохранилась?) на втором закруте от прилавка (крайние – на улице). «Надо было вам номерок-то беречь!» – укоризненно орёт очередь. Так и не пустили! Пришлось снова занять. Не жизнь, зарраза!
Очереди в советской стране, где мы живём, за всем: за мебелью, коврами, холодильниками, импортной одеждой, обувью. С продуктами не легче. И я поведала в ответ, как, встав тоже раненько, пришла к открытию в молочную за солёным маслом, а продавец к несолёному разворачивается…
– Вы что даёте, оно прогорклое, вчера купила – зря деньги потратила, мне того, что привезли сейчас, свежее!
Увлекшись, мы не засекли: девушка-то не как слабослышащая. На личике фарфоровом (маска театра Кабуки) нет эмоций. Но флюиды от неё идут… Парапсихология, – да простит меня мой бывший профессор, поставивший мне, тогда, – студентке, «отлично» по «диамату»[1]…
– Вы читаете «Литературную газету»? – спрашиваю без надежды на утвердительный ответ – не «Мурзилка»[2], всё-таки…
Выщипанные брови чуть поднялись.
– Статью о «телефонах доверия» читали? – Ответа нет, и я пускаюсь в объяснения, вдохновенно вдалбливая, как в своё время литературные образы из программы средней школы.
– Пока в нашем городе не работает эта полезная служба, мы сами применяем на практике нечто похожее. Для нас это, – лекарство, такое же необходимое, как инсулин для диабетика, чтобы не оказаться в коме…
– В какой… ко-ме? – оторопела девушка, кажется, впервые сказав что-то членораздельное, кроме, конечно, своего имени Лёка в момент знакомства.
– Психологической! – господи, до чего она – далёкое от земных тягот существо! – Мы готовы и вам помочь, если вы расскажете о своих огорчениях (какие у тебя огорчения, не жизнь, а малина, – злобствую про себя).
Вдруг вижу: мелькнуло в этом лице замкнутом (от тупости замкнутом, – решили огульно, за что поплатились в скором будущем) нечто близкое мне, умудрённой опытом (смерти родителей, свои болезни, не говоря о детских детей). Страдальческое выражение мне померещилось на лице этой девицы. Но буквально в следующий миг её глаза заводные округлились весельем:
– Ах, простите!
Далее последовала переключка. Да, зря мы «не брали» её «во внимание»! Отcмеявшись, она продолжила работу. А мы-то опозорены. Почему? Не знаю. Но то, что посрамлены, абсолютно точно. А как же теперь коллектив? – подумали мы с Кукурузовой. Как наш «телефон доверия»? Мы же тут не просто сидим над нудными воинскими циркулярами, выправляя в них массу ошибок по орфографии и пунктуации, мы занимаемся в коллективе своим главным делом – «психологической помощью»! У нас клиентура. И не малая. Мы помогаем людям в трудных ситуациях! И как быть теперь? Где мы будем проводить комплекс процедур для наших дур? В кабинете психологической помощи, то есть, в «спецчасти», теперь находится какой-то не прояснённый объект, может, и космического даже происхождения. В земной жизни она дочка начальственная. Как мы будем проводить беседы «автоответчиков» с «абонентами» на темы: «Муж-пьяница» или «Муж загулял на стороне» в присутствии постороннего лица?
Вот-вот заявится какая-нибудь жена такого мужа и сегодня. Жена такого мужа обычно приходит на работу злая и тихая. Иногда буйствующая и в слезах. Зависит от её характера, возраста и степени пьянства и загула. В «кабинете доверия» (так окрестили постоянные пациентки «спецчасть») обстановка всегда располагала: садись на гостевой стул, – «свет в морду» и «докладай» (из лексикона подполковника Дуськова). В других помещениях нет такой доверительной обстановки. Остальные женщины в «казарме». Название соответствует функции этого помещения в прошлом. Даже главная канцеляристка Дуськова, даже инспектор «особого отдела» Недостреляная за перегородками, но там же. Мы с Кукурузовой отдельно. От нас зависит грамотность в документах (пунктуация, орфография). Но теперь мы тут не одни: Лёка.
Не успели ничего решить насчёт коллектива, ба, на порог с плачем-воем жена лейтенанта Подзаборина. И сразу «докладает», как говорит комбат: в минувшую субботу она с детьми поехала навестить маму и закрыла мужа на ключ в квартире, чтоб не смог он уйти в магазин, купить бутылку и напиться. Но тот всё равно исполнил задуманное. Перелез по балконам к соседу, с которым и накачался. На обратном пути, уже не будучи хорошим эквилибристом, лейтенант Подзаборин одеревенел от страха на перилах. Вызов пожарных и приказ о принудительном переезде этой семьи с пятого на первый этаж офицерского дома.
– Он что говорит: «Я пью не больше других».
Мы с Кукурузовой в этот момент наркологи, даём совет:
– …значит, ему надо меньше других. Другие не ходят по балконным перилам и по карнизам…
В итоге эта офицерская жена приободрённой покидает исповедальню, но её сменяет капитанша Ухарева, шипя гадюкой:
– Вчера пошёл на службу утром – майка была под кителем (точно помню) надета на правую сторону, вечером вернулся, а майка-то уже на левую сторону надета. У соперницы среди дня побывал! Отравить бы стерву да уехать в Мелитополь…
Травить не надо, а уехать с детьми на юг обязательно! Напоминаем: в прошлое лето её муж тотчас последовал за семьёй, отпросясь у начальства.
– Детей он любит, – светлеет лицо офицерской жены.
Батальон, где мы служим, – орган, искусственно вживлённый в тело города. Это – проходной двор. Офицерские семьи (канцеляристок, как правило, набирают из жён), словно бы протаскиваются мимо нас, уволакиваясь за черту нашего специфического участия в их судьбах. Но некоторые иногда задерживаются на годы. Прибывшие из учебных заведений молодые офицеры, бывает, служат старательно. Но особенно старательны служаки, прибывшие из глубокой провинции, часто неказистые с виду (пример – майор Звягинцев, подружка наша).
Все старательные служаки считаются «глядящими в загранку», в благополучное тихое «зэгэвэ»[3]. Но не все туда продолжают глядеть, так как есть препятствия на боевом пути. В основном, два: пьянство и женщины. Иные сдерживают натуру из последних сил. «Не глядящим» путь туда отрезан навсегда.
Среди таких есть и те, кто сослан в наш гарнизон наоборот из загранки. Эти, сосланные, как правило, имеют внешний лоск, полностью соответствуя идеалу военного, если не считать побитости, отражённой в глазах. У одних проходит, у других – никогда, и в итоге они скатываются ещё ниже, вплоть до отправки в отдалённые гарнизоны (Чирчик, а там и Кандагар…)
Когда уходит следующая «клиентка», мы с Кукурузовой, получив заряд бодрости, не в силах управлять порцией новой энергии, бьющей наружу, давимся смехом, который сегодня был вынужден оборваться: перед нами – Лёка с видом свидетельницы. И свидетельница она не помощи людям, а чёрт знает чего. И ощущение, будто она на вершине, а мы в помойке. У меня желудок свело, кислотность подскочила, хлынула кислота, обжигая внутренности.
Из дневника:
О, сколько новых лиц! Передо мной развернулась человеческая комедия (она же трагедия)… А меня явно принимают за кого-то другого, нечто от гоголевского ревизора. Самочувствие великолепное! Если так пойдёт и дальше, можно ответить на вопрос некоторых пессимисток: «Зачем тебе этот батальон?
3
Первого мая по традиции всем коллективом мы едем в лес! Устраиваемся на однажды облюбованном местечке. На разостланный брезент выкладываем пакеты с колбасой и варёной картошкой, банки с домашними соленьями, выставляем бутылки с квасом, минералкой и, конечно, водку… Мы с Кукурузовой водку почти не пьём, так, символически. Мы наблюдаем. И уже подметили: капитан Морковников без жены, а новенькая девушка Лёка, будто сумасшедшая.
– Какая звёздочка зажглась в «спецчасти»! – говорит он, разливая водку.
– Не на вашем погоне, товарищ командир! – отвечает она неожиданно не по-детски.
– Насчёт погон ещё посмотрим, – хмурится он.
– «Капитан, никогда ты не будешь майором», – опять парирует она, перекрикнув Высоцкого, хрипящего из магнитофона.
– Кто так режет хлеб, сал-лага! – он отбирает у неё огромный тесак, появившийся раньше времени реквизит предстоящей вендетты.
Разгоралась, нарастала беготня пыльным лесом. Мы сидим привычно на бревне, будто в театральной ложе. Перед нами раскинулась поляна, на ней костёр среди жухлой травы и новой, остренько зеленеющей, а также берёза, соком из которой запивают водку добытчики. И особо в нашем поле зрения двое: капитан Морковников и новенькая. Он настойчиво глядит на свои кеды, отводя тяжёлый взгляд из-под чёлки цвета грибов-лисичек от главного «объекта по курсу», от Лёки в узких жёстких голубых брюках (все с катушек: джинсы!) У меня дома вой, по воскресеньям – на толкучку, последние рубли, дико обтянутый зад (дочки нынче пошли – я такой не была). Да и теперь я – образец скромности: денег накопила на туфли югославского производства, купить не решаюсь, а надо хватать, пока есть они в нашем магазине на территории военного городка.
– Какая звёздочка зажглась в «спецчасти»! – говорит он, разливая водку.
– Не на вашем погоне, товарищ командир! – отвечает она неожиданно не по-детски.
– Насчёт погон ещё посмотрим, – хмурится он.
– «Капитан, никогда ты не будешь майором», – опять парирует она, перекрикнув Высоцкого, хрипящего из магнитофона.
– Кто так режет хлеб, сал-лага! – он отбирает у неё огромный тесак, появившийся раньше времени реквизит предстоящей вендетты.
Разгоралась, нарастала беготня пыльным лесом. Мы сидим привычно на бревне, будто в театральной ложе. Перед нами раскинулась поляна, на ней костёр среди жухлой травы и новой, остренько зеленеющей, а также берёза, соком из которой запивают водку добытчики. И особо в нашем поле зрения двое: капитан Морковников и новенькая. Он настойчиво глядит на свои кеды, отводя тяжёлый взгляд из-под чёлки цвета грибов-лисичек от главного «объекта по курсу», от Лёки в узких жёстких голубых брюках (все с катушек: джинсы!) У меня дома вой, по воскресеньям – на толкучку, последние рубли, дико обтянутый зад (дочки нынче пошли – я такой не была). Да и теперь я – образец скромности: денег накопила на туфли югославского производства, купить не решаюсь, а надо хватать, пока есть они в нашем магазине на территории военного городка.