Татьяна Гармаш-Роффе. Вторая путеводная звезда

   Однако долго ему мозги напрягать не пришлось. Неожиданно послышался какой-то звук, похожий на детский плач.
   – У вас там кошка, что ли?
   Женщина замерла, занеся ножницы над очередной прядью: прислушивалась. Звук повторился.
   – Я… вы извините меня… Можно я отойду на минуту? Это не кошка… Там маленький мой плачет! Я сейчас, я мигом!
   – Конечно, – милостиво кивнул недостриженной головой «сударь».
   Хм… Если маленький – ее, то промашка получается…
   Она вернулась через несколько минут. Детский плач затих, и женщина снова взялась за ножницы, пропуская пряди волос Алексея меж пальцев. Вид у нее был смущенный и виноватый – не зря Алексей страху на них нагнал!
   – Сын? – дружелюбно спросил детектив: пора было менять гнев на милость.
   – Внук, – не без гордости ответила женщина.
   …Вот оно что! Ее маленький – ей внук! Это обнадеживало.
   – Правда? Глядя на вас, никак не подумаешь, что вы уже бабушка! – польстил он ей. – Мальчик, стало быть? То-то радость вам с мужем… – закинул удочку Кис. Ему важно было узнать о наличии или отсутствии у нее мужа, чтобы оценить вероятность мести.
   – Мы рады, конечно, – не особо весело произнесла женщина, орудуя ножницами, – доча, она у нас единственная… Да жизнь у нее не сложилась: едва вышла замуж, как через несколько месяцев и развелась… А сколько мы денег на свадьбу угрохали! Знали бы наперед, как все обернется, то хоть в долги не влезли бы… Теперь вот мы с мужем помогаем ей, как можем.
   Итак, у кандидатки в «мамаши» муж имелся, а дочка родила своего бэбика в браке, а вовсе не «невесть от кого». И, заметим, никто молодую мать из дома не выгонял. Стало быть, либо не та девица тут младенца матери подкинула, либо Сереге она наврала капитально… Ну, посмотрим.
   – Это хорошо, что помогаете, – согласился Кис, – особенно, что ваш муж дочку понимает. Отцы, они не всегда…
   – Ой, что вы, мой души в пацанчике не чает, готов нянчиться днями и ночами. Уже мечтает о пенсии, чтобы с внучком сидеть!
   – Но вы тоже, я вижу, помогаете… Дочка ребенка вам оставила, на работу пошла?
   – Нет… Она только хотела в пару магазинов заглянуть… Вот-вот вернется… Она хорошая мать, не думайте!
   Судя по всему, дочка не работает, живет на содержании у родителей, – которые еще с долгами за ее свадьбу не расплатились, – однако по магазинам ходит. Любопытно. Но вряд ли имеет отношение к делу. Важно другое: ее мать, под чьими руками сейчас шевелились волосы детектива, абсолютно не попадает под образ «мстительницы». У нее есть муж, который дочери и отец. И с какой стати ее «доча» потащилась к Серегиному подъезду, где устроила спектакль под названием «Здравствуй, папа, держи внучка», – являлось полной загадкой. Только если тут речь о другой девице идет…
   Оставалось надеяться, что она не заставит себя ждать, и все тогда прояснится.
 
   Она и не заставила. Минут семь спустя появилась на пороге, и Алексей сразу ее опознал: и короткая кожаная юбка, и кофточка без рукавов, – на этот раз, правда, не белая, а бледно-голубая, – и темно-зеленые ногти, и обрезок сапога на щиколотке, – все, как Серега описал.
   Никому не кивнув и не улыбнувшись, девица продефилировала прямиком к матери, орудующей над головой детектива. На него она даже не посмотрела, словно в кресле находился неодушевленный предмет.
   – Как там Васька? Не орал?
   Не орал. Именно так выражаются «хорошие матери», кто бы сомневался!
   – Нет, спал…
   – Пойду покормлю его.
   И девушка начала расстегивать кофточку, ничуть не смущаясь присутствием в кресле неодушевленного предмета в виде постороннего мужчины.
   – Послушайте, – вскричал Кис, боясь, что она сейчас исчезнет в подсобном помещении, – а я вас вчера в своем дворе видел! Да-да, точно! Вы подошли к моему соседу!
   – Вот ерунда, – хмуро бросила ему девица и вознамерилась отчалить в подсобку.
   – Да точно, говорю вам, видел! Я на вас обратил внимание: и юбка эта кожаная, и зеленые ногти… Только вчера на вас кофточка была белая, точно? Вы еще подошли к моему соседу и стали совать ему ребенка! Я слов не слышал толком, но что-то донеслось, вроде «Папочка, держи внучка!»
   – Настена?! – ахнула ее мать и, кажется, отсекла клок волос детектива едва ли не под корень. – Какой еще папочка?! Что это такое?!
   – Да дяденька придумал, – зло выплюнула девица. – Я пойду Ваську кормить.
   – Стой, – мать схватила ее за руку. – Кому это ты Васеньку совала?! Почему внучка? Это наш с твоим отцом внучек!!!
   – Да придумал он, козел, говорю!
   Она пыталась выдрать свою руку из крепкой материнской хватки.
   Алексей счел, что пришла пора вмешаться официально. Он поднялся, содрал с себя пластиковый «пеньюар» и вытащил из кармана удостоверение, которое, раскрыв, поднес к глазам обеих женщин.
   Впечатление произвело. Обе притихли, замерли.
   – Итак, я вас видел вчера утром во дворе, где проживает мой сосед и приятель, – жестко произнес Кис. – Зачем вы пытались ему всучить ребенка?
 
   Настена вдруг плюхнулась в кресло, в котором только что сидел детектив, – еще тепленькое. Кофточка с расстегнутыми пуговичками обнажила ее тело до пупка, но девицу это не смущало. Или она о ней забыла.
   – Да меня Лариска попросила…
   – Наша соседка? – изумилась ее мать.
   – Ну да… Сказала, что мужик один ее прокатил… Переспал с ней пару раз, а потом заявил, что она для него старовата… А Лариске, ты же знаешь, мам, ей тридцать шесть. Не девушка, понятно, – но тоже мне, нашелся хрен называть ее «староватой»!
   Это была наглая ложь. Не Настены, понятно, – а той самой Ларисы. Алексей отлично знал Серегу: он сходился с женщинами разного возраста, случалось, что и старше себя, – ему было важно «зернышко», некое обаяние, на которое он западал.
   – И она решила его проучить, – вяло добавила Настена, – показать ему, что он сам уже в том возрасте, когда пора внуков иметь… Ну, и попросила меня устроить этому хрену сцену у фонтана…
   Мать ее только головой качала, не найдя слов.
   – Фамилия этой Ларисы? – строго спросил детектив.
   – Дегунова! – машинально откликнулась парикмахерша. – Вы мою дуреху не осуждайте… пожалуйста! У Настены своя жизнь не очень сложилась…
   – Мам! – рявкнула Настена.
   – Да что «мам»? А то сложилась, что ли?! А Лариска эта, соседка наша, она все пытается мужа себе найти… Да никак. Вот она к Настене и подъезжает в последнее время: вроде они сестры по несчастью, а все мужики козлы… Да у Ларки просто характер скверный! Все от нее бегут, и мужчины, и подруги! Но она… знаете, бывают такие дамочки, что всегда виноватых ищут, кроме себя, – ну вот она и пытается всем отомстить… И мою дуреху приспособила… Ох, Настена, когда же ты ума наберешься?!
   – Я Ваську пошла кормить, – Настена поднялась и направилась к двери в подсобку.
   Алексей ее не удерживал. Он уже узнал все, что требовалось.
   – Дострижете меня? – любезно спросил он мастера.
   – Ох… конечно! Простите меня… Беда с ними, с дочками…
   И, скорбно покачивая головой, она снова взялась за ножницы.
 
   …Серега вспомнил Ларису Дегунову. История и выеденного яйца не стоила: сестра одного из Серегиных приятелей, она несколько раз притаскивалась на общие тусовки, всяко пытаясь завладеть вниманием Громова. Что ей не удалось. Сереге она сразу не понравилась, явная зануда и искательница мужа, – никакого «зернышка»! И он ее просто проигнорировал.
   Но, видать, допустить мысль о том, что она могла оказаться не интересна мужчине, Лариса никак не хотела. Отчего постановила: все дело в ее возрасте. Остальное – что Серега с ней спал и что назвал ее «староватой» – было ею начисто выдумано с одной целью: подговорить соседку, Настену, для акта «мести», суть которого заключалась в намеке на возраст Сереги: самому в деды, мол, пора.
   Иными словами, к концу дня эта история приобрела внятное и благополучное разрешение, и все успокоились.

* * *

   И снова наступило затишье. У Алексея никаких особых дел так и не возникло, – казалось, в такую небывалую жару все и всё вымерло! – если не считать одной вялотекущей слежки за неверным мужем, которую он щедро переложил на плечи своего ассистента Игоря, а сам по-прежнему мог наслаждаться неспешными утрами своими «котятами».
   И так протекло шесть дней.
   На седьмой его сладостное утро вновь было потревожено звонком от Сереги.
   – Кис, не разбудил?
   – Не совсем, – лениво отозвался детектив.
   – Слухай, у меня тут новая странность… Мальчонка ко мне вот уже второй день приходит.
   – Тот, грудной?! – изумился Кис.
   – Да нет, какой грудной, ты чего? Мальчонка такой… лет пяти… или шести, наверное… Или семи, не знаю, я не разбираюсь в детях… Выхожу из подъезда вчера: он сидит на ступеньках. И ко мне сразу: «Дядя, вы милиционер?» Я, в натуре, подтверждаю, что милиционер. А он мне, слышь, отвечает: «У меня маму украли! Найдите ее!»
   – Ничче се…
   – Вот и я так же. Спрашиваю его: а откуда ты знаешь, что я милиционер? Он говорит: «Женька сказала». Как я понял, девочка какая-то из моего подъезда… Сегодня снова пришел – снова просит, чтобы я маму его нашел. Кис, не знаю, что и думать. Опять Ларисы происки? Да уж больно нелогично, согласись…
   – Соглашаюсь.
   – Или какая другая из моих бывших?!
   – Так это тебе лучше знать…
   – Ни фига я не знаю! Надо с ним как-то переговорить… Да не умею я с детьми… Возьмешься?
   – И где его искать?
   – Думаю, что он и завтра придет ко мне на ступеньки подъезда…
   – Время?
   – Я выхожу в семь тридцать…
 
   – …Я тоже милиционер, – произнес Алексей, усаживаясь на ступеньки рядом с мальчонкой.
   Ему и впрямь больше шести лет не дашь. Нормальной комплекции ребенок, живые светло-карие глазки, кудрявая головка, ямочка на правой щеке, россыпь рыжих точечек-веснушек на носу. Синие шортики, желтая футболка с зайцем из «Ну, погоди!», сандалии с носочками – ничего модно-современного. Так одевали детей и тридцать лет назад, и сорок… Похоже, что гардеробом пацана заведовала бабушка.
   – А этот дядя, к которому ты пришел, – добавил Алексей, – он очень-очень торопится на одно важное дело, так что ты извини его, он сейчас не может с тобой поговорить.
   – Он ищет людей, которых украли?
   – Да.
   – Он может найти мою маму?
   – Да. Но я тоже могу. Как тебя зовут?
   – Михаська. А тебя как?
   – А меня… Алексей. Тебе сколько лет? Шесть?
   Мальчонка оттопырил три пальчика на руке и показал детективу.
   – Вот когда будет!
   – Через три месяца? – с некоторым трудом сообразил детектив.
   Ребенок кивнул.
   – Кто тебе посоветовал сюда прийти и ждать дядю-милиционера у подъезда?
   – Женька.
   – Это твоя подружка?
   – Подружка, – согласился пацаненок. – Она тут живет, в тридцать четвертой квартире, она знает.
   Мальчик говорил правду, Алексей чувствовал. Да и проверить наличие Женьки в тридцать четвертой квартире труда не составит. Стало быть, происки Серегиных поклонниц тут ни при чем, а у мальчонки мать и вправду похитили… Или он так думает.
   – Расскажи мне про маму. Кто ее украл?
   – Дядя один.
   – Ты его видел?
   – Видел. Дядя приехал, позвал маму, а потом ее схватил и потащил…
   – Миша… Михаська, для милиционеров важны всякие подробности… Детали, понимаешь? Постарайся рассказать мне все, что ты видел. Все-все!
   – А я все рассказал!
   Понятно. Ребенок наверняка видит эту сцену в голове, и ему кажется, что другой человек может увидеть ее так же легко и ярко, как он сам, достаточно лишь сказать «схватил и потащил»… Объяснить мальчику, что значит «подробно», Алексей явно не сумеет. Так что попробуем задать наводящие вопросы.
   – Как он маму позвал? Этот дядя пришел к вам домой?
   – Домой, – откликнулся мальчик, но тут же умолк.
   – И… И что? Он маму твою… Он с ней говорил?
   – Говорил, – не стал спорить Михаська.
   – И что дядя сказал, ты слышал?
   – Слышал… Что мамочка предательница.
   – Почему он так сказал?
   Михаська несколько раз пожал плечиками, столь высоко их поднимая, что его кудрявая головка словно утапливалась в грудную клетку.
   Алексей неправильный вопрос задал. Надо вот как:
   – Можешь повторить слова этого дяди?
   – Могу. Он сказал, что мамочка предательница.
   – А еще что?
   – Я не помню… Он непонятно сказал.
   – Хорошо. Что дальше произошло?
   – Он маму схватил за… за тело… И к выходу потащил… А потом она больше не пришла домой. Уже вот сколько дней! – и Михаська снова показал три пальчика.
   – Ты в окошко не посмотрел, когда этот дядя вышел с твоей мамой?
   – Я посмотрел, – кивнул Михаська.
   – И что ты там увидел?
   – Он маму в машину посадил… и увез.
   – А что за машина такая?
   Маленький сын Алексея, двух лет от роду, уже разбирался в марках машин – отчего детективу казалось, что все маленькие мальчики на свете должны разбираться в них не менее его Кирюши. Но мальчик Михаська только печально приподнял плечи:
   – Черная такая… Большая. Мама не хотела в нее садиться. Он ее туда толкнул.
   – А кто у тебя дома остался? Папа?
   – Нет, папа не остался, его нету. Бабушка есть.
   Понятно. Раз папы нет, то откуда мальчишке разбираться в моделях машин? Это ведь только папа может научить, никак не мама с бабушкой…
   – Давай пойдем к тебе домой, ладно?
   – Ладно, – ответил Михаська и доверчиво вложил маленькую ладошку в очень большую, как только что выяснилось, руку детектива.

* * *

   Михаська жил через три дома от Сереги. На шее у него висел шнурок с ключом, и он ловко отпер входную дверь.
   Квартира оказалась двухкомнатной малогабариткой. Пахло укропом и лавровым листом. Рыжая кошка с порванным ухом пришла в коридор и потерлась по очереди о ноги Михаськи, затем детектива. На кухне возилась, судя по всему, бабушка – маленькая седая женщина. Кис ступил в ее владения, открывая удостоверение, однако она не выказала ни интереса, ни удивления тому факту, что в квартире обнаружился посторонний человек. Лишь на секунду оторвала свой взгляд от кастрюли, снимая шумовкой пену с бульона, коротко глянув на детектива вполне ясными глазами – очки она не носила, – проигнорировав удостоверение. При попытке с ней пообщаться выяснилось, что бабушка плохо слышит, – столь плохо, что детектив временно оставил эту затею.
   Несколько минут он размышлял, тем более что никто его не торопил, никто не восклицал, какого черта и по какому праву он вторгся в чужое жилище. Женщине этой он бы дал лет девяносто, не меньше, – хотя вряд ли в девяносто лет бабушки еще столь живенько орудуют над кастрюлями… Или орудуют?
   Родители Алексея умерли рано, так что не довелось ему видеть их в старости. Но матери Александры было под семьдесят, и по сравнению с бабушкой Михаськи она выглядела просто юной девушкой. Возможно, еще и потому, что волосы она подкрашивала, следила за собой, – а эта бабушка была совсем седенькой, и волосы ее поредели…
   Волосы – не волосы, а она куда старше тещи детектива! Так что, пожалуй, являлась она бабушкой не Михаське, а его матери. То есть мальчику прабабушкой.
   Стало быть, у них либо другой родни нет, либо в семье все очень сложно.
   Утешало уже то, что слова ребенка оказались не совсем беспочвенными: наличествовала квартира, где он проживал, и бабушка наличествовала.
   – Мамино имя как, Михасик? – присел на корточки перед мальчиком детектив.
   – Я не Михасик, я Михаська!
   – Хорошо. А мама?
   – Юлька.
   – А ты как маму звал?
   – «Мамочка».
   – Тогда кто ее «Юлькой» называл?
   – Бабулечка.
   Не так уж глуха «бабулечка», раз общается с внучкой!
   – Пойдем в комнату, не будем мешать твоей бабушке, – произнес Кис погромче и покосился: и точно, она ухо навострила, прислушиваясь. Ну-ну.
   Все это было странно. Если мать Михаськи впрямь похитили, то поведение бабушки выглядело неадекватным. Казалось бы, она должна радоваться, что кто-то явился с намерением Юлю искать! А она вместо этого прячется за своей глухотой и у своей кастрюли… Почему? Может, она сама неадекватна? Или все же Михаська сочиняет? Или чего-то не понимает… тогда как бабушка все отлично понимает? Юля уехала с любовником, например… И он не «тащил» ее, как подумал ребенок, а крепко обнял…
   Гадать Алексей не стал: видно будет.
   Он заглянул в комнаты. Одна, поменьше, была явно комнатой бабушки: старомодная кровать, комод и шкаф. Другая, где наличествовали две тахтушки – одна побольше, другая поменьше, выдавала место обитания Михаськи и его мамы. Тахтушки были прибраны – постельное белье с них убиралось, надо думать, каждое утро, во внутренний ящик под лежбищем, – и днем они имели цивилизованный вид диванчиков.
   Детектив расположился на одном из них, усадив рядом Михаську.
   – Как зовут твою бабушку?
   – Люба.
   – А по отчеству?
   Мальчик снова быстро и часто пожал плечами, высоко их поднимая и утапливая головку в грудной клетке.
   – Ну, подумай, ты ведь слышал, как к ней обращаются: Любовь… как дальше?
   – Какая же бабулечка любовь? – изумился Михаська. – Любовь – это когда в кино целуются!
   Алексей улыбнулся. Даже если было много странного в этой семье, то радовало уже то, что мальчонка говорит «мамочка» и «бабулечка», – значит, воспитан в ласке. Ему вспомнилась девушка в кожаной юбке, Настена, которая о своем ребенке спрашивала, не орал ли Васька… В этой семье наверняка говорят иначе. В ней спрашивают, не плакал ли малыш…
   Две разные фразы – два разных мировоззрения.
 
   Уведя Михаську, Алексей надеялся, что бабушка придет в комнату вслед за ними, – посмотреть, что там некий чужой дядя делает с ее внуком… Или, скорее, с правнуком.
   Но она не появилась. Стоит в коридоре и подслушивает? Но даже если она и преувеличивала свою глухоту для сыщика, то все равно слух у нее, вероятно, понижен, иначе и быть не может в таком возрасте, – значит, подслушивать она не могла… Странно, странно все это.
   Алексей подумал немножко и вновь решил, что пока не следует форсировать события.
   – Давай поиграем, – предложил он Михаське. – Я буду вместо твоей мамы, а ты вместо «дяди», который пришел к вам в квартиру, а потом твою маму с собой забрал. Давай?
   – А как же ты будешь вместо мамы? Ты же не знаешь, что мамочка говорила!
   – А ты мне подскажешь.
   – Ладно, – согласился Михаська, и они вышли в прихожую. – Ты встань вот тут, слева, как мама! А я вот здесь, у двери, – потому что я первым добежал, когда звонок зазвонил, и открыл дверь. И этот дядя вошел.
   – Ты его раньше видел?
   – Нет.
   Михаська развернулся спиной к входной двери и, подняв плечи и выгнув грудь, широко шагнул, укрепился в прихожей.
   – Маму позови, – произнес Михаська басом.
   – То есть человек был большой, да?
   – Да, – все так же басом ответил Михаська, не выходя из роли. – А ты тут как мамочка стоишь. И дядя тебя заметил.
   Он осмотрелся, подумал и взял зонт, который попробовал поставить вертикально. Зонт упал. Михаська снова осмотрелся, что-то ища глазами. Алексей с любопытством следил за мальчиком, не понимая смысл его действий, но вопросов не задавал.
   Наконец Михаська залез под вешалку, вытащил откуда-то из ее глубин высокий сапог матери и поставил его перед дверью.
   – Вот это я, Михаська, – указал он на сапог. – А я тот дядя. – Он занял место позади сапога. – А ты как мамочка, и ты смотри на меня такими большими глазами, будто очень удивился!
   Кис послушно постарался сделать «большие глаза», отчаянно подозревая, что роль ему не удалась. Но маленький режиссер не обратил внимания на его актерский прокол. Разведя в стороны руки, он шагнул, высоко перенеся ногу над сапогом, изображавшим ребенка, в направлении «мамочки», то есть Киса.
   – Юля, Юлька! – закричал Михаська, хватая сыщика за руки. – Юлька, предательница, я пришел!
   Михаська умолк на несколько секунд, подумал, а затем внес режиссерскую поправку:
   – Отступи, отступи назад! – Михаська двумя руками подтолкнул детектива. – Вот так, теперь правильно! И скажи: «Я тебя не ждала!»
   Казалось, мальчик теперь видит сцену в мельчайших деталях, всплывавших в его памяти в процессе этой игры.
   – Я тебя не ждала! – произнес сыщик.
   В коридоре, ведущем с кухни, он вдруг узрел бабушку, молчаливо наблюдавшую за игрой.
   – Зря не ждала! – взвыл Михаська голосом волка из детского спектакля и протянул руки к детективу. – А я пришел! Теперь мы с тобой не расстанемся! Пошли! – И он, привстав на цыпочки, обхватил детектива двумя ручонками за талию. – А ты скажи, что не хочешь и не пойдешь!
   – Я не хочу! Я не пойду! – проговорил свою реплику Алексей, косясь на бабушку.
   – Пойдешь, Юлечка! – Михаська, поднатужившись, с трудом сдвинул Алексея с места и стал его подталкивать к двери.
   – Я понял, – заявил детектив, вывернувшись из детских рук. – Так он твою маму и увел из квартиры?
   – Оставь мальчонку, – проговорила вдруг бабушка. – Поди сюда.
   Она пригласила его жестом на кухню и плотно прикрыла за ним дверь.
 
   – …Частный детектив, значит… – проговорила бабушка, рассматривая удостоверение Алексея, на этот раз в очках.
   – Как вас зовут?
   – Ты говори погромче. Я действительно неважно слышу.
   – КАК ВАС ЗОВУТ? – повторил Кис.
   – Любовь Михайловна. Михаська в честь моего отца назван. Генералом он был, жизнь за Отечество отдал, достойный человек.
   – Не сомневаюсь… Вы Михаське бабушка или…
   – Или. Я Юльке бабушка.
   Алексей хотел было что-то сказать, но женщина его перебила:
   – Бывший муж это Юлькин, понял? Он сидел, из тюрьмы вышел досрочно и к нам заявился. Юльку любит, как черт больной. А Михаська, его это сын, внучка мне не соврала бы, – да только Гарик ей не верит, считает, что она после него нажила… Юлька с ним развелась, пока он в тюрьме сидел, решила завязать со всей этой жизнью…
   Она умолкла, но Алексей видел по ее лицу, что картины «всей этой жизни» мелькают у нее перед глазами. Детектив решил пока вопросов не задавать: подробности о Юле и ее прошлой жизни могут иметь значение лишь в том случае, если на самом деле было похищение – криминальный акт, уголовно наказуемый.
   – Ты не обижаешься, что я с тобой на «ты»? Ты такой молодой…
   – Конечно нет.
   – Она за него девчонкой вышла замуж, ничего не понимала! И семнадцати еще не стукнуло! Мать ее тогда была жива, и мы вдвоем отговаривали Юльку… Не нашего круга он человек, совсем не нашего! Но куда там! Он красавец знойный, и богатый был, Юльке подарки делал царские… Да и любил ее, чего уж там. Рита, дочь моя, а Юльке мать, вскоре раком заболела. Так Гарик оббегал все лучшие больницы, всякие институты канцерологии… Мы на него молиться стали, по правде говоря. Даже я… Жалею теперь, да ничего не поделаешь, что было, то было. Рита через несколько месяцев умерла…
   Она замолкла, занявшись своим бульоном. Алексей ждал.
   – Я, дура, радовалась: хоть внучка в хороших руках оказалась! История с болезнью Риты меня вроде как убедила… – Любовь Михайловна вскинула на него выцветшие, но ясные, живые глаза. – Могла я разве представить, что милый такой Гарик, который так сердечно нам помогал во время болезни Риты, вскоре организует ограбление ювелирного магазина? Что до этого он занимался рэкетом? Что на инкассаторскую машину нападал? Хотя в суде это не доказали, не стану грех на душу брать, – может, и не было ничего такого… Да, Гарик мне не нравился – чувствовала я в нем с самого начала неродственную душу… Но Юлька влюбилась, и эта его помощь Рите… Смирились мы с Ритой. Решили, что Юлька с ним будет счастлива… И даже больше: что ей повезло с таким мужем… Я заболталась, Алексей Андреевич, простите.
   Странным образом речь бабушки все больше выдавала интеллигентного и образованного человека, и детектив усмотрел в этом ее доверие к себе. До сих пор она пряталась за мнимой простоватостью, как и за своей мнимой глухотой… Гарик, видимо, вызывал у нее страх и, как следствие, осторожность.
   – Любовь Михайловна, эти подробности могут оказаться очень важны… Но только в том случае, если у нас имеет место похищение вашей внучки Юлии. Иначе я пребываю в роли человека, который просто из пустого любопытства задает вам вопросы, понимаете?
   Кис малость схитрил: никаких вопросов он толком не задавал, – это Любовь Михайловна сама решила выговориться. Но, объективно говоря, ситуация выглядела именно так: ему нет смысла забивать голову информацией о подробностях жизни Юли прежде, чем факт ее похищения не будет установлен.
   – Так что давайте пока оставим детали ее биографии и начнем с конца: Юлю бывший муж похитил? Да или нет?
   – Похитил.
   – Тогда напишите заявление, на основании которого можно будет начать розыск. В этом случае все подробности, которые вы сможете нам рассказать о ее прошлой жизни с мужем, с Гариком, будут нам очень и очень полезны!
   – Не напишу. И не просите.
   Любовь Михайловна отвернулась к окну.
   – Почему?
   Она не обернулась и не ответила.
   – Любовь Михайловна! ПОЧЕМУ?!
   – Он убьет нас тогда… – проговорила она тихо, покосившись на дверь. – И Михаську, и меня. Мы для него никто. Юлька, когда поняла, что беременна, сообщила ему, – он тогда в тюрьме сидел, суда ждал. От него, от кого же еще? Не поверил. Юльке записку через адвоката передал: мол, три года не могла забеременеть, – а тут, только меня арестовали, так сразу и залетела?
   Бабушка скорбно помолчала, вспоминая.
   – Три года, видите ли, его смутили! – вновь заговорила она. – Она же гимнастка, Юлька! Она себе весь животишко отбила на бревнах да брусьях этих! Вообще чудо, что забеременела, хоть через три года! А вот не поверил ей Гарик… Юлька ничего не стала ему доказывать: гордая. Так вот Гарик и считает, что Михаська никакого отношения к нему не имеет. А мальчик на отца не особо похож, только кудрями и темными глазами, да ведь и Юлька моя тоже такая, кудрявая и темноглазая… К тому же Гарик про свои кудри уж и думать забыл: полысел он сильно в тюрьме.