Страница:
Татьяна Гармаш-Роффе
Ягоды страсти, ягоды смерти
Я упаду в тебя амброзией священной;
Лишь Вечный Сеятель меня посеять мог,
Чтоб пламень творчества зажегся
вдохновенный
И лепестки раскрыл божественный цветок!
Шарль Бодлер. ЦВЕТЫ ЗЛА. CXIII. Душа вина
Люди похожи на вина: с течением лет хорошие становятся только лучше, тогда как дурные портятся окончательно.
Цицерон
В романе вымышлено все: события, лица, имена и названия. Совпадения с реальностью могут оказаться только случайными.
Часть 1
Сентябрь
– Как это «отказался»?! Значит, ты не сумел его убедить!
– Не надо на меня всех собак вешать! Это вы там прокололись, вы не учли, что он чокнутый!
– Что конкретно он сказал?
– Что собирается на свидание к винограду!
– К кому? К Виноградову?
– Да какому «Виноградову»! К винограду, растение такое, не слыхали? Из него еще вино делают. А он помешан на винах! Влюблен в них, как в бабу! Сказал, что лучше бесплатно будет заниматься своим делом, чем за деньги – чужим!
– Ты ему сумму озвучил?
– Да все я ему озвучил, – раздраженно отмахнулся звонящий, – только он чокнутый! Блаженный какой-то! Попросил ему не мешать, потому что у него начинается регистрация на рейс, вежливо так, даже по матери не послал!
– Значит, ты был неубедителен.
– Я?! Когда это я бывал неубедителен?! Он больной на голову, а дело профукали вы – не разобрались! К такому подъезжать вообще бесполезно, блаженный, говорю!
В трубке зависла тишина.
– Хорошо... – после паузы произнес голос. – Чтобы не звонил никуда, хоть это ты ему втолковал?
– Обижаете. И мобилу выкрал.
– Тогда подключай Деда. Он на месте?
– Как условленно, ждет гостя. И наших распоряжений, само собой.
– Пусть не тянет. Промедление опасно, так что...
Он покачал гроздь на ладони, то ли баюкая, то ли прикидывая вес, затем осторожно отпустил ее. Пора возвращаться в Шато.
Коля успел изрядно обгореть за это утро, в которое облазил чуть ли не весь многогектарный виноградник, трогая и обнюхивая тугие темно-красные плоды, любуясь их жизненной силой. Надо было, конечно, взять мягкую фетровую шляпу с большими полями, предложенную хозяйкой Шато де Сан-Клеман, – у нее такие имеются для всех рабочих, – а он, по самонадеянности, отказался. Ни на одном курорте не носил он ни шляп, ни кепок, ни панам – и никогда не обгорал. Но тут, на склонах древних холмов, солнце, видимо, особенное: оно жарило с удвоенной силой, насыщая виноград своей энергией, а заодно и всех самонадеянных людей, не надевших шляпу.
Вернувшись на обширный двор Шато де Сан-Клеман, Коля некоторое время колебался. Искушение продолжить исследование винодельческого процесса было велико – у него тут всего четыре дня на все про все; но и обгоревшая кожа требовала внимания. Нужно бы на нее какой-нибудь крем или мазь наложить, не то пойдет пузырями к вечеру... До обеда оставалось еще полчаса, – Марилен, хозяйка, предупредила его, что стол накрывается к полудню, а он, «дорогой гость», прибывший накануне, на исходе дня, к этому столу приглашен. Рабочие, в основном сезонные, ели во дворе, за деревянными столами в теньке, тогда как «своим» еду подавали в прохладной сумрачной столовой большого трехэтажного дома из шероховатого песчаника – то есть, в самом «Шато»[1]. В столовой стояли такие же древние дубовые столы со скамейками, что и во дворе, да и еда почти одинаковая – «своим» прибавлялись к обеду вино и сыр, тогда как работягам эта роскошь перепадала лишь на ужин. Коля, однако, изначально включен в список «своих». Не потому, разумеется, что он им был, а потому, что его пребывание в Шато де Сан-Клеман щедро оплатил господин Бурлов, пославший своего персонального сомелье во Францию, в самое сердце винодельческих земель в округе Бордо, на закупку лучших вин для своих подвалов. Так что «дорогой гость» был в самом прямом смысле дорогим, а уж с учетом предстоящих закупок так и вовсе драгоценным.
Искушение взяло верх, и Коля направился к открытым дверям ангара, где ягоды претерпевали первоначальные изменения. Хозяйка, Марилен, называла этот ангар «ясли», что казалось вполне логичным в свете термина, который во Франции применяют к процессу изготовления вина: «воспитание», «выращивание». А раз вино растят и воспитывают, то, естественно, на первом этапе возникают «ясли»!
Привезенные с полей кисти разделывают более квалифицированные рабочие: французские крестьяне или опытные сезонные, которые тут уже не в первый раз. Они отделяют ягоды от веточек и сбрасывают их в широкие деревянные бочки, где их для начала процесса долго перемешивают деревянными же шестами. Раньше ягоды давили женщины босыми ногами, но эта средневековая манера практически ушла в прошлое: общенациональные требования санитарии и гигиены берут свое.
Коля приблизился к бочкам. Здесь ягоды винограда, по его разумению, отдавали душу. Отдавали в сок, которому вскоре суждено стать вином и влиться в организмы человеков по всему земному шару. Превращение солнечных ягод в солнечный напиток по имени вино ему казалось великим чудом и таинством, и сейчас у него впервые появилась возможность поприсутствовать при чуде и таинстве.
Он подошел к одной из бочек, над которой колдовал какой-то парень, черноволосый и загорелый до черноты, не поймешь, местный или наемный. Некоторое время Коля завороженно смотрел на крутящиеся под шестом ягоды, затем жестами попросил доверить эту работу ему.
Учитывая, что в этот момент прозвучал гонг, зовущий на обед, парень охотно уступил ступеньку у бочки, а сам направился во двор, где стояли уже накрытые столы.
Приладившись к шесту, Коля медленно начал круговорот ягод, внюхиваясь и вглядываясь. Ему казалось, что с каждым оборотом деревянного шеста ягоды винограда меняли цвет и запах – они высвобождали сок, который интенсивно отправлял аромат в пространство, и Коле было его жалко. Помешивая ягоды, он раздумывал над тем, как бы так сделать, чтобы поймать этот аромат, не дать ему уйти в воздух, заковать его на первом же, «ясельном» этапе в бочки и бутылки... Заковать, пленить, ничего не отдать воздуху, но все сохранить для той бутылки, которую вскроет знаток и, потянув ноздрями, скажет: «О, да!!!»
– Nicola! Nicola-а! A table! – услышал он. Марилен звала его к столу.
– Je viens! – ответил он. Интенсивного курса французского перед отправкой на родину вин хватало для не слишком сложной беседы.
Уходить не хотелось. Он не чувствовал голода, хотя поесть, конечно, не мешало бы: до ужина еще далеко. Но здесь, в опустевшем ангаре, он наконец начал приходить в себя после пережитого вчера в аэропорту шока...
Сейчас, после трехчасовой прогулки по солнечному винограднику, у бочки с запенившимися ягодами, Николаю казалось, что странный разговор в аэропорту ему померещился. Никак не могла его жизнь, такая ясная, такая спокойная, в которой ему была ведома до сих пор одна невинная винная страсть, – никак не могла она пересечься с киношными страстями, интригами и заговорами, с коварством и убийствами!
«Кто-то меня проверяет, – подумал он. – Может, даже сам Борис Аркадьевич? Хочет убедиться в моей лояльности?.. Или его служба безопасности? Наверняка! Сам хозяин такими делами заниматься не станет, не его это уровень! Даже если на него уже дважды покушались... И, кстати, один раз его собственный шофер! Ну, точно, это его служба безопасности! Проверяет нового человека!»
При приеме на работу Колю и так прошерстили с головы до ног, всю родню изучили, всю его кратенькую биографию отследили. Оно понятно: Борис Аркадьевич – близкий к Президенту человек, безопасность обязана бдеть. Но им мало, видать, показалось – решили его проверить еще таким путем...
Как пить дать они! Стали бы бандиты вести подобный разговор в аэропорту, когда он летит во Францию? В самом деле, подходит в аэропорту человек и предлагает большие деньги за то, чтобы он, Николай, «помог» хозяину свернуть шею – что это, как не фарс?! Ведь он мог, если бы поверил, немедленно позвонить Борису Аркадьевичу!
А этот тип лишь сказал: «Не вздумай звонить, если тебе жизнь дорога!» И отпустил во Францию!
Сто пудов, это служба Бориса Аркадьевича! Проверка! Но только... тогда получается, что они, велев ему не звонить под страхом смерти, сами затаились, ждут: позвонит он или нет?! Выполнит ли свой, как это называется, долг лояльности по отношению к Борису Аркадьевичу?! О, черт, если б он сразу сообразил!..
Попросить у хозяйки разрешения воспользоваться ее телефоном? Просить неловко, все-таки международный звонок, – но мобильный его куда-то запропастился. Выронил или украли, теперь не разберешь. А позвонить надо немедленно!
«Месье Николя-а-а!» – звенело во дворе.
Он с сожалением посмотрел на бочку с темно-красными ягодами, начавшими отдавать свой сок, свою кровь будущему вину. Вытащил шест и положил его поперек бочки: где-то должно быть место для него, специальное гнездо, куда его надо поставить... И вдруг почувствовал сильный толчок в спину.
Толчок был рукотворным, Коля явственно ощутил приложившуюся к его спине пятерню.
– Ты чего, мудак, что ли?! – заорал Коля по-русски, едва не клюнув в бочку носом.
Ему никто не ответил, но толчок повторился.
– Ты чего, спятил?!
«Месье Николя-а-а!»
Он хотел обернуться, увидеть того, кто пихал его в спину, в шею... Новый толчок пришелся на затылок и погрузил его лицо в бочку. Коля захлебнулся, попытался выпростать лицо из жижи, прокашляться, сказать идиоту-шутнику все, что он о нем думает... Только в этот момент его ноги оторвались от пола, голова неумолимо пошла ко дну бочки, и ягоды – самые прекрасные ягоды, которые только была способна породить земля, – поглотили его тело целиком. Легкие наполнил виноградный сок, едва забродивший, пряный, смертельный.
Его больше никто не толкал, но Коля об этом уже не узнал. Он умер.
Зал захлопал. Влад сдержанно поклонился, ища глазами в публике Дашу. Мелькнуло лицо Евы – ее яркий рот празднично улыбался, она чуть приподнялась навстречу его взгляду, энергично аплодируя. Вежливо кивнув ей, Влад продолжал рассматривать публику. Наконец увидел Дашу. В знак победы она держала перед собой два крепко сжатых кулачка.
Было чему радоваться, в самом деле было! Еще вчера он почти не верил, что его во второй раз выберут лучшим сомелье года! На конкурсах всегда кто-нибудь из организаторов старается «порадеть родному человечку», а «родные» есть практически у каждого...
А вот же, снова выбрали!
С другой стороны, подтасовать было бы трудно – это вам не конкурс исполнителей песни, где отсутствие голоса можно возместить еле прикрытой попкой. Нет, в его профессии работают нюх, глаз, вкус, а их не подделаешь! Определить по цвету и запаху не только происхождение и название вина, но и год урожая не каждый сумеет. Нужен, во-первых, талант, а во-вторых, опыт. И у Влада они есть!
Покидая сцену, он сделал незаметный знак Даше, чтобы прошла за кулисы. Куда поехать отпраздновать победу? В ресторан? Или пригласить ее к себе? Но согласится ли она?
– Можно вас на минуточку, молодой человек?
Влад оглянулся. Возле него стоял мужчина средних лет – прекрасно сшитый костюм, благородная седина, неулыбчивая любезность.
– Слушаю вас.
– У меня к вам интересное предложение. Где тут можно поговорить без посторонних?
– Это надолго? Меня ждут.
– Не беспокойтесь, пять минут, не больше.
Влад указал рукой на правое ответвление коридора, ведущее к выходу. Других мест он просто не знал: для конкурса сомелье арендовали известный концертный зал, где Влад совершенно не ориентировался.
В этом коридоре было пустынно. Участники мероприятия еще не потянулись к выходу, и лишь в конце коридора маячила одинокая будочка охранника.
– Не буду терять ваше драгоценное время, Володя... – почтительно произнес мужчина.
– Влад, с вашего позволения. Или Владимир, на выбор.
Он отчего-то страшно не любил уменьшительное «Володя», особенно это жесткое, как ледоруб, «дя» в конце.
– ...Владимир, без проблем... Я сразу к делу: как бы вы отнеслись к смене места работы? С лучшими условиями, разумеется.
– Смотря что за работа.
– Разумный ответ, – кивнул мужчина. – Поясняю: один очень высокопоставленный человек ищет персонального сомелье. Работа примерно такая же, как в вашем ресторане: формирование винного погреба, обслуживание приемов, где вы сможете блеснуть грамотными рекомендациями и экскурсами в историю и характеристики вин. Зарплата, полагаю, будет раза в три больше, чем ваша теперешняя.
– Полагаете?
– Да, – кивнул его собеседник. – Видите ли, я не нанимаю вас. Я только хочу узнать, заинтересуетесь ли вы подобным предложением. Если скажете «да», то я вас этому человеку порекомендую.
– Не понял... А вам зачем?
– Правомерный вопрос, – мужчина снова одобрительно кивнул. – Это мой друг, и он ищет себе нового сомелье. И я, прежде чем ему...
– «Нового»? Значит, был «старый»?
– Верно, был. От вас ничего не скроешь, молодой человек, – улыбнулся мужчина.
– Его уволили? Я бы хотел знать, за что. Если ваш друг сумасброд...
– Нет-нет, его прежнего сомелье не уволили! С ним произошел несчастный случай, увы... Так вот, прежде чем я своему другу скажу о вас, я хотел бы убедиться, что подобное предложение может вас заинтересовать. Иначе я рискую попасть впросак: порекомендую вас, а вы вдруг возьмете да не захотите покидать ваше нынешнее место работы...
– Понятно, – перебил его Влад, глянув на часы. – Если я могу заниматься любимым делом и за большие деньги, то вряд ли откажусь. Хотя нужно узнать подробнее. Пусть он свяжется со мной.
– Отлично! – улыбнулся незнакомец. – В таком случае ждите вскоре звонка!
Влад торопливо распрощался с незнакомцем, мельком подумав, что тот ему не представился... Но он боялся упустить Дашу: вдруг, не найдя его, она уйдет? Он устремился к той двери, что вела из зрительного зала за кулисы...
Ева! Ну, кто бы сомневался! За ней сбились в кучку несколько коллег и знакомых, пришедших его поздравить, но Ева стояла у двери, как баррикада, сладко растянув в улыбке красный рот. Дашу и не было видно. Неужели ушла?
– Влад! Мои поздравления, милый!
– Спасибо, Ева.
Натянуто улыбнувшись, Влад, едва не отодвинув ее плечом, пожал еще несколько рук, поцеловал несколько щек и раскрыл дверь в зал. Даша обнаружилась в первом ряду опустевшего зала – скромно сидела в красном бархатном кресле, положив по-детски руки на коленки.
– Пойдем, – сказал Влад.
Обхватив Дашу за плечи, провел ее мимо Евы – он не обернулся, но знал, что лицо ее исказилось, – к служебному выходу.
– Отметим? – предложил он уже на улице.
– Конечно!
– Поедем ко мне... – он посмотрел на Дашу.
Четыре месяца как они встречаются, но ни разу еще не оказывались наедине.
ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА. Это большой срок, а?
Даша молчала, решая.
Или ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА – маленький срок?..
Много это или мало – ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА?!
– Не надо на меня всех собак вешать! Это вы там прокололись, вы не учли, что он чокнутый!
– Что конкретно он сказал?
– Что собирается на свидание к винограду!
– К кому? К Виноградову?
– Да какому «Виноградову»! К винограду, растение такое, не слыхали? Из него еще вино делают. А он помешан на винах! Влюблен в них, как в бабу! Сказал, что лучше бесплатно будет заниматься своим делом, чем за деньги – чужим!
– Ты ему сумму озвучил?
– Да все я ему озвучил, – раздраженно отмахнулся звонящий, – только он чокнутый! Блаженный какой-то! Попросил ему не мешать, потому что у него начинается регистрация на рейс, вежливо так, даже по матери не послал!
– Значит, ты был неубедителен.
– Я?! Когда это я бывал неубедителен?! Он больной на голову, а дело профукали вы – не разобрались! К такому подъезжать вообще бесполезно, блаженный, говорю!
В трубке зависла тишина.
– Хорошо... – после паузы произнес голос. – Чтобы не звонил никуда, хоть это ты ему втолковал?
– Обижаете. И мобилу выкрал.
– Тогда подключай Деда. Он на месте?
– Как условленно, ждет гостя. И наших распоряжений, само собой.
– Пусть не тянет. Промедление опасно, так что...
* * *
Теплая, шелковистая, налитая, как ляжка младенца, виноградная гроздь легла в ладонь. Николай невесомо провел пальцами по упругим выпуклостям. Квинтэссенция жизни. Лучшее, что может дать земля, заключено в этих темно-красных ягодах, которые скоро превратятся в вино, чтобы донести соки земли до людей...Он покачал гроздь на ладони, то ли баюкая, то ли прикидывая вес, затем осторожно отпустил ее. Пора возвращаться в Шато.
Коля успел изрядно обгореть за это утро, в которое облазил чуть ли не весь многогектарный виноградник, трогая и обнюхивая тугие темно-красные плоды, любуясь их жизненной силой. Надо было, конечно, взять мягкую фетровую шляпу с большими полями, предложенную хозяйкой Шато де Сан-Клеман, – у нее такие имеются для всех рабочих, – а он, по самонадеянности, отказался. Ни на одном курорте не носил он ни шляп, ни кепок, ни панам – и никогда не обгорал. Но тут, на склонах древних холмов, солнце, видимо, особенное: оно жарило с удвоенной силой, насыщая виноград своей энергией, а заодно и всех самонадеянных людей, не надевших шляпу.
Вернувшись на обширный двор Шато де Сан-Клеман, Коля некоторое время колебался. Искушение продолжить исследование винодельческого процесса было велико – у него тут всего четыре дня на все про все; но и обгоревшая кожа требовала внимания. Нужно бы на нее какой-нибудь крем или мазь наложить, не то пойдет пузырями к вечеру... До обеда оставалось еще полчаса, – Марилен, хозяйка, предупредила его, что стол накрывается к полудню, а он, «дорогой гость», прибывший накануне, на исходе дня, к этому столу приглашен. Рабочие, в основном сезонные, ели во дворе, за деревянными столами в теньке, тогда как «своим» еду подавали в прохладной сумрачной столовой большого трехэтажного дома из шероховатого песчаника – то есть, в самом «Шато»[1]. В столовой стояли такие же древние дубовые столы со скамейками, что и во дворе, да и еда почти одинаковая – «своим» прибавлялись к обеду вино и сыр, тогда как работягам эта роскошь перепадала лишь на ужин. Коля, однако, изначально включен в список «своих». Не потому, разумеется, что он им был, а потому, что его пребывание в Шато де Сан-Клеман щедро оплатил господин Бурлов, пославший своего персонального сомелье во Францию, в самое сердце винодельческих земель в округе Бордо, на закупку лучших вин для своих подвалов. Так что «дорогой гость» был в самом прямом смысле дорогим, а уж с учетом предстоящих закупок так и вовсе драгоценным.
Искушение взяло верх, и Коля направился к открытым дверям ангара, где ягоды претерпевали первоначальные изменения. Хозяйка, Марилен, называла этот ангар «ясли», что казалось вполне логичным в свете термина, который во Франции применяют к процессу изготовления вина: «воспитание», «выращивание». А раз вино растят и воспитывают, то, естественно, на первом этапе возникают «ясли»!
* * *
Коля вошел в широко распахнутую двустворчатую дверь, если не сказать ворота. И то, сюда ведь заезжают тракторы, везущие прицепы с ящиками виноградных гроздьев – их собирают наемные работники, сезонные. Дело нехитрое, обучение занимает десять минут: руками ягоды не трогать, срезать кисти секатором и бережно укладывать их в ящики. Помимо нескольких французских студентов, здесь подвизались сезонные работяги из Польши и других стран Восточной Европы, даже один русский есть, как сказала хозяйка. Мало кто из них говорит по-французски, и инструктаж проводится на языке жестов.Привезенные с полей кисти разделывают более квалифицированные рабочие: французские крестьяне или опытные сезонные, которые тут уже не в первый раз. Они отделяют ягоды от веточек и сбрасывают их в широкие деревянные бочки, где их для начала процесса долго перемешивают деревянными же шестами. Раньше ягоды давили женщины босыми ногами, но эта средневековая манера практически ушла в прошлое: общенациональные требования санитарии и гигиены берут свое.
Коля приблизился к бочкам. Здесь ягоды винограда, по его разумению, отдавали душу. Отдавали в сок, которому вскоре суждено стать вином и влиться в организмы человеков по всему земному шару. Превращение солнечных ягод в солнечный напиток по имени вино ему казалось великим чудом и таинством, и сейчас у него впервые появилась возможность поприсутствовать при чуде и таинстве.
Он подошел к одной из бочек, над которой колдовал какой-то парень, черноволосый и загорелый до черноты, не поймешь, местный или наемный. Некоторое время Коля завороженно смотрел на крутящиеся под шестом ягоды, затем жестами попросил доверить эту работу ему.
Учитывая, что в этот момент прозвучал гонг, зовущий на обед, парень охотно уступил ступеньку у бочки, а сам направился во двор, где стояли уже накрытые столы.
Приладившись к шесту, Коля медленно начал круговорот ягод, внюхиваясь и вглядываясь. Ему казалось, что с каждым оборотом деревянного шеста ягоды винограда меняли цвет и запах – они высвобождали сок, который интенсивно отправлял аромат в пространство, и Коле было его жалко. Помешивая ягоды, он раздумывал над тем, как бы так сделать, чтобы поймать этот аромат, не дать ему уйти в воздух, заковать его на первом же, «ясельном» этапе в бочки и бутылки... Заковать, пленить, ничего не отдать воздуху, но все сохранить для той бутылки, которую вскроет знаток и, потянув ноздрями, скажет: «О, да!!!»
– Nicola! Nicola-а! A table! – услышал он. Марилен звала его к столу.
– Je viens! – ответил он. Интенсивного курса французского перед отправкой на родину вин хватало для не слишком сложной беседы.
Уходить не хотелось. Он не чувствовал голода, хотя поесть, конечно, не мешало бы: до ужина еще далеко. Но здесь, в опустевшем ангаре, он наконец начал приходить в себя после пережитого вчера в аэропорту шока...
Сейчас, после трехчасовой прогулки по солнечному винограднику, у бочки с запенившимися ягодами, Николаю казалось, что странный разговор в аэропорту ему померещился. Никак не могла его жизнь, такая ясная, такая спокойная, в которой ему была ведома до сих пор одна невинная винная страсть, – никак не могла она пересечься с киношными страстями, интригами и заговорами, с коварством и убийствами!
«Кто-то меня проверяет, – подумал он. – Может, даже сам Борис Аркадьевич? Хочет убедиться в моей лояльности?.. Или его служба безопасности? Наверняка! Сам хозяин такими делами заниматься не станет, не его это уровень! Даже если на него уже дважды покушались... И, кстати, один раз его собственный шофер! Ну, точно, это его служба безопасности! Проверяет нового человека!»
При приеме на работу Колю и так прошерстили с головы до ног, всю родню изучили, всю его кратенькую биографию отследили. Оно понятно: Борис Аркадьевич – близкий к Президенту человек, безопасность обязана бдеть. Но им мало, видать, показалось – решили его проверить еще таким путем...
Как пить дать они! Стали бы бандиты вести подобный разговор в аэропорту, когда он летит во Францию? В самом деле, подходит в аэропорту человек и предлагает большие деньги за то, чтобы он, Николай, «помог» хозяину свернуть шею – что это, как не фарс?! Ведь он мог, если бы поверил, немедленно позвонить Борису Аркадьевичу!
А этот тип лишь сказал: «Не вздумай звонить, если тебе жизнь дорога!» И отпустил во Францию!
Сто пудов, это служба Бориса Аркадьевича! Проверка! Но только... тогда получается, что они, велев ему не звонить под страхом смерти, сами затаились, ждут: позвонит он или нет?! Выполнит ли свой, как это называется, долг лояльности по отношению к Борису Аркадьевичу?! О, черт, если б он сразу сообразил!..
Попросить у хозяйки разрешения воспользоваться ее телефоном? Просить неловко, все-таки международный звонок, – но мобильный его куда-то запропастился. Выронил или украли, теперь не разберешь. А позвонить надо немедленно!
«Месье Николя-а-а!» – звенело во дворе.
Он с сожалением посмотрел на бочку с темно-красными ягодами, начавшими отдавать свой сок, свою кровь будущему вину. Вытащил шест и положил его поперек бочки: где-то должно быть место для него, специальное гнездо, куда его надо поставить... И вдруг почувствовал сильный толчок в спину.
Толчок был рукотворным, Коля явственно ощутил приложившуюся к его спине пятерню.
– Ты чего, мудак, что ли?! – заорал Коля по-русски, едва не клюнув в бочку носом.
Ему никто не ответил, но толчок повторился.
– Ты чего, спятил?!
«Месье Николя-а-а!»
Он хотел обернуться, увидеть того, кто пихал его в спину, в шею... Новый толчок пришелся на затылок и погрузил его лицо в бочку. Коля захлебнулся, попытался выпростать лицо из жижи, прокашляться, сказать идиоту-шутнику все, что он о нем думает... Только в этот момент его ноги оторвались от пола, голова неумолимо пошла ко дну бочки, и ягоды – самые прекрасные ягоды, которые только была способна породить земля, – поглотили его тело целиком. Легкие наполнил виноградный сок, едва забродивший, пряный, смертельный.
Его больше никто не толкал, но Коля об этом уже не узнал. Он умер.
* * *
– …И победителем нашего конкурса стал... – ведущий выдержал торжественную паузу, – Владимир Мирончук!!!Зал захлопал. Влад сдержанно поклонился, ища глазами в публике Дашу. Мелькнуло лицо Евы – ее яркий рот празднично улыбался, она чуть приподнялась навстречу его взгляду, энергично аплодируя. Вежливо кивнув ей, Влад продолжал рассматривать публику. Наконец увидел Дашу. В знак победы она держала перед собой два крепко сжатых кулачка.
Было чему радоваться, в самом деле было! Еще вчера он почти не верил, что его во второй раз выберут лучшим сомелье года! На конкурсах всегда кто-нибудь из организаторов старается «порадеть родному человечку», а «родные» есть практически у каждого...
А вот же, снова выбрали!
С другой стороны, подтасовать было бы трудно – это вам не конкурс исполнителей песни, где отсутствие голоса можно возместить еле прикрытой попкой. Нет, в его профессии работают нюх, глаз, вкус, а их не подделаешь! Определить по цвету и запаху не только происхождение и название вина, но и год урожая не каждый сумеет. Нужен, во-первых, талант, а во-вторых, опыт. И у Влада они есть!
Покидая сцену, он сделал незаметный знак Даше, чтобы прошла за кулисы. Куда поехать отпраздновать победу? В ресторан? Или пригласить ее к себе? Но согласится ли она?
– Можно вас на минуточку, молодой человек?
Влад оглянулся. Возле него стоял мужчина средних лет – прекрасно сшитый костюм, благородная седина, неулыбчивая любезность.
– Слушаю вас.
– У меня к вам интересное предложение. Где тут можно поговорить без посторонних?
– Это надолго? Меня ждут.
– Не беспокойтесь, пять минут, не больше.
Влад указал рукой на правое ответвление коридора, ведущее к выходу. Других мест он просто не знал: для конкурса сомелье арендовали известный концертный зал, где Влад совершенно не ориентировался.
В этом коридоре было пустынно. Участники мероприятия еще не потянулись к выходу, и лишь в конце коридора маячила одинокая будочка охранника.
– Не буду терять ваше драгоценное время, Володя... – почтительно произнес мужчина.
– Влад, с вашего позволения. Или Владимир, на выбор.
Он отчего-то страшно не любил уменьшительное «Володя», особенно это жесткое, как ледоруб, «дя» в конце.
– ...Владимир, без проблем... Я сразу к делу: как бы вы отнеслись к смене места работы? С лучшими условиями, разумеется.
– Смотря что за работа.
– Разумный ответ, – кивнул мужчина. – Поясняю: один очень высокопоставленный человек ищет персонального сомелье. Работа примерно такая же, как в вашем ресторане: формирование винного погреба, обслуживание приемов, где вы сможете блеснуть грамотными рекомендациями и экскурсами в историю и характеристики вин. Зарплата, полагаю, будет раза в три больше, чем ваша теперешняя.
– Полагаете?
– Да, – кивнул его собеседник. – Видите ли, я не нанимаю вас. Я только хочу узнать, заинтересуетесь ли вы подобным предложением. Если скажете «да», то я вас этому человеку порекомендую.
– Не понял... А вам зачем?
– Правомерный вопрос, – мужчина снова одобрительно кивнул. – Это мой друг, и он ищет себе нового сомелье. И я, прежде чем ему...
– «Нового»? Значит, был «старый»?
– Верно, был. От вас ничего не скроешь, молодой человек, – улыбнулся мужчина.
– Его уволили? Я бы хотел знать, за что. Если ваш друг сумасброд...
– Нет-нет, его прежнего сомелье не уволили! С ним произошел несчастный случай, увы... Так вот, прежде чем я своему другу скажу о вас, я хотел бы убедиться, что подобное предложение может вас заинтересовать. Иначе я рискую попасть впросак: порекомендую вас, а вы вдруг возьмете да не захотите покидать ваше нынешнее место работы...
– Понятно, – перебил его Влад, глянув на часы. – Если я могу заниматься любимым делом и за большие деньги, то вряд ли откажусь. Хотя нужно узнать подробнее. Пусть он свяжется со мной.
– Отлично! – улыбнулся незнакомец. – В таком случае ждите вскоре звонка!
Влад торопливо распрощался с незнакомцем, мельком подумав, что тот ему не представился... Но он боялся упустить Дашу: вдруг, не найдя его, она уйдет? Он устремился к той двери, что вела из зрительного зала за кулисы...
Ева! Ну, кто бы сомневался! За ней сбились в кучку несколько коллег и знакомых, пришедших его поздравить, но Ева стояла у двери, как баррикада, сладко растянув в улыбке красный рот. Дашу и не было видно. Неужели ушла?
– Влад! Мои поздравления, милый!
– Спасибо, Ева.
Натянуто улыбнувшись, Влад, едва не отодвинув ее плечом, пожал еще несколько рук, поцеловал несколько щек и раскрыл дверь в зал. Даша обнаружилась в первом ряду опустевшего зала – скромно сидела в красном бархатном кресле, положив по-детски руки на коленки.
– Пойдем, – сказал Влад.
Обхватив Дашу за плечи, провел ее мимо Евы – он не обернулся, но знал, что лицо ее исказилось, – к служебному выходу.
– Отметим? – предложил он уже на улице.
– Конечно!
– Поедем ко мне... – он посмотрел на Дашу.
Четыре месяца как они встречаются, но ни разу еще не оказывались наедине.
ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА. Это большой срок, а?
Даша молчала, решая.
Или ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА – маленький срок?..
Много это или мало – ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА?!
Май, четыре месяца назад
Банкетный зал быстро заполнился едким сигаретным дымом. «Когда наконец запретят курение в общественных местах! – раздраженно подумал Влад. – Еще несколько таких мероприятий, и я потеряю нюх!»
Нюх его был особенным – еще в детстве стало ясно, что он обладает удивительно тонким обонянием. Влад умел улавливать запахи и их оттенки, недоступные большинству людей. И когда он, вернувшись из армии, задумался о выборе профессии, друг родителей посоветовал: «С таким носом, как твой, нужно идти в парфюмерию, духи создавать!»
Влад не хотел создавать духи. Он духи на дух не переносил, их слишком резкие, неделикатные запахи возмущали, раздражали, оскорбляли его обоняние. «А еще куда-нибудь можно пойти, кроме парфюмерии?» – спросил он. Родительский друг подумал. «Кажется, в делах, связанных с вином, – с хорошим вином, про которое говорят, что у него «букет», – там, кажется, тоже нужен нюх. Но я точно не знаю, что это за профессия...»
Влад сел за компьютер и вскоре добрался до загадочного слова «сомелье». И сразу понял, что эта профессия создана для него: вино пахнет тонко, невесомо – ничего общего с парфюмерией, которая способна пригвоздить к полу убойной интенсивностью запаха!
В то время такой профессии нигде не учили, но он нашел: культурный центр при французском посольстве открыл курсы сомелье. Он записался, проучился, получил диплом с отличием и, как лучший выпускник, удостоился поездки во Францию, на виноградники. Там, прожив две недели в пейзажах Ван Гога, напитавшись до последней клеточки красотой этой земли, величием и поэзией древнего винодельческого труда, он окончательно убедился, что сделал правильный выбор.
Это не могло не удручать. Не так, совсем не так он представлял себе профессию сомелье, обладающего уникальным «носом»! Было отчего впасть в депрессию...
Но Влад старался ей не поддаваться. Его поддерживала мечта: накопить денег и открыть собственный винный бар, дегустационный. В него станут стекаться истинные почитатели вина, жаждущие узнать о нем побольше, и Влад будет рассказывать им о виноградниках и особенностях земли, которая их вскормила. Он научит своих гостей различать яркие нюансы и нежные оттенки, и они будут уходить из его бара обогащенные знанием, как прекрасной тайной. Он посвятит их в рыцари вина и солнца, приобщит их к ордену истинных ценителей, познавших in vino veritas!
Юля, пиарщица фирмы-спонсора, предоставившей свой товар для этой презентации, сделала ему знак, что он свободен: она хорошо знала, как дорожит Влад своим обонянием и как претит ему едкий дым. Теперь у него есть минут пятнадцать, чтобы отдышаться. Дальше, когда народ приступит к еде, придется вернуться в ядовитую атмосферу зала: наливать, показывать этикетки дорогих вин, рассказывать родословную данной бутылки и прочие никому не нужные, но модные вещи.
Как-то он читал в газете сетования актеров: ходить в театр нынче стало модным, и ежевечерне собираются полные зрительные залы, да только артистам это не в радость. Публика не ценит их мастерство: не умеет, не разбирается. Нет у нее ни навыков, ни знаний, чтобы отличить хорошую игру от плохой.
Вот так примерно ощущал себя Влад. Он не претендовал на сравнение своей профессии с актерской, ни вообще с искусством, но...
Мечтательный. Выходило, он о чем-то мечтает? Но это совсем не так! Мечты – вещь конкретная, и у каждого человека они свои. Его одноклассники мечтали, да, по большей части о деньгах, славе и девочках. Красивых девочках, которых у них непременно будет множество. А Влад ни о чем таком не мечтал. Он просто жил. И наслаждался жизнью.
Мама как-то сказала: «Воленька (так она его называла), я понимаю, ты живешь в своем мире, и я это уважаю...»
Мама у него была чудесная, умная, интеллигентная женщина. И Влад привык с уважением относиться к ее высказываниям. Но тогда он ее слов не понял: что значит в СВОЕМ мире? Разве облако, похожее на жирафа, плывет только для него? Разве косматое дерево, на ветру похожее на пуму, выпустившую когти, видно лишь ему? Разве прозрачная лошадка только для него бежит по мокрой после дождя дороге на полотне Ван Гога[2]? Разве исключительно для него Моцарт сотворил гармонию звуков, разве ему одному земля дарит сокровищницу своих ароматов?
Такого не может быть, и, значит, никакого «своего» мира у него нет. Этот мир для всех!
Мамины слова он понял куда позже. Намного позже, в армии, где не было места пумам и жирафам, Моцарту и Ван Гогу. Тогда он понял, что мир – он, конечно, для всех... только не все его обживают одинаково. Что есть очень много людей, которые существуют лишь на маленьком пятачке, на кусочке земли с кусочком фасада дома и веткой дерева рядом с фрагментом крыльца... С обрывком песенки, с небрежно-глянцевой репродукцией картины, с кричащими расцветками повседневности и ее оглушающими запахами... Ему тогда представилось, что мир – это огромный гипермаркет, в который каждый приходит со своей тележкой. У одних тележка поменьше, у других побольше, но все равно пространство тележки бесконечно мало по сравнению с гипермаркетом. Поэтому люди могут выбрать только ограниченное число вещей. Вот каждый и выбирает: кто звезды на небе, кто звезд эстрады...
Ему многие говорили, что у него способности и что их надо развивать. Способностей оказалось подозрительно много: рисовал он хорошо, слух у него был отменный, в математике он преуспевал, в литературе был одним из лучших... СЛИШКОМ много способностей. И ни одного таланта!
Так он думал, пока родительский друг не сказал ему про нюх и про вино. Тогда Влада будто что-то толкнуло внутри: вот его талант!
Овладевая профессией сомелье, он понял, что она вбирает в себя все, что он любит: и облака, и деревья, и музыку, и картины... всё! Он только лишь перевел все это на другой язык, не потеряв смысла...
– ...кислятина жуткая! Причем этот Чайльд Гарольд угрюмо-томный подает бокал на пробу с таким видом, словно тут собрались клинические идиоты и он сделал большое одолжение, что согласился иметь с ними дело!
Влад притормозил. Он не знал, кто такой «чайльдгарольд» (хотя что-то знакомое...), но понял, что метила девица в него. Больше не в кого!
Обернувшись, он увидел какую-то писюху лет шестнадцати, которая говорила по сотовому. Писюха стояла к нему в полупрофиль. Отдув волнистую русую прядь, упавшую ей на щеку, она продолжала:
– Кислятина и есть, только кто же признается? Все делают вид, что это шикарно, такой люкс-VIP пить эту гадость! У них от цены за бутылку оргазм происходит, а у меня, к слову, понос... Нет, мам, не от цены, а от кислятины! Не волнуйся, в прошлый раз тоже так было, на меня вино действует как слабительное... Да не волнуйся, мам! Все нормально, просто там жутко зал прокурили, мне захотелось выйти, вот я тебе и позвонила... О-о-о, ну ты будешь меня доставать теперь с пищеварением, а? Я ж тебе объяснила: это кислятина, и мой организм...
Нюх его был особенным – еще в детстве стало ясно, что он обладает удивительно тонким обонянием. Влад умел улавливать запахи и их оттенки, недоступные большинству людей. И когда он, вернувшись из армии, задумался о выборе профессии, друг родителей посоветовал: «С таким носом, как твой, нужно идти в парфюмерию, духи создавать!»
Влад не хотел создавать духи. Он духи на дух не переносил, их слишком резкие, неделикатные запахи возмущали, раздражали, оскорбляли его обоняние. «А еще куда-нибудь можно пойти, кроме парфюмерии?» – спросил он. Родительский друг подумал. «Кажется, в делах, связанных с вином, – с хорошим вином, про которое говорят, что у него «букет», – там, кажется, тоже нужен нюх. Но я точно не знаю, что это за профессия...»
Влад сел за компьютер и вскоре добрался до загадочного слова «сомелье». И сразу понял, что эта профессия создана для него: вино пахнет тонко, невесомо – ничего общего с парфюмерией, которая способна пригвоздить к полу убойной интенсивностью запаха!
В то время такой профессии нигде не учили, но он нашел: культурный центр при французском посольстве открыл курсы сомелье. Он записался, проучился, получил диплом с отличием и, как лучший выпускник, удостоился поездки во Францию, на виноградники. Там, прожив две недели в пейзажах Ван Гога, напитавшись до последней клеточки красотой этой земли, величием и поэзией древнего винодельческого труда, он окончательно убедился, что сделал правильный выбор.
* * *
...Профессия оказалась менее романтичной, чем он предполагал. Он легко попал в один из лучших ресторанов Москвы: тогда этих самых сомелье на всю Москву было человек пять, их с руками отрывали. В ресторане Влад отвечал за подбор вин – он их сам закупал, формируя погреб и карту вин ресторана, он же помогал клиентам выбрать наиболее подходящее вино к тому или иному блюду... Скучно, господа, скучно! Клиенты ничего в винах не понимали – они понимали в стоимости бутылок. Сколько бы Влад ни рассказывал им о букете, они его, за редким исключением, не чувствовали. Соответственно, оценить не могли, что было обидно для его творческого самолюбия. Ведь он способен с закрытыми глазами определить, что за вино и урожая какого года; он мог рассказать о виноградниках и особенностях земли, которая их вскормила; он мог рассказать о том, как влияет древесина бочки на вкус вина и чем отличается вино трехлетней выдержки от вина пятилетней... Но никого это по-настоящему не занимало. Ценители попадались редко и картины не меняли. Выходило, что его талант и знания не востребованы, не имеют спроса, а его презентации всего лишь вставные театрализованные представления, завитушка к декору модного ужина...Это не могло не удручать. Не так, совсем не так он представлял себе профессию сомелье, обладающего уникальным «носом»! Было отчего впасть в депрессию...
Но Влад старался ей не поддаваться. Его поддерживала мечта: накопить денег и открыть собственный винный бар, дегустационный. В него станут стекаться истинные почитатели вина, жаждущие узнать о нем побольше, и Влад будет рассказывать им о виноградниках и особенностях земли, которая их вскормила. Он научит своих гостей различать яркие нюансы и нежные оттенки, и они будут уходить из его бара обогащенные знанием, как прекрасной тайной. Он посвятит их в рыцари вина и солнца, приобщит их к ордену истинных ценителей, познавших in vino veritas!
* * *
...Влад закончил презентацию вин. Говорил он, как всегда, с воодушевлением, хотя несколько дежурным: знал, что собравшимся до фени все его слова о «букете». Они будут пробовать и нахваливать с умным видом – для того и существуют презентации, – но, подсунь он им простое столовое вино, они бы не заметили!Юля, пиарщица фирмы-спонсора, предоставившей свой товар для этой презентации, сделала ему знак, что он свободен: она хорошо знала, как дорожит Влад своим обонянием и как претит ему едкий дым. Теперь у него есть минут пятнадцать, чтобы отдышаться. Дальше, когда народ приступит к еде, придется вернуться в ядовитую атмосферу зала: наливать, показывать этикетки дорогих вин, рассказывать родословную данной бутылки и прочие никому не нужные, но модные вещи.
Как-то он читал в газете сетования актеров: ходить в театр нынче стало модным, и ежевечерне собираются полные зрительные залы, да только артистам это не в радость. Публика не ценит их мастерство: не умеет, не разбирается. Нет у нее ни навыков, ни знаний, чтобы отличить хорошую игру от плохой.
Вот так примерно ощущал себя Влад. Он не претендовал на сравнение своей профессии с актерской, ни вообще с искусством, но...
* * *
В детстве он был увальнем – медлительным, задумчивым пареньком. Девчонки на него с ранних классов заглядывались: он уже тогда был весьма хорош собой, с его русыми волнистыми волосами и большими светло-карими глазами, словно очерченными тонкой кистью, – но он их будто не замечал. Учеба шла тоже так, как девчонки: шла себе, но он ее вроде и не замечал. Учился на четверки, учителя талдычили, что он мог бы на пятерки, стоило только ему сосредоточиться... Беда его была, по общему мнению, в том, что он слишком мечтательный.Мечтательный. Выходило, он о чем-то мечтает? Но это совсем не так! Мечты – вещь конкретная, и у каждого человека они свои. Его одноклассники мечтали, да, по большей части о деньгах, славе и девочках. Красивых девочках, которых у них непременно будет множество. А Влад ни о чем таком не мечтал. Он просто жил. И наслаждался жизнью.
Мама как-то сказала: «Воленька (так она его называла), я понимаю, ты живешь в своем мире, и я это уважаю...»
Мама у него была чудесная, умная, интеллигентная женщина. И Влад привык с уважением относиться к ее высказываниям. Но тогда он ее слов не понял: что значит в СВОЕМ мире? Разве облако, похожее на жирафа, плывет только для него? Разве косматое дерево, на ветру похожее на пуму, выпустившую когти, видно лишь ему? Разве прозрачная лошадка только для него бежит по мокрой после дождя дороге на полотне Ван Гога[2]? Разве исключительно для него Моцарт сотворил гармонию звуков, разве ему одному земля дарит сокровищницу своих ароматов?
Такого не может быть, и, значит, никакого «своего» мира у него нет. Этот мир для всех!
Мамины слова он понял куда позже. Намного позже, в армии, где не было места пумам и жирафам, Моцарту и Ван Гогу. Тогда он понял, что мир – он, конечно, для всех... только не все его обживают одинаково. Что есть очень много людей, которые существуют лишь на маленьком пятачке, на кусочке земли с кусочком фасада дома и веткой дерева рядом с фрагментом крыльца... С обрывком песенки, с небрежно-глянцевой репродукцией картины, с кричащими расцветками повседневности и ее оглушающими запахами... Ему тогда представилось, что мир – это огромный гипермаркет, в который каждый приходит со своей тележкой. У одних тележка поменьше, у других побольше, но все равно пространство тележки бесконечно мало по сравнению с гипермаркетом. Поэтому люди могут выбрать только ограниченное число вещей. Вот каждый и выбирает: кто звезды на небе, кто звезд эстрады...
Ему многие говорили, что у него способности и что их надо развивать. Способностей оказалось подозрительно много: рисовал он хорошо, слух у него был отменный, в математике он преуспевал, в литературе был одним из лучших... СЛИШКОМ много способностей. И ни одного таланта!
Так он думал, пока родительский друг не сказал ему про нюх и про вино. Тогда Влада будто что-то толкнуло внутри: вот его талант!
Овладевая профессией сомелье, он понял, что она вбирает в себя все, что он любит: и облака, и деревья, и музыку, и картины... всё! Он только лишь перевел все это на другой язык, не потеряв смысла...
* * *
Влад пересек холл, дружески подмигнув гардеробщику, пожилому дядечке с залихватскими усами и манерами аристократа, и уже собрался открыть дверь на улицу, как услышал слова, произнесенные нежным девичьим голоском:– ...кислятина жуткая! Причем этот Чайльд Гарольд угрюмо-томный подает бокал на пробу с таким видом, словно тут собрались клинические идиоты и он сделал большое одолжение, что согласился иметь с ними дело!
Влад притормозил. Он не знал, кто такой «чайльдгарольд» (хотя что-то знакомое...), но понял, что метила девица в него. Больше не в кого!
Обернувшись, он увидел какую-то писюху лет шестнадцати, которая говорила по сотовому. Писюха стояла к нему в полупрофиль. Отдув волнистую русую прядь, упавшую ей на щеку, она продолжала:
– Кислятина и есть, только кто же признается? Все делают вид, что это шикарно, такой люкс-VIP пить эту гадость! У них от цены за бутылку оргазм происходит, а у меня, к слову, понос... Нет, мам, не от цены, а от кислятины! Не волнуйся, в прошлый раз тоже так было, на меня вино действует как слабительное... Да не волнуйся, мам! Все нормально, просто там жутко зал прокурили, мне захотелось выйти, вот я тебе и позвонила... О-о-о, ну ты будешь меня доставать теперь с пищеварением, а? Я ж тебе объяснила: это кислятина, и мой организм...