С главным все было намного хуже. То, что радовало Тихоновну, отчего-то вызывало подозрения у доктора Джекила. На отутюженный и накрахмаленный халат Матвея он смотрел с какой-то многозначительной недоверчивостью, настороженно принюхивался к недешевому, в общем-то, парфюму, прислушивался к лишенной матерщинного колорита речи и однажды, не выдержав, пригласил к себе в кабинет.
Кабинет был под стать хозяину, такой же лощеный и безупречный, с красующимися на стенах дипломами, с портретом Юнга в красном углу, с лаконичной офисной мебелью и белыми жалюзи на окнах. Даже странно, что при кажущейся любви ко всему яркому и веселому, настраивающему на позитивную волну, свою личную территорию главврач обустроил так вот просто и даже блекло. Может, устал от внешней радости?
– Я вот о чем хотел с вами поговорить, дружочек. – Доктор Джекил вальяжно раскинулся в удобном кожаном кресле и снисходительно поглядывал на Матвея, ерзающего на жестком и чертовски неудобном офисном стуле. – Мне хотелось бы понять, что привело вас в мою больницу. – Он так и сказал «моя больница», без тени иронии, с полной уверенностью, что все вокруг целиком и полностью принадлежит ему одному. И от этой наглой самоуверенности Матвей даже пропустил мимо ушей оскорбительное обращение «дружочек».
– В каком смысле – что привело? – спросил он озадаченно.
– Видите ли, э… к сожалению, не помню, как вас зовут…
– Матвей Сергеевич.
– Видите ли, Матвей, – отчество этот гад намеренно пропустил, – я ведь в некотором роде профессионал и в людях разбираться умею.
– Даже в психически здоровых? – с наивной улыбкой уточнил Матвей, которому этот разговор нравился все меньше и меньше.
– А кто сказал, что в нашем мире есть хоть один стопроцентно психически здоровый человек? – Доктор Джекил растянул губы в вежливой усмешке. – При желании патологию можно найти у каждого.
– При чьем желании? – От слов Стешко и его гаденькой усмешки вдруг повеяло развитым коммунизмом с его принудительной психиатрией.
– Это я образно выражаясь. – Главврач пожал плечами, достал из ящика стола жестяную коробку монпансье, сунул несколько конфеток в рот, а жестянку придвинул Матвею. – Угощайтесь, дружочек.
Вот сейчас за «дружочка» Матвей был готов набить этому самодовольному уроду морду, но взял себя в руки, вспомнив о том, что им с Галкой просто до зарезу нужны деньги. Надо просто не забывать, что перед ним типичный манипулятор, и не позволять втягивать себя в эти непонятные психиатрические игры.
– Спасибо, Егор Васильевич, вы очень любезны. – Монпансье было таким кислым, что свело скулы. Или это не от монпансье?.. – Так что конкретно вас интересует? – Проглотив превратившуюся в серную кислоту слюну, Матвею удалось даже улыбнуться.
– Меня интересует, что такой интересный и образованный молодой человек делает в таком неинтересном месте, как моя больница. – Доктор Джекил смотрел поверх стильных очочков, и взгляд его Матвею очень не нравился.
– Обстоятельства, Егор Васильевич. – Парень неопределенно развел руками. – Вынужденные обстоятельства.
– Обстоятельства какого характера? – продолжал допытываться главврач.
– Личного. – Матвей разгрыз конфету и не смог удержаться от мучительной гримасы. – Семейного, если хотите.
– То есть вы у нас, так сказать, транзитом?
– Однозначно. Как только обстоятельства изменятся…
– …Вы нас покинете, – закончил за него главврач.
– Покину. – А что ж кривить душой и врать такому-то проницательному человеку?! Неделька-другая – и, даст бог, Матвей забудет это неприятное место как страшный сон. – Но, уверяю вас, на качестве моей работы этот факт не отразится никоим образом, – поспешил он заверить доктора Джекила. Все-таки недельку-другую ему нужно продержаться, и незачем наживать таких влиятельных врагов.
– Вы, наверное, студент? – Стешко сдернул очки с узкого, почти лишенного ноздрей носа, старательно протер стекла замшевой тряпицей и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Студент, но не медицинского вуза. Какого-нибудь технического. Учитесь на заочном. Я прав? – Последняя фраза прозвучала не как вопрос, а как утверждение, и Матвей не стал разочаровывать собеседника.
– Вы поразительно проницательный человек, Егор Васильевич.
– И ваши личные обстоятельства явно финансового плана? – Главврач удовлетворенно кивнул. – Вы лудоман?
– Простите, кто я? – растерялся Матвей, который до сего часу свято верил, что внешность у него самая благопристойная и не намекающая ни на какие порочные пристрастия.
– Лудоман – игрок, азартный человек. Я таких по глазам вижу. Вы же и мою клинику выбрали не просто так, а из-за этого вот драйва, из-за потребности в адреналине. Ведь я просто уверен, что вы, дружочек, могли найти работу попрестижнее.
Насчет азарта это он прямо в точку! Матвей покаянно покачал головой. И про стесненность в финансах тоже в точку. Просто не психиатр, а ясновидящий!
– Вы, наверное, сейчас гадаете, зачем это я вас вызвал? – На лощеной морде главврача расцвела обаятельная улыбка. – А к тому, что вы, дружочек, у меня на заметке и терплю я ваше присутствие исключительно из-за кадрового голода и тотальной нехватки младшего медицинского персонала. Но имейте в виду, если только… – Что именно «если только», он не договорил, многозначительно помахал пальцем перед носом у Матвея. – Уволю без малейшего сожаления, с волчьим билетом!
О как! Прямо с волчьим билетом! Это чем же он так не угодил надежде отечественной психиатрии?! Уж точно не своей потенциальной склонностью к азартным играм. Вывод напрашивался один-единственный: считающий себя альфа-самцом доктор Джекил не желал пущать на свою территорию конкурента. Проще управляться с безответными, потерявшимися и спившимися, чем с теми, кто еще не растерял самоуважение и не пропитался старательно культивируемым в этом убогом месте чинопоклонством.
Матвею хватило всего нескольких недель, чтобы понять – Стешко в больнице боятся все, от врачей до сестры-хозяйки Тихоновны. Вот даже странно – вроде в облике главврача нет ничего злодейского, вроде бы с виду милейший и добрейший юноша, но копни поглубже, и вся его сволочная суть прямо перед глазами. Худший тип руководителя, из породы тихушников, тех, кто мягко стелет, да жестко спать. Даже почти ко всему равнодушный Петрович еще в первый день знакомства предупредил Матвея, чтобы с главным не задирался, вел себя тише воды, ниже травы. Конечно, это в том случае, если работа ему дорога. Матвею работа была дорога, в некотором смысле даже очень, поэтому под пронзительным взглядом доктора Джекила он вполне правдоподобно смутился и даже, кажется, покраснел.
Наверное, подобное смирение главврача удовлетворило, потому что он сунул свои кислючие леденцы обратно в стол и сказал, уже не глядя на Матвея:
– Рад, что мы достигли консенсуса. Это значительно облегчит жизнь. – Чью именно жизнь, он уточнять не стал, видимо, считая это вполне очевидным. – Свободны!
Матвей не без радости вскочил с неудобного, ну точно пыточного, стула и уже направился к двери, когда доктор Джекил вдруг его окликнул:
– И еще один момент, дружочек… – Он многозначительно откашлялся. – В моей клинике все пациенты находятся в равных условиях, а если у кого-то и есть особые привилегии, то даровать их могу только я один.
– Привилегии? – Уже взявшийся за ручку двери Матвей медленно обернулся, с удивлением посмотрел на главврача.
– Я говорю о пациентке из четырнадцатой палаты, о вашем особенном к ней отношении. Вы имеете наглость вмешиваться в лечебный процесс.
– Я?! – Матвею даже не пришлось изображать удивление, заявление доктора Джекила убило его наповал.
– Вы, дружочек! – Главврач брезгливо поморщился. – Кто позволил вам принести пациентке краски?
Вот уж действительно вмешательство в лечебный процесс – замена черного угля на веселые краски! Теперь каракули девочки стали гораздо более оптимистичными, однажды она даже нарисовала его, Матвея, портрет. Во всяком случае, ему хотелось видеть именно себя в том абстрактном, по-детски наивном желто-оранжевом человечке.
– Если вы о том, что она может пораниться кистью, то это напрасно, – после секундных раздумий сказал он. – Пациентка рисует пальцами, краска детская, пальчиковая, совершенно безопасная даже в том случае, если кому-то вдруг захочется попробовать ее на вкус. Опять же, говорят, арт-терапия очень полезна.
– Краски забрать! – рявкнул доктор Джекил. – Сегодня же! Прямо сейчас! Кто вам сказал, что вы разбираетесь в таких вещах?! Вы санитар, технический персонал, а не врач! Ясно вам?!
– Ясно. – Матвей нехотя кивнул. – Уголь тоже забрать?
– Уголь пусть остается! Идите уже, мне еще в облздрав ехать!
Матвей шел по гулкому коридору и размышлял над услышанным. Интересное получается кино: яркие краски пациентке навредят, а черный уголь поможет. Сам он думал совершенно иначе и именно по этой причине оставил в палитре только веселые и жизнерадостные цвета, выбросив темные и унылые. Надо сказать, сначала девочка отказывалась рисовать его красками, даже в руки их не брала, но потом вдруг передумала, и одним солнечным утром он увидел на ее прикроватной тумбочке свой портрет. Это ли не доказательство эффективности его метода?! Странно, что доктор Джекил отказывается замечать очевидное.
Он вообще странный, этот главврач. Петрович говорил, что они с Аленой Михайловной однокурсники и друзья, что никто так не радеет о ее душевном здоровье, как он. Вот только на деле все выглядит совершенно иначе. И не нужно быть особенно проницательным, чтобы понять, что движет главврачом отнюдь не сострадание. Понять бы еще, что означает тот шальной огонек, который загорается в его блеклых глазах при виде пациентки из блатной палаты номер четырнадцать. Матвей пока не понимал, но очень надеялся разобраться в самое ближайшее время. Можно было бы и не разбираться, но как-то уж больно все странно. Гораздо страннее, чем казалось на первый взгляд…
Ася. 1943 год
Кабинет был под стать хозяину, такой же лощеный и безупречный, с красующимися на стенах дипломами, с портретом Юнга в красном углу, с лаконичной офисной мебелью и белыми жалюзи на окнах. Даже странно, что при кажущейся любви ко всему яркому и веселому, настраивающему на позитивную волну, свою личную территорию главврач обустроил так вот просто и даже блекло. Может, устал от внешней радости?
– Я вот о чем хотел с вами поговорить, дружочек. – Доктор Джекил вальяжно раскинулся в удобном кожаном кресле и снисходительно поглядывал на Матвея, ерзающего на жестком и чертовски неудобном офисном стуле. – Мне хотелось бы понять, что привело вас в мою больницу. – Он так и сказал «моя больница», без тени иронии, с полной уверенностью, что все вокруг целиком и полностью принадлежит ему одному. И от этой наглой самоуверенности Матвей даже пропустил мимо ушей оскорбительное обращение «дружочек».
– В каком смысле – что привело? – спросил он озадаченно.
– Видите ли, э… к сожалению, не помню, как вас зовут…
– Матвей Сергеевич.
– Видите ли, Матвей, – отчество этот гад намеренно пропустил, – я ведь в некотором роде профессионал и в людях разбираться умею.
– Даже в психически здоровых? – с наивной улыбкой уточнил Матвей, которому этот разговор нравился все меньше и меньше.
– А кто сказал, что в нашем мире есть хоть один стопроцентно психически здоровый человек? – Доктор Джекил растянул губы в вежливой усмешке. – При желании патологию можно найти у каждого.
– При чьем желании? – От слов Стешко и его гаденькой усмешки вдруг повеяло развитым коммунизмом с его принудительной психиатрией.
– Это я образно выражаясь. – Главврач пожал плечами, достал из ящика стола жестяную коробку монпансье, сунул несколько конфеток в рот, а жестянку придвинул Матвею. – Угощайтесь, дружочек.
Вот сейчас за «дружочка» Матвей был готов набить этому самодовольному уроду морду, но взял себя в руки, вспомнив о том, что им с Галкой просто до зарезу нужны деньги. Надо просто не забывать, что перед ним типичный манипулятор, и не позволять втягивать себя в эти непонятные психиатрические игры.
– Спасибо, Егор Васильевич, вы очень любезны. – Монпансье было таким кислым, что свело скулы. Или это не от монпансье?.. – Так что конкретно вас интересует? – Проглотив превратившуюся в серную кислоту слюну, Матвею удалось даже улыбнуться.
– Меня интересует, что такой интересный и образованный молодой человек делает в таком неинтересном месте, как моя больница. – Доктор Джекил смотрел поверх стильных очочков, и взгляд его Матвею очень не нравился.
– Обстоятельства, Егор Васильевич. – Парень неопределенно развел руками. – Вынужденные обстоятельства.
– Обстоятельства какого характера? – продолжал допытываться главврач.
– Личного. – Матвей разгрыз конфету и не смог удержаться от мучительной гримасы. – Семейного, если хотите.
– То есть вы у нас, так сказать, транзитом?
– Однозначно. Как только обстоятельства изменятся…
– …Вы нас покинете, – закончил за него главврач.
– Покину. – А что ж кривить душой и врать такому-то проницательному человеку?! Неделька-другая – и, даст бог, Матвей забудет это неприятное место как страшный сон. – Но, уверяю вас, на качестве моей работы этот факт не отразится никоим образом, – поспешил он заверить доктора Джекила. Все-таки недельку-другую ему нужно продержаться, и незачем наживать таких влиятельных врагов.
– Вы, наверное, студент? – Стешко сдернул очки с узкого, почти лишенного ноздрей носа, старательно протер стекла замшевой тряпицей и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Студент, но не медицинского вуза. Какого-нибудь технического. Учитесь на заочном. Я прав? – Последняя фраза прозвучала не как вопрос, а как утверждение, и Матвей не стал разочаровывать собеседника.
– Вы поразительно проницательный человек, Егор Васильевич.
– И ваши личные обстоятельства явно финансового плана? – Главврач удовлетворенно кивнул. – Вы лудоман?
– Простите, кто я? – растерялся Матвей, который до сего часу свято верил, что внешность у него самая благопристойная и не намекающая ни на какие порочные пристрастия.
– Лудоман – игрок, азартный человек. Я таких по глазам вижу. Вы же и мою клинику выбрали не просто так, а из-за этого вот драйва, из-за потребности в адреналине. Ведь я просто уверен, что вы, дружочек, могли найти работу попрестижнее.
Насчет азарта это он прямо в точку! Матвей покаянно покачал головой. И про стесненность в финансах тоже в точку. Просто не психиатр, а ясновидящий!
– Вы, наверное, сейчас гадаете, зачем это я вас вызвал? – На лощеной морде главврача расцвела обаятельная улыбка. – А к тому, что вы, дружочек, у меня на заметке и терплю я ваше присутствие исключительно из-за кадрового голода и тотальной нехватки младшего медицинского персонала. Но имейте в виду, если только… – Что именно «если только», он не договорил, многозначительно помахал пальцем перед носом у Матвея. – Уволю без малейшего сожаления, с волчьим билетом!
О как! Прямо с волчьим билетом! Это чем же он так не угодил надежде отечественной психиатрии?! Уж точно не своей потенциальной склонностью к азартным играм. Вывод напрашивался один-единственный: считающий себя альфа-самцом доктор Джекил не желал пущать на свою территорию конкурента. Проще управляться с безответными, потерявшимися и спившимися, чем с теми, кто еще не растерял самоуважение и не пропитался старательно культивируемым в этом убогом месте чинопоклонством.
Матвею хватило всего нескольких недель, чтобы понять – Стешко в больнице боятся все, от врачей до сестры-хозяйки Тихоновны. Вот даже странно – вроде в облике главврача нет ничего злодейского, вроде бы с виду милейший и добрейший юноша, но копни поглубже, и вся его сволочная суть прямо перед глазами. Худший тип руководителя, из породы тихушников, тех, кто мягко стелет, да жестко спать. Даже почти ко всему равнодушный Петрович еще в первый день знакомства предупредил Матвея, чтобы с главным не задирался, вел себя тише воды, ниже травы. Конечно, это в том случае, если работа ему дорога. Матвею работа была дорога, в некотором смысле даже очень, поэтому под пронзительным взглядом доктора Джекила он вполне правдоподобно смутился и даже, кажется, покраснел.
Наверное, подобное смирение главврача удовлетворило, потому что он сунул свои кислючие леденцы обратно в стол и сказал, уже не глядя на Матвея:
– Рад, что мы достигли консенсуса. Это значительно облегчит жизнь. – Чью именно жизнь, он уточнять не стал, видимо, считая это вполне очевидным. – Свободны!
Матвей не без радости вскочил с неудобного, ну точно пыточного, стула и уже направился к двери, когда доктор Джекил вдруг его окликнул:
– И еще один момент, дружочек… – Он многозначительно откашлялся. – В моей клинике все пациенты находятся в равных условиях, а если у кого-то и есть особые привилегии, то даровать их могу только я один.
– Привилегии? – Уже взявшийся за ручку двери Матвей медленно обернулся, с удивлением посмотрел на главврача.
– Я говорю о пациентке из четырнадцатой палаты, о вашем особенном к ней отношении. Вы имеете наглость вмешиваться в лечебный процесс.
– Я?! – Матвею даже не пришлось изображать удивление, заявление доктора Джекила убило его наповал.
– Вы, дружочек! – Главврач брезгливо поморщился. – Кто позволил вам принести пациентке краски?
Вот уж действительно вмешательство в лечебный процесс – замена черного угля на веселые краски! Теперь каракули девочки стали гораздо более оптимистичными, однажды она даже нарисовала его, Матвея, портрет. Во всяком случае, ему хотелось видеть именно себя в том абстрактном, по-детски наивном желто-оранжевом человечке.
– Если вы о том, что она может пораниться кистью, то это напрасно, – после секундных раздумий сказал он. – Пациентка рисует пальцами, краска детская, пальчиковая, совершенно безопасная даже в том случае, если кому-то вдруг захочется попробовать ее на вкус. Опять же, говорят, арт-терапия очень полезна.
– Краски забрать! – рявкнул доктор Джекил. – Сегодня же! Прямо сейчас! Кто вам сказал, что вы разбираетесь в таких вещах?! Вы санитар, технический персонал, а не врач! Ясно вам?!
– Ясно. – Матвей нехотя кивнул. – Уголь тоже забрать?
– Уголь пусть остается! Идите уже, мне еще в облздрав ехать!
Матвей шел по гулкому коридору и размышлял над услышанным. Интересное получается кино: яркие краски пациентке навредят, а черный уголь поможет. Сам он думал совершенно иначе и именно по этой причине оставил в палитре только веселые и жизнерадостные цвета, выбросив темные и унылые. Надо сказать, сначала девочка отказывалась рисовать его красками, даже в руки их не брала, но потом вдруг передумала, и одним солнечным утром он увидел на ее прикроватной тумбочке свой портрет. Это ли не доказательство эффективности его метода?! Странно, что доктор Джекил отказывается замечать очевидное.
Он вообще странный, этот главврач. Петрович говорил, что они с Аленой Михайловной однокурсники и друзья, что никто так не радеет о ее душевном здоровье, как он. Вот только на деле все выглядит совершенно иначе. И не нужно быть особенно проницательным, чтобы понять, что движет главврачом отнюдь не сострадание. Понять бы еще, что означает тот шальной огонек, который загорается в его блеклых глазах при виде пациентки из блатной палаты номер четырнадцать. Матвей пока не понимал, но очень надеялся разобраться в самое ближайшее время. Можно было бы и не разбираться, но как-то уж больно все странно. Гораздо страннее, чем казалось на первый взгляд…
Ася. 1943 год
Ася пришла в себя, когда в окошко избушки уже лился мутный свет зарождающегося утра. Она снова лежала на лавке, и под головой у нее был мешок с сушеными яблоками. Старуха сидела тут же, за столом, пересыпала из ладони в ладонь что-то белое и шептала свои непонятные слова.
– Очнулась? – Гадюка зашипела, скользнула по столу к Асе, а старуха даже не обернулась. Да и зачем ей оборачиваться, если она и так все видит?..
– Очнулась. – Ася потерла разламывающиеся от боли виски, страшась выглянуть в окно, спросила: – Кто это был, бабушка?
– Ты про тех, кого чуть в гости не позвала? – Старуха ссыпала белый порошок в кисет, завязала крепко-накрепко, поставила на край стола.
– Там Алесь был, дядьки Федоса младший сын… – Воспоминания рождались в муках, делая головную боль совсем уж невыносимой. – Только он странный какой-то…
– Странный, потому что мертвый. Убили твоего Алеся…
– Мертвый?! Но как же? Я же видела…
– Видела. – Старуха кивнула, а потом костлявым пальцем постучала Асе по лбу. – Вот и диво, что ты видела. Их обычно никто не видит, если только слышит. А ты вон какая прыткая! Даже зелье сонное тебя не взяло.
– Кого никто не видит? – Где-то в глубине души Ася уже все понимала, но отказывалась верить.
– Мертвых. – Гадюка с тихим шипением обвилась вокруг кисета, зыркнула на девушку желтым глазом. – Думала, это только мой крест, думала, других таких уже нет. – Старуха погладила гадюку по голове. – А ты тоже, выходит, зрячая.
– Он мертвый был, Алесь? Может, раненый только?
– Ты вочы[4] его видела? Живые то были вочы?
– А остальные? Там же еще были… Тени…
– Те тоже мертвые, только померли давно, потому и забыли, как выглядели до смерти, а этот твой… только вчера преставился, вот и помнит себя живым.
– Но не бывает же так! – крикнула Ася.
– А ты не ори, девка! – зашипела старуха. – Молодая еще на меня орать.
– Но как же, бабушка? Почему? – Весь ее мир, все, во что она верила и чем жила, рухнул в одночасье из-за того, что разум искал и не находил взаимопонимания с сердцем. Разум твердил, что все это враки, а сердце просто знало.
– Места тут особенные. – Старуха щелкнула пальцами, и гадюка послушно перебралась ей на плечо. – Гиблые. Ты знаешь, сколько в дрыгве народу сгинуло? Много! Ненасытная она, все, что забрала, назад не отпускает.
– Что не отпускает? – спросила Ася холодеющими губами.
– Очнулась? – Гадюка зашипела, скользнула по столу к Асе, а старуха даже не обернулась. Да и зачем ей оборачиваться, если она и так все видит?..
– Очнулась. – Ася потерла разламывающиеся от боли виски, страшась выглянуть в окно, спросила: – Кто это был, бабушка?
– Ты про тех, кого чуть в гости не позвала? – Старуха ссыпала белый порошок в кисет, завязала крепко-накрепко, поставила на край стола.
– Там Алесь был, дядьки Федоса младший сын… – Воспоминания рождались в муках, делая головную боль совсем уж невыносимой. – Только он странный какой-то…
– Странный, потому что мертвый. Убили твоего Алеся…
– Мертвый?! Но как же? Я же видела…
– Видела. – Старуха кивнула, а потом костлявым пальцем постучала Асе по лбу. – Вот и диво, что ты видела. Их обычно никто не видит, если только слышит. А ты вон какая прыткая! Даже зелье сонное тебя не взяло.
– Кого никто не видит? – Где-то в глубине души Ася уже все понимала, но отказывалась верить.
– Мертвых. – Гадюка с тихим шипением обвилась вокруг кисета, зыркнула на девушку желтым глазом. – Думала, это только мой крест, думала, других таких уже нет. – Старуха погладила гадюку по голове. – А ты тоже, выходит, зрячая.
– Он мертвый был, Алесь? Может, раненый только?
– Ты вочы[4] его видела? Живые то были вочы?
– А остальные? Там же еще были… Тени…
– Те тоже мертвые, только померли давно, потому и забыли, как выглядели до смерти, а этот твой… только вчера преставился, вот и помнит себя живым.
– Но не бывает же так! – крикнула Ася.
– А ты не ори, девка! – зашипела старуха. – Молодая еще на меня орать.
– Но как же, бабушка? Почему? – Весь ее мир, все, во что она верила и чем жила, рухнул в одночасье из-за того, что разум искал и не находил взаимопонимания с сердцем. Разум твердил, что все это враки, а сердце просто знало.
– Места тут особенные. – Старуха щелкнула пальцами, и гадюка послушно перебралась ей на плечо. – Гиблые. Ты знаешь, сколько в дрыгве народу сгинуло? Много! Ненасытная она, все, что забрала, назад не отпускает.
– Что не отпускает? – спросила Ася холодеющими губами.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента