Татьяна Соломатина. Мало ли что говорят

Татьяна Соломатина
Мало ли что говорят

От автора

   Эта книга была написана десять лет назад. С тех пор многое изменилось и в США и в России. И не только. И рукопись стала казаться мне неактуальной. Но муж, издатель и литературный редактор проявили не характерную для них сплочённость и убедили меня в необходимости опубликовать мою первую, на самом-то деле, «крупную форму». Наверняка я ещё сто раз об этом пожалею. Но они все – и муж, и издатель, и литературный редактор – так дружно кричали на меня, топали ногами и говорили, что есть вечные ценности вроде здравия и болезни, любви и смерти, а конкретно издатель напирал на слово «Америка» и словосочетание «новейшая история», что я сильно удивлялась. Потому что сама считаю, что написала книгу о блондинках и лишнем весе, о собаках, грибах и пыльных ботинках… И ещё о том, как неуютно курить за океаном в гостиницах и, тем более, на службе. Как плоха истерия или, там, политика. В общем, эдакое «About life, Universum and anything!» © Да-да, о вселенной тоже написала. И за два года официального меня признания издателями и читателями я уже узнала, чем это чревато – писать о вселенной или, например, о геях. Чем это в принципе чревато – писать, издаваться и вообще.
   – Будут говорить… – начала было бубнить я, ещё не представляя себе, что скажу о том, что будут говорить по поводу конкретно этой книги.
   – Мало ли что говорят! – перебили меня хором.
   И я решила: «Действительно!..»

Пролог

   Соня полюбила приходить сюда по выходным и долго бродить среди многолюдной толпы. Нигде человек не чувствует себя так одиноко, как среди людей. Её одиночество здесь становилось доброжелательным, наблюдательным, забавным и печальным одновременно.
   И Джош любил приходить сюда, чтобы побыть одному.
   Соня присела на край пустой скамейки – на удивление. Обычно тут толпился народ. Но сегодня дул холодный ветер.
   Кто-то присел на другой край. Закинул руки за голову и с явным удовольствием привычно вытянул длинные ноги.
   Они посмотрели друг на друга, расхохотались и сели рядом.
   Он обнял её за плечи.
   Возможно, со стороны они и были похожи на влюблённую парочку. Или на брата с сестрой. Но дул холодный ветер, а они – просто были вместе. И порознь. Это был тот редкий момент вселенского единения и вселенского же одиночества. Бесконечного блаженства и вечного непокоя. Божественного откровения и дьявольского искушения. В этом было всё. И не было ничего. Они просто сидели на скамейке и смотрели на тёмную воду залива, случайно встретившись на пирсе позади Бостонского аквариума…

Глава первая
Анкета

   Тьфу на вас ещё раз!

Реплика из культового фильма ХХ столетия «Иван Васильевич меняет профессию».

Хроники XXI века

   Началась эта история в один из далеко не прекрасных дней.
   Придя на нелюбимую работу как обычно много раньше, нежели того требовало КРУ^[1] от ассистентов кафедры акушерства и гинекологии, Соня первым делом ткнула кнопку электрического чайника. И переоделась в своём крохотном кабинетике. За наличие оного, к слову, она была от всей души ненавидима коллегами «по рангу» и многочисленными «вышестоящими» в кафедральной иерархии доцентами. Эту сомнительную привилегию Соня заработала написанием трёх книг, где её не упомянули даже в качестве «пятого в кепке в третьем ряду» соавтора. Не говоря уже о докторской диссертации для начмеда и кандидатских для пары-тройки «мажоров». За них с ней не то что забыли «рассчитаться», но даже и не собирались.
   Налив кипятка в чашку с «кофейным порошком», Соня закурила, несмотря на то что на территории родильного дома это было категорически запрещено. Дымок успокоил и укрепил намерение высказать, наконец, вздорным кафедралам всё, что она о них думает.
   Было ещё два часа до пересменки и три – до появления пунктуальной до чёртиков кафедральной лаборантки.
   Открыв настежь окно, чтобы уничтожить следы сакрального ритуала, Соня заперла кабинет и спустилась в отделение.
   Двух пациенток лихорадило, у третьей были проблемы с выпиской ребёнка, ещё двое в послеродовой палате ныли: «Домой!» – а одна беременная желала «срочно родить».
   Потратив два часа на рутину – выяснение причин температуры, скандал с доктором из детского отделения, лекции для «колхозников»: «Нельзя домой на вторые сутки после разрыва промежности третьей степени, а вам ещё рано рожать, несмотря на день рождения свекрови!» – а также писанину, писанину и ещё раз писанину, Соня поднялась в своё «гнездо». И печально глянув на часы, поняла, что покурить с комфортом уже не успеет. Приготовила две чашки кофе и спустилась в подвал к Кузьмичу.
 
   Кузьмич был личностью удивительной и многогранной. Мастер на все руки, способный починить абсолютно всё – от дверного замка до аппарата искусственной вентиляции лёгких. Безгранично образован и начитан. Кажется, только одна Соня из всего роддома знала, что этот совершенно неприметный внешне человек в своё время окончил сверхсекретный советский вуз, знал пару-тройку арабских диалектов, не говоря уже о потешной группе романо-германских языков, и был полковником в отставке какого-то жуткого ведомства. А ещё он непревзойдённо владел психоанализом. Из него вышел бы отличный священник или гарпунёр на китобойном судне, однако… Он выбрал работу завхоза. И справлялся с ней выше всяких похвал. Его каморка топорщилась ящиками и чемоданами с инструментом, по стенам была развешана символика времён «единого и могучего Советского Союза», снабжённая подписями всяких VIP-Рыл того времени, с ироничными дописками самого Кузьмича.
   Старик любил поменторствовать. То ли он питал к Соне тёплые отеческие чувства, то ли ему просто не с кем было поговорить – неизвестно. Он называл её «деточка» и всё время поучал. Она не возражала. С маниакальным упорством он повторял ей одну и ту же сентенцию: «Всегда говори правду. Не хами. Не лебези. Будь честна. Поверь старому лгуну – рано или поздно достанет. Лучше рано, когда ещё можно изменить жизнь. Хотя это никогда не поздно. Даже за миг до смерти». Честно говоря, Соня слушала его вполуха. Со всем пылом молодого высокомерия полагая, что старый завхоз-чекист вряд ли научит её хоть чему-нибудь дельному. И вообще, у неё куча животрепещущих текущих проблем, а он тут вещает прописные истины загадочным тоном!
 
   Кузьмич налил Соне сто граммов коньяка, снабдил инструкциями, «как и что сказать профессорше», и она поднялась наверх, полная решимости расставить все точки над «ё» и прочими буквами алфавита – красиво, лаконично, без лишних эмоций, аргументированно и т. д.
   У себя в кабинете, открыв файлы с фотографиями, сделанными вчера в родзале, Соня поняла, что ни в какой атлас их не вставить, уж тем более «за авторством» члена-корреспондента и «под редакцией» академика. Быстро пролистав все скопившиеся у неё за три месяца изображения и заметки к ним, она решила сегодня разобраться заодно и с членом-корреспондентом, и, может быть, даже с академиком, если они, конечно, не в заграничных командировках. Члену-корреспонденту надо сказать: «Александр Георгиевич, я уважаю вас за энергию и решительность, а также за то, что вы членом проложили себе путь, всю комсомольскую юность трахая министерских функционерш. Я уважаю вас за то, что обе диссертации вам написали именно женщины. Одну – выжатую вами досуха и брошенную – помнится, даже лечили в психушке. Я в восторге от ваших организаторских способностей. Но хочу, со всей присущей мне ответственностью, заявить, что учёный вы никакой и имя вам в науке «nihil»^[2]. И вы просто болван, если полагаете, что я напишу для вас за три месяца учебный атлас по акушерству и гинекологии! Материалы для подобного рода изданий собирают десятилетиями собственной практики! Мне плевать на ваши «глубокомысленные» сентенции типа: «Тебя никто не знает, а меня знают все. Опозоришься – опозоришь не себя, а меня!» – потому что я позорю себя только тем, что работаю на возглавляемой вами кафедре! Ниже падать некуда! Ах да… Как педагог вы полное ничтожество! Всё, на что вы способны, – это иметь сующихся под вас студенток, интернов и аспиранток. И я ещё не забыла ту научную конференцию, где избежала подобной участи только потому, что меня «возжелал» академик, а вы любезно уступили «шубу с барского плеча»!»
   Так. С членом от респондентов было покончено.
   Теперь – с академиком:
   «Михаил Борисович, вы, конечно, не такой мудак, как Александр Георгиевич, но тоже жалкая и ничтожная личность, куда хуже Паниковского, тот был всего лишь траченный временем и обстоятельствами мелкий аферист, не говоря уже о том, что просто-напросто персонаж, выдуманный Ильфом и Петровым! Учёным вы, дорогой академик, были неплохим, но к настоящему времени зажрались и пропили все свои таланты. Неужели вы и вправду хотите так опозориться, поставив своё имя в графе «под редакцией» в атлас, написанный неопытной пигалицей за три месяца? Да вас же весь медицинский мир на смех поднимет. Ах да… Спасибо за то, что вы, принявши до состояния «ню» на банкете в честь той самой научной конференции, только и успели, что «страстно возжелать», падая замертво в коридоре гостиницы. Ох, как же я горевала всю ночь, тоскуя по старчески-похотливым телодвижениям! «Тьфу на вас ещё раз!»
   «Разобравшись» с членом-корреспондентом и академиком, Соня пришла в прекрасное расположение духа и отправилась на утреннюю врачебную конференцию.
   Там её долго, нудно и публично позорила начмед, распалившись не на шутку. Она вопила о несоответствии занимаемой должности и о том, что Соня несёт личную ответственность за санитарно-эпидемиологическое состояние всего роддома. Что не умеет не то что оперировать, но даже ассистировать. Что её пациентки температурят, хамят детским врачам и персоналу, занимая при этом ценные койко-места в блатных палатах. И что если она не прекратит курить в кабинете (настучали, суки!), её сначала расстреляют, а потом привяжут к машинам «Скорой помощи» и четвертуют, чтобы другим неповадно было. И если она хочет жить, то должна: «Молчать и слушать! Молчать и слушать!! Молчать и слушать!!!» «Другие» сидели, потупив глаза в истории родов и болезней.
 
   Плетясь с пятиминутки как оплёванная, мысленно прокручивая гневную отповедь заместителю главного врача по акушерству и гинекологии, Соня услышала за спиной пять минут назад ещё злобно-истеричный, а сейчас приторно-слащавый голос: «Сонечка, где моя статья для «Российского вестника акушерства и гинекологии»? Там последний срок уже вчера был. Ты, пожалуйста, отложи все дела, допиши и пошли интерна в редакцию. Они по электронке не принимают. И на дискету не забудь скинуть. Предварительно позвони и узнай, в каком формате. А через час я жду тебя в операционной. Сложный случай – проассистируешь. И возьми кого-нибудь толкового третьим. Я после основного этапа размоюсь и уйду – закончишь. Мне новую мебель должны привезти. И не забудь, пожалуйста, записать всё в историю родов и в журнал операционных протоколов. И завтра я лекцию на факультете повышения квалификации читаю – текст мне в кабинет принеси сейчас и слайды по порядку разложи. Мне некогда!» – «Ну, конечно, конечно. Только в туалет забегу – и всё сделаю».
 
   Соня поднялась к себе, приготовила ещё одну чашку кофе и закурила… Благодать.
   «Мать-мать-мать!..» – с ехидцей ответило эхо.
 
   Весь день прошёл в безумной круговерти между компьютером, кафедрой, отделением, родзалом и операционным блоком. Профессорша всё ещё не появлялась. Лаборантке было дано указание немедленно оповестить о появлении Натальи Борисовны на кафедре. Но Наталья Борисовна позвонила и велела передать, что в 16.00 Соня читает лекцию интернам в помещении Центра здоровья семьи (на другом конце города), потому что она не сможет быть лично – у неё интервью с «глянцевым» журналом, и где, чёрт возьми, те вопросы и ответы, которые должны были быть написаны? С желанием немедленно убить ни в чём не повинную лаборантку Соня сунула ей в руки текст. Уже трижды до того переданный профессорше! Та постоянно теряла бумаги.
 
   Соня написала статью.
   Сходила в операционную.
   Записала, что нужно, во все необходимые кондуиты.
   Съездила – прочитала лекцию.
 
   Когда она вернулась в роддом, чтобы приступить, наконец, непосредственно к врачебным обязанностям и написанию текста атласа, за окном каморки было уже темно. На кафедре почему-то горел свет, но Соня подумала, что уборщица забыла выключить.
   Наконец-то – тишина и никого. Массивная бронированная дверь профессорского кабинета не подавала признаков жизни. Член-корреспондент не изволил принять сегодня, передав через лаборантку, что видеть Соню он хочет только с написанным атласом. Ну что ж, у него есть шансы не увидеть её никогда. Заявление об увольнении по собственному желанию можно сдать непосредственно в отдел кадров. А завизировать у проректора по науке. Руки тряслись от злости, усталости и напряжения. За руль сегодня уже не садиться, так что можно щедро хлебнуть жидкости для «гидроусилителя» мозга и закончить сегодняшние дела. Потерпеть осталось – всего-ничего. А самое лучшее, что может произойти с женщиной в этом мире, с Соней уже случилось. Так что…

* * *

   Чур меня!

Расхожее словосочетание, призванное отогнать «нечистую силу». Фольклор.

Хроники XXI века

   Не так давно Соня решила возжелать гармонии и света. Не то чтобы в последнее время ей было особенно темно… Не темнее, чем обычно. Однако «пацан решил, пацан – сделал».
   Чувство гармонии, как известно, чувство лёгкое. А посему для начала необходимо было сбросить балласт.
   Первой в списке значилась мама. Дело не в том, была она плохой или хорошей. Балласт – это просто лишний вес. Мама была тяжёлой. В пересчёте по плотности вещества её можно было приравнять к белому карлику. По шкале барометра фатализма Соня столько ей задолжала, что как раз впору было объявлять о банкротстве.
   Сбившись при пересчёте процентов с процентов, «таможня» приклеила Соне на чемодан бирку «неблагодарная сволочь», и на этой жизнерадостной ноте она перешла границу. Махнув заодно ручкой через плечо и папе, поскольку «бойся равнодушных» и малахольных, «ибо с их молчаливого согласия…»^[3], и так далее.
   Далее по списку шли «родственники», «подруги», «знакомые» и просто случайно-навязчивые люди. Весь табор и прежде считал Сонечку невыносимой зазнайкой и снобкой, не брезгуя при этом бесплатно пользовать её как специалиста, подолгу жить на её территории, поедая заработанное ею, пользоваться гардеробом, туалетными принадлежностями, книгами и прочими «снобскими» благами.
   С этими было проще простого – определив группу обследования, Соня занялась психо-телефонным тестированием. Для начала так:
   «Я разбила машину, помоги!»
 
   Обратно пропорционально степени ответного вранья прогрессировало и её «несчастье»:
   «Я разбила машину, меня выгнали с работы, помоги!»
 
   Под конец, перепутав уже смех и слёзы, она монотонно бубнила в трубку очередному «другу»:
   «Я разбила машину, меня выгнали с работы, мне нечего есть, шубы и золото я заложила в ломбард. Жить негде, и единственное, о чём я тебя сейчас прошу, будь любезна (любезен), привези мне сейчас на вокзал, в зал ожидания, пачку сигарет и бутылку водки».
 
   Эффект не замедлил сказаться – за неделю мир погрузился в тишину.
   Из многочисленного «круга доверия» откликнулась только одна дама, никогда в особо близких подругах не числившаяся. Стоит заметить, что с нею у Сони по сей день неплохие отношения.
 
   Последние в списке, но далеко не последние по значимости – мужчины. Этих в Сониной жизни всегда было как грязи. Грязь, конечно, бывает лечебной, косметической и обыкновенной, но… конец один – смыл и забыл.
   К моменту провозглашения декларации независимости: «Все вон!» – и эпизоду «тестирования» Соня даже жила с одним показушником, находящимся под железобетонной плитой… (пардон) железной пятой своей мамочки, но корчившим из себя «крутого мачо». Сонечка и ему написала диссертацию, благо специальности были смежные, пока он валялся на диване, заламывая ручки, и вопил: «Какой идиотизм! Как мне это надоело! Кому это всё надо?!» Однако когда к ним приходили «друзья» (см. предыдущие пункты списка), он бодренько вскакивал, выпивал принесённую друзьями водку и орал на Соню: «Почему у нас нечего жрать?!» – и тащил всех в ночной клуб на дискотеку. На Сонины аргументы типа: «Тебе же завтра третью главу руководителю показывать!» – он, мило улыбаясь, абсолютно справедливо отвечал: «Ну, сколько мы там потанцуем! Часа в два вернёмся, и до утра допишешь». Вот что Соня до сих пор не могла понять – шла ведь. И… дописывала. Странно, почему она не додумалась ещё пирожки к завтраку печь?
   Помимо оного периодически или, вернее сказать, регулярно случались разного рода интрижки и «крупные» любовные романы. «Маменькин сынок», зная почти обо всех, практически не реагировал. Достаточно было сказать, что «меня срочно вызывают в роддом», после внеурочного телефонного звонка, и его уже ничего не волновало. Соня его понимала – спутница жизни – эдакая красавица из VIP-сопровождения, «делает карьеру», иногда «зарабатывает деньги» и сама же затаривает холодильник (дура!). При этом он особой щедростью не отличался: каждый скромнее некуда подарок – всегда и только «по поводу» – преподносился им Соне с пугающей помпезностью. Курить при его мамочке было нельзя, а в гости к ней ходить полагалось регулярно. В общем, в один прекрасный день Соня сказала: «Я от тебя ухожу!» – и немедленно покинула помещение, не дав ему опомниться, с одинокой сумочкой через плечо. Придя в сознание, он слез с дивана и начал донимать её телефонными звонками с мольбами и угрозами. И, действительно, за короткий срок успел наделать немало мелких и крупных пакостей. Генетика!
   Квартира, где они проживали, принадлежала ему. И в порыве злобы он даже не отдал Сонечке её компьютер и вещи. «Ну и хрен с ними! Куплю. Или закаляться начну, а писать – карандашом на бумаге». Единственной по-настоящему актуальной проблемой был стол, на который можно положить лист бумаги, в той самой кухне той самой квартиры. Её-то у Сони как раз и не было. Мама была вычеркнута первой, поэтому, несмотря на то, что прописана Соня была под «крышей дома своего», путь туда был заказан. И хотя гордость – не порок, а лишь небольшой насморк, она бы всё равно туда не пошла.
   Всех ухажёров и эрзац-заменителей разного рода она тоже разогнала.
   Позвонила брату в надежде найти пристанище в одном из многочисленных объектов недвижимости, скупленных им по всему городу ещё в начале «развала-передела», – отказал. Они с мамой – «диагносты-клиницисты» с дипломами мехмата университета и факультета «автомобили и автомобильное хозяйство» политеха – поставили Соне «диагноз»: шизофрения. Сказали, что если она разрушает свою жизнь – это её личное дело, и она может отправляться к своим многочисленным «ёбарям», «на помойку» и ко всем чертям, раз уж «хамит» маме и бросила такого «замечательного парня» (к слову сказать, прежде они его терпеть не могли), и вообще – сама дура!
   Пришлось приписать в конце списка пункт специально для брата, что первоначально не входило в Сонины планы.
   Прокантовавшись недельку в роддоме (в разных отделениях, чтобы не вызывать подозрений), потом пару ночей у той самой подруги, доставившей пачку сигарет и бутылку водки на гипотетический вокзал, она ощутила угрозу вокзала реального. Однако нашлась мизерная, но вполне приемлемая по цене-качеству квартирка в глухомани, где никакие мамочки и их сынки не смогли бы её найти. Там и зажила. Работа, как и прежде, «работалась» без особого воодушевления, но добросовестно, а так называемая «наука» катилась уже по накатанной.
   Денег, надо сказать, у Сонечки сразу стало значительно больше. Выяснилось, что непокупка еды – один из самых больших источников материального дохода.
   Она работала, много ходила пешком и регулярно выпивала сама с собой на дивиденды с некупленной еды, предаваясь детским мечтам об «иррационально-безупречном мужчине». Но – безо всяких конкретных целей и задач. Коллеги, прознав о холостом статусе, бросились «устраивать» Сонечкину жизнь. И пару раз она даже попадала на свидания. Вернее – на ужины. Кавалеры были галантны, и рестораны выбирались по её вкусу. И не то чтобы мужчины были нехороши. Может, и хороши. Кто их разберёт? Просто хотелось чего-то такого, что представлялось в детстве, летом на Волге, в бабушкином заброшенном саду…
   Да-да, не смейтесь! Соне – кандидату медицинских наук, прожжённому цинику и «пожирательнице» мужских сердец – хотелось чего-то, напоминающего запах плова, вкус холодной стали и цвет морской воды на глубине семи метров в конце мая.
   Кого-то…
   И, можете не верить, но, как только она разогнала всех, кто ей не соответствовал, как только разрушила те самые набившие оскомину и мозоли рамки, с ней случилось самое лучшее, что может произойти с женщиной в этой и во всех последующих жизнях, – Тот Самый Мужчина. Он пришёл, и… – она осталась. Где всегда и была – в старом заброшенном бабушкином саду.
 
   Вас не слишком шокирует тот факт, что они сразу поженились?

* * *

   На часах 22.00. Характерный топот. Профессорша появилась на кафедре.
   Наталья Борисовна относилась к тем женщинам, которые яростно «делают карьеру». «Феминисткой обыкновенной» назвать её было нельзя, ибо это семя произрастает, как правило, на полях муниципальной номенклатуры. Первую дочь она родила сразу после института. Младенец немедля был отправлен «на деревню дедушке», в смысле – к бабушке в родное село, потому что Александр Георгиевич оставил Наташу при кафедре акушерства и гинекологии и при себе. Вместе с мужем. Таково было её условие.
   Муж не особо вникал в дела Наташи и шефа, но и полным идиотом не был, так что кое о чём догадывался. И его это вполне устраивало – пока любимая жена разъезжала с заведующим кафедрой по конференциям и съездам, Вова отрывался по полной программе. Вся разница между мужчинами данной категории, живущими по принципу «удобно-неудобно», состоит в том, что приобретается первым – жена или автомобиль. В зависимости от этого они попадают в разряд пассивных или активных «пользователей» соответственно. В данном случае жена была «приобретена» первой. Не то чтобы красивая, но фигуристая и, главное, донельзя сообразительная – параллельно написала кандидатские себе и супругу.
   Наталья Борисовна, будучи дамой отнюдь не глупой, понимала, что рано или поздно шефу надоест, и изо всех сил трудилась на полях науки, не забывая об оврагах администрирования. Она хотела стать незаменимой. Не столько в койке, сколько на кафедре. Немедля вслед за кандидатской была написана докторская. За сверхстремительное, минимально разрешённое ВАКом^[4] время она получила звания и должности доцента, а затем и профессора. И сейчас фактически исполняла обязанности заведующего кафедрой, ибо Александр Георгиевич, кроме всего прочего, был ректором этого медицинского вуза.
   Вова, между тем, ушёл с кафедры и подался в бизнес. Пару раз поставил на «красное» и выиграл. Но после того «чёрное» выпало двенадцать раз кряду. Со всеми вытекающими.
   Как-то он было даже решился уйти от Наташи, но в тот момент супругам «вдруг» выделили трёхкомнатную квартиру в новостройке, служебную машину для Натальи Борисовны, и… Вова остался. Наташа решила закрепить полученный эффект – и родила ещё одну дочку. Которая была отправлена вслед за первой.
   Дальше всё шло по привычке – у супругов были свои орбиты, которые пересекались лишь в кухне, где, изредка вместе выпивая кофе, они обсуждали «животрепещущие» вопросы: «Почему старшая дочь ведёт себя как проститутка и об этом знает весь город? Отчего младшая называет папу козлом?» – и – «Наташа, ты заплатила за телефон?»
   Ни для кого не было секретом, что профессорша довольно часто ночует у себя в кабинете, мотивируя это неотложностью дел. Но… Санитарки и секретари знают всё. «Работа такая!» Наташа от души напивалась в одиночестве за бронированной дверью своей обители, по утрам хмуро глядела на мир и вопила на утренней врачебной конференции: «От кого так несёт?!» – бросая гневные взгляды в сторону анестезиологов, заведомо зная, что не ошибётся. Правда, бывало, какой-нибудь из этих самых «похмельных» анестезиологов подключал Наталье Борисовне систему с глюкозой, фуросемидом и прочими составляющими «мёртвой воды». После чего профессор, обильно окропив себя «живой» под душем Шарко в отделении физиотерапии, была готова к новым подвигам.
   «Кто сам без греха…», как говорится, а Соня не любила кидаться камнями. Ни прицельно, ни в «благородном порыве». Это, говоря по правде, сизифов труд. Но её решимость сегодня достигла точки невозврата. Подойдя к массивной двери, она постучала и, не дожидаясь ответа, вошла.
 
   В жизни «железных леди» периодически наступает день, когда из глаз текут самые обычные слёзы. Кто же знал, что сегодня именно тот случай.
 
   – Привет! – чуть ли не впервые за достаточно долгое время их непосредственного общения Наталья Борисовна заговорила «человеческим», а не «профессорским» голосом. Правда, уже несколько хмельным. – Я знала, что ты на кафедре. Видела свет в окне. Проходи.