Татьяна Тронина. Парк свиданий. Большая книга весенних романов о любви

   – Ну, чего ты? – хрипло спросила Алиса пса. Потянула за поводок: – Рядом!
   Зверь коротко рыкнул. Маша остановилась. Но собака уже мчалась на нее. Три широких прыжка. Тяжелые лапы ткнулись в грудь. Кожаная куртка легко порвалась. Треск ткани – последнее, что услышала Маша. Снег оказался никаким не мягким, а очень жестким. Она упала, ударившись затылком. Взметнувшийся капюшон смягчил удар.
   – Флор! – Голос у Алисы резкий и равнодушный. – Назад! Нельзя!
   Маша лежала на земле, пытаясь понять, что произошло, почему вокруг снег, почему ей холодно. Но потом стало больно, и остальные вопросы пропали.
   – Ты жива?
   – Нога!
   Эта мохнатая тушка здорово расцарапала ей бедро, даже джинсы ухитрилась располосовать.
   – Флор! Морда противная! Убью!
   Овчарка не лаяла. Она с хрипом топталась на месте, не в силах ослушаться приказа. Хотела броситься. Очень. Но держалась.
   – Убери ее! – закрывалась от зверя Маша. От овчарки исходила опасность. Пес не верил ей. Он готов был ее убить.
   – Где он тебя?
   У Алисы светлые глаза и прыщик на лбу.
   – Чего он? – От испуга хотелось то ли плакать, то ли смеяться, Маша еще не поняла. Она отворачивалась от склонившегося лица и упиралась взглядом в темную морду. Флор поскуливал, гнул голову, топорщил уши, показывал крепкие желтоватые зубы.
   – Место, Флор! – рявкнула Алиса. – Сидеть!
   Собака плюхнулась на зад, метнула хвостом вокруг себя снег.
   – Наверное, решил, что ты на меня хочешь напасть. Никогда с ним такого не было. Встать сможешь?
   Алиса грубо подхватила под локоть, потянула вверх. Где-то далеко-далеко, за болевой дымкой, вспомнилось, что надо отдать письмо и уходить.
   Ногу щипало и дергало. Мир вокруг неприятно покачивался.
   – Я тут рядом живу. Пойдем!
   Сопротивляться не получалось. Алиса оказалась сильной и решительной.
   – Флор, домой!
   Собака не торопилась уходить далеко. Подозрительно косилась, поскуливала, принюхивалась.
   – Ты не переживай! Он не заразный. И бешенства у него нет, – добавила тише. – Хотя, если хочешь, можно и в больницу пойти.
   – Чего он? – Маша готова была расплакаться.
   – Ну, хочешь, я его убью? – Алиса потянула накрученный на кулак поводок. Собака пискнула, притираясь к ноге хозяйки. – Я же говорю, с ним такое впервые. Чего-то почувствовал. У тебя пистолета нет?
   – Нет.
   А сама посмотрела на свои руки, разжала и снова сжала кулаки.
   Что-то было. Письмо! Поискала в кармане. Пусто.
   – Ты чего? – Алиса заметила, что Маша остановилась. Было не похоже, что она чувствует себя виноватой, собирается извиняться. Она просто решала появившуюся проблему. – Мы уже пришли.
   Маша знала, что они «уже пришли». А вдруг?.. Нет-нет, туда ни в коем случае нельзя!
   – Да не стой ты! Вон, кровь идет! Черт! Да где же он?
   Маша смотрела, как Алиса нервно жмет на кнопки сотового.
   – Нет, ну ты подумай! – ткнула она трубку Маше в лицо. – Когда я звоню, он не берет трубку! На эсэмэски не отвечает. Чего, так тяжело ответить?
   – Может, не слышит?
   – Кто? Лежий? Все он слышит!
   – Иногда телефоны оставляют в сумке или роняют. – И мысленно добавила: «На лед».
   – Да что ты мне говоришь! – Алиса пошла вперед одна, забыв, что перед этим тащила Машу. – Балбес он! Сейчас приедет, а меня нет. Будет носиться по платформе, а потом орать, что переволновался. Что искал меня по всем моргам. Ой! Ты-то чего стоишь? Пошли!
   Все, что происходило вокруг, было невероятно. И Алиса с ее хриплым голосом, с резкими жестами, с внезапными перескоками с темы на тему.
   Около подъезда Флор последний раз спросил хозяйку, не врага ли она ведет к себе домой. Алиса отодвинула собаку ногой, набрала код на домофоне.
   – Слушай! – уперлась Маша. – Я домой поеду. Подумаешь, порвалось.
   – Да ты на себя посмотри! Чумазая вся! Тебя в ментуру заберут, в больницу отправят.
   – Не надо обо мне заботиться!
   Флор зарычал. Он с самого начала предупреждал, что добром это не кончится.
   – Брось! – Алиса взяла Машу за локоть. – Не дури! Он тебя больше не тронет. А раны – это все фигня! Я сто раз резалась – ничего.
   И она чуть задрала рукав куртки. Маша вздрогнула. Запястье было зверски исполосовано шрамами.
   – Сейчас умоешься. Обработаешь рану. Тебе надо успокоиться. Я знаю это состояние.
   Говорилось без истерик и эмоций. И Маша подчинилась.
   Второй этаж. Хорошо, что не надо далеко идти. Машу начало подзнабливать, словно после этих грубых слов она позволила себе расслабиться.
   – Ого! Ты чего это? – Алиса заметила, что ее спутница дрожит. – Дядь Валер! Мы пришли!
   В коридоре бесшумно появился невысокий мужчина. У него было слегка оплывшее лицо, короткий вздернутый нос, поднявшиеся домиком удивленные брови, взлохмаченные седые волосы. Совсем не Олег.
   – Что это? Что это?
   Псина благоразумно исчезла в недрах квартиры.
   – А вы чего, с утра Флора не кормили? Он решил прохожими закусить!
   Дальше было много суеты, восклицаний и скуления Флора. Его таскали за шерсть, тыкали носом в Машу и приговаривали, что нельзя так поступать. Потом бросали собаку и вели Машу в ванную, где решительная Алиса заставляла раздеться, промывала рану на бедре, облачала в черный халат и уводила к себе в комнату.
   – А я не знаю, где Лежий! – по ходу кричала она топчущемуся в коридоре дяде Валере. – Я звонила, он не слышит. Мож, ему новую трубку купить? Или слуховой аппарат?
   Машу колотило всерьез. Холод неприятными иголочками пробегал по коже, отзываясь изнутри множеством гадливых мурашек.
   – Дядь Валер! А чего она вся горит? Мож, заражение?
   – Заражение так быстро не происходит. – Руки у дяди Валеры были мягкие и холодные. Он осматривал царапины, накладывал повязку. – И рана чистая. Это от испуга.
   – Я домой пойду, – вставала Маша, искала по карманам обратный билет.
   – Какое домой? – не пускала Алиса. – Дядь Валер! Лежий прозвонился, говорит, задерживается. А ее домой надо! Или лучше у нас оставить? Я, если что, могу с Флором поспать.
   Дядя Валера долго смотрел на Машу. Как-то бесконечно долго.
   – Ну вы тут сидите. Сейчас все решим.
   – О! Сейчас все будет! – радостно уселась на табуретку напротив Маши Алиса.
   – Почему дядя? – Было слишком много вопросов, чтобы держать их в себе.
   – Это отчим моего парня. Я у парня своего живу.
   – А собака?
   – А Флор мой. Я с ним уже шесть лет. Везде вместе. Слушай, ты очень испугалась? Страх – это такое странное состояние, когда ты уже перестаешь быть самим собой.
   – Почему?
   – Ну ты обычно понимаешь, что вокруг тебя происходит. Когда хочешь, идешь, когда надо, говоришь. А страх, он не дает тебе действовать как обычно. Ты уже не можешь что-то сделать. Круто, да? Я из окна выпрыгнула, чтобы почувствовать, как это, победить страх.
   – Зачем?
   – Маленькая была, глупая. Ногу сломала. А потом еще несколько раз пробовала идти через страх. Знаешь, круто. Мне нравится. Потом жизнь начинает видеться по-другому. Свободней.
   Маша фыркнула. Мурашки пробежали по телу. Голова отделилась и покатилась по линолеуму кухни. Глаз упал в чашку с чаем. Алиса все рассказывала и рассказывала. О том, как интересно шагать через черту, как волнительно ходить по краю. Как после всего начинаешь ценить жизнь. И как это Лежий не понимает – что жизнь не размазана по времени, а сконцентрирована в одной точке. И эта точка постоянно вибрирует, норовя исчезнуть.
   Голос Алисы шел фоном в уплывающее сознание Маши. Ее сковала странная апатия. Было все равно – что ей говорят, что вокруг происходит.
   Пришла в себя она в дороге.
   – Слушай! Я твоим звонила, спрашивала у них адрес, – жарко шептала ей в ухо Алиса. – Так что твои в курсе.
   Они ехали в машине. На водительском месте округлая спина дяди Валеры. Под колесами хрустел снег.
   Над головой знакомо пищали кнопки сотового.
   – Слушайте, а давайте ему три телефона купим! – шипела Алиса. – Один-то он точно услышит. Чего не отвечает? О! На эсэмэску отозвался. Поздно будет. Ну и черт с ним! – И без перехода: – Я с твоего звякну твоим, что мы подъезжаем. – Прижалась щекой к Машиному плечу. – Держись! Ты классная девчонка! Ничего, еще потусуемся!
   – Где это произошло? – кинулась вперед мама. – Я так и знала! Так и знала! Этот мерзкий мальчишка!
   Отец осторожно вел Машу к дому, Алиса решительно топала следом.
   – Короче! – с напором говорила она. – Там джинсы порвались и куртка. Я все исправлю и привезу.
   – Давай потом, потом, – пыталась выставить ее мама.
   Но Алиса все равно обходила ее стороной, склонялась над Машей. И тогда были хорошо видны светлые глаза. Тушь слегка размазалась, добавляя синяков под нижним веком.
   – Я забила свой телефон тебе в трубку, а твой – себе. Позвоню. Ну, ты, это, давай!
   Алиса порывисто обняла Машу. Потом Степанова долго чувствовала у себя на щеке ее холодное прикосновение.
   На следующий день Маше стало получше.
   – Это никуда не годится! – ворчала мама. – Жизнь не останавливается на каком-то там Олеге. Тебе всего пятнадцать лет! Тебе учиться надо! В следующем году институт выбирать, на курсы идти. Люди встречаются, люди расстаются – это нормально. Любые отношения не могут стоять на месте, им надо развиваться. Взрослые люди женятся, когда понимают, что дальше уже быть врозь невозможно. Если не женятся, то просто начинают жить вместе. А у вас с Олегом что могло быть? Ты думаешь, он бы так и ездил к тебе из своей дыры? Жить вместе вы не можете, рано. Значит, вы бы неминуемо расстались. Никто бесконечно не сидит и не смотрит закаты. Никакая любовь это не выдерживает.
   Маша слушала и не верила. Это был очередной взрослый обман, попытка заставить ее жить так, как им хочется. Если бы не одно «но», они бы вечно встречались и ходили на каток, гуляли по парку. Она бы шла за Олегом куда угодно, только бы был.
   Звонила Алиса. Грозила, что приедет. Кричала, что у нее для подруги масса новостей и сюрпризов.
   И только Олег молчал. Словно его никогда не было.
   Заражения не случилось. Нервный срыв, давший температуру и слабость. Снова звонила Алиса. Как здорово, что все обошлось! Она Флора до сих пор таскает за уши. Своим напором она сражала наповал. Ничего не оставалось, как подчиниться.
   Алиса приехала. Привезла фотографию Флора, стала утверждать, что если Степанова подержит карточку, то они с псом станут лучшими друзьями. В пакете у нее оказались Машины вещи. На джинсах на месте дырки появилась стильная рваная заплатка с красной подложкой. Куртку облепили черные летучие мыши, удачно скрывшие место встречи с зубами пса.
   – Клево, да? – кричала Алиса.
   – Клево. Ты где-то училась?
   – Да я всю жизнь шью. Это отвлекает от грустных мыслей.
   И она действительно загрустила. От такого перехода у Маши закружилась голова.
   – А чего грустить-то? – Степанова испугалась, что теперь Алиса все знает. Она рассказала Олегу о сумасшедшей, отправившейся на прокорм Флору, рассказала, кто она и откуда. Он все понял. Он признался.
   – Иногда мне кажется, что все заканчивается и жить дальше бессмысленно. Становится так страшно, что хочется бежать. Но бежать невозможно. Мир наступает, он хочет уничтожить меня…
   – Но ведь сейчас все хорошо?
   – Что? – Алиса словно возвращалась из прекрасного далека, взгляд ее был отсутствующий. – Ну да! Все нормально. Слушай, что я придумала! – снова ожила готесса. – Дай мне свою фотографию! Я покажу ее Флору, и все станет нормально. Ты сможешь приезжать ко мне в гости.
   – Не надо фотографий!
   – Да ладно!
   Алиса по-деловому прошлась по ящикам в стенном шкафу, нашла альбом.
   – Погоди! Какие гости? Меня и не отпустят.
   – О! Вот эта клевая! – Алиса вынимала из-под пленки карточки. – И эта ничего.
   А потом она последний раз перекинула страницу и замерла.
   – О! Лежий! Откуда?
   Она просмотрела альбомные листы до конца, вернулась в середину.
   – И правда – Лежий! Это же Барангол! Мост через Катунь! Вы были там вместе?
   – С кем? – тянула время Маша.
   Это как если бьется твоя любимая чашка, как если любимый неожиданно говорит, что больше не любит, как если друг сообщает, что знать тебя не хочет. Всего секунда прошла, а того, что тебе было дорого, нет. Секунда мгновенная, но для тебя это вечность, разделяющая твою жизнь на до и после. Когда в душе гибнет что-то очень важное для тебя. Когда ты умираешь, чтобы стать другой.
   – С Лежим! Вот, смотри! Это же он!
   Алиса разворачивала к ней альбом, но Маша и так помнила. Здесь он купается в холодном водопаде. А тут сидит на Черемыше. А это он в профиль на фоне неба.
   – Мы в «Царской охоте» познакомились.
   Это был какой-то кошмар. Степанова уже не хотела причинять Алисе боль. Зачем что-то говорить этой взбалмошной девчонке? Зачем вклиниваться в эту притертую жизнь? Машина дурацкая идея с письмом Алисе именно что и была дурацкой.
   – Ну да! Это турбаза, – соглашалась Алиса. – Мы оттуда уходили на Укок. А он про тебя и не рассказывал. Говорил, что скучает, ничего не делает.
   – Мы и не делали ничего. Просто вместе время проводили. – Маша отвернулась.
   – А я тебя не помню. – Алиса колебалась. Все было слишком неожиданно, чтобы так просто объяснялось.
   – Мы уехали до вашего возвращения.
   – Но Лежий не говорил, что с кем-то был. – Алиса потянулась к телефону.
   – Наверное, и правда, скучал.
   Почему немеют губы? Почему она не может говорить? Потому что Алиса оказалась не такой плохой девчонкой? Потому что теперь и Маша понимает, что Алиса может совершить глупость – выпрыгнуть из окна, броситься под поезд, резануть себя по венам?
   – Он здесь хорошо получился, – прошептала Алиса, мгновенно теряя боевой задор.
   Они смотрели друг на друга.
   Одно слово – и Алиса уйдет. Навсегда уйдет. И из жизни Маши, и из жизни Олега. Пульсирующая точка жизни, которая норовит вот-вот исчезнуть. Это была секунда смерти. Но не как у всех, смерти окончательной и бесповоротной, а с мучительным возрождением.
   – Я думала, у него девчонка такая крутая, вся в золоте, – первая заговорила Маша. – Он говорил, что очень любит тебя и боится потерять. Так описывал, как будто бы ты королева.
   – Вы чего, общаетесь, что ли, ты к нам в город-то приехала? – Догадка лежала на поверхности.
   – Я не к нему. Я так… У меня было дело…
   – Какое? Может, я человека знаю!
   – Я к преподавательнице. – Ложь была неловкой, но именно она почему-то успокоила Алису. Девушка улыбнулась.
   – Он тебя любит. – Маше вдруг стало легко говорить. – Все рассказывал, что боится тебя обидеть.
   – Чего, правда, так сказал? Круто! Нет, правда? Да? – Щелчок, и Алиса, как лампочка, стала светиться ярче. Да, с таким переключением скоростей не соскучишься.
   – Правда. – Маша потупилась. Вранье еще не стало для нее привычным.
   – Нет, ну, клево! Я расскажу, он не поверит.
   – Ага, клево, – согласилась Маша. – И знаешь, забирай все эти фотографии. Сама говоришь, он здесь хорошо получился. Заодно покажешь их Флору, пускай учится дружить!
   Маша сама стала выдергивать фотки из-под пленки. Все, что напечатала. Все, что с такой любовью хранила и пересматривала. Ей больше не нужно.
   Алиса порывисто обняла ее, прижала к себе. Сильно. Надолго задержав.
   – Странно, что все так получилось, – прошептала она Маше в ухо.
   Вечером позвонил Олег.
   – Здоро́во!
   И замолчал. Но тишина в трубке была не обычной тишиной. Она была наполнена звуками, словами, образами.
   – Сначала я хотел позвонить тебе и сказать… – Он запнулся, не давая себе сорваться. – Я нашел на платформе твое письмо.
   Маша ухмыльнулась. Это уже было даже не смешно.
   – А потом мне Алиса рассказала про собаку и про укушенную девушку. И что ее зовут Маша.
   – Ты мерзавец!
   – Как ты себя чувствуешь?
   – Не звони мне больше!
   – Алиса привезла фотографии. Она уверена, что это случайность. Спасибо!
   – Я не хочу тебя знать!
   Решение было спокойное и взвешенное. Маша чувствовала, что это правильно. Что только так и надо было поступить.
   – Ну как ты? – На край кровати присел отец.
   – Папа! – Маша смотрела в сторону. – А если бы кто-то пришел и сказал тебе, что мама тебе неверна. Что бы ты сделал?
   – Я бы убил того человека, кто это сказал бы.
   – Почему?
   – Потому что никто не имеет права вторгаться в нашу с твоей мамой жизнь. Потому что это жизнь. И все, кто пытается нашу жизнь убить, называются убийцами.
   – Я бы тоже так поступила. – Взгляд скользил по узору на обоях.
   – Что-нибудь случилось?
   – Теперь уже нет.
   Утром Маша подошла к Мазуровой.
   – Юлька! Прости меня. Все, что я говорила, было чушью. Словно я была больна, а теперь выздоровела.
   Ваня смотрел на нее, открыв рот.
   – Главное, чтобы это было не заразно, – улыбнулась Юлька. – Значит, больше никаких разговоров о…
   – Никаких. Ни о чем.
   – Чего, поссорились, что ли? – встрял в разговор Колесников.
   – Расстались.
   И ее окаменевшее сердце не дрогнуло. Впрочем, это слишком патетично. На самом деле Маша просто улыбалась, не думая о том, что там происходит с ее сердцем.
   – Тогда пошли на дискач, – запрыгала на месте Юлька. – Там шумно, и даже если ты будешь трепаться, я все равно не услышу. Колесников, ты не против?
   – Я – рад.
   И они пошли на дискотеку. Втроем. Идея изначально была убитая. Потому что – как ты ни танцуй, все равно выйдет, что они пара, а ты одна. Даже если честно каждый раз держаться круга. Даже если на площадке вдруг появляется твой одноклассник Борисов и присоединяется к вам. Для него что медленный, что быстрый танец – он танцует сам для себя, ведь в его жилах вместо крови – движение.
   – Пойдем!
   Ваня появился из мигающей пустоты, взял за руку.
   – Ты чего? – Что-то Маша за последнее время одичала.
   – Медляк. Пошли.
   – А Юлька?
   В этой фосфоресцирующей темноте ярко выделялось все, что было белым. А Юлька вся была в белом. Да еще улыбалась. Зубы у нее по-вампирски отдавали фиолетовым.
   Сама послала. Радуется.
   И они пошли. Ладонь Вани была влажной. Пальцы застыли железными прутьями и не гнулись. Молчали. Борисов по центру зала выделывался в гордом одиночестве.
   – Ну вот, – подошла к ним Юлька в конце песни. – Все хорошо.

5. Пусть все будет так, как ты захочешь

   И наступил Новый год. В этот раз он подкрался неожиданно. Было много забот – приходилось все начинать заново: жить, учиться, смотреть на мир. Даже говорить. Поначалу казалось: каждый, кто к Маше обращается, хочет обидеть или обмануть. И обязательно спросить про Олега. Еще бы! Она ведь так много о нем раньше говорила. И вдруг замолчала. Его все видели. И вот – он пропал.
   Перед уроками, пока не было Юльки, Колесников сел рядом за парту и стал нести какую-то ахинею про погоду, снег, мороз и каток.
   – Я не катаюсь на коньках, – нехотя отозвалась Маша.
   – О чем вы? – Нарисовавшаяся рядом Юлька улыбалась. Она последнее время постоянно улыбалась.
   – Колесников на каток зовет. – Маша взяла вещи и пересела на одну парту назад, уступая место Мазуровой.
   – Ну так пойдем! – тут же согласилась Юлька.
   И они пошли. Вечером Юлька хвасталась фотографиями – фигуристы из них с Ваней получились еще те.
   «Пришли уроки, – сыпал просьбами Колесников. – Подскажи, как решить».
   Он еще пару раз подсаживался к ней, когда Юлька носилась где-то по своим неотложным делам.
   – Как будешь встречать Новый год? – спрашивал, а сам на нее не смотрел. В сторону. На дверь. Ждал, когда появится Мазурова?
   – С родителями.
   – А к Юльке придешь?
   – Ну да, после двенадцати. Папа обещал проводить.
   – Хочешь, я за тобой зайду?
   Он, и правда, зашел. Но папа одних не отпустил, пошел «прогуляться за компанию». Колесников хмельно улыбался, хватал Машу за руку, шагал, сильно дергая Степанову за собой.
   – Машка! – кричал он. – А ведь я люблю тебя!
   – С Новым годом! С Новым годом! – поддакивал сзади отец, успевший выпить коньяка еще в прошлом году.
   «Дурак!» – мысленно вздыхала Маша. Когда же эти праздники закончатся? Почему-то она их боялась.
   Праздники. Их надо было как-то пережить.
   Но то, что казалось таким длинным, стремительно понеслось вперед. Юлька сияла. Словно наверстывая недовстречи, она постоянно звала куда-то идти, что-то делать. Цепко держала Ваню за локоть.
   – Колесников, – требовала она, – купи нам с Машкой мороженого.
   И Ваня покорно шел. Первый стаканчик отдавал Степановой, второй Мазуровой. В кино садился между ними. Низко склонялся, когда что-нибудь говорил Маше.
   – Я сегодня никуда не пойду, – прошептала Маша в трубку.
   – Почему? – фейерверком эмоций взорвалась Юлька.
   Потому что сегодня на пороге появился Олег. Без предупреждения. Просто позвонил в квартиру. Мама еще была дома.
   Звонок. Маша распахнула дверь, не спрашивая и не смотря в глазок. Взгляд – как выстрел. Перехватило дыхание. И сердце заколотилось.
   – Привет! – робко улыбнулся Олег.
   Столько всего произошло, а он был все такой же. Высокий. Челка падает на лоб. Мягкая улыбка. И эти движения. И этот поворот головы.
   – Мама! – заорала Маша, убегая в свою комнату.
   – Олег! Зачем вы пришли? – Голос у мамы дрожит. Она раздражена.
   – Извините, но мне надо Маше сказать всего несколько слов.
   – Не нужны ей ваши слова! Все, что могли, вы ей сказали.
   – Но вы-то должны меня понять. Я в безвыходном положении. Я люб…
   Маша затыкает уши. Шепот ядом проникает в мозг, сжигает тонкие переборки, стирает память. В какую-то секунду хочется выскочить в коридор, повиснуть на шее, вдохнуть знакомый запах. Маша выпрямляется, все вспоминая. Ничего ей не хочется. Это эхо давно забытых событий.
   – Олег! Вы понимаете, что вы делаете? Они в этом возрасте идеалисты! Не лезьте к ней со своей ложью.
   – Это правда!
   – Это для вас правда! Вы придумали себе массу оправданий, поэтому и видите в этом правду. А для нее это ложь. Самый настоящий обман. Все так и есть, если смотреть на это без ваших мнений и фантазий.
   – Какие уж тут фантазии! – вздыхает со всхлипом Олег.
   Ушел. Слава богу! Маша закрывает глаза. Как это, оказывается, тяжело. Хорошо, что дома мама. Хорошо, что Маше пятнадцать и есть за кого прятаться. Хорошо, что пока есть выбор. Больше она никогда не будет влюбляться. НИ-КОГ-ДА. Хватит.
   Поэтому она и отказалась идти с Юлькой. Вокруг подруги витает любовь. Маше теперь все это было неприятно.
   Но Мазурова не отстала. Прислала Ваню. Колесников застыл в коридоре в позе Наполеона – руки скрестил на груди, правая нога чуть согнута в колене.
   – Слушай, и чего ты все время выполняешь Юлькины приказы? – Степанова изображала из себя радушную хозяйку – наливала чай, резала торт.
   Ваня краснел и отводил глаза. Боится, что она станет припоминать ему глупые крики в первый час нового года?
   Маша прислушивалась к себе. Нет, ее не волнует появление Олега. Больше не волнует. Она никогда-никогда не станет попадать в такие ситуации. Двусмысленностей в ее жизни хватило.
   Вышли на улицу. Около школы столкнулись с Шульпяковым.
   – Зима, а все влюбляются, – неожиданно прокомментировал он появление одноклассников. – Как будто бы весны подождать не можете.
   – Дурак ты, – отозвалась Маша.
   Глеб обиделся. Это было видно по отражению в стеклах его очков, по тому, как он поджал губы. По его тяжелой походке.
   Январь стелил белоснежные ковры и сам же их торопливо менял. Жизнь застыла в сумраке ожидания. Словно в сотый раз перечитываешь «Ромео и Джульетту», наивно надеясь на то, что от этого бесконечного перелистывания страниц изменится сюжет, что Ромео опоздает, что он придет к пробуждению возлюбленной. Январь давал надежду, что когда-нибудь ночь закончится, что наступит утро, что совсем скоро будет много-много солнца. Но все равно боязнь того, что сработает «плохой» сценарий, рождала тревогу. Кто его знает, этого Шекспира, а вдруг он решит написать очередную трагедию? И весна уже не придет никогда.
   Юлька на уроках снова рядом со Степановой. Колесников с Максимовым за ними. Романтика.
   – Я сяду? – как-то утром спросил Ваня.
   – А Юлька?
   – Она заболела.
   Максимова тоже не было. Вроде бы перемещение Колесникова логично. Глаза ей на происходящее открыл Шульпяков. Подошел в столовой, посопел, посверкал стеклами очков.
   – Гуляешь? – многозначительно спросил он.
   – Обедаю, – не поняла его Маша.
   – Мазурова скоро выйдет?
   – Не знаю. – Вопросы были странные.
   Из толпы вывинтился Колесников с подносом.
   – Гуляешь? – забыв, что ему только что на этот вопрос ответили, спросил Шульпяков.
   – Макароны ем, – грубо отозвался Ваня. На обед была котлета с картошкой.
   – Вот я и смотрю, что макароны.
   Глеб стащил кусок хлеба и тяжелой походкой отправился прочь.
   – Дурак. – В Маше поднималось глухое раздражение.
   – Да нет, – вздохнул Колесников. – Слишком умный.
   – Это ты о чем? – насторожилась Маша.
   – Может, сходим куда-нибудь?
   – Да я вроде уже нормально себя чувствую, – осторожно произнесла Маша, думая, что Юлька все еще посылает Ваню ухаживать за ней. Ведь и про любовь он три недели назад кричал потому же – Мазурова попросила не расстраивать подругу.
   – При чем здесь это? – проворчал Колесников. – Просто я сегодня свободен.
   Зазвенели, затрезвонили колокольчики тревоги. Что-то было не так.
   – Не, нам сочинение задали. Надо писать.