Но о «Зимнем утре» не думалось. Все было слишком странным. Хорошо, что перестала напоминать о себе Алиса, предупредив, что в феврале у нее депрессия. А февраль вот-вот наступит.
– Четверг, – настаивал на следующем утре Ваня. – Новое кино показывают. Пойдем?
В кино хотелось.
– А как же Юлька?
– У нее ангина. На улицу никак.
Маша знала, что у Мазуровой ангина – подруга всегда заболевала в конце зимы, это у нее был такой ритуал. Без солнца чахла.
В четверг выбраться в кино решил чуть ли не весь класс. Около развлекательного центра встретили Шульпякова. Он выплыл из компании Скрипочки, Богдасарова и еще кого-то из своих.
– Гуляете? – В нем дремал великий следователь. Очки посверкивали таинственно.
– Макароны едим. – Ваня встал боком, словно загораживал Машу от Глеба.
– Подруга с температурой, а ты с ее парнем? – некрасиво ухмыльнулся Шульпяков. Нет, не станет он следователем, будет писателем. Таким, из малоизвестных.
– Ты чего, дурак? – Маша заметила, что реагирует на одноклассника одинаково.
А потом сидела в темном зале и думала, что он имел в виду.
– Слушай, ты когда болеть кончишь? – Маша устроилась на своем любимом месте – на подоконнике. Был он в Юлькиной комнате большой. Не какой-нибудь хлипкий пластик, а прочное дерево.
– Когда солнце выйдет, – тяжело, через силу произнесла Юлька. Болезнь в этот раз ее серьезно прихватила.
– А Ваня к тебе заходит?
– Бывает. – Юлька закашлялась, прикрывшись журналом. – Что у вас нового?
– Шульпяков роман пишет. Говорит, будет похлеще «Войны и мира».
– С вами не помрешь! – морщилась Юлька – у нее все болело. – Только расслабишься, а тут такие события происходят.
Маша спустила ноги с подоконника. Вообще она пришла жаловаться на Колесникова. Где-то к середине фильма она поняла намеки Глеба, причину его таинственного посверкивания очками. Да и Ваня вдруг взял ее за руку. Это было неприятно. Пускай когда-то она ему нравилась, но сейчас он с Юлькой. И точка.
– Чего молчишь? – Юлька вынырнула из-под журнала. Была она бледная, с запавшими глазами, с потрескавшимися губами. Бедная Мазурова!
– Погода на улице хорошая, – прошептала Маша. – Тебе бы на улицу. Сразу поправишься.
Маша давно подозревала в себе северного мишку – любила морозы. Вот и сейчас деревья трещали от стужи, скрипел под уггами снег, куртка задубела и похрустывала от движений, воздух застыл, казалось, его можно брать руками. Низкое солнце било по глазам, вытягивало тусклые тени из деревьев и домов. А еще было лазурное небо. Оно казалось до того промытым и бездонным, словно специально кем-то нарисованным.
– Вы чего, с ума тут все посходили? – возмущался подмерзший Ваня. – Она же помрет!
Закутанная в шубу Юлька помирать не собиралась. Наоборот, раскраснелась, изо рта у нее вырывался банный парок.
Выгуляв подругу, они с Колесниковым вдвоем шли от Юлькиного дома. Ваня все еще ворчал, что Маша зря вытащила Мазурову на мороз.
– А тебе-то что? – разозлилась Маша.
– В каком смысле?
– Что ты за мной таскаешься?
Ваня молчал. Стоял на месте, переминался от холода в своих кроссовках. И молчал. Смотрел в сторону.
– Ты же с Юлькой!
– Ты была занята, – прошептал еле слышно.
– А теперь свободна? Нашел кассу!
Зашагала вперед. Это надо, второй раз попасть в такой же бред! Словно все мальчишки сговорились.
– Да нет… Я не то… – мямлил Ваня, догоняя. – Понимаешь!
– Понимаю! Поэтому не подходи ко мне!
– Степанова! – Он устал догонять и схватил за руку. – Ты – дура!
– Отлично! – Она попыталась вырваться, но он перехватил за локоть.
– Я все равно буду тебя ждать!
Затрезвонил телефон в куртке.
– Я вас вижу! – Это была Юлька.
Маша медленно повернулась к дому Мазуровой, от которого они не успели далеко отойти. Запоздало вспомнила, что окна выходят как раз на эту сторону. Сколько раз она в это окно смотрела. Оттуда хорошо видно, далеко…
– Как себя чувствуешь? – О чем Маша еще могла говорить?
– Отлично! Вы там деретесь?
– Да!
Маша спрятала телефон и пошла прочь. Ваня привидением следовал за ней.
«Убирайся! – твердила она про себя. – Убирайся!»
– Опять гуляете?
Первые два раза могли быть случайностью, но третий – это уже слишком. Глеб. Вряд ли ждал. Шел куда-то по делам. Воротник пальто поднят, шарф завязан узлом, торчит под подбородком. Без шапки, и оттого кажется, что волосы у него заледенели – коснешься, сломаются, как сосульки.
– Макароны едим, – огрызнулась Маша.
– Отвали! – пошел на него Ваня.
Шульпяков засмеялся и побежал по сугробам прочь. Колесников за ним. Скрылись за поворотом. Степанова не стала ждать возвращения победителя.
«Никогда ни в кого не влюблюсь! – вывела Маша категоричное. – Все это для «Дома-2». Глупость».
«Тебе пятнадцать? А, тогда понятно».
Кто это влез? Какой-то парень. Вместо фотки картинка. Или не парень?
«Что тебе понятно?»
«Подростковый негативизм! Это пройдет».
«Да пошел ты!»
Только сейчас разглядела, что вместо письма Юльке стала писать у себя на стене, на всеобщее обозрение. Тут же набежал народ.
«Я-то пойду. Догоняй!» – отбили жизнерадостный ответ.
«И замуж не выйду», – добавила она, скопировала и отправила Юльке. Пусть порадуется ее решению.
За окном стыл в холодном ожидании февраль.
Ну раз уж так получилось, можно и поговорить…
«Почему взрослый парень может встречаться с малолеткой?»
«Комплекс Гумберта».
«Что за?..»
«Роман такой есть «Лолита». Набоков написал. Там взрослый дяденька спал с маленькой девочкой».
Чего она раскраснелась, сидя за компом? Камера выключена. Чего она застеснялась?
«Не то. Не спит. И не целуется».
«Больной?»
«Нет».
Сдержалась, чтобы не выйти с сайта. Какой нахал!
«Отыгрывает сценарий. В детстве не нагулялся».
В кресле отъехала к стене. Если Алиса еще в школе Олегу так компостировала мозги, то сейчас вполне возможно, что он хочет нормальных школьных отношений, когда просто гуляли, просто стояли в подъезде. Целоваться при этом необязательно… Вот в чем дело! То-то Олег все твердил, что с Машей не так, как… с Алисой. Там были вечные истерики и требования, а Маша ничего не требовала, она просто восхищалась Олегом. И ему это нравилось. Он возвращался в неотыгранное детство. Отношения у него с Машей и Алисой были разные, вот он и не считал, что кому-то делает плохо.
– Почему все так ужасно? – плакала вечером Маша.
Папа сидел на кровати, смотрел в окно. Синели сумерки, снизу, от земли, их лизала чернота.
– Зима. Темно. Это скоро пройдет. – Папа был рассеян. Словно он не заметил, что его дочь выросла. Как говорить с маленькой – он знал, как с большой – не догадывался. – Вот придет весна, появится солнце, и станет легче.
– А когда она придет, весна эта?
– В конце марта – начале апреля.
Февраль, март, апрель. Долго. Очень долго.
Юлька выздоровела, опять села рядом с Машей. За ними одиноко торчал Максимов. Колесников отсел и теперь буравил взглядом со своего ряда около стены затылки подруг.
– Почему ты мне раньше не сказала? – шипит Юлька. – Я бы его убила.
– Можешь начинать. – Стрелочки и кружочки. В тетради. Это успокаивает.
– И убью. – Мазурова гнула шею, пытаясь посмотреть на Ваню, но при этом делала вид, что глядит на доску. – Как только подойдет.
Но он подходил к Маше. Пытался заговорить. Стоило им оказаться друг напротив друга, воздух между ними кончался, и, чтобы не задохнуться, они поскорее расходились.
– Он думает, что если расстался с тобой, то может за мной бегать, – возмущенно шептала Маша.
– Все мужики сволочи, – вздыхала Юлька. Она была расстроена. Не успела выздороветь – а тут такие новости. Колесников и не скрывал, что хочет теперь быть с Машей. Класс удивленно обсуждал это событие. От постоянных взглядов и брошенных в ее сторону слов Маша чувствовала себя наканифоленной до скрипа. Как там у Толстого? «Плечи Элен лоснились от сотни взоров…»
– Что делаете? – садился напротив них Шульпяков и таинственно посверкивал линзами очков.
– Весны ждем, – отзывалась Маша и смотрела в окно. Там было серо. В полудремных сумерках проступали призраки прошлого. То ей казалось, что идет Олег, то она начинала ждать звонка от Алисы, а то мерз в подъезде Ваня.
Март прибавил света, но подпустил холода. Праздник Маша просидела дома. Ждала весну. Почему-то ей казалось, что достаточно увидеть на календаре 31 марта, как ей станет хорошо и спокойно.
Алиса, как всегда, ворвалась неожиданно. Звонок телефона заставил вздрогнуть.
– Слушай, у тебя есть тысяча? – кричала она в трубку. – А лучше две!
– Зачем?
– Я верну. Мне нужно срочно, а Лежий, гад, не дает.
– Зачем?
– Пои.
– Кого? – Маше показалось, что готесса собирается кого-то чем-то поить.
– Штуки такие! Ты дома? Я сейчас!
И она примчалась. От былой тоски ни следа, глаза горят, черная подводка делает их демоническими.
– Пошли!
Маша посмотрела в окно. Хотелось сдохнуть, а не куда-то идти.
– Уже поздно.
– В самый раз.
– А разуваться тебя не учили? – вышла из кухни мама.
Она недовольно смотрела на Алису, на ее армейские ботинки, на кожаные штаны, на потертый плащ, на черные волосы, кривую ухмылку. Еще чуть-чуть, и Маша услышит знакомое: «С кем ты связалась? Лучше бы уроки делала! Сначала ненормальный Олег, теперь не менее ненормальная готесса».
Это стало решающим. Маша шагнула в прихожую.
– Я скоро!
– Куда? – встала на пути мама.
Действительно! Уже в сапогах Маша вернулась в комнату, взяла шкатулку с деньгами.
– Куда?! – Мама была на грани истерики.
– В кино. – Маша смотрела на Алису. – Вампиров показывают. Надо идти.
Она сунула деньги в карман. Там было около трех тысяч. Должно хватить и на вампиров, и на оборотней.
– Мы куда?
Сеял мелкий снег, делая дорогу скользкой.
– Ты увидишь и поймешь, что это круто! – кричала Алиса, торопясь вперед. Ее слова падали к ногам, до Маши долетали только ошметки: «…эжий……ак… файер…»
– Это такие штуки, пои называются, – путано объясняла Алиса в метро. Им мешал говорить шум поезда. – Нам до «Третьяковской»! – Алиса бросалась к карте – в схеме она почти не разбиралась.
– Одна пересадка, – оттащила ее в сторону Маша. – Дальше что?
– Шарики. На веревках. Их крутят. Веревки еще так красиво украшают лентами. Если крутить быстро, клево получается.
– Художественная гимнастика? – С лентами ассоциировался только спорт.
– Какая гимнастика! – захлебывалась словами Алиса. – А есть еще такие пои с фитилями – их поджигают. Я Лежему говорю: «Клево!» А он мне стал талдычить, что я спалю дом. Зануда. Я от него уйду.
Мысль не успела сформироваться, только сердце немного кольнуло – он будет свободен. Но Алиса все говорила и говорила, не давая подумать.
– К нам на тусню пацан стал ходить. Он наш, местный. У него были стаффы. Это такая палка, а с двух сторон фитили. Круто! Я Лежему говорю: «Давай купим!» А он жмотится, говорит, что мой Флор и так много жрет. У нас девка одна веер огненный купила. Она его теперь так крутит – закачаешься. Клево, короче. А я туда метнулась, сюда, никто не дает. И сразу про тебя вспомнила. Мы ж теперь с тобой как сестры. Помнишь, как тебя Флор покусал? Ну вот!
Алиса смотрела так, как будто вдруг доказала теорему Пифагора новым, неожиданным, но весьма убедительным способом.
– Я там с мужиком договорилась, он пои принесет. Ничего особенного, тренировочные. Надо будет потом еще за занятие заплатить. И тренироваться еще постоянно. Ты где будешь тренироваться?
Маша опешила. Как-то неожиданно разговор от Олега и его жадности перескочил на тренировки.
– Дома.
– Дома неудобно, все побьешь. Место нужно. И чтобы без свидетелей. А то будут все лезть – дай попробовать, дай посмотреть!
Все, что говорила Алиса, казалось бредом. Качественным таким, развесистым. Маша смотрела в ее сумасшедшие глаза и верила, что Алиса способна на все.
Они бежали под снегом, влажно переходящим в дождь. Пронеслись мимо Третьяковской галереи, пряничным домиком смотрящейся из-под непогоды. Дальше был мост через Водоотводный канал. Перила моста гнулись от навешанных на них замков и замочков. Деревья. Черные кусты. За ними мелькнул свет.
В первую секунду Маша подумала, что кто-то уронил уличный фонарь. С чего вдруг свет будет бить снизу да еще плясать? А потом они обогнули уснувший фонтан. Дальше неожиданностей не было. В душе поселилось убеждение, что так оно и должно быть.
Жжих! – метнулся огненный шар. Чадящий фитиль зашипел под снегом. Высокий худой парень со светлыми волосами, собранными в короткий хвост, повел плечами, шевельнул кистями, словно проверял работу тела. Зашипел, застонал воздух, заворчал возмущенный огонь. Огневая лента потянулась по полукружью, повторяя движения рук. Сначала рисунок шел синхронно вдоль тела. Потом линии стали дробиться, взметнулись над головой парня, прыгнули за спину, вперед, взлетели вверх.
– О! Смотри, Фрай!
Алиса толкнула Машу, и только сейчас Степанова заметила, что стоит с открытым ртом.
– Здоро́во! – налетела на стоящего в стороне парня Алиса.
– Ну?
У парня оказалась борода и усы щеточкой, темные волосы собраны в хвост. Легкая нейлоновая спортивная куртка.
– Это Маша! – Алиса вывела Степанову вперед.
– Кот, я когда тебе велел приходить? – Парень не проявлял никаких эмоций. Говорил лениво, словно со столбом.
– Я деньги нашла. Ты принес?
Фрай молчал. Долго. Маша уже решила, что он онемел от лени. Но вот он шевельнулся, склоняясь к спортивной сумке около своих ног.
– Чуть не продал, – уронил он свои слова в недра сумки. – Тут желающих полная площадь.
Черный пакет неприятно хрустел. Алиса перехватила сверток, порвала посередине. Это были черные бархатные ленты с круглыми шариками на конце.
– Клево! – еле слышно прошептала Алиса.
– А тебе что? – спросил Фрай.
Маша не сразу поняла, что обращаются к ней.
– Для начала возьми тренировочные. Я твоей подруге говорил, что не фига выпендриваться. Изотрет, испортит. Начинала бы с обыкновенных шариков, а ей приспичило сразу булавы брать. В общей сложности с вас трешка. За пои и пробное занятие. Понравится – с каждой по десятке за абонемент. Пошли.
Маше всучили шуршащий пакет. Алиса, нанизав петли на пальцы, неловко крутила пои, роняя неповоротливые шары на грязную землю, бежала за Фраем, что-то спрашивая. Тот бросал ей через плечо свои ленивые слова.
А потом они оказались чуть в стороне от фонтана и танцующего огня. На площадке уже стоял народ. Фрай присел на постамент фонаря и стал сквозь зубы цедить правила безопасности, основные положения. Все старательно слушали, вымеряя длину веревки. Маша тоже тянула руку, проверяла, дотягиваются ее пои до подмышки или нет. В темноте долго крутили петли вокруг пальцев, гадая, как удобней держать.
– Движения плавные и равномерные, – словно умирая, шептал Фрай. – Сначала намотайте веревки на ладонь, возьмите шары в руки… Не! Ну ты куда смотришь-то? Я сказал – в руки!
И все затихали, поглядывая друг на друга, чтобы понять, кто получил нагоняй.
– Руки вперед, и работаем только кистями! Одна за одной, одна за одной. Поехали!
А потом они долго стояли на площади, толкались между людьми, смотрели, как выступают научившиеся.
– Трешку гони, – цедил тяжелые слова Фрай. Деньги быстро исчезли в его ловких руках. – И на «Китай-город» приходите, в зал. Десятка. Это лучший вариант. Четыре месяца безлимитки. Приходи, хоть на каждое занятие. Хотя тебе, Кот, надо попробовать с месячных занятий. Не продержишься долго. А вот ты бери по полной. У тебя рука гибкая.
Он исчез. Как будто и не стоял минуту назад рядом. Маша с опозданием поняла, что слова про безлимитное посещение занятий относятся к ней.
Темнело. Снег усилился. Огонь шипел. Свистели веревки. Забулькало пиво.
– Я на электричку. Спасибо тебе! Созвонимся! – крикнула напоследок Алиса.
Мост сгорбился и погрузнел от легковесного снега. Третьяковка уснула. Руку оттягивал пакет. Маша осталась одна. Но одиночества больше не было. Она грела шары в ладонях, словно они были живые. Словно они могли отдавать тепло.
Тепло ранней весной – большая ценность.
Дома нанизала петли на пальцы, уронила шарики. Они пружинисто повисли, готовые двигаться, готовые крутиться.
Живые.
От пальцев по веревке вниз прошел электрический ток. Маша и сама не заметила, как повела плечами, крутанула запястьями, разминаясь. А потом перед глазами встал парень с горящими фитилями, огненные полукружья… Девчонки со светящимися палочками в руках… Маша накрутила веревки на ладони, подхватила шары, потренировала движения – плавно, в одном ритме, движения вперед, назад, в перекрестье. Не заметила, как шарики скользнули вниз, разматывая веревку. Как они замерли, ожидая движения. Оставалось всего лишь повторить то, что получалось только что. Натянулась веревка. Раз, два, свистнул воздух. В груди что-то знакомо защемило, затрепыхались под кожей бабочки. Мир поплыл, растворяясь в крутящем моменте. Шаг в сторону. Шарик задел кровать, сбив движение.
– Черт!
Маша выбежала в коридор, примерилась, заранее понимая, что между стенками слишком узкое пространство. На кухне – стол, стулья, посуда. Оставалась родительская комната. Маша ворвалась в нее. Шары выпали из ладоней, чуть подпрыгнули, спрашивая: «Ну? Когда же?» И она не заставила их долго ждать. Шары пошли по кругу вперед, синхронно, заставляя чувствовать их неизбывное желание оторваться и улететь. Шаг, еще, теперь назад.
Кажется, за окном чирикнула птичка. Маша на секунду отвлеклась. Шар потерял равномерность центробежного направления силы и скакнул в сторону. Дверца шкафа отозвалась недовольным гулом. А следом и веселым звоном.
Точка приложения силы была выбрана более чем удачно. В шкафу обрушилась полка, а вместе с ней коробка с праздничным сервизом.
Сначала Маша хотела выбросить осколки вместе с коробкой, но потом решила, что коробка, хоть и пустая, может полежать на своем месте, создавая видимость порядка.
– Папа! Мне нужно десять тысяч!
Самое сложное в этой просьбе было то, что ничего не хотелось объяснять. Пришлось бы слишком много и долго рассказывать, а Маша и сама кое-чего еще не понимала. А главное – самый страшный вопрос: «Зачем?» – мог остаться без ответа. Потому что на него можно было ответить только невинным: «Затем!» Других объяснений не было. Были чувства. Был восторг каждый раз, когда она вспоминала парня с горящими факелами на цепочках, вспоминала танец огня.
6. Танец огня
– Четверг, – настаивал на следующем утре Ваня. – Новое кино показывают. Пойдем?
В кино хотелось.
– А как же Юлька?
– У нее ангина. На улицу никак.
Маша знала, что у Мазуровой ангина – подруга всегда заболевала в конце зимы, это у нее был такой ритуал. Без солнца чахла.
В четверг выбраться в кино решил чуть ли не весь класс. Около развлекательного центра встретили Шульпякова. Он выплыл из компании Скрипочки, Богдасарова и еще кого-то из своих.
– Гуляете? – В нем дремал великий следователь. Очки посверкивали таинственно.
– Макароны едим. – Ваня встал боком, словно загораживал Машу от Глеба.
– Подруга с температурой, а ты с ее парнем? – некрасиво ухмыльнулся Шульпяков. Нет, не станет он следователем, будет писателем. Таким, из малоизвестных.
– Ты чего, дурак? – Маша заметила, что реагирует на одноклассника одинаково.
А потом сидела в темном зале и думала, что он имел в виду.
– Слушай, ты когда болеть кончишь? – Маша устроилась на своем любимом месте – на подоконнике. Был он в Юлькиной комнате большой. Не какой-нибудь хлипкий пластик, а прочное дерево.
– Когда солнце выйдет, – тяжело, через силу произнесла Юлька. Болезнь в этот раз ее серьезно прихватила.
– А Ваня к тебе заходит?
– Бывает. – Юлька закашлялась, прикрывшись журналом. – Что у вас нового?
– Шульпяков роман пишет. Говорит, будет похлеще «Войны и мира».
– С вами не помрешь! – морщилась Юлька – у нее все болело. – Только расслабишься, а тут такие события происходят.
Маша спустила ноги с подоконника. Вообще она пришла жаловаться на Колесникова. Где-то к середине фильма она поняла намеки Глеба, причину его таинственного посверкивания очками. Да и Ваня вдруг взял ее за руку. Это было неприятно. Пускай когда-то она ему нравилась, но сейчас он с Юлькой. И точка.
– Чего молчишь? – Юлька вынырнула из-под журнала. Была она бледная, с запавшими глазами, с потрескавшимися губами. Бедная Мазурова!
– Погода на улице хорошая, – прошептала Маша. – Тебе бы на улицу. Сразу поправишься.
Маша давно подозревала в себе северного мишку – любила морозы. Вот и сейчас деревья трещали от стужи, скрипел под уггами снег, куртка задубела и похрустывала от движений, воздух застыл, казалось, его можно брать руками. Низкое солнце било по глазам, вытягивало тусклые тени из деревьев и домов. А еще было лазурное небо. Оно казалось до того промытым и бездонным, словно специально кем-то нарисованным.
– Вы чего, с ума тут все посходили? – возмущался подмерзший Ваня. – Она же помрет!
Закутанная в шубу Юлька помирать не собиралась. Наоборот, раскраснелась, изо рта у нее вырывался банный парок.
Выгуляв подругу, они с Колесниковым вдвоем шли от Юлькиного дома. Ваня все еще ворчал, что Маша зря вытащила Мазурову на мороз.
– А тебе-то что? – разозлилась Маша.
– В каком смысле?
– Что ты за мной таскаешься?
Ваня молчал. Стоял на месте, переминался от холода в своих кроссовках. И молчал. Смотрел в сторону.
– Ты же с Юлькой!
– Ты была занята, – прошептал еле слышно.
– А теперь свободна? Нашел кассу!
Зашагала вперед. Это надо, второй раз попасть в такой же бред! Словно все мальчишки сговорились.
– Да нет… Я не то… – мямлил Ваня, догоняя. – Понимаешь!
– Понимаю! Поэтому не подходи ко мне!
– Степанова! – Он устал догонять и схватил за руку. – Ты – дура!
– Отлично! – Она попыталась вырваться, но он перехватил за локоть.
– Я все равно буду тебя ждать!
Затрезвонил телефон в куртке.
– Я вас вижу! – Это была Юлька.
Маша медленно повернулась к дому Мазуровой, от которого они не успели далеко отойти. Запоздало вспомнила, что окна выходят как раз на эту сторону. Сколько раз она в это окно смотрела. Оттуда хорошо видно, далеко…
– Как себя чувствуешь? – О чем Маша еще могла говорить?
– Отлично! Вы там деретесь?
– Да!
Маша спрятала телефон и пошла прочь. Ваня привидением следовал за ней.
«Убирайся! – твердила она про себя. – Убирайся!»
– Опять гуляете?
Первые два раза могли быть случайностью, но третий – это уже слишком. Глеб. Вряд ли ждал. Шел куда-то по делам. Воротник пальто поднят, шарф завязан узлом, торчит под подбородком. Без шапки, и оттого кажется, что волосы у него заледенели – коснешься, сломаются, как сосульки.
– Макароны едим, – огрызнулась Маша.
– Отвали! – пошел на него Ваня.
Шульпяков засмеялся и побежал по сугробам прочь. Колесников за ним. Скрылись за поворотом. Степанова не стала ждать возвращения победителя.
«Никогда ни в кого не влюблюсь! – вывела Маша категоричное. – Все это для «Дома-2». Глупость».
«Тебе пятнадцать? А, тогда понятно».
Кто это влез? Какой-то парень. Вместо фотки картинка. Или не парень?
«Что тебе понятно?»
«Подростковый негативизм! Это пройдет».
«Да пошел ты!»
Только сейчас разглядела, что вместо письма Юльке стала писать у себя на стене, на всеобщее обозрение. Тут же набежал народ.
«Я-то пойду. Догоняй!» – отбили жизнерадостный ответ.
«И замуж не выйду», – добавила она, скопировала и отправила Юльке. Пусть порадуется ее решению.
За окном стыл в холодном ожидании февраль.
Ну раз уж так получилось, можно и поговорить…
«Почему взрослый парень может встречаться с малолеткой?»
«Комплекс Гумберта».
«Что за?..»
«Роман такой есть «Лолита». Набоков написал. Там взрослый дяденька спал с маленькой девочкой».
Чего она раскраснелась, сидя за компом? Камера выключена. Чего она застеснялась?
«Не то. Не спит. И не целуется».
«Больной?»
«Нет».
Сдержалась, чтобы не выйти с сайта. Какой нахал!
«Отыгрывает сценарий. В детстве не нагулялся».
В кресле отъехала к стене. Если Алиса еще в школе Олегу так компостировала мозги, то сейчас вполне возможно, что он хочет нормальных школьных отношений, когда просто гуляли, просто стояли в подъезде. Целоваться при этом необязательно… Вот в чем дело! То-то Олег все твердил, что с Машей не так, как… с Алисой. Там были вечные истерики и требования, а Маша ничего не требовала, она просто восхищалась Олегом. И ему это нравилось. Он возвращался в неотыгранное детство. Отношения у него с Машей и Алисой были разные, вот он и не считал, что кому-то делает плохо.
– Почему все так ужасно? – плакала вечером Маша.
Папа сидел на кровати, смотрел в окно. Синели сумерки, снизу, от земли, их лизала чернота.
– Зима. Темно. Это скоро пройдет. – Папа был рассеян. Словно он не заметил, что его дочь выросла. Как говорить с маленькой – он знал, как с большой – не догадывался. – Вот придет весна, появится солнце, и станет легче.
– А когда она придет, весна эта?
– В конце марта – начале апреля.
Февраль, март, апрель. Долго. Очень долго.
Юлька выздоровела, опять села рядом с Машей. За ними одиноко торчал Максимов. Колесников отсел и теперь буравил взглядом со своего ряда около стены затылки подруг.
– Почему ты мне раньше не сказала? – шипит Юлька. – Я бы его убила.
– Можешь начинать. – Стрелочки и кружочки. В тетради. Это успокаивает.
– И убью. – Мазурова гнула шею, пытаясь посмотреть на Ваню, но при этом делала вид, что глядит на доску. – Как только подойдет.
Но он подходил к Маше. Пытался заговорить. Стоило им оказаться друг напротив друга, воздух между ними кончался, и, чтобы не задохнуться, они поскорее расходились.
– Он думает, что если расстался с тобой, то может за мной бегать, – возмущенно шептала Маша.
– Все мужики сволочи, – вздыхала Юлька. Она была расстроена. Не успела выздороветь – а тут такие новости. Колесников и не скрывал, что хочет теперь быть с Машей. Класс удивленно обсуждал это событие. От постоянных взглядов и брошенных в ее сторону слов Маша чувствовала себя наканифоленной до скрипа. Как там у Толстого? «Плечи Элен лоснились от сотни взоров…»
– Что делаете? – садился напротив них Шульпяков и таинственно посверкивал линзами очков.
– Весны ждем, – отзывалась Маша и смотрела в окно. Там было серо. В полудремных сумерках проступали призраки прошлого. То ей казалось, что идет Олег, то она начинала ждать звонка от Алисы, а то мерз в подъезде Ваня.
Март прибавил света, но подпустил холода. Праздник Маша просидела дома. Ждала весну. Почему-то ей казалось, что достаточно увидеть на календаре 31 марта, как ей станет хорошо и спокойно.
Алиса, как всегда, ворвалась неожиданно. Звонок телефона заставил вздрогнуть.
– Слушай, у тебя есть тысяча? – кричала она в трубку. – А лучше две!
– Зачем?
– Я верну. Мне нужно срочно, а Лежий, гад, не дает.
– Зачем?
– Пои.
– Кого? – Маше показалось, что готесса собирается кого-то чем-то поить.
– Штуки такие! Ты дома? Я сейчас!
И она примчалась. От былой тоски ни следа, глаза горят, черная подводка делает их демоническими.
– Пошли!
Маша посмотрела в окно. Хотелось сдохнуть, а не куда-то идти.
– Уже поздно.
– В самый раз.
– А разуваться тебя не учили? – вышла из кухни мама.
Она недовольно смотрела на Алису, на ее армейские ботинки, на кожаные штаны, на потертый плащ, на черные волосы, кривую ухмылку. Еще чуть-чуть, и Маша услышит знакомое: «С кем ты связалась? Лучше бы уроки делала! Сначала ненормальный Олег, теперь не менее ненормальная готесса».
Это стало решающим. Маша шагнула в прихожую.
– Я скоро!
– Куда? – встала на пути мама.
Действительно! Уже в сапогах Маша вернулась в комнату, взяла шкатулку с деньгами.
– Куда?! – Мама была на грани истерики.
– В кино. – Маша смотрела на Алису. – Вампиров показывают. Надо идти.
Она сунула деньги в карман. Там было около трех тысяч. Должно хватить и на вампиров, и на оборотней.
– Мы куда?
Сеял мелкий снег, делая дорогу скользкой.
– Ты увидишь и поймешь, что это круто! – кричала Алиса, торопясь вперед. Ее слова падали к ногам, до Маши долетали только ошметки: «…эжий……ак… файер…»
– Это такие штуки, пои называются, – путано объясняла Алиса в метро. Им мешал говорить шум поезда. – Нам до «Третьяковской»! – Алиса бросалась к карте – в схеме она почти не разбиралась.
– Одна пересадка, – оттащила ее в сторону Маша. – Дальше что?
– Шарики. На веревках. Их крутят. Веревки еще так красиво украшают лентами. Если крутить быстро, клево получается.
– Художественная гимнастика? – С лентами ассоциировался только спорт.
– Какая гимнастика! – захлебывалась словами Алиса. – А есть еще такие пои с фитилями – их поджигают. Я Лежему говорю: «Клево!» А он мне стал талдычить, что я спалю дом. Зануда. Я от него уйду.
Мысль не успела сформироваться, только сердце немного кольнуло – он будет свободен. Но Алиса все говорила и говорила, не давая подумать.
– К нам на тусню пацан стал ходить. Он наш, местный. У него были стаффы. Это такая палка, а с двух сторон фитили. Круто! Я Лежему говорю: «Давай купим!» А он жмотится, говорит, что мой Флор и так много жрет. У нас девка одна веер огненный купила. Она его теперь так крутит – закачаешься. Клево, короче. А я туда метнулась, сюда, никто не дает. И сразу про тебя вспомнила. Мы ж теперь с тобой как сестры. Помнишь, как тебя Флор покусал? Ну вот!
Алиса смотрела так, как будто вдруг доказала теорему Пифагора новым, неожиданным, но весьма убедительным способом.
– Я там с мужиком договорилась, он пои принесет. Ничего особенного, тренировочные. Надо будет потом еще за занятие заплатить. И тренироваться еще постоянно. Ты где будешь тренироваться?
Маша опешила. Как-то неожиданно разговор от Олега и его жадности перескочил на тренировки.
– Дома.
– Дома неудобно, все побьешь. Место нужно. И чтобы без свидетелей. А то будут все лезть – дай попробовать, дай посмотреть!
Все, что говорила Алиса, казалось бредом. Качественным таким, развесистым. Маша смотрела в ее сумасшедшие глаза и верила, что Алиса способна на все.
Они бежали под снегом, влажно переходящим в дождь. Пронеслись мимо Третьяковской галереи, пряничным домиком смотрящейся из-под непогоды. Дальше был мост через Водоотводный канал. Перила моста гнулись от навешанных на них замков и замочков. Деревья. Черные кусты. За ними мелькнул свет.
В первую секунду Маша подумала, что кто-то уронил уличный фонарь. С чего вдруг свет будет бить снизу да еще плясать? А потом они обогнули уснувший фонтан. Дальше неожиданностей не было. В душе поселилось убеждение, что так оно и должно быть.
Жжих! – метнулся огненный шар. Чадящий фитиль зашипел под снегом. Высокий худой парень со светлыми волосами, собранными в короткий хвост, повел плечами, шевельнул кистями, словно проверял работу тела. Зашипел, застонал воздух, заворчал возмущенный огонь. Огневая лента потянулась по полукружью, повторяя движения рук. Сначала рисунок шел синхронно вдоль тела. Потом линии стали дробиться, взметнулись над головой парня, прыгнули за спину, вперед, взлетели вверх.
– О! Смотри, Фрай!
Алиса толкнула Машу, и только сейчас Степанова заметила, что стоит с открытым ртом.
– Здоро́во! – налетела на стоящего в стороне парня Алиса.
– Ну?
У парня оказалась борода и усы щеточкой, темные волосы собраны в хвост. Легкая нейлоновая спортивная куртка.
– Это Маша! – Алиса вывела Степанову вперед.
– Кот, я когда тебе велел приходить? – Парень не проявлял никаких эмоций. Говорил лениво, словно со столбом.
– Я деньги нашла. Ты принес?
Фрай молчал. Долго. Маша уже решила, что он онемел от лени. Но вот он шевельнулся, склоняясь к спортивной сумке около своих ног.
– Чуть не продал, – уронил он свои слова в недра сумки. – Тут желающих полная площадь.
Черный пакет неприятно хрустел. Алиса перехватила сверток, порвала посередине. Это были черные бархатные ленты с круглыми шариками на конце.
– Клево! – еле слышно прошептала Алиса.
– А тебе что? – спросил Фрай.
Маша не сразу поняла, что обращаются к ней.
– Для начала возьми тренировочные. Я твоей подруге говорил, что не фига выпендриваться. Изотрет, испортит. Начинала бы с обыкновенных шариков, а ей приспичило сразу булавы брать. В общей сложности с вас трешка. За пои и пробное занятие. Понравится – с каждой по десятке за абонемент. Пошли.
Маше всучили шуршащий пакет. Алиса, нанизав петли на пальцы, неловко крутила пои, роняя неповоротливые шары на грязную землю, бежала за Фраем, что-то спрашивая. Тот бросал ей через плечо свои ленивые слова.
А потом они оказались чуть в стороне от фонтана и танцующего огня. На площадке уже стоял народ. Фрай присел на постамент фонаря и стал сквозь зубы цедить правила безопасности, основные положения. Все старательно слушали, вымеряя длину веревки. Маша тоже тянула руку, проверяла, дотягиваются ее пои до подмышки или нет. В темноте долго крутили петли вокруг пальцев, гадая, как удобней держать.
– Движения плавные и равномерные, – словно умирая, шептал Фрай. – Сначала намотайте веревки на ладонь, возьмите шары в руки… Не! Ну ты куда смотришь-то? Я сказал – в руки!
И все затихали, поглядывая друг на друга, чтобы понять, кто получил нагоняй.
– Руки вперед, и работаем только кистями! Одна за одной, одна за одной. Поехали!
А потом они долго стояли на площади, толкались между людьми, смотрели, как выступают научившиеся.
– Трешку гони, – цедил тяжелые слова Фрай. Деньги быстро исчезли в его ловких руках. – И на «Китай-город» приходите, в зал. Десятка. Это лучший вариант. Четыре месяца безлимитки. Приходи, хоть на каждое занятие. Хотя тебе, Кот, надо попробовать с месячных занятий. Не продержишься долго. А вот ты бери по полной. У тебя рука гибкая.
Он исчез. Как будто и не стоял минуту назад рядом. Маша с опозданием поняла, что слова про безлимитное посещение занятий относятся к ней.
Темнело. Снег усилился. Огонь шипел. Свистели веревки. Забулькало пиво.
– Я на электричку. Спасибо тебе! Созвонимся! – крикнула напоследок Алиса.
Мост сгорбился и погрузнел от легковесного снега. Третьяковка уснула. Руку оттягивал пакет. Маша осталась одна. Но одиночества больше не было. Она грела шары в ладонях, словно они были живые. Словно они могли отдавать тепло.
Тепло ранней весной – большая ценность.
Дома нанизала петли на пальцы, уронила шарики. Они пружинисто повисли, готовые двигаться, готовые крутиться.
Живые.
От пальцев по веревке вниз прошел электрический ток. Маша и сама не заметила, как повела плечами, крутанула запястьями, разминаясь. А потом перед глазами встал парень с горящими фитилями, огненные полукружья… Девчонки со светящимися палочками в руках… Маша накрутила веревки на ладони, подхватила шары, потренировала движения – плавно, в одном ритме, движения вперед, назад, в перекрестье. Не заметила, как шарики скользнули вниз, разматывая веревку. Как они замерли, ожидая движения. Оставалось всего лишь повторить то, что получалось только что. Натянулась веревка. Раз, два, свистнул воздух. В груди что-то знакомо защемило, затрепыхались под кожей бабочки. Мир поплыл, растворяясь в крутящем моменте. Шаг в сторону. Шарик задел кровать, сбив движение.
– Черт!
Маша выбежала в коридор, примерилась, заранее понимая, что между стенками слишком узкое пространство. На кухне – стол, стулья, посуда. Оставалась родительская комната. Маша ворвалась в нее. Шары выпали из ладоней, чуть подпрыгнули, спрашивая: «Ну? Когда же?» И она не заставила их долго ждать. Шары пошли по кругу вперед, синхронно, заставляя чувствовать их неизбывное желание оторваться и улететь. Шаг, еще, теперь назад.
Кажется, за окном чирикнула птичка. Маша на секунду отвлеклась. Шар потерял равномерность центробежного направления силы и скакнул в сторону. Дверца шкафа отозвалась недовольным гулом. А следом и веселым звоном.
Точка приложения силы была выбрана более чем удачно. В шкафу обрушилась полка, а вместе с ней коробка с праздничным сервизом.
Сначала Маша хотела выбросить осколки вместе с коробкой, но потом решила, что коробка, хоть и пустая, может полежать на своем месте, создавая видимость порядка.
– Папа! Мне нужно десять тысяч!
Самое сложное в этой просьбе было то, что ничего не хотелось объяснять. Пришлось бы слишком много и долго рассказывать, а Маша и сама кое-чего еще не понимала. А главное – самый страшный вопрос: «Зачем?» – мог остаться без ответа. Потому что на него можно было ответить только невинным: «Затем!» Других объяснений не было. Были чувства. Был восторг каждый раз, когда она вспоминала парня с горящими факелами на цепочках, вспоминала танец огня.
6. Танец огня
– Зачем? – все-таки спросил папа.
– А я могу тебе потом это сказать? Очень нужно. Для дела.
– Хорошего дела?
– Суперхорошего!
– Мама говорила, что к тебе приходила Алиса.
– Ну и что?
– Она маме не нравится.
– Маме и Олег не нравился.
– Но она же была права.
Так! Началась тотальная слежка. Это глюки, это к весне.
– Дашь?
– Ты мне потом все расскажешь?
– Я тебе покажу!
На следующий день Маша была в тренировочном зале.
Фрай кивнул, как старой приятельнице. Мелькнула еще пара неприветливых знакомых по площади лиц. Первые дни в зале было неуютно. Алиса появилась всего один раз, больше ее не было – не достала денег. У Маши тоже с деньгами было негусто. К тренировочным надо было докупать новые пои, утяжелять старые, что-то переделывать. Она заняла денег у Юльки и у Шульпякова. Глеб дал, сильно не вдаваясь в подробности. Мазурова сначала долго мучила вопросами.
– Чего у тебя там? – изнывала Юлька. – Новый парень?
Маша перебирала в голове имена и лица. Кого бы назвать «новым», чтобы Мазурова отстала? Фрая – неловко, он такой демонический, еще прочтет мысли – куда она потом денется? Сережку, с которым ее несколько раз поставили в пару, – глупо. Он маленький, лохматый и ушастый. После Олега все виделись неказистыми.
– Просто тренируюсь.
– Зачем? – Юлька искала концы, пыталась выведать первооснову.
– Нравится. – Маша щурилась, отрешенно смотрела в окно, а видела темную Болотную площадь, летающие огни, и бабочки у нее под кожей оживали. – Даже не знаю, как сказать. Отвлекает от грустных мыслей.
И улыбнулась, вспомнив про Алису.
Юлька позвонила, когда Маша шла к метро.
– Меня с собой возьми!
В вагоне молчали. Маша сама для себя пыталась ответить на вопрос подруги – и не могла. Почему ее тянет на площадь и в спортзал, почему она не может отвести глаз от пляшущего огня? Как объяснить, что от шариков по веревке к ее руке пробегает ток, когда она начинает жонглировать, когда понимает, что мимолетное движение меняет рисунок танца.
Шел дождь. Площадь была уныла. Фонтан затянут серой моросящей завесой. Памятник терялся в насморочном тумане. Пламя на фитилях шипело.
– Байда какая-то, – куталась Юлька в куртку, туже затягивала веревочки капюшона. – Чего под дождем-то торчать?
– Дождь огню не помеха, – бормотала Маша, борясь с непослушными шарами.
– В фокусники заделалась? Цирк шапито?
Какая она сейчас была недовольная.
Слова подруги стекали с мокрой Машиной куртки, как морось с гладких мраморных боков фонтана. Ее спокойствие сейчас было непрошибаемо. После вчерашней тренировки побаливали запястья. Это неприятной занозинкой держалось в голове. А в остальном все было хорошо. Это было даже странно – с чего вдруг такая роскошь?
Мимо прошел Фрай. Не поздоровался. Юлька на него внимания не обратила. Ну и правильно. Меньше расспросов – крепче дружба.
– Да… – протянула Юлька. – Как психом была, так психом и осталась. Ладно, попрошу для тебя денег у своих, – согласилась наконец она. – Но только при условии, что ты мне больше ничего про это не рассказываешь. Вот ведь бредятина! Более скучного вечера у меня в жизни не было. За это завтра пойдешь со мной на дискач.
Сколько же она не была в клубе? Год, наверное. Они стояли в своем уголочке, переминались с ноги на ногу. Маша закрывала глаза, представляя, что вокруг Болотная площадь, что воздух полон звуками летящих пои.
– Классно танцуешь, – прошел за Машиной спиной Борисов.
Степанова усмехнулась. Грядут перемены! Что-то вот-вот должно произойти…
Она пыталась вспомнить минувшую осень, больной декабрь, знобкий январь – и ничего не всплывало. Только холод пробегал по спине. Но с пои в руках холод проходил. В детстве, когда прекращала игру в салки, кричала: «Чик-трак, я в домике!» – и уже никто не имел права тебя коснуться. Так и пои возводили вокруг Маши домик-защиту. Никто не мог войти без спроса. Никто и не шел.
Она старалась, делая свой домик все прочнее. Но пои не слушались, веревки путались, больно били по плечам шары, на ладонях появлялись мозоли.
Холодная неуютная погода загоняла с улицы домой. Здесь тренироваться было уже совсем трудно. Маша разбила у себя в комнате лампу, а у родителей надколола большую напольную вазу. Чтобы не так бросалось в глаза, повернула ее разбитым боком к стене. Но все тайное рано или поздно становится явным.
– Что ты сидишь в темноте? Включи свет!
Мама шла мимо Машиной комнаты и вполне могла продолжить свое поступательное движение и дальше. Но задержалась.
– Ты бы еще с фонариком читала! Лампа твоя где?
– Разбилась.
– Как разбилась?
– Я сумку бросила, она и упала.
На следующий день лампа появилась – мама купила. Маша забыла сказать спасибо. Сунула в рюкзак новые пои и поехала на тренировку.
Фрай ходил по залу. Скинув куртку и футболку, оказался тощим и сутулым, но каким-то собранным, как сведенная пружина. Мышцы покато обозначались на плечах, на животе, на спине.
– Будем работать в спарринге.
Вечером в ванной Маша изучала свои исполосованные руки. Ничего не получалось. Цепочки больно били по предплечьям и запястьям.
Надо больше тренироваться.
Ваза не выдержала и разбилась.
– Папа, дай мне, пожалуйста, еще две тысячи.
Просить тяжело и унизительно. Но деньги были очень-очень нужны. На огненные пои. Маша еще была не уверена в своем жонглировании, но попробовать хотелось. Огонь ей снился по ночам. Ей уже было мало чувствовать силу шариков, она хотела подчинить себе пламя.
– Маша, у тебя все хорошо?
– У меня все замечательно.
– Ты какая-то последнее время возбужденная.
– Это хорошо или плохо?
– Хорошо, наверное.
Папа смотрел недоверчиво. Чего он опасается?
– Где ваза? – заволновалась вечером мама.
– Разбилась.
– Как она могла разбиться?
– Я случайно тапочку бросила.
– Это была старинная ваза. Знаешь, сколько она стоила?
– Наверное, много. – Ничего, кроме цены на пои, ее не интересовало.
– Много! Что у тебя с руками?
Первым желанием было натянуть рукава футболки хотя бы на локти. Это родители еще не видели синяки, которые у нее появились после первых тренировок. В неловких руках пои били очень больно.
– Ударилась.
Но мама уже смотрела не на руки, а Маше в глаза.
– Зрачок расширен!
– Дальше что?
– Не надо сейчас, – морщился папа.
– Что «не надо»? – истерично вскрикивала мама. – У тебя дочь наркоманкой становится, а ты ее защищаешь. И еще деньги даешь! Она же из дома таскает! Знаешь, сколько стоила эта ваза?
О! Это еще не все. Есть разбитый сервиз. Интересно, когда про него вспомнят.
Маша откинулась на стену. Говорить не хотелось. Это была ее жизнь, которой она ни с кем не обязана делиться. Пока Маша была маленькой и глупой, можно было говорить обо всем, а теперь – все, она изменилась, и ей хотелось сохранить в душе что-то свое.
– Марина! Зачем ты так? – волновался папа. – Надо же сначала выяснить!
– Что выяснить? – рванула мама Машину руку. – Ты это хочешь выяснить?
Следы еще не прошли, наоборот, налились хорошими синяками. Они некрасиво синели на тонких запястьях, проступали около локтя.
– Что это у тебя? – Голос у папы испуганный.
– Ударилась! – вырвала свою руку Маша.
– Где это так можно удариться? – вступила мама. – Это надо плашмя о забор биться! Нет, дорогая моя, я тебе могу сказать, где ты так «ударилась». Это следы от жгутов. Или чем вы там себе руки перетягиваете, чтобы уколоться?
– Мама!
Поразил сам факт, что ее родная мама, всегда все понимающая, добрая и внимательная, вдруг предположила такое.
– Как ты могла? – заплакала Маша.
– Это как ты могла? Мы тебя кормили, растили, по врачам водили, чтобы была здоровой. А ты? Связалась с наркотиками! Своего здоровья не жалко, родительское пожалей!
– Мама!
Слышать это было невозможно. Маша запрыгнула в комнату, хлопнула дверью.
В жизни она отсюда не выйдет. Никогда.
– Мрак, – жаловалась на следующий день Маша. Широкий подоконник, Юлька на диване листает журнал. Вроде бы ничего не изменилось, но Маше почему-то грустно.
– А ты чего, правда кололась?
– Совсем, что ли? Я после тренировки…
– Чем это вы там на тренировках занимаетесь, что у тебя такие синячищи остаются!
– Ты-то не начинай! – взмолилась Маша. Это было какое-то наказание. Почему ее увлечение никто серьезно не воспринимает? – Я не виновата, что Фрай так больно бил.
– Ну вот, уже и Фраи появились.
Маша пропустила комментарий мимо ушей. Еще и об этом она спорить будет!
– Мне деньги нужны, а они не дают.
– А ты чего хотела? Я когда у своих деньги беру, они чуть ли не чек с меня требуют. Фотоотчет и объяснительную записку. А ты связалась с какими-то мокрыми! Это у тебя еще родичи долго терпели!
– Ничего себе – они терпели! – вскрикнула Маша. – Это я теперь терплю! Они все думают, что я маленькая!
– Ага, большая, – бормочет в глянцевые страницы Юлька. – Чего у тебя там с Олегом творится? Появляется?
Маша нахмурилась. Олег… Точно! Олег! Ничего себе! Забыла! А вот сейчас вспомнила и снова защемило, заволновалось в душе. Но так, словно старый фильм смотрит – не с ней, не в этой жизни, не на этой планете. А ведь было, было… Покалывает еще, расстраивает.
– Ничего не творится. – Подняла голову, чтобы загнать непрошеную слезинку обратно в глаза. – Он с Алисой. Флора выгуливает.
Юлька все знала. И о готессе, и о письме, и о неудачной поездке в Подмосковье. Ахов, криков, распахнутых глаз и верчений пальцем около виска было много.
– А я могу тебе потом это сказать? Очень нужно. Для дела.
– Хорошего дела?
– Суперхорошего!
– Мама говорила, что к тебе приходила Алиса.
– Ну и что?
– Она маме не нравится.
– Маме и Олег не нравился.
– Но она же была права.
Так! Началась тотальная слежка. Это глюки, это к весне.
– Дашь?
– Ты мне потом все расскажешь?
– Я тебе покажу!
На следующий день Маша была в тренировочном зале.
Фрай кивнул, как старой приятельнице. Мелькнула еще пара неприветливых знакомых по площади лиц. Первые дни в зале было неуютно. Алиса появилась всего один раз, больше ее не было – не достала денег. У Маши тоже с деньгами было негусто. К тренировочным надо было докупать новые пои, утяжелять старые, что-то переделывать. Она заняла денег у Юльки и у Шульпякова. Глеб дал, сильно не вдаваясь в подробности. Мазурова сначала долго мучила вопросами.
– Чего у тебя там? – изнывала Юлька. – Новый парень?
Маша перебирала в голове имена и лица. Кого бы назвать «новым», чтобы Мазурова отстала? Фрая – неловко, он такой демонический, еще прочтет мысли – куда она потом денется? Сережку, с которым ее несколько раз поставили в пару, – глупо. Он маленький, лохматый и ушастый. После Олега все виделись неказистыми.
– Просто тренируюсь.
– Зачем? – Юлька искала концы, пыталась выведать первооснову.
– Нравится. – Маша щурилась, отрешенно смотрела в окно, а видела темную Болотную площадь, летающие огни, и бабочки у нее под кожей оживали. – Даже не знаю, как сказать. Отвлекает от грустных мыслей.
И улыбнулась, вспомнив про Алису.
Юлька позвонила, когда Маша шла к метро.
– Меня с собой возьми!
В вагоне молчали. Маша сама для себя пыталась ответить на вопрос подруги – и не могла. Почему ее тянет на площадь и в спортзал, почему она не может отвести глаз от пляшущего огня? Как объяснить, что от шариков по веревке к ее руке пробегает ток, когда она начинает жонглировать, когда понимает, что мимолетное движение меняет рисунок танца.
Шел дождь. Площадь была уныла. Фонтан затянут серой моросящей завесой. Памятник терялся в насморочном тумане. Пламя на фитилях шипело.
– Байда какая-то, – куталась Юлька в куртку, туже затягивала веревочки капюшона. – Чего под дождем-то торчать?
– Дождь огню не помеха, – бормотала Маша, борясь с непослушными шарами.
– В фокусники заделалась? Цирк шапито?
Какая она сейчас была недовольная.
Слова подруги стекали с мокрой Машиной куртки, как морось с гладких мраморных боков фонтана. Ее спокойствие сейчас было непрошибаемо. После вчерашней тренировки побаливали запястья. Это неприятной занозинкой держалось в голове. А в остальном все было хорошо. Это было даже странно – с чего вдруг такая роскошь?
Мимо прошел Фрай. Не поздоровался. Юлька на него внимания не обратила. Ну и правильно. Меньше расспросов – крепче дружба.
– Да… – протянула Юлька. – Как психом была, так психом и осталась. Ладно, попрошу для тебя денег у своих, – согласилась наконец она. – Но только при условии, что ты мне больше ничего про это не рассказываешь. Вот ведь бредятина! Более скучного вечера у меня в жизни не было. За это завтра пойдешь со мной на дискач.
Сколько же она не была в клубе? Год, наверное. Они стояли в своем уголочке, переминались с ноги на ногу. Маша закрывала глаза, представляя, что вокруг Болотная площадь, что воздух полон звуками летящих пои.
– Классно танцуешь, – прошел за Машиной спиной Борисов.
Степанова усмехнулась. Грядут перемены! Что-то вот-вот должно произойти…
Она пыталась вспомнить минувшую осень, больной декабрь, знобкий январь – и ничего не всплывало. Только холод пробегал по спине. Но с пои в руках холод проходил. В детстве, когда прекращала игру в салки, кричала: «Чик-трак, я в домике!» – и уже никто не имел права тебя коснуться. Так и пои возводили вокруг Маши домик-защиту. Никто не мог войти без спроса. Никто и не шел.
Она старалась, делая свой домик все прочнее. Но пои не слушались, веревки путались, больно били по плечам шары, на ладонях появлялись мозоли.
Холодная неуютная погода загоняла с улицы домой. Здесь тренироваться было уже совсем трудно. Маша разбила у себя в комнате лампу, а у родителей надколола большую напольную вазу. Чтобы не так бросалось в глаза, повернула ее разбитым боком к стене. Но все тайное рано или поздно становится явным.
– Что ты сидишь в темноте? Включи свет!
Мама шла мимо Машиной комнаты и вполне могла продолжить свое поступательное движение и дальше. Но задержалась.
– Ты бы еще с фонариком читала! Лампа твоя где?
– Разбилась.
– Как разбилась?
– Я сумку бросила, она и упала.
На следующий день лампа появилась – мама купила. Маша забыла сказать спасибо. Сунула в рюкзак новые пои и поехала на тренировку.
Фрай ходил по залу. Скинув куртку и футболку, оказался тощим и сутулым, но каким-то собранным, как сведенная пружина. Мышцы покато обозначались на плечах, на животе, на спине.
– Будем работать в спарринге.
Вечером в ванной Маша изучала свои исполосованные руки. Ничего не получалось. Цепочки больно били по предплечьям и запястьям.
Надо больше тренироваться.
Ваза не выдержала и разбилась.
– Папа, дай мне, пожалуйста, еще две тысячи.
Просить тяжело и унизительно. Но деньги были очень-очень нужны. На огненные пои. Маша еще была не уверена в своем жонглировании, но попробовать хотелось. Огонь ей снился по ночам. Ей уже было мало чувствовать силу шариков, она хотела подчинить себе пламя.
– Маша, у тебя все хорошо?
– У меня все замечательно.
– Ты какая-то последнее время возбужденная.
– Это хорошо или плохо?
– Хорошо, наверное.
Папа смотрел недоверчиво. Чего он опасается?
– Где ваза? – заволновалась вечером мама.
– Разбилась.
– Как она могла разбиться?
– Я случайно тапочку бросила.
– Это была старинная ваза. Знаешь, сколько она стоила?
– Наверное, много. – Ничего, кроме цены на пои, ее не интересовало.
– Много! Что у тебя с руками?
Первым желанием было натянуть рукава футболки хотя бы на локти. Это родители еще не видели синяки, которые у нее появились после первых тренировок. В неловких руках пои били очень больно.
– Ударилась.
Но мама уже смотрела не на руки, а Маше в глаза.
– Зрачок расширен!
– Дальше что?
– Не надо сейчас, – морщился папа.
– Что «не надо»? – истерично вскрикивала мама. – У тебя дочь наркоманкой становится, а ты ее защищаешь. И еще деньги даешь! Она же из дома таскает! Знаешь, сколько стоила эта ваза?
О! Это еще не все. Есть разбитый сервиз. Интересно, когда про него вспомнят.
Маша откинулась на стену. Говорить не хотелось. Это была ее жизнь, которой она ни с кем не обязана делиться. Пока Маша была маленькой и глупой, можно было говорить обо всем, а теперь – все, она изменилась, и ей хотелось сохранить в душе что-то свое.
– Марина! Зачем ты так? – волновался папа. – Надо же сначала выяснить!
– Что выяснить? – рванула мама Машину руку. – Ты это хочешь выяснить?
Следы еще не прошли, наоборот, налились хорошими синяками. Они некрасиво синели на тонких запястьях, проступали около локтя.
– Что это у тебя? – Голос у папы испуганный.
– Ударилась! – вырвала свою руку Маша.
– Где это так можно удариться? – вступила мама. – Это надо плашмя о забор биться! Нет, дорогая моя, я тебе могу сказать, где ты так «ударилась». Это следы от жгутов. Или чем вы там себе руки перетягиваете, чтобы уколоться?
– Мама!
Поразил сам факт, что ее родная мама, всегда все понимающая, добрая и внимательная, вдруг предположила такое.
– Как ты могла? – заплакала Маша.
– Это как ты могла? Мы тебя кормили, растили, по врачам водили, чтобы была здоровой. А ты? Связалась с наркотиками! Своего здоровья не жалко, родительское пожалей!
– Мама!
Слышать это было невозможно. Маша запрыгнула в комнату, хлопнула дверью.
В жизни она отсюда не выйдет. Никогда.
– Мрак, – жаловалась на следующий день Маша. Широкий подоконник, Юлька на диване листает журнал. Вроде бы ничего не изменилось, но Маше почему-то грустно.
– А ты чего, правда кололась?
– Совсем, что ли? Я после тренировки…
– Чем это вы там на тренировках занимаетесь, что у тебя такие синячищи остаются!
– Ты-то не начинай! – взмолилась Маша. Это было какое-то наказание. Почему ее увлечение никто серьезно не воспринимает? – Я не виновата, что Фрай так больно бил.
– Ну вот, уже и Фраи появились.
Маша пропустила комментарий мимо ушей. Еще и об этом она спорить будет!
– Мне деньги нужны, а они не дают.
– А ты чего хотела? Я когда у своих деньги беру, они чуть ли не чек с меня требуют. Фотоотчет и объяснительную записку. А ты связалась с какими-то мокрыми! Это у тебя еще родичи долго терпели!
– Ничего себе – они терпели! – вскрикнула Маша. – Это я теперь терплю! Они все думают, что я маленькая!
– Ага, большая, – бормочет в глянцевые страницы Юлька. – Чего у тебя там с Олегом творится? Появляется?
Маша нахмурилась. Олег… Точно! Олег! Ничего себе! Забыла! А вот сейчас вспомнила и снова защемило, заволновалось в душе. Но так, словно старый фильм смотрит – не с ней, не в этой жизни, не на этой планете. А ведь было, было… Покалывает еще, расстраивает.
– Ничего не творится. – Подняла голову, чтобы загнать непрошеную слезинку обратно в глаза. – Он с Алисой. Флора выгуливает.
Юлька все знала. И о готессе, и о письме, и о неудачной поездке в Подмосковье. Ахов, криков, распахнутых глаз и верчений пальцем около виска было много.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента