Татьяна Устинова. На одном дыхании!

   – Вадим, – отчетливым учительским тоном начала Варя, – во-первых, я терпеть не могу таких выражений, ты знаешь! Кони кинул!.. Во-вторых, у меня срочная работа.
   – Подумаешь, какое выражение… – протянул Вадим и осмотрелся.
   Сидеть в приемной ему нравилось. Здесь было красиво, богато и удобно. Вадим называл это «кучеряво».
   Кучеряво жил покойный шеф, ничего не скажешь!.. Тут тебе и ковры, и диваны кожаные, и стены белые, и камин натуральный, и компьютеры разнообразные, и потолок стеклянный, и секретарша красотка, хоть и в очках!
   Кофе пахнет днем и ночью – сутками они его пьют, что ли?.. Духами тянет, сигаретным дымком, приятно – Варька, что ли, пошаливает, пока нет никого?..
   – А это что? Пальму новую приволокли, что ли? Вроде не было ее!..
   – Что?..
   – Говорю, дерево у вас новое!
   Она опять глянула и опять мельком – занятость свою показывала.
   – А это… Разлогов хотел зимний сад на крыше устроить. Пальму просто так привезли, прикинуть.
   – На крыше?! – поразился Вадим. – Обалдеть! Во делать нечего, сады на крыше разводить!
   – Вадим, ты мне мешаешь.
   – Я тебе не мешаю.
   Некоторое время она печатала, а он смотрел, как она печатает, и дивился – надо же такому быть, пальцами перебирает, будто на фортепьяно играет, даже не глядит, куда нажимает!
   – Варь, а, Варь?..
   – М-м?..
   – А откуда ты знаешь, куда пальцами тыкнуть?
   – М-м?
   – Ну ты же не видишь, куда тычешь! А, Варь?
   – Вадим, ты мне мешаешь.
   Он еще посидел, порассматривал картины на стенах, потом задрал голову и порассматривал стеклянный потолок. Красиво!..
   – А вот чего ты мне кофе не предлагаешь? – опять завел он, когда надоело рассматривать. – Вот ты всем всегда предлагаешь, а мне никогда!
   – Если хочешь кофе, возьми сам.
   Но он не хотел никакого кофе! Он точно знал, что она на месте, и пришел, чтоб за ней «ухаживать».
   Ну ухаживать! И что?..
   С тех пор как Разлогов перекинулся, Вадим жил очень скучно. У заместителей были свои водители, и Вадима гоняли по мелким поручениям – стой там, иди сюда, подай птичьего молока. Вадим не любил такую работу. Он ее «перерос». Он был «личник» – личный водитель при «теле», то есть при шефе. Тела больше нету, возить нечего, вот его и гоняют, Вадима! По-хорошему, надо место искать, а где его сейчас найдешь, когда сокращения кругом! И все начальники, как один, притихли, словно суслики возле своих норок. Было дело, по три водителя держали, да охраны штат, чтоб круглосуточно дежурили, чтоб в сортир сопровождали, и в баню, и к любимой, а нынче…
   Нынче что ж? Не тот стал размах, измельчали все как будто, пылью подернулись!..
   Поду-умаешь, какой шик – пальмы на крыше развести, деревьев наставить и стеклянные полы настелить! Мелочовка! У прежнего шефа – он Японией очень увлекался и тамошние японские примочки очень ценил, – в багажнике был люк вырезан, а под этим люком целый сад в миниатюре, ей-богу! И самый настоящий! Садовник специальный за ним ухаживал, за садом-то, отдельно нанимали садовника, из Японии выписывали! Как куда приезжали, багажник нараспашку, и все садом любуются, удивляются, ахают!
   Так и ездил с садом в жопе, прежний шеф-то! Потом, правда, в его «Майбах» какой-то перец на «Хаммере» въехал, и сад пришлось ликвидировать вместе с «Майбахом», потому что перец не слабо въехал, но зато какой в багажнике был размах! И красота!
   Вадим зевнул, не разжимая челюстей, и посмотрел на Варю. Хорошенькая, деловая, очки на носу – как из кино!
   – Варь, а Варь!
   – М-м?..
   – Давай я тебя домой отвезу. Поздно уж. Что ты сидишь шарашишь? Все разошлись давно!
   – Меня Волошин попросил.
   – А он тебе сверхурочные платит, твой Волошин?..
   – Вадим, ты мне мешаешь. – Тут она вдруг оторвалась от клавиш и спросила с тревогой: – А правда, сколько времени?
   Вадим вскинул руку с часами. Часы подарил когда-то Разлогов, кинул с барского плеча. Они были не просто дорогими, а баснословно дорогими, и Вадиму нравилось вскидывать руку.
   – Да пол-одиннадцатого уже!
   – О господи, – прошептала Варя, будто вдруг поняла, что на город надвигается цунами. – Господи!
   Она проворно, как белка, выбралась из-за компьютера и пролетела мимо Вадима в соседнюю комнату – он подобрал длинные ноги, чтобы она не споткнулась. За ней осталась полоска тонких и слабых духов, и он с удовольствием потянул носом.
   Хорошая девушка! Подходящая.
   Хорошая девушка выскочила из-за двери. В руках у нее был мобильный телефон.
   – Восемнадцать неотвеченных вызовов, – бормотала она будто в лихорадке, – как же я забыла!
   Держа телефон возле уха, она нагнулась над столом, выдвинула и задвинула ящик, пощелкала «мышью» и сунула в гнездо сверкнувший в свете настольной лампы диск.
   – Мамочка? Слушай, у меня телефон был в другой комнате, я его на зарядку поставила. И не слышала! Ну у нас здание очень старое, стены толстые, не слышно ничего! – Она говорила быстро, и ласково, и виновато. – Мамочка, прости меня! Да, выхожу. Ты не волнуйся, меня Вадим подвезет. Да уже скоро, скоро! Ты, главное, не волнуйся!
   Она кинула телефон на бумаги, продолжая смотреть в монитор и щелкать «мышью». Синий свет отражался в ее очках.
   – Переживает мамаша? – проявил сочувствие Вадим. Он был доволен, что Варя сказала мамаше – мол, Вадим привезет! Как нечто само собой разумеющееся сказала! Оно ведь неплохо, а?
   Кое-как Вадим выковырнул себя из кресла – он называл их «утопическими», потому что в них можно было утонуть, – подтянул брюки и похлопал по карманам, проверяя ключи.
   Все на месте. Можно и ехать, помолясь!
   Варя собрала со стола бумаги в огромную растрепанную кучу, компьютер выплюнул диск, она выхватила его, защелкнула в коробку, пристроила сверху на свою кучу и попросила нетерпеливо:
   – Открой мне!
   – Что?..
   – Вадим, дверь в кабинет открой, пожалуйста!
   Вадим потянул тяжеленную дверь, за которой раньше сидел Разлогов. Там, за дверью, было темно и тихо.
   Странная штука – жизнь человеческая, подумал Вадим и вздохнул. А смерть еще страннее! Вот жил человек по имени Разлогов, жил-поживал, добра наживал – и много нажил! Ел, пил, спал – и не с какими-нибудь завалящими, с самыми лучшими спал! Деньги ковал, карьеру делал – и сковал, и сделал!.. И тут вдруг – бац! И нету его. И ничего нету.
   Кому нужна теперь его карьера? С кем будут спать те самые, что спали с ним? Куда денется нажитое добро?
   …И в кабинете темно и пусто, и в приемной никого, только секретарша от нечего делать молотит по клавишам, и водителю некуда себя приткнуть!..
   Тут, словно отвечая на его мысли, разлоговский кабинет изнутри залился светом, и Варя пробежала в глубине, от стола к стенному шкафу, и пропала из глаз.
   Вадим подумал-подумал и тоже зашел. Варя, распахнув двери шкафа, что-то возилась с сейфом, спрятанным в глубине, и мельком на него взглянула.
   Вадим подошел к столу и вздохнул еще горше:
   Вот ведь странная штука жизнь!..
   Громадный разлоговский стол, всегда неряшливо и как попало заваленный бумагами, был чист и пуст, будто тундра в день первого снегопада. Ни пылинки, ни соринки, ни бумажки. Ни следа Разлогова, который, бывало, нагромождал вокруг себя кофейные чашки, пепельницы, ручки, записные книжки, початые и брошенные пачки сигарет, пластмассовые зажигалки, золотые зажигалки и коробки спичек.
   Вадим, во всем любивший порядок и опрятность, всегда косился на начальничий стол с неудовольствием – надо же, как люди не умеют за собой смотреть! На собственном столе такой бардак развел! Клавиатура у Разлогова всегда валялась отдельно от монитора, и, чтобы напечатать что-нибудь, он долго и бестолково ее искал, зато уж печатал, как из пулемета по врагам строчил, куда там секретарше Варе!
   Телефоны он терял и забывал где ни попадя, и сколько раз Вадиму приходилось с полдороги возвращаться на работу, везти оставленный в машине телефон!
   Ручки покупал дорогие, но не брезговал и пластмассовыми, с дурацкими школьными колпачками, и они потом глупо торчали из кармашка его пиджака, чем причиняли Вадиму невыносимые страдания. Он любил, чтобы все было безупречно.
   К машинам Разлогов всегда был равнодушен, но тут Вадим маленько подозревал его в неискренности. Вроде бы и равнодушен, а никогда и ничего дешевле представительского «Мерседеса» себе не брал. В выходные ездил на тяжелом и мощном английском джипе, в багажнике возил свою псину – господи, прости, исчадие ада, а не собака! Морда квадратная, уши висят, слюни текут, хвост палка палкой, но толщиной в мужскую руку. А воняет!.. А линяет!.. Вдвоем с собакой за выходные они так уделывали джип, что Вадим брезговал в него садиться, хоть газетку подстилай.
   Газетку он не подстилал, конечно, но прежде чем гнать джип на мойку, долго и всерьез демонстрировал скучающим и незанятым дружбанам-водителям разлоговские безобразия – нет, вы гляньте только, до чего шеф свою машину довел!
   И где теперь Разлогов? И что будет с его джипом? Продадут ведь, верняк, продадут!
   – Странно, – вдруг встревоженно сказала Варя, про которую Вадим и позабыл совсем. – Очень странно.
   Она все возилась в книжном шкафу, гремела ключами.
   – Чего странно-то?
   – Да не открывается!
   – Чего там у тебя не открывается?..
   Вот ведь бабы, а?.. Двери у них никогда не открываются, ключи застревают, каблуки подворачиваются, вместо тормоза как-то само собой на газ нажимается, и туда же – эмансипация у них!..
   Вадим подошел и стал у Вари за спиной. Она бестолково тыкала ключиком в замочную скважину, а ключик не входил.
   – Дай я!..
   – Да он не подходит!
   – Варь, отойди, дай я открою!
   Она посторонилась и протянула ему ключ, теплый от ее ладошки. Странное дело, ключ и вправду решительно отказывался лезть в замок, хотя Вадим очень старался.
   Да нет, ну что за фигня?! У него-то должно открыться, он же не баба, в конце-то концов!..
   Не открывается.
   Вадим изучил ключ. Потом изучил сейф.
   Ну да, все правильно! Немецкая фирма «Крупп», название написано и на сейфе, и на ключе! Только не лезет, зараза!..
   – Варь, фонарик есть?
   – Какой фонарик?
   – Такой! Светить. Есть?
   Она растерянно пожала плечами и оглянулась, как бы в поисках фонарика.
   – Да нет у нас, откуда?
   – Тогда я в машину схожу, принесу.
   – Зачем?!
   – Посветить, – объяснил Вадим резонно. – Вдруг там чего застряло. А мы не видим.
   – Где застряло?
   – В замке, где, где!..
   – Да ну тебя, Вадим, – сказала Варя с умеренной досадой, – что там могло застрять?! К этому сейфу не подходил никто, кроме Владимира Андреевича! Ну и я изредка, когда он просил убрать или достать что-нибудь! И ключ он всегда у себя держал.
   – А это тот ключ-то?
   Варя уставилась на ключ.
   – Ну… тот, конечно! Да он у нас один. Разлогов все боялся его потерять. Говорил, если потеряю, придется сейф взрывать, его ни один медвежатник не откроет.
   – Чего это он так плохо про медвежатников-то… – пробормотал Вадим задумчиво, рассматривая равнодушный и неприступный сейф.
   Варя взяла у него ключ и снова стала тыкать.
   – Да без толку! Он туда вообще не лезет.
   – Я вижу, – огрызнулась Варя и взглянула на часы. – Я только не понимаю, что теперь делать!
   – Домой ехать, чего еще! Завтра утречком доложишь Волошину, а он уже решит…
   – А до утра я бумаги с собой буду носить?
   – Секретные, что ль, они?
   Варя вдруг в ужасе на него уставилась, как будто ненароком выболтала государственную тайну.
   – Я не знаю, – пролепетала она испуганно. – Я… понятия не имею! Мне Волошин велел их в сейф положить…
   – Ну утром и положишь! Все равно сейчас он не открывается! Поедем, а, Варь?
   Она подумала немного, потом аккуратно прикрыла дверцы шкафа, слегка потеснив Вадима плечом. Он подвинулся.
   Варя взяла с края разлоговского стола растрепанную кипу бумаг, сунула ключик в карман пиджака и пошла к двери. Вадим еще постоял и не спеша двинул за ней.
   – Марк Анатольевич? Извините, что так поздно!
   Вот дура, а?! Все-таки она ему звонит! Ведь ясно, чем дело кончится, – Волошин сейчас скажет, что бумаги сверхважные и просто так их бросить никак нельзя. Посадит ее бумаги стеречь. Сам приедет в два часа ночи из какого-нибудь клубешника или от крали, из теплой кралиной постельки. Заберет бумаги, пожмет секретарше руку и отбудет. А после окажется, что секретные бумаги – контракт на производство резиновых калош!..
   Вадим вышел в приемную. Варя говорила в мобильный телефон, сильно наклонившись к столу – как поклон отвешивала тому, с кем говорила!..
   – …не смогла открыть! Такое впечатление, что ключ не подходит. Нет, я несколько раз попробовала! Марк Анатольевич, что мне делать с бумагами?..
   Ну теперь точно пиши пропало! Зря он, Вадим, столько времени убил, дожидаясь! Лучше б уехал давно. Сходил бы с задушевным другом Саней пивка попить, давно ведь собирались!
   – Хорошо. Хорошо, – сказала между тем Варя после короткой паузы, нерешительно. – А, может быть, вы все-таки подъедете, Марк Анатольевич? Я могла бы вас дождаться…
   Как будто об одолжении его просила! Вадим громко засопел, чтобы она обратила на него внимание, загримасничал и даже рукой махнул – не надо, мол, дожидаться, поедем лучше, да и мамаша там на нервах. Ты что, забыла?
   – Хорошо, Марк Анатольевич, – тихо и обреченно сказала Варя, – до завтра.
   – Ты что?! Хочешь, чтоб он тебя до утра засадил эти бумаги чертовы караулить?! «Подъезжайте, Марк Анатольевич! Я вас подожду, Марк Анатольевич!» Тебе домой не надо, что ли?!
   – Надо, – не глядя на него, сказала Варя.
   – Вот и поехали, раз надо! Чего он тебе велел с бумажками сделать?
   – Убрать в мой сейф, – отчеканила Варя. – Который здесь, в приемной.
   – Ну и убирай с богом, и пошли!
   Она заперла бумаги в крохотный белый металлический ящик, погасила везде свет. И они вышли на улицу, к машине.
   Разлоговский «Мерседес» в одиночестве дремал под фонарем – полированный, громадный и устрашающий, как подводная лодка.
   – Стоишь? – спросил у «Мерседеса» Вадим, и горло у него внезапно перехватило. – Ну стой, стой…
   Он мимоходом похлопал автомобиль по холодному и влажному капоту и, обогнув его, двинул к своей машине.
   – Вадим, не переживай.
   – Да ладно!
   – Всем тяжело. Мы стараемся об этом не говорить, но…
   – Да ладно!
   – А я тоже все время смотрю, знаешь?.. Смотрю и вспоминаю. Только ты на машину, а я на бумаги, на ежедневники, где он дела записывал. Смешно: его нет, а дела остались…
   – Да ладно! Полезай давай!
   Вадим распахнул перед ней дверь, и Варя, вздохнув, полезла в холодное темное автомобильное нутро. Он плюхнулся на водительское сиденье и повернул в зажигании ключ. Мотор бодро зафыркал, «дворники» прошлись по стеклу, смахивая дождь. Варя смотрела в сторону, на спящий разлоговский «Мерседес».
   Спящий, а не мертвый. Как странно.
   Шлагбаум поднял полосатую руку, выпуская их на пустую узкую улочку, залитую дождем и размытым светом фонарей.
   Поздно, поздно… Уже совсем поздно. Ничего изменить и поправить нельзя.
   Далеко они не уехали.
   Машина вдруг вильнула, присела, Вадим выкрутил руль, включил «аварийку» и медленно съехал вправо. Варя вопросительно на него посмотрела.
   – Щас гляну, – буркнул он и выскочил из машины.
   «Дворники» тихо и усыпляющее постукивали. Варя сдержанно зевнула и оглянулась. Вадим вынырнул откуда-то сбоку, нажал на капот, так что машина присела еще больше, посмотрел, смешно вытягивая шею, а потом полез в багажник и стал там шуровать. Варя, уже все поняв, опустила стекло.
   – Ну что?
   – Колесо, – пыхтя, крикнул Вадим из багажника. – Ты не журись, в два счета поменяем!
   – Мне выйти?
   – Можешь сидеть, только тихо!
   – В каком смысле… тихо?
   – Ну не прыгай.
   – Да я и не прыгаю, – под нос себе пробормотала Варя.
   Дождь все моросил, заливал в открытое окно, капли сыпались на Варино светлое пальто. Мама очень сердилась, когда Варя его купила. Говорила, что это не пальто, а «выброшенные деньги». Разве можно в нашем климате и в нашей экологии… в светлом? Серенькое, коричневое еще туда-сюда, но светлое-то куда?! И вообще лучше не выделяться, быть как все. А Варе так хотелось именно… выделяться! Чтоб не как все, а как те мужчины и женщины, которых она видит каждый день, – как Разлогов, Волошин, их жены и любовницы!..
   Бедная мама! Она всю жизнь проработала в НИИ, где десятки одинаковых женщин и мужчин – в основном женщины, конечно! – сидели за одинаковыми столами, разговаривали одинаковые разговоры, получали одинаковую зарплату и одинаково ничего не делали!..
   Папа называл НИИ, в котором работала мама, «богадельней».
   Маленькую Варю мама брала с собой на работу, когда ее не с кем было оставить. Варя тогда сидела на стуле, таращила шоколадные мышиные глаза и непрерывно ела конфеты, которыми ее угощали одинаковые мамины сослуживицы. Варя была щекастая, крепенькая, в туго повязанных бантах, в свитере и ватном комбинезоне – мама была уверена, что девочка у нее «ослабленная» и часто болеет, хотя Варя болела совершенно обыкновенно, как все московские дети, которых в семь утра, в дождь и слякоть, в холод и в жару, в ведро и в ненастье, тащат в детский сад, а в группе еще двадцать таких же страдальцев, и если у одного сопли, то остальные уж точно заразятся, с гарантией!
   Мамины подруги и коллеги были совершенно такими же, как мама, – в ботах, ворсистых, плохо сидящих брюках и трикотажных кофтах, сереньких, коричневых, в общем, подходящих. Только у одной красотки были ярко-алые лаковые босоножки, обутые на теплые шерстяные носки, и легкомысленная прозрачная блузка с бантом на шее. Сверху для тепла – мохнатый жилет. Впоследствии выяснилось, что красотка – «звезда и смерть», увела мужа у кого-то из соседнего отдела, и вообще считалась опасной штучкой.
   Варя сидела на стуле – велено было сидеть тихо, – поедала конфеты и болтала ногой в надежде, что с ноги свалится теплый сапог. Во-первых, жарко было невыносимо, во-вторых, когда сапог сваливался, подбегала мама и начинала его натягивать. Какое-никакое, а все развлечение!
   «Подруги» называли друг друга исключительно Олечка, Леночка или Ирочка, а тех, кто постарше, по имени-отчеству – Наталья Леонидовна, Мария Ивановна. И разговаривали все время об одном и том же – станет Валера начальником сектора после того, как Юрий Павлович уйдет на повышение, или не станет, и кто займет Леночкино место у окна, потому что Леночке вот-вот в декрет.
   Варя качала ногой и думала, что такое «декрет». Декрет-секрет, смешно!..
   Еще говорили про квартальную премию, про назначение нового генерального – кто его знает, каким он будет! Говорят, он где-то в Газпроме проштрафился, так его к нам, чтобы отсиделся! А эти, которые из Газпрома, лихие ребята! Сдаст он все площади под склад или общежития для гастарбайтеров, и прощай тогда научный институт!..
   Говорили, что картошку вот-вот должны привезти. Завхоз Брыкалов договорился с каким-то тамбовским фермером, и каждую осень в захламленный и неухоженный двор НИИ заезжал, бодро гудя, грузовик с тамбовской картошкой. Из кузова прыгали дядьки в ватниках и с папиросами в зубах, откидывали борт, сгружали на растрескавшийся институтский асфальт железные весы и толстопузые мешки с чистой, желтой, крупной картошкой, и институт оживал, становилось весело, и у всех как будто появлялось интересное и важное дело. После серой скуки будней приезд картошки казался праздником. Все потихонечку спускались вниз к грузовику, с сумочками и пакетами, спрашивали друг у друга, кто сколько берет, толковали про тамбовскую дешевизну, про то, что надо бы мешок взять, да негде хранить, и что в прошлом году в магазинах вся картошка была перепорченная, а эта долежала до весны!..
   Варя стояла с мамой в очереди, крутила головой в сползающей шапке, выглядывала, волновалась, что «не достанется», хотя всегда всем доставалось.
   Эти же мамины подруги от нечего делать научили Варю печатать – когда она уже постарше была. Теперь приходы на мамину работу приобрели особый, радостный смысл – Варя залезала на стул, стаскивала чехол с древней пишущей машинки, сопя, заправляла в валик бумагу, двигала каретку и начинала щелкать клавишами – поначалу медленно-медленно, а потом, когда подучилась, быстро-быстро, и это было так увлекательно! Поначалу ее к компьютеру близко не подпускали, все работают, компьютеры заняты – пасьянсами да «саперами», Варя, бродившая между столами, считала, сколько пасьянсов, и сколько «саперов». Пасьянсов выходило всегда больше. А потом, когда она научилась печатать, ее не только пускали – усаживали, и она с упоением набирала длиннющие тексты непонятных техзаданий, а мамины подруги в курилке переживали, станет ли Валерка начальником отдела после того, как Юрия Павловича проводят на пенсию, и кто займет Леночкино место у окна, потому что Леночке вот-вот в декрет, уж третий по счету!..
   Окончив институт, вполне приличный, вполне технический и открывающий двери в светлое будущее, то есть в тот же самый НИИ, Варя пошла работать секретаршей.
   Дома разразился скандал.
   – Ты же инженер! – гремел отец. Он метался по кухне, смешной и трогательный, в тренировочных штанах и застиранной майке, и негодовал страшно. – Ты человек с образованием! А что это за работа – секретарша?! Чай будешь подавать?! Бутерброды резать?
   – И буду, – упрямо говорила Варя, стараясь не смотреть на отца. Ей было его жалко.
   – А еще какие услуги будет оказывать моя дочь?! Моя дочь, человек с высшим образованием!
   – Папа, ты пойми, я никому не нужна с этим образованием! В НИИ не пойду, я там умру. Ты сам всю жизнь говорил про богадельню!
   – Это лучше, чем… чем, – ее интеллигентный бедолага-отец вдруг пятнами покраснел, подтянул тренировочные штаны, собрался с духом и выпалил: – Лучше, чем бордель!
   Они долго препирались, и Варя вышла на работу с некоторой опаской. Вдруг от нее и впрямь потребуют оказания… интимных услуг? Вдруг папа прав?! Готовая немедленно дать решительный отпор кому угодно – сначала дать отпор, а потом немедленно убежать и спрятаться, – Варя пришла на собеседование к Разлогову.
   – Смотрины?! – гремел отец, когда она собиралась. – Товар лицом показывать будешь?!
   Она нервничала, боялась, уже почти соглашалась с отцом и поэтому выглядела плохо – юбка и пиджак казались вытащенными из маминого гардероба, туфли на низком каблуке смотрелись калошами, и колготки плотные-плотные, больше похожие на рейтузы, а на улице жара!
   Она вошла, и Разлогов, сидящий за громадным, заваленным бумагами столом, поднял на нее серые глаза в угольно-черных прямых ресницах.
   Погибель, а не глаза!..
   Напротив него, ближе к Варе, сидел Волошин, который учтиво и быстро поднялся, когда она вошла. В эту секунду все и решилось, так сказать, определилось раз и навсегда. Не то чтобы они не стали к ней приставать. Не то чтобы они не рассматривали ее сальными взглядами и не отпускали двусмысленных шуток. Не то чтобы они не задавали двусмысленных вопросов!..
   Они ее не заметили. То есть вообще. То есть совсем. Нет, они поняли, должно быть, что это существо у дверей – новая разлоговская секретарша, и только.
   Разлогов быстро сказал что-то про отдел кадров. Отдел кадров считает Варю вполне подходящей для этой должности, и он, Разлогов, нисколько не возражает. Раз уж отдел кадров так считает, займите свое рабочее место.
   Волошин не сказал ни слова, смотрел в окно, пережидал, когда закончится никому не нужная аудиенция.
   Варя заняла рабочее место, тихо радуясь тому, что не пришлось спасать свою честь, и слегка недоумевая, почему эти люди не обратили на нее никакого внимания. То есть вообще. Ну совсем.
   В два счета она «сделала карьеру» и через три месяца была уже разлоговским помощником. В отделе кадров ее должность называлась «ассистент».
   Разлогов не замечал ее, когда она была секретаршей, и, когда стала помощником, не замечал тоже.
   Волошин был холодно-любезен и, обращаясь к ней, каждый раз немного медлил, как будто вспоминал, как ее зовут. Два других зама работали в «новом офисе» – так называлось только что отстроенное шикарное здание «Эксимера» где-то за МКАДом, и Варя их почти не знала.
   Папа потихонечку угомонился, мама переживала, что ездить далеко, а Варя купила себе светлое пальто. Вызов собственной жизни, маминому НИИ, папиным тренировочным штанам и подъезду в многоэтажке на улице Тухачевского, в котором она прожила всю жизнь!
   Все не так. Все совсем не так, как представлялось с улицы Тухачевского. «Жизнь наверху» оттуда, с Тухачевского, виделась сияющей и блестящей, беззаботной и легкой и, самое главное, очень красивой. Дорогие машины, деловые костюмы, горные лыжи, экономический форум в Давосе, прием в «Мариотте», каникулы в Ницце. При этом никто ничего особенного не делает, все озабочены, как бы повеселее провести время и произвести на окружающих подобающее впечатление.
   Принцы женятся на золушках. Министры на секретаршах, миллионщики на манекенщицах, бизнесмены на королевах красоты и молоденьких певичках.
   Принцам быстро надоедают золушки, певички и королевы красоты, и, измученные скукой и непониманием, принцы берутся за ум и принимаются искать «хороших девушек» – воспитанных, порядочных, добрых и умных, – чтобы осчастливить их, «создать семью» и завести очаровательных малышей и большую собаку. Семейный автомобиль, зеленую лужайку и дом с камином.