Татьяна Устинова. Сразу после сотворения мира

   Плетнев посмотрел сначала на шмеля, а потом на собственные грязные босые ноги.
   Никто ничего тебе не подаст. Ты в деревне Остров, сто двадцать километров от Москвы, шестьдесят от Твери, за Владыкиной Горой сразу направо, не путать с деревней Островцы, что за речкой Чилухой, а за Долгими Бородами поворота нет!
   Ты сам этого хотел. Правда?..
   Суп из спаржи и паровые битки!..
   Плетнев выплюнул горький морковный хвост и принялся за последнюю, как вдруг за кустом громко сказали:
   – Я тебя предупредила! Не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому!
   Плетнев вздрогнул и воззрился на куст. Ничего не видно, кроме плотных листьев, зарослей буйных цветов и шмеля, который все качался.
   Другой голос что-то прогудел в ответ, он не расслышал, и первый, напористый, сердитый, женский продолжал:
   – Я тебя в покое не оставлю! А будешь кочевряжиться, посажу на фиг! Ты со мной шутки вздумал шутить?!
   Ах, как знал Плетнев эти напористые, сердитые, определенные женские голоса! У него вдруг зашумело в голове, кровь бросилась в лицо, как будто невидимая женщина за кустами разговаривала именно с ним, и он быстро зашагал прочь, стараясь не слушать, но все-таки расслышал еще:
   – Кишка у тебя тонка! Ты мне-то не грозись, не грозись! Мужик ты или нет?! Все равно по-моему будет! А ты думай!..
   Мужик ты или нет – так спрашивала у него, Плетнева, Оксана, и глаза у нее сверкали. Впрочем, сверкали не только глаза, но и шея. Она любила бриллианты, и на ее шее они лежали широкой полосой всегда, даже на пляже!
   Мужик ты или нет, в конце концов?! Ты что, не видишь, что происходит?! Ты, ты во всем виноват!
   Плетнев зашвырнул морковку, потерявшую всякий вкус, и почти побежал вдоль дороги, только чтоб не слышать ясный и обвиняющий женский голос, с разгону влетел в какие-то колкие ветки, больно хлестнувшие по лицу, и только тут остановился.
   …Что за нервические припадки?! Этот голос в зарослях уж точно не имеет к тебе отношения! Ты заплатил за все, счета закрыты. Никто больше не посмеет так разговаривать с тобой.
   Он вытер пот со лба и глубоко вздохнул.
   Прошлого нет, кончилось. Правда, настоящее все никак не начнется, а будущего, кажется, и вовсе…
   Тут у него перед глазами вдруг что-то мелькнуло, он даже отшатнуться не успел, как будто свистнуло, дернулись ветки, раздался рык, голова треснула надвое со странным арбузным звуком, и Плетнев подумал отчетливо: надо же, а я так и не понял, как именно следует начинать жизнь заново. Наверное, как-то можно было начать, а я не успел.
   – …Да не могла я его убить, ну что ты!.. Я совсем легонько палочкой тюкнула!
   – Он же не дышит!
   – Дышит, дышит, ты просто не слышишь.
   – А ты слышишь?! Сто раз я тебе говорила!
   – Ну, водичкой, водичкой полей еще!
   Раздался плеск, потом какой-то то ли вздох, то ли стон, и в лицо ему полетела вода. Плетнев замотал головой, замычал и сел, не открывая глаз.
   – Говорю же, все в порядке! Дай я сама!
   Снова плеск, вздох, снова вода, только теперь так много, как будто слон дунул из хобота. Он видел в Индии, как слоны обливаются в жару – очень много воды, водопады, потоки! А может, опять сорвало Валюшкин шланг.
   – Сейчас я еще…
   – Хватит! – хриплым голосом приказал Плетнев и закашлялся. – Хватит уже!..
   – Господи боже мой!..
   – А ты говорила, помер!..
   Он открыл глаза и в первую секунду ничего не понял.
   Во вторую тоже не понял ничего.
   Никаких слонов и никакого шланга. На него смотрели два инопланетянина в круглых зеленых шлемах и странных одеждах. У них были плоские белые лица, занавешеные какими-то сетками. Должно быть, инопланетными.
   Алексей Александрович застонал и взялся руками за голову. Волосы мокрые, в ушах вода, и вообще ему казалось, что это чья-то чужая голова.
   – Как вы себя чувствуете, молодой человек? – заботливо спросил один из инопланетян, и вопрос показался Плетневу странным.
   – Прекрасно, спасибо.
   – Вы нас извините, пожалуйста, мы не нарочно…
   – Нелечка, какое это сейчас имеет значение? Нужно помочь молодому человеку подняться и посмотреть, что у него с головой.
   – С головой плохо, – пробормотал Плетнев, пытаясь руками удержать эту самую голову на плечах.
   – Ну, ну, не преувеличивайте! На первый взгляд все довольно прилично. Нелечка, давай его возьмем и понесем. Ты за руки, я за ноги.
   – Мы не донесем.
   – Но ведь бросить его мы не можем!
   – Господи, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты…
   – Нелечка, какое это сейчас имеет значение! Давай попробуем. Бери его за плечи, а я возьму…
   Плетнев понял, что его действительно собираются куда-то нести, отпустил голову, которая моментально отвалилась и покатилась по траве – в глазах замелькали синие, зеленые, разноцветные точки, – кое-как встал на колени и с трудом поднялся, ухватившись за ближайшего инопланетянина.
   Тот покачнулся, но Плетнев его удержал. При этом тот еще заглядывал ему в лицо и громко сопел. Плетнев протянул руку и подвинул инопланетянина так, чтобы он сопел в другую сторону.
   – Что случилось?.. У меня… инфаркт?
   Его французский доктор всегда предупреждал об опасности инфаркта именно в сорокалетнем возрасте. Кажется, недавно Плетневу исполнилось сорок. А доктору сколько исполнилось? Сто сорок?
   – Боже избави, что вы такое говорите, какой инфаркт? Нелечка, посчитай ему пульс, или давай я сама посчитаю!
   – Мама, отстань ты от него, дай ему в себя прийти.
   – У него бред. Он думает, что у него инфаркт.
   – Мама, давай попробуем довести его до скамейки и уложить.
   – А ты уверена, что ему уже можно ходить?..
   Алексей Александрович замычал, пощупал голову, невесть как опять воздвигнувшуюся на плечи, пошел куда-то, только чтоб их не слышать.
   Инопланетяне заботливо поддерживали его под руки.
   – Давай сюда! Поворачивай его, поворачивай!
   – Нет, лучше в тенек, чтоб не напекло.
   – Далеко он не дойдет! Поведем туда!
   Плетнев, который неожиданно и как-то в одну секунду начал соображать, остановился, стряхнул с себя инопланетян и сказал громким неприятным голосом:
   – Так. Я прошу вас оставить меня в покое. Не надо меня никуда вести.
   Они испуганно примолкли, он дошагал до какой-то лавочки, плюхнулся на нее, пощупал голову и посмотрел на свои пальцы.
   Крови никакой не было, только иголки и еще какая-то дрянь.
   …Что со мной могло случиться? Солнечный удар?..
   Тут у него перед носом появилась какая-то замотанная тряпка, которая тут же исчезла, зато голове стало холодно и приятно. Он снова пощупал. Один из инопланетян держал ледяную тряпку у него на макушке.
   – Мама, ему нужно дать обезболивающее. Сильное!.. Посмотри в аптечке, там есть. И сними ты, ради бога, этот накомарник дурацкий!..
   Голове легчало, зеленые и синие искры перестали вспыхивать перед глазами, Плетнев глубоко вздохнул и осторожно посмотрел вверх.
   Какая-то встревоженная тетка со странной прической осторожно прижимала тряпку к его голове и наскоро ему улыбнулась.
   – Я лед в нее завернула. И вам хорошо бы умыться. У вас на щеке немного крови. Вы, когда падали, за шиповник зацепились. Сможете умыться? Подставляйте руки!
   Плетнев покорно сложил ладони ковшиком, и в них откуда-то полилась вода, ледяная, чистая. Он сначала попил – ему вдруг очень захотелось пить, – а потом умылся, и правда полегчало!
   – Сейчас мама таблеточку принесет, вы выпейте, и станет совсем хорошо.
   Плетнев кивнул.
   Тетка шумно вздохнула, приткнулась рядом с ним на лавочку, попила из кувшина, сильно запрокидывая голову, а потом стянула с волос некое сооружение.
   Оказывается, это у нее не прическа! Оказывается, это шляпа такая.
   – Испугалась я, – пожаловалась она, наклонилась вперед и поплескала из кувшина себе в лицо, потом утерлась. – Как я испугалась!..
   Плетнев подумал немного.
   – А что со мной случилось?
   Тетка искоса посмотрела на него.
   – Да это все мама, – сказала она с досадой. – Вечная с ней история!
   – Нелечка, вот зачем ты говоришь о маме плохо?! Мама знает, что делает! Ну, подумаешь, немного ошиблась, с кем не бывает, я же не нарочно!.. Вот таблеточка, молодой человек. Сейчас у вас все моментально пройдет. Выпейте, выпейте!..
   Плетнев покорно выпил «таблеточку», а вторая тетка, которую первая называла мамой, вдруг принялась изо всех сил махать на него своей диковинной шляпой, чуть не задевая по носу, так что Плетневу приходилось то и дело отшатываться.
   – Мама, что ты делаешь?!
   – Как что? Вентилирую!
   – Перестань. Ну, что ты, ей-богу!
   – Ему необходим кислород.
   – Отстань от него.
   Плетнев нащупал у себя на голове тряпку со льдом, перехватил и передвинул немного. Стало так хорошо, что он даже глаза закрыл.
   – Что такое?! Вам опять плохо?!
   – Мам, наверное, придется в город ехать. А если у него сотрясение мозга?
   – Нет у меня сотрясения мозга, – громко сказал Плетнев, который понятия не имел, есть оно или нет, и открыл глаза. – Объясните мне, что произошло.
   – Ах, да ничего особенного, просто маленькое недоразумение, малюсенькое, но достаточно неприятное, чтобы…
   – Я хотел бы знать, что случилось. – И он посмотрел на тетку, которая сидела рядом. Ему казалось, что установить с ней контакт будет проще, она хотя бы понимает человеческую речь. Или делает вид, что понимает. – Я упал? Ударился?
   Что скажет на это его французский доктор?! Упечет в клинику на полное обследование, включая компьютерную томографию всего!..
   – Мы вас ударили, – покаянным голосом сказала тетка и шмыгнула хищным носом. – И вы упали. То есть сначала мы вас ударили, а потом вы упали.
   – Вы меня ударили?! – поразился Алексей Александрович.
   – Нелечка, зачем ты ему все это рассказываешь? Молодой человек явно плохо себя чувствует, до того ли ему сейчас…
   – Мама, угомонись.
   Тетка рядом с ним махнула рукой, отгоняя муху. Плетнев смотрел на нее во все глаза.
   – Вы… простите нас. – Она отвела взгляд и, кажется, всхлипнула. – Если хотите, мы можем заплатить за ущерб…
   – Нелечка, что ты говоришь, девочка, какой еще ущерб, если молодой человек жив и здоров…
   – Почему вы меня ударили?! Я что, на вас напал?! Вы защищались?!
   – Ох, ну нет, конечно! Мама была в малиннике на той стороне. – Тетка опять махнула рукой. – И так получилось…
   – Что получилось?!
   – У нас медведи! – объявила вторая или первая торжественно. – У нас пропасть медведей!
   – Мама, подожди, дай я…
   – Нет уж, я сама, а молодой человек пусть рассудит. Очень, очень много медведей! Три года назад они приходили почти под окна. Я сама не видела, но так сказал Николай Степанович. То есть не Гумилев, конечно, а наш Николай Степанович, егерь. Он утверждает, что медведи очень опасны, они страшные хищники и нужно соблюдать осторожность. Я соблюдаю! И потом, у меня на попечении девочка, вы же понимаете! А я мать! Какая же мать не защитит своего ребенка?! Если она не может защитить, значит, она никудышная мать!
   Плетнев взял из рук сидевшей рядом тетки кувшин и немного полил себе на голову.
   История о медведях произвела в ней, пожалуй, такие же разрушительные действия, как и удар.
   – Так, – сказал он, слизнув с губ вкусную воду. – Значит, вы просто стукнули меня. Чем?
   – Палочкой, – жалобно проблеяла тетка.
   Плетнев посмотрел на свою соседку, и та хмуро показала на суковатый березовый дрын, валявшийся в траве.
   Дрын был сломан, щепки торчали.
   – Давайте уточним. Вы увидели в кустах меня, решили, что это медведь, и стукнули по моей голове во-он той… палочкой.
   Тетка сокрушенно вздохнула.
   – Ну… да.
   – Надо было на помощь позвать, а не лупить по голове, мама! – укорила ее вторая.
   – Кого же я позову? Мне некого звать! И, понимаете, Нелечка ведь тоже была в этов время на участке! Я же должна ее защитить! Я бы стала кричать, а медведь тем временем напал на нее?! Что тогда? Это очень опасный хищник, мне Николай Степанович, не Гумилев, а наш егерь, такие ужасные истории рассказывал! Вот, например, в прошлом году, как раз когда ягоды пошли…
   – Хорошо, что вы сидели в кустах без дробовика, – протянул Плетнев. – Пропал бы я тогда!..
   Тут он взялся за голову и захохотал так, что с забора кубарем скатилась сорока, расправила крылья и понеслась прочь, кажется, поминутно оглядываясь.
   Хохот отдавался в голове, как будто бильярдные шары разлетались и изнутри били в черепную коробку, но ему было так смешно, что он не мог остановиться.
   Еще неделю… нет, три дня назад… нет, еще вчера невозможно было представить, что какая-то сумасшедшая тетка даст ему поленом по голове, приняв за медведя!.. Когда минувшей зимой он, катаясь на лыжах, повредил ногу, об этом сообщили все ведущие телеканалы, а начальник службы безопасности моментально уволил охранника, который был с ним на склоне, за то, что тот допустил чрезвычайное происшествие, практически провалил задание, не обеспечил!..
   Обе тетки хохотали вместе с ним, одна басом, а та, что сидела рядом, потоньше. Она даже закрылась руками – так зашлась.
   Плетнев хохотал довольно долго, потом перестал и удивленно посмотрел на теток. Он не смеялся так много лет, разве что на разного рода юмористических премьерах, где положено смеяться.
   – Спасибо вам большое, – искренне сказал он. – Вы меня повеселили.
   – А голова? – тут же спросила та, что сидела рядом. – Полегче?
   Он пожал плечами. Это не имело никакого значения.
   – Вы все же нас простите, пожалуйста! Я сейчас вам дам таблетку, надо обязательно выпить на ночь, а по-хорошему, конечно, к врачу сходить. Вы когда в город собираетесь?
   Почему-то Плетнев не смог сообразить, когда именно он собирается в город, и сказал противоположное:
   – Я только вчера приехал.
   – Так вы наш сосед! – возликовала старшая. – Вы, должно быть, сейчас занимаете дом покойного Прохора Петровича! Я так и знала! Нелечка, он наш сосед!
   – Я поняла, мама.
   – Может быть, хотите квасу? У нас очень вкусный квас! Ледяной, совершенно ледяной! У нас, знаете ли, такой погреб, что даже в самую жару…
   – Вы к нам зачем-то шли? – Это младшая спросила, и Плетнев взглянул на нее. – Мы вас оглушили, но ведь вы как-то оказались у нас в малиннике!
   – Я просто гулял.
   – Босиком и в мокрых брюках?
   – Нелечка, не приставай к молодому человеку. Он сейчас не в состоянии отвечать на твои…
   Плетнев встал. В глазах потемнело, но он справился с собой. Похоже, младшая заметила, что ему нехорошо.
   – Хотите, я отвезу вас в Тверь?
   – Зачем?
   – В больницу.
   Алексей Александрович усмехнулся.
   Что скажет его французский доктор, если он сообщит, что находится в травмопункте в Твери? А служба безопасности? А приятель Павлик? А Марина?.. И еще Оксана!
   Настроение у него вдруг испортилось, как будто задернули пыльный занавес и все, что было за ним – весело освещенная сцена с нарисованным пейзажем и речкой, – оказалось просто декорацией.
   Никаких чудес.
   – Мне нужно идти.
   – Я вас провожу.
   Плетневу было все равно, проводит его одна из теток или нет, и спорить не хотелось.
   – Нелечка, непременно дай ему с собой обезболивающего!
   – Я помню, мама.
   – И еще раз извините меня, молодой… Простите, как вас зовут?
   – Алексей, – он хотел добавить «Александрович», но сказал: – Плетнев.
   – Очень, очень приятно. Я Нателла Георгиевна! А это моя дочка Нелечка!
   – Я уже понял.
   – Неля, надень панаму, там такой солнцепек!..
   – Мама.
   – Приходите к нам на обед! Мы вас позовем, непременно позовем!.. А когда вы собираетесь в город?..
   – Мама.
   Плетнев решительно не знал, куда идти, и младшая из теток пошла впереди, показывая дорогу. Участок был такой просторный, что ни дома, ни забора он не видел.
   Какое-то время они шли между деревьями по желтой дорожке, потом тетка остановилась, пошарила рукой, распахнула калитку и пропустила его.
   Впереди была короткая тенистая аллейка, а за ней деревенская улица, белая пыльная дорога, солнцепек.
   – Простите нас, – хмуро сказала тетка. – Ради бога, простите!.. Я вас просто умоляю. Мама… бдительная очень. И всего боится. Особенно змей и медведей. Я маленькая все лето ходила в резиновых сапогах, представляете? Чтобы меня случайно не укусила гадюка!
   Плетнев молчал.
   – Ей Николай Степанович голову заморочил! Он же егерь, все про зверье знает. А здесь, правда, года три назад было много медведей. Нас специально предупреждали, чтоб в лесу шумели сильно, когда за ягодами идем. Они шума не любят. И людей не боятся! А охотиться нельзя, заказник здесь…
   Плетнев вышел на солнцепек, прищурился и посмотрел вдоль совершенно пустой улицы.
   – Ну, правда, простите! Мы не хотели! Мама не хотела, ей-богу! Ей плохо стало, когда она увидела, что вас ударила, на самом деле!.. Простите?..
   – Для чего вам мое прощение? – вдруг спросил Плетнев, остановился и посмотрел ей в лицо. – Вы знаете ответ на этот вопрос?
   Тетка моргнула.
   – Я не стану подавать на вас в суд, и мне не нужна компенсация ущерба. Вы это уже поняли. Прощение мое вам зачем?
   Она как-то странно пожала одним плечом.
   – Вот именно, – сказал Плетнев, обошел ее, но остановился. – Оно вам не требуется. Вам нет до меня дела, и мне нет дела до вас и вашей мамы, кого она там боится!.. Мы с вами больше и не увидимся никогда! Зачем вы умоляете меня о прощении?.. К чему вам оно?..
   Он дошел до колючего куста с пышными белыми цветами, где давеча гудел шмель, и все же обернулся.
   Никого не было на пыльной белой дороге, ни единой живой души.
   – Лапочка ты моя, – закричал на него Николай Степанович не Гумилев, а егерь, когда он заходил в свою калитку. – Где это ты извозился так, язви твою душу!.. Дверь-то все захлобучена, я думал, ты на велосипеде укатил! Ты через терраску, что ль, вышел?
   Плетнев прикрыл за собой калитку и накинул крючок.
   – Я тебе там огурчиков приволок, с грядки прямо! На терраске поставил! И морковки! Сахар чистый, а не морковь! Ты погрызи! Слышь?..
   – Спасибо, – себе под нос пробормотал Плетнев.
   Ему вдруг стало стыдно, что он говорил чужой тетке на дороге какие-то глупые слова о прощении.
   – И на рыбаловку если наладишься, у меня прежде спроси! Я тебе место укажу! Да у нас и не везде ловить можно, я за этим доглядываю!.. А лучше погоди до завтрева, зять мой Виталя приедет, так с ним вместе сходишь!
   – Хорошо, – сквозь зубы пообещал Плетнев.
   До вечера он просидел в качалке, лелея головную боль, которая разгоралась с каждым часом. Потом зной вдруг начал быстро спадать, налетел ветер, тревожный и резкий, и стал сильно в одну сторону нагибать яблони и рябины, странно оголяя стволы и ветки. С качалки унесло покрывало. Плетнев догнал его почти у самого забора и приволок обратно, нагибаясь и преодолевая ветер. Стремительно и угрожающе потемнело, зашумело, и из полей надвинулся проливной отвесный белый дождь.
   Он разом ударил по железной крыше, из водостоков полило, и в момент образовались лужи на плитке и в траве. Некоторое время Плетнев удивленно смотрел на дождь, как будто впервые его видел, потом ушел в дом.
   Делать было совершенно нечего, он послонялся немного и завалился спать, ни на что не надеясь. Один раз этот номер со сном еще мог пройти, но не каждый же раз так везет!..
   Он проспал до утра и проснулся от солнца, ломившегося к нему в комнату.
   Плетнев встал в прекрасном настроении, несмотря на то что голова не поворачивалась и странно сидела на плечах. Ему вдруг страшно захотелось есть, и он вспомнил, что вчера съел всего три морковки с грядки соседки Валюшки!..
   Он долго и с удовольствием завтракал на террасе, а потом ему показалось, что по участку кто-то ходит.
   Должно быть, Николай Степанович – язви его душу – приволок карасей. Или парного молока.
   С недопитой чашкой кофе в руке Плетнев сбежал с заднего крыльца, обошел дом и нос к носу столкнулся с человеком в форме, ходившим возле его машины.
   От этого человека Плетнев узнал, что егерь нынешней ночью был убит ударом по голове.
   – Вы ничего не слыхали? – спросил человек. – Подозрительного, к примеру?
   – Мне нужно позвонить, – сказал Плетнев растерянно.
   – Всем нужно! – воскликнул форменный почти весело. – Да как звонить-то, когда связи нет!..
   Алексей Александрович собирался уехать в тот же день, и черт с ним, с воскресеньем, уж как-нибудь в пробках перестрадает, но не получилось. Человек в форме – как выяснилось, участковый – явился снова и попросил дождаться опергруппу.
   Он так и выразился – опергруппа, и Плетнев какое-то время соображал, что это за группа такая. Детективов он никогда не читал, телевизор не смотрел, об убийствах представление имел самое смутное.
   Возле дома Николая Степановича толпился народ, люди входили, выходили, громко переговаривались, и улица, еще совсем недавно тихая, разморенная солнцем и жарой, была полна тревожных голосов. От этих голосов, от разноцветной толпы, в которой, разинув рты, стояли ребята с велосипедами, всхлипывающие тетки в сарафанах и панамах и мужики в шортах и кепках, Плетнев ушел на террасу и сидел до тех пор, пока не явился пожилой отдувающийся дядька в мокрой на спине рубахе. Обмахиваясь привядшим лопухом, он поднялся по ступенькам, спросил квасу и страшно удивился, когда выяснилось, что никакого кваса нету.
   Старательно и совершенно равнодушно он, сверяясь по паспорту, записал «данные» Плетнева, спросил, где тот был минувшей ночью, и так же старательно и равнодушно записал, что Алексей Александрович был на диване в своей комнате на втором этаже.
   Не слыхал ли он чего-нибудь подозрительного?.. Нет, не слыхал. Может, машина подъезжала? Может, и подъезжала, но Алексей Александрович в это время спал и никакого шума не слышал. А хорошо был знаком с убитым? Да нет, почти не знаком. В первый раз увиделись три года назад при покупке вот этого самого дома, а второй позавчера вечером, когда он, Плетнев, приехал отдохнуть.
   Впрочем, все три года он ежемесячно Николаю Степановичу пересылал некоторые суммы, очень скромные, – вознаграждение за то, что егерь «присматривает за домом».
   Эти «суммы», как и сам Плетнев, дядьку нисколько не интересовали, ему хотелось как можно скорее закончить скучную и ненужную процедуру, а когда Алексей Александрович, поколебавшись, все же спросил, за что могли убить такого безобидного человека, махнул рукой и встал, собирая бумажки:
   – Да хоть за что! За кабана, к примеру. Он браконьеров этих на дух не переносил и гонял страшно. Он же… шумливый мужик такой, да и не боялся ничего. Тут же заказник, у егерей власть особая. Кто без лицензии набегает, егерь вполне может и срок впаять, если поймает, конечно! А то, бывает, большие люди наезжают, ну, развлечься. В баньку там, ушицы наварить, поддать как следует, ну и пострелять, конечно. А как у них лицензии проверять, если они на самом деле большие?! И из Твери, и из Москвы, само собой! С соседом Степаныч не ладил опять же! Вроде егерь у него по осени собаку застрелил, а сосед собачник знатный, и зверюга была дорогих кровей. Так они тогда сцепились, еле растащили их! Опять же квасил он вчера с кем-то крепко! А с кем он мог квасить, когда зять только сегодня приехал и его на автобусной остановке все видели? Со своими только, а соседи все по участкам сидели, и жены ихние это подтверждают, да и лило как из ведра! А посторонние машины через посты не заезжали, у них там муха не пролетит! Да и питье какое-то странное – целый литр вискаря!.. Это сколько ж за него денег пришлось отвалить?!
   Плетнев сказал, что виски его. Он по приезде угостил егеря. Дядька как будто удивился, глянул на Плетнева оценивающе и ушел, предупредив, что «могут вызвать».
   Уходя, он, должно быть, позабыл закрыть калитку, потому что вскоре Алексей Александрович, задумчиво качавшийся в качалке, обнаружил в кусте лилий и роз козу, которая будто бы ухмылялась – морда была скособочена на одну сторону, изо рта торчал букет, который она смачно жевала.
   – Пошла вон, – сказал Плетнев козе не слишком уверенно. Та продолжала жевать. – Пошла вон, кому говорю!
   Коза, не обращая на него внимания, сунулась в куст и вынырнула с новым букетом в пасти.
   Плетнев понятия не имел, как следует обращаться с козами, он даже побаивался немного, все же у нее рога, и внушительные, и снова закричал на козу и замахал руками, и тут его – и клумбу! – спасла Валюшка, прибежавшая с улицы на шум.
   Она очень ловко, пинками, выгнала козу, утираясь крепкой загорелой рукой, немного поплакала перед Плетневым, повторяя, что «такого смертоубийства тут сроду не бывало, а до чего хороший был человек-то, до чего хороший!», и убралась за ворота стоять в толпе перед домом егеря, рыдать и на все лады повторять все то же самое, про смертоубийство и хорошего человека.
   Эту ночь Плетнев не спал и уехал очень рано, часов в шесть. Он старательно запер обе двери – ту, что на террасу, на щеколду, а ту, что на крылечко, на замок, – и долго не мог понять, что делать с тяжелой связкой длинных заржавленных ключей на красной капроновой перекрученной ленте.
   Отдать их было некому – егерь Николай Степанович, всю жизнь присматривавший за домом, никак не мог принять у него ключи!
   Плетнев сунул связку в «бардачок» своей немыслимой машины, чувствуя вину и перед домом, и перед егерем, замотал цепью ворота и уехал, уверенный, что не вернется никогда.