Терехов Роман. Авантюрист

   Ситуация до боли понятная. Самого ножом по сердцу резануло так, что глаза остались сухими просто чудом.
   – Не вставай, браток, да что же ты! – бросился я к усатому пожилому солдату, который, превозмогая себя, пытался подняться, опираясь на толстую суковатую палку. Дядька с неглубокой, но страшной рубленой раной бедра шарахнулся от меня как от изверга. А люди меж тем стояли плотно и робко тянули ко мне руки, стремясь удостовериться, что я не морок, что глаза их не обманывают. Чтобы ненароком никого не задеть – на некоторых, без преувеличения, не осталось живого места! – пришлось изобразить трюковой номер эквилибриста. Вышло хреново – чуть было не грохнулся на задницу. Что ж такое?!
   – Так, братцы, дело не пойдет! – от досады на собственную неуклюжесть и растерянность вышло качественно рявкнуть на других. – Что ж вы делаете?! Вы же стрелки! Вы же… Я видел вашу работу! Я видел, как вы умеете сражаться. Не слышу наш девиз!
   – Победа или смерть! – поддержал меня Буян и еще несколько слабых голосов. Проводник, как заправский хоровой дирижер, регулировал громкость за моей спиной – дабы какой балбес от излишнего рвения не рыкнул на все болото.
   – Русины вы или сброд? – распалился я.
   Следующая попытка озвучить «командную кричалку» вышла увереннее. Пусть угрюмые лица солдат не посветлели, но мне как минимум удалось привлечь их внимание.
   – Итак, братцы. Зовут меня Богдан. Я подофицер четвертого класса… Армии Освобождения. Был придан вашему батальону для усиления ставкой Светлейшего Князя Белоярова.
   «Спасибо, камрад, вовремя помог красиво соврать».
   – Я принимаю командование. Теперь отвечаю за каждого из вас. – Перевел дух и окинул взглядом свое воинство, стараясь на всей траектории повстречаться взглядами с возможно большим количеством подчиненных. Боже милосердный, я ведь понятия не имею, что следует делать в такой ситуации! – Мы в большой беде. Не время причитать и богохульствовать. Все зависит только от нас. Мастер-стрелок Буян!
   Камрад только сейчас истолковал мне смысл повязки на левой руке Буяна. Мужчина являлся старшим солдатом, за плечами которого не менее пяти лет непорочной службы или подвиг. Глядя на Буянову рожу, скорее верилось в пять подвигов, чем в один год без нареканий со стороны вышестоящих.
   – Слушаю! – откликнулся боец.
   – Есть ли среди личного состава фельдшер или хоть кто-то, знающий толк в ранениях?
   – Я лекарь, – прежде чем Буян ответил, подал голос один из «скорбящих».
   Я присмотрелся, так и есть – не солдатского покроя на нем наряд. Просто сукно некрашеное вкупе с общей мешковатостью ввели в заблуждение. Головной убор опять же неуставной – тонкие бледные пальцы пожилого мужчины теребили широкополую шляпу. А еще возраст – седая борода ненадежный показатель, но вместе с морщинами на лбу и у глаз гарантировала ему бронь от призыва на военную службу.
   – Представьтесь, уважаемый, – предложил я.
   – Фома Немчинов, – послышался легкий акцент.
   – Фома, я уважаю ваше горе… но прошу немедля приступить к вашим обязанностям!
   – Господин подофицер, дело в том, что я в суматохе потерял свою сумку… – потупил взор лекарь, хотя интуиция подсказала мне, что дело не только в этом. Мужчина не был напуган и растерян, он очень сильно устал, словно исполнял какую-то тяжелую и более важную, чем уход за ранеными, работу.
   В ответ сделал жест Буяну, чтобы он поставил мой ранец перед нами. Достал все наличные медикаменты и протянул их лекарю.
   – Посмотрите, что можно сделать со всем этим… – свои дальнейшие намерения я не озвучил, а полез разорять трофейный хабарник. Да и сам лекарь уже подставлял ладони под струю воды из солдатской фляги. Поливал ему второй, еще недавно скорбевший, совсем молодой юноша в неприлично новом и чистом мундире стрелка и добротных сапогах.
   – Значит, слушай мою команду все! С тяжелыми ранами остаетесь на месте. Остальные три шага назад.
   Солдаты выполнили приказ. Вот она, магия армейской дисциплины. Работает!
   – Мастер-стрелок Буян! – Воодушевленный первыми успехами, поймал себя на странной мысли, что готов фонтанировать приказами, как, пардон за тавтологию, фонтан в городском парке Ньюкасла. Триумфальный каскад которого имеет семь уступов и семь порогов, а общая мощность шедевра гидротехнической мысли прошлого столетия составляет тридцать пять тысяч литров воды в секунду. Откуда эта хрень в голове? Камрад, да ты никак ржешь над моими потугами?
   – Слушаю! – откликнулся русин, возвращая меня в реальность.
   – Провести перекличку личного состава, учитывая состояние, – раз. Посчитать оружие и боеприпасы – два. Обеспечить костер без дыма и горячую воду – три. Еще «старшие» в лагере есть?
   – Мастер-стрелок Молчун совершает разведку, – отрапортовал Буян.
   – Господин подофицер, разрешите представиться, кадет Евгений Белов! – уверенно и четко произнес юноша. Он успел совладать со своими чувствами и передать флягу кому-то из солдат. – Прошу мной располагать.
   Я опешил, пытаясь сообразить, кто такой кадет и с чем его едят. Если он обратился ко мне как к равному, а это явно проистекало из уверенного тона юноши, то почему он не взял на себя командование? Убит горем? Растерян? Ни одно из предположений не выглядело убедительным. Зато юноша один среди всех носил кобуру с пистолетом. Значит, все-таки не простой солдат. Своевременно появился кадет Белов, а то у меня фонтан приказов уже собирался иссякнуть.
   – Вы готовы взять на себя охранение? – осторожно поинтересовался я.
   Юноша согласно кивнул.
   – Это вам средство усиления. Надеюсь, разберетесь? – С этими словами передал ему «мастерворк» и «бандольеро» с пулями. – Через положенное время мастер-стрелок Буян подберет смену.
   Оба в унисон ответили: «Есть, разрешите идти?» – с чем и отправились исполнять приказы.
   А я собрался помочь Фоме исцелять ранения. Колотые, резаные, пулевые и ожоги. От одного вида которых становилось дурно. Еще бы знать, как к ним подступиться… Неуклюже опустился на колени. Чего-то худо мне. Никак ответственность за полтора десятка жизней давить начала.
   – Я посмотрю вашу рану, – встрепенулся лекарь.
   – Нет, она в порядке. Только после них, – махнул рукой с браслетом в сторону солдат и добавил: – Не обсуждается.
   Медик задержал свой проницательный взгляд на магическом камне и продолжил пользовать тяжелораненых. Интересно, а как он узнал, что я ранен? Неужели протекает из-под пластыря? Или по другим признакам распознал? Нет в лесу зеркал, а надо полагать, я не только бледное от потери крови лицо морщу, но и движения стеснены. Мало ли косвенных признаков?
   Дотянулся до пакета с медициной и взял пожевать еще половинку волшебного листика. Ничего так вкус, терпкий и горьковатый. Оставшийся запас Фома распределил среди раненых с наказом тщательно жевать и ни в коем случае не глотать целиком. Тяжелые получили по листику, легкораненым досталось по половинке – на этом запас местного аспирина иссяк. А вот завтра… что ж, я-то потерплю, а вот одноглазому с распоротым бедром, усачу с рассеченной грудью, юному рекруту с переломом руки, да и тем, кого попятнали свинцовые картечины, – не позавидуешь.
   В сторонке в углублении затрещал сухими веточками костерок. Над огнем, поддерживая друг друга, притулились солдатские котелки. Буян принес Фоме все бинты и условно чистые тряпки, собранные с миру по нитке.
   Затем расторопный боец подробно доложился по ситуации, благодаря чему удалось подвести невеселые итоги. Под моим началом оказалась инвалидная команда в составе восемнадцати человек. По моему мнению, слабовооруженная и не способная к дальнейшей ретираде методом форсированного драпа по лесисто-болотистой местности. Держать оружие и сражаться могли двенадцать человек. Плюс ценный и мобильный, но, увы, классический некомбатант Фома Немчинов. Что-то с математикой у меня хреново, себя вот забыл посчитать среди боеспособных. На двенадцать потенциальных носильщиков имелись пятеро неспособных самостоятельно двигаться. Я тащить никого не могу и не буду, как бы меня самого не пришлось завтра кантовать. Вот выйдет весь адреналин, улетучится активное вещество обезболивающего – и привет.
   На всю честную компанию, без учета моего арсенала, приходилось одиннадцать единиц стрелковки и три исправных арбалета. Из холодного оружия Буян почему-то особо выделил две «боевые косы», хотя сам вооружен кинжалом и короткой саблей с массивной гардой, а многие солдаты таскали в ножнах тесаки, здорово смахивающие на мясницкие ножи с длинной ручкой. К десяти гладкоствольным ружьям системы Дербана имелось ровно десять пуль, но по причине полной разрядки магических батарей, гамионов, в состоянии поражать врага стрельбой только половина. Боекомплект драгунского двуствольного пистолета, которым владел юный кадет, составлял четыре пули. К арбалетам в наличии по шесть болтов. Если принять во внимание неисправный арбалет, то можно порадоваться дисциплине моих солдат – никто не бросил оружия, даже стволы тяжелораненых вынесли вместе с их владельцами.
   Что до скудости боезапаса, то подсказчик в моей голове поведал любопытный факт – батальон выступил в поход с половиной штатного боекомплекта.
   Запасные гамионы к оружию хранились вместе с пулями в обозе под надзором подофицеров. За несколько дней до похода в батальоне произошла замена всего командного состава на присланных из Империи амнистированных преступников из числа бывших военных. Большинство из них незадолго до нападения перешли на сторону бандитских шаек. Отдельные капральства и вовсе остались без огнестрельного оружия перед лицом врага.
   Степень военного маразма перешла грань политического предательства. Батальон стрелков цинично послали на убой. Захотелось плюнуть в глаза Светлейшему Князю Белоярову.
   Итак, две единицы холодного древкового, а именно глефы, поименованные «боевыми косами». Тут необходимо остановиться подробнее. Я и сам слегка «подзавис», переваривая очередную порцию интеллектуальной помощи подселенца попаданцу. К глефам прилагались два необычных одинаковых с лица мужика богатырских размеров. В качестве защитного снаряжения гигантам служили стальные помятые кирасы поверх стеганых фуфаек все той же светлой расцветки, украшенной теперь жуткими узорами бурых пятен. Предплечья окружали подобия буфов, отчего казалось, что у «глефоносцев» гротескно перекачаны бицепцы. Локти закрывали наручи с гибкой пластиной, защищающей тыльную сторону ладони поверх грубых кожаных перчаток. Защиту головы обеспечивали стальные шлемы-каски с козырьками и пластинчатой защитой шеи.
   Титаноподобные бойцы в лексиконе моего суфлера фигурировали под названием «древичей». Нет, они не являлись каким-то особым воинственным племенем, проживающим в дебрях, чащах и пущах русинских княжеств, в силу жизненных обстоятельств или божественного произвола получившие роль «швейцарцев». Несомненно, они являлись живыми людьми со всеми их сильными и слабыми сторонами. Несомненно, они обладали душой и разумом. Вот только появлялись они на свет не вполне естественным путем. Их отцы – колоссальные деревья, Асени. Посмертные воплощения великих героев и мудрых правителей русинского народа. Сохраняя мой когнитивный процесс в деловом русле, процесс оплодотворения, как и все прочие, суфлер оставил за кадром.
   Под моим началом оказались два опытных, хорошо обученных воина первой линии. В наемных отрядах им бы гарантированно платили двойное жалованье. Ходячие мясорубки. Способные остановить несущегося на пехотное каре драгуна или любую тварь, порожденную колдунами Скверны. Способные без устали, игнорируя раны, перемалывать в рукопашной любую пехоту, кроме, пожалуй, наемных латников и панцирников имперской гвардии. Готовые сражаться до конца в самой безвыходной ситуации, заставляя врага дорого заплатить за их жизни…
   Имелся лишь один недостаток. Парни туговато соображали и нуждались в приказах. Лишенные цели и командира, они совершали массу тактических ошибок и теряли возможность дать отпор паршивому сквернавцу.
   А причина крылась в базовом запрете на убийство разумного существа. Русинские божества создавали защитников своей земли, а не машины для убийства и завоеваний. Поэтому без жесткой направляющей воли воеводы эти воины, увы, самостоятельными боевыми единицами являлись весьма условно. Что ж, теперь они получили приказ привести в порядок оружие и снаряжение.
   Раньше мне не раз доводилось успешно решать задачу по транспортировке волка, козы, капусты. Но никогда от моих решений не зависела ничья жизнь. И в первую очередь моя собственная. Когда у тебя над головой свистят матюги отмороженного начальства, это одно, а когда вплотную к тонкой коже воздух режут смертоносные свинцовые плюхи, совсем другое. Только теперь, когда довелось сравнить, я начал постигать истинную цену своего решения. Эх, есть ли здесь такой бог, который бы мог отмотать время вспять или заставить господина Арагорна вернуть все, как было? Ведь это не игра. Здесь возможность сохраниться не предусмотрена. Поэтому права на ошибку у меня тоже нет.
   Положа руку на сердце признаюсь, мне виделся единственно возможный выход – оставить раненых и рвать когти как можно быстрее, пока нас не обложили в этой западне… Если понесем всех с собой, следовательно, десять человек – а многие сами легкораненые – впрягутся в носилки, мы потеряем единственное наше преимущество – скорость.
   – Яр и Тур вызвались нести госпожу, – в мои тяжкие думы вмешался лекарь. – Я прошу вас учесть этот факт, господин подофицер.
   Отлично! Я тут живых не приложу ума как спасти, так меня еще мертвой госпожой нагружают. Если принять во внимание, что они ее из боя вынесли наравне с ранеными и оружием, за потерю которого назначено суровое наказание, то глупо предполагать, что тело бросят на болоте. Еще одна задачка…
   Так, стоп. Решаем проблемы по мере их поступления. Точнее, разгребаем завал. Вместе с пониманием ситуации пришло единственное разумное решение официально узаконить привал. О чем незамедлительно объявил солдатам.
   Вытащил из ранца листы и перо для письма. Когда-то мне на шестнадцатилетие матушка подарила паркеровскую ручку с золотым пером. Вот похожую по конструкции приспособу я и извлек из пенала, чтобы переписать личный состав. Насколько мне известно, в зоне боевых действий вести записи запрещено, но как, черт возьми, я должен организовать свою работу? Суфлер на этот счет молчал, и я приступил к опросу вверившихся мне людей.
   Рядового Емельяна назначил кашеваром. Выдал ему полкраюхи хлеба, сухари и мешочек крупы из своего ранца. Трофейный хабарник пополнил наш стол свертком с вяленым мясом, кульком вареных в меду орешков и солью. Солдатские котомки и ранцы, несмотря на третий день похода, тоже не пустовали, но сохранить их удалось не всем. Сегодня нам голод не грозил, а вот завтра…
   Буквально с первых шагов столкнулся с новой проблемой – фамилиями солдат. Вступая в ряды княжеских стрельцов, русины их лишались. Считалось, теперь бойцы принадлежат душой и телом князю Белоярову, и прошлая жизнь для них окончена. Отдаленно традиция напоминала обычай смены фамилии во французском Иностранном легионе на Земле. Впрочем, ни по фамилии, ни по именам называть солдат здесь не принято. Обычно офицеры редко обращались к рядовым напрямую, но если приходилось, то в лучшем случае военнослужащий слышал: «стрелок», «солдат», «эй, ты», «морда», «скотина», «мужлан» с различными эпитетами. В худшем – и вовсе нецензурно. Если офицер служил с личным составом достаточно долго, то придумывал стрелкам клички, а если фантазии не хватало, обозначал их числами и буквами. Поэтому я слегка опешил, когда русины стали называться как попало: Большеротый, Чурбан, Сапог, Нос, Третий, Храп и тому подобное. Временно решил в своем подразделении обходиться именами и званиями, благо у рядовых их целых три: рекрут, собственно рядовой или стрелок и мастер-стрелок.
   Рядового Прохора озадачил отливкой пуль к «дербанкам», для чего пожертвовал извлеченным из меня свинцом. Рядовой озадаченно посмотрел на столь смехотворное количество металла, потом почесал перебинтованную голову, взял шапку в руки и пошел по кругу:
   – Братцы, тряси мошну на святое дело!
   «Братцы» отзывчиво насыпали в шапку новоявленному каптенармусу тяжелой чешуи, опорожняя свои крошечные кошели – «копы», специально предназначенные для хранения мелких свинцовых монет. Безденежные и самые рьяные рвали с рукавов своих мундиров оловянные пуговицы. Несколько окровавленных картечин поступило от лекаря… Металла набралась половина шапчонки – от силы на двадцать тяжелых сферических пуль. Пришла мысль провести инвентаризацию боекомплекта к «мастерворку», вдруг отыщу пули без оболочки – ими и пожертвую, промелькнула мысль.
   Прохор возился с пулелейками и тиглем, а я запустил свои «грабки» от слова «грабить» в сумку наемника. Есть! Кожаный туго набитый кошель! Развязал и щедро сыпанул монеты в солдатскую шапку. Вот, мол, смотрите, братцы, все для фронта, все для победы.
   Рядовой от такой щедрости крякнул и уронил увесистую пулелейку себе на ногу.
   – Не пойдут, вашебродь. Это империалы, а то медяки. А баронских грошей нема?
   Я хлопнул себя по лбу. Температуру плавления меди со школы забыть не грех, но ведь знал же когда-то, что на костре ее не расплавить? «Империалы» же и вовсе были сработаны не из металла, а из… стеклопластика или чего-то подобного. Для суфлера название материала являлось тайной. Империя всегда чеканила монеты разного достоинства из этого легкого, долговечного и негорючего неизвестно чего. Баронскими грошами, а также «свинскими деньгами» звались не очень крупные небрежно исполненные чешуйки из свинца. Каждый мелкий властитель на территории Скверны считал своим долгом чеканить такую вот «одноразовую» валюту. Чаще всего, выпущенные одним бароном, оставив характерный след на нескольких руках временных владельцев, эти монеты оказывались в плавильном тигле на монетном дворе его соседа. Или, как в нашем случае, шли на пополнение боекомплекта…
   Я собрал все негодные для переплавки монеты назад и, засовывая кошель поглубже уже в свой ранец, обнаружил другой кошелек, размером поменьше. Осторожно расстегнул, и на свет появился крупный грубо обработанный камень в серебряной оплетке. Гамион исходил ровным, ослепительно белым светом, демонстрируя полный заряд.
   – Где же вы раньше были! – В глазах лекаря стояли слезы. – Ее можно было спасти…
   Фома осекся и жалобно окинул глазами солдат, не то в поисках поддержки, не то раскаиваясь в чем-то.
   Неужели гамион способен вытащить с того света смертельно раненного? Тогда почему этот нюня, черт его побери, обзавелся не им, а жалким кулончиком на цепочке, которым он старательно водил над ранами пациентов? Неужели ни ему, ни его госпоже столь необходимая на войне вещь оказалась не по карману? И что достойное королей сокровище делает в ранце простецки одетого мага, который принял бой наравне с солдатами? Кто же ты такой, камрад, какие еще открытия таят твои вещи?
   Стоило помянуть черта, как подселенец раскрыл маленький секрет моего браслета. Тем, что ранение в спину прекратило меня терзать, удовлетворившись раздражающим зудом, я был обязан не столько хирургическому вмешательству Буяна, сколько целительским свойствам моего приобретения. Камень, на моей памяти то и дело менявший цвет, после объятий с деревом успокоился на хорошем светлом оттенке. Снять болевой шок, подавить патогенную микрофлору, проникшую в раневой канал, стимулировать иммунитет и регенерацию – вот на какие чудеса оказался способен браслет погибшего мага. По объему заряда и силе воздействия «мега-гамион» в серебряной оправе превосходил встроенную в наручник «аптечку».
   Без лишних слов передал артефакт лекарю. Мысленно пообещал себе: если он поставит к утру всех неходячих пусть не на ноги, хотя бы на костыли, лишь бы двигались самостоятельно, я ему в свою очередь памятник поставлю.
   Попутно выдал ему из наследства мага добрых размеров квадратный флакон темного стекла, в котором плескалась бурая едкая жидкость, аналог йода. Бинты и так называемые берлисты отдал еще раньше. У наемника из медицинских препаратов обнаружилась только стеклянная колба с мелким серым и весьма пахучим порошком. Местный кофе?
   Лекарь неодобрительно покачал головой. Кажется, это ни разу не лекарство и даже не специи, а вполне может статься – наркота. Выкинуть не решился, просто отложил увесистую емкость «дури» в сторону. Сегодня мне пришлось убивать разумных существ. Так почему я не могу продать им эту отраву в случае финансовых затруднений? Конечно, законность и цена вопроса, как и поиски «достойной» клиентуры, еще долго будут неактуальны. Посмотрим, может, еще передумаю. Потаскаю завтра свой ранец с моим плечом, так не только этот порошочек в кусты полетит, но кошель с монетами вполне может показаться лишним…
   Еще у наемника в хабарнике обнаружился мешочек с тремя десятками пуль. Все оказались с рубашкой из желтого сплава, отчего отдавать их в переплавку – затея бессмысленная, если не сказать преступная. Как и в случае с револьвером, пули к нарезной винтовке изготавливаются здесь на заказ, и до ближайшего оружейника невообразимое количество километров. Значит, мне предстоит не только руководить боем, но и поработать главным стрелком отряда. Не меньше полусотни выстрелов к ружью у меня в запасе. Можно резервный гамион не заряжать: если довериться опыту мага, «свежего» хватит весь наличный боезапас перекидать во врага…
   Из своего ранца добыл два рулона мягкой холстины – портянки что надо. Весьма своевременно. Ноги в сапогах чувствовали себя крайне некомфортно по вполне понятным причинам.
   Не успел я продолжить знакомство с солдатами, из разведки вернулся Молчун с двумя бойчишками. Второй в моем подразделении мастер-стрелок оказался вылитой копией Буяна, разве только волосы чуть темней и кудрявые да глаза не голубые, а карие. А так – точно такой же суровый профи, даже вооружен так же – арбалетом и короткой саблей в грубо сработанных ножнах и боевым ножом.
   Разведчики приволокли два ружья, полные заплечные мешки трофеев и две изрядные охапки хвороста. С видом героя дня вернувшийся мастер-стрелок уселся у костра, украдкой поглядывая за моими манипуляциями с грузами. Я тем временем освобождал трофейную сумку для нужд лекаря, перекладывая вещи в опустевший после выдачи продуктов и медикаментов ранец. Не представился, как положено, этот Молчун. С таким характером и заслужить повязку мастера? Да он никак полдюжины черных баронов придушил и трупики под порог княжеского терема сложил. Вот, еще и этого теперь под присмотром держать!
   Приведенный Молчуном солдатик потолокся у костра, походил среди раненых, тихо выспрашивая про Максима Ушастого из второй роты. Потом кто-то из стрелков шепнул новоприбывшему, что я офицер. Парень, несмотря на упреждающий приказ «вольно», вытянулся и представился рекрутом Нилом. После чего замялся, но продолжал «преданно есть меня глазами». На незаданный вопрос о судьбе его товарища я ответил правду. После чего отправил рекрута к лекарю: мизинец на его правой руке висел багровым лоскутом, на куртке и штанах темнели кровавые потеки. Видимо, получил в горячке боя картечи под кожу или еще какие раны – сейчас их не чувствует, а потом они могут загноиться.
   Второй спутник Молчуна под мои представления о солдатах и наделенных разумом людях никак не подпадал. Нет, конечно, выглядел он как человек и в лагерь пришел на ногах. Босиком. Зато одежда у него имелась – грязные до последней крайности лохмотья стрелецкого мундира. У костра между солдатами странный человек предпочел ползать, а те, словно, подыгрывая ему, гладили по загривку, как собаку. Вместо членораздельной речи издавал мычание. Сначала я принял эти закидоны за проявление горя – по приходе в лагерь «зверь» поскулил над телом госпожи, потыкался мордой в живот покойницы. Но и потом странности продолжились.
   – Это Трындец, – пояснил усатый солдат по имени Дунай.
   – Не понял тебя, солдат.
   – Трындец. Блаженный, – терпеливо объяснил и закашлялся – сабельная рана в грудь – это не шутки.
   Теперь дошло. Этакий Маугли в роли сына полка – на лицо «зверь» оказался весьма молод. Почувствовав мой интерес, юноша приполз к нам, и тогда стало ясно, что пожилой солдат не ругался, а произнес кличку. И я увидел, что такое настоящий Трындец. По-другому и не скажешь. Усевшись по-турецки, подпоясанный не то кистенем, не то плетью, человекоподобный с любопытством наблюдал, как Фома накладывает повязку. Затем разразился радостным угуканьем и полез грязными руками в сумку. День клонился к закату, но я без труда разглядел, что у парня отсутствуют ушные раковины. Его собственные. Зато чужие – всевозможных калибров и степени сохранности имеются в изобилии. Разложив трофеи в причудливом беспорядке по сумке и коленям, он по очереди приставлял мертвечину к своим жутким шрамам. Мычанием и характерным движением подбородка «зверь» обращался к тому или другому солдату за одобрением композиции. Что удивительно, княжеские стрельцы откликались одобрением, если пара совпадала, и наоборот, всячески критиковали ущербный дизайн из ушей неподходящего размера.
   Фома, заканчивающий свою работу по уходу за ранеными, обернулся ко мне за поддержкой. Что ж, в каждой избушке свои игрушки. Пора подофицеру четвертого класса навести порядок в этом балагане!