Тим Скоренко. Ода абсолютной жестокости

   Он смотрит на меня и ждёт продолжения.
   – Так вот, – говорю я. – Мне нравится то, что я делаю у Жирного. То есть у Санлона. Мне нравится, что меня все боятся. Мне нравится драться с гладиаторами и обучать их. Поэтому я вернусь к своей жизни, как только сочту это нужным. И ещё. У Жирного нет человека вернее, чем я.
   Киронага молчит.
   Дальше мы едем молча.

* * *

   Деревня достаточно велика – около сотни дворов. Два всадника в боевом облачении – диковинка. Мужчины и женщины осматривают нас со всех сторон, что-то говорят. Невысокий мужчина в коричневой безрукавке из овчины оказывается прямо перед моей лошадью. Я рефлекторно пускаю коня вскачь, чтобы затоптать быдло: наука на будущее. Киронага молниеносно протягивает руку и хватает моего коня за повод, не пуская его вперёд.
   – Нельзя, – говорит Киронага.
   Я злюсь. Если я хочу убивать, я убиваю. Я выхватываю кнут и бью Киронагу, тот пригибается, кнут свистит по воздуху, но узкоглазый вынужден отпустить руку. Я скачу вперёд, лошадь грудью сбивает невысокого мужичка, копыта дробят его тело. Я разворачиваюсь и смотрю по сторонам.
   Женщина в белом платье смотрит испуганно.
   – Ты чего? – спрашивает детина в холщовой рубахе, идя на меня. В его руках – коса.
   Первым щелчком хлыста я выхватываю у него косу, вторым – попадаю железным набалдашником точно ему в переносицу. Обливаясь кровью, детина садится на землю. Спрыгиваю с коня, иду к нему.
   Спиной чувствую движение, разворачиваюсь и рукоятью кнута парирую удар катаны. Киронага бьёт плашмя, чтобы оглушить, а не порезать. Выхватываю меч. Нам предстоит снова сразиться. И я даю себе слово: если я побеждаю, то возвращаюсь обратно.
   Обоюдоострый прямой меч привычнее катаны, и мы сражаемся на равных. Киронага быстрее меня: он вьётся ужом, и я с огромным трудом парирую его быстрые скользящие удары. Но я – сильнее, и каждый мой удар, попадающий в цель, оставляет след на его мече. Народ собирается вокруг. Краем уха я слышу что-то вроде «ставлю на узкоглазого». Они делают ставки. Что же, нельзя их разочаровывать.
   Парирую очередной удар и выхватываю один из метательных ножей. Жаль, я не ношу кинжала, но это тоже сойдёт. Киронага увёртывается от броска и достаёт вторую катану. Раз я мухлюю – значит, ему тоже можно: это справедливо.
   Второй ножик летит в толпу, кто-то хрипит, схватившись за горло. Две катаны парировать одним мечом невозможно. Выхватываю прут, но он слишком тяжёлый: им можно раскроить череп, но орудовать быстро и мастеровито крайне трудно. Правая катана Киронаги отсекает мне руку с мечом чуть выше кисти. Я отскакиваю назад.
   Киронага тяжело дышит, но его волосы даже не растрепались. Одежда – аккуратна. Пыли нет даже на мягких чёрных туфлях.
   – До заката три часа. Мы можем дождаться рассвета, если ты не готов двигаться в таком состоянии, – говорит он.
   Я бросаю прут. Из культи струится кровь.

* * *

   Я лежу на сене и смотрю в бревенчатый потолок. Рука перетянута жгутом и перевязана. Я уже не чувствую её ниже локтя. Главное – не забыть снять жгут вечером. Перед тем, как Киронага меня добьёт.
   Мы решили не ехать сегодня. Меня положили на сеновале около дома старосты. Мужчина, которого я затоптал – местный юродивый, никто о нём не сожалел. Детина, получивший хлыстом, сам виноват. Так сказал староста. Я понимаю, почему он так сказал: он боится.
   Киронага – на другом сеновале. Если я не ошибаюсь, не него клюнула какая-то белобрысая девка из быдла.
   Дверь со скрипом приоткрывается. Заходит мужчина со светлыми волосами и массивной нижней челюстью. Он немного похож на детину, вступившегося за юродивого, но в этом мире нет родственников. Просто такой же тип лица.
   – Господин, – робко говорит он, – можно с вами поговорить?
   – Говори.
   Он подходит ближе.
   – Господин, вы ведь едете к Императору, так?
   Киронага не умеет держать язык за зубами.
   – Это тебе узкоглазый сказал?
   – Он рассказал старосте, а уж староста от нас ничего не скрывает.
   Да уж, другого я и не ожидал.
   – Да, к Императору.
   – Господин, я хочу в императорское войско. Сколько себя помню, в этой глуши живу. Хочу хоть на войне побывать.
   – …мир посмотреть, – в тон ему добавляю я.
   – И это тоже, – он не понимает иронии.
   – Ты хочешь, чтобы мы взяли тебя с собой?
   – Да, господин.
   – А баба твоя против не будет?
   – Нет, господин. Она меня дожидаться обещала.
   Слуга в дороге – не помеха. Второй день едем всё-таки.
   – Хорошо. Тогда будет тебе задание. Пройдёшь – возьмём.
   – Всё, что угодно, господин.
   Не пройдёт – не возьмём. Всё просто. Гладиаторов отбирают одним способом, а солдат – другим. Когда-то я отбирал солдат. Крестьяне-добровольцы приходили и просились в солдаты десятками. Их ставили строем и приказывали убить соседа. Больше половины не решалось – хотя знали, что через несколько часов сосед проснётся живым и здоровым.
   – Видишь? – показываю культю.
   – Да.
   – Если я сегодня просто засну, то завтра буду с этой же культей. Значит, мне нужно умереть. Правильно?
   – Правильно, господин.
   Я протягиваю ему меч.
   – Добей.
   У него начинают трястись руки.
   – Прямо…сейчас?
   – Да. Убей меня. Прямо сейчас.
   Он встаёт.
   Парень держит меч неуклюже, наверное, впервые. Хотя мне кажется, что каждый в этом мире умеет держать меч. Просто некоторые этого ещё не знают.
   Он заносит меч.
   – Так ты меня только ранишь. Ты должен убить меня одним ударом.
   Я думаю, что Киронага справился бы отлично. А Голова-с-Плеч придумал бы что-нибудь оригинальное. Но от этого деревенского парня я ничего не жду.
   Он опускает оружие.
   – Я не…я не могу…беззащитного человека…
   Я смеюсь.
   – Я сейчас могу встать и свернуть тебе шею, прежде чем ты успеешь сделать хотя бы одно движение. Неужели ты и впрямь думаешь, что я беззащитен?
   Он заносит меч, теперь уже собираясь не рубить, а колоть.
   – Коли сюда, – показываю ему точку на груди. – И не так, а чуть боком, чтобы меч прошёл между рёбрами.
   Он поворачивает клинок так, как я сказал.
   – Давай.
   Я закрываю глаза. Секунда, две, три…
   Он решается. Мгновенная боль в груди – и пустота. Последняя мысль: «Из парня выйдет толк».

* * *

   Мы отбываем втроём – я, Киронага и Фарка, так зовут нашего нового попутчика. Киронага легко согласился с присутствием третьего человека. Я ещё вчера заметил, что он нуждается в слуге. Почему он не ездит со своим слугой, он не объяснил. Но кто-то же должен стирать его чёрную одежду, полировать катаны и ухаживать за конём. Это не господская работа.
   Женщина Фарки снабжает нас запасом еды для трёх человек на несколько дней. Крестьянская лошадёнка едва тянет свою поклажу.
   По дороге я расспрашиваю его о местности.
   – Разбойники тут водятся?
   Мне хочется подраться. С Киронагой драться что-то не тянет – до поры до времени.
   – Да, господин. К вечеру подъедем к лесу, там водятся. Грабят всех подряд. Поэтому мы перед лесом заночуем у Альды, это вроде как сестра мне названная, давно дружим, а днём через лес поедем.
   У меня совсем другие планы. Я хочу поехать через лес именно ночью. Я хочу, чтобы на нас напали. Мне кажется, что Киронага хочет того же. Но Фарке об этом знать рано.
   – Ну, – говорю, – расскажи мне про местных разбойников.
   – Это атамана Булки банда. Булкой его прозвали за то, что в своё время хлеб воровал, когда неурожаи были. И перепродавал втридорога. А потом, как в хлебе недостатка не стало, на большую дорогу вышел. У него банда человек в тридцать.
   – Вооружены?
   – Точно вооружены. Булка иногда на окрестные деревни набеги делает. До нашей не добирался, долго ехать, а вот на ту, где Альда живёт, нападал. У них огнестрелы, как у вас, господин Риггер.
   Огнестрелы – это плохо. Можем вдвоём не справиться. Пара случайных пуль – и всё. Завтра проснёмся голыми, без вещей и денег, а разбойников ищи-свищи.
   – Не беспокойся, справимся, – говорит Киронага.
   Откуда он узнал мои мысли? Впрочем, неважно. Фарка думает, что реплика Киронаги обращена к нему, но мне кажется, что – ко мне.
   Фарка бледнеет.
   – Вы хотите напасть… – он недоговаривает.
   – Мы поедем через лес ночью, – говорит Киронага.
   Я никогда не думал, что смогу «работать в паре».
   Меня волнует другое. Неожиданно я понимаю, что Киронага – не просто отличный боец, сильнее меня. Я понимаю, что Киронага – такой же, как я. Точно такой же. Он хочет убивать, просто его манеры, его стиль жизни не позволяют ему убивать просто так. Поэтому он вынужден искать предлог. Мне предлог не нужен.
   Я перевожу разговор на другую тему.
   – Кроме разбойников, есть тут на что посмотреть?
   Фарка думает.
   – Ну, нет, наверное. Там, дальше, недалеко от города будет большая башня, а до того – ничего особенного.
   – Что такое большая башня?
   Тут Киронага перебивает собирающегося ответить Фарку.
   – Ты никогда не ездил в эту сторону?
   – Последние лет двести – нет.
   – А-а… – Киронага умолкает.
   Фарка молчит, не зная, можно ему говорить или нет.
   – Говори, – я обращаюсь к нему.
   – Её лет сто назад построили. Это огромная штука такая из дерева – наблюдательный пункт, с которого всю округу видно. Три года строили, говорят. Я один раз сам видел, когда в город ездил.
   Мне приходит в голову, что у него, у Фарки, в распоряжении вечность, а он в городе был всего один раз. Три дня потратить из вечности – не стоит ли это того? Потом я понимаю, что я – такой же. Мне надо потратить чуть больше времени. Чуть больше времени из вечности.
   Дорога очень скучна. Ничего не происходит, ничего не меняется. Я чувствую, как во мне закипает злость. Мне срочно нужно её на кого-то выплеснуть. Надо было взять с собой Болта. На Фарку у меня не поднимается рука, потому что он нужен для других целей, да и Киронага не позволит.
   С каких это пор я думаю о том, что кто-то может мне чего-то не позволить?

* * *

   Ближе к вечеру мы прибываем в деревню, где живёт названная сестра Фарки. Уже темнеет. Окна светятся, а на улице – никого.
   – Где все? – спрашиваю я.
   – Разбойников боятся, – отвечает Фарка.
   Проезжаем через всю деревню. Предпоследний дом – очень большой, из двух этажей, почти усадьба.
   – Здесь.
   – Хороший дом отгрохали.
   – Пятнадцать человек живёт.
   Фарка стучит в дверь. Окна горят, но никто не открывает. Фарка стучит сильнее и орёт:
   – Это я, Фарка. Альда, открой!
   За дверями – шевеление. Через некоторое время дверь приоткрывается. В проёме – округлое женское лицо, напоминающее луну.
   – Фарка?
   – Да я, я. И двое друзей моих.
   Быстро он в друзья нас записал. Отрежу ему яйца, сразу забудет свои слова.
   Альда приоткрывает дверь чуть шире.
   – Друзей?
   – Не бойся, люди благородные. Нам бы только на ночлег – на одну ночь…
   Киронага выступает из тени.
   – Не нужно нам ночлега, добрая женщина. Мы подкрепиться только, да отдохнуть с дороги. Через пару часов дальше поедем.
   На лице Альды – ужас.
   – Куда поедете?
   В этот момент мне приходит в голову странная мысль. Почему дверь открывает женщина? Есть ли в доме мужики – на пятнадцать человек-то?..
   Киронага спокоен.
   – В лес поедем. Разбойников придушим немножко.
   Альда отступает вглубь дома.
   Фарка открывает дверь, жестом приглашает нас внутрь. Сам идёт и берёт под уздцы наших лошадей, куда-то их уводит. Киронага проходит первым, я – следом. В огромных сенях Альда одна. В соседней комнате слышится какое-то стрекотание: швейный станок или прялка.
   Альда держит руки сцепленными на груди, неловко, будто молится.
   – Пойдёмте, – говорит она и идёт в одну из дверей – налево.
   Следуем за ней. Оказывается в обширной кухне. Маленькая женщина в смешном белом чепце строгает салат. Проходим через кухню, оказываемся в комнате с длинным деревянным столом. Наверх ведёт винтовая лестница. Кроме стола, в комнате – стулья, комод, в общем, много мебели. Мебель недешёвая, совсем не похожая на обстановку обычного сельского дома.
   – Тут, – Альда показывает нам на скамью, стоящую вдоль стола, и выходит.
   – Что-то тут не так, – говорю я.
   – Всё тут так, – говорит Киронага. – Это публичный дом.
   Я хмурюсь.
   – Не понимаю. Зачем в глуши публичный дом?
   – Если есть разбойники, значит, дорога оживлённая. Значит, ездят богатые купцы, мастера-толстосумы, солдаты. Почему бы не быть придорожному публичному дому? Альда, похоже, хозяйка.
   Киваю. Киронага прав. Он продолжает.
   – Они, наверное, ещё одежду шьют. Посуду делают. Кормят путников, а может, и на продажу что выращивают. Что-то вроде общины.
   – Наверное.
   Это объясняет дорогую мебель и отсутствие мужчин.
   – Их никто не охраняет, – говорю я.
   – Хочешь наняться? – смеётся Киронага. – Скорее всего, они сами себя хорошо охраняют.
   Появляется Фарка.
   – Лошадей пристроил. За ними ухаживают.
   Киронага кивает. Входит маленькая женщина, которую мы видели на кухне. В её руках – миска, окутанная паром. За ней – Альда с двумя тарелками и деревянными ложками.
   – Суп, – говорит она.
   И тогда меня пробивает. Я не могу так долго терпеть. Мне плевать на их грёбаный суп. Я встаю и выхожу из комнаты – мимо Альды, мимо маленькой женщины и Фарки. Киронага за моей спиной что-то говорит, но я не слышу.
   Я прохожу через сени в комнату, где слышал звуки ткацкого станка.
   В комнате горит камин, тут тепло и уютно. Посередине и в самом деле стоит станок, но небольшой, домашний. За ним сидит черноволосая женщина с тонкими чертами лица. На стуле у стены пристроилась ещё одна женщина, противоположность первой: широколицая, веснушчатая.
   Они поднимают на меня глаза. Мне плевать на Киронагу, да. Мне плевать на Киронагу.
   Рывком поднимаю женщину из-за станка, она кричит. Бросаю на пол, задираю на ней юбку. Второй рукой зажимаю рот. Веснушчатая бежит ко мне, я успокаиваю её метательным ножом в глаз. Она падает. Черноволосая орёт. Я разрываю ей нижнюю юбку, одновременно расстёгивая штаны. Бью её по лицу.
   Женщина бьётся. Я спиной чувствую чьё-то присутствие. Я вхожу в неё, рвусь вперёд, она пытается отвернуться, чтобы не видеть моего лица. Позади раздаётся визг, но никто меня не трогает. Слышу какой-то треск, глухой удар, мужской рёв, наверно, это Фарка.
   Я чувствую, как под моими руками трещат её рёбра. Она кричит и бьётся, я рвусь вперёд, всё происходит быстро, и я заканчиваю, и она уже почти не двигается.
   Я встаю, застёгиваюсь и, наконец, оборачиваюсь.
   В дверях стоит Киронага. У его ног – тело Фарки без головы. Голова откатилась в сторону. Рядом лежит окровавленная Альда, чуть позади – ещё две женщины. Подхожу к телу веснушчатой, достаю нож. Ножом перерезаю от уха до уха горло черноволосой. Иду к Киронаге, смотрю ему в глаза.
   – Почему ты меня прикрыл?
   Киронага отворачивается.
   – Поймёшь когда-нибудь.
   Он уходит. Я бросаю ему в спину нож. Он уклоняется, его рука чёрной змеёй ловит нож в полёте. Он смотрит на меня.
   – Ты хочешь опять?..
   Я протягиваю руку. Он бросает нож. Не в меня, а мне – чтобы я поймал.
   Он выходит. Выхожу в сени. У стены стоят женщины. Они смотрят на меня – окровавленного, растрёпанного.
   Иду в кухню. Киронага наливает себе суп. Подхожу, беру миску, зачёрпываю. Пью прямо из миски. Вкусно, хотя уже немного остыл.
   – Нам нужно идти, – говорит Киронага.
   – Да.

* * *

   В лесу очень темно. Факелы освещают ближайшие метров двадцать. Киронага едет впереди, я – чуть дальше. Догоняю.
   – Киронага…
   – Да.
   – Ты соврал мне.
   – Насчёт чего?
   – Насчёт цели нашего путешествия.
   Киронага думает.
   – Если я скажу, что соврал, ты развернёшься и поедешь обратно?
   – Нет.
   – Тогда велика ли разница? Я не соврал тебе. Я рассказал тебе не всё.
   Я понимаю, что больше он ничего не скажет.
   Где-то слева ухает филин. Звуки ночного леса сильно отличаются от звуков дневного. Ночью в лесу не менее шумно, но все звуки – другие.
   Филин ухает справа.
   – Скоро, – говорит Киронага.
   Факел высвечивает человеческую фигуру. Человек одет в широкий чёрный плащ и широкополую шляпу с пером: типичный разбойничий наряд, каким его рисуют в книгах. Он стоит посередине дороги. Полы плаща распахиваются, в руках у бандита – огнестрел. Посерьёзнее, чем у меня. Многозарядный, стреляет очередями. Это очень дорогое оружие. Я слышал, что такие есть только у личной охраны Императора.
   Разбойник наставляет огнестрел на нас. Он улыбается.
   – До свиданья, – говорит он.
   И в этот момент ему в глаз вонзается нож Киронаги, нечто вроде короткой катаны. Киронага мгновенно спрыгивает с лошади, я тоже. Раздаётся выстрел, потом ещё один. Я бросаю факел в направлении звука, он высвечивает бородатую физиономию среди деревьев. Мечу наугад один из ножей. По хрипу понимаю, что попал.
   Факел Киронаги гаснет. Брошенный мной факел поджигает траву. В отблесках огня видна метнувшаяся в темноту фигура. Мне кажется, это Киронага.
   Зажигается факел: это один из разбойников. Я тотчас мечу в него нож. Попадаю.
   Снова темнота. Шуршание ног. Я отбегаю с дороги в лес и падаю навзничь. Кто-то пробегает мимо меня. Я подсекаю ему ноги мечом и перерезаю горло. На ощупь чувствую, что мужчина бородатый: не Киронага. Глаза начинают привыкать. Видны силуэты людей. Раздаётся крик. Только сейчас осознаю, что до того всё происходило в полной тишине.
   Два разбойника стоят в нескольких метрах от меня. Слышу шёпот:
   – Где они?
   Мечу в одного нож. Пока второй не очухался, подлетаю и рассекаю ему живот. Достаю из тела первого нож: и так уже два разбазарил.
   Раздаётся протяжный свист. Почти сразу же лес освещается множеством факелов. На дороге появляется несколько всадников. Вслед за ними бегут пешие. Передний всадник освещен лучше всех. Он оглядывается и что-то спрашивает у разбойника, который подбегает к нему. Тот отвечает.
   Всадник выпрямляется.
   – Я – атаман Булка, – громогласно вещает он. – Я не знаю, кто вы, но вы стоите моих парней. Выходите, я не причиню вам вреда.
   Я жду, что предпримет Киронага.
   – Я жду! – кричит Булка.
   Он не привык ждать, я так понимаю. Я тоже не привык.
   Я достаю дробовик и иду через лес напролом. Булка поворачивается. Теперь я на свету. Дробовик держу наперевес. Если что, снесу разбойнику напоследок полголовы.
   – Ты кто? – спрашивает Булка.
   – Я – Риггер.
   – Ну и что?
   Я понимаю теперь, как невелика моя провинция. Как недалеко ушла моя слава. Три дня пути – и всё, ничего больше нет. Никто не знает, кто такой Риггер.
   – А то, что если ты сейчас не пропустишь меня дальше, я убью вас всех, и у меня ещё останется пара часов на то, чтобы привязать к вашим ногам камни и спустить вас в ближайшую реку.
   Булка смотрит на меня с недоумением. Потом разражается смехом.
   – Ха-ха-ха! – он смеётся. – Ну, насмешил, да, насмешил.
   Его лицо становится серьёзным.
   – Во-первых, ближайшая река в получасе езды. Во-вторых, как ты собираешься нас всех убить?
   Он смотрит на меня пронзительно.
   И тут появляется Киронага. Он просто влетает в толпу разбойников сзади и начинает рубить направо и налево. Булка оглядывается, чтобы понять причину шума, и тут я поднимаю дробовик и всаживаю первый заряд в Булку, второй – в его ближайшего товарища. Булке выдирает кусок печени, товарищу разносит грудь. Раздаётся очередь: это работает автоматический огнестрел. Похоже, он у них от силы один на всю банду.
   Огнестрел затыкается: Киронага достал стрелка. Я мечу один нож за другим. В меня попадают из простого однозарядного огнестрела. Затем я достаю меч и начинаю сеять смерть. Противников слишком много. Я едва успеваю замечать, как убиваю. Одному cношу голову, второму пробиваю живот, третьему отсекаю руку с оружием. Четвёртый, пятый. По спине стекает кровь: кто-то рубанул вскользь. Ноги становятся ватными, рублю и колю, но разбойники всё наседают.
   Выхватываю семихвостку и размахиваю ей над головой. Толпа отступает. Кому-то крюком раздирает лицо. Начинаю вращать ниже и более целенаправленно. Кто-то пытается подставить под плётку меч, но остаётся без руки. Половина кисти болтается на крюке. Навстречу выходит рослый детина в кирасе и металлическом шлеме. Я подсекаю ему ноги, семихвостка вырывает часть икры, он с рёвом падает. Плеть цепляется за кирасу. В этот момент раздаются два щелчка.
   Заношу руку за спину, нащупываю два арбалетных болта. Мир мутнеет. Падаю. Под моей рукой – чей-то огнестрел, маленький, однозарядный. Стреляю наугад. Темнота.

* * *

   Открываю глаза. Я лежу поперёк лошади. Светает. Лес позади. Киронага едет на своём чёрном жеребце, поводья моей лошади прицеплены к его седлу.
   – Стой, – выдавливаю из себя.
   Киронага останавливается.
   Я нащупываю пояс, которым пристёгнут к седлу, и сползаю с лошади. Спину немножко ломит.
   – Молодец, очнулся.
   Киронага выглядит отлично. Ни единой царапины, одежда – как новенькая. Вдруг обнаруживаю, что к моему седлу приторочены поводья ещё одной лошади, а за ней плетётся другая. Обе нагружены.
   Киронага замечает мой взгляд.
   – Я позаимствовал у разбойников пару лошадей, немного припасов и оружия.
   Тут я замечаю автоматический огнестрел, укрепленный на седле Киронаги. Дорогое оружие. Очень дорогое оружие.
   Запрыгиваю на лошадь. Моя семихвостка и дробовик прицеплены к седлу.
   Когда он всё успел? Неужели он в одиночку положил всех остальных разбойников? И не просто положил, а ещё обчистил их. Меня осеняет.
   – А погони не будет?
   – Не будет, – говорит Киронага. – Точно не будет.
   – Почему ты так уверен.
   – Я не ошибаюсь.
   Он не ошибается.
   Солнце светит мне в глаза. Я прикрываю их рукой. Тишина удивительная. Вокруг – бесконечные поля. Лёгкий ветерок. Идиллия.
   – Киронага, ты заговорённый?
   – Заговорённых не бывает.
   Я даже не знаю, что ещё у него спросить. Мы едем молча.

* * *

   Мы едем ещё четыре дня. За это время ничего не происходит. Киронага старательно объезжает деревни и даже хутора. Как ни странно, во мне нет гнева. Мне не хочется никого уничтожать. Вероятно, стычка с разбойниками дала выход моей энергии с большим запасом.
   Смерть – непростая штука. Кажется, что засыпаешь – и утром просыпаешься обновлённым. Но всё равно гложет какое-то странное чувство, что так не должно быть. Что есть мизерный, крохотный шанс того, что утром не будет больше мира, не будет солнца, травы и деревьев. Что смерть будет последней.
   Я не помню своего прошлого. Того, которое было до бессмертия. Почти не помню.
   Иногда я всё-таки вспоминаю – урывками. Мне кажется, у меня был отец. Матери не помню совсем, а вот отца – помню. Огромного мужчину с вечно чёрными от пота и грязи руками. Он работал в кузнице. Я помню, как раздуваю горн, как бью молотом, тяжеленным, чуть ли не с себя самого весом, по раскалённому пруту.
   Я помню, как дерусь со сверстником, как получаю ссадину на коленке. Как ссадина заживает – долго, чуть ли не неделю.
   Я помню отца мёртвым – навсегда мёртвым. Он лежит, огромный и грязный, посреди дороги, хлещет дождь, и лошадь смотрит печально-печально, точно понимает, что произошло.
   Но всё это нечёткое, расплывчатое, точно сон. Если ухватишь сон за ниточку, он восстановится. Если чуть-чуть упустишь, он расколется на фрагменты и навсегда исчезнет из памяти.
   Чёткость мир обретает только в день, когда я стал бессмертным. Один подонок – я не знаю, что с ним теперь – воткнул в меня нож. Под рёбра, и оставил издыхать. Я не мог и пошевелиться. Умирал долго, чуть ли не сутки. А потом я проснулся, и моё тело было совершенно целым, руки сильными, а голова – ясной. Тогда я понял, что мир изменился. Это было очень давно.
   Мы не потеряли счёт годам. Мы перестали их считать совершенно намеренно. Я действительно не знаю, сколько мне лет. Никто не знает.

* * *

   – Мы приближаемся к городу, – говорит Киронага.
   Впереди селение. Совсем небольшое. А за селением вдалеке виднеется что-то странное. Это высоченная башня, метров сорок в высоту. Киронага останавливается.
   – Остановись и присмотрись, – говорит он.
   Я смотрю во все глаза. И вижу крохотную фигурку на вершине башни.
   – Это первый форпост города. Самого города отсюда не разглядеть, но с башни наблюдатель видит всё, кроме того, что у него под носом, – Киронага усмехается. – Это ему и не нужно, впрочем.
   Я ничего не говорю. Мы едем дальше.
   Проезжая через селение, я обращаю внимание на то, что одежда изменилась. Полотно рубах стало более тонким и белым. Узоры – немножко другими. Среди женщин теперь преобладают голубоглазые блондинки, высокие, статные, с большой грудью и крепкими бёдрами. Толстух среди них почти не встречается. Всё-таки мы едем на северо-запад.
   Киронага не зря объезжал селения кругом. Как только я оказываюсь в окружении людей, как во мне поднимается волна ненависти. Мне хочется убивать.
   Киронага чувствует это.
   – Нет, Риггер. Терпи, – говорит он, глядя мне в глаза.
   И я терплю.
   За деревней – поля и хутора. Башня всё ближе и ближе, и я понимаю, какая она большая. Человек, придумавший эту конструкцию, – гений.
   Массивные стволы причудливо переплетаются и скрещиваются, придавая башне устойчивость. Я думаю, что даже в случае землетрясения с ней ничего не случится. Через всю башню идёт лесенка. В башне четыре уровня, наблюдательный пункт – на самом верху. И в самом деле, человек на башне не заметит того, что происходит у него под носом, если не высунется почти полностью за край ограждения.