Три связанных вместе изолентой красноватых бруска идеально, натуге, входили в левый верхний карман камуфляжа (чистенького, час назад впервые после стирки надетого); Лукин проковырял в крайнем продольное отверстие шилом складного ножа и стал аккуратно ввинчивать детонатор…
Похожий амулет – намертво прикрученную над сердцем гранату (намертво – чтобы не сорвать, не использовать раньше времени в горячке боя, чтобы дотянуться зубами до кольца в самый последний момент) носили наши казаки-добровольцы во время боснийской войны – носили, зная, что жизнь их в плену усташей или мусульман будет недолгой, но весьма богатой мучительными впечатлениями. Надел его тогда и Лукин – имелось сильное подозрение, что русский журналист тоже в плену не заживется. А потом, возвращаясь из балканской командировки, вывернул на память запал – на память о смерти, которую носил две недели на сердце…
Теперь талисман пригодился.
– А не заскочить-то нам по пути на Свелоозеро, Аполлоша? – раздумчиво спросил Степан Викентьевич Парфенов, более известный под прозвищем Маркелыч. – Евгеньича заодно проведаем, чего ему там одному скучать… Все равно сутки, почитай, потеряли из-за ветрюги-то…
Пилот, названный Аполлошей, не стал отвечать на обращенный, по видимости, к нему вопрос. Он не первый год летал с Маркелычем и знал, что на деле прозвучал приказ, ясный и недвусмысленный. Про то, что “по пути” на деле означает крюк на четверть тысячи километров в сторону, он тоже не стал распространяться – полез по приставной алюминиевой лесенке в кабину.
– А горючки если не хватит, – добавил Маркелыч ему в спину, – у Авдеича, на третьей заимке, подзаправимся. Заодно и пелядь копченую заберем, говорил он, что поднабралось пеляди-то…
Пилот уже возился с ручками и тумблерами, Маркелыч повернулся к приткнувшемуся у вертолетного колеса человеку в замызганной зеленой форменной рубашке:
– Вставай, рыбохрана… С нами полетишь, на Светлоозеро. Может, какого браконьера сверху углядишь… не-санк-ци-о-ни-ро-ван-но-го…
Человек поднял абсолютно пьяную физиономию, икнул и заявил протест:
– Эт-то не мой район… Эт-то… ик.. во-о-ще не наш субьект… ик… ф-ф-федерации…
И он снова уткнулся лицом в колени.
– Ничего-ничего… – легонечко пнул его в бок Маркелыч с брезгливой усмешкой. – Коли словишь кого, протокол накатаешь, так дадим с борта радиограмму, куда надо… прилетишь, а у тебя на столе приказ о переводе-то…
Она вообще ничего не знала – мозг ее, разросшийся вполне пропорционально телу, блестяще опровергал марксистский закон перехода количество в качество – под броневой крепости черепом жили самые примитивные рефлексы: обнаружить, догнать, схватить и отправить в вечно голодное брюхо добычу…
Но подходящей добычи вокруг не осталось. Одинокие рыбы, еще пугливо таящиеся в озере, требовали истратить гораздо больше энергии на свою поимку, чем могли дать гигантской туше; водоплавающие птицы, составлявшие последние два года большую часть рациона твари, мало-помалу научились избегать опасное озеро, почти не останавливаясь на отдых при весенних и осенних перелетах…
А другие, более крупные животные, оказывались на водной поверхности редко и насыщали тварь на короткое время.
Она здорово сдала за последнее время, движения потеряли былую стремительность, большую часть времени тварь проводила в сонном оцепенении в своем логове, в полумраке нагромождения подводных валунов на дне залива – раньше на его более спокойную, чем озеро, поверхность часто опускались пролетные стаи уток, гусей и казарок – от ветров и волн залив прикрывали высокие холмистые берега и цепочка луд.
Теперь птицы не появлялись и тварь, не накопившая к долгой холодной зиме никаких жировых запасов, была обречена на медленную гибель. Огромное тело, давшее когда-то беспроигрышную фору в борьбе за существование, стало ловушкой, оно сжигало само себя – но тварь этого не понимала и не осознавала, лишь чувствовала жуткий голод…
Ее собратья (их осталось очень мало, и они были не по зубам твари, а она им) тоже никак не смогли бы дотянуть до весны – на их охотничьих участках, раскиданных по озеру, пищи оставалось еще меньше; и давно прошло то время, когда, объединившись для облавной охоты, они вносили опустошение в многочисленное еще рыбье население… Но они чутко вслушивались, что происходит вокруг них на большом расстоянии – как будто бы тщетно надеялись, что вернутся хорошие времена и вокруг вновь будет кишеть вкусная еда…
Колебания воды, производимые довольно крупной рыбой, тварь определила издалека и безошибочно – рыба трепыхалась, а не плыла как обычно и, раненая, стала легкой добычей. Тварь, казалось, не шевельнулась – можно было увидеть, будь у этой сцены наблюдатель, как огромный донный валун двинулся вперед – сначала медленно, а потом все более и более ускоряясь…
Ветер медленно сносил лодку к середине залива, в двух десятках метров позади тянулась на буксире великанская жерлица, трос с проводом уходили вертикально вниз, где в глубине метался живец – на сей раз на огромном, добротно выкованном и остро отточенном двойном крюке, Маркелыч не подвел.
Остальные живцы остались у берега, Лукин прекрасно знал, что голодные щуки даже вполне банальных размеров порой атакуют свешенные за борт садки с рыбой, а дичь, на которую он охотился, приманивать вплотную к лодке никак не стоило.
Он сплюнул за борт и пододвинул высокий шнурованный ботинок поближе к плоской педали, лежавшей на дне – Володя сделал по его просьбе у аппарата включение ногой, как у стоматологической бормашины. (“Шесть с половиной тысяч рублей” – виновато сказал Дземешкевич, когда Лукин закончил изучать установку. “Рубле-е-ей…” – с непонятным Володе выражением протянул Лукин, цифру из телефонного разговора запомнивший прекрасно, но по умолчанию считавший валюту долларами…)
За борт он не глядел, все равно волнение не позволяло ничего увидеть даже на малой глубине. Лукин внимательно смотрел на расщеп в стволе дерева-жерлицы, зажимающий нейлоновый трос, игравший сегодня роль лески.
Обычная щука, схватив приманку, разматывала жерлицу немного, на метр-другой, затем стояла неподвижно на одном месте, заглатывая живца – и лишь потом пыталась уйти, вытянув весь запас лески. Он не рассчитывал на такую классическую хватку – судя по первому опыту, тварь глотала леща мгновенно, как пилюлю; но какие-то секунды, десять или двадцать в лучшем случае, пока слетают с рогатки все многочисленные витки, у него в распоряжении будут…
А потом сработает аппарат.
Он оглянулся через плечо назад, где с носа лодки уходил в глубину толстый медный провод без изоляции, задержал взгляд на какую-то секунду – последняя проверка на всякий случай.
В этот момент тварь схватила живца.
Жерлица сработала, как и требовалось – трос легко выскочил из расщепа и, разматываясь, погасил часть бешеной энергии рывка. Но и оставшейся части хватило с избытком…
Жерлица, вращаясь взбесившимся вентилятором, пронеслась под углом мимо надувного суденышка и нырнула в воду. Через долю секунды натянувшийся струной трос дернул лодку, мгновенно развернув. Она накренилась, низкий борт черпнул воды. Тяжеленный аппарат Дземешкевича скользнул по жесткому днищу…
Черт!!! Лукин едва успел выдернуть ногу – педаль, на которую он так и не надавил, зажало между сдвинувшимся аппаратом и мягким надувным бортом. Новый рывок, лодка накренилась сильнее. Вода снова хлынула через транец, крен увеличился еще больше.
И Лукин сам не понял, как очутился в озере – тело отреагировало рефлекторно, перевалившись за борт в самый последний момент, после которого лодка неизбежно должна была опрокинуться.
Зато почувствовала какие-то странные колебания, идущие с поверхности – на рыбу, птицу или животное не похоже, но все же может оказаться вполне съедобным…
Она замедлила движение, входя в разворот с большим радиусом и неожиданно почувствовала слабую режущую боль в желудке, куда отправился переставший трепыхаться лещ. Скорее удивленная, чем напуганная, тварь содрогнулась всем телом, желудок безуспешно попытался отрыгнуть содержимое – и тут боль пронзила ее по-настоящему, прокатившись волной по всему огромному телу.
Тварь рванулась вперед, не выбирая направления.
Выровнявшаяся лодка скакнула вперед резвым мустангом, громко хлопая днищем по волнам. Страховочный леер спасательного жилета тут же натянулся и потащил – по непонятному капризу дизайнерской мысли он крепился к жилету сзади на талии и теперь Лукин несся спиной вперед, мотаясь во все стороны. Сопротивление воды давило со страшной силой, в любой момент карабин леера мог не выдержать.
Он с трудом – руку потоком воды отбрасывало назад – нащупал леер, перевернулся на живот, головой вперед и на секунду подумал, что представляет из себя прекрасного живца.
Жилет не давал погрузиться, но невысокие волны Лукин прошибал насквозь, вода била в лицо, попадала в нос и рот. Казалось, что он преодолевал два метра до лодки целую вечность. Мокрый леер выскальзывал из рук, борт приближался медленно…
В самый последний момент, когда Лукин уже протягивал к нему руку, тварь резко изменила направление движения. Лодка рыскнула в сторону и торчащее весло чувствительно шарахнуло по голове – Лукин пробулькал ругательство, но успел ухватиться за черную пластиковую лопасть…
Через борт он перевалился осторожно, стараясь не нарушить неустойчивого равновесия. На дне лодки плескалось на полторы ладони воды. Лукин – мокрый, взъерошенный, отфыркивающийся – приподнялся на колени, оценивая обстановку.
Лодка ходко шла по широкой дуге, тварь тянула сильно, но ровно. Теперь можно не пороть горячку и аккуратно приступать ко второму этапу охоты.
Приступить он не успел – натянутый до звона трос внезапно провис, медленно и безвольно опускаясь вниз. Лодка, замедляясь, поплыла по инерции…
«Оборвала… – похолодел Лукин. – Мать твою, ну никак не могла она порвать… Значит, выплюнула…»
Больше он ничего не успел подумать…
Резкий толчок.
Лукин не удержался и рухнув в глубокую лужу на дне лодки. Борт вновь изрядно черпнул воды, но это было еще не самое худшее. Намертво укрепленный трос, натянувшийся теперь почти в противоположном направлении, чуть не оторвал кормовой транец. Между транцем и надувным бортом образовалась медленно растущая щель.
Лукин, рыча, вновь поднялся на колени. По лицу текла смешанная с водой кровь – падая, вскользь зацепил виском угол аппарата. И тут трос провис снова.
На сей раз он не поддался на уловку твари. Вцепился изо всех сил рукой в уключину, другой нашаривал педаль, мимолетно порадовавшись, что попросил Володю сделать ее водонепроницаемой.
Тварь не подавала признаков жизни теперь гораздо дольше, он успел нащупать педаль и с трудом вытащил ее, зажатую между бортом, аппаратом и днищем. Успел даже снова встревожиться затянувшейся паузой, когда новый прыжок лодки показал, что противник никуда не делся и сил у него более чем достаточно.
Тактика резких рывков и смены направлений принесла твари успех.
Слабым местом оказался не трос и не добротный крюк, но сама лодка – транец полностью оторвался с одной стороны, корма раскрылась, как калитка на петлях, течь превратилась в мгновенно затопивший лодку поток.
Не страшно, запас плавучести бортовых баллонов оставался достаточным, но аппарат…
Володина установка, призванная поставить точку в затянувшейся игре, медленно ползла по наклонившемуся днищу к корме, каковой, собственно говоря, уже не осталось. Ее движение сместило центр тяжести и увеличило наклон, который, в свою очередь, ускорил движение.
Лукин, не теряя времени, стиснул педаль между мокрыми ладонями.
Аппарат не сработал.
Лукин зарычал раненым медведем, но тут же понял – между ногой и полом давление куда больше, чем между двумя руками. Понял – и давил педаль кулаками, изо всех сил, до хруста в суставах пальцев, не обращая внимания на все сильнее кренящуюся лодку и сползающий в озеро агрегат.
Педаль сработала со щелчком, показавшимся ему пистолетным выстрелом.
Установка Володи Дземешкевича была однозарядной, подобно старинному кремневому пистолету. Сейчас она выдала в одном коротком импульсе всю энергию, которой заряжалась почти три часа. Разность потенциалов накопилась кошмарная – один полюс находился на медной жиле, уходившей в воду с носа лодки. Другой – на железном крюке, глубоко в желудке твари.
Казалось, под водой одна за другой бесшумно взорвались несколько гранат. Поверхность всколыхнась серией подводных взрывов – это корчилась и металась в конвульсиях тварь. Огромное тело не могло понять, что оно уже мертво, что сердце остановилось навсегда – могучие мышцы продолжали проигранную битву за жизнь, не желая признавать поражения от невидимого врага.
Когда он заказывал, а Володя собирал аппарат, они никак не рассчитывали, что в момент включения лодка с оторванной кормой будет полна воды, а одежда Лукина окажется насквозь мокрой. Конечно, большую часть электроразряда получила тварь, в него угодили самые крохи, но и их хватило.
Он не видел, как умирает тварь – короткая обжигающая судорога скорчила и швырнула на дно лодки. Казалось, буквально в каждую клетку тела воткнули маленькую зазубренную иголку – воткнули и стали медленно поворачивать, сматывая нервы и жилы в один большой и тугой клубок пульсирующей боли. Сердце пропустило удар, другой, третий – он попытался закричать, словно крик мог вновь запустить останавливающийся мотор – не сумел, гортань и легкие парализовало.
Перед глазами стояла сплошная тьма.
Вот и конец, успел отрешенно подумать он, но тут сердце неуверенно сократилось, еще раз, еще – и застучало лихорадочно, будто спеша оправдаться и отработать вынужденный сбой. Очень хотелось вдохнуть, но он уже немного воспринимал окружающее и понял – нельзя, захлебнется.
Попытался оттолкнуться рукой от днища лодки, поднять из воды голову – не получилось, из последних сил перевернулся на спину. Надутый воротник жилета поднял лицо над водой…
…Как славно оказалось лежать, со свистом втягивая воздух и смотреть в небо – тьма перед глазами уходила медленно и постепенно, начиная с середины – по краям небо с пробегающими облаками еще было затянуто черной пеленой…
Спасший его и полуразбитую лодку агрегат теперь наоборот, пытался их утопить – вывалившись в образовавшуюся сзади прореху, повис на проводах и тросе в паре метров ниже поверхности озера, поставив лодку почти вертикально, с задранным носом и притопленной кормой.
Лукин тяжело заворочался, боком, полупарализованным крабом подполз, скорее даже скатился, к корме (только жилет не дал снова уйти с головой под воду). Вынул из вшитых в боковой кармашек брюк ножен охотничий нож…
Сил не осталось, он долго водил лезвием по проводам, потом по тросу – последние нейлоновые волокна лопнули и проработавшее меньше секунды чудо техники навсегда легло на дно Прошкиного озера.
Лодка немедленно выпрямилась, лишь чуть западая на корму. Он встал на четвереньки, кривясь от боли, затем сел на банку и взглянул на трос, закрепленный на изуродованном транце.
Трос и прикрепленный вдоль него провод опять уходили под углом в воду без малейшего натяжения, но там, в десятке метров, на воде покачивалось…
Лукин медленно, старческими движениями, взялся за трос, выбрал слабину и стал осторожно подтягивать лодку к добыче.
Не верил, даже когда тварь тащила и топила лодку, даже когда сдавливал педаль; не верил, потому что невозможно поймать чудо, мечту, легенду… А если можно – никакая это не легенда и не мечта.
…Ни Водяным Хозяином, ни Чертушкой тварь не была, по крайней мере никаких человеческих черт у нее не просматривалось. Верующие в реликтовых ящеров тоже могли спать спокойно – к пресмыкающимся монстр Светлоозера не имел отношения. Это оказалась рыба. Но не акула и не сом-людоед, даже не гигантская щука (а Лукин до самого конца считал, что сражается именно с ней).
Но это была рыба.
Рыба, про которую он не вспомнил в своих выкладках. Может потому, что встречающийся повсюду хищник слишком мелок, с трудом дорастает до трети метра, дальше прибавляя в высоту и толщину, и никогда не нападает, пусть и в виде исключения, на животных и птиц – не трогает даже лягушек и самых крошечных утят.
Перед Лукиным брюхом вверх плавал окунь.
Самый обычный окунь, легко становящийся добычей юных рыболовов – обычный во всем, кроме размеров. Ошибки быть не могло, хотя виднелись лишь брюхо и часть бока – красные брюшные плавники (здесь, правда, на концах серо-зеленые) и характерные полосы не позволяли усомниться.
Но вот размеры…
Размеры Лукина потрясли, он ждал экземпляр, вес которого надо считать на центнеры – способный пусть не проглотить целиком, то хотя бы утащить на дно взрослого мужчину. Но тут…
Длина доступной для обозрения части брюха чудища оказалась почти вдвое больше лодки – метров семь-восемь, при том, что голова и хвост не видны, круто уходят под воду… И счет здесь шел уже на тонны. Но несмотря на гигантские размеры добычи, он почувствовал внутри холодок разочарования.
Окунь… Обычный окунь-переросток… Стоило потратить двадцать три года на поиски небывалого и чудесного, чтобы найти вот это – нажравшегося гормональной химии и вымахавшего с катер размером окунька…
Не хотелось удивляться, охать и ахать, заглядывать в пасть чудовищу и пытаться отколупнуть ножом огромную чешую – ну окунь, ну большой, ну громадный, не ихтиозавр ведь и даже не айдахар на худой конец…
А потом разочарование сменилось тревогой, потому что окунь не щука, всегда предпочитающая одиночество, потому что…
ПОТОМУ ЧТО ОКУНИ ОХОТЯТСЯ ВСЕГДА СТАЯМИ, ЧЕРТ ИХ ЗАБЕРИ ! ! ! ! !
Он внимательно оглядел озеро, мигом позабыв про боль, и…
Впереди, где цепочка луд тянулась частым гребнем, на мелководном промежутке между их вершинами он увидел движущийся по воде бурун с расходящимися в стороны усами. Такой след, только послабее, оставляет плывущая чуть ниже поверхности крупная рыба…
А может с ним сыграло дурную шутку воображение, подстегнутое еще не ушедшим из крови адреналином – до луд было довольно далеко, волны над ними гуляли более высокие, а сидел Лукин близко от поверхности воды.
Как никогда он хотел сейчас ошибиться…
То, что слышалось как шум крови в ушах, на деле оказалось еле слышным стрекотанием вертолета – вдалеке Лукин увидел крохотную железную стрекозу и вяло удивился – впервые в районе озера пролетал аппарат тяжелее воздуха…
Он отогнул жилет – взрывчатка и гранатный запал на месте, он попробовал дотянуться до кольца зубами – получилось, хоть шея и отозвалась резкой болью. Лукин удовлетворенно кивнул и начал размеренно грести, не глядя по сторонам и ни на что не обращая внимания: ни на нарастающую, холодящую боль в груди, ни на усиливающийся стрекот вертолета…
Эпилог: Конец легенды
Похожий амулет – намертво прикрученную над сердцем гранату (намертво – чтобы не сорвать, не использовать раньше времени в горячке боя, чтобы дотянуться зубами до кольца в самый последний момент) носили наши казаки-добровольцы во время боснийской войны – носили, зная, что жизнь их в плену усташей или мусульман будет недолгой, но весьма богатой мучительными впечатлениями. Надел его тогда и Лукин – имелось сильное подозрение, что русский журналист тоже в плену не заживется. А потом, возвращаясь из балканской командировки, вывернул на память запал – на память о смерти, которую носил две недели на сердце…
Теперь талисман пригодился.
2
Голубой глазок из-под длинных загнутых ресниц смотрел игриво и зазывающе, да и вообще вид у золотой рыбки (или у сильно стилизованного карася) с эмблемы концерна “Голдфиш-Трейд”, изображенной на серо-голубом борту вертолета, был на редкость кокетливый.– А не заскочить-то нам по пути на Свелоозеро, Аполлоша? – раздумчиво спросил Степан Викентьевич Парфенов, более известный под прозвищем Маркелыч. – Евгеньича заодно проведаем, чего ему там одному скучать… Все равно сутки, почитай, потеряли из-за ветрюги-то…
Пилот, названный Аполлошей, не стал отвечать на обращенный, по видимости, к нему вопрос. Он не первый год летал с Маркелычем и знал, что на деле прозвучал приказ, ясный и недвусмысленный. Про то, что “по пути” на деле означает крюк на четверть тысячи километров в сторону, он тоже не стал распространяться – полез по приставной алюминиевой лесенке в кабину.
– А горючки если не хватит, – добавил Маркелыч ему в спину, – у Авдеича, на третьей заимке, подзаправимся. Заодно и пелядь копченую заберем, говорил он, что поднабралось пеляди-то…
Пилот уже возился с ручками и тумблерами, Маркелыч повернулся к приткнувшемуся у вертолетного колеса человеку в замызганной зеленой форменной рубашке:
– Вставай, рыбохрана… С нами полетишь, на Светлоозеро. Может, какого браконьера сверху углядишь… не-санк-ци-о-ни-ро-ван-но-го…
Человек поднял абсолютно пьяную физиономию, икнул и заявил протест:
– Эт-то не мой район… Эт-то… ик.. во-о-ще не наш субьект… ик… ф-ф-федерации…
И он снова уткнулся лицом в колени.
– Ничего-ничего… – легонечко пнул его в бок Маркелыч с брезгливой усмешкой. – Коли словишь кого, протокол накатаешь, так дадим с борта радиограмму, куда надо… прилетишь, а у тебя на столе приказ о переводе-то…
3
Тварь, которую Лукин считал щукой, была обречена, хотя сама и не знала этого.Она вообще ничего не знала – мозг ее, разросшийся вполне пропорционально телу, блестяще опровергал марксистский закон перехода количество в качество – под броневой крепости черепом жили самые примитивные рефлексы: обнаружить, догнать, схватить и отправить в вечно голодное брюхо добычу…
Но подходящей добычи вокруг не осталось. Одинокие рыбы, еще пугливо таящиеся в озере, требовали истратить гораздо больше энергии на свою поимку, чем могли дать гигантской туше; водоплавающие птицы, составлявшие последние два года большую часть рациона твари, мало-помалу научились избегать опасное озеро, почти не останавливаясь на отдых при весенних и осенних перелетах…
А другие, более крупные животные, оказывались на водной поверхности редко и насыщали тварь на короткое время.
Она здорово сдала за последнее время, движения потеряли былую стремительность, большую часть времени тварь проводила в сонном оцепенении в своем логове, в полумраке нагромождения подводных валунов на дне залива – раньше на его более спокойную, чем озеро, поверхность часто опускались пролетные стаи уток, гусей и казарок – от ветров и волн залив прикрывали высокие холмистые берега и цепочка луд.
Теперь птицы не появлялись и тварь, не накопившая к долгой холодной зиме никаких жировых запасов, была обречена на медленную гибель. Огромное тело, давшее когда-то беспроигрышную фору в борьбе за существование, стало ловушкой, оно сжигало само себя – но тварь этого не понимала и не осознавала, лишь чувствовала жуткий голод…
Ее собратья (их осталось очень мало, и они были не по зубам твари, а она им) тоже никак не смогли бы дотянуть до весны – на их охотничьих участках, раскиданных по озеру, пищи оставалось еще меньше; и давно прошло то время, когда, объединившись для облавной охоты, они вносили опустошение в многочисленное еще рыбье население… Но они чутко вслушивались, что происходит вокруг них на большом расстоянии – как будто бы тщетно надеялись, что вернутся хорошие времена и вокруг вновь будет кишеть вкусная еда…
Колебания воды, производимые довольно крупной рыбой, тварь определила издалека и безошибочно – рыба трепыхалась, а не плыла как обычно и, раненая, стала легкой добычей. Тварь, казалось, не шевельнулась – можно было увидеть, будь у этой сцены наблюдатель, как огромный донный валун двинулся вперед – сначала медленно, а потом все более и более ускоряясь…
4
К веслам он не притрагивался.Ветер медленно сносил лодку к середине залива, в двух десятках метров позади тянулась на буксире великанская жерлица, трос с проводом уходили вертикально вниз, где в глубине метался живец – на сей раз на огромном, добротно выкованном и остро отточенном двойном крюке, Маркелыч не подвел.
Остальные живцы остались у берега, Лукин прекрасно знал, что голодные щуки даже вполне банальных размеров порой атакуют свешенные за борт садки с рыбой, а дичь, на которую он охотился, приманивать вплотную к лодке никак не стоило.
Он сплюнул за борт и пододвинул высокий шнурованный ботинок поближе к плоской педали, лежавшей на дне – Володя сделал по его просьбе у аппарата включение ногой, как у стоматологической бормашины. (“Шесть с половиной тысяч рублей” – виновато сказал Дземешкевич, когда Лукин закончил изучать установку. “Рубле-е-ей…” – с непонятным Володе выражением протянул Лукин, цифру из телефонного разговора запомнивший прекрасно, но по умолчанию считавший валюту долларами…)
За борт он не глядел, все равно волнение не позволяло ничего увидеть даже на малой глубине. Лукин внимательно смотрел на расщеп в стволе дерева-жерлицы, зажимающий нейлоновый трос, игравший сегодня роль лески.
Обычная щука, схватив приманку, разматывала жерлицу немного, на метр-другой, затем стояла неподвижно на одном месте, заглатывая живца – и лишь потом пыталась уйти, вытянув весь запас лески. Он не рассчитывал на такую классическую хватку – судя по первому опыту, тварь глотала леща мгновенно, как пилюлю; но какие-то секунды, десять или двадцать в лучшем случае, пока слетают с рогатки все многочисленные витки, у него в распоряжении будут…
А потом сработает аппарат.
Он оглянулся через плечо назад, где с носа лодки уходил в глубину толстый медный провод без изоляции, задержал взгляд на какую-то секунду – последняя проверка на всякий случай.
В этот момент тварь схватила живца.
5
И все-таки Лукин опять недооценил ее.Жерлица сработала, как и требовалось – трос легко выскочил из расщепа и, разматываясь, погасил часть бешеной энергии рывка. Но и оставшейся части хватило с избытком…
Жерлица, вращаясь взбесившимся вентилятором, пронеслась под углом мимо надувного суденышка и нырнула в воду. Через долю секунды натянувшийся струной трос дернул лодку, мгновенно развернув. Она накренилась, низкий борт черпнул воды. Тяжеленный аппарат Дземешкевича скользнул по жесткому днищу…
Черт!!! Лукин едва успел выдернуть ногу – педаль, на которую он так и не надавил, зажало между сдвинувшимся аппаратом и мягким надувным бортом. Новый рывок, лодка накренилась сильнее. Вода снова хлынула через транец, крен увеличился еще больше.
И Лукин сам не понял, как очутился в озере – тело отреагировало рефлекторно, перевалившись за борт в самый последний момент, после которого лодка неизбежно должна была опрокинуться.
6
Тварь схватила живца на ходу, не замедляя набранного разбега – втянула в раскрытую пасть вместе с изрядной порцией воды и поплыла дальше. Сопротивления вытягиваемого троса она не почувствовала.Зато почувствовала какие-то странные колебания, идущие с поверхности – на рыбу, птицу или животное не похоже, но все же может оказаться вполне съедобным…
Она замедлила движение, входя в разворот с большим радиусом и неожиданно почувствовала слабую режущую боль в желудке, куда отправился переставший трепыхаться лещ. Скорее удивленная, чем напуганная, тварь содрогнулась всем телом, желудок безуспешно попытался отрыгнуть содержимое – и тут боль пронзила ее по-настоящему, прокатившись волной по всему огромному телу.
Тварь рванулась вперед, не выбирая направления.
7
Вода оказалась не такая уж и ледяная…Выровнявшаяся лодка скакнула вперед резвым мустангом, громко хлопая днищем по волнам. Страховочный леер спасательного жилета тут же натянулся и потащил – по непонятному капризу дизайнерской мысли он крепился к жилету сзади на талии и теперь Лукин несся спиной вперед, мотаясь во все стороны. Сопротивление воды давило со страшной силой, в любой момент карабин леера мог не выдержать.
Он с трудом – руку потоком воды отбрасывало назад – нащупал леер, перевернулся на живот, головой вперед и на секунду подумал, что представляет из себя прекрасного живца.
Жилет не давал погрузиться, но невысокие волны Лукин прошибал насквозь, вода била в лицо, попадала в нос и рот. Казалось, что он преодолевал два метра до лодки целую вечность. Мокрый леер выскальзывал из рук, борт приближался медленно…
В самый последний момент, когда Лукин уже протягивал к нему руку, тварь резко изменила направление движения. Лодка рыскнула в сторону и торчащее весло чувствительно шарахнуло по голове – Лукин пробулькал ругательство, но успел ухватиться за черную пластиковую лопасть…
Через борт он перевалился осторожно, стараясь не нарушить неустойчивого равновесия. На дне лодки плескалось на полторы ладони воды. Лукин – мокрый, взъерошенный, отфыркивающийся – приподнялся на колени, оценивая обстановку.
Лодка ходко шла по широкой дуге, тварь тянула сильно, но ровно. Теперь можно не пороть горячку и аккуратно приступать ко второму этапу охоты.
Приступить он не успел – натянутый до звона трос внезапно провис, медленно и безвольно опускаясь вниз. Лодка, замедляясь, поплыла по инерции…
«Оборвала… – похолодел Лукин. – Мать твою, ну никак не могла она порвать… Значит, выплюнула…»
Больше он ничего не успел подумать…
Резкий толчок.
Лукин не удержался и рухнув в глубокую лужу на дне лодки. Борт вновь изрядно черпнул воды, но это было еще не самое худшее. Намертво укрепленный трос, натянувшийся теперь почти в противоположном направлении, чуть не оторвал кормовой транец. Между транцем и надувным бортом образовалась медленно растущая щель.
Лукин, рыча, вновь поднялся на колени. По лицу текла смешанная с водой кровь – падая, вскользь зацепил виском угол аппарата. И тут трос провис снова.
На сей раз он не поддался на уловку твари. Вцепился изо всех сил рукой в уключину, другой нашаривал педаль, мимолетно порадовавшись, что попросил Володю сделать ее водонепроницаемой.
Тварь не подавала признаков жизни теперь гораздо дольше, он успел нащупать педаль и с трудом вытащил ее, зажатую между бортом, аппаратом и днищем. Успел даже снова встревожиться затянувшейся паузой, когда новый прыжок лодки показал, что противник никуда не делся и сил у него более чем достаточно.
Тактика резких рывков и смены направлений принесла твари успех.
Слабым местом оказался не трос и не добротный крюк, но сама лодка – транец полностью оторвался с одной стороны, корма раскрылась, как калитка на петлях, течь превратилась в мгновенно затопивший лодку поток.
Не страшно, запас плавучести бортовых баллонов оставался достаточным, но аппарат…
Володина установка, призванная поставить точку в затянувшейся игре, медленно ползла по наклонившемуся днищу к корме, каковой, собственно говоря, уже не осталось. Ее движение сместило центр тяжести и увеличило наклон, который, в свою очередь, ускорил движение.
Лукин, не теряя времени, стиснул педаль между мокрыми ладонями.
Аппарат не сработал.
Лукин зарычал раненым медведем, но тут же понял – между ногой и полом давление куда больше, чем между двумя руками. Понял – и давил педаль кулаками, изо всех сил, до хруста в суставах пальцев, не обращая внимания на все сильнее кренящуюся лодку и сползающий в озеро агрегат.
Педаль сработала со щелчком, показавшимся ему пистолетным выстрелом.
Установка Володи Дземешкевича была однозарядной, подобно старинному кремневому пистолету. Сейчас она выдала в одном коротком импульсе всю энергию, которой заряжалась почти три часа. Разность потенциалов накопилась кошмарная – один полюс находился на медной жиле, уходившей в воду с носа лодки. Другой – на железном крюке, глубоко в желудке твари.
Казалось, под водой одна за другой бесшумно взорвались несколько гранат. Поверхность всколыхнась серией подводных взрывов – это корчилась и металась в конвульсиях тварь. Огромное тело не могло понять, что оно уже мертво, что сердце остановилось навсегда – могучие мышцы продолжали проигранную битву за жизнь, не желая признавать поражения от невидимого врага.
8
Если учесть различие размеров, то Лукину досталось немногим меньше.Когда он заказывал, а Володя собирал аппарат, они никак не рассчитывали, что в момент включения лодка с оторванной кормой будет полна воды, а одежда Лукина окажется насквозь мокрой. Конечно, большую часть электроразряда получила тварь, в него угодили самые крохи, но и их хватило.
Он не видел, как умирает тварь – короткая обжигающая судорога скорчила и швырнула на дно лодки. Казалось, буквально в каждую клетку тела воткнули маленькую зазубренную иголку – воткнули и стали медленно поворачивать, сматывая нервы и жилы в один большой и тугой клубок пульсирующей боли. Сердце пропустило удар, другой, третий – он попытался закричать, словно крик мог вновь запустить останавливающийся мотор – не сумел, гортань и легкие парализовало.
Перед глазами стояла сплошная тьма.
Вот и конец, успел отрешенно подумать он, но тут сердце неуверенно сократилось, еще раз, еще – и застучало лихорадочно, будто спеша оправдаться и отработать вынужденный сбой. Очень хотелось вдохнуть, но он уже немного воспринимал окружающее и понял – нельзя, захлебнется.
Попытался оттолкнуться рукой от днища лодки, поднять из воды голову – не получилось, из последних сил перевернулся на спину. Надутый воротник жилета поднял лицо над водой…
…Как славно оказалось лежать, со свистом втягивая воздух и смотреть в небо – тьма перед глазами уходила медленно и постепенно, начиная с середины – по краям небо с пробегающими облаками еще было затянуто черной пеленой…
9
Он не знал, когда наконец попытался подняться – минуты и секунды потеряли значение, время вообще теряет всякий смысл, стоит заглянуть в глаза вечности… Вертикальное положение заставило принять неприятное ощущение, что такое положение он принимает и без всяких к тому усилий, но – ногами вверх.Спасший его и полуразбитую лодку агрегат теперь наоборот, пытался их утопить – вывалившись в образовавшуюся сзади прореху, повис на проводах и тросе в паре метров ниже поверхности озера, поставив лодку почти вертикально, с задранным носом и притопленной кормой.
Лукин тяжело заворочался, боком, полупарализованным крабом подполз, скорее даже скатился, к корме (только жилет не дал снова уйти с головой под воду). Вынул из вшитых в боковой кармашек брюк ножен охотничий нож…
Сил не осталось, он долго водил лезвием по проводам, потом по тросу – последние нейлоновые волокна лопнули и проработавшее меньше секунды чудо техники навсегда легло на дно Прошкиного озера.
Лодка немедленно выпрямилась, лишь чуть западая на корму. Он встал на четвереньки, кривясь от боли, затем сел на банку и взглянул на трос, закрепленный на изуродованном транце.
Трос и прикрепленный вдоль него провод опять уходили под углом в воду без малейшего натяжения, но там, в десятке метров, на воде покачивалось…
Лукин медленно, старческими движениями, взялся за трос, выбрал слабину и стал осторожно подтягивать лодку к добыче.
10
Только сейчас он понял, что до самого конца не верил в удачу.Не верил, даже когда тварь тащила и топила лодку, даже когда сдавливал педаль; не верил, потому что невозможно поймать чудо, мечту, легенду… А если можно – никакая это не легенда и не мечта.
…Ни Водяным Хозяином, ни Чертушкой тварь не была, по крайней мере никаких человеческих черт у нее не просматривалось. Верующие в реликтовых ящеров тоже могли спать спокойно – к пресмыкающимся монстр Светлоозера не имел отношения. Это оказалась рыба. Но не акула и не сом-людоед, даже не гигантская щука (а Лукин до самого конца считал, что сражается именно с ней).
Но это была рыба.
Рыба, про которую он не вспомнил в своих выкладках. Может потому, что встречающийся повсюду хищник слишком мелок, с трудом дорастает до трети метра, дальше прибавляя в высоту и толщину, и никогда не нападает, пусть и в виде исключения, на животных и птиц – не трогает даже лягушек и самых крошечных утят.
Перед Лукиным брюхом вверх плавал окунь.
Самый обычный окунь, легко становящийся добычей юных рыболовов – обычный во всем, кроме размеров. Ошибки быть не могло, хотя виднелись лишь брюхо и часть бока – красные брюшные плавники (здесь, правда, на концах серо-зеленые) и характерные полосы не позволяли усомниться.
Но вот размеры…
Размеры Лукина потрясли, он ждал экземпляр, вес которого надо считать на центнеры – способный пусть не проглотить целиком, то хотя бы утащить на дно взрослого мужчину. Но тут…
Длина доступной для обозрения части брюха чудища оказалась почти вдвое больше лодки – метров семь-восемь, при том, что голова и хвост не видны, круто уходят под воду… И счет здесь шел уже на тонны. Но несмотря на гигантские размеры добычи, он почувствовал внутри холодок разочарования.
Окунь… Обычный окунь-переросток… Стоило потратить двадцать три года на поиски небывалого и чудесного, чтобы найти вот это – нажравшегося гормональной химии и вымахавшего с катер размером окунька…
Не хотелось удивляться, охать и ахать, заглядывать в пасть чудовищу и пытаться отколупнуть ножом огромную чешую – ну окунь, ну большой, ну громадный, не ихтиозавр ведь и даже не айдахар на худой конец…
А потом разочарование сменилось тревогой, потому что окунь не щука, всегда предпочитающая одиночество, потому что…
ПОТОМУ ЧТО ОКУНИ ОХОТЯТСЯ ВСЕГДА СТАЯМИ, ЧЕРТ ИХ ЗАБЕРИ ! ! ! ! !
Он внимательно оглядел озеро, мигом позабыв про боль, и…
Впереди, где цепочка луд тянулась частым гребнем, на мелководном промежутке между их вершинами он увидел движущийся по воде бурун с расходящимися в стороны усами. Такой след, только послабее, оставляет плывущая чуть ниже поверхности крупная рыба…
А может с ним сыграло дурную шутку воображение, подстегнутое еще не ушедшим из крови адреналином – до луд было довольно далеко, волны над ними гуляли более высокие, а сидел Лукин близко от поверхности воды.
Как никогда он хотел сейчас ошибиться…
То, что слышалось как шум крови в ушах, на деле оказалось еле слышным стрекотанием вертолета – вдалеке Лукин увидел крохотную железную стрекозу и вяло удивился – впервые в районе озера пролетал аппарат тяжелее воздуха…
Он отогнул жилет – взрывчатка и гранатный запал на месте, он попробовал дотянуться до кольца зубами – получилось, хоть шея и отозвалась резкой болью. Лукин удовлетворенно кивнул и начал размеренно грести, не глядя по сторонам и ни на что не обращая внимания: ни на нарастающую, холодящую боль в груди, ни на усиливающийся стрекот вертолета…
Эпилог: Конец легенды
Молчаливый и бесстрастный пилот, он же по совместительству телохранитель Маркелыча (а при нужде – и врач) аккуратно вынул иглу шприца, протер место укола проспиртованной ваткой и предостерегающим жестом остановил попытавшегося встать Лукина.
– Не надо. Посидите минут двадцать. Сильно вам повезло, что мы прилетели. Незачем снова везение испытывать…
От уреза воды подошел Маркелыч – вертолет приземлился на крохотный пятачок у самого берега. Вид у старого браконьера был потрясенно-задумчивый.
– Вот, значит, что за зверь тут жил… Ну ты удивил, Евгеньич… Не думал уж, что меня можно на старости лет удивить рыбой-то… Удивил.
И он помотал головой, словно надеялся, что от этого жеста развеется покачивающийся у берега насланный Чертушкой морок…
– Н-надо его в-в-скрыть… – сказал Лукин слабо. – М-может, осталось что от В-в-в-в…
– От Валерки-то, от Устюжанинова? Не стоит… ничего от него тут не осталось.
Маркелыч помолчал, глядя на сгорбившегося совершенно седого старика, на вид – лет семидесяти, и заговорил, стараясь, чтобы ни во взгляде, ни в голосе не чувствовалось жалости. Из речи у него куда-то подевалось всегдашнее “оканье” и излишние частицы “-то”.
– Зацепил ты меня своей историей, Евгеньевич… Ну я и попросил кого надо разузнать кое-что… И знаешь, нашлись кое-какие странности в этих местах. Прошлым летом туристы исчезли, байдарочники… Не совсем чтоб здесь, но шли на трех байдах к Пелус-озеру, могли запросто и сюда по протоке подняться… Пара охотников как-то не вернулась…. опять же, не обязательно отсюда, но парни стреляли уток с челна складного, по самым глухим ламбам шатались, искали, где места побогаче. Еще пара-тройка случаев, про которые ничего не известно. Что милиция не знает, ладно, что она и когда знала… Мои не знают… Но я то, грешным делом, на каких варнаков думал. Но Валерка никак сюда не ложился, ни тем боком, ни этим. Замутненная какая-то история… Зачем сюда поперся? Мест красивых и ближе к городу хватает… и безлюдных… Дорогу откуда узнал? Старики и то не все ее помнят, милиция потом полдня плутала… Странная какая-то поездка за сотню почти верст… И заметь, приехав под вечер, что он сделал? По водочке и с девчонкой в один спальник ночевать? Нет, он лодку засветло накачал и на рыбалку поехал, хотя продуктов до черта, и уху варить поздно будет… А потом, в темноте, девка дорогу пулей пролетела, в таких стрессах пребываючи, что даже как ехала, не запомнила? Ты тут ночью ездил, Евгеньич?
Лукин молча кивнул головой.
– Ну вот… И решил я разузнать кое-что про этого сожранного… Интересные дела тут же выплыли… Хотел уж я тебя навестить, да тут на ловца и зверь прибежал. У зятя моего контора в Петрозаводске, бумажки ценные продает-покупает, а вчера вечером является к ним сам утоплый с пачкой акций ЦБК и пытается внаглую продать по собственному паспорту. Только вот в паспорте он Валерий Валерьевич, а акции, по сер-ти-фи-ка-ту, за Валерием Васильевичем числятся… За папашкой, значит… Думал, сучонок, не заметят… Заметили.
Маркелыч сделал паузу, ожидая реакцию Лукина на сногсшибательную новость о воскресении Валеры.
Лукин не отреагировал. Вообще никак. Сидел и смотрел на озеро абсолютно пустыми глазами. Маркелыч чуть заметно вздохнул и продолжил:
– Ну а я, как родственник, присматриваю, чтоб не обижали их да не обманывали… позвонили мне… Я как услышал фамилию – так и сел. Обратно на толчок. В нужник дозвониться умудрились… – он коротко глянул на Лукина и опять вздохнул.
– В общем, паренек был должен. Многим должен, и много, под папино имя давали охотно. Но последнее время стали и возврата требовать… Он к папаше с одним-единственным долгом подошел, а тот его коленом под зад – сам брал, сам и расплачивайся. И решил он исчезнуть. Да не просто, а чтоб не искал никто. Утонуть на глазах у свидетеля. Такого, чтобы все поверили – у почти невесты, считай… А чтобы рыдала натуральнее, решил втемную ее использовать…
– Сука, – сказал Лукин без малейшего намека на эмоции. Но уже не заикаясь. Стоявший за его спиной летчик-лекарь-охранник сделал Маркелычу успокаивающий знак: мол, все нормально, отходит помаленьку человек, бывает и хуже реакция на такие стрессы…
– Вот… Не знаю уж, зачем он тем же способом на глазах у половины города не потонул… колоть его долго времени не было, пред светлы прокурорски очи предоставить спешили. Дочку Иннокентьича, кстати, сегодня утром выпустили… Может, и воскреснуть когда рассчитывал, за наследством явиться… Короче, вдвоем они дельце обтяпали, он да дружок, с двумя аквалангами. Валерка, гаденыш, с лодки ей крикнул, рукой помахал – а второй лодку опрокинул, вниз его утянул да загубник в рот вставил. И махнули под водой в кусты на другом берегу… Но фокус в том, что весь спектакль они не здесь сыграли. Есть вдвое ближе к городу ламба, ну один к одному почти с этой… если с одной точки смотреть, да вечером, да впервые – под присягой поклянешься, что здесь вот все и было… Сказал девахе, что едут на Светлоозеро, покружил лишнего по лесным кварталам… Чуешь, в чем хитрость? Если кто и видел, как дружок к лодке нырял… или как вдвоем они выныривали – вовек бы милиция тех свидетелей не сыскала. Потому что искала здесь . А здесь какие свидетели – лоси да рябчики… Да-а-а… Но голова у парня варит, этакое удумать… Весь в папашу, жаль мудак полный. Но один прокол у них вышел, тренироваться-то тренировались, да со стороны на себя не смотрели… Короче, углядела она приятеля, смутно – но углядела. С чего ей чудище примерещилось – уж и не знаю… Книжек начиталась, фильмов насмотрелась… Вот и вся история. В городе еще не знают ничего, папашка говнюка землю роет, чтоб втихую на тормозах спустить. Клянется, что сам ему такие исправительно-трудовые пропишет… Кстати, обормоты озеро неспроста, я думаю, выбрали… не только от безлюдья… может и слышали краем уха о каких пропажах, решили еще больше туману напустить.
Он сделал знак пилоту, тот нырнул в кабину и появился с большой сумкой в руках. А Маркелыч заговорил по-прежнему, как говорил с Лукиным на улице Пионерного, безбожно “окая”:
– Ну раз дело-то прояснилось, решили мы тебя с дежурства тутошнего снять… А ты тут полный киндерсурприз приготовил… Вон, Аполлоша-то чуть рычаги из рук не выпустил, как увидел, что у тебя за рыбешка на кукане-то… Да и я на белую горячку погрешил первым делом… а как сели, подошли поближе – рыбка-то самая натуральная, а ты не то рыдаешь, не то смеешься в полном беспамятстве… Ты хоть помнишь, как поймал-то ее, Евгеньич, а? Может, дохлую подцепил, кверху пузом всплывшую-то?
– Помню… – сказал Лукин и впервые посмотрел на Маркелыча хоть с каким-то выражением.
– Ну и ладушки. Не знаю уж, как тебе фарт такой пропер… что у меня, у старого рыбака, глаза-то на лоб полезли… Видать, долго ты за счастьем своим ходил.
– Долго… очень долго… И далеко.
– Стоило того, стоило… Ну, с такого улова грех не выпить. Разливай-ка, Аполлоша… примем по чуточке, грамм по двести пятьдесят… чтоб еще крупней попалась.
Звяканье извлекаемых из сумки-холодильника бутылок произвело эффект магического заклинания: из недр вертолета, как гомункулус из пробирки, возник совершенно пьяный мужик в зеленой форменной рубашке – возник, умудрился спуститься без членовредительства с приставной лесенки и целеустремленными, но нетвердыми шагами устремился к берегу, на ходу расстегивая ширинку.
Но невиданых размеров рыбина уже на второй пуговице заставила его позабыть о первоначальных намерениях.
– Эт' что т'кое? – риторически вопросил гомункулус, извлекая из кармана брюк крайне мятый бланк протокола. – Э-эт-то, ик.. факт злосн'го бр'кан'ерства.. ик… в ик… особо кр'пных размерах… Налицо првышешение, нет… первыше… ик… нормы вылова на…
Гомункулус извлек из другого кармана пружинный безмен, пошатнулся и решительно двинулся к рыбе – определять размер ущерба.
Маркелыч захохотал звонко, как двадцатилетний. Молчаливый Аполлоша и смеялся негромко, прикрывая рот ладонью. А следом за ними рассмеялся Лукин – и смех его уже не звучал рыданием.
– Не надо. Посидите минут двадцать. Сильно вам повезло, что мы прилетели. Незачем снова везение испытывать…
От уреза воды подошел Маркелыч – вертолет приземлился на крохотный пятачок у самого берега. Вид у старого браконьера был потрясенно-задумчивый.
– Вот, значит, что за зверь тут жил… Ну ты удивил, Евгеньич… Не думал уж, что меня можно на старости лет удивить рыбой-то… Удивил.
И он помотал головой, словно надеялся, что от этого жеста развеется покачивающийся у берега насланный Чертушкой морок…
– Н-надо его в-в-скрыть… – сказал Лукин слабо. – М-может, осталось что от В-в-в-в…
– От Валерки-то, от Устюжанинова? Не стоит… ничего от него тут не осталось.
Маркелыч помолчал, глядя на сгорбившегося совершенно седого старика, на вид – лет семидесяти, и заговорил, стараясь, чтобы ни во взгляде, ни в голосе не чувствовалось жалости. Из речи у него куда-то подевалось всегдашнее “оканье” и излишние частицы “-то”.
– Зацепил ты меня своей историей, Евгеньевич… Ну я и попросил кого надо разузнать кое-что… И знаешь, нашлись кое-какие странности в этих местах. Прошлым летом туристы исчезли, байдарочники… Не совсем чтоб здесь, но шли на трех байдах к Пелус-озеру, могли запросто и сюда по протоке подняться… Пара охотников как-то не вернулась…. опять же, не обязательно отсюда, но парни стреляли уток с челна складного, по самым глухим ламбам шатались, искали, где места побогаче. Еще пара-тройка случаев, про которые ничего не известно. Что милиция не знает, ладно, что она и когда знала… Мои не знают… Но я то, грешным делом, на каких варнаков думал. Но Валерка никак сюда не ложился, ни тем боком, ни этим. Замутненная какая-то история… Зачем сюда поперся? Мест красивых и ближе к городу хватает… и безлюдных… Дорогу откуда узнал? Старики и то не все ее помнят, милиция потом полдня плутала… Странная какая-то поездка за сотню почти верст… И заметь, приехав под вечер, что он сделал? По водочке и с девчонкой в один спальник ночевать? Нет, он лодку засветло накачал и на рыбалку поехал, хотя продуктов до черта, и уху варить поздно будет… А потом, в темноте, девка дорогу пулей пролетела, в таких стрессах пребываючи, что даже как ехала, не запомнила? Ты тут ночью ездил, Евгеньич?
Лукин молча кивнул головой.
– Ну вот… И решил я разузнать кое-что про этого сожранного… Интересные дела тут же выплыли… Хотел уж я тебя навестить, да тут на ловца и зверь прибежал. У зятя моего контора в Петрозаводске, бумажки ценные продает-покупает, а вчера вечером является к ним сам утоплый с пачкой акций ЦБК и пытается внаглую продать по собственному паспорту. Только вот в паспорте он Валерий Валерьевич, а акции, по сер-ти-фи-ка-ту, за Валерием Васильевичем числятся… За папашкой, значит… Думал, сучонок, не заметят… Заметили.
Маркелыч сделал паузу, ожидая реакцию Лукина на сногсшибательную новость о воскресении Валеры.
Лукин не отреагировал. Вообще никак. Сидел и смотрел на озеро абсолютно пустыми глазами. Маркелыч чуть заметно вздохнул и продолжил:
– Ну а я, как родственник, присматриваю, чтоб не обижали их да не обманывали… позвонили мне… Я как услышал фамилию – так и сел. Обратно на толчок. В нужник дозвониться умудрились… – он коротко глянул на Лукина и опять вздохнул.
– В общем, паренек был должен. Многим должен, и много, под папино имя давали охотно. Но последнее время стали и возврата требовать… Он к папаше с одним-единственным долгом подошел, а тот его коленом под зад – сам брал, сам и расплачивайся. И решил он исчезнуть. Да не просто, а чтоб не искал никто. Утонуть на глазах у свидетеля. Такого, чтобы все поверили – у почти невесты, считай… А чтобы рыдала натуральнее, решил втемную ее использовать…
– Сука, – сказал Лукин без малейшего намека на эмоции. Но уже не заикаясь. Стоявший за его спиной летчик-лекарь-охранник сделал Маркелычу успокаивающий знак: мол, все нормально, отходит помаленьку человек, бывает и хуже реакция на такие стрессы…
– Вот… Не знаю уж, зачем он тем же способом на глазах у половины города не потонул… колоть его долго времени не было, пред светлы прокурорски очи предоставить спешили. Дочку Иннокентьича, кстати, сегодня утром выпустили… Может, и воскреснуть когда рассчитывал, за наследством явиться… Короче, вдвоем они дельце обтяпали, он да дружок, с двумя аквалангами. Валерка, гаденыш, с лодки ей крикнул, рукой помахал – а второй лодку опрокинул, вниз его утянул да загубник в рот вставил. И махнули под водой в кусты на другом берегу… Но фокус в том, что весь спектакль они не здесь сыграли. Есть вдвое ближе к городу ламба, ну один к одному почти с этой… если с одной точки смотреть, да вечером, да впервые – под присягой поклянешься, что здесь вот все и было… Сказал девахе, что едут на Светлоозеро, покружил лишнего по лесным кварталам… Чуешь, в чем хитрость? Если кто и видел, как дружок к лодке нырял… или как вдвоем они выныривали – вовек бы милиция тех свидетелей не сыскала. Потому что искала здесь . А здесь какие свидетели – лоси да рябчики… Да-а-а… Но голова у парня варит, этакое удумать… Весь в папашу, жаль мудак полный. Но один прокол у них вышел, тренироваться-то тренировались, да со стороны на себя не смотрели… Короче, углядела она приятеля, смутно – но углядела. С чего ей чудище примерещилось – уж и не знаю… Книжек начиталась, фильмов насмотрелась… Вот и вся история. В городе еще не знают ничего, папашка говнюка землю роет, чтоб втихую на тормозах спустить. Клянется, что сам ему такие исправительно-трудовые пропишет… Кстати, обормоты озеро неспроста, я думаю, выбрали… не только от безлюдья… может и слышали краем уха о каких пропажах, решили еще больше туману напустить.
Он сделал знак пилоту, тот нырнул в кабину и появился с большой сумкой в руках. А Маркелыч заговорил по-прежнему, как говорил с Лукиным на улице Пионерного, безбожно “окая”:
– Ну раз дело-то прояснилось, решили мы тебя с дежурства тутошнего снять… А ты тут полный киндерсурприз приготовил… Вон, Аполлоша-то чуть рычаги из рук не выпустил, как увидел, что у тебя за рыбешка на кукане-то… Да и я на белую горячку погрешил первым делом… а как сели, подошли поближе – рыбка-то самая натуральная, а ты не то рыдаешь, не то смеешься в полном беспамятстве… Ты хоть помнишь, как поймал-то ее, Евгеньич, а? Может, дохлую подцепил, кверху пузом всплывшую-то?
– Помню… – сказал Лукин и впервые посмотрел на Маркелыча хоть с каким-то выражением.
– Ну и ладушки. Не знаю уж, как тебе фарт такой пропер… что у меня, у старого рыбака, глаза-то на лоб полезли… Видать, долго ты за счастьем своим ходил.
– Долго… очень долго… И далеко.
– Стоило того, стоило… Ну, с такого улова грех не выпить. Разливай-ка, Аполлоша… примем по чуточке, грамм по двести пятьдесят… чтоб еще крупней попалась.
Звяканье извлекаемых из сумки-холодильника бутылок произвело эффект магического заклинания: из недр вертолета, как гомункулус из пробирки, возник совершенно пьяный мужик в зеленой форменной рубашке – возник, умудрился спуститься без членовредительства с приставной лесенки и целеустремленными, но нетвердыми шагами устремился к берегу, на ходу расстегивая ширинку.
Но невиданых размеров рыбина уже на второй пуговице заставила его позабыть о первоначальных намерениях.
– Эт' что т'кое? – риторически вопросил гомункулус, извлекая из кармана брюк крайне мятый бланк протокола. – Э-эт-то, ик.. факт злосн'го бр'кан'ерства.. ик… в ик… особо кр'пных размерах… Налицо првышешение, нет… первыше… ик… нормы вылова на…
Гомункулус извлек из другого кармана пружинный безмен, пошатнулся и решительно двинулся к рыбе – определять размер ущерба.
Маркелыч захохотал звонко, как двадцатилетний. Молчаливый Аполлоша и смеялся негромко, прикрывая рот ладонью. А следом за ними рассмеялся Лукин – и смех его уже не звучал рыданием.