Лисовский достал старую потертую кассету, Оленька вставила, нажала клавишу, и они услышали хрипловатый, надтреснутый тенор человека, погибшего в далеком 86-м году:
Под Кандагаром шел неравный бой,
Опять спецурой затыкали дыры фронта…
Баллада была излишне длинная, стихи грешили неточностями ради размера и рифмы, расстроенная гитара фальшивила, но слушали все внимательно. Даже Стас, впервые шедший с Лисовским на операцию и не знакомый с этим ритуалом.
Хотя в Афганистан никто из них не поспел. Даже Лисовский, самый старший в группе, был на третьем курсе училища, когда сдали Афган…
Но именно из-под Кандагара вернулся в 80-м отец Ромы Лисовского – тоже майор Лисовский. Вернулся в цинковом гробу. Фронта там не было, и неравного боя не было, – просто какой-то удачливый душок разбогател на двести тысяч зеленых, всадив «стингер» в брюхо заходившему на посадку вертолету. За будущее умение летать над плюющимися огнем и смертью горами ювелирно, впритирочку, наши платили в тот год многими жизнями…
Серый ящик с крохотным стеклянным окошечком провел в жизни Ромы резкую черту, разделив на две неравные половины: мирную и военную. Дальше было суворовское училище в Питере, и вэдэвэшное в Рязани, и полтора года в гарнизоне, и никем не объявленная война, и другая война, и орден в зале с белыми колоннами… И третья война, ставшая последней. Но как выяснилось – не совсем.
Баллада закончилась. Тот же голос затянул что-то ностальгическое, о юнкерах-корнетах:
Не пишите, графиня, нет в живых адресата,
Упустили Россию, как сквозь пальцы песок.
Ах, Россия, Россия, разве ты виновата,
Что пускаю я пулю в поседевший висок…
Упустили, как в воду глядел, подумал Лисовский, и мы тоже ведь упустили… Но пули в висок не дождетесь… Он достал маленькую плоскую фляжку, разлил в металлические рюмочки-наперстки. Тост был простой: «За Победу!»
Магнитофон-рацию майор снес к тайнику сам. Но, прежде чем положить туда, откинул фальш-панель и дважды с хрустом воткнул нож в электронное чрево. На всякий случай. Двадцать четыре часа – немалый срок. Остальное имущество не тронул, было оно обычным туристским снаряжением…
…Когда Лисовский вернулся к бывшему лагерю, Миша травил очередную байку:
– …Дескать, агентурные данные точные: пойдет именно этой ночью Джумаев со своими к Ведено. Чтоб ему не пойти, когда у него там родня да кунаки в половине дворов. Ну ладно, срочно собирают сводный отряд: наши, фээсбэшники, минюстовская спецура…
– «Тайфун»? – заинтересованно спросила Надежда. Она крепко уважала питерских «тайфуновцев», вытащивших ее три года назад из мясорубки под Урус-Мартаном.
– Нет, москвичи… Но не важно. Короче, выдвинулись по вечеру в предгорье, рассредоточились, ждем. А весна там, сами знаете, – днем жара, как летом, а ночью-то oro-го… Ну вот. Парень у нас был, Цвигайло фамилия, – залег, значит, в зарослях кизила, бдит. Такие операции, известное дело, чем обычно кончаются – никого не дождешься, а утром обратно. Нам кто-то про Джумаева стукнул, а кто-то ему – про нас. Может, кстати, тот же самый человечек… В общем, можно и вздремнуть вполглаза. Но Цвигайле не спится – холодно. Лежит, мысли всякие думает – и вдруг видит: чех! На четвереньках подкрадывается! Громадный мужик, нагруженный, при всех делах: разгрузка, броник, рюкзак здоровенный, «мухи» сверху приторочены… То есть, Цвигайла всего этого не видит, по контуру темному догадывается, – внушительный такой силуэт. Бормочет чечен непонятное низким голосом, по-своему, – не то аллаха, не то шайтана вспоминает; а сам что-то на земле высматривает-нащупывает, в темноте, фонарь не включает… Вот. А остальных не видать. Решил Цвигайло его без шума положить. Дождался, значит, как чех спиной повернулся, ножик вынул, прикинул, куда бить будет, чтоб по рюк-зачине в темноте не угодить. Только приподнялся – из темноты: чпок! – бесшумка. И прямо Цвигайле в лоб. И падает он с мыслью: какой дурак, что сферу не надел… А упав – соображает, что с простреленной башкой думать вроде как не положено… И запахи обонять не положено – а запашок Цвигайло таки чует. От себя. Весьма специфический. Вообще-то раненому обделаться не стыдно, сами небось видали не раз, но… Короче, взъярился он, за автомат схватился – и по чечену, очередью. Тот на ноги вскочил, на Цвигайлу попер, а сам ревет ну просто нечеловечески. Цвигайло давай снова на спуск тискать… Тут шухер до небес – соседи в дело вступили, палят в темноту наугад… А в ответ – тишина. Никто в ответ не стреляет. Ну, ясно, засада псу под хвост – фонари зажгли, разбираемся, что за дела. Видим, Цвигайло лежит, не шевелится, а с головы на лицо течет…
Тут Миша сделал драматическую паузу.
– Мозги? – спросила Надежда. Довольно равнодушно спросила, навидалась всякого.
– Если бы! ДЕРЬМО! Самое натуральное дерьмо – липкое, коричневое, вонючее.
– Слушай, а ты не про себя в третьем лице рассказываешь? – возмутилась Надежда. – Только с дерьмом вместо мозгов такую х. ню придумать можно!
– Нет, вы слушайте дальше! А рядом, головой Цвигайле чуть не на ногах, лежит…
Миша вновь драматично замолчал. Никто не высказывал предположений. Миша молчал.
– Чеченец? – спросил Стас, видя, что иначе продолжения не дождаться.
Миша покачал головой.
– Свой? – предположила Оленька (она сидела, широко расставив пальцы – сушила обработанные спецсоставом подушечки, ночью оставлять отпечатки не стоило).
Миша повторил тот же жест.
– Новодворская? – внес свою лепту догадок майор.
На этот раз покачивание сопровождалось самой интригующей ухмылкой.
Больше версий высказано не было – Надежда упорно молчала, а Петрусь, похоже, по своему обыкновению немного задумался, с закрытыми глазами и слегка посапывая.
И Миша объявил:
– МЕДВЕДЬ!!! Самый натуральный медведь!
Майор и Оленька рассмеялись. Миша свернул-таки на излюбленную тему.
– Совсем заврался, – констатировала Надежда. – С каких пор по горам медведи с бесшумками ходят?
– Э-э-э… Ты вот не знаешь, а медведь-то, он зимой не ест ничего, но и под себя в берлогу не гадит. И у него, там, в заду, значит, пробка такая слеживается, плотная, тугая, – выход-то и запирает. А как проснется – начинает жрать с голодухи, ну, там свежачок на старую пробку давит, давит, а топтыгин ходит, тужится, тужится – и прямо-таки выстреливает ту пробку наконец, вместе со свежим дерьмом-то. А тут как раз Цвигайло…
Майор, Стас, Оленька ржали уже в голос, представив, какая жизнь началась у незадачливого Цвигайлы среди острой на язык спецуры. Даже Надежда засмеялась, но все равно не поверила:
– Врешь ты все, Мишаня. Что я, медведей в зоопарке не видела? Эту тушу и под кумаром за человека не примешь – здоров больно.
– Так это ты же наших медведей видела! Или сибирских! А кавказские – маленькие, килов по сотне, по сотне с небольшим! У них там со жрачкой не густо. Наш лося задерет – вот те и калории для росту. А тамошние больше ягодами да фруктами пробавляютя… Мелкие.
– Что же Цвигайло твой тогда свалился?
– А ты бы увидела сама, как вот так вот, на глазах, человек в зверюгу превращается! Морду-то оскаленную при вспышках хорошо разглядел… Думаешь не сомлела бы, такое увидев?
Надежда пожала плечами. Ей действительно не приходилось видеть человека, превращающегося в зверя. Остальным, впрочем, тоже…
– А вот случай еще был… – Миша попытался было без перехода начать новую байку, но Лисовский не позволил:
– Хватит. Время операции меняется. Переносится на три часа вперед. Начинаем не в три тридцать, но в половине первого. Так что все, готовимся к выдвижению.
– Но почему? – недоуменно спросила Оленька.
– Да так… Интуиция подсказывает, – туманно ответил майор.
Больше ни у кого вопросов не было. Интуицию Лисовского уважали все.
Глава 9
Сев в подобравший его «пазик», Эскулап понял, что далеко не уедет. Даже до Артемовска не доберется, не то что до Петербурга. Время вышло, в песочных часах падают последние песчинки… Находку придется использовать на месте. Рискнуть всем – и использовать.
Впрочем, какой прием ждал бы его в Питере, можно было только подозревать. Вполне вероятно, что пользоваться жидкостью из флакончика там бы не пришлось…
Значит, надо найти подходящее место – и как можно быстрее. Какое-нибудь безлюдное строение. Рыбачью или охотничью избушку, или покинутую метеостанцию – они почти все сейчас покинуты, или вагончик, брошенный геологами… Лишь бы не было чужих глаз вокруг. Чтобы можно было сложить вещи и чтобы нашлось, куда вернуться, если опыт удастся… А он удастся, теперь Эскулап почти не сомневался, – хотя еще полгода назад подобное предположение его бы развеселило: глотать в антисанитарных условиях подозрительное пойло, унаследованное от умершей тридцать лет назад бабки-ведьмы? – не смешите!
И все-таки…
Если первый эксперимент удастся поставить не на себе… Насколько он понял, буквы в рецепте «ЗЛТН», надчеркнутые титлом, значат «золотник», то есть чуть больше 4 граммов, – значит, порций во флаконе три, а то и все четыре… Можно одну пожертвовать для опыта. Люди ведь и в безлюдных местах встречаются. И нередко в одиночку…
Наевшись, Ростовцев обрел дар речи. И его слова напугали Наташу больше, чем упорное молчание.
– Еда. – Окровавленный палец генерального директора ткнулся в жалкие остатки растерзанной и обглоданной туши. – Хорошо. Хочу.
Наташа смотрела на него с ужасом. Потом попробовала заговорить – медленно, ласково, как с ребенком. Результат удручил. Ростовцев ее не узнавал. Обращенных к нему речей не понимал – выхватывал отдельные слова и иногда отвечал на них, в основном совершенно бессмысленно. Фразы его состояли из одного, максимум двух слов. Постоянно требовал еды. И как-то нехорошо посматривал на Наташу. Как-то слишком заинтересованно.
Руслан не понимал, в чем дело. За годы близкого общения с ликантропами ничего даже близко похожего ему видеть не приходилось. Оставалось единственное средство – повторить инъекцию антидота. Если понадобится – сделать вторую, и третью – пока полу-человек, полу-зверь не выйдет из этого промежуточного состояния. Если вообще выйдет… Шприц-тюбиков у Руслана осталось три. Три последних. Самых последних.
И он пребывал в больших сомнениях, как их лучше истратить.
– Еда! Хочу!!! – в голосе Ростовцева послышались грозные, рычащие нотки. Наташа в испуге отодвинулась.
Руслан принял решение.
– Вот что, Наталья Александровна, – сказал он медленно, с расстановкой. – Давайте, наконец, определимся. Или вы мне верите – целиком, до конца, – и в то, что я вам сообщил, и в то, что я не хочу плохого ни вам, ни Андрею. И готовы рассказать ему все, что видели, подтвердить мои слова. А он не захочет слушать, – кому захочется слушать о себе такое, – придется долго убеждать и доказывать… Или…
Он сделал паузу.
– Что – или?
– Или наши дороги расходятся. Андрей на ногах, более-менее транспортабелен… Можете идти с ним к докторам, в милицию, куда хотите. Если кто-нибудь поможет, буду рад. А я попробую выбраться в одиночку. Нельзя плыть в одной лодке, если каждый гребет в свою сторону.
Он замолчал. Смотрел в упор своими кошачьими глазищами.
Она тоже молчала. Долго. Увидеть глазами, как любимый человек превращается в животное, – можно. Понять умом объяснение этого – тоже можно. А вот принять сердцем…
– Решайте, Наталья Александровна, – нарушил молчание Руслан. – Верите – или нет?
– Зови меня Наташей, – сказала она. – Тебе ведь давно хочется…
Он взглянул на нее удивленно и пристально, и понял – верит.
Она вздохнула:
– Что мы должны сделать?
…После трапезы силы отчасти вернулись к Ростовцеву. И немалые. На дистрофика, попытавшегося задушить Руслана тряпично-вялыми пальцами, он похож уже не был. Почувствовал проколовшую кожу иглу, одним движением отшвырнул и шприц, и державшего его человека. Но содержимое Руслан выдавить успел.
– Больно, – пожаловался Ростовцев. – Плохо.
Они подождали результата. Секунды капали. Изменений не было. Вместо них снова начались требования еды. Руслан достал второй шприц-тюбик. Обнадежил:
– Плохо не будет. Будет хорошо. Еда – потом…
Третья инъекция не потребовалась. Ростовцев опустил веки, расслабился, как будто собирался уснуть… Но дышал часто и неглубоко. Минут через пять открыл глаза снова. И заговорил:
– Где я? Что происхо… Наташа?! А это кто?
Она не ответила. Она зарыдала. Смеркалось.
Разместив пополнение – вернее, тычком пальца назначив среди них главного и сказав, чтоб размещались, как знают, – Ахмед позволил себе немного расслабиться.
Процесс расслабления у него проходил стандартно. Сначала выпивка, потом женщины, потом Ахмеду хотелось пострелять…
Это в идеале.
Но мимо второго пункта сегодня он пролетел. Причем в самом прямом смысле.
Пилот вертолета отказался от заманчивого предложения сделать небольшой крюк – километров полета туда-обратно – и слетать на Пелус-озеро. Поселок там был достаточно большой, и демографическая ситуация в нем (для планов Ахмеда) более чем благоприятная – изрядная часть мужчин украшала своими персонами зоны необъятной страны, а число оставшихся сокращали алкогольные суррогаты да пьяные поножовщины. В общем, найти пару-тройку сговорчивых молодок, желающих прокатиться с бравыми парнями по воздуху, труда бы не составило. Но пилот (когда они возвращались из Олонца) сказал: «Горючки мало». Может и соврал, убоявшись, что какая добрая душа стуканет Мастеру…
Так или иначе, не обломилось. Конечно, Ахмед слупил с воздушного извозчика в виде компенсации литровую бутыль «шила», но все равно обидно. Да и спирт у вертолетчиков был так себе, у лаборантских на порядок лучше, но перед теми постоянные займы Ахмеда сложились уже в большой и неоплатный долг… Впрочем, отдавать его Ахмед и не собирался.
В итоге, употребляя «шило» под жареную, свежевыловленную в озере рыбу (точнее – свеженаглушенную), Ахмед был грустен. Употреблял в одиночестве, и не из жадности или чванства перед подчиненными, но по причине кое-каких свойств характера.
Честно говоря, пить Ахмеду было категорически нельзя, по крайней мере в больших количествах.
Граммов до трехсот-четырехсот водочного эквивалента все шло хорошо – лишь фразы становились длиннее и бессвязнее. Потом паузы в его речи удлинялись, стакан наполнялся и опустошался все быстрее, взгляд надолго фиксировался на каком-то одном предмете, а внутри, поднимаясь темной волной откуда-то, из непредставимо глубоких слоев подсознания, нарастала беспричинная агрессия. Поднималась, нависала черной волной над всем окружающим – и ждала любого, самого малого толчка, чтобы рвануться вниз, все круша и сметая на своем пути…
Нет, пить Ахмеду в компании своих не стоило, и он прекрасно знал об этом.
И не пить было нельзя – как иначе разрядиться от копящейся в душе дряни и мерзости? Изобретательный Ахмед еще до нынешней своей службы наладился напиваться, уезжая на дачу без жены, со снятыми подружками (тогда у него была и жена, и дача), и шел с ружьем в лес, стрелял подвернувшихся ворон, сорок, соек… Стрелял метко и беспощадно, не собирая трупы подстреленных.
Помогало, хотя порой случались конфликты с егерями и охотинспекторами… В Логове с этим было проще.
Добив «шило», он зачеркнул еще один день в настенном календаре (до пересменки охраны оставалось меньше недели) и похлопал по обнаженной груди украшавшую календарь красотку – ночь, похоже, придется провести лишь в ее обществе. Разве что из озера вынырнет русалка или с неба свалится парашютистка…
Время шло к полуночи. За окном стемнело – не совсем уж непроглядно, но вполне достаточно для задуманного Ахмедом. Он обрызгал себя репеллентом, повертел в руках дробовик-помповушку, отложил в сторону – тревожить охрану выстрелами внутри периметра не хотелось. Взял карабин с глушителем и укрепленной над стволом фарой. Пошатываясь, вышел в ночь.
Дозу принял лошадиную, способную свалить с ног двоих, если не троих, и знал, что свалится до утра в непробудном пьяном сне, но это позже, когда он отведет душу. И потеряет желание кого-нибудь убить…
…За несколько лет безлюдья на полигон привыкли залетать тетерева и рябчики, случались порой и глухари – но возобновившаяся людская суета разогнала их, и на серьезную дичь Ахмед не рассчитывал.
Мутно-серого света хватало, чтобы не споткнуться и не налететь глазом на сучок. Фару Ахмед пока не включал. Он шел, внимательно прислушиваясь, и в паре сотен метров от здания бывшего штаба услышал – над головой кто-то ворочался в ветвях, пару раз шумно хлопнули крылья. На сосне пристроилась на ночевку стайка ворон. Ослепленные галоге-новым светом, они переступали с лапы на лапу, не делая попыток улететь.
Ахмед неторопливо, как в тире, прицелился – и начал стрелять. Выпитое пока что не отразилось на твердости руки и меткости глаза, и он знал, что продлится эта активная фаза около часа… А потом… Ничего хорошего потом не будет.
Пять глухих хлопков, четыре попадания. Перья кружились в воздухе. Пули разбивали птичьи тушки вдребезги. После пятого выстрела остатки стайки встали-таки на крыло.
Ахмед проследил их полет – ворона птица дневная, ночью далеко не полетит. Сядут, успокоятся, можно будет продолжить. Стайка улетела в сторону периметра, Ахмед заметил приблизительное место посадки, двинулся туда быстрым шагом.
Но не дошел.
Рядом, в кустах, кто-то зашуршал, хрустнули тоненькие пересохшие веточки. Ахмед рефлекторно вскинул карабин.
К вечеру стало ясно: и на остальных, разбросанных по городу площадках Лаборатории переворот в общем и целом прошел успешно.
Не так гладко, как того хотелось Мастеру, – семь мест холодного груза и бесследное исчезновение Руслана с Генералом, – но успешно. Остальной персонал Лаборатории отнесся к смене руководства достаточно индифферентно. Работавшие здесь люди вообще многому не удивлялись и старались держаться подальше от событий, не входящих прямо и непосредственно в их служебные обязанности.
Самое главное: все наработки Лаборатории, вся документация и аппаратура, все сыворотки и препараты попали в руки Мастера целыми и невредимыми. И, немного успокоившись после вспышки бешенства в кабинете Генерала, он решил, что все закончилось не так уж плохо. И план операции, предусматривавший в первую очередь захват материальных ценностей, ошибкой не был.
А Генерал и Руслан… В конце концов, что они могли сделать? Поднять шум, попробовать обнародовать что-либо о деятельности Лаборатории? Исключено. У самих рыльце в пушку… Вернее – руки в крови.
Нет, предел мечтаний этой парочки должен быть проще – найти укромные норки и забиться в них до конца жизни. А уж Мастер сделает все возможное, чтобы подобные мечты не осуществились…
Так что в общем и целом операцию можно было считать успешной.
В такой логичной, но ошибочной уверенности Мастер пребывал до полуночи.
…Все шло согласно служебной инструкции, словно ничего экстраординарного не произошло. Без пяти полночь дежурный по третьему блоку скрупулезно выполнил стандартную процедуру – достал конверт из плотной бумаги, где до поры лежало кодовое слово (не совсем слово – бессмысленная последовательность из двенадцати цифр и букв), сделал запись в журнале и в присутствии двух свидетелей вскрыл запертую и опечатанную комнату, подошел к сейфу-термостату. В сейфе хранилось главное богатство Лаборатории – штамм-57.
На панели обратным отсчетом мигали цифры – истекало время недельной жизни предыдущего слова. Пора было вводить новое, что дежурный и сделал. Само по себе знание этого кодового слова сейф-термостат открыть не позволяло. На его основе можно было лишь вычислить код, блокирующий систему самоуничтожения – по хитрой формуле, завязанной с датой вскрытия термостата. Дежурный формулу не знал. Но инструкцию выполнил в точности – медленно, сверяясь с бумажкой, набрал двенадцать символов. Дал своим спутникам проверить их идентичность – и нажал кнопку «ввод».
Беспрекословное следование инструкциям имеет важное преимущество – в критических ситуациях не приходится тратить время на поиски решения. Но иногда это преимущество оборачивается своей противоположностью… О том, что конверт из плотной бумаги, полученный четыре дня назад от Генерала, никто в последовавшей суете заменить не озаботился, дежурный не подумал.
В термостате что-то щелкнуло, панель мигнула и начала новый обратный отсчет. Все как обычно. Необычное началось через несколько секунд – троица не успела выйти из комнаты. Термостат загудел, все сильнее и сильнее. Пахнуло горелой изоляцией. Дежурный растерянно коснулся корпуса – и отдернул руку. Металл раскалялся на глазах…
…Мастер, проведший на ногах больше суток, прилег на пару часов отдохнуть, – не раздаваясь и тут же, в Лаборатории. Поэтому оказался на месте происшествия быстро, в семь минут первого. Но все уже закончилось. Термитный заряд прогорел. Термостат стал грудой горячего металла, в нескольких местах корпус прожгло насквозь. Вскрывать его и исследовать, что осталось от стоявших внутри ровных рядов металлических цилиндров, заключавших в себе ампулы, стоило лишь из академического интереса.
Бледный дежурный немо глотал ртом воздух и зачем-то совал под нос разорванный конверт без надписи. Остальные со страхом ждали реакции Мастера. И даже им, видавшим всякое, пришлось удивиться. Реакции не оказалось. Никакой. Вообще.
Мастер развернулся, не сказав ни слова. И ушел размеренным шагом.
Поднялся на второй этаж, к связистам. Дежуривший там круглощекий паренек вскочил, бодро вытянулся, доложил как положено, – очевидно, не подозревая, что его левая щека носит предательский след длительного соприкосновения с лежащим на столе толстенным томиком формуляров.
Мастер не обратил внимания. Потребовал немедленную кодированную связь с Логовом. Потому что там, под охраной этого придурка Ахмеда, остался весь существующий на данный момент в мире запас штамма-57.
Придурка, не подозревающего, какая роль ему – безмозглой пешке – отводится в игре Мастера. Причем отводится в ближайшие два-три хода…
Но сейчас условия игры изменились. Мастер подумал, что совершил ошибку, лично не вылетев в Логово. Но не меньшей ошибкой было бы бросить на самотек события, происходившие в Питере.
Мастер всё и всегда планировал в расчете на свое не подводившее везение. Но сейчас усомнился…
– Отставить, – сказал майор Лисовский негромко.
Оленька остановилась и недоуменно посмотрела на него.
Первую часть работы они выполнили – стена была заминирована ювелирно, Оленька божилась, что ни один объемный датчик не пискнул.
Оставалась вторая – сделать глубокий обход по лесу и обезвредить электронику на другом участке стены, предназначенном для истинного прорыва. Надежда оказалась права, охранные системы излишней сложностью не отличались – объемные датчики плюс инфракрасный луч по гребню стены…
Вторая группа сейчас должна была уже выбраться из-под земли и занять позицию для атаки, а тройка – Лисовский, Петрусь и Оленька – как раз начала вторую фазу, углубившись в лес, когда майор негромко скомандовал: «Отставить!»
Петрусь никакого удивления не выказал – до начала операции майор коротко, несколькими фразами, объяснил ему суть дела. Парень, несмотря на имидж прожорливого увальня, был куда как понятлив. И сейчас подтянулся поближе, на вид довольный незапланированной передышкой, – но только на вид.
– В точку-два мы не выходим, солнышко, – объяснил Лисовский (как-то так получалось, что все командиры рано или поздно начинали называть Оленьку уменьшительно-ласкательными прозвищами). – План меняется. Так что люфт времени есть, можно поговорить…
– Но… как же…
– Да вот так… Меня, солнышко, уже дня три мучает один маленький вопрос: а что это мы так лихо идем? Ни сучка, ни задоринки… Все бы ничего, но две предыдущих группы не вернулись, а там тоже не фраера лопоухие были. Есть у меня подозрение, голубонька, что нас аккуратно так ведут, с приглядом. Причем приглядывают не снаружи. Завелась у нас, голубонька, крыса, – работает и вашим и нашим. И по всему выходит, что это именно ты. Больше некому.
Голос Мастера – пройдя через модуляторы-демодуляторы, шифраторы-дешифраторы, кодеры-декодеры и всевозможную прочую машинерию, призванную охранить разговор от слушающих эфир любопытных ушей, – звучал сухо, механически, словно говорил и не человек даже, а какой-то голливудский терминатор-убийца. Впрочем, может, так казалось Деточкину, боявшемуся владельца этого голоса до дрожи в коленях.
– Ну так… это… – мямлил Деточкин, – вышел он, вышел… ну, там, посты проверить… нет, нет, все тихо… просто так, для порядка, значит… есть найти немедленно…
Ахмеда он тоже побаивался. Меньше, чем Мастера, – но тот был далеко, в четырехстах километрах, а Ахмед под боком.
Дав отбой, Деточкин торопливой трусцой отправился на поиски. И не видел, как один из охранников – невысокий, худощавый, с неприметным лицом, Деточкин даже его имени не знал – уверенно вошел к связистам (куда лишним людям входить отнюдь не полагалось), и, столь же уверенно обращаясь с аппаратурой, возобновил связь с Мастером. Дежурный связист с каменным лицом смотрел в сторону, не пойми для кого делая вид, что происходящее его не касается…