Токарева Виктория Самойловна. Казино (сборник)

   Марина уходила, как обычно, отработав свои пять часов. На террасе ее остановила Света и сказала:
   – Дайте, пожалуйста, вашу сумку.
   – Зачем? – спокойно спросила Марина, хотя это спокойствие далось с трудом.
   – На досмотр, – объяснила Света и потянула к себе сумку.
   Марина уступила. Не будет же она драться.
   Света перевернула сумку вверх дном. На веранду посыпалась мелитопольская черешня – сухая и крупная, три лимона и три яблока. Плюс рыбка в фольге. Собака сеттер подбежала и тут же съела то, что ей понравилось. Фрукты она только обнюхала.
   – Вы уволены, – сказала Светлана.
   Марину обдало жаром. Лицо горело. Она поняла, что ее заложила нянька. Сволочь.
   – Вам что, жалко? – спросила Марина. – Это же мелочь...
   – Мелочь, – согласилась Света. – Но я не знаю, что вы захотите украсть в следующий раз.
   – Я не воровка, – обиделась Марина. – Я интеллигентный человек. У меня высшее образование.
   – Интеллигентные люди не берут без спроса. А высшее образование может получить любой жлоб. Сколько угодно жлобов с высшим образованием.
   Света протянула Марине расчет. В конверте. Марина поняла, что спорить бесполезно.
   – Я больше не буду, – пообещала Марина.
   – Я не хочу об этом думать, будете вы или нет.
   Рынок рабочей силы был огромный. Спрос превышал предложения. Таких, как Марина, было гораздо больше, чем таких, как Света. Свете гораздо проще было взять незатейливую хохлушку лет сорока, которая не вздыхает, губы не поджимает и по сторонам не глядит.
   – До свидания, – проговорила Света и протянула Марине пустую сумку.
   Марина молча взяла сумку и пошла, глядя под ноги, стараясь не наступить на черешню.
   Сеттер бежал следом, провожая до калитки. Он любил Марину и всегда норовил поцеловать ее, допрыгнуть до лица.
 
   Марина подошла к даче и не увидела машины Олега. Ступила на порог – шкафы пусты, все раскидано, как будто обокрали. Было заметно, что собирались второпях.
   Марина заглянула на половину хозяев.
   – Ты моих не видела?
   – Они уехали, – ответила хозяйка.
   – А что-нибудь сказали?
   – Сказали: до свидания.
   Марина вернулась на свою половину и легла на кровать.
   Судьба подвела черту. У нее ничего не осталось: ни семьи, ни работы, ни жилья. Видимо, кому-то ТАМ она очень не нравилась.
   Марина лежала и ни о чем не думала. Просто лежала, и все. Ничего не хотелось: ни есть, ни думать.
   Начиналась глубокая депрессия.
   Марина пролежала три дня. А потом решила покончить с этим прогоревшим мероприятием, именуемым ЖИЗНЬ. Как говорила Марина Цветаева: вернуть Создателю его билет. Попутешествовала на этом свете, и хватит. Она никого не обвиняла. Просто сама себе была не нужна, не говоря о других.
   Марина вышла из дома и пошла в лес. Как она поставит точку, еще не решила. Можно повеситься на шарфе, который подарил ей Рустам. Однако висеть на виду у всех – не очень приятно. Можно прыгнуть с обрыва в реку, но река мелкая. Переломаешься и останешься жить в инвалидном кресле. Ни туда ни сюда. Не живешь и не умираешь.
   Марина увидела сваленное дерево и присела отдохнуть.
   Пели птицы. Солнышко мягко сеяло свет сквозь листву. В муравейнике шуровали муравьи. У каждого куча дел. Марина задумалась, глядя на живой дышащий холм. И в этот момент из-за деревьев появилась женщина – не первой молодости, но ухоженная. С хорошей стрижкой.
   Женщина подошла к дереву и спросила:
   – Можно?
   – Пожалуйста, – отозвалась Марина и подвинулась.
   Марина не подозревала, что ТАМ послали ей ангела-хранителя. Ангел был не первой молодости и с хорошей стрижкой.

Анна

   Ее звали Анна. А его – Ферапонт.
   Ферапонт – это Андрей Ферапонтов, ее муж, с которым прожила 24 года. На следующий год – серебряная свадьба.
   Жили по-разному: и хорошо, и плохо, и совсем никуда. С возрастом противоречия не сглаживаются, а, наоборот, усугубляются. Они усугубились до того, что Ферапонт перестал спокойно разговаривать. Все время визжал, как подрезанная свинья, точнее – кабан. Видимо, Анна его раздражала.
   Анна послушала этот визг и смылась на дачу. Сначала на день, потом на неделю, а потом осела и просто стала жить в доме на земле. Тишина, покой, время движется по-другому, чем в городе. До работы – на полчаса ближе, чем из городской квартиры. Машина – в теплом гараже. Собака Найда любит до самоотречения, смотрит с нечеловеческой, космической преданностью. Чего еще желать?
   Дом остался от деда – врача. Сталин собрался расстрелять его в пятьдесят третьем году как отравителя. Но умер сам. А дед остался. И жил еще двадцать лет.
   Отец деда тоже был земский врач, знал Чехова. А прабабка – сестра милосердия – знала великих княжон. Осталась фотография: прабабушка в госпитале вместе с великими княжнами Ольгой и Татьяной. Нежные лица, белые крахмальные косынки с красным крестом, доверчивые глаза.
   Знакомый художник написал картину с этой фотографии. Серо-бежевый блеклый фон. Глаза сияют сквозь времена.
   Анна повесила эту картину у себя в спальне. И когда просыпалась, смотрела на девочек начала века, а они – на нее.
   После деда, кроме дачи, осталась восьмикомнатная квартира в доме на набережной. Квартиру сдавали иностранцам, на это и жили. Хватало на все и еще оставалось на отдых и путешествия.
   Путешествовать Анна не любила. Ездить с Ферапонтом, постоянно преодолевать его плохое настроение – себе дороже. А отправиться одной – тоска.
   В привычной трудовой жизни для тоски не оставалось времени. Она вела четыре палаты. Научилась быстро ходить и быстро разговаривать. Как диктор телевидения. Если пациент попадался бестолковый и не понимал с первого раза, у нее закипали мозги. Но Анна терпела, поскольку принадлежала к потомственным земским врачам. «Надо быть милосердным, дядя...»
   Дача – деревянная, но крепкая. В доме имелся свой домовой, он шуршал по ночам. Иногда раздавался звук как выстрел. Может быть, это приходил дед.
   Анна просыпалась и замирала, как труп в морге. По одеялу пробегал любопытный мышонок, думал, что никого нет.
   Анна ждала рассвета. Зрело решение: завести кошку. Живое существо – смотрит, мурлыкает.

* * *

   День выдался теплый и нежный, как в раю.
   Анна побрела в лес. Вышла на поляну.
   На сваленном дереве сидела женщина средних лет. О таких говорят: простая, русская. А кто не простой? Королева Елизавета? Не простая, английская...
   Анна подошла и спросила:
   – Можно посидеть?
   Женщина подвинулась, хотя место было – целое бревно.
   Анна села. Стала смотреть перед собой.
   Если разобраться, то в ее жизни все не так плохо. Муж хоть и орет, но существует на отдельно взятой территории.
   Сын – способный компьютерщик, живет в Америке, под Сан-Франциско. Имеет свой дом в Силиконовой долине. Женат на ирландке.
   Дочь – студентка медицинского института. Живет у мальчика. Но сейчас все так живут. Раньше такое считалось позором, сейчас – норма.
   Получается, что у Анны есть все: муж, двое детей, работа, деньги. Чего еще желать? Но по существу у нее – только больные, которые смотрят, как собака Найда. Анна спит в холодной пустой постели, и по ней бегает мышь. Вот итог ее двадцатичетырехлетней жизни: пустой дом и домовой в подвале. А что дальше? То же самое.
   Женщина на бревне сидела тихо, не лезла с разговорами. И это было очень хорошо. Анна застыла без мыслей, как в анабиозе. Потом встала и пошла. Не сидеть же весь день.
   Прошла несколько шагов и обернулась. Женщина поднялась с бревна и смотрела ей вслед.
   – Вы ко мне? – спросила Анна.
   Женщина молчала. Собаки ведь не разговаривают.
   – Проходите, – пригласила Анна.
 
   Анна и Марина стали жить вместе.
   Анне казалось, что она провалилась в детство: то же состояние заботы и защиты.
   Домовой притих, вел себя прилично. Мыши не показывались, возможно, убежали в поле.
   Анна просыпалась от того, что в окно светило солнце. Ее комната выходила на солнечную сторону. Девушки с фотографии смотрели ясно и дружественно, как будто спрашивали: «Хорошо, правда?»
   Внизу на первом этаже слышались мягкие шаги и мурлыканье. Это Марина напевала себе под нос.
   Анна спускалась вниз.
   На столе, под салфеткой, стоял завтрак, да не просто завтрак, а как в мексиканском сериале: свежевыжатый апельсиновый сок в хрустальном стакане. Пареная тыква. Это вместо папайи. В нашем климате папайя не растет. Свежайший, только что откинутый творог. Никаких яиц каждый день. Никаких бутербродов.